Пока не проснулась фемида...

У меня было все, кроме ребенка. Но казалось, что нет ничего, потому что нет ребенка...

- Это можно лечить? - спросила я у Нелли Семеновны Синельниковой, маминой подруги и хорошего гинеколога.

- Можно, но стоит ли? - аккуратно сложив в стопку бланки с моими анализами, отозвалась она и заглянула мне в душу красивыми серыми глазами.

- Это серьезное, часто болезненное лечение. И никаких гарантий. Слышишь? Никаких.

Я смотрела на нее квадратными глазами. И это говорит тетя Неля, мать моей одноклассницы Женьки, врач, наконец...

Нелли Семеновна о мой взгляд ушиблась, поморщилась и, видимо, напомнив себе, что разговаривает с дочкой подруги, почти ребенком, смягчилась.

- Ну, пойми, могут быть побочные эффекты и, кроме того... - она встала из-за стола, подошла ко мне, обняла...

- Важно ведь не только родить. Важно кого ты родишь. Ребенок должен быть крепким и здоровым. - Убежденно сказала Нелли Семеновна.

И в тот момент я поняла, что ненавижу ее голос, изящную руку с дорогим кольцом на безымянном пальце и широкий, замечательной формы зад. С таким без проблем можно родить не одного здорового малыша...

Я попрощалась и навсегда закрыла за собой дверь ее кабинета. Еще не успев отойти, услышала, как она схватила телефонную трубку и нежным голосом сестры милосердия заговорила:

- Фанечка? Она была у меня... Только что вышла... Ну, что тебе сказать? Нормально восприняла... Во всяком случае, потом ей будет легче... Мне кажется, я правильно с ней говорила...

Фанечкой звали мою маму. Естественно, она за меня волновалась.

- Ну что? - открывая дверь, спросил муж. Он имел в виду разговор с Синельниковой.

- Детей не будет, - сказала я так, будто отменила загородную поездку и отправилась спать.

Минут через сорок, Мишка тоже забрался под одеяло и прижал меня к себе, обхватив большущими, теплыми лапами. Вот тогда я заплакала и не могла успокоиться, почти до утра. А после слезы больше не приходили. Как не пробивается сквозь выжженную землю зеленая трава.

А Мишка сказал:

- Жить можно по-разному. В том числе и без детей.

Я молча прижала его огромную руку к своей щеке. Отказавшись вчера обсуждать с ним свое несчастье, я предоставила ему право выбора, и это был его ответ.

- Ну, лапу-то отдай. Завтрак готовить надо! - буркнул он. И я серьезно, молча кивнула.

Добрых, в нашем понимании сентиментальных слов мы тогда и в постели друг другу не говорили.

Наверное, поэтому мне легко было скептически улыбаться, слушая, как воркуют над своими отпрысками мои подруги.

А они принимали это за чистую монету и обижались... Такие дурынды.

Прятать свои чувства мне удавалось не один год, а потом...

Не помню, что заставило меня проснуться той жуткой ночью. Кажется, очень сильно болела голова. Не открывая глаз, я влезла в безразмерные Мишкины тапки и пошла... Почему-то не на кухню, где в навесном шкафчике хранились лекарства, а к окну.

Ночь была не ветреная, но холодная. Из тех, когда от мороза становиться сухой и твердой земля.

Двор был освещен яркими звездами и тусклым лучом фонаря. У мусорных баков мне почудилась возня. Инстинктивно отступив в глубь комнаты, я увидела, какая-то фигура... Нет не какая-то. Это была женщина. Так вот она... Она открыла бак и положила в него сверток.

Шатаясь, я отошла от окна. Острая боль в висках стушевалась. Вернувшись к кровати, я схватила Мишку за плечо и трясла, его трясла...

- Ну, чего тебе по ночам не спится? Какие тетки, какие свертки? Ты что с ума сошла? - спрашивал муж, зевая и кряхтя.

- Скорее, скорее, - натягивая ему на голову толстый, вязаный свитер приговаривала я.

- Да можешь ты, наконец, объяснить, в чем дело? - отбившись от меня и свитера, спросил он. И я поняла, что могу сказать, потому что он окончательно проснулся.

- Миша, тот сверток... он шевелился. Кажется, он был живой, - испугавшись собственных слов, сказала я.

Милиция и "Скорая" приехали поздно, как всегда. По дороге в больницу крошечная девочка умерла.

- Истощенная была и перемерзла, - сочувственно глядя не меня, пояснила медсестра.

Хорошо, что со мной был Мишка. Без него я бы просто не дошла до дома...

- Усыновить ребенка, это не родить, - сказал мой отец, предостерегающе подняв палец. - Своего ребенка ты любишь безусловно, а это...

- Папа я только хотела спросить, ты мне поможешь? - впервые в жизни перебив его спросила я, и он впервые не продолжил спор. Кивнул молча и серьезно.

Потом была беготня с бумагами. Недолгая, поскольку этим занимался отец. У него, заведующего кардиологическим отделением, были хорошие связи.

Все это время я не могла ни спать, ни есть. Мишка молчал, но всегда оставался рядом. Хорошо помню сырое, грязно-снежное утро, когда отец, Мишка и я пошли в дом ребенка.

Когда-то желтый, теперь с обвалившейся штукатуркой и темными окнами. До революции в нем размещался публичный дом...

Перед самым крыльцом нахально разлеглась полноводная лужа.

- Осторожно, она глубже, чем кажется, - предупредил Мишка, за минуту до этого поработав своим ботинком, как черпаком.

- Если ты хочешь знать мое мнение, то нужно брать вот этого, - сказал отец, осмотрев некрасивого мальчишку месяцев пяти. У него была замечательная, широченная улыбка и хорошо выраженные рефлексы.

Я посмотрела на него, погладила по коленке и... отрицательно покачала головой. Не могла я представить его своим сыном. И потом мне хотелось девочку. В память о той, которую я не успела спасти...

- Посмотри на эту красотку, - обернувшись ко мне, сказал Мишка. Сверкнувшая на добром широком лице улыбка, выдала его безоглядное чадолюбие. Впервые за нашу долгую, бездетную жизнь.

Я пошла к нему, обходя кроватки и чувствуя смутную вину перед некрасивым мальчишкой, доверчиво улыбавшимся моему отцу с пеленального столика.

Мишка цокал языком над стоящей в углу кроваткой, а карман моего белого халата вдруг зацепился за что-то. Я остановилась, обернулась и сразу же ее увидела.

Она была очень маленькая с точеным личиком и беззащитно приоткрытыми губами. Не знаю, было ли в ней что-то особенное, но именно этого ребенка я взяла на руки и прижала к груди, бросив на Мишку умоляющий взгляд.

- Не советую, я уже смотрел, - взглянув на ребенка через мое плечо, сказал отец.

- Почему не советуешь? Что с ней? - встрепенулась я.

Он поморщился.

- Ничего конкретного, но... Ну, есть у меня ощущение... Ты же знаешь, оно меня редко обманывает.

Я очень верила отцовской интуиции, но мне уже был дорог этот ребенок и неподкрепленные диагнозом слова ничего изменить не могли.

Отец вопросительно посмотрел на Мишу, и я с запоздалым стыдом тоже посмотрела в его сторону.

- Ты, кажется, хотел, чтобы я посмотрела...

Улыбнувшись, он обнял меня, тронул кончиком пальца крошечный носик ребенка и сказал:

- Пойду такси ловить. Не в трамвае же вести домой дочь.

- Ты делаешь ошибку, - начал было отец, когда Мишка вышел.

- Это моя дочь, - поцеловав девочку в лобик сказала я. - Детей не выбирают.

Потом я вышла из комнаты, а отец все стоял над некрасивым мальчишкой и проверял сначала хватательный рефлекс, потом шагательный...

Наверное, потому, что ребенок не был для меня данностью, мне было легко о нем заботиться. Теперь уже надо мной посмеивались подруги.

- Ты забыла погладить пеленку с четвертой стороны. А сколько минут ты кипятила эту ложку?

Я не обижалась. Мне это нравилось.

Дочь мы назвали Алисой. Она росла... Очень красивая была девочка. Только нервная и с сердцем, как предполагал отец у нее было неладно.

- Может еще перерастет, - неуверенно говорил он.

Больно признавать, но мои родители так и не смогли привязаться к ребенку. Это было обидно, но винить я их за это не могла.

- Они стараются, - говорил Мишка, но душа ведь не резиновая...

Вообще-то Алису любить было трудно. В нашей семье был культ учебы, а она скучала, когда ей читали самые интересные книги. И еще она не ладила с детьми.

Я ее защищала. Наши "детные" друзья перестали приходить к нам и звать нас в гости.

- Их можно понять, - вздыхал Мишка.- Почти каждый такой вечер заканчивается скандалом.

- Их значит понять можно... - заводилась я.

- И тебя можно, - миролюбиво подхватывал муж. - Ты ведь знаешь, мое жизненное кредо - я никогда никого не осуждаю.

Много раз я давала себе слово быть объективной, но стоило мне заметить дрожащие губы, потерянный взгляд... Меня сможет понять только тот, кто видел своего ребенка в казенной кроватке, завернутого равнодушной рукой в проштампованную, застиранную пеленку. Не могла я ее ругать. Не могла.

Нашу дочь не любили и к сожалению мы отлично знали почему... И от этого наши жалость и любовь становились еще глубже и обостреннее.

Много лет подряд мы ездили отдыхать в Прибалтику. Мишка не выносит жары, я не люблю свои тонковатые ноги, и поэтому предпочитаю не появляться на людях в купальнике. А в Сигулде не жарко и рядом лес. Мы всегда снимали один и тот же флигель. Неразговорчивая хозяйка, скупо улыбнувшись, поздравила нас, когда мы в первый раз привезли туда годовалую Алису. К тому времени, когда ей исполнилось семь, об улыбках, даже скупых речь уже не шла.

Как-то Мишка уговорил меня позавтракать на свежем воздухе. Под нашим окном стоял грубо сколоченный, посеревший от времени стол. Я постелила на него зеленую клетчатую клеенку, и мы уютно устроились.

Но, когда на крыльце появились хозяйка и ее внуки, я вдруг увидела происходящее их глазами.

Я кормлю Алису сырниками со сметаной, заботливо поднося к ее губам серебряную вилочку, а она болтает под столом длинными ногами, смотрит в никуда и медленно, будто нехотя жует. Картину дополнял Мишка, вслух, с выражением читающий "Старика Хоттабыча".

Хозяйка кивнула нам и вошла в дом, а две ее внучки, Алисины ровесницы, сами побежали в магазин за молоком. Через дорогу, между прочим. Больше мы на улице не ели. И в Прибалтику не ездили. Впрочем, на это были уже другие причины.

- Положительно, - гаркнула в полукруглое окошко задерганная регистратурная тетка и ткнула мне в руки бумажку с результатом анализа. Я ей не поверила.

- Да, срок шесть недель, - подтвердил врач.

- Господи! Ну почему же не шесть лет тому назад!.. - вырвалось у моего отца. Он резко опустился на стул и спохватившись посмотрел на меня:

- Извини, детка не сдержался.

- Ничего. Наверное, ты не единственный, кто так думает, - хрипло сказала я. Так оно и вышло. Прямо мне, конечно, никто своего мнения не высказывал, но это самое "Почему?!" было в глазах друзей и знакомых, когда они смотрели на мой живот, а потом на Алису.

Мы с Мишкой этот вопрос себе не задавали. Не потому, что такие безупречные, а потому что незадолго до этого, сказали Алисе правду.

- Мы обязаны это сделать, если не хотим, чтобы кто-нибудь нас опередил, - сказал Мишка, и я не могла с ним не согласиться.

Теперь пришлось сказать, и о будущем ребенке.

Она посмотрела на нас сквозь упавшие на лицо длинные светлые волосы...

- Теперь вы больше не будете меня любить, - она так уверенно произнесла эти слова...

И оставшееся до рождения ребенка время, мы старались ее в этом разубедить.

Она принимала подарки, заботу, ласки и смотрела на нас холодными серыми глазами, в которых ясно читалось неверие.

А когда родился наш сын, я с ужасом поняла....Я поняла что так мне в этой жизни дорог только он.

- Мне страшно... И я ненавижу себя, - призналась я Мишке, а он сказал:

- Для ненависти у тебя нет оснований. Любить одного больше, чем другого можно, показывать это преступно.

Вот тогда я поняла, что такое ад. И ненавидеть себя не перестала. Я ведь ждала, когда Алиса уйдет в школу, чтобы по-настоящему улыбнуться мальчику, поймать губами маленькую тепленькую пятку...

Это не могло продолжаться вечно и не продолжалось. Илюшке было три, Алисе почти десять. Я оставила его дома, под предлогом того, что он заболел, а она пошла в школу. День был солнечный, холодный и снежный. Мы пошли в магазин за хлебом, а потом остались во дворе, чтобы лепить снежную бабу.

Илюшка катил перед собой будущую голову и каждую секунду спрашивал:

- Ну, хватит? Уже хватит?

А я обнимала его, и мы со смехом валились в снег...

Ее я увидела, когда отряхнула снег с мохнатой шубки сына. Алиса стояла у подъезда и наблюдала за нами. Илюша позвал ее:

- Иди к нам!

Но Алиса не двинулась с места.

- Пойдем домой, сынок, - пролепетала я. И взявшись за руки, мы пошли, оставляя за спиной недолепленую снежную бабу, наше веселье и затвердевший от холода батон.

- А хлеб? - повисая на моей руке, спросил Илюша.

- Его съедят птички, - отрезала я.

- Что случилось? - спросила я у Алисы, протянув руку, чтобы взять у нее портфель.

- Опять болит сердце. Я ведь тоже могу заболеть, - поведя плечом, сказал она и, не отдав мне портфель, вошла в дом.

Только Мишка знает, как мне было плохо, больно и стыдно.

- Я ведь ее тоже люблю, как могу...

А он беспомощно молчал. Впервые за много лет не нашел ответа.

А с Алисой стало невозможно.

- У меня болит сердце, - говорила она и таким образом перекрывала любой спор. - У меня сердце...

Часто это было не так. Те, у кого серьезно и долго болеют дети, умеют замечать даже самое незначительное ухудшение. Но даже когда ухудшения не было... Разве могла я ей что-нибудь сказать? Конечно, нет. И она это прекрасно знала.

Ей было пятнадцать, когда к нам пришла разъяренная мамаша в сопровождении какого-то милицейского чина. Алиса сильно избила одноклассницу. Тихую полную девочку.

- Знаете, я вам даже сочувствую, - сказала ее мать. - Но предупреждаю, если эта подзаборница в сторону моей дочери не так посмотрит. Я найду на нее управу. Шестнадцатилетие будет в камере праздновать. Где таким ублюдкам место...

Как я на эту бабу орала! Чего я ей только не наговорила. Миша, в конце концов, просто вынес меня в другую комнату. А она смотрела на меня с сочувствием, как на невинно осужденную.

- Вон вы из себя выходите, сердце рвете, а она...

Тут я посмотрела на Алису и поняла, что выражение" сердце рвете" может быть буквальным.

Алиса стояла у окна и очень спокойно за нами наблюдала. А глаза у нее были от холода прозрачные и насмешливые... Жуткие глаза.

В тот раз Мишка смог уладить дело миром.

- До свиданья, - сказал он матери девочки и милицейскому чину, провожая их к лифту.

- Нет уж, лучше прощайте, - сказала мать, а инспектор все-таки попрощался.

- Помяните мое слово, она на этом не остановиться.

Мы предпочли ему не поверить, а зря. Он знал, что говорил.

Меньше чем через год, мы уехали в Израиль. Не потому, что нам так хотелось. Просто много обстоятельств совпало. Не стало моей мамы. Уехали друзья... Но самое главное - Алиса. Каждую минуту мы за нее боялись.

- Вы всегда против меня! - кричала она. - Вы готовы поверить кому угодно, только не мне!

Миша в больших количествах пил волокардин, а я до крови кусала губы:

- А ты дай нам себя защитить! Мы хотим верить тебе! Предоставь нам такую возможность!

Мы очень боялись, что как-нибудь она нарвется на того, кто сможет ей отомстить. Какой-нибудь отец или брат... Она издевалась над спокойными, домашними девчонками. Ей нравилось заглядывать в их глаза переполненные ужасом...

Как только Алиса закончила школу, мы уехали.

Все это было непросто. Папа уже не мог жить один, поселился с нами. Он резко сдал после смерти мамы. У него изменился характер, а, может, он просто перестал себя сдерживать.

- Прими лекарство, лахудра, - кричал он Алисе в перерыве между сильными приступами кашля.

- Отвянь, - морщась, презрительно и брезгливо отвечала она.

- Сляжешь к чертям собачьим.

- А тебе жаль? - закуривая, интересовалась Алиса.

- Мне детей своих жаль, - выхватывая у нее сигарету и отвращением давя ее в пепельнице, отвечал отец. - Мало они от тебя, твари, наглотались. Только горшки за тобой выносить не хватало... Глотай таблетку, я сказал!

Сначала эти перепалки происходили тайком, потом они уже не стеснялись моего присутствия.

Но самое страшное было то, что свидетелем всего этого был Илюшка. Мы жили в благополучном районе, учился он в хорошей школе. Для этого мы с Мишкой запряглись и работали, работали, но...

- Чего все это стоит, если после своей хорошей школы он приходит в этот притон! - возмущался мой отец. - Сколько раз я просил тебя запретить ей таскать в дом это отребье!

- Миша с ней поговорит, - обещала я и прятала глаза, потому что говорить с ней нам было страшно. Алиса могла просто не послушать или уйти вместе со своими друзьями, и что тогда?

"И все будет правильно тогда", - попискивал инстинкт самосохранения, и пока могла, я его отгоняла...

- Ты бы не молчала, если бы слышала, что она говорит о тебе ребенку, - убеждал меня отец, плотно закрывая дверь, если в комнате мы были одни.

- Мама, мне нечего тебе сказать. Ты веришь ему. У тебя есть на это моральное право. Он тебе родной отец. Я же понимаю, - отвечала Алиса, не сводя с моего лица ясных глаз.

- Сынок, как вы ладите с Алисой? - спрашивала я, укладываясь рядом с сыном в его постель.

- Все нормально. Мы не ссоримся, - пожав плечами, отвечал Илюшка и засыпал, поворочавшись и потыкавшись лбом в мое плечо. Такой замечательный.

Во времена моего школярства, он получил бы пожизненную кличку - "профессор". Темноглазый, тугощекий очкарик полненький, спокойный и интеллигентный.

- Я так его люблю, - признавалась я Мишке. - Что мне просто страшно.

- Всем родителям страшно, - отвечал он, из-за пластиковой шторки в ванной. - Страх - это основная составляющая родительского инстинкта... Дай полотенце, пожалуйста.

Мишка всегда мог меня успокоить. Но я разозлилась на него, когда, убирая в Илюшкиной комнате, нашла пачку омерзительно грязных порнофотографий.

- Это в твоем понимании естественно?! Это нормально?! Мальчику восемь лет! Я давно тебя просила поговорить с ним... Или может быть это тоже должна делать я?!

- Ну что ты всполошилась? - снисходительно отбивался от меня Мишка. - Я с ним поговорю. Не случилось ведь ничего страшного...

С этими словами, он закрыл за собой дверь Илюшиной комнаты.

Я не подслушивала, но крутилась рядом с комнатой. Вытирая несуществующую пыль, переставляя стулья, расправляя плед, покрывающий диван.

- Эти фотографии не мои, - твердо и спокойно сказал Илья. - Не знаю, откуда они здесь взялись. - Услышала я. И после нескольких невнятных слов Мишки опять:

- Я же сказал, не знаю.

Он очень обиделся на нас тогда. Мы с раннего детства мы приучали его говорить нам правду, чего бы это ни стоило. ВСЕГДА.

На следующий день в начале двенадцатого, отец позвонил мне на работу.

- Илюша убежал. Оставил записку и убежал, - сказал он, и я выронила трубку из похолодевших рук.

- Беда! Господи, какая беда... Я, только сходил в купат-холим, а когда вернулся... Бессвязно повторил отец. Мне некогда было его успокаивать, а он все никак не мог прийти в себя.

У Илюши на столе лежала записка. Вырванный из тетради листок. Аккуратный во всем, он писал на бумаге в клеточку, потому что на нелинованной у него прыгали строчки.

Алисы дома не было еще со вчерашнего вечера. Мишка только едет... Что делать? Кому звонить, куда бежать? Я нервно листала страницы записной книжки, почти вырывая их.

Телефон Алисиной подруги! Несколько раз подряд набираю номер... Занято.

Кладу руки на широкие худые плечи отца:

- Я к Алисиной подруге, если Мишка позвонит...

- Куда?! - Перебивает меня отец и начинает кричать, не сдержав себя:

- У нее ребенок пропал, а она... Зачем тебе эта... эта...

- Папа, прошу тебя, у меня нет времени, но взгляни вот сюда...

Я показала ему записку. "Все равно вы не можете меня сильно любить, чтобы не было обидно Алисе".

- Не знаю, как именно. Не знаю, что... Но это не обошлось без нее, - убежденно сказала я и вышла из дома.

Дверь в квартиру оказалась открытой. Алиса была одна.

- Что ты тут делаешь? - входя в квартиру, спросила я.

- Не поздороваешься? - спросила она. Я посмотрела ей в глаза.

- Ну, ты же могла уйти еще вчера, не сказав куда...

Она улыбнулась, погладила свои шелковистые светлые волосы, привычно захватила их в пучок и собрала в плоский клубок на макушке.

- Викины родители уехали в отпуск. Она меня к себе позвала.

- Хорошее объяснение, - еле сдерживаясь, сказала я. - Правда, немного запоздалое.

Она села в кресло, вытянула длинные ноги:

- Н-да.

- Сегодня утром пропал Илья, - подступая к креслу вплотную, сказала я. - Ты к этому причастна, я знаю. Так что говори сию секунду, где он! Куда ты его дела? Куда?!

Алиса сидела в кресле, откинув голову на спинку и широко, нагло улыбалась.

Я потеряла терпение и сильно тряхнув ее за плечи рыкнула:

- Куда?!!

В этот момент я заметила, что сидит она на чем-то очень знакомом, схватилась, стала из под нее вытаскивать. Оказалась Илюшкина футболка. Он в ней всегда спал и называл пижамной.

- Где он? - взяв футболку в руки, закричала я. - Куда ты его дела? Куда?

- А с чего ты взяла, что я тебе скажу? - стараясь казаться спокойной, спросила Алиса.

Я взяла себя в руки. Не нужно думать о том, что хочется избить ее. По наглым губам, по красивому, холеному лицу...

- Ты скажешь мне, - как можно более спокойно заговорила я. - Скажешь, потому что тоже любишь его. Любишь и знаешь, что без меня ему будет очень плохо. Восьмилетний домашний ребенок... Ты же любишь его и знаешь, как плохо ему будет без меня...

- Что ты завелась, как пластинка! - презрительно выплюнула Алиса, и взгляд ее стал узким, холодным и острым. Раньше она смотрела так на многих, но еще не разу на меня...

- Знаешь, мамочка, тебе нужно было послушать дедушку и взять другого ребенка, мальчика. У него ведь были такие хорошие рефлексы...

Я удивилась и растерялась.

- Откуда ты знаешь об этом мальчике? - только и смогла спросить я.

- Дорогой дедушка рассказал, - усмехнувшись криво и злобно, сказала она. Нужно было слышать, как она выговаривал это самое "дедушка".

- Он, наверное, был бы ласковым и благодарным, как дворняжка, тот мальчик, - злобно роняя слова, продолжила Алиса. - Он бы проглотил все. Даже то, что после рождения своего ребенка, его не выбросили только из порядочности!

- Тебя любили, и, если кто недополучил в детстве ласки, так это "свой ребенок", как ты говоришь! - Жестко отбила удар я.

- Илюшка недополучил? - Алиса скрестила руки на груди и истерично рассмеялась. Она прогибала спину, и бессовестно выставляла вперед бедра. Под тонким трикотажем явственно выделялся аккуратный треугольник.

Оглядевшись, я нашла, а потом бросила ей шорты.

- Оденься. Не хочу, чтобы ты так ходила при ребенке.

Шорты Алиса не поймала, они шмякнулись на пол.

- Он ведь бывает здесь... Где ты его прячешь?!

Алиса усмехнулась:

- Мамочка, я тебя умоляю! Ребенок, у которого находят порнографию...

- Я так и знала, что это ты, - перебила я. И успокоилась. Илюшка где-то рядом. И я его найду. Если только... Нет, нельзя так думать. Он жив и с ним все хорошо. Какая бы она не была... Не просто убить человека. Даже ребенка. Тем более ребенка.

Алиса взяла из вазы на столе яблоко, надкусила его и раздраженно отбросила. Я подошла к ней так близко, что увидела выступившую на закушенной губе, крошечную капельку крови.

- Зачем ты делаешь это? - проведя рукой по ее волосам, спросила я. Она дернулась в сторону.

И, отвернувшись от меня, вдруг очень спокойно заговорила.

- Живет маленькая девочка. Несчастная девочка. Больная. У нее не ладится ничего. Ее даже дедушка с бабушкой не любят. Все, что у нее есть - это мама и папа, которые любят ее такую, как есть. И она уверена, что уж это никуда не уйдет.

Я слушала, не смея вздохнуть. Только бы она не разозлилась еще больше, не сорвалась. Я этого очень боялась.

Алиса обернулась ко мне, и я ужаснулась, увидев какое бесстрастное у нее лицо.

- После того, как вы рассказали мне, что я приемная, самым дорогим в моей жизни была твоя любовь. А когда родился Илья, мне ничего не осталось.

- Это неправда, - твердо возразила я.

- Это правда, мама. И ты это знаешь. Помнишь тот день, когда заболела и раньше пришла домой? Вы лепили во дворе снежную бабу...

Я опустила глаза. Еще бы мне не помнить.

Алиса навела на меня палец и и губы ее сжались, чтобы не сорвалось с них грязное ругательство

- Ты наверное считаешь, что я тогда догадалась... А я все поняла, когда ты вернулась домой из роддома.

Я подняла брови и вопросительно на нее посмотрела.

- Ты положила его в кроватку и хотела выйти из комнаты, а бабушка тебя задержала.

Алиса кольнула меня осколком льдистой улыбки:

- Помнишь, что она тебе сказала?

"Кроватку нужно перенести в вашу спальню. Алиса не должна подходить к нему бесконтрольно..." Я это помнила.

- Но ведь это сказала не я, а бабушка.

- Естественно, ты и кроватку сразу не убрала, - сказала Алиса, подобрав с пола надкушенное яблоко. - Он спал в коляске рядом с твоей кроватью. А ты, кажется, не спала вовсе. Наверное, от страха.

Все было правдой. И я снова почувствовала, что тону в тех давних ощущениях. Мой сын в ее руках. Мой ребенок.

- Где он? - хрипло спросила я.

- А где то, что с его рождением я потеряла? - Алиса схватила воротник моей блузки и, чтобы не выскальзывал из пальцев тонкий шифон, обмотала его вокруг руки. - Может быть, все это лежит где-то в подвале?! - Где мои родители, которые, ни смотря ни на что меня любили?!

Рука с намотанной на нее кофтой подвигалась к горлу все ближе, дышать было трудно.

Я вдруг поняла, что она вполне может меня убить.

- Алиса, даже сейчас я тебя люблю. Но мне нужно знать, где ребенок. Ему плохо без меня...

- Он тебя ненавидит.

- Это пройдет.

- Не пройдет! Потому что ты его не увидишь.

С неожиданной для хрупкой девушки силой, она встряхнула меня и прижала к стене.

- Ты не можешь любить меня, как раньше. Я понимаю. Но то, что тебе дороже всего, ты не получишь, - горячо и тяжко, дыша мне в лицо, сказала Алиса. По тому, как она выглядела, я поняла, что ей плохо.

- Тебе нужно принять таблетку, - оттолкнув ее от себя, крикнула я и поспешила к своей сумочке. По показаниям врачей, лекарство Алиса должна была принимать регулярно, но она забывала.

Я знала об этом, и захватила с собой темно-коричневый пузырек.

Ей ведь с самого начала было плохо, покаянно думала я, роясь в сумке.

- Не будешь принимать лекарство - умрешь, - с несвойственной советским врачам прямотой, сказали ей после нескольких приступов в больнице. И почему молодым кажется, с ними никогда ничего не случиться!

- Ты не найдешь его, - услышала я за своей спиной злобный шепот. - Ты не найдешь его, потому что этого не хочу я. Потому что... Ой, мама...

Я резко обернулась. Алиса упала на пол. Одна ее нога неудобно подогнулась, неестественно была заломлена длинная рука...

- Детка... - Поддавшись порыву, сказала я, но тут негодующе дернулось и замерло мое сердце.

- Алиса, где мой сын? - Спросила я ровно и холодно.

Она только мотнула головой:

- Дай таблетку...

- Где он?

Несколько мгновений мы смотрели друг другу в глаза. Видимо я победила.

- Посмотри в окно, - с усилием проговорила она. - На площадке... Играет с детьми в футбол.

Забыв обо всем на свете, я бросилась к окну. Он был среди других мальчишек. Я не сразу узнала его. По-другому подстрижен, по-другому одет... Сколько всего успела Алиса за несколько коротких часов. Как долго она собиралась над нами издеваться? Я стояла, прижавшись горячим лбом к холодному стеклу.

- Дай таблетку, - очень слабо сказала она.

Я не смогла сдвинуться с места. Глаза жадно следили за тем, как носится по площадке мой сын. Живой, здоровый... Не знаю, сколько времени я так простояла... А потом меня оглушила тишина. Медленно, как под водой, я подошла к лежащей на полу Алисе.

Присела рядом с ней, повернула лицом к себе придерживая за щеку... В это было трудно поверить, но Алиса, девочка, которую я в свое время спасла от казенного приюта, умерла...

Закрыв обеими руками рот, я попятилась к двери. Не плакать. Не кричать. Нет. Выпотрошенная сумка валялась на полу. Косметичка, кошелек, блокнот, ключи салфетки...

Размазывая по щекам слезы, я собрала сумку, огляделась. Никакого серьезного беспорядка нет...

Квартира была ухоженная, со вкусом обставленная. Особенно хороша комната Алисиной подруги. Дверь в нее была приоткрыта, и я могла видеть фрагмент...

Выйти незаметно во двор, сделать вид, что я только пришла, и подозвать увлеченного игрой сына, я смогла. К тому моменту, он уже вовсе не был уверен, что поступил правильно. Обхватив меня сильно и крепко, он прошептал мне в грудь "мамочка, прости".

- Алиса в доме? - проведя по густому, свежестриженному ежику его волос спросила я.

Он изнервничался, проголодался, устал... Ему не трудно было ответить "Да ".

- Мне нужно поговорить с ней, а ты жди меня здесь, - я поцеловала сына в лоб и пошла...

"Скорая помощь", мои слезы, черное от горя Мишкино лицо...

Все было так, как предполагала я.

- Она ушла и не взяла таблетки... Я их ей повезла, дверь была открыта и... Не могу, не могу... - то и дело принималась объяснять я. Мишка прижимал меня к просторной груди. Я слушала частые удары его сердца, чувствовала облегчение и кляла, безостановочно кляла себя за это.

- Ты ведь таблеток тогда так и не нашла? - Спросил у меня отец, когда все было кончено, и услышать его могла только я.

- Нет. Но я их и не искала. Когда я пришла... она уже... уже мертвая была, - глядя ему в глаза, ответила я.

- И не нашла бы. Я их вытащил из твоей сумки, перед тем, как ты ушла...

До этого мне казалось, что я больше не могу плакать, что вытекла со слезами моя душа.

- Так что не казни попусту себя. Ты не в чем не виновата, - прижимая меня к широкому костистому плечу, сказал он тогда.

Бедный папа. Он хотел сделать мне щедрый подарок... Лекарство я конечно искала. Но никогда не будет спокойна моя душа, потому что я не знаю, как распорядилась бы пузырьком, если бы его нашла...