Бездарно сыгранный спектакль

Здравствуйте, люди! Меня зовут... в общем-то, неважно, как меня зовут. Важно то, что прочитаете вы сейчас только правду и ни капли лжи, из вежливости называемой художественным вымыслом. Я просто расскажу вам всю свою жизнь, как помню и как умею. Зачем я это делаю и что из этого выйдет, я не знаю и сам. Как и вы, я пойму это только в конце. Впрочем, не пора ли начать...

Родился я в Воронеже в неизвестном мне до сих пор родильном доме в сентябре 1982 года, из чего легко можно заключить, что в данный момент мне 18 лет с мелочью. На всякий случай, для истории, заявляю: пишется всё это первого января 2001 года. Странный я человек - всё стараюсь попасть в историю, надеюсь, что могила с моим именем вызовет какие-то чувства у людей, не являющихся моими родственниками... Привыкайте, отступлений будет много. Наверное, я слишком много думаю. И слишком мало из передуманного говорю вслух. Сегодня, пожалуй, первый раз.

Из детства почти ничего не помню. Нет, когда меня спрашивают, я бойко отвечаю, что читать научился в три года, раньше, чем большинство, поэтому стал много читать, поэтому с первого же класса и до сих пор учился на отлично... На самом деле я этого не помню. Не помню, как учился читать, не помню свою первую книжку. Вот первую учительницу помню, дай ей Бог здоровья (впрочем, в Бога я не верю, но об этом после). Хотя большинство то, что я называю "помню", назвало бы "забыл". После пятого класса, когда мы, на год позже остальных, перешли в среднюю школу, я видел её всего два раза. Первый раз, когда мы всем классом через полгода после торжественного расставания ходили к ней в детский сад: почему-то после "выпуска" нашего класса она ушла из школы. И второй: я встретил её на улице. Через шесть лет, уже будучи одиннадцатиклассником. Поздоровались, я выдал несколько дежурных фраз о своей отличной учёбе - кстати, это она хлопотала о моём переводе в другую школу, в лицей, после пятого класса, что полностью изменило мою жизнь - и пошёл дальше. Кажется, она не ожидала столь холодного приёма. Нет, дело не в том, что я её не любил - наоборот, Валентина Михайловна была одним из лучших людей в моей жизни, своего рода ангелом-хранителем моих первых лет, и я любил и до сих пор люблю её. Просто я так и не научился выражать свою любовь. Другие ребята ещё в годы нашей у неё учёбы ходили к ней домой, пили чай с вареньем. А я так и не смог хотя бы зайти и даже до сих пор не знаю её адреса, хотя дом, в котором она живёт (хоть это удосужился запомнить) в нескольких шагах от моего. Это преследовало и будет преследовать меня всю жизнь: чем ближе мне человек, тем труднее мне сказать ему об этом или хотя что-то сделать, чтобы он сам догадался. Люди, знавшие меня первые шестнадцать лет, скажут: "Пашка? Да он никогда в жизни никого не любил!" Впрочем, не все.

Уже в начальной школе я влюбился. Я знаю, со стороны любовь младшеклассника выглядит смешно, но для меня это действительно было серьёзно, как для любого молодого (неважно, насколько) человека важны его чувства. Мы сидели за одной партой и, как мне казалось, она меня в упор не видит, хотя, как мне кажется теперь, я и не особенно-то старался. Только когда я узнал, что перехожу в другую школу, я от отчаяния рассказал всем своим друзьям об этом. Молод был и наивен. Через полтора года, уже став совершенно замкнутым, я был поражён, услышав от одного из своих бывших одноклассников о своей же любви. После чего окончательно зарёкся кому-либо что-либо рассказывать. И сделал ещё один шаг к сегодняшнему рассказу. Потрясающая штука жизнь, если вдуматься. Ты делаешь миллион шагов на пути к сегодняшнему дню, и любое отступление в сторону могло бы привести к совершенно другому "сегодня". И так и хочется переигрывать дни, пересказывать в уме слова, которые так и не сказал. И уже не скажешь, потому что "сегодня" уже стало "вчера". И кажется почему-то, что подчиняешься некой злой воле, тянущей тебя по накатанной дороге, и поворачиваешь, куда нужно ей, только чтобы не разбиться. Завидую людям, которые не побоялись и свернули с проторенной дороги. Я пока не смог.

Кстати, о друзьях. Оглядываясь назад, я замечаю, что так и не обрёл пока настоящих друзей. Очень хочется сказать, что не встретил того человека, который мог бы быть другом. Да только разум подсказывает совсем иное: я просто не умею дружить. Было несколько человек, которых я мог назвать друзьями в конкретный момент времени. Был Лёшка-Пончик (кстати, совсем не толстый, а худой, просто фамилия Дронов легко преобразовывалась в Дрончик, а дальше и так понятно), одноклассник, с которым нас объединяла неуёмная фантазия и любовь к книгам. Мы часто встречались и играли вдвоём, и только вдвоём - другие, встретив нас, просто не понимали, что мы делаем. А мы фантазировали, на ходу сочиняли детективы и сами были в них главными героями и, конечно же, всегда побеждали врагов - тогда в нас не было такой мрачности, как во мне сейчас. Я потерял его после перехода и встретил только однажды, по дороге в школу: в семь утра, с обритой головой, на велосипеде он мчался домой. Из разговоров родителей я узнал, что от него и матери к другой ушёл отец. Я даже встречаю его до сих пор на рынке рядом с университетом, где он с новой пассией торгует носками, и тогда мне почему-то очень хочется достать где-нибудь динамит. Ненавижу предательство. Я даже пытаюсь фантазировать, кем может стать Лёшка, и получается, что каким-нибудь криминальным авторитетом. И уж никак не доктором. И тогда получается, что я мог бы его вытащить с этого пути и что я тоже его предал. И тогда просто приходит пустота. Был Димка из соседнего дома, с которым мы строили самолёт - начитались на двоих технических книжек и хотели облететь вокруг Земли. Вроде бы неплохо проводили вместе время:через два года, на улице, он со мной поздоровался и заговорил с моим попутчиком, а через четыре посмотрел сквозь меня. Был ещё один Димка, рыжий, худой, ещё худее меня (никогда не получалось дружить хотя бы с упитанными - видимо, я олицетворяю своей худобой их ночные кошмары), настоящий друг, с которым мы три года подряд летом встречались в лагере. Я был старше его, и в тот последний раз, когда я уезжал, я попросил его приехать на мой день рожденья, в сентябре. Он не приехал. Потом уже я добил нашу дружбу, встретив его на улице (правда, я тогда очень торопился) и пробежав мимо, толком даже не поздоровавшись. Потрясающая теплота к старым друзьям, правда? Я до некоторых пор страшно боялся встреч со старыми знакомыми, потому что не знал, что сказать, как себя повести. Теперь я каждый день ищу в толпе знакомые лица, но они, конечно же, не попадаются, или попадаются совсем не те, безразличные, малознакомые, а не те, с кем мечтаешь поговорить. Я пришёл к своей первой истине: "ЗА ВСЁ НАДО ПЛАТИТЬ".

Не посчитайте меня каким-то суеверным или впечатлительным человеком. В своей жизни я всегда позволял себе поверить только в то, в чём действительно убедился. В книжной истине, что каждый получает по заслугам, меня убедила цепь случайных, но до того бросающихся в глаза событий, что я просто не мог не заметить, что могу получить лишь то, что отдал, а то, что получил, всегда придётся отдать. Ты украл два вкладыша (помните, были такие - все поголовно их собирали) - у тебя украдут два вкладыша, ты причинил человеку боль - эта боль обязательно к тебе вернётся. И, лишь отдавая любовь, можно так необходимую каждому любовь получить. Как жаль, что я понял это только сейчас.

Вернусь к друзьям. После перехода в новую школу я остался совсем один, никого не зная, и потому очень сдружился с другим таким же "переходником", с которым мы вместе приходили и уходили, и даже несколько раз вместе делали уроки. Но я не проявлял к нему особого интереса, за что очень быстро поплатился - уже через год он стал моим злейшим врагом после того, как во главе группы избил меня. Впрочем, это я громко сказал, на самом деле мне всего дал разок про зубам его старший брат, так что я даже сумел удивиться, зачем собрали столько народу. Самое обидное, что и дали-то почти ни за что, но при этом очень надолго испугали. Когда я думаю, почему я сейчас боюсь групп и даже отдельных активных личностей (меня даже пару раз обыскивали типы явно моложе меня - настолько безобиден я был), прихожу к выводу, что истоки валяются где-то там. Может, ещё в одном парне из моего глубокого детства - вот он-то был как раз гораздо старше и при случае умел применить кулаки, за что поколение помоложе его панически боялось. Очень жаль, когда человека в раннем детстве пугают на всю жизнь - от этого очень сложно избавиться и в то же время это очень мешает жить да ещё и давит на самолюбие. Впрочем, я плохой психолог, как сказали мне недавно. Наверное, потому, что знаю только свой внутренний мир и сужу только по нему. Какой же человек в здравом уме и твёрдой памяти откроет мне душу.

Впрочем, я знаю по крайней мере ещё одну причину своих бед. Высокомерие. Принцип "КАЖДОМУ СВОЁ" часто мне помогает, но в общем и целом именно он послужил основной причиной моей замкнутости. Я слишком часто считаю себя умнее других. На это есть свои основания, я не раз убеждался в этом, но слишком поздно понял, что "умнее" не значит "лучше". Я уважал слишком мало людей, фактически никого, потому что стремительно обгонял их в интеллекте, и только теперь понял, что пора уважать людей, которые больше и лучше чувствуют, чем я, а таких гораздо больше, чем я могу себе представить. Я понял, что каждый человек ценен сам по себе, но не смог убедить в этом других, потому что так и не избавился от предубеждения сам. А результат всего этого прост и нагляден - я одинок. У меня был один шанс повернуть свою жизнь, и я его не использовал. А другого уже не будет.

Её звали Лена, и увиделись мы уже в шестом классе, в той школе, куда я перешёл, но заметили друг друга только к десятому. Впрочем, это я заметил, а она рассказывала, что мы встречались ещё в лагере до шестого класса, и уже тогда я умудрился чем-то её обидеть и тут же об этом забыть. У меня нет оснований ей не верить: она единственный человек, которому я до сих пор абсолютно доверяю - а заслужить моё доверие, поверьте, не так уж просто. Короче, в десятом классе я её заметил, этого сложно было не сделать: она сидела прямо за мной и уже тогда отчаянно дралась за это место, потому что в нашем классе была свободная рассадка, а сесть за прописным отличником, легко дающим списывать, хотели многие. Но ей это было не нужно: как оказалось чуть позже, на выпускном сочинении, мы двое были единственными, кто писал из головы, а не с листа или из книги. Нас быстро объединило родство вкусов, как казалось, единственно возможных для нормально мыслящего человека. Всё было мило и весело, и два года пролетели незаметно, логично закончившись выпускным вечером. Да, я ненавидел всяческие праздники и дискотеки до утра, я никогда ни с кем не танцевал медленных танцев (даже от кого-то бегал), но в тот вечер действительно что-то изменилось. Куда-то ушли стеснительность и усталость, и мы танцевали, и было немного обидно, когда она, не столь зажатая, как я, танцевала с кем-то ещё. Я чуть было не ушёл часа в два ночи, но она так возмутилась, намекнув, что должна ещё что-то сказать, что я просто не смог. И уже под утро четыре друга и две подружки - тогда мы ещё ими были - пошли гулять. И долго бродили по берегу, веселились и молчали, снимались на берегу водохранилища, встретили там ещё нескольких уже не друзей, а так, одноклассников, закусывающих водку бычками в томате. Именно там она отозвала подружку, и они о чём-то долго шептались, а я почему-то подумал, что меня хотят разыграть. Я так и не научился не видеть в хорошем плохого.

В общем, в восемь утра мы вдвоём, отстав от остальных, брели к её дому, и она звенящим голосом сказала: "Я в тебя влюбилась". Я этого ожидал, но всё равно почувствовал себя так, будто на меня упал рояль: в ушах звенит, а в голове пусто. Я отчаянно не мог признаться себе, что тоже люблю её, и ещё две недели просто продержал её в ожидании (правда, один раз положил ей под дверь розы, но что это за ответ на такой вопрос), а потом, при встрече, промямлил что-то неразумное. Лишь придя домой, собрался с мыслями и написал письмо, в котором всё равно умудрился ничего не сказать. Она упорно вытаскивала меня на встречи, и мы сидели рядом, и, кажется, лишь в третий раз я заставил себя положить руку ей на плечо (!). Только к осени наши отношения стали напоминать нормальные чувства парня и девушки, и то с громадными усилиями с её стороны и большим упорством с моей. Один раз я не пришёл на встречу в жуткий дождь, потому что остался в университете получать регистрационную запись в своём компьютерном классе. Смелости назвать настоящую причину мне не хватило, но она простила меня и так. Она всё-таки любила меня.

Всё-таки целый год я жил по-настоящему. У меня были минуты ожидания, часы встреч, ночи разговоров по телефону: и мгновения настоящего счастья, когда понимаешь, что лучше, чем сейчас, просто не бывает. Как сказал бы Бендер, "молоко и сено". И за всем этим я упорно не желал замечать, что слишком растерян, зажат и неловок, что слишком мало оказываю ей внимания и слишком часто она тянет меня на себе. Я потом страшно обиделся, когда она сказала, что всё время была на грани нервного срыва - но это было так. И не могло закончиться по-другому, как разрывом. Это ударило меня ещё сильнее, чем то первое признание, я слишком привык к счастью и слишком отвык от одиночества, мне понравилось греться в лучах чужого чувства, словно абсорбент, только впитывая и ничего не выжимая из себя. И я получил свою боль по заслугам. Боль бессонных ночей, боль воспоминаний, режущих душу, боль неловких теперь разговоров, срывающихся на упрёки, боль наблюдений за чужим счастьем, не имея своего. Полгода я словно бился в стену, говорил, дарил, получал отказы, и, уже ни на что не надеясь и не намекая, снова получал, уже тем более обидные, что отказывать было не в чем. Мне казалось уже, что я дошёл до последней стадии отчаяния, я твёрдо решил в новогоднюю ночь уйти из жизни, несмотря на её запрет, и даже начал писать рассказ "21 век" о своих последних днях, начал курить сигареты, тоже "21 век", чтобы в последнюю встречу предъявить их в качестве мести с надписью на пачке "21 век не для меня": но пустота отступила, затаилась в душе, на меня так знакомо стала смотреть моя соседка уже в университете - и я не смог. Но осталась трусость, я не смог предложить новой (скорее будущей) своей паре встретить Новый год вместе - и остался один. Домашние встречи обрыдли уже настолько, что я просто ушёл, сказав родителям, что иду к Лене. Они ведь до сих пор думают, что у нас всё в порядке.

Я бродил по улицам и впервые за полгода откровенно веселился, даже не знаю, почему - наверное, слишком весело было всем вокруг. А может, меня веселила мысль, что в одиннадцать я непрошеным гостем заявлюсь к ней с подарками, и она не сможет, как обычно, отказаться, потому что всё-таки Новый год, и какой. И я встречу Новый год весело, пусть уже не с близкой, но всё-таки знакомой и хорошей семьёй. Так я и сделал, и поначалу мне показалось, что мне даже рады, тем более, что я старался быть весёлым и непринуждённым - для меня, поверьте, это уже немало. Но за пять минут до двенадцати она вызвала меня в коридор и сказала, что Новый год - это семейный праздник, а ещё - что она хочет меня забыть. В общем, мне лучше уйти. И я бы ушёл и, пожалуй, не слишком бы обиделся, хотя это, конечно, ещё неизвестно. Но выглянула мама, загнала меня назад в комнату и уже сама говорила с дочкой наедине. И вышла Лена страшно мрачная и, когда часы на Спасской били двенадцать, закрывшись шторой, смотрела в окно. И уже всем было страшно неловко и грустно, и я поспешил уйти. Правда, не успел: в коридоре снова перехватила мама и долго убеждала меня избавить от мрачности и попытаться понять Лену. Я ушёл, не ответив. Я действительно её понимал, и меня не надо было в этом убеждать. Но мысль, что я испортил любимому человеку и отличным людям главный праздник, единственный в своём роде Новый год, рвала на части и давила к земле. Я полтора часа шёл домой, хотя обычно проходил этот путь за двадцать минут, и всё это время сочинял письмо, в котором убеждал её, что она тоже была не права. А придя, без сил опустился в кресло и подумал, что Шекспир был прав: мы все актёры в театре жизни. Только от того, как сыграна роль, зависит счастье других людей, а переиграть её никак нельзя. Бездарно сыгранный спектакль останется таким навсегда. Это надо просто признать.