ПУБЛИЦИСТИКА, ПРОЗА, ПОЭЗИЯ.

Выпуск #24

ПРОЛОГ
Андрей Травин

В 1998 году я переписывался на тему смерти с одним хорошим человеком, которого назовем, допустим, Спецназовец. Поначалу (для того, чтобы начать разговор) он спрашивал, видел ли я смерть, рисковал ли смертельно и т.д. На такие вопросы я прежде отшучивался, дескать, смерть была мне крестной: уже в десять месяцев отроду меня сбило грузовиком. Но со Спецназовцем получилась интересная переписка, даже занимательней, чем бывает с девушками... До специального выпуска альманаха оставим ее в тайне.

Но вот в 1999 году Смерть опять недолго шла за мной по следу. К счастью, меня не били сзади по голове в темном подъезде. Но эта история все равно такова, что я могу рассказать только ее романтический вариант, уместный для пролога к сегодняшнему материалу.
В субботу 19 февраля я посмотрел с утра сразу два фильма в японском духе: "Мисима" и "Якудза". Первый из них заканчивался сеппуку (вспарыванием живота в направлении к правому подреберью). А вечером в правое подреберье мне самому вошел острый недуг и свалил меня в горячечное состояние на несколько дней. Когда же я смог обратиться к врачам, то мне сказали, что моя печень, к счастью, выдержала, хотя в таких случаях молодые, как правило, выживают, а старики умирают. По-видимому я еще не очень стар :)
Но так или иначе, мне захотелось опубликовать на своей странице рассказ Мисимы, который я обнаружил в Сети еще летом 1996 года.

ФИЛОСОФСКИЙ ДНЕВНИК МАНЬЯКА-УБИЙЦЫ, ЖИВШЕГО В СРЕДНИЕ ВЕКА
Юкио Мисима, в переводе Юлии Ковалениной. Перепечатано из "Лавки Языков".

...месяца ...числа

Двадцать Пятый сегун бакуфу Муромати, Асикага Еситори, будет убит.

Перед толпою женщин в украшенных лилиями и пионами одеяниях Сегун величественно возлежит, попыхивая трубочкой с опиумом, позвякивая лениво колокольчиками разноцветного заморского стекла. Он не подозревает, что перед ним его убийца. Скорее наоборот - не Сегун ли этот человек, размышляет он... Кровь из застывшей, насупленной брови убитого распишет своей киноварью бахрому роскошных одежд.

Убийце известно Нечто.

Сказано: лишь убивая, способен убийца достигать совершенства. Этот Сегун - не потомок убийц.

...месяца ...числа

Убивать - мое движение себя. Убивать - мое открытие себя. Мостик к давно забытому рождению. Как во сне - сколь прекрасен убийца в своем совершенстве посреди великого Хаоса... Убийца - изнанка Создателя. Эта великая Общность, когда Восторг и Уныние сливаются воедино...

Убить даму Рэйко на Севере. Красота того мира, когда, ахнув, она отпрянет, заворожила меня. Ибо нет на свете стыда сильнее, чем смерть.

Она скорее похожа на человека, радующегося тому, что его убивают; какое-то странное задумчивое спокойствие появилось в ее глазах.

На острие моего клинка чувствовалась одна тяжесть умиротворения - тяжесть обрушивающихся лавиной золота, серебра и парчи. И клинок убийцы, как это ни странно, будто удерживал изо всех сил эту уходившую душу. Непревзойденная красота, и - жестокая красота в этом стремлении удержать...

...Теперь маленький белый, будто фарфоровый, подбородок всплывает из тьмы ликом призрака ночи...

...месяца ...числа

Заход солнца для убийцы мучительно болезнен - именно для его духа подходит более всего сияющий закат. Утопия заката - очарование от сжатой до предела страсти.

Убийство ста двадцати шести нищих-попрошаек. Плебейская грязь, смакуя, пожирает смерть. В этом случае стремление убийцы - наивысшее здоровье. Убийство в том месте, где собралось нечто настолько грязное, выглядит как стремление к новой красоте, - или, иначе говоря, как свидетельство уже заложенной в этом красоты. Что же тогда означают слова о здоровье?

Зловонный ветер проносится по венам города убийства. Люди не обращают на это внимания... Стремления к смерти не хватает этому городу - городу с легкой тенью паруса.

...месяца ...числа

Прощается с жизнью юноша-актер Кадзяку. Эти губы, очаровательно зардевшись, подрагивают, словно цветы на покачивающейся ранней сакуре. Театральный костюм с узором из огненных колокольчиков тяжело и холодно обвивает бледное, словно сердцевина желтого шиповника, умирающее мягкое тело. Хлынувшая яркая кровь рисует многоцветную радугу.

Хранивший верность всему унаследованному прежде молодой человек сейчас на какое-то мгновение вступает в тайный сговор с убийцей, который должен принять теряемое, принять то, что тот заставляет отдать.

Убийца, сжигающий себя стремлением к опасному месту, убийца, бросающийся в поток, - и есть то единственное, что непрерывно в этом потоке. Он живет, убивая и двигая этим к смерти себя самого.

...месяца ...числа

ПРОГУЛКА УБИЙЦЫ

Одним прекрасным весенним днем убийца - на приятной прогулке, его поклоны встречным спокойны и исполнены достоинства. Весенний лес, приветствуя его, шумит, как сам круговорот человеческой жизни.

Птичка поет - и я спою.
Пой, птичка, - и я спою...

Однако сейчас - пора исцеления. Исцеления от ожидания, избавления от противления, спасения и от всех обещаний; но его сердце - сердце убийцы, и это время его не тревожит. Ему все кажется бесполезным. Он не сможет бросить свое тело в этом месте, потому что презирает страсть к избавлению. Он убивает не для того, чтобы цветок снова принял форму цветка.

Эти мысли, подобные порханию мокрой от утренней росы бабочки, едва заметно нарушают чинность его походки.

Проплывает облако.

Лес на щедром ветру размахивает белыми изнанками листьев.

От всего этого убийце больно. И лес, и источник, и бабочки - птички; - всюду, куда ни кинешь взор, - печальный пейзаж с цветами и птицами.

Тропа и солнце. Все это раскрашивает образы времени.

Наверное, то, что вызывает в нем боль, - все-таки не раскаяние. То, что наполняет глаза его, его, настигающего жизнь, - не раскаяние. Может, оно и есть его здоровье. Клинок его - не всемогущ, его собственный клинок не способен убить даже это здоровье.

Выглядело ли величественным презрение на его лице? А может, малодушием было его уваженье к страданиям? Душа его рыдает без причины, и когда для обладания самым изящным, что только есть на свете, начинает не хватать себя самого - он снова кладет руку на свой клинок.

...месяца ...числа

ПЕСНЬ ВЫХОДЯЩИХ С РАДОСТЬЮ НАВСТРЕЧУ УБИЙЦЕ

Вот ветер принесло из царства мертвых.
Плод неба сумрачного - Солнце
под ветром западным
во всем своем сияньи закатилось
(сияние порока наполняет нас,
мерцая сквозь призывность этих форм):
Чужое людям всем
Чужое всем богам
во всем теперь подобное цветку
скатилось с грохотом.

Навстречу зреющему - выйди
и силой этой на мгновение заплачь,
и скорбью этой навсегда убей.

...месяца ...числа

УБИЙCТВО ГУЛЯЩЕЙ МУРАСАКИ

Чтобы убить ее, надо сперва убить этот пошлый костюм. До нее самой - в сердцевине костюма, до самого сокровенного, спрятанного в его глубине, я не могу добраться: там внутри она уже мертва. Каждую минуту она умирает навеки. Сотни тысяч, миллиарды смертей умирает она... Смерть для нее - ничто кроме танца. С тех пор, как танец вселился в нее, - мир снова стал пляской...

Луна - снег - цветы, горение пламени, неподвижность, стремление потока вырваться из плотины - все это танец; ароматами дышит он, овевая тело допевающей свою песнь Мурасаки. Ничто не тяготит ее в этом аромате Смерти, похожем на красную тушь; она вся раскована. И чем больше она избавляется от преград, тем глубже проникает в нее мой клинок, ближе к смерти ее. В этот миг у него - иной смысл: он не входит внутрь, но - выходит внутрь. Раскованность Мурасаки ранит меня, - нет, на меня обрушивается непосредственность. С падения начинается мое брошенное тело, подобно тому, как начинается утро с краешка лепестка розы. Убийце, наверное, известны самые разнообразные вещи. В самом деле, слова "убивать" - "узнавать" очень схожи друг с другом. О том, что есть молитва падению, что именно человек, отбросивший свое тело, должен стать вещью, неповторимой в своей красоте, - все это мы, словно роза, познавшая рассвет, знаем теперь хорошо.

...месяца ...числа

Убийца ходил в гавань сегодня.
Обращенное к свету пиратское судно готовилось к выходу в море. Блики утреннего солнца играли на корявом стволе у прибрежной сосны. Там повстречал он одного из своих друзей-пиратов - Вожака. Тот провел его в одну из кают стоявшего на якоре судна. Якорь, увешанный гроздьями тяжелых кораллов, спускался в ярко-синюю воду. Управлял же всем этим незнакомый нам полдень.

- Ты идешь в неизвестность? - с завистью вопрошает убийца.
- В неизвестность? Вы это так зовете? А по-нашему это - царство потерянное.
Пират летит. У него нет границ, нет длительности... Для нас не иметь невозможного - значит не иметь и возможного. - Вы это открыли...
- Мы это просто видим.

Переплывая море, пират всегда возвращается именно туда, куда и плывет. Когда мы обходим острова, где расцветают цветы, мы ищем жар золота. Сокрытого в этих островах. Мы вездесущи. Говорят, мы бороздим море и занимаемся грабежом, но ведь богатство и без того всегда было нашим. Уже с рождения все сущее - наше. И я знаю, что сто восемьдесят прекрасных рабынь, захваченных недавно, - неважно, видели они нас когда-нибудь или нет, - всегда принадлежали нам.

И создание, и открытие - нечто "бывшее всегда", и значит - бесконечное.

Незнакомое - это потерянное. Потому что мы вездесущи.

Убийца! Не души совершенства, что подобно цветку. Именно море - и только море - делает пирата вездесущим. Переступи на наш борт через этот ничтожный порог, что сейчас перед тобою. Сильное - это хорошее. Слабые не могут вернуться. Сильные могут терять. Слабых терять заставляют. На другой мир они смотрят сквозь пальцы...

Стань же морем, Убийца! Когда утренний бриз трогает верхушки сосен, в груди у пиратов словно бы раскрывается колышущийся ветер. И мы снова, зажимая в ладонях священные нуса, возденем руки в молитвах своих Хатиману. Молитвы наши - за существование, за предрешенность. Молитвы вездесущих всегда таковы.

Стань же морем, Убийца! Море - берегами очерченная безбрежность. Когда космос бросает тень на чистейшую голубую воду, - это тень, которая существовала всегда.

Появившиеся вдруг из-за красных холмов проповедники, завидев убийцу, в страхе попадали на колени. В темной пучине пролива прошла мертвенно-бледным оттенком стая акул, всколыхнув жемчужные раковины. Сколько раз в тени знамени Хатимана поселялась Смерть - но каждый раз, налетая с южных своих островов, ветер пьянящий сметал ее вмиг.

- О чем задумался ты, убийца? Тебе нужно бы стать пиратом... Нет же - ты был пиратом. И сейчас ты к этому возвращаешься. Или ты скажешь, что уже не сможешь вернуться?

Но убийца молчал. Только слезы его текли, не переставая. Провал между ним и другими - для него неизбежен. Существует он изначально, поскольку с провала он начинается. Это и в миру вещь загадочная. Благоухание сливы разливается в кромешной тьме. Благоуханье - провал. Зреющие тихим полднем плоды - провал.

Что за жестокая милость - быть юным... Не говоря уже о том, что существуют, наверное, космические муки жизни, когда веришь, что можешь с собой что-то сделать.

Ветер приказывает блестеть зарослям на другой стороне; стоит ему лишь приблизиться к телу - и наползают на заросли тучи. Так ветер подымается постепенно, выше - над каждым из наших сердец. Сияние мира заключено в этом миге.

Что есть цветенье цветов?
С каждым днем увядающая все больше под лучами слабеющего осеннего солнца хризантема - почему сохраняет свои очертания? Почему их так трудно сдвинуть? Почему они так наполнены вероятностью своего распада, и тогда почему это может быть Вечностью?
Что до пиратов, то в отсутствие берегов нет Вечности, пусть даже он и сказал так - что дальше? Потому и не в силах убийца удержать этих слез.

Цветение одной только розы - большее утешение в круговерти человеческой жизни. Лишь потому убийца выдерживает: он не полетит к неизвестному. Что-то внутри у него всегда будет препятствием для прыжка, будет удерживать его от прыжка. Мягко - и безжалостно. Уподобляясь той чашечке цветка, что и в разгаре лета не теряет своей изумрудности. Она - удерживается. Потому что цветам не взлететь.

Пират! Слышал ли ты Повесть о горе Хибари? Повесть о кормилице принцессы, что притворилась безумной и бродила по Горе Поющих Жаворонков, продавая цветы? Давай торговать цветами, Пират? Давай притворимся для этого помешанными...

...месяца ...числа

УБИВАЮ ЧАХОТОЧНОГО БОЛЬНОГО

Эти ребра, похожие на крабьи конечности, этот мозг, зеленый, как водоросли; эти хрящевидные уши, подобные внутренностям грецких орехов, - их я уже давно ненавидел. Но сейчас все это только смешит меня. Какая умора... Какое свободное чувство!..

Это его: "Твоя взяла!.."
Их житейская мудрость эпохи мрака. И в этом человек первобытный - несомненно, самый цивилизованный. Полдень - копия ночи. (Потомок "полночной аристократии" понимал изящество смерти. Для них быть убитым было даже почетно).
Жизнь таким способом, подобно отливу уползающей по прибрежным дюнам волны, прежде казалась ярче. Ныне - перламутр облупился. Неужто не было хотя бы одного, кто тогда увидал бы средь ночи глубокой, что в неведомую эпоху зажжется свет, совсем не похожий на день?
Чтобы познать красоту бездействия, необходимо великодушие властителя.
Умиравшие Сегуны Муромати сражались с ночью, подобной рисункам на лаке; и засыпали - в бездействии, схожем все с теми же лаковыми миниатюрами.
Но поток - всегда в напряжении, а это и есть бездействие. Смочь заметить постоянно сокрытые в природе свет и тень...
Здесь - и желание бросить, оставить тело свое, уподобившись перелетным птицам: желание - великодушно, но не различимо без нашей тоски. Не было ли человека, сказавшего так когда-то?
Когда весенняя пташка, на балкон опустившись, поет меж веток цветущей сакуры; когда движение облаков становится чуть беспокойнее, чем всегда...
Приходит лето, и облака догорают спокойно; а немного спустя - и осень, вовремя попридержавшая свое изобилие...
Надевая доспехи, сберегают себя от ран; но - лишь благодаря доспехам. Не было ли хоть одного, пробормотавшего это когда-то для самого себя?
Что ж: убийца, пожалуй, споет.
Вы - трусы. Вы - трусы. Вы - трусы. Вас - зовут храбрецами.

...месяца ...числа

И я мог бы научить, что когда убийцу не понимают, он умирает. Но даже в самых пучинах той чащи непонимания поют птицы и расцветают цветы. Озабоченность целью - это уже одно из слабых мест. Сознание - это уже одно из слабых мест. Чтобы сделать мою грацию совершенной, чтоб избавить меня от мельчайшей из ненавидимых в себе слабостей, - этим слабостям и несовершенству неразборчивую молитву повелит прокричать Убийце его новое Утро, которое он обретет.

ДЛЯ ДОПОЛНИТЕЛЬНОГО ЧТЕНИЯ.

1. Кинг Уинстон Л. Дзэн и путь меча. С-Пб., Евразия, 1999, 320 с.,
Автор этой книги пытается ответить на вопрос: почему буддизм, религия сострадания, стал религией японских самураев, укрепив их воинский дух. У.Кинг рассматривает историю возникновения и развития верования дзэн в контексте японской истории.

2. Александр Евангели. Умереть вовремя.
Отрывки из рецензии (в "Русском журнале") на книгу Григория Чхартишвили. Писатель и самоубийство. - М.: 1999. - 576 с.;

"...В XX веке огромное и постоянно увеличивающееся число людей в разных частях планеты перестали хотеть жить. Каждый день добавляет к ним 1200 человек. Ежегодно себя убивают 30 тыс. американцев, 20 тыс. французов, 60 тыс. россиян, а неудачных попыток в 7-8 раз больше. Полмиллиона землян каждый год сами ставят точку в своей жизни. Можно говорить об умирании инстинктов, об исчерпании страдания в конце истории, о конце христианской парадигмы, о том, что голод, холод, насилие финну или японцу известны благодаря привычке ужинать перед телевизором... Вот интонация книги:

Подрагивает весенняя ветка
Мгновение назад
С нее упала мартышка

Это стихотворение Акутагава написал перед своей добровольной смертью. В книге много японского. Япония - особое место для темы исследования и предмет личных пристрастий автора-япониста.

(...)
...но сказанное о суициде писателями-самоубийцами - самое глубокое и достоверное из созданного о смерти.
Поэтому достоверен метод, избранный Г.Чхартишвили. "...Мне казалось, что, завершив работу над этим исследованием, я найду ответ на занимавший меня вопрос. Не универсальный, для всех, - а индивидуальный, для себя. Для этого я прочел сотни биографий с мрачной концовкой, взвесил аргументацию сторонников и противников добровольной смерти.

(...)
Вторая часть - собственно "Писатель и самоубийство" - исследует мотивацию. "Почти все из выявленных причин добровольной смерти встречаются и у литераторов, которые, будучи наделенными талантом облекать мысли и чувства в слова, являются идеальными свидетелями и защиты, и обвинения суицида".

(...)
В Энциклопедии триста пятьдесят писательских смертей. Почти две трети ее персонажей занимались стихотворчеством, каждый шестой - философией и лишь один из девяти писал для театра. Четыре макролитературы - англоязычная (60 имен), немецкоязычная (54 имени), франкоязычная (50 имен) и русскоязычная (41 имя) - наполнили Энциклопедию больше, чем наполовину.

(...)
Как свидетельство жестокости мира - глава "Однополая любовь" с пронзительным эпиграфом Юкио Мисима: "Моя боль сказала мне: Ты не человек. Тебя нельзя близко подпускать к другим людям. Ты - грустное и ни на что не похожее животное". Этот тип любовных отношений особенно опасен суицидным финалом. "А писатель-гомосексуалист одинок в квадрате, ведь творчество и без того неотрывно от изолированности, непохожести, отщепенства".

Глава "Жизнь как роман" - серия примеров, упражнений в искусстве суицида. Потому что "если есть шедевры суицида, то, значит, были и его художники". Наиболее отчетливые романные жесты - биографии Ежи Косинского и Юкио Мисима. Искушение спутать реальную жизнь с искусством, а себя - с героем своего произведения подстерегает всякого творческого человека.
(...)

3. Сергей Сенцов. Занятие литературой в Японии зачастую приводит к самоубийству.
Мы привыкли, что в России судьба писателя зачастую трагична. Кого-то убивали на дуэлях, кого-то в лагерях. Литераторы Страны восходящего солнца не ждут, пока их судьбой распорядятся другие. История японской литературы наглядно говорит о том, что тамошние авторы попадают в группу высокого суицидального риска. С начала века и до наших дней 20 признанных японских писателей покончили с собой, не считая начинающих или не очень известных".
(...)

В 45 лет Мисиме было чем "платить" за право стать легендой. У него было все необходимое для трагического финала: слава, богатство, совершенное тело, семья, ученики. Было бы смешно писателю, превозносившему добровольную смерть, скончаться в своей постели. А выглядеть смешным в Японии боятся больше всего.
(...)

Трагический финал был спланирован заранее: мундир надет на голое тело, в задний проход вставлена ватная пробка (чтобы избежать неприятного казуса). Морита, любимый ученик Мисимы, протянул ему старинный меч работы известного мастера. Мисима сел на пол, обнажил живот и сделал мечом длинный глубокий разрез. На Мориту была возложена роль кайсяку, помощника при харакири, но у него дрожали руки, и он смог отрубить голову учителю только с третьей попытки. После этого покончил с собой.

СТРАХ СМЕРТИ

Антон Ларин, президент Федерации традиционного Кобудо и Иайдо, доктор юридических наук.
Перепечатано из Торнадо. Печатается в сокращении.

Военные, сотрудники спецподразделений, спасатели, каскадеры... Есть одна схожая черта, которая их объединяет. Это реальная опасность, смертельный риск, которому подвергаются люди, занимающиеся этими видами деятельности. И далеко не всегда все заканчивается благополучно. Разумеется, в подобные организации подбираются люди с совершенно определенными качествами, и, прежде чем приступить к выполнению своих обязанностей, они проходят курс обучения, посредством которого обретают необходимые профессиональные навыки.

Но достаточно ли этого для того, чтобы с уверенностью утверждать, что отныне молодые сотрудники полностью готовы к оперативной работе? Конечно же нет! Об этом может идти речь только после того, как новичок хотя бы один-два раза побывает в настоящем деле. Фактически, это сродни обучению плаванию методом забрасывания ученика на середину реки. Если выплывет, то научится плавать, ну а не выплывет...

В данном же случае даже если новичок "выплывет", это вовсе не означает, что он и дальше будет "плавать". Психологическая травма, полученная во время оперативного мероприятия при соприкосновении с реальной угрозой смерти, может быть такова, что заставит его отказаться от этой профессии (что, кстати, вовсе не означает его однозначной профессиональной непригодности).

Более того, если он все же продолжает выполнять свои обязанности, ведь далеко не всегда существует возможность свободного выбора (например, у солдат, несущих службу в местах вооруженных конфликтов), то вполне вероятны серьезные психологические проблемы возникающие у человека после того, как он выходит в отставку или еще по каким-то причинам оказывается не у дел.

Такие люди нередко пополняют ряды различного рода криминальных группировок. Но даже не переступая черты, они все равно доставляют немало хлопот государству. Любому государству. Американцы ежегодно тратят миллионы долларов на программу реабилитации ветеранов вьетнамской войны и более поздних вооруженных конфликтов.

Так в чем же все-таки суть проблемы? Прежде всего - страх перед лишением жизни другого человека и страх перед собственной смертью.

Справедливости ради, надо отметить, что, при желании, с первой проблемой у нас неплохо умеют справляться. За многие годы накоплен богатый опыт, который хоть и был несколько порастерян в период "перестроечных реформ", но все же сохранился в достаточной мере. Чего нельзя сказать о второй проблеме. И не то, чтобы некому было заниматься ею, скорее, не было социального заказа.

В последнее время, правда, в некоторых организациях предпринимаются определенные попытки, но они не централизованы и не обеспечены достаточным финансированием для того, чтобы иметь шансы на скорый успех. При этом случается и так, что пытаются получить положительный результат, используя не совсем подходящие для этого методы. Так, например, развивая эту тему в разговоре с одним из руководящих сотрудников региональной группы быстрого реагирования, я узнал, что для психологической подготовки своих сотрудников они используют обстреливание. В бойца, облаченного в бронежилет и каску, стреляют боевыми патронами с небольшого расстояния из пистолета.

Вне всякого сомнения, при соответствующей исходной подготовке - это весьма полезное упражнение. В любом случае, отсутствие страха перед выстрелом - крайне необходимое качество для сотрудников правоохранительных органов, но оно не устраняет страх перед смертью. Если в правоохранительных органах предпринимаются хоть какие-то попытки, то в сфере негосударственной охранной деятельности нет и этого. И совершенно напрасно, ведь частные охранники зачастую также подвергаются смертельной опасности.

Давно известно, что в природе ничего не существует просто так, бесполезных вещей не бывает. Человек не является исключением. Все его качества и чувства, как врожденные, так и приобретенные в процессе развития, несут совершенно определенные функциональные обязанности, причем призванные тем или иным способом помогать организму выживать.

Большинство религий осуждают убийство себе подобных и грозят страшными карами после смерти тому, кто при жизни совершил этот тяжкий грех. На набожного человека это действует устрашающе и заставляет воздерживаться от подобных поступков. В дикой же природе случаи убийства друг друга животными одного вида не редки, а ведь человек - часть природы (это лишь констатация факта, а не попытка опровергнуть религиозную заповедь!). Ну а если общество не религиозно? В этом случае ту же роль выполняет уголовное законодательство, которое угрожает виновному репрессивными мерами в виде лишения свободы, а в некоторых случаях - даже смертной казнью.

Получается так, что страх выполняет свою функцию, удерживая человека от определенных поступков, в результате которых могут наступить неблагоприятные последствия. Если его уничтожить, то организм лишится очень важной управленческой защитной функции. Верно, и все же существует одно существенное "но".

Сколь ни было бы полезным для человека данное конкретное качество, это ни что иное как отдельная функция или система. Как и любая, пускай даже очень надежная система, она не может быть абсолютной, а значит, существует реальная вероятность сбоя. Существуют некие области деятельности, в которых эта вероятность на порядок выше, чем в других.

Речь не идет о полном уничтожении чувства страха, а о некой трансформации его, при которой происходит пересмотр определенных устоявшихся понятий и взглядов. И опять же, это необходимо только для определенных областей деятельности и людей, занятых в них.

В самом начале статьи уже перечислялись профессии, входящие в эту особую категорию. Одним из критериев, по которым они собраны, является тот факт, что для того, чтобы выполнить присущие им профессиональные обязанности и при этом остаться в живых, тех качеств и навыков, которые есть у обыкновенного человека, не достаточно. Зачастую для этого необходимы действия и реакции прямо противоположные естественным. Именно это и есть причина, по которой необходим пересмотр некоторых устоявшихся понятий.
(...)

Теперь обратим внимание на одну из древнейших профессий на земле - профессию воина. Вне зависимости от цели, которую ставили перед собой полководцы и военачальники, солдат всегда должен был беспрекословно подчиниться приказу и выполнить его до конца, даже ценой своей собственной жизни. Во все времена и практически у всех народов воины почитались и составляли особую касту. Так было и в Древнем Египте, и у народов средневековой Европы, и в феодальной Японии, и на Руси.

В среде профессиональных солдат смерть в сражении, на поле боя, всегда считалась геройской и почетной, в то время как смерть в своей постели не украшала послужной список солдата. Другими словами, героическая смерть рассматривалась как кульминация всей жизни воина, экзамен, подтверждающий окончание этапа земного развития. Конечно, было бы опрометчиво утверждать, что именно так рассуждали все воины, но в истории существовал класс профессиональных солдат, которые возвели подобную философию в ранг абсолюта.

Речь идет о самураях. До сих пор они считаются одними из самых искусных солдат, среди когда-либо существовавших. Секрет их мастерства заключался не столько в технике ведения поединка, сколько в психологической подготовке, основанной на четко продуманной философии, кодифицированной в "Бусидо" (дословно, "Путь воина"; больше известном как Кодекс чести самурая). Именно психологическая подготовка основой которой являлось стремление к смерти в бою, позволяла самураям выходить победителями из, казалось бы, безвыходных ситуаций.

Заслуга японцев состоит только в том, что они, подметив определенную тенденцию, построили на ней всю систему психологической подготовки, обязательную для всех солдат страны. Однако они не были первооткрывателями. Сейчас сложно установить, кому принадлежит в этом пальма первенства, да это и не важно. Важно другое. Человек, который хочет выжить в сражении, скорее всего погибнет. Причина - инстинкт самосохранения и страх, ограничивающие и сковывающие действия человека. Пока существует хотя бы маленькая надежда, крохотная соломинка для утопающего, он будет хвататься за нее до последнего, но для того, чтобы действительно выжить в подобной ситуации, зачастую необходимо предпринять прямо противоположные действия.

Военная история изобилует примерами самоотверженности. Обреченные на смерть дерутся с небывалой отвагой и добиваются поразительных успехов. Ведь человек боится потерять что-либо лишь до тех пор, пока ему есть что терять. Привязанность к жизни, словно липкая паутина, связывает воина по рукам и ногам, не позволяя максимально полно использовать имеющийся у него в распоряжении арсенал профессиональных навыков.

Все сказанное справедливо лишь при наличии двух условий. Первое - это устойчивая психика. Человек должен сформироваться как личность. Хотя, конечно, в истории бывало и так, что жизнью сознательно жертвовали совсем молодые люди.

Второе условие - это планомерная, постепенная и комплексная психологическая подготовка, строящаяся по принципу пословицы "Готовь сани летом...". Последнее, на что хотелось бы обратить внимание, это то, что воспитание отсутствия страха перед смертью ни в коем случае нельзя путать с стремлением к суициду, которое активно внушается в некоторых религиозных сектах. Стремление к смерти, в бою или при выполнении рискованного задания, не есть и не может быть самоцелью. Жизнь дана человеку вовсе не для того, чтобы легкомысленно расставаться с нею.
Пожалуй, наиболее точным и емким эпилогом может служить один из постулатов "Бусидо", гласящий: "Нужно жить, когда должно жить, и умереть, когда должно умереть!".

Под редакцией Андрея Травина. Третий год издания.