Андрей Хамхидько

Ну конечно, я поехал не в ту сторону. Двести грамм очень к этому располагают. Поехал не в ту сторону и вышел не сразу - всё надеялся: показалось... или - кольцевая. Нет, не показалось. И не кольцевая.

А люди всё какие-то мрачные вокруг, злые какие-то. Вошла дама неясных лет в шляпке. Прошла пол вагона, остановилась.

- Молодой человек, почему вы не выходите?

Во даёт!

- Потому что это не моя станция - вот почему, - говорю, а сам вижу уже, что никакая это не дама, а милиционер толкает меня:

- Ты чё, пьяный что ли? Конечная. Быстро вставай, а то...

Милиционер задумался.

Не был он похож на милиционера, на композитора Генделя - вот на кого он был похож. Кажется, он меня вывел и посадил на встречный поезд, хотя я уже окончательно проснулся и сам понимал, куда мне надо.

Помню, в детстве я очень долго умывался. Намыливал руки, сжимал ладони, разводил их, оставляя соединёнными кончики указательных и больших пальцев. Получалось кольцо, в котором дрожала мыльная плёнка. Чудесная плёнка! С фантастическими радужными разводами, отражением плафона, похожим на космический корабль. Это всё меня очень радовало. Мне представлялись безграничные просторы Вселенной, кое-где звёзды, музыка из программы "Очевидное-невероятное" с академиком Капицей.

Потом приходила мама и говорила:

- Ёлки зелёные! Ты ещё не умылся? Чай остыл уже.

Плёнка с космическим плафоном и академиком Капицей лопалась, и оставались только пальцы, от воды сморщившиеся, хотелось спать, не хотелось в детский сад, где всё время манная каша и аппликация.

Однажды мама пришла с "Педагогической Поэмой" под мышкой, заглянула мне через плечо, увидела мой космос, погладила по голове и спросила, кем я хочу быть.

Я ответил сразу, потому что давно уже решил:

- Краником.

- Каким краником, сыночек?

- Вот этим, - я повернул ручку крана, и вода стала теплее, - он такой... такоё...- тогдашнему мне не хватило слов, - он... в нём... Мама, пойдём пить чай.

- Но... краником нельзя быть, сынок, - он неживой. В крайнем случае, можно кошкой или муравьём. А ты - человек. И это здорово - человек всё умеет, всё ему подвластно...

- Но ведь он ЕСТЬ. Значит, им можно БЫТЬ, - тогдашний я открыл самое, пожалуй, главное, что только мог открыть человек, пьющий чай перед вечностью аппликации и манной каши.

- Бабуль, где мне выйти? - спросил я у старушки, сидевшей напротив.

- А где хошь, касатик, там и выходи.

- Спасибо, бабуль.

- А не за что. За что ж спасибо-то?

А на улице холодно.

Мальчишки играют в футбол. Дрожат от холода, но играют.

- Дрожите же, - говорю, - чего домой не идёте?

- Спартаковская погода, - отвечает вратарь, стуча зубами, - тренируемся.

- Да-да, тренируетесь, - вставила прогуливающаяся тут же сильно закутанная девочка с пластмассовым совком, - Васька до воспаления лёгких дотренировался уже.

Однажды я шёл ночью по шоссе. С двух сторон лес. Луна где-то в облаках. Кажется - один в целом свете. И вдруг. За, а точнее - над лесом, справа - Видение Стены. Огромной, необъяснимо белой, чуть изогнутой вдоль шоссе. Гладкой, уходящей вверх, насколько только могло привидеться.

Я подумал было, что это, наверное, мелькомбинат какой-нибудь.

Просто ОЧЕНЬ БОЛЬШОЙ мелькомбинат, размеры которого НЕСКОЛЬКО преувеличены игрой лунного света.

Но прежде, чем всплыло это нелепое, необходимое мне, сыну XX века, объяснение, я видел ЧУДО. И я был восхищён и раздавлен. Через двести шагов я убедился - за лесом ничего - никакой стены - не было.

А потом я встретил Абсолютова. И я сказал ему:

- Абсолютов, однажды мне приснилась Стена.

А он мне ответил:

- А мне сегодня приснился Мао. Китаец такой.

Приложение "Макаренковской поэзии" потерпело в моём случае сокрушительное поражение.

Первой оценкой, которую я получил в школе, была "тройка" по поведению.

Молоденькая, пришедшая в школу и "взявшая" наш класс сразу после пединститута, учительница, хрупкая, на шпильках, с затянутыми в пучок волосами, взяла дрожащими руками мой дневник, щёлкнула ручкой, очень красиво написала (мои родители почерк дольше обсуждали, чем написанное). Написала:

"На перемене прыгал с гаражей. Опоздал на урок". Подумала, добавила: "Поведение - 3". И говорит:

- Надо бы тебе "двойку" поставить, но на первый раз ограничусь полумерой. Родители - инженеры. Макаренко, наверное, читают.

Я встретил её через десять лет в троллейбусе.

- Передайте, - говорю, - талончик.

- Надо же! - закричала она на весь троллейбус, - я ведь тебе тройку поставила - первую в своей жизни оценку, как же ты медаль-то получил? (Она назвала меня по фамилии). Золотую! - Кем быть-то хочешь?

- Краником, - говорю. И не могу понять - почему - краником...