---------------------------------------------------------
Владимир Смирнов (vsmirnov@nyh.cs.du.edu)
25 Jun 1994 17:14:29

		СЛУЧАЙ В ГОРАХ - 2

	В этот раз мы были на Восточном Саяне. Это был зимний поход
3 к.с., около 250 км, 2 простых перевала. Мы шли по замерзшим рекам
с берегами ис красного и желтого камня, и, если лед ме был прикрыт
снегом, можно было видеть воду, текущую под нами. Руководителем
был Серега, а я был завхозом (в обязанности завхоза входит контроль
за питанием участников и вечерняя готовка еды). И вот однажды
мы поставили палатки на ночь, я приготовил ужин, а все остальные
тем временем залезли в палатки и ждали меня. И вот втаскиваю
я, значит, в палатку этот огромный кан супа - темно, пар, ничего
не видно - и наступаю прелестному созданию на босую ногу своим
огромным черным ботинком.
	"Ой", говорит она. - "Ты мне ногу отдавил своим ботинком!"
Я, конечно, извинился и стал разливать суп по мискам. Нависло
молчание, как бывает в такие моменты ожидания. И в этом молчании
мой старый друг Митька произносит:

	Кто ногу отдавил своим ботинком,
	Тот нравится брюнеткам и блондинкам.

Вся палатка минут 10 каталась по полу от хохота...


---------------------------------------------------------

Владимир Смирнов (vsmirnov@nyh.cs.du.edu)
15 Jul 1994 19:20:40

		Случай в горах. Часть 3 - ФАТАЛИСТ

   Леник был плохим туристом. В отличие от Юлика. Юлик был врачом
группы и самым старшим среди участников - ему было 25. Юлик обладал
молниеносной реакцией и невероятной выносливостью - главные качества
для туриста, не считая любви к горам. Тренировки, правда, он
прогуливал и иногда забывал, как вязать узлы, но обычно быстро вспоминал.
Техника - все-таки не главное.
   Леник упорно тренировался и старательно отрабатывал технические приемы.
Кроме того, он был (и сейчас им остается, насколько мне известно)
огромным бородатым мужиком с фигурой, кажется, созданной для горного
туризма. Но чего-то ему нехватало. Может быть, просто везения.
Он все время подворачивал ногу и шел в хвосте. Ботинки всегда
ему терли - и новые, и старые. Он часто опрокидывал кан, кипящий на
примусе. На него падали камни. В общем, невезение.
   Свои неудачи Леник воспринимал на редкость философски. Когда он
в очередной раз опрокидывал готовый обед на сухой спальник или
с него слетали кошки на открытом леднике, он просто грустно улыбался
и говорил своим густым басом: "Е-е-ех..." Мол, вы же знаете, что я такой
невезучий. Было что-то детское в этой бородатой физиономии, и
вместе с тем что-то умудренное не очень-то удачным жизненным опытом.

   Теперь немножко о предзнаменованиях. В тот день группа шла
правым берегом Карагема (это река такая на Алтае) и пересекла небольшой
ручеек-приток. Когда Юлик перешел ручеек, он кинул свою палку
Ленке, чтобы ей было удобнее переходить. И недокинул. Палка упала в
ручеек, который тут же унес ее. Хорошая такая лыжная палка,
титановая. "Это предзнаменование", - сказал кто-то. "Нам надо быть
осторожнее на переправе". (Через 2 часа предстояло переправиться на
другой берег Карагема.)
   Спустя 20 минут было еще одно предзнаменование - группа
прошла памятник туристам, утонувшим в Карагеме 20 лет назад.
Памятники подобного рода в горах - это просто железные таблички,
прикрепленные на скалах или больших камнях.
   И вот - место переправы. Пройдя через густые заросли облепихи, тропа
упирается в реку. Здесь Карагем разливается метров на 25, и
вода в нем не глубже, чем по грудь. Но течение все равно... сами
понимаете какое.
   Корчевский и Юлик переходят, держась друг за друга, на тот берег
и цепляют веревку. Остальные еще на этом берегу натягивают и
фиксируют ее. Идея в том, чтобы, переходя, пристегиваться к веревке
карабином, чтобы не сорвало и не унесло в порог, грохочущий
100 м ниже по течению.
   Тем, кто переходил первыми, течение показалос слабым, поетому
в конце концов решили, что пристегиваться карабинами не будут,
а будут просто держаться руками. Идиоты. Хотя, конечно, я эту
реку в этом месте пересекал без всякой веревки (кроме страховочной),
один и с рюкзаком. Но все равно идиоты.
   Перешли Бурдаков и Наталья. Перенесли свои рюкзаки Юлик и
Корчевский. Перешла жена Корчевского - маленькая хрупкая женщина
с глазами кролика. Взялся за веревку Леник... пошел...
что он делает? Он же идет ЛИЦОМ к течению!...сначала быстро, потом
все медленнее - и вдруг теряет равновесие, веревка натягивается и
пружинит, руки Леника расцепляются, и он вместе с рюкзаком плывет
туда, в порог.

   Да, зачем, собственно, я все это рассказываю. Когда Леника
уносило течением, он не сделал ни одного движения, чтобы
перевернуться, остановиться, хотя бы сбросить рюкзак. Он так
и плыл, вверх лицом, вниз рюкзаком, как этакий надувной чебурашка,
и на его лице в эти доли секунды была все та же грустная улыбка - ну вот,
мужики, видите, опять не повезло...
   Ниже всех по течению стоял Юлик. Именно он среагировал быстрее
всех, бросился за Леником в воду, настиг его через пару секунд, остановил,
выволок на берег вместе с рюкзаком и бросил лицом вниз на камни.
Юлик потом рассказывал:
   - Переворачиваю я его уже, значит, на берегу, кверху лицом - а он не
дышит. И не шевелится. И глаза закрыты. Все, думаю, сейчас надо
искусственное духанит делать. На всякий случай шлепнул его по щеке.
"Ты живой?" - спрашиваю. А он медленно, не меняя позы, открывает
глаза и произносит: "Очки уплыли..."

Такие вот дела, господа.

---------------------------------------------------------
Владимир Смирнов (vsmirnov@nyh.cs.du.edu)
22 Jul 1994 01:55:52

	Случай в горах - 4 (не бойтесь, он короткий)

   На стрелке Китоя и Шумака (это в Саянах, неподалеку от того
места, где произошел Случай в горах - 2) стоит зимовье. Такая
вот большая деревянная изба, в которой останавливаются
охотники и туристы, Туристов в районе много - красивые места,
простые доезды, и Шумакские горячие источники неподалеку.
(даже зимой вода в них теплая)
   В этот раз в избе ночевали целых 3 группы.
   Когда много людей ночуют в одном месте, всегда находится
какой-нибудь идиот, который начинает травить анекдоты именно тогда,
когда всем хочется только заснуть поскорее. Вроде неудобно человека
на хуй послать - он такой доброжелательный и веселый, и безвредный,
в конце-то концов, - так что все терпят и слушают эти бородатые байки.

   - ... А вы знаете, как поймать медведя с помощью болта и
гайки? Очень просто: привязывают болт к дереву и намазывают медом.
Медведь приходит и начинает лизать мед, и постепенно наворачивается
на болт. Когда болт покажется из задницы, надо подбежать и навернуть
гайку. И все...
   Слышны вежливые смешки. И тут раздается неторопливый голос Леши, по
прозвищу Качок:
   - А вы знаете, как поймать медведя с помощью ледобура?
   - Нет, - отвечает балагур. - Расскажи.
   - Ну как: берут самого говорливого участника, вкручивают ему в
задницу ледобур и не выкручивают, пока он медведя не поймает...
   Когда хохот затих, обидевшийся болтун заткнулся и дал, наконец,
народу поспать спокойно.
   Мораль сей басни такова...

---------------------------------------------------------

Владимир Смирнов (vsmirnov@nyh.cs.du.edu)
1 Aug 1994 19:06:16

		СЛУЧАЙ В ГОРАХ - 5,

	который, собственно, произошел не в горах,
		то есть это просто случай.

   Произошел он на реке Умбе, что на Кольском полуострове, а начался
в Москве, когда Кнехт сделал предложение Юльке и она отказала ему.
А повествование начинается на другой северной реке, которая называлась
Шуя-Беломорская.
   Это технически простая река, 3 категория сложности в паводок, а мы
были там летом, когда вода спала. Это означало, что на каждом перекате
байдарки продирались, и их приходилось проклеивать заново. А так -
медленное течение, серьезных порогов нет, просто красивая речка.
   И вот сидим мы с Кнехтом после одной такой проклейки на берегу и
решаем: то ли плыть дальше, то ли пьянствовать до вечера. Я и Митька
(горные туристы) считали, что плыть, Кнехт и Литвин - что пьянствовать.
И вдруг мы видим, как из-за поворота реки показывается очень странная
группа. Четверо мужиков идут по реке (вода чуть выше колена) и на
лямках волокут за собой катамаран. При этом на мужиках надеты каски и
гидрокостюмы. Мы начинаем смеяться над этим зрелищем (идти по такой
простой реке с таким снаряжением - все равно что по улице в кошках и
с ледорубом), а потом Кнехт меняется в лице и говорит:
   - .. твою мать, да это же Уткин!
Я был не в курсе дела, но не спросил. Кнехт перекинулся парой слов
с этим Уткиным, и эти бурлаки потащили свою семивершковую елду
дальше. Кнехт сказал:
   - Знаешь, что мне Юлька сказала в последний раз? Что я, мол, чайник
и матрасник, а Уткин ходит в настоящие походы. Он, мол, серьезный
человек. И что поетому она с ним, а не со мной.
   - Может, расскажешь ей про это ублюдство, которое только что мимо
нас проплыло? - спросил я.
   - Нет, - сказал Кнехт.

   Посоветовавшись, мы все-таки решили этим вечером не плыть, а
пьянствовать. Когда все уже с трудом держались на ногах, я вдруг
понял, что Кнехт стоит, прислонившись к сосне, и читает стихи.

	Но зовет мне голос настоящий,
	Голос жизни, близкой для меня,
	Звонкий, словно водопад гремящий,
	Словно гул растущего огня:

	- В этом мире есть большие звесды,
	В этом мире есть моря и горы,
	Здесь любила Беатриче Данта,
	Здесь ахейцы разорили Трою.

	Если ты сейчас же не разлюбишь
	Девушку с огромными глазами,
	Девушку с искусными речами,
	Девушку, которой ты не нужен,
	То и жить ты, значит, недостоин.

   Даже если бы Кнехт и решил рассказать Юльке про Уткинские подвиги,
у него не было шанса это сделать: когда мы, пройдя реку, протрезвев и
доехав на попутном грузовике с дровами до станции Кемь, вернулись, наконец,
в Москву, Юлька уже уехала с вернувшимся раньше нас Уткиным в
альплагерь "Цей".
   Дальше наши пути разошлись: я и Митька пошли на Кавказ, а Кнехт и
Литвин - на речку Умбу, что на Кольском полуострове.

   О дальнейшем я знаю со слов Литвина.
   Умба - это не Шуя. Это 4 категория сложности весь сезон, да еще,
как говорят, "с елементами". А эти двое взяли с собой байдарку без
фартука, два хоккейных шлема из мягкой пластмассы, 20 м веревки - и все...
   С самого начала похода Кнехт вел себя странно. Он проскакивал мелкие
пороги без просмотра, виртуозно управляя байдаркой, и все торопился
поскорее доплыть до самого большодо порога, того, который 4 с елементами.
Доплыли они на третий день к вечеру. Они причалили байдарку, вышли
на берег и посмотрели вниз. Вода с грохотом падала с первой ступени и
уносилась куда-то вниз, за поворот. Кнехт сказал:
   - Ну чего, пошли?
   - Может, просмотрим получше?
   - Ну его нафиг, скоро уже стемнеет...
   - А не стремно?
   - Да что мы с тобой, не крутые, что ли?
   - Давай хоть вещи выгрузим.
   - Ну давай.
И они покидали мешки на берег и отчалили...
   Мне сложно описать в точности, что было дальше, поетому если я
чего перевру - не взыщите.
   Когда Кнехт точно вошел в струю, стена воды заслонила вид на то,
что было ниже, и через секунду байдарка, подпрыгнув, ударилась об
скрытый в брызгах и бурунах камень. С этого момента байдарка прекратила
свое существование. Была передняя половина байдарки, в которой сидел
Литвин, и задняя, тут же перевернувшаяся и утащившая Кнехта под
воду. Его ударило о несколько подводных камней, и где-то в конце порога
выбросило на торчащий из воды каменный островок в 15 м от ближайшего
берега. Левая рука Кнехта была сломана. При ударе животом о камень в
кармане анорака взорвался баллон репеллента, который тек ему в штаны.
(Почему-то это, как он рассказал потом, раздражало его больше, чем
сломанная рука.)
   Литвин, освободившийся от обломка байдарки и успевший схватить веревку,
каким-то чудом проплыл порог невредимым и выбрался на берег. Где-то
по дороге он схватился рукой за что-то на дне, оказавшееся носом
перевернутой и прочно засевшей в камнях затонувшей когда-то байдарки.
Литвин попробовал приподнять этот нос. Что-то треснуло, и из-под
байдарки потянулась тонкая струйка какой-то зеленовато-белесой жидкости.
Литвин отдернул руку от ужасного предмета на дне и вскоре был на берегу.
   В конце концов Литвину удалось добросит до полуживого Кнехта веревку и
вытащить его на берег.
   Ко всему оказалось, что, пока это все происходило, местное население
украло все вещи, выложенные из байдарки в начале...
   К счастью, это местное население, когда увидело плачевное состояние
наших героев, любезно согласилось довезти их до Кировска. Вскоре они
уже были в Москве.
   А закончилось все месяца через полтора, вскоре поске того, как
Кнехту сняли гипс. В один прекрасный день Юлька позвонила ему и
сказала, что узнала о том, что с ним было, что ушла от Уткина и
что любит его. Недавно они поженились.
   Так что все-таки женщинам нравится, когда ради них совершаются
подвиги, пусть даже такие идиотские, и не нравится, когда об этом
хвастаются. Такие вот дела, господа...

---------------------------------------------------------

Владимир Смирнов (smirnov@deep-thought.demos.su)
25 Nov 1994 17:19:56 ГМТ

   Преамбула. Нижеследующее - логическое продолжение моих
"Случаев В Горах", если кто помнит. Интересно будет не всем,
но все-таки я попробую.

		КАК Я НЕ СТАЛ КЛАССИКОМ

   Я проснулся утром в мокром спальнике. Ни фига себе первая
за полтора года ночевка в палатке - дождь со снегом всю ночь.
Дрянь.
   Снаружи Леник пытается разжечь костер. У него как всегда
ничего не получается - все дрова мокрые.
   Он долго пытался, а потом стал будить меня:
   - Ну ты же знаешь, как это делается...
   - Да ты сам, что ли не знаешь,- говорю. - Классический
принцип помнишь? Чтобы кострировать, надо обстрогировать!
   (Необходимое замечание. Принцип сей был открыт мной
4 года назад в байдарочной тройке по речкр Шуе (см. СВГ-5)
вместе с Литвином и Кнехтом, когда в лесу тоже не было ничего сухого,
и чтобы разжечь костер, то есть кострировать, приходилось соскабливать
кору с веток ножом, особенно с тонких - кора поске дождя как
губка, пропитана водой, а под ней практически сухая древесина. 
Обстрогировать, то есть. Попробуйте.)
   - Так вот, - говорю. - Обстрогируй!
   - Эх ты, - говорит Леник. - Классик!!!
   Я проснулся уже достаточно, чтобы понять, что именно
он имеет в виду.
   То есть, все. Финита. Классик - это частный случай покойника.
Человек, который может только изрекать, но не действовать. Который
нужен не как человек, а как символ. То есть вообще не нужен.
Человек, которого никто не воспринимает как живого, называется
покойником. Так-то вот.
   Господа, если вы уезжаете в Америку, то не возвращайтесь.
Вам грозит участь покойников. Вы не найдете здесь тех, кого вы
помните - это уже другие люди, и вам нет места в их жизни.
За тот год, что я провел в Канаде, я стал покойником для любимой
девушки, для половины друзей (другая половина еще не уверена
в моей смерти), да и во многом для самого себя. Не возвращайтесь.
Вы можете создать себе жизнь там, но нельзя вернуть то, от чего
вы уже ушли.
   Я лежал в мокром спальнике, как в гробу. Ну его нафиг, костер.
Покойники не должны воскресать.
   Нет, думаю, ни фига! Пусть большая часть меня умерла,
когда я уехал в Канаду. Пусть большая часть того, что осталось,
умерла, когда я вернулся. Но тот чувак, который когда-то водил
походы, таскал тяжелый рюкзак и разводил костры из ничего, -
которым я тоже когда-то был - мне не хочется, чтобы он умирал.
Еще не пора.
   Я вылез из палатки и начал обстрогировать. Через 5 минут
костер горел. Так я не стал классиком.

-------------------------------------------------------
Владимир Смирнов (vladimir@chinook.physics.utoronto.ca)
и Ольга Вол (olga@jeremy.enet.dec.com)

            Случай В Горах - 7. Чайковский.

                   Часть 1.

   - Смирнов, который час? - спросил Чайковский.
   - Пол-первого ночи. Сегодня уже завтра. А что?
   - Я принимаю обет молчания. На 12 часов.

   Я, Леник и Наталья поймали челюсти. Только что был закончен
2-й день хибинского похода, мы поставили палатку под Петрелиусом и
залезли в спальник. Все было классно, всем весело, никаких трений.
И тут на тебе. Обет молчания.
   - Ты чего,- говорю, - Серега?
   Молчит.
   Лежим и пытаемся заснуть. Светло - белая ночь, снаружи беснуются
комары, в палатке духота, а откроешь - сожрут живьем. Периодически
начинаем базарить на троих. Не клеится. Настроение все гаже. Непонятно,
почему. Не спится.
   2 часа ночи. Чайковский молчит. И морда каменная. 
   - Ну Вовочка, ну скажи ему! - это Наталья. Бесполезно: этот если
уж сказал, то сделает. 
   2.30. Я принимаю волевое командирское решение.
   - Серега! Пошли на разведку на перевал!
   Кивает. Вылезаем из палатки, надеваем ботинки, каски, ледорубы берем.
   - Контрольное время - 5 часов. Ожидаемое время возвращения -
2 часа. Если не будете спать, сделайте чайку горячего.
   Уходим. Медленно так, вразвалочку, удаляемся от лагеря.

   С Леником и Чайковским я хожу уже лет 7. Наталья с нами в первый
раз. И вообще в горах первый раз. Идет пока что плохо, особенно если
не тропа, а крупные камни. Чайковский шел сзади, помогал ей, обьяснял,
как правильно идти. Помогал снять/надеть рюкзак. Ну и вообще,
делал все, что полагается. Я даже удивился - не ожидал от
Чайковского такого. А какими глазенками она на него смотрела - даже
я позавидовал. И вдруг - обет молчания... 

   Когда отходим от палатки минут на 10, он начинает говорить.
   - Ты понимаешь, я терпеть не могу, когда мне навязывают роль.
Как-то так с начала получилось, что кто-то должен был взять
ее на себя. Если бы ты был не женат, я бы тебе ее уступил. А так...
ты женат, Леник... ты сам понимаешь. Он и есть Леник. Пришлось мне взять 
на себя обязанности Натальиного ухажера. А она, кажется, стала 
относиться к этому серьезно. Этого я и боюсь.

   Серега - пра(пра...)внук брата прославленного автора "Танца
маленьких лебедей". Внешность у него то, что называется
породистая: огромные ярко-голубые глаза, черные волосы, роскошные
гусарские усы и неотразимая улыбка. Которой сейчас нет.

  - У нас второй день полный бардак в группе творится. Еще Леник 
устраивает цирк вокруг всего этого, "сладкая парочка" типа.
  - А чего ты еще от него ожидал? - говорю. - Фигня это все.
Не обращай внимания и делай свое дело. Начало хорошее. 
  - И ты туда же. Ты же сам понимаешь, что потом мне все равно 
придется ее послать. Лучше сделать это сейчас, пока она еще не успела
в меня втрескаться по-настоящему.
  - Если рассуждать по-твоему, то тебе следует взять веревку и
повеситься. Потому что все равно ты в конце концов умрешь. 
Ни фига. Вещи должны иметь начало, развитие и конец. Если 
ты что-то начал - а ты уже начал - то доводи до конца.
  - В чем-то ты прав, но...
   Мы начинаем подниматься на перевальный взлет. Мокрые камни в
лишайниках скользят под ногами. За нами вслед снизу летит туча 
комаров. Будем надеяться, что наверху их сдует.
  - Чайковский!
  - А?
  - Как я иду после двухлетнего перерыва?
  - Паршиво, если честно. Раньше за тобой было не угнаться. Да и я
тоже сдал...
   Может, расхожусь к концу похода. Медленно идем вверх, периодически
восстанавливая дыхание. Старики-разбойники, блин. Когда входим в ритм,
Чайковский продолжает говорить:

  - Ты понимаешь, какое дело. Знаешь, почему мне нравится жить
так, как я живу? Потому что, выполняя свои обязательства перед
одними людьми, я не предаю других людей. Например, если ты мне
позвонишь в 2 часа ночи, я выслушаю тебя и помогу, как
смогу. Или если позвонит Олег и скажет, что ему нужно сегодня
со мной выпить, я его не пошлю. Он мой друг, и я знаю,
что когда он говорит, что ему нужно, значит, нужно. И никто
мне не говорит "Дорогой, сколько можно приглашать этого алкоголика,
к тому же сегодня мы идем в театр..." Ну как бы я ей обьяснил, 
что чуваку отказать нельзя - он бродит пьяный по улице, на всех 
встречных-поперечных кидается с чужими именами, и какое ей дело,
что мой друг проведет ночь в вытрезвителе... И получится, что я его
предал. А если я ее не послушаюсь, то получится, что я ее
предал. Не люблю я предавать, врать, сидеть на двух стульях...
Когда ты женился, я тебе обзавидовался. Потому что знал, что
ты этим не предал ни свою жену, ни нас. Вот Митька, например:
едва успел жениться - все. Пропал человек. Я с ним последний раз
общался год назад. Мы ему больше не нужны. С Корчевским - почти
то же самое. А ты, видно, так не можешь. И я не могу. Только
ты нашел жену, которая разделяет твои основные жизненные 
положения, а такие, видимо, встречаются раз в сто лет... 

   Молчу, не спорю. Люблю, когда мне завидуют. Будь я столь
честен, как Чайковский, мне бы пришлось рассказать ему все как есть
на самом деле - и совершить предательство по отношению к жене.
Такой вот парадокс. Либо врешь одним, либо предаешь других. 
Все мы, женившись, идем на компромиссы, умолчания, мелкое 
вранье, мелкое предательство, прикрываемся шутками и привычками.
Чайковский так не может. Уважаю и, как всегда, когда
с ним общаюсь, чувствую собственную мелкость и несовершенство.
Продолжает: 

   - Когда я был маленьким, я хотел быть летчиком-испытателем.
Я даже поступал в летное училище, но у меня было недостаточно
хорошее зрение. То есть, я даже вючил все таблицы, прошел
комиссию - а потом забрал документы. Иначе было бы нечестно.
Потом я хотел быть машинистом електровоза. Потом конструктором
локомотивов, - поетому я и поступил в МИИТ...
   Снова пауса - восстанавливаем дыхание. Думаю: ведь в МИИТ, как
и в большинство прочих московских вузов, народ поступал, чтобы не идти в
армию, или чтобы получить корочку о высшем образовании, или потому что
папа с мамой сказали... А вовсе не для того, чтобы быть конструктором
локомотивов, авиаконструктором или кем-то подобным.

   - Так вот. Еще я мечтал быть гонщиком, космонавтом, альпинистом... 
А теперь что от этого всего осталось? Программист на 300 долларов, который
знает, что никогда не сядет за руль "Феррари", не полетит в космос,
не поднимется на Еверест, не сконструирует електровоза. Помнишь 
Майора в "Ассе"? "Я летал... Я делал стыковки и расстыковки..."
Вот это я. И единственное, что осталось - это мои друзья. Вы в
том числе. 
   Подходим к скалам правого борта перевального взлета и начинаем
подниматься по скальной полке. Камни серые и скользкие. До перевальной
седловины уже недалеко. Перевал Восточный Петрелиус - вот как он
называется. Игрушечный перевал, как все Хибины. Но все-таки.
Какие-никакие, а горы. Чайковский продолжает:

   - Я же играю в эту игру по очень жестким правилам. То, чего
я требую от самого себя, я буду требовать и от нее. А этого я
как раз делать и не вправе. Это слишком жестоко по отношению
к кому бы то ни было, особенно к такому нежному и в общем-то
не подготовленному к жизни созданию, как Наташка. Чтобы понять
меня и мои правила игры, ей нужно пережить хотя бы с мое, чего я
ей искренне не желаю. Да и невозможно это... Ну, чего скажешь?

   Ничего не скажу. Если бы кто другой наговорил мне столько
подобного всякого разного, я бы подумал: либо мужик выпендривается,
либо сидит на сундуке со своей кристальной честностью, чтобы не дай
Бог ее не потерять. Бывают такие "русские интеллигенты": "совесть
не запятнана - ею никогда не пользовались". В случае Сереги
Чайковского все гораздо сложнее...
   Как бы то ни было - он человек, а не музейный экспонат. Я хочу видеть 
его счастливым, хоть на отведенное ему время, пусть даже финал будет
печален. Да, в общем, никто не может поручиться, что финал
будет печален. Может, пронесет.

   - Я так думаю: есть вещи, которые надо делать. Категорический 
императив. Я понимаю, что разрыв - это больно и неприятно. И еще
более неприятные вещи бывают, как ты сам понимаешь, но это жизнь.
Это карма, это твое жизненное предназначение, это - то, что надо делать.
Мне лично так кажется. Так же, как пройти маршрут, например. И задача
не в том, чтобы никого не травмировать - в этом случае надо
просто остаться дома - а в том, чтобы пройти то, что надо,
и _при этом_ никого не травмировать. По возможности. Удобнее
всего ничего не делать - тогда точно никакого вреда никому не причинишь.
Если человек требует, чтобы все его задачи были тривиальными - он 
от себя ничего не требует. Это же, как это ни парадоксально, один из 
путей наименьшего сопротивления: обьявить жесткую систему аксиом, сколь 
угодно честную, и все, что не сводится к ним в три действия, 
вырубать на корню. Но ведь есть задачи, которые решаются не в
три действия, но которые надо тем не менее решать. Надо, понимаешь?

   Я, кажется, говорил чего-то еще в том же духе. Когда я
закончил, он сказал:
   - Ты знаешь, я всегда тебе верю, когда ты говоришь "так надо". 
Я бы, например, не смог взять на себя ответственность водить людей 
в походы. Я тебе в этом завидую - либо ты об этом не задумываешься, 
либо действительно знаешь, что надо делать.
   - Видимо, верно и то, и другое. Если бы я задумался
всерьез об ответственности, я бы тоже никого никуда не повел. 
Вообще, вредно задумываться о том, что надо делать. Пусть травмы,
сломанные руки, разбитые сердца и прочее - я знаю, что это было
надо. А стараться уберечь всех от их кармы и от себя - это то, что
_не_ надо. Ты согласен?

   Что в моем выступлении получилось удачно, так это то, что его
окончание совпало с окончанием подьема. Мы выходим на седловину
перевала. Ветер сдувает, наконец, тучу комаров, преследовавшую нас.
Голос Чайковского становится резким и отрывистым.

   - Уберечь от себя, говоришь... Скажи вот, раз уж ты эту
тему затронул. Только честно. Позволил бы ты любимому человеку
связать жизнь с потенциальным инвалидом?

   ... У Чайковского в роду - наследственный паралич ног. Этим
геном его не Петр Ильич наградил, а предки с материнской стороны.
Его дядю по матери парализовало в 40 лет, двоюродного деда -
в 30. Вот откуда эта психология смертника: "дальше будет только
хуже, не делать зла, ни к чему не привязываться". Поетому
все его романы неглубоки и скоротечны. Поетому ему снятся сны 
о полетах, а стены в его квартире обклеены изображениями самолетов 
и гоночных автомобилей. И поетому же в нем такая жажда хождения - 
пусть на 2 дня в Подмосковье, а не на месяц на Алтай - но пойти 
во что бы то ни стало. Удовольствие, которое он получает от 
хождения, кажется, сильнее, чем любое другое, что он себе 
позволяет. И я рад, что даю ему такую возможность, организуя походы.

   Пока я все это думаю, я сажусь на камень и смотрю на него.
Потом медленно говорю:
   - Серега. Ты. Симулянт. Ты уклоняется. От своего долга. Перед
своими друзьями, которые хотят видеть тебя счастливым. И перед 
самим собой тоже. Если будешь продолжать в том же духе, окончишь
не в инвалидной коляске, а в дурдоме. Кстати, ответ на твой вопрос -
"да". Потому что все мы - потенциальные инвалиды, психи, алкоголики,
покойники. Но никто не может знать наверняка, что и когда. И тебе 
тоже никто. Ничего. Не гарантирует. Запомни это раз и навсегда. Поетому
кончай симулировать, - я натягиваю на морду улыбку, -
и делай, что тебе начальник говорит!

   Кажется, попал в точку. В резонанс. После паузы он тоже улыбается.

   - Слушаюсь, товарищ командир!

   Хороший летчик получился бы из Чайковского. Слишком хороший.
Не должно быть таких летчиков. Я поднимаюсь с камня:
   - Пошли.
   Мы просматриваем подьем на вершину Петрелиус, маркируем путь
подьема и возвращаемся на седловину.
   - Знаешь, ты меня почти убедил, - говорит он. - Даже почти совсем
убедил. Я над этим серьезно подумаю.

   - Ага, подумай. И еще вот что. Многие из вашей тусовки 
постараются тебя чисто из зависти обломать. А я уеду в Канаду и 
уже не смогу тебе больше ничего посоветовать. Ты просто вспоминай, 
что я тебе сказал. И еще знай, что мне будет чертовски приятно, 
если у вас все получится. Считай это моим командирским завещанием.
   - Понял. Договорились.

   Мы спускаемся к лагерю, он впереди, я сзади. Хорошо идет
Серега Чайковский. Пусть ему так же легко ходится еще много лет.
Я смотрю на него, и что-то невнятное видится мне вокруг его 
головы: не то нимб, не то шлем камикадзе, не то просто козлиные рога...

		Часть 2.

   Через 8 дней мы стоим под перевалом Счель, последним на маршруте.
Чайковский с Натальей удалились в камни - их видно, они сидят обнявшись
на огромном валуне и разговаривают. Мы с Леником поставили палатку
и, поглядывая на них, базарим о своем. Наконец, где-то в 12 ночи,
Серега возвращается - один. На его лице - едва заметная, но
очень счастливая улыбка.
   - Наталью куда дел? - спрашиваю.
   - Сейчас придет.
   - Чайковский, - говорит Леник неожиданно серьезным, строгим и
укоризненным басом. - Пока вы там хуйней страдали, мы тут палаточку
поставили!!!
   Чайковский недоуменно смотрит на него пару секунд, потом начинает
корчиться от хохота. Я тоже начинаю корчиться от хохота.
Леник гордо взирает.

   ... Час ночи. В Москве 9 утра. Серега Чайковский начинает
рабочий день. Я сижу за Хтерминалом в канадском городе Торонто 
и набиваю последние строчки этого рассказа.
   Я знаю - когда-нибудь мы снова встретимся. Пойдем в горы. 
На воду. Или в тундру на лыжах."И в пожелтевшие стаканы седой 
тунгус нальет нам пива..." Не в этой, так в следующей жизни.
   Пусть тебе сопутствует удача. И хотя я знаю, что ты уже
расстался с Натальей, так же, как расставался с другими -
прошу тебя, в какой-нибудь следующий раз вспомни мои слова.
Удачи тебе, Чайковский. Так надо.