Дмитрий Власов
Кате

Часто в Москве или Петербурге, Париже или Берлине, Токио или Рио-де-Жанейро, можно встретить разного возраста рассеянных людей, мужчин и женщин, с особым взглядом, безумным и прозрачным, как хрусталь. Нет, они не пьяницы и не наркоманы. Они ищут Любовь. Они все уже познали ее однажды, а многие и по сей день влюблены, но их возлюбленные стали черствы и холодны с ними, и сердце у них болит. Быть может, и даже, скорее всего, они сами виноваты в том, что случилось. Они не смогли уберечь своих любимых от скуки и обыденности, убивающей любовь. Они не сумели сохранить у них крылья, и те осыпались, как сухие листья. Какой смысл осуждать их? И разве они виноваты в том, что по-прежнему жаждут любить и быть любимыми?

Молодой человек обычной наружности с детскими, немного печальными глазами, выдающими в нем не нового русского, бродил по строгому, ухоженному немецкому кладбищу. Ему нравилось здесь ходить, особенно осенью, когда маленькие могильные плиты покрываются сырым золотом. Он ничего не делал и никуда не спешил. Он просто жил, как когда-то жили потомственные образованные помещики на его родине. Впрочем, у них было поместье, была семья, были друзья, увлечения, у него же не было ничего кроме маленькой комнаты в доме рядом с этим кладбищем. Конечно, было время, когда он имел много всего. Но это было так давно, что он почти ничего не помнил. Сколько ему лет - он не помнил тоже. Однажды он расстался с жизнью, которая ему не нравилась, и отправился искать счастья - совсем как в древней сказке. Он перестал стареть, мало ел и пил, и взгляд его стал прозрачен, как хрусталь. Он не ведал границ, и все разнообразие языков мира слилось в один понятный ему язык - человеческий. Он искал Любовь. Наверное, и она искала его, но судьбе было угодно, что их взгляды до сих пор не встречались.

В будни, тем более ближе к вечеру, на кладбище не было посетителей, и лишь редкие велосипедисты-физкультурники и высокие угрюмые старики во всепогодных шляпах иногда появлялись, как приведения, на узких дорожках, и тут же исчезали. Он был погружен в свои мысли, известные только ему, и не сразу заметил женскую фигуру в длинном черном плаще. Метрах в двадцати от него женщина свернула влево, остановилась у скромного могильного камня и положила на невысокий холмик букет желтых и белых цветов, названия которых он не знал.

Когда он поравнялся с ней, женщина произнесла, не оборачиваясь, но явно обращаясь к нему, потому что кроме него рядом никого не было:

- Здесь лежит моя бабушка, она умерла год назад. Ей было восемьдесят восемь лет. Она жила в маленьком домике на углу улицы Торнберг.

Он видел только волнистые пшеничные волосы женщины, водопадом льющиеся на плечи.

- Она нашла свою любовь? - неожиданно спросил он, и ему стало неловко за дурацкий вопрос.

- Не знаю, - после некоторой паузы, немного растеряно ответила женщина, - я не спрашивала ее об этом прямо. - Но мне кажется, она прожила счастливую жизнь.

Он стоял у нее за спиной, и не знал, что делать - пройти мимо или ждать. Ему нравился ее голос, мягкий и серьезный, немного надменный. Ему нравилось, как она произносила слова - медленно, нараспев, почти не меняя интонации, и он хотел видеть ее лицо.

Наконец, она обернулась. В ее больших умных глазах стояла влага, но на губах играла едва уловимая улыбка Джоконды.

Ей можно было дать около тридцати или чуть больше. Она была немного ниже его ростом, средней полноты, и не то чтобы красива, а, скорее, привлекательна и, пожалуй, можно сказать, - досягаема, то есть из тех женщин, которые не отпугивают стеснительных мужчин неприступным холодным великолепием, а позволяют легко начать и продолжить разговор на любую тему. На ее пальцах не было колец - ни обручальных, ни с драгоценными камнями. И весь ее облик, манера говорить и держаться, почему-то удивительно подходили к этому большому парку с печальным предназначением, с осенними красками сильно разбавленной акварели и октябрьским ветром, несущим прикосновение моря.

Но на самом деле все это не имело никакого значения.

Сначала он просто увидел ее глаза, а затем заглянул в них. Они были прозрачны и чисты, как горная река. Ее взгляд был продолжением его взгляда. Он не заметил, как ее руки оказались в его руках.

- Ты та, которую я ищу уже много лет. Может быть, веков...

- Не слишком подходящее место для первого свидания, верно? - засмеялась она.

- Так было угодно Господу. А ведь ты права - почему бы от знакомства нам сейчас же не перейти к первому свиданию?

- Но ведь мы еще даже не познакомились.

- Это легко исправить.

- Меня зовут Ева. А тебя?

Теперь и он засмеялся.

- Наверно, мне стоило бы назваться Адамом. Но ты можешь называть меня как хочешь. Какое твое любимое имя?

Ева отошла на шаг и внимательно посмотрела на него.

- Ты родом из России. Русских видно сразу.

- Я человек мира, - возразил он. - Но при этом я, конечно, русский. Только русские могут знакомиться с девушками на пустынном кладбище Гамбурга.

- Должно быть, тебя зовут Иваном, или Петровичем.

- Петрович - это не имя.

- Тогда я сама дам тебе имя. Можно?

- Конечно. Ведь я только что родился.

- Я буду называть тебя Карлом. Так звали мальчика, подарившего мне первую любовь, в школе.

Он кивнул и прижал ее к себе - нежно и бережно, как ребенка. Он никогда не пользовался успехом у женщин, и внезапные бурные романы не были его стезей. Он всегда был застенчив, и ему приходилось преодолевать невидимую, но вполне осязаемую стену между ним и женщиной, загадочным существом с другой планеты. Но сейчас ему было необычайно легко. Но тогда он даже не удивился. Просто сказал:

- Пойдем отсюда.

- А куда мы пойдем?

- Выпьем пива, - выпалил он, и ему стало стыдно. Мало он, что ли, выпил в жизни пива? Неужели он никогда не научится обращаться с женщинами так, как они этого заслуживают?!

- Обожаю пиво! Здесь недалеко есть уютный ресторанчик, мне ужасно нравилось сидеть в нем вечерами, когда бабушка была жива, и я приезжала к ней в гости.

- Ты сидела в нем одна?

- Не всегда, - улыбнулась Ева.

Он вдруг почувствовал, что ревнует ее к прошлому без него - но не слишком ли рано? С трудом он прогнал досадное, нелепое чувство.

- А где твой дом?

- Далеко. Подожди, не торопись. Пройдет немного времени, и ты узнаешь обо мне все.

Как часто бывает осенью, внезапно начался проливной дождь, и Ева с Карлом едва успели добежать до маленького уютного заведения у перекрестка двух улиц.

Они прошли за слабо освещенный столик у окна и сели напротив друг друга. Ева сбросила свой ужасный черный плащ, как змеиную кожу, и стала совсем домашней, словно персидская кошка.

- Как здесь тепло! - радостно воскликнула она, - сейчас закажу рюмку водки и напьюсь, непременно напьюсь!

Официант то ли расслышал ее слова, то ли сам понял, что необходимо двум молодым людям, пришедшим сюда из слякотной осени, но почти сразу принес графинчик водки, рюмки, по две кружки пива и закуску. Уходя, он едва заметно, так, чтобы это не выглядело вульгарно, подмигнул Карлу.

- За то, что мы встретились, - просто сказал Карл. - Я не знаю, что будет дальше, но, черт возьми, такого со мной не случалось очень давно. Может быть, никогда.

Они выпили и поцеловались - немного смущенно, как подростки.

- Я еще не говорил, что люблю тебя? - Карл прервал короткое молчание, - Ты не...

Ева мягко остановила его, коснувшись длинными пальцами его губ.

- Не сейчас. Ты мне скажешь это позже, хорошо? Расскажи о себе. Ты что, упал с неба?

- Что-то вроде того. Ты знаешь, я давно никому не рассказывал о себе. Друзьям обо мне все известно, а другим неинтересно и незачем знать. Вспомнить бы самому, кем я был, и понять бы, кто я есть сейчас.

Они пили плотное баварское пиво, ели хрустящие жареные колбаски, арахис, много курили и, не отрываясь, смотрели друг на друга сквозь облака сизого дыма. Карл рассказывал о себе. О том, что когда-то жил в Москве, работал программистом в научно - исследовательском институте, пил водку с дружными веселыми коллегами, и звали его тогда Алексеем Владимировичем, а чаще просто Лешкой. О том, что была у него семья, были друзья. В Москве живут родители, уже старенькие, и он почти каждый день звонит им и сообщает, что жив и здоров. Рассказал о том, что однажды друзей почти не осталось, работа наскучила, а жена, любимая женщина, разлюбила его. О том, что однажды с похмелья ему в голову пришла некая хорошая идея, которую он продал фирме "Ай-Би-Эм". У него появились кое-какие деньги, он решил все бросить, и уехал в Германию. Почему именно в Германию, ведь он даже не знал немецкого языка? Да просто потому, что там он уже был, и она меньше всего пугала неизвестностью. Здесь он полгода проработал инженером, но больше хорошие идеи в голову не приходили, и ему указали на дверь. Тогда он, собрав остатки денег, отправился путешествовать по миру, работал кем придется, ел что бог пошлет, и решил во что бы то ни стало найти ту единственную, которая будет любить его всегда, даже нищим и скучным, любить душой, телом, всем...

- Ты будешь любить меня, нищего и скучного? - серьезно спросил Карл.

- По-моему, ты просто оборванец, - на вид также серьезно сказала Ева, - и страшный зануда.

- Тогда я продолжу, - кивнул Карл. - Наверно, ты извращенка, если тебе кажется, что ты влюбилась в меня.

- Особый случай мазохизма, - согласилась Ева.

Он рассказал о том, что теперь снимает маленькую комнату в доме рядом с кладбищем, что хозяйка в доме бывает редко, что денег у него почти не осталось и работы тоже нет. Он рассказывал еще долго, и вдруг ему показалось, что Еве действительно стало скучно, что она не слушает его, а смотрит в окно, на капли, пляшущие за цветным стеклом. Когда женщине становилось скучно рядом с ним, он терялся, начинал заикаться, не знал, что делать, и ему хотелось бежать прочь без оглядки. Но тут пришло спасение - громко заиграла душевная музыка, и шепчущий, засыпающий бар ожил, глаза у пар загорелись.

- Пойдем, потанцуем, - предложил Карл, но голос его звучал фальшиво.

- Ты хочешь танцевать? - удивилась Ева.

Карл нахмурился, задумался.

- Нет. Ты права, не хочу. И, честно говоря, не умею.

- Тогда зачем это нужно?

- Но...ты ведь хочешь, - смутился Карл, - все женщины любят танцевать.

А ты был знаком со всеми женщинами? - улыбнулась Ева, склонив голову на бок. - Нет, глупенький, не все. И уж точно не всегда.

- А что ты любишь? Чего бы ты хотела сейчас?

- То, что ты предложишь, но чего хочешь сам.

Карл помолчал немного, наклонился к Еве и обнял ее за плечи.

- Я хочу тебе показать мою комнату, - шепнул Карл.

- Но на улице льет, как из ведра, как же мы пойдем? - тоже прошептала Ева, - плащ промокнет.

- Ну, это не проблема.

Он поднялся из-за стола, подошел к официанту, что-то сказал ему, и тот выключил музыку. Затем Карл повернулся к залу, развел руки в стороны и громко произнес:

- Господа, минутку внимания! Сегодня я забыл дома зонтик. Я прекрасно обхожусь без него в любую погоду, но я и представить не мог, что несколько часов назад встречу женщину, о которой мечтал всю жизнь. Она может промокнуть, заболеть и даже умереть, и я не смогу жить. Не одолжит ли кто-нибудь зонтик до завтра? Пожалуйста! Я привезу его вам в любое место, в любое время...

На секунду в баре воцарилась тишина, затем несколько мужчин вскочили с мест и протянули ему зонтики. Карл смотрел на Еву. Она закрыла лицо ладонями - не то смеялась, не то плакала.

Когда влюбленные вышли на улицу, несколько человек, мужчин и женщин, долго смотрели им в след.

- Всем по кружке за счет заведения! - крикнул хозяин бара, - выпьем за их счастье!

Ева остановилась посреди комнаты, с интересом осматривая жилище Карла. Было оно действительно маленькое, даже крошечное - несколько шагов в длину и еще меньше в ширину, с одним окном. Из мебели в комнате находились: шкаф, стеллаж, письменный стол, стул, журнальный столик, стойка с нехитрой аппаратурой и стареньким компьютером. Внимание Евы привлекла репродукция картины художника Бориса - крылатый кентавр несет обнаженную девушку высоко над снежными вершинами гор. Ниже висел маленький портрет молодой русской женщины и маленькой девочки.

- Это твоя семья? - спросила Ева.

- Жена и дочь. Не стоит об этом, это прошлое.

Ева прижалась щекой к его спине.

- Из прошлого соткано настоящее, - мягко возразила она. - Я знаю, ты еще увидишь их, и они будут рады тебе.

Карл тряхнул головой и, освободившись от объятий Евы, довольно сердито взглянул на нее, давая понять, что не желает развивать эту тему. Ева подошла к окну, провела пальцем по стеклу, повернулась и снова осмотрелась. Чего-то не хватало в комнате. Она пыталась понять, чего именно, но ворох мыслей и легкий звон в ушах от выпитого мешали сосредоточиться. Затем она засмеялась.

- А где же кровать?

- Да вот же она! - Карл раскрыл дверцы шкафа и из него вывалился пухлый матрас, обтянутый голубым шелком, а вслед за ним выползли простыни и подушка.

Они подошли совсем близко друг к другу, и Ева опустила глаза. Теперь их ничего не разделяло, они были готовы стать одним целым, и хотели этого. Они слышали только дыхание и биение сердец - не было больше шума ливня за окном, приглушенного грохота последнего уходящего по эстакаде поезда метро - ничего. Карл щелкнул выключателем, но в комнате было довольно светло от яркого уличного фонаря, похожего на полную луну. Их руки стали свободными, губы сухими и нетерпеливыми. Они сбрасывали ненужные оболочки, и, словно гусеницы, превращались в бабочек, готовых лететь на огонь, расплавиться в каждой клеточке другого тела, другой души, две половинки, миллионы лет назад оторванные друг от друга, прозревшие слепые котята.

Единство душ через соединение тел - разве не об этом мечтали древние индусы?

На секунду Карл замер, вспомнив о чем-то.

- Что с тобой, миленький? - испугалась Ева.

- У меня нет презервативов, - убитым голосом произнес Карл.

- Ненавижу эту гадость, - сказала Ева и сбросила последнюю одежду.

С той самой минуты у Карла все поплыло перед глазами, и то, что было потом, он вспоминал в дальнейшем лишь как череду зрительно-осязаемых образов, ставших осколками витража в бешено вращающемся калейдоскопе.

- Люблю тебя, люблю, люблю, люблю, люблю, моя немецкая куколка, солнце моей странной жизни, люблю, люблю, - повторял он, вдыхая аромат пшеничных волос Евы, погружаясь в них, словно в наркотический дурман.

Со слабым стоном предвкушения блаженства они опустились на матрас. Больше не существовало ни времени, ни пространства. В соседних комнатах мог начаться пожар, вокруг могли с треском рушиться стены - ничего не остановило бы жаждущих у пенящегося водопада. Карл не мог знать, что это его первая и последняя ночь любви с Евой, но, не думая об этом, наверное, чувствовал сердцем, и он был ненасытен, как мальчик, оправившийся от смущения и ощутивший в себе неукротимую мужскую силу. В ту ночь они попробовали все, что когда-то делали, что где-то видели, о чем от кого-то узнавали. У них не было ни капли стыда или неловкости друг перед другом. Ева позволяла Карлу все, что он хотел, и сама предлагала немыслимые варианты страстной любви, от которых можно было сойти с ума. Когда они очнулись, обессиленные, немного отчужденные, их взору предстала ужасная картина: кассетный магнитофон был раздавлен и сплющен, стул сломан, стол перевернут, все книги со стеллажа попадали на пол, а стрелка барометра на стене свалилась замертво на сектор "экстремальная влажность".

- Вот это да, - протянул Карл, - как после выступления трудящихся седьмого ноября!

- Что-что? - не поняла Ева.

Они долго лежали рядом, обнявшись, и слушали дождь. Он не становился слабее, и казалось, что он никогда не кончится, как будто природа решила ни в коем случае не выпустить их на улицу, постановила не дать им разбежаться, снова стать половинками в мире кривых судеб и страшных снов. Наверное, прошло довольно много времени, но за окном не становилось светлее, утро не наступало, ночь любви продолжалась.

- Я хотя бы кофе тебе сварю, - сказал Карл, осторожно освобождаясь от объятий любимой, - и у меня есть булочка. Если не будешь кушать, ты похудеешь, а я этого не хочу.

- Не надо, не ходи никуда, - остановила его Ева, - я могу обходиться без пищи. А знаешь, почему?

- Знаю, - сказал Карл, - ты не просто женщина. Ты колдунья. Или инопланетянка. Или вампирша. Сейчас ты вопьешься мне в горло и выпьешь мою кровь, и я не буду сопротивляться.

- Значит, ты уже понял, что я не человек?

- Ты не человек. Ты - мой идеал.

- Идеалов не бывает, милый. Я не идеал. Но я действительно не человек. Хотя снаружи я обыкновенная женщина.

- Ты необыкновенная женщина.

- Да, да. Я - ведьма. В Германии полно ведьм, но многие женщины даже не подозревают, что они ведьмы. Мужчины, живущие с ними, иногда замечают, что с их возлюбленными что-то не то, но им это нравится, и они привыкают.

- Если ты и правда ведьма, давай полетаем! - засмеялся Карл, - слабо?

- А разве мы еще не летим? - удивилась Ева.

В ту же секунду Карл почувствовал, что его тело стало невесомым, и увидел, как бы со стороны, как оно парит в воздухе, а вместе с ним в метре от матраса плавно качается тело Евы, и ее волосы колышутся от внезапно влетевшего в комнату ветра. Отчего-то он совсем не удивился, только с интересом ждал, что будет дальше.

- Летим! Я покажу тебе мир, каким ты его никогда не видел! - крикнула Ева и слегка подтолкнула его. Они вылетели прочь из комнаты, чудесным образом проникнув наружу через стекло наглухо закрытого окна, и стали набирать высоту. Их обнаженным телам не было холодно, и капли дождя не касались их, как будто от небесной воды надежно оберегали невидимые одежды. Карл смотрел на Еву. Она была похожа на ангела, а россыпь медных волос, развивающихся за ее спиной, напоминала крылья летучего существа с картины Бориса. На ее лице застыла прекрасная детская улыбка маленького человека, наконец-то познавшего настоящую свободу.

- Посмотри вниз, - сказала Ева, - там так красиво! Какой удивительный мир видят птицы, и даже не догадываются об этом!

Карл посмотрел вниз.

Должно быть, время совсем остановилось, потому что внизу мелькали разные города и страны, но, несмотря на скорость, с которой они летели, Карл успевал рассмотреть не только почти каждый дом, но даже людей на площадях. Ночные путешественники быстро покинули пределы Гамбурга, оставив позади яркие огни ночного порта и прилегающих к нему улиц разврата, сделали круг над Берлином, низко просвистев над спящим Курфюрнстендамом. Затем они свернули направо и миновали Мюнхен, по пути из озорства на мгновение спустившись и постучав в занавешенное окно одного из клубов, где собирались геи, пронеслись над мостами Праги и оперной громадой Вены. Пролетая над Моравией, Ева вдруг резко снизила скорость и низко поклонилась островерхим крышам внизу.

- В этом городке сто пятьдесят лет назад родился Зигмунд Фрейд, - пояснила Ева, с уважением произнеся имя и фамилию великого человека.

Потом они быстро пронеслись над Варшавой, Ригой и Петербургом, замкнули в воздухе петлю и миновали Киев, Одессу, Белград, Рим. Никаких часовых поясов как будто не существовало - везде царила густая бархатная ночь, которая вовсе не собиралась уступать права рассвету.

- Ну, теперь, конечно, в Париж! - часто дыша, крикнула Ева, - видно было, что она устала от столь стремительного полета, но ей хотелось летать еще и еще.

- В Париж! - вторил ей Карл, и они рванули вперед, наверное, со скоростью света, потому что едва ли не в тот же миг прямо по курсу вырос силуэт железного кружева Эйфеля.

Здесь-то они и решили немного отдохнуть, и опустились на самую вершину, не выпуская друг друга из объятий.

- Я, понятно, сплю, - восторженно прошептал Карл, - но как было бы здорово, если бы завтра утром ты вспомнила то же, что я!

- Я же здесь, с тобой. Это не сон, мой любимый Карл, - ворковала Ева, - ну почему же, если хорошо, то обязательно неправда!

- А хоть бы и неправда! Какая, черт побери, разница! - воскликнул Карл, - мы ведь на вершине мира!

- И даже можем на этой вершине кое-чем заняться, - кокетливо пожала плечиком бесстыдница Ева, и сейчас же принялась усердно ласкать возлюбленного, который чуть не свалился с башни от неожиданности.

В ту ночь точные сейсмологические приборы зафиксировали необыкновенно сильные, против обычных, колебания башни Эйфеля. Для объяснения причин данного факта позже собрались научные симпозиумы в пяти мировых столицах.

- Давай посмотрим, что делается внизу? - предложил Карл, когда, их сердца чуть-чуть успокоились и снова застучали в привычном ритме, - ведь не может быть, чтобы все спали, пусть и глубокой ночью! Я хочу видеть, как парижане занимаются любовью.

- Это нехорошо, - притворно осудила его Ева, хотя по ее голосу было ясно, что она так отнюдь не считает. - Но ладно уж. Только мы не полетим, а прыгнем вниз! Любовь - это не только взлеты, но и падения, милый, помни! А ну...

Ева схватила за руку не успевшего опомниться Карла, и они, две светлые точки на фоне черного великана, стали падать, все быстрее приближаясь к земле. Сердце Карла остановилось, из его груди вырвался вопль ужаса, и он зажмурился, ожидая страшного удара.

Но в метрах двух от старенького красного "Ситроена" неведомая сила подбросила их вверх, и падение прекратилось. Влюбленные снова стали невесомыми и немедленно слились в долгом поцелуе.

- Какой ты глупый! - засмеялась Ева, - неужели ты подумал, что я дам тебе умереть?

- Может быть, в машине кто-нибудь есть? - предположил Карл, переведя дух, и они спустились ниже, заглядывая в оконца "Ситроена".

Девушка в короткой задранной юбке, голая до пояса, стонала и извивалась на коленях могучего бородатого парня. Заметив с любопытством глядящих на нее обнаженных приведений, парящих в воздухе, девушка вытаращила глаза и закричала. Карл и Ева вертикально взвились вверх и, хохоча, стали набирать высоту.

- Отстань! Не буду больше курить марихуану, никогда! - услышали они громкие рыдания из автомобиля.

- Кажется, мы им помешали, - с сожалением сказала Ева, - вот это действительно нехорошо. Впредь будем осторожнее.

Они полетели дальше, незаметно заглядывая в окна спален особняков, пентхаузов, дорогих квартир и крошечных лачуг. Многие мужчины и женщины уже действительно спали, обнявшись, или отвернувшись друг от друга, тихо или с многоголосым храпом, одетые в глухие пижамы или обнаженные, белые и цветные, молодые и старые. Но встречались жилища, где любовь еще бурлила, словно Ниагарский водопад, или не спеша текла, как вечный Нил. А в одном доме плакала женщина, уткнувшись лицом в подушку, и мужчина в небрежно накинутом халате нервно курил на ярко освещенной кухне. Любовь, как высшее проявление свободы, которое не могли запретить никакие нечеловеческие режимы, была разной, и, к сожалению, далеко не всегда счастливой.

Вдруг Карл заметил, что из окна каждой спальни исходят едва заметные, прозрачные разноцветные свечения, которые медленно, как дым, поднимались вверх и таяли в черноте ночи.

- Что это? - удивился Карл.

- Это - цвета любви, - ответила Ева. - Смотри, вон тот, красный - это страстная, огненная, но короткая любовь, розовый - любовь чувственная, глубокая и нежная, голубой - любовь спокойная и романтичная, но постепенно переходящая в привычку, желтый - неразделенная, несчастная любовь без надежды, синий - выродившаяся, умирающая любовь с изменами и притворством, фиолетовый - любовь жестокая, тут и до ножей недалеко. Если бы ты знал, мой маленький наивный Карл, как много на свете людей, которые хотят, но не умеют любить! Как нелепо - им рассказывают в колледжах о том, как устроен ядерный реактор, о том, какие рыбы жили миллионы лет назад, но никто не учит их любить!

- Ну, есть же всякие там психологи, сексологи, - произнес Карл, и сам понял, что говорит глупость. - Впрочем, они просто зарабатывают деньги на чужих бедах. Наверно, научить любви нельзя, как нельзя научить писать стихи.

- Нет, можно! - горячо возразила Ева. - Я научу! Я хочу помогать людям любить! Когда-нибудь хочу основать школу любви - в Берлине или Амстердаме, а может быть и в Москве, если к тому времени к власти там не придут коммунисты. Послушай, как здорово звучит - академия любви Евы! Ну а тебя, так и быть, возьму в Адамы. Ты будешь читать курс лекций по соблазнению женщин на осенних кладбищах.

- Ева, - вдруг задумчиво окликнул ее Карл, когда они были уже довольно далеко от Парижа, - а ты можешь помочь той плачущей женщине и тому мужчине?

Ева сразу поняла, кого он имеет в виду.

- Милый, совершенно нет необходимости им помогать. Сегодня она обидела мужа, отказавшись выполнить одну его просьбу в постели, потому что устала, и у нее плохое настроение, а он ей нагрубил. Завтра они будут страдать весь день, но вечером бросятся друг к другу в объятия, и у них будет прекрасная ночь любви.

- А ты уверена? - усомнился Карл.

- Я это знаю, - ответила Ева.

Они летели теперь над морем, и встречали на пути белых чаек, ошалело глядящих на них, так непохожих на птиц. Скоро море кончилось, внизу под покровом тумана заблестела полоска Темзы, и весь огромный Лондон встречал их, предвестников наступления нового дня. Да, на горизонте небо начало светлеть, и ночь, казавшаяся бесконечной, стала растворяться, сжиматься, прятаться, сходить на нет. Далеко впереди показались снежные горы, заполняя собой весь горизонт, и просыпающееся солнце отбрасывало на них цветные тени, как на картинах Рериха.

Куда мы летим сейчас, моя ведьма? - тихо спросил Карл, - обалдевший от впечатлений и уже почти равнодушный к чудесам.

- Ко мне домой, - сказала Ева, - настал мой черед пригласить тебя в гости.

Снежная и ледяная страна заполнила все пространство вокруг, насколько хватало глаз, и только на плоской вершине скалы, высившейся у самой кромки ледовитого океана, можно было рассмотреть с высоты причудливый дворец из белого камня. Когда Ева и Карл подлетели ближе, черные окна дворца как по мановению волшебной палочки приветливо осветились изнутри гостеприимным домашним светом.

- Это и есть твой дом? - удивился Карл, - но мы же в Гренландии! Здесь, должно быть, ужасно холодно!

- Холодно только в одиночестве, - возразила Ева, - и вообще, я здесь бываю редко. - Я живу там, где хочу, просто существую на Земле, как и ты.

Они спустились на крыльцо, занесенное снегом, и Карл зябко поежился, хотя на самом деле холода пока не чувствовал. Ева прикоснулась ладонью к позолоченной пластинке там, где у дверей, как правило, бывает замочная скважина, и дверь бесшумно отворилась. В глубине показался длинный коридор, сплошь увешанный старинными портретами. Вдоль стен стояли на тяжелых мраморных подставках факелы, от которых исходил жар, и было светло, как днем в солнечную погоду. Ева взяла Карла за руку, и они медленно пошли вперед по коридору, причем Ева не менее внимательно, чем Карл, всматривалась в темные классические полотна, как будто не видела их очень давно.

- Это портреты моих предков по отцовской линии, - пояснила Ева, - среди них есть и русские. И почти все они погибли от любви - кто от болезни, кто от ревности. Портреты всегда меняются, и когда я возвращаюсь сюда снова, это становится заметно. Вот эта девушка в бархатном зеленом платье, например, сейчас улыбается, - наверное, вспомнила что-то приятное о своем любовнике.

Карл взглянул на портрет - и правда, широкая озорная улыбка рыжей богини в наглухо застегнутой одежде как-то плохо вязалась с напыщенным изобразительным стилем восемнадцатого века.

- Любовник перерезал ей горло кинжалом, заподозрив в измене, - задумчиво произнесла Ева, - видимо, сейчас она еще не знает об этом.

Коридор все не кончался и даже никуда не сворачивал, несмотря на то, что дворец снаружи не казался таким уж большим. Случайно Карл посмотрел наверх, и возглас удивления вырвался из его груди. Потолок был совершенно прозрачным, и на нем искрились, плясали и таяли крупные мохнатые снежинки, а за пеленой ледяного тумана высоко-высоко блестели яркие звезды, как будто рассвет даже не начинался.

- Сюда, милый, - сказала Ева, и коридор неожиданно кончился, приведя влюбленных на заснеженную веранду, фасадом выходящую к океану. Но еще больше Карл поразился, когда увидел в центре веранды большой стол, уставленный всевозможными холодными и горячими (от них шел пар!) закусками и напитками в экзотических бутылках. Непонятно было, кто все это приготовил и расставил, потому что Карл не замечал присутствия во дворце кого бы то ни было, кроме них двоих.

- Ты ведь не колдун, а обыкновенный мужчина, и, наверное, проголодался, - участливо прошептала Ева, подталкивая остолбеневшего Карла к столу. Тот стряхнул снег с высокого старинного стула и осторожно сел. Сейчас же под столом, у его ног, сам собой вспыхнул огонь, и на веранде сразу стало светлей и уютней. Ева села напротив и захлопотала, принялась приподнимать серебряные крышечки, скрывающие блюда, наполнять бокалы. Карл и не заметил, когда она успела накинуть на плечи полупрозрачный халатик из тончайшего шелка, в котором была необыкновенно хороша (впрочем, и без него тоже).

- Сколько у тебя слуг? Кто все это сделал? - поинтересовался Карл.

- Понятия не имею, - пожала плечами Ева, - но когда я сюда прилетаю, все, что нужно, уже на столе. Хотя, между прочим, я сама тоже неплохо готовлю.

- Сколько мы пробудем здесь, любимая? - промычал Карл, отправляя в рот кусочек теплого, душистого филе какой-то чертовски вкусной рыбы. - Чем я смогу отплатить тебе за королевский прием?

- Ты всегда забегаешь вперед, не ценишь то, что имеешь. Так устроены все мужчины, - сказала Ева, уйдя от прямого ответа. - А ты просто смотри на меня, на этот стол, на звезды! Погляди, как красиво!

И правда, звезды горели совсем близко, до них можно было дотянуться рукой, и они пульсировали, меняли форму, дрожали, словно пытаясь что-то сказать людям на своем языке. Снежный вихрь млечного пути переливался всеми цветами радуги прямо над верандой. У него закружилась голова - то ли от усталости и выпитого вина, то ли от избытка чувств. Он соскользнул со стула и уткнулся лицом в полные колени Евы, и она ласково погладила его по голове.

- Тебе нужно поспать, - сказала Ева, - у тебя сдают нервы. Когда я только стала ведьмой, я тоже долго не выдерживала.

- Разве ты не всегда была ведьмой? - удивился Карл.

- Нет, - ответила Ева, - просто однажды ей стала, и все. Это приходит внезапно, как любовь.

Ева нежно поцеловала Карла в щеку и помогла ему подняться. Он едва держался на ногах, но настойчиво дал понять, что в поддержке не нуждается. Да и пройти оставалось всего несколько шагов, потому что удивительный дворец преподнес еще один сюрприз - там, где совсем недавно был коридор в старинном убранстве, сейчас красовалась вполне современная спальня в розовых тонах с огромной дутой кроватью. Самая обычная комната, и вещи в ней находились обыкновенные - камин, трюмо, настольная лампа, платяной шкаф из карельской березы, столик у кровати, телефонный аппарат, цветы в голубой китайской вазе.

Карл рухнул на свежие гладкие простыни и тут же провалился в небытие. А Ева тихо вытянулась рядом и долго не могла заснуть, и если бы кто-нибудь мог видеть ее, он удивился бы, заметив слезы в ее грустных глазах, в которых уже не было и следа прежнего задора и веселья. Как ни старалась Ева задержать пробуждение нового дня, даже такой ведьме, как она, это было не под силу...

Карла почти никогда не радовало наступление утра - всю прелесть жизни он находил в ночи, таящей в себе загадку, надежду и успокоение. И тогда, лежа на роскошном ложе царицы любви, он проснулся в тревоге, словно накануне трудного экзамена, тяжелой нервной работы или похода к зубному врачу. Он повернул голову - Ева все еще была здесь, она спала рядом, заложив ладонь под щеку, тихонько похрапывая, как обыкновенная земная женщина, совсем как его жена. Почему-то, глядя на Еву, он вдруг отчетливо вспомнил жену в далекой России, все хорошее, что было между ними, вспомнил ребенка, плод их любви, которая, казалось, наполняла когда-то весь эфир сладким пьянящим дурманом. Когда же он ей наскучил, когда ее рай стал для нее адом, что произошло и кто виноват? Бывали дни, когда Карл часами думал об этом, вспоминал, анализировал, но так никогда и не мог найти ясного, исчерпывающего ответа. Но сейчас он решил не думать об этом, потому что помнил слова Евы: "ты не умеешь ценить то, что имеешь сейчас". Он чувствовал, что Ева ускользает от него, и ему нужно было удержать ее хотя бы ненадолго.

Карл разбудил ее страстными поцелуями. Ева, еще не проснувшись, со стоном пробуждения обняла его, прижала к своей груди. Подушки и простыни полетели прочь, где-то на втором этаже пронзительно заиграл скрипичный оркестр, и послышался тонкий, словно детский, смех.

- Это мои эльфы-музыканты желают нам доброго утра, - прошептала Ева, задыхаясь в объятиях Карла, - они всегда прилетают по утрам, и играют на балконе.

И влюбленные снова любили друг друга, но солнце светило слишком ярко, на губах был привкус какой-то горечи, и Карла не оставляло чувство того, что все кончено. Он не хотел думать об этом, просто не мог вообразить, что Ева может растаять, как ледяная скульптура весной, но тоска жгла сердце, выворачивала его изнутри, и он, торопясь, продолжал любить Еву - отчаянно, мучительно, до крика, до боли...

- Надо приготовить завтрак, - обессилено проворковала Ева, - как не хочется!

- И не нужно. Я тебя никуда не пущу. Ты останешься со мной навсегда.

- Еще на пять минут.

- Мы будем жить здесь? - спросил Карл почти с мольбой в голосе.

Ева не отвечала. Она знала, что минута расставания настала. Но никогда ей не было так тяжело, как сейчас. Будто Карл вернул ей женские, человеческие слабости, лишил ее части демонической силы. Что за чертовщина - она думала о том, как хорошо бы действительно жить с ним здесь или в городе, иметь семью, готовить ему завтраки, рожать детей! Но это было невозможно, она понимала. Карл - человек, - и она принесет ему только несчастье. Дни, может быть месяцы упоения волшебством, приведут его на грань безумия, и он проклянет тот миг, когда встретил ее. Так уже было, и Ева не будет повторять жестокой ошибки, чуть не стоившей жизни ее возлюбленному много лет назад.

Когда срывают пластырь с кожи, делают это быстро, чтобы не было слишком больно.

- Карл, мы должны расстаться. Навсегда. Ты должен забыть меня.

Все рухнуло в один миг.

- Мне становится холодно, - сказал Карл, скрестив руки на груди. Его зубы стучали. - Мы будем жить здесь? - повторил он, будто не слышал слов Евы.

- Миленький, я ведь существо из другого мира. То, что мы пережили прошедшей ночью, не может продолжаться вечно, неужели ты не понимаешь?

- Где мы будем жить? - с упорством истукана повторял Карл.

- Ты - в своей квартире, в Москве. А я буду летать по свету, навещать могилы предков, искать новые встречи и разлуки. Я так живу тысячу лет, милый, и по-другому не умею. Я очень, очень привязалась к тебе, но ты ведь не один у меня. В Берлине живет мальчик-подросток, которого два раза вынимали из петли из-за несчастной любви. В Пекине меня ждет маленькая девушка-лесбиянка, которая тоже несчастна. В твоей стране, в Петербурге, влачит жалкое существование одинокий человек, уже почти старик, и он еще никогда не любил, и его не любили... Я должна помочь им всем, это мое призвание.

- Я все понял! Ты просто шлюха, шлюха без сердца! Развратница и притворщица! - истерично захохотал Карл.

Звук пощечины оборвал его крик, но Ева не рассердилась - она ждала взрыва, отнеслась к нему спокойно и продолжала говорить:

- Я не настоящая. А настоящая женщина, твоя возлюбленная, ждет тебя до сих пор, и любит. Просто она, быть может, однажды разучилась говорить тебе об этом, да и ты ей - тоже.

- Она не любит меня. И ты не любишь. Ты не помогаешь людям, а, напротив, обходишься с ними слишком жестоко. Ты даешь надежду, жизнь из черно-белой делаешь цветной, а потом все отбираешь. Разве так можно? - в отчаянии воскликнул Карл.

- Может быть, ты и прав, - тихо, задумчиво произнесла Ева, - но сейчас ничего поправить нельзя. Прощай, Лёшенька, - она впервые назвала Карла его настоящим, русским именем и нежно поцеловала в лоб.

Карл не успел сказать Еве слова прощания - яркая вспышка ослепила его, тело подбросило, словно взрывной волной, и он потерял сознание...

Алексей услышал монотонный грохот, и открыл глаза. Он стоял в вагоне метро, держась за поручень, и в окне проплывали длинные серые корпуса автомобильного завода. Было жарко и душно - в Москве еще и в мечтах не ждали осени. Металлы, камень и люди плавились в топке на редкость знойного июня. И одет он был по погоде - в легких брюках, широкой синей футболке. На плече болталась дорожная сумка, набитая газетами и журналами. На дне спал зонтик - обязательный атрибут москвича чуть ли не в любое время года.

Алексей вышел на своей остановке, поднялся на улицу, огляделся. Все как раньше, ничего не изменилось. Он запустил руку в карман и нащупал в нем несколько червонцев. Купил по дороге домой букетик цветов, "Киндер-сюрприз", пару бутылок пива. Как раньше.

В голове его был полный сумбур, и он долго стоял перед дверью, не решаясь нажать кнопку звонка. Он не думал о том, как будет вести себя, когда дверь откроется. Он вообще ни о чем не думал.

Возвращение блудного мужа... Сколько лет, веков он блуждал и искал то, чем господь наградил его давным-давно?

Наконец, он решился и нажал кнопку. Звонок протяжно затрещал, потом еще и еще. Но никто не вышел и не встретил его. Алексей открыл дверь своим ключом и вошел в свой дом.

Он сейчас же понял, что семья в полном порядке, и в этот жаркий вечер жена и дочь гуляют где-то поблизости. С кухни доносился такой родной запах его любимых беляшей, - жена готовит их просто замечательно, правда, очень редко. На столе были оставлены молоко, сметана, чистая тарелка. Как будто его просто ждали с работы.

Алексей бросил взгляд на настенный календарь. Какой сейчас месяц? Год?

Да все тот же. Он никуда не уезжал. Его действительно просто ждали с работы. Он мог вспомнить, что делал сегодня в институте, но не помнил ни одного слова по-немецки или по-испански. Все, что с ним приключилось, было, всего лишь, плодом его воображения, бредовым сном, навеянным жарой и алкоголем. Навеянным сознанию во спасение от скуки и безысходности каждодневного автоматизированного существования - утром подъем, работа, вечером дом, семья, иногда короткое и какое-то скомканное общение с друзьями, а затем - все сначала.

Но, черт возьми, может быть, что-то все же было, потому что ощущение полноты жизни вдруг захлестнуло его, и накопленную за день усталость неожиданно как рукой сняло. Алексей поставил цветы в вазу, лег на диван и закрыл глаза... Но не для того, чтобы подремать, а чтобы попытаться хоть что-то вспомнить, зацепиться за что-нибудь в потаенных уголках памяти.

Вдруг он вскочил и ринулся к телефонному аппарату. Он вспомнил номер телефона, который видел в розовой спальне Евы и, от волнения не попадая по кнопкам, стал набирать заветные цифры на "Панасонике".

Певучий женский голос ответил ему по-немецки. И сами собой звуки стали складываться в слова, слова в предложения. Он снова знал все языки мира - по сути, один человеческий язык. Он вспомнил все места, в которых побывал, всех людей, с которыми встречался, все ощущения, которыми стал богат.

- Алло, говорите! Алло, Ева слушает, ну говорите же! Иначе я повешу трубку!

Это был ее капризный тон - Карл узнал его сразу. И уже открыл рот, чтобы ответить, но слова застряли в горле. А что он, собственно, скажет? Что благополучно добрался домой? Но Ева и так это знает, потому что сама все устроила. Что любит ее? Но на самом деле он всегда любил совсем другую женщину... И неважно, что эта женщина не любит его, или любит не так, как раньше. Любовь не может быть ровной и гладкой, как железнодорожный путь. Любовь - страдание, поиск, разочарование, обретение, вера. И лишь на дне сосуда с горькой настойкой - немножечко счастья. Теперь он это знал.

Алексей медленно положил трубку, и в тот же миг бешеная трель дверного звонка взорвала тишину. Он улыбнулся, подумав о чем-то, и пошел открывать. А Ева в далекой Гренландии тоже улыбалась, прижимая трубку к щеке, и никому на свете в этот миг не было плохо.