Поэт и судья
(рассказ из цикла "Поэты большого Тель-Авива")

Судьей литературы Фактор Голяков стал не по возрасту рано. Но, возраст, как известно, понятие духовное. Среди поэтов Фактор с юных лет слыл мудрым старцем, благодаря его вмешательству не одна Столетняя литературная грызня завершилась миром. После инаугурации, он воцарился в Азоре и зажил жизнью праведной и беспорочной, старясь во всем оголить, выявить истину. Как и у других судей, его настоящее, данное при рождении имя, позабылось, новое он получил по названию своего знаменитого труда "Фактор поэзии". Между собой поэты любовно величали Голякова: "наш старый Фак". Постепенно, слава о его мудром правлении докатилась до самых отдаленных уголков Страны Израиля. Многие поэты, устав бороться с косностью и грязью повседневности, перебирались в Азор на постоянное место жительства. С годами вокруг старого Фака собралась многочисленная община, членов которой, по имени Мастера, стали называть "факаные литераторы".

Истовый поиск гармонии породил собственные, Азорские обычаи, правила ношения одежды, разговора. Возникли особые слова, незаметные для посторонних знаки, по которым поэты узнавали друг друга. Да и сам поэтический язык претерпел изменения, став труднодоступным для непосвященных. Но чем дальше удалялась община от плебса, тем чище звучала в ней тонкая мелодия тишины, тем ревностней и ярче творили поэты.

Раз в год старый Фак проводил открытый конкурс на лучшее стихотворение. По правилам, участвовать в конкурсе мог кто угодно, но фактически у пришельца не было шансов пройти даже предварительного собеседования. Ведь язык, на котором он изъяснялся, совсем не походил на утонченную лексику общины!

Победитель конкурса получал титул "Поэт мира". Члены общины искренне считали, что настоящая литература создается именно в их среде и поэтому титул достаточно точно отражает подлинное состояние дел.

Весь год старый Фак и "Поэт мира" работали не покладая рук, разбирая и классифицируя труды членов общины. Достойное внимания оформлялось в виде ежемесячных сборников; рукописи, забракованные мэтрами, вывозились на поле возле Азора и погребались. Жечь, или уничтожать стихи другим способом никто не решался, рукописи хоронили в гробах под траурные звуки общинного оркестра. Со временем места на поле стало не хватать, и гробы пришлось ставить один на другой, присыпая сверху землей. Через несколько лет образовался внушительных размеров курган, в его пустотах поселились грызуны, завелись ужи и гадюки. Звери и птицы рождались, жили и умирали в кургане, и в жаркие дни из его недр тянуло дурным запашком.

- Запах мертвой литературы, - смеялись общинные шутники.

- Мертвым может быть только литератор, - отвечал старый Фак. - А литература живет вечно.

Курган рос, зверья в нем разводилось все больше и в хамсины запах становился совершенно нестерпимым. По правилам хорошего тона, принятым в общине, использовать слово "хамсин" категорически возбранялось. Еще в начале своего правления старый, а тогда ещё молодой Фак, приказал публично пороть на главной площади Азора поэтов, наполняющих свои тексты дешевой экзотикой. За "хамсин", "хумус", "минарет" и "милуим", провинившихся лупили палками до потери сознания.

Конец недели литераторы встречали в специально выстроенном Доме собраний. Высокие стрельчатые окна, затянутые витражами известных художников, глубокий неф при входе, мраморные колоны, отделяющие боковые галереи от главного зала, создавали особое, приподнятое настроение. Надо было видеть, с каким величием шествовали Фактор и "Поэт мира" к возвышению под балдахином из алой парчи. Их белые одежды излучали чистоту, лица сияли покоем и умиротворением. По предложению Фактора перед началом чтения хор мальчиков исполнял несколько полюбившихся в общине поэтических произведений. Светлые голоса детей настраивали присутствующих на возвышенный лад, отрывая от наскучивших за неделю житейских забот.

После этого начиналось собственно чтение. Поэты выходили на помост, осыпанный лепестками роз, по краям которого в глубоких креслах восседали Фактор и "Поэт мира", и читали новые стихи. Разумеется, раз на раз не приходилось, многое зависело от погоды, состава публики, красоты текстов. Но иногда происходило чудо: невидимая цепь между публикой и поэтами замыкалась, отбирая время и поглощая пространство. Волны добра и любви омывали собравшихся, растворяя болезни и боль. Чтение затягивалось до утра, но о времени никто не думал. На рассвете из Дома собраний выходили другие люди, только внешне похожие на тех, кто вошел в него накануне вечером. Кто хоть однажды видел это, тот не забудет никогда.

Своим процветанием Азорская община целиком была обязана старому Факу. О его мудрости ходили легенды, рассказывались притчи. Вот одна из них.

В академии Лохаша ученики женились довольно поздно. Напряженная учеба поглощала не только время но и силы, все, без остатка. Пройдя девять кругов академии, выпускники превращались в умудренных служителей искусства, далеких от суеты периодических изданий. Многие сразу переезжали в Азор, в общину старого Фака, где включались в трепетный процесс чистого служения. Случилось так, что двое друзей задержались в академии дольше обычного. Были к тому объективные и необъективные причины, в силу которых друзья сдали выпускные экзамены уже весьма пожилыми людьми. Счастью заждавшихся невест не было границ. После короткой свадебной церемонии молодожены отправились в Азор, где уже несколько лет их ожидали родители жен, заблаговременно приготовившие для поэтов все условия для плодотворного сочинительства.

В пути друзья тяжело заболели. Дорогая дальняя, возраст не детский. После нескольких недель борьбы с недугом, один из друзей умер, а второй впал в беспамятство. Болезнь, поразившая поэта, носила странный характер. Целыми днями он работал, исписывая страницу за страницей, ссылаясь на изученные в академии книги, цитируя классиков. Беда состояла в том, что писал он на неизвестном языке, понятном лишь ему одному. И ещё странность; как только речь заходила о самых обыденных вещах, поэт превращался в ребенка, совершенно не понимающего, чего от него хотят окружающие.

Много мытарств выпало на долю путешественников. Жара, суховеи, воры, укравшие чемоданы с книгами и документами. Но не смотря на все препятствия, через три месяца две женщины и один поэт прибыли в Азор. На вокзале их встречали ничего не подозревающие родители и вот тут произошло самое интересное. Обе женщины в один голос принялись утверждать, что выживший поэт - её муж. Женщин поддержали матери, столько лет ожидавшие знаменитых зятьев. Спор перерос в перебранку, перебранка едва не закончилась дракой. А поэт, не обращая внимания на кипящие вокруг страсти, счастливо улыбаясь, слагал оду о прибытии в Азор.

Стражи порядка немедленно доставили спорящих к старому Факу.

- Это твой зять? - спросил он у первой тещи.

- Мой, - подтвердила она.

- Это твой зять? - обратился Фак ко второй теще с таким же вопросом.

- Еще как мой! - ответила теща.

- В таких случаях, - сказал старый Фак, - приходится применять радикальные меры. Несите топор.

Служители порядка внесли огромный топор на длинной деревянной ручке.

- Решим по справедливости, - продолжил Фак, - разрубим поэта на две части и каждая сторона получит причитающуюся ей долю.

Он внимательно посмотрел на тещ.

- Рубить?

- Жалко, - ответила первая. - Человек все-таки.

- Рубите, - не согласилась вторая.

- Отдайте поэта ей, - заключил старый Фак, поднимаясь с кресла. - Вот настоящая теща.

Сам Фак счастливо миновал все ловушки и приманки, расставляемые на его пути нежными ручками читательниц и почитательниц.

- Поэзия моя жена, - улыбался он, отвергая очередную кандидатуру. - Муза - теща, а Пушкин - отец родной!

И действительно, многочисленные обязанности судьи не оставляли минуты для другой деятельности. Будучи уверенным в своей правоте, Фак даже издал специальное постановление, запрещающее судье заводить семью.

- Бытие должно быть цельным, - утверждало постановление. -Чтобы сохранить в доме чистоту и объективность, порог должно охранять целомудрие.

Как известно, если Б-г хочет покарать человека, Он отнимает у него разум. В самом зените славы и популярности Фак влюбился. Жребий пал на заурядную женщину, машинистку при Доме собраний. Она не могла похвалиться ни молодостью, ни красотой, ни даже особенным складом души или характера. Обыкновенная секретарша, не хуже и не лучше других.

- Чтобы увидеть красоту Лейлы, - смеялся Фак, - нужно смотреть на неё глазами Меджнуна.

И действительно, вглядевшись получше, ученики и друзья Фака открыли в его избраннице множество удивительных и редких свойств. Было ли так на самом деле или авторитет учителя довлел над окружающими, на тот момент разобрать никто не мог.

А любовь, поначалу добавлявшая искру пикантности в серость повседневных забот, вскоре превратилась во всепоглощающую страсть. После нескольких месяцев мучительных раздумий, старый Фак сложил с себя обязанности судьи и женился на избраннице. Свадьбу гуляли всем Азором, подвыпившие ученики клялись в вечной верности, преемник Фака торжественно обещал завтра же отменить опрометчиво принятое постановление. Тихо играла музыка, струилось вино, трещали цикады. Завтра обещало стать гораздо лучше, чем сегодня, и уж наверняка счастливее, чем вчера.

Но наступило завтра, утренние лучи солнца подсушили лужицы пролитого вина и вместе с ним рассеялся хмель обещаний. Все занялись своими делами: новый судья принялся судить, поэты - сочинять, а старый Фак обожать молодую жену.

Любовный хмель держится дольше, чем алкогольный, но в конце концов, и он покидает организм. Через год ничем не омраченного семейного счастья старый Фак вернулся в Дом собраний. Ученики встретили его градом аплодисментов. По старой привычке он направился к помосту и, только поставив ногу на ступеньку, вспомнил, что место судьи принадлежит другому. Ничего страшного, из первого ряда сцена была видна не хуже, чем из кресла председателя?

После чтения ученики проводили Фака домой. Он выслушал новости, пожал десятки руки, ответил на сотни приветствий.

- Судья видел меня, - думал Фак, - и несомненно исполнит обещанное. Странно, что не исполнил до сих пор, но мало ли?

Со следующего чтения его провожали только тридцать человек, через две недели - полтора десятка, а через месяц Фак возвращался в обществе пяти ближайших учеников. О своем обещании судья, как видно, позабыл, а напоминать Фак считал недостойным. Вскоре он обнаружил, что в им же выпестованной структуре, для бывшего судьи место не предусмотрено. Жизнь общины потекла мимо него, холодно поблескивая, словно трамвайные рельсы.

- Ну что ж, - решил Фак, - придется начинать все с начала.

Он извлек из письменного стола толстую тетрадь, куда целый год записывал стихи, сочиненные в честь Лейлы. За неделю он составил рукопись и через секретариат передал Судье. Прошел день, другой, неделя - ответа не последовало. Недоумевающий Фак принялся наводить справки. Опуская глаза, сторож Дома собраний сообщил, что на прошлой неделе Судья и "Поэт мира" срочно провели захоронение какой-то рукописи. Процедура совершалась в три часа ночи, без свидетелей, Судья и "Поэт" сами несли гроб. Совершенно случайно сторож разглядел фамилию автора?

Старый Фак повернулся и молча пошел домой. Обиды или волнения он не испытывал, сердце было пусто. Возбуждение последнего года прошло, уступив свое место привычной холодности судейского взгляда. Цена теперь представлялась чересчур высокой, но он уже заплатил, и заплатил сполна. Сожаления и упреки ничего не могли изменить. Сбросив плащ Ромео, Фак разглядывал собственную историю, как одно из предложенных к рассмотрению дел. Ситуация со стороны выглядела совсем по-иному, эмоции могли добавить только стыд, оставалось лишь молчать и терпеть.

-Что ж пора приниматься за дело, - бормотал Фак, медленно бредя по улице, - за привычное дело свое.

Войдя дом, он ласково улыбнулся жене и прошел в кабинет.

- Я буду работать, - сообщил он, поворачивая ключ в замке. - Ужин подай в десять вечера.

Еще до инвеституры Фак замыслил написать вторую часть своей знаменитой книги и озаглавить её "Фактор прозы". Увы, хлопотные занятия судьи не давали возможности сосредоточиться, поразмыслить. Теперь, слава Судьбе, времени у него хватало на всё. Фак приготовил ручку, достал пачку чистой бумаги, на секунду задумался и вдруг припустился писать. Рука забегала по листам, словно не создавая, а копируя текст, стоящий перед глазами. Он не успел опомниться, как раздался осторожный стук --- часы показывали десять. Фак приоткрыл дверь, принял поднос и, едва успев повернуть ключ в обратную сторону, бросился к столу.

Он писал до утра, с трудом поспевая пером за бегом мысли, потом сутки спал, потом снова работал, не поднимая головы. Жена несколько раз пыталась затеять разговор через запертую дверь, но Фак уклонялся от беседы.

Через неделю он проснулся от странного шума. За стеной раздавалось непонятное шуршание, словно десяток больших мышей пытался разгрызть её на кусочки. Он тихонько приоткрыл дверь и выглянул наружу. Жена и пятеро учеников замерли, встревожено глядя на Фака.

- Не волнуйтесь, - с высоты вдохновения их тревоги представлялись лишь незначительной помехой на пути, - ещё немного, и я закончу книгу. Вы ещё будете называть меня, - он улыбнулся, - дабл, двойной Фак.

"Ещё немного" затянулось почти на год. Фак работал, как одержимый, останавливаясь только на сон, еду и прочие маловажные подробности быта. Отдельная дверь связывала кабинет с небольшой душевой и туалетом, так что его затворничество больше походило на домашний арест, чем на добровольное заточение. Через несколько месяцев жена перестала докучать, её присутствие проявлялось только в регулярном возникновении подноса с едой. Фак открывал не сразу, спустя абзац, а то и страницу. Поднос аккуратно стоял на полу, прямо за дверью.

Каждый вечер, с наступлением темноты, шуршание возобновлялось. Как видно, ученики Фака решили не оставлять учителя ни на один день. Когда звезды выкатывались на меркнувший небосвод, Фак прекращал работу и начинал прислушиваться. Он ждал, как ожидают доброго знака перед дальней дорогой, как ищут на небесах удачного расположения звезд для счастливого брака.

" Сколько друзей нужно человеку, - говорил себе Фак, - один, двое? А у меня жена и пятеро учеников - что ещё нужно?"

Он много думал о предавших его, пирующих за его столом, восседающих в его кресле. Когда обида начинала переплавляться в планы мщения, он аккуратно перекладывал её в дальний ящик души и тщательно запирал. Успокоившись, Фак открывал суд, тщательно выслушивал показания защитника и прокурора, говорил со свидетелями. По старой, им же заведенной привычке, он возвращался к делу несколько раз, опасаясь наказать невинного и оправдать виноватого. Результат размышлений всегда выходил один и тот же; главный преступник он сам - старый, выживший из ума Фак.

Потом приходило вдохновение: поднимая глаза к окну, сквозь которое светилась покрытая терракотовой черепицей крыша, он набирал полную грудь воздуха и, словно с ныряльщик с вышки, валился в работу. Обида уходила, поэт вытеснял судью и, водя пером по бумаге, старый Фак снова был готов к безрассудствам. Шуршание за стеной подгоняло его и он убыстрял темп, стараясь совпасть с чудесной музыкой сфер. Писал Фак стариной перьевой ручкой, после каждых пяти слов окуная кончик пера в чернильницу. Ему нравился скрип бумаги, влажные, блестящие строчки, запах свежеразведенных чернил. Если бы не возня с заточкой, он бы вообще перешел на гусиные перья.

"Чем медленнее, тем лучше, --- считал Фак. - Рука должна ощущать сопротивление материала, как ноги, твердую почву".

И вот, все кончилось. Книга, вычитанная и сверенная до последней строчки, сияла посреди пустого стола. Опередив жену, Фак открыл дверь и, улыбаясь, вышел из кабинета. От страха перед встречей его бросило в жар, ноги отказывались повиноваться. И хотя лоб Фака оставался совершенно сухим, ему казалось, будто сердце покрылось холодными капельками пота. В комнате никого не было. Поднос с едой аккуратно стоял на обычном месте, дверь в прихожую слегка покачивалась, словно её только что притворили.

- Кто там?! - крикнул Фак срывающимся голосом.

За дверью раздались шаги и вошел сторож Дома собраний.

А где жена, - спросил Фак. - Где ученики?

- Профукал ты жену, - ответил сторож, поднимая поднос. - Уже полгода, как уехала в Тель-Авив. И учеников профукал, что им, дела-ть больше нечего, чем под дверью дожидаться. По решению Судьи еду тебе ношу я. Пошли ко мне, жена подогреет ужин, наконец поешь по-челове-чески.

Из дырки в плинтусе показалась голова большой мыши с остро оттопыренными ушами. Не стесняясь людей, она выбралась наружу, блеснула бусинками глаза и побежала по своим делам, шурша длинным хвостом.

Фак аккуратно запаковал рукопись, сунул её под мышку и вышел на крыльцо. Над Азором стояла ранняя темнота, ветерок приносил теплые запахи цветов и нагретой за день листвы. Фак глубоко вздохнул и, вслед за сторожем, спустился с крыльца.

" Но вот этого, - думал он, крепче сжимая рукопись, - вот этого у меня никто не сможет отобрать".

Свежий ветер гнал клочковатые тучи. Накрапывало. Двурогая луна светила тускло в окна спящего Азора. И как хорошо, как вольно дышалось Факу после года, проведенного в душной комнате. Не останавливаясь, он поднял голову вверх и посмотрел на небо. Сквозь разрывы облаков мигали, переливаясь, звезды.

" Они словно буквы, - подумал Фак, - рассыпавшийся набор великой Книги. И нет ничего загадочней и выше, чем собрать эти буквы в слова, предложения, абзацы".

Не опуская головы он сделал ещё несколько шагов вслед за сторожем, как вдруг его правая ступня подвернулась. Фак охнул и неловко размахивая рукой, попытался удержать равновесие. Увы, его тело размякшее от годичного сидения, отказалось повиноваться. Фак повалился навзничь, и падая, чиркнул головой о бетонный столбик ограды. Описав плавную дугу, пакет скрылся в густой в тени придорожных кустов. Капли ночного дождя осторожно застучали по его бумажной спине.

Вызванная сторожем "Скорая помощь" доставила Фака в лучшую клинику Азора. Спустя полчаса в приемный покой примчались судья и "Поэт мира". Усилия специально вызванных профессоров не пропали даром, к утру Фак пришел в сознание. Сознание, правда, вернулось к нему лишь частично, он никого не узнавал и, непрерывно стеная, просил отыскать рукопись. Расспросив по телефону сторожа, судья отрядил на поиски пакета два десятка молодых сочинителей. Они обшарили дом Фака, осмотрели прилегающие улицы и к вечеру пакет нашелся.

Рукописи, как известно, не горят, но рвутся и размокают. Ночной дождь превратил "Фактор прозы" в нечитаемое месиво. Показать его больному судья не решился, а просто сообщил, что поиски не увенчались успехом. Это известие погасило остатки сознания Фака.

На средства общины его поместили в лучшее заведение для пациентов подобного типа. Фак оказался в одной палате с обезумевшим поэтом. Каждый за своим столом, они сочиняют с утра до вечера, покрывая бумагу странными знаками. Наверное, это буквы неизвестного человечеству языка.

Раз в два дня поэта навещают жена и теща. Они приносят чернила и сладости, а забирают исчерканные листы. Милосердая теща заботится и о Факе. Она поправляет постель, проверяет, чиста ли пижама и, украдкой отирая слезы, вспоминает о днях его былой славы.