Дмитрий Власов

Всё началось с кризиса, жестоко и неизбежно поразившего нашу большую бестолковую страну. В начале осени 1998 года я, молодой и исполненный надежд, как тысячи других так называемых "средних русских", потерял работу. Офис, в котором я проводил по девять-десять часов времени почти каждый день, перестал существовать. Даже старые перегородки новые хозяева стали сейчас же ломать. Как будто в перегородках все дело. Уж не знаю, склад там хотели разместить, что ли. Кстати, быстро обосновавшаяся там компания, насколько мне известно, тоже разорилась, и теперь новые перегородки снова ломают.

Впрочем, это не важно. А важно (по крайней мере, для меня) то, что я в числе трех десятков молодых сотрудников лопнувшей фирмы оказался на улице. То есть дома. Сначала я, конечно, расстроился, - платили-то неплохо, и работа была перспективная, несмотря даже на то, что я сам не всегда понимал, чем занимался. Потом я решил, что не всё так уж скверно, и действительно, настало время отдохнуть. Цены с цепи сорвались, но кое-какие деньги у меня были, на два-три месяца, без виски, но с пивом, - должно было хватить. Правда, я собирался жениться, но, видно, судьба распорядилась иначе. Может быть, и это к лучшему. Во-первых, судьба предоставила еще один шанс на раздумье, проверку чувств. Во-вторых, жениться я, честно говоря, не хотел. Просто тридцать лет уж скоро - пора. Но знал я, что семейная жизнь лет через пять-восемь непременно приведет к разочарованию. Рассказали об этом опытные, несчастные люди, на молоке обжегшиеся. Теперь на воду дуют, но поздно.

Вообще-то, и это тоже неважно. Что же важно-то? А то, что три месяца безработной и почти беззаботной жизни пролетели быстро, и деньги у меня кончились. Без работы и без денег стало совсем скучно. Людям, которые хоть зарплату не получают, но на работу ходят, все-таки легче. А тут и не сходишь никуда, и питаться приходится всякой дрянью. Словом, не жизнь.

Пришлось потратить мелочь на газеты и заняться поисками работы. Я кое-что умел - в компьютерах разбирался, в электрических схемах, мог баланс посчитать. В конце концов, чуть ли не с первого класса писал практически без ошибок. Так что, работа для меня, конечно, была, да все что-нибудь не подходило - то будущий начальник придурком казался, то от дома было далеко и ездить неудобно, то ставка маленькая. Совсем я затосковал. Да и девушка моя не только приезжать перестала, но и звонить стала редко. Девушки не любят неудачников. Подарки они любят, шампанское, свечи и так далее. А какое, к дьяволу, шампанское, когда каждая копейка на счету?

Но однажды, когда за завтраком, попивая желтый чай и откусывая от куска черствого хлеба, намазанного тонким-тонким слоем маргарина, я читал очередную газету объявлений, удача улыбнулась мне. Вот как она выглядела:

Сейчас же я разочарованно отбросил газету в сторону и потянулся за сигаретой. Если это не шутка, то набор наверняка уже закончен. Но, черт побери, я всю жизнь мечтал заниматься только тем, чем хочется! Да еще за штуку баксов! Не вставая со стула, я снова пододвинул к себе газету и набрал номер.

К моему удивлению, набор кандидатов продолжался, но шуткой было странное объявление или нет, понять не удалось. Вежливый женский голос продиктовал адрес, по которому мне нужно было появиться в два часа дня. При себе полагалось иметь паспорт, трудовую книжку и справку с предыдущего места работы. Денег можно было не приносить, что обнадеживало. Во-первых, у меня их и не было, во-вторых, есть шанс, что не надуют - если бы хотели надуть, обязательно попросили бы внести взнос или еще чего-нибудь в том же духе.

В комнате на первом этаже старинного дома в уютном московском дворике меня встретил обычный парень-клерк в сером костюме, в очках, при галстуке, словом - офисная кукла мужского пола, обязательная принадлежность всех контор мира. Он предложил присесть, недолго изучал документы, покачивая лысеющей головой с немного оттопыренными ушами. По-видимому, всё его устроило. Он попросил подождать, отлучился с моим паспортом в соседнее помещение минут на пять и вышел, тепло улыбаясь, как моя добрая покойная бабушка.

- Вы приняты на работу. Рабочий день у нас начинается в 9.30, просьба не опаздывать. На рабочем месте не разрешается - спать, курить, пить спиртные напитки, громко разговаривать. Нельзя приводить с собой посторонних людей. Окончание рабочего дня - точно в 18.00. Обед - с 12.00 до 13.00. Еще вот что...

- Простите, а где будет находиться мое рабочее место? - осторожно перебил я клерка. И каков, так сказать, круг моих обязанностей?

Парень сейчас же отвел меня по коридору в почти такую же комнату с письменным столом, стулом, шкафом и картиной на стене - дешевой репродукцией абстракционистской мазни. Ни компьютера, ни другой офисной техники не было. Здесь мне предстояло проводить большую часть жизни. Что касается второй части вопроса, то его элементарное содержание, кажется, поставило парня в тупик.

- Круг...эээ...ваших обязанностей? Сидеть здесь. И всё, собственно... Можете читать книги, слушать музыку в плеере. Обедать можете выходить в положенное время. Напротив есть неплохое кафе.

- А зачем здесь сидеть? - не унимался я.

Клерк поскучнел и с тоской посмотрел в окно, за которым ободранная серая шавка лениво лаяла на такого же по цвету и стилю маленького бомжа.

- Сколько человек работает в фирме? Чем она занимается? - стрелял я по ушастой голове в очках.

Остатки бабушкиной улыбки вдруг сошли с лица парня. Он довольно низко наклонился ко мне и спросил тихо:

- Вы знаете, сколько сейчас в Москве безработных - лиц вашего общественного положения?

Я не ответил, и после короткой паузы он довольно строго и поучительно декларировал:

- Поверьте, много. Думаете, вы чем-то выделяетесь из других? Нет, просто вы нам подходите, но на вашем месте могут быть многие. А мы собираемся платить вам тысячу долларов в месяц! За вычетом налогов, между прочим! И единственное, повторяю - единственное, что от вас действительно требуется - не задавать лишних вопросов.

- Понимаю, криминальная структура, - глупо сказал я. - Но какой вам прок от меня, простого инженера?

- Всего хорошего, - бросил парень, положил мои документы на ближайший ко мне угол стола и погрузился в чтение каких-то своих бумаг. Я стоял, опустив руки по швам, как полный идиот, и чувствовал, как тысяча баксов медленно выползает из внутреннего кармана моего пиджака и растворяется в воздухе. В криминальную структуру я, конечно, не рвался. Но, с другой стороны, - мне ведь не предлагали стряпать фальшивые документы, разбавлять бензин сами знаете чем, приписывать нолики в кассовых ордерах. Какого хрена я валял дурака? Почему бы не попробовать, всегда ведь можно уйти через месяц-другой?

- Всего хорошего, - повторил клерк и снова улыбнулся мне, как нерадивому внуку. - До утра понедельника. Не забудьте, пожалуйста, захлопнуть входную дверь.

Итак, мое неуместное любопытство было прощено, и меня приняли на самую, наверное, желанную должность в мире. На первом же перекрестке я с радости на последние червонцы купил пончиков, чипсов и пива, и слопал все это на скамейке в соседнем дворе. Ерунда, займу, - теперь ведь будет чем отдавать! Как здорово - иметь работу! Теперь можно и о свадьбе подумать - решил я, но сразу же мысленно перекрестился и сплюнул. Нет уж, еще чуть-чуть подожду. Поживу малость в свое удовольствие - ну, годика так два, а там посмотрим...

В ночь с воскресенья на понедельник я спал беспокойно, проснулся рано, попил чаю и отправился на новую работу. Встретил меня тот же моложавый клерк, сделал вид, что обрадовался мне, засуетился, отвел на рабочее место. Со времени первой презентации оно ничем не изменилось. По-прежнему мне никто не объяснил, чем я должен заниматься. Я посидел некоторое время, не делая вообще ничего, но очень скоро подобное занятие (вернее, полное отсутствие такового) начало действовать мне на нервы. Но нужно было научиться принимать специфику новой должности, и я раскрыл газету, предусмотрительно купленную у метро. Еще не было одиннадцати, рабочий день только начинался.

Я прочитал газету практически от корки до корки, даже то, что меня совершенно не интересовало. Подошло время обеда, но в кармане сиротливо жались друг к другу два пятачка, на которые в лучшем случае можно было купить пару пухлых беляшей с жалкими вкраплениями мяса и стакан разреженного кофе. Вот если бы заплатили немножко раньше! Все равно ведь ничего не нужно делать - какая разница, когда платить?

Я дисциплинированно покурил в специально отведенном месте, прямо напротив моего кабинета, и быстро вернулся назад. Посидел еще немного на мягком стуле, поерзал, поглядел по сторонам, поковырял в зубах. Да, елки-моталки... Никогда не думал, что ничего не делать восемь часов так тяжело! Нет, между прочим, я тоже - один из тех, кто застал эпоху развитого социализма. На заводе, где я работал после института, делать ничего не надо было тоже, но это никем не озвученное правило воспринималось как нечто само собой разумеющееся. Можно было, втайне от начальства, которое всё понимало и обо всём догадывалось, немного вздремнуть. Или поточить лясы в курилке. Сходить к кому-нибудь в гости в соседнее бюро. На худой конец, поработать, если сможешь себе придумать мало-мальски занимательное дело... Масса вариантов! Кладезь возможностей! Живи - не хочу!

Жить хотелось. Поэтому я принимал всё, что со мной происходит, как философ - пусть и от сохи. Сказано - работа такая, значит - нужно работать. Сидеть и ничего не делать. Плохо только, что поспать нельзя. Интересно, что будет, если вздремнешь минут на пятнадцать - неужели сразу же выгонят? Наблюдают за мной или нет? Я прошелся по комнате, осмотрел все щели и закоулки. Ничего похожего на потайные смотровые щели или телекамеры я не нашел. Ладно уж, в первый день спать не буду - решил я.

На другой день, просидев с газетой до обеда, на который, разумеется, средства опять отсутствовали, я съел бутерброд, запил его чаем из термоса и уставился в одну точку - в причудливые ничего не выражающие изгибы абстракционистской картины. Небо на улице было низким и серым, на душе также становилось пасмурно, одиноко и тревожно. Хоть бы компьютер поставили - я бы занялся изучением какого-нибудь нового компилятора или поиграл - погонял по крутым виражам автомобили. Линии на картине вдруг стали расплываться и наползать одна на другую, за окном сделалось совсем темно, повалил снег и глаза стали неумолимо закрываться. Все попытки борьбы со сном ни к чему не привели - он, гад, победил. Я принял позу кучера, уронил подбородок на грудь и отключился.

Не думаю, что я проспал больше получаса, но когда открыл глаза, передо мной стояла всё та же офисная кукла мужского пола, улыбаясь и держа в руке пухлый запечатанный конверт. Он протянул его мне и сказал:

- Здесь пятьсот долларов - аванс, так сказать. Купите себе что-нибудь на ужин, выпейте перед сном пива, выспитесь хорошенько. А на работе не спите, - как бы между прочим бросил клерк, - это не полагается. Ну, до завтра.

Черт! Значит, он следил за мной! Постоянно он за мной подсматривает! Это обстоятельство меня, конечно, не обрадовало. Но, распечатав конверт, я действительно обнаружил в нем пять новеньких плотных зеленых бумажек. Я так давно не держал их в руках, что все неприятные мысли сейчас же улетучились. Свою новую работу я полюбил окончательно и бесповоротно. Счастье наконец-то не обошло меня стороной, присело рядышком. Может быть, бог действительно есть, и за что-то он вознаградил меня. А ведь в самом деле, не такой уж я, наверное, плохой человек. Намного хуже бывают люди, а мягкие булки жуют - как семечки лузгают.

Вечером я поменял сто баксов на первое время и по совету моего "коллеги" взял на ужин две бутылочки отменного пива, набрал дорогих закусок и замечательно провел вечер, в полном одиночестве отметив свое чудесное возвращение в мир сытых. Выспаться тоже удалось неплохо, несмотря на какое-то странное возбуждение, грозящее перерасти в затяжную бессонницу. Такое со мной уже бывало не раз, и сперва я не придал значение скверному ощущению. Но затем встревожился. Ну почему, почему опять навязчиво шумит в голове грустная слащавая мелодия из "Титаника"? Неужели снова меня ждет разочарование, и опять я близок к краху? Я гнал от себя прочь эту проклятую мысль. Всё будет хорошо, все будет хорошо, - словно молитву, твердил я, зарывшись лицом в подушку, и сон в конце концов одолел меня.

Среда ничем не отличалась от понедельника и вторника, за исключением того, что в обеденное время, удовлетворенно поглаживая в кармане гладкие полтинники, я сходил в кафе напротив. По возвращении я заметил чуть в стороне от входа огромный черный лимузин - "Мерседес 600", длиннобазный, с абсолютно непрозрачными стеклами. Машина даже не походила на транспортное средство, а скорее на модернистскую скульптуру, сросшуюся с окружающими ее рельефными особняками девятнадцатого века. С детства неравнодушный к автомобилям, я минуту любовался им. Затем... Затем я, понятно, отправился на рабочее место. Что ж, подумал я, зато моя жизнь куда спокойнее, чем у обладателя лимузина. Он, в конце концов, может его потерять, а я нет. Я теряю лишь восемь часов жизни, каждый день, безвозвратно, но так было и раньше - и будет всегда.

Около десяти, перед вечерними новостями, мне позвонил отец и попросил уйти с работы минут на пятнадцать раньше - ему требовалось помочь что-то передвинуть в квартире, для того чтобы найти завалявшиеся бумаги перед внезапной командировкой. Я честно отсидел положенное время, сократив обед до минимума, не счел нужным никого беспокоить по пустякам, оделся и ушел без пятнадцати шесть.

Кстати, единственный человек в офисе, которого я пока видел - всё тот же молодой ушастый кретин. Каждое утро он здоровался со мной и куда-то исчезал. Находясь в коридоре во время перекура, я непроизвольно прислушивался, и иногда мне до чертиков хотелось поговорить с кем-нибудь - ну, знаете, обсудить с коллегами положение фирмы, обменяться сигаретами, выслушать историю о прежнем месте работы. Нет, я был в офисе не один. Где-то негромко играло радио, слышались - девичий смех, солидный мужской бас. Однажды в комнате рядом уронили и разбили чашку. Но в коридор никто не выходил, и даже в конце рабочего дня не наблюдалось толпы, спешащей к выходу. А открывать запертые двери кабинетов я не решался - нетактично, да и повода не было. Спокойствие, царившие в фирме, слишком уж не походило на знакомую мне атмосферу коммерческой структуры. Не было ни отвратительной нескончаемой трели японских телефонов, ни беготни с выпученными глазами начальников среднего звена, ни громовых возгласов директоров и их замов. Да, в странное заведение привела меня судьба...

Но в тот вечер я увидел того, кто, по-видимому, являлся директором или, по крайней мере, был не последним человеком - словом, пассажира скульптуроподобного лимузина. Он вышел из офиса почти сразу же после меня. За моей спиной хлопнула дверь, и я невольно обернулся.

Это, несомненно, был он - я понял сразу. Понял раньше, чем ожила черная скульптура, вспыхнула сзади и спереди всеми своими огнями, зашевелила, словно клешнями, могучими щетками, стряхивая с лобового стекла снежные крошки. Из машины вышли двое крупных бесцветных мужчин и застыли на месте, заложив руки в карманы и оглядывая двор. На меня они смотрели весьма недобро, как мне показалось. Впрочем, было темно, и в тоскливом желтом свете уличных фонарей могло показаться что угодно.

Несколько секунд мы, то есть "босс" и я, стояли друг против друга - нас разделяли два - три метра, не больше. Был сильный мира сего небольшого роста, в дорогом пальто, то ли синем, то ли зеленом. Его немолодое, узкое смуглое лицо почти наполовину прикрывали массивные очки. Стекла отсвечивали, и его глаз я видеть не мог, но чувствовал нутром, что "босс" пристально смотрит на меня. И отчего-то, по необъяснимой причине, меня охватил страх, если не сказать - ужас. Мне захотелось бежать отсюда и никогда больше не приближаться к этому двору, занесенному январским снегом, пустынному и зловещему...

Человек с узким лицом свернул к машине и, приблизившись к ней, стал что-то негромко говорить своим гориллам. Те растеряно кивали и поглядывали в мою сторону. Так продолжалось всего несколько секунд, показавшихся мне часом, и пока "босс" говорил, я не сдвинулся с места, словно примерз к тротуару. Мне казалось, что сейчас один из "крутых" вытащит руку с ее стальным продолжением из кармана и разрядит в меня целую обойму.

Но никому я, слава богу, на фиг оказался не нужен. Трое мужчин быстро сели в "Мерседес" и укатили в сторону проспекта. Чуть позже двор покинул и я. Страх стал меньше, но с того времени не покидал меня, сжавшись под сердцем комком инородной слизи.

"Босс" мне не понравился.

На следующее утро мой надзиратель вбежал в кабинет без признаков улыбки на лице. Мне показалось, что под его левым глазом просматривался внушительных размеров фингал, старательно закамуфлированный толстым слоем макияжа.

- Уходить раньше не разрешается! - не здороваясь, пролаял он мне в лицо. - Ровно в шесть. Вы поняли? - руки его слегка дрожали. - Вы уже второй раз нарушаете режим! Почему не предупредили меня утром! Еще один раз такое повторится, и...

Баксы баксами, а пошел-ка он в жопу - подумал я, и выпрямился.

- Послушай, ты, кукла! Не нужно так со мной разговаривать, ага? Я обещаю больше не нарушать режим. Хотя, между прочим, мне не очень по душе это выражение, хм...

Первые слова я, очевидно, произнес не самым ласковом тоном, потому что клерк тут же как-то сжался, побледнел. Всё-таки он был ничтожеством - о чем я смутно догадывался с первых секунд нашего знакомства. Закончил фразу я с виноватой улыбкой, как в общем правильный, но случайно оплошавший школьник.

- Простите. Просто таковы правила. Постарайтесь не нарушать их, ладно? До встречи, - без выражения пробормотал парень и вышел вон.

Я опустился на стул и долго сидел неподвижно, потому что к концу недели очень устал (с чего бы это?) и мечтал о том, как наконец-то она закончится, и вечером я отправлюсь в танцевальный клуб с моей девушкой. Да, да, не удивляйтесь - вчера она сама позвонила мне, будто почувствовала женским чутьем, что я снова на коне, и ее присутствие рядом со мной уместно. Танцевал я весьма средне и клубы не любил. Я предпочел бы сходить в пивную, в кино, театр или, на худой конец, на концерт симфонического оркестра. Но все перечисленные места совершенно не подходили для нее, и я вынужден был подчиниться грубой женской силе...

Мы встретились с ней у дверей клуба ровно в семь. Я не сразу узнал ее. Прическа у нее была какая-то невообразимая, да к тому же, оранжевого цвета, глаза, подведенные малиновой тушью, косили в разные стороны, губы блестели глянцевой чернотой от "Эсте-Лаудер". В общем, за время нашей разлуки она совсем сошла с ума, на женитьбе на ней я тут же, под цветным фонарем, окончательно поставил крест и вздохнул с облегчением. Но почти два месяца я в определенном смысле постился и ее желал. Так, на вечерок-другой. Если смыть все псевдодемократические наслоения с ее личика, оно, кстати, становится довольно милым.

В клубе меня оглушило и ослепило, а она немедленно принялась извиваться в нелепом танце с бессвязными движениями. Оранжевый вихрь ее волос прыгал ярким бликом на темном дымчатом фоне, который иногда раскалывался на куски лучами софитов и лазеров. Гремела дикая объемная музыка, состоящая лишь из ритма, и вдруг мое сердце поскакало куда-то прочь из груди, не разбирая дороги, словно притягиваемое тяжелыми вздохами полуметрового низкочастотного купола. Я подставил сердцу подножку и запихнул его назад, в грудную клетку. Утешало лишь то, что она, в отличие от многих, тоже долго не выдерживала, и мучаться мне оставалось часа два, не больше. Соперников я не боялся, потому что познакомиться на этой музыкальной сковородке с кем-либо было невозможно, да никто и не пытался.

Оставшееся до тишины время нужно было "торчать", как все, и я стал вспоминать, как это делается - иногда получалось. Я настроил каждую клетку моего тела (по крайней мере, попытался это сделать) на ритм, чуть прикрыл глаза, поднял вверх руки и, дергаясь и раскачиваясь в унисон колебаниям эфира, начал отрываться...

Очнулся я в полной тишине и темноте и не сразу понял, что лежу на полу. Когда слуховые и зрительные образы стали возвращаться, в тумане вокруг, склонившись надо мной, нарисовались незнакомые лица, среди которых я заметил и ее по растрепанной оранжевой прическе. Я находился в незнакомой комнате, в расстегнутой и закатанной до шеи рубашке. Некто в белом, надо полагать, врач, моложавый и усталый, улыбнулся и произнес с облегчением:

- Очухался. Ты прямо в зале упал, как подкошенный свалился. Нет, на алкоголь и наркотики непохоже, - сказал он кому-то. - Переутомился, бедняга. Тебе сколько годков-то?

- Двадцать девять, - просипел я.

- Староват ты уже для дискотеки, мужик, - покачал головой врач. - Тридцать - не двадцать, учти на будущее. Найди себе другую развлекуху. Бледный вон какой, прям как таблетка аспирина.

- Он много работал в последние дни, - сказала моя девушка, и в ее голосе я уловил сострадание. Нет, она, конечно, не любила меня - просто не умела, но что-то человеческое в ней, несомненно, было. Родители ее - полковник в отставке и учительница химии на пенсии - хорошие люди.

- Пойдем, я тебя провожу, - сказала она и протянула руку. С ее помощью я поднялся и, покачиваясь, молча направился к выходу, продираясь сквозь толпу охранников и любопытных. Жуткая слабость, как после тяжелого гриппа, навалилась на меня со всех сторон. Меня поддержали, набросили на плечи куртку и вывели прочь, на мороз.

- Позвоню на неделе, не хандри! - весело прощебетала она и тут же упорхнула, убедившись, что я смогу самостоятельно добраться до дома.

Придя в свое холостяцкое убежище, я негромко включил Морриконе, вытянулся на диване и принялся анализировать ситуацию. Да, тридцать лет это, понятно, не двадцать, но такого со мной не случалось даже в дни самых крутых пьянок и затяжных болезней. Я ощущал пустоту вокруг себя и внутри и не находил сил противостоять ей. Что-то было не так, существовала какая-то внешняя причина перемен во мне. Какая? Ответа я пока не находил.

Отлежавшись в выходные я, тем не менее, не чувствовал прилива жизненной энергии, как бывало раньше. Будто меня в течение получаса обжимали со всех сторон в переполненном трамвае, а потом оказалось, что ехал я не в ту сторону. Кровь стучала в висках, голова была тяжелой, как с похмелья, все время хотелось пить и аппетит пропал совершенно. От клерка не ускользнуло мое состояние, и он спросил озабоченно:

- Вы плохо себя чувствуете?

- Неважно, - согласился я.

- А насколько плохо?

Вопрос, признаться, меня немного удивил и задел. Понятно, что тебя волнует, скотина...

- Работать могу. Делать ведь ничего не нужно, верно?

- Да - да, - рассеянно подтвердила офисная кукла, погруженная в какие-то свои мысли. - Ну, работайте.

После обеда он навестил меня снова, чего раньше никогда не бывало.

- Как дела? Вам лучше?

Я пожал плечами. Интересно, какие такие дела он имел в виду? Лучше мне не стало, даже, пожалуй, стало хуже - заныло в районе поясницы, но я решил не поддаваться на провокацию.

- Чувствую себя почти превосходно. Знаете, я вообще-то редко болею.

- Завтра можете прийти попозже.

- Нет, отчего же? - заупрямился я. - Приду, когда положено. Да мне действительно лучше!

- Ну и хорошо, коли так, - выдохнул клерк, на прощание кивнул мне и ушел, а я остался досиживать часы, оставшиеся до окончания "рабочего" дня. Как обычно, я лениво разглядывал ломанные и кривые линии на картине, пытаясь найти хоть какой-то смысл в нарисованном. На этот раз для созерцания я выбрал жирный синий круг, обведенный черной каймой почти в центре полотна. Никакие мысли по поводу этой элементарной геометрической фигуры в голову не приходили, но устремление взгляда на один объект притупляло головную боль и сдерживало волнами подступающую тошноту.

И вдруг... Теперь-то я знаю, что мне не померещилось, но тогда... В болезненном состоянии бывают галлюцинации, я где-то читал об этом.

На мгновение синий кружок сделался прозрачным, и я увидел темный глаз, пристально смотревший на меня. Это продолжалось доли секунды, и он исчез. Дверь в неведомое захлопнулась.

Наверное я снова, как на танцплощадке, потерял сознание, но со стула не упал и очнулся сидя за столом в состоянии, так сказать, полной прострации. Оказывается, я проработал целых десять минут лишних. Я поднялся, оделся и, плохо соображая, побрел к выходу. Машинально оглянулся на то место, где стоял "Мерседес". Он уже уехал.

На входе в метро меня впервые в жизни остановил милиционер и проверил документы. От меня не пахло, и он посмотрел на меня с ненавистью - обознался, не поймал.

- Не нравишься ты мне, парень, - все же сказал он.

- Ты мне тоже не нравишься, - равнодушно парировал я и заспешил вниз.

- Наркоман чертов! Ну, погоди, попадешься еще, - швырнул он мне в спину свою ненависть.

А я и марихуану-то никогда не пробовал. Просто был тогда измочален, как таиландская шлюха после нашествия туристов-скандинавов.

И на душе у меня, признаться, было совсем скверно.

Когда я пришел на работу во вторник, клерк уже поджидал меня в кабинете. Лицо его было сумрачно и серьезно.

- Сегодня вы работаете последний день.

- Почему? За что? Я больше не нарушаю правил, - удивился я, внутренне готовый к такому повороту событий.

- Вы плохо выглядите, вам необходим длительный отдых. И потом... Разве вы сами не хотите уйти от нас?

Почему я не стал возражать дальше, не нагрубил ему, этому гладкому подонку, распоряжающемуся судьбами людей, как дешевыми фарфоровыми статуэтками в магазине? У меня не было на это сил. Никаких. Я лишь обречено махнул рукой и закурил тут же, за столом. Если увольняют, чего стесняться...

- Вы ошиблись во мне, - затянувшись, горько усмехнулся я.

- То есть?

- Меня должно было хватить на большее время. Сколько у вас выдерживают? Две недели? Месяц?

Умом я еще ничего не понимал, но сердцем уже тогда почувствовал, что именно они от меня хотели получить и получили. Но клерк воспринял мои слова по-своему.

- Настоящие бездельники теперь встречаются редко. Вот я слышал - раньше, при советах... Распишитесь вот здесь.

Не читая, я поставил закорючку на бумаге, которую он мне подсунул, и снова стал смотреть на синий кружочек картины. Он вышел, не попрощавшись, оставив меня одного.

- Сегодня доработайте до конца! - послышался его голос из коридора.

До чьего конца? - невзначай подумалось мне. Но я все же остался на месте и продолжил созерцание абстрактного рисунка. А надо было уходить сразу, бежать прочь без оглядки!

Опять синева растворилась, и я увидел глаз, а немного погодя - лицо целиком, когда вся картина сделалась мутной, как слегка заиндевевшее стекло. Я узнал "босса", с которым столкнулся на прошлой неделе. Он смотрел на меня, не мигая, и делал большим тонкогубым ртом сосательные движения, будто тянул коктейль через соломинку.

Никогда ни до, ни после, мне не было так жутко, как в те секунды. Ведь этим коктейлем был я! Я почувствовал, если не увидел, как ватные белые нити, словно струйки пара, тянутся из меня к его отвратительному рту-присоске и исчезают в гигантском гиперпространстве его волчьей пасти. Он тонко улыбался мне, он упивался своей властью, тем, что вынимает из меня последнее, выпивает остатки жизненных соков, саму душу! Нити переливались и искрились в воздухе, как иголочки снегопада в свете уличного фонаря, и с ними утекали, чтобы не возвратиться в меня никогда, мои невостребованные таланты, мой ум, мои чувства, мысли, желания. Я был словно надувной игрушкой, которую проткнули острым предметом и настойчиво мяли, выпуская воздух.

Тут рядом с хозяином показался и клерк - без очков и галстука, вспотевший, суетливый. Он тоже делал ртом сосательные движения, причмокивал, но его голова была раза в три меньше, чем у "босса". Понятно, почему - он был всего лишь куклой, и если бы не запасы энергии тех, кому довелось попасть в ловушку, он навсегда остался бы маленьким и тщедушным, как тряпичный Пьеро, избиваемый дюжим Карабасом-Карабасом. Он и сейчас-то был такой, только немного надулся. Тот, из лимузина, хотя бы был настоящим, несмотря на свою сущность упыря.

Еще я видел каких-то растрепанных белокурых дам неопределенного возраста, пихающихся вокруг "босса", тоже охочих до лакомства - чужой души. Но лицо "босса" было спокойно - он знал, что ему достанется почти все, и равнодушно делился объедками с челядью.

Спустя несколько дней, когда элементы моей психики начали постепенно восстанавливаться, я много думал о том, что пережил и что всё это значит. Высасывают ли они из нас только хорошее, могущее иметь цену, или всё подряд, в том числе - дурные склонности и порывы? И что считать дурным, а что - праведным? Возможно, когда-нибудь появятся ответы на эти и многие другие вопросы. Несомненно одно - им, сосущим, принадлежит всё. Они делают политику, ворочают деньгами, управляют демографической ситуацией. Марсиане Уэллса были куда гуманнее, они пили кровь и лишали жизни. Эти оставляют и кровь, и жизнь, но забирают значительную, если не главную часть последней - силу и надежду. Им нужна энергия, и только поэтому они не дают нам умереть сразу. Иначе нас давно уже не было бы...

Сколько на свете, особенно у нас, таких контор, фабрик, банков, учреждений, в которых респектабельные вампиры сидят, присосавшись к стенам своих овальных, круглых и прямоугольных кабинетов, маленьких и больших, и губят таких, как я! Немногим из нас дано вовремя распознать опасность и уйти в сторону. Да и уходить уже некуда ...

А тогда был провал в памяти, и затем я оказался на улице, в расстегнутой куртке, без шапки, весь скрюченный, как девяностолетняя старуха. Зеленые пятна плыли перед глазами, я харкал розовой слюной, не понимал, что со мною, какой теперь час, год, век. Кое-как я добрался до дома, и дальше мною занимались разные люди. Болел я три недели, крепко, по черному, лежа с диагнозом "физическое и умственное истощение". Врач, выслушав придуманную мною сказку о потогонной системе, о программировании днями и ночами, посоветовал подать на компанию в суд. Я и сам пару раз подумал о том, что не мешало бы призвать негодяев к ответу за то, что они со мной сделали, но как? Несомненно, "крыша" у "сосущих" была солидная, если только они сами не были "крышей". И доказательств я не имел. Кроме того, я не знал ни названия конторы, ни ее юридического адреса, а они могли арендовать уже другое помещение. И, самое главное, - под угрозой смерти близких не появился бы я больше в том дворике, где из меня высосали две трети жизненной силы.

Я, наконец, женился - на скромной женщине пятью годами старше меня, родил сына. Работаю на государственной службе, получаю мало, но радуюсь тому, что жив и почти здоров. Ничего особенного больше не хочу. Вот и вся моя история.