Реклама в
Интернет
Все
Кулички

Гусарский Клуб Гусары в войнах
Гусарские мемуары На главную

Барон де Марбо
Война в седле

(Избранные главы из воспоминаний)

Отобрано и отредактировано Домиником Веннером



Предисловие составителя

Воспоминания генерала де Марбо впервые были опубликованы 1891 году, в издательстве "Плон", благодаря усилиям графа де Буаламбера, женатого на внучке Марбо. Это были три тома общим объемом тысяча триста тридцать страниц. Барон де Марбо являлся одним из тех редких рассказчиков, которые удачно сочетают личные воспоминания с живой историей.

Марселлену де Марбо выпало счастье участвовать во всех войнах Первой империи. Общее название его воспоминаний "Война в седле". В течение десятилетия между Ульмом и Ватерлоо (1805-1815) кавалерия достигла своего апогея. Никогда больше она уже не была столь решительной в битве и столь блестящей на параде. В то время храбрый и умелый кавалерист был уверен: долго ждать удачи и славы не придется. И в самом деле: 28 сентября 1799 года 17-летним юношей Марбо вступает в 1-й гусарский полк. Два месяца спустя за инициативу в одной смелой вылазке он становится вахмистром. В конце того же года, новый подвиг приносит ему эполеты младшего лейтенанта. Так быстро стать офицером -- это рекорд, даже в те времена.

Следующие этапы его карьеры были не столь головокружительными, но по-прежнему своеобразными. Марбо служит адъютантом у пятерых известнейших маршалов Франции: Бернадотта, Ожеро, Мюрата, Ланна и Массены. Служба была смертельно опасна; он ежедневно, а иногда и по многу раз за день рисковал головой, скача верхом с одного конца поля битвы в другой, и часто -- сквозь вражеские ряды. Он был ранен ядром под Эйлау в 1807 году; раненый оказался среди трупов, судьбу которых и разделил бы, если бы не был чудом спасен. Несколько серьезных ранений Марбо получил в Испании: удар саблей под Агредой в 1808 году; через год пуля пронзила его во время осады Сарагосы; в 1811-м под городом Миранда-де-Корво он получил удар шпагой в лицо, а саблей -- в живот.

В 1812 году командир эскадрона Марбо, оставляет маршальские штабы, чтобы принять командование 23-м полком конных егерей. Во главе этого полка он отслужил всю русскую кампанию, был ранен пулей в плечо под Якубовом и пикой под Плещеницами. Под Лейпцигом еле оправился от удара башкирской стрелы. В 1813-м, в окрестностях города Ханау, он избежал смерти, но получил травму от взрыва зарядного ящика. Еще один удар пикой в грудь Марбо получил уже на полях Ватерлоо, но, тяжело раненый, смог лично отвести свой полк за Луару, куда отступила французская армия.

После "100 дней" Марбо был объявлен вне закона. Он убегает в Германию и пишет воспоминания. Указом от 15 октября 1818 г. ему разрешено вернуться во Францию. Еще в 1814 г., во время первой Реставрации Бурбонов, Марбо возглавил 7-й гусарский полк, почетным полковником которого считался герцог Орлеанский.

После июльской революции 1830 г., которая привела герцога на французский трон под именем Луи-Филиппа, Марбо получает генеральские звезды, обещанные ему еще Наполеоном. Марбо становится наставником герцога Шартрского, впоследствии -- его адъютантом. Но все это не освобождает Марбо от участия в войнах: в 1831-м -- в Бельгии, в 1839-1840 -- в Алжире, где он ранен в последний раз. Член комитета генерального штаба и инспектор кавалерии, Марбо в 1845 году стал пэром Франции. Умер он в Париже 16 ноября 1854 г.

***

"Я родился 18 августа 1782 года в замке Ларивьер, которым владел мой отец на берегах Дордони, в прекрасной долине Болье, на границах провинций Лимузен и Керси"...

Так начинаются мемуары Жана-Батиста-Антуана Марселлена, барона де Марбо. По выражению того времени, его семья жила "благородно", т.е. исключительно на офицерское жалование, не прибегая к предпринимательской деятельности и тому подобным источникам прибыли.

Его отец, заслуживший репутацию человека строгого, вступил в личную гвардию короля Людовика XV, однако вынужден был оставить службу из-за политических убеждений. "Он всегда был якобинцем", -- так писал его племянник, будущий маршал де Канробер. Перейдя в драгуны дофина с чином лейтенанта, Марбо-отец становится адъютантом графа де Шомберга, но не отказывается от своих идей, и с 1789 года оставляет армию.

Марбо-отец с энтузиазмом примкнул к революции. В то время как три его свояка и большинство друзей были вынуждены эмигрировать, его в 1790 году назначают администратором в департамент Коррез, а впоследствии избирают в Законодательную ассамблею. По окончании срока своего мандата в 1792 году он вступает в Пиренейскую армию и быстро добывает генеральский чин. Разжалованный после Термидора, он был восстановлен в должности после событий Вандемьера. Избранный в совет старейшин, заседает с экстремистами, несмотря "на его ужас перед казнями". Он был президентом этой ассамблеи дважды, в 1797-м и 1798-м годах. В Следующем году он -- командир Парижской дивизии. Но, устав от политических интриг, отказавшись от участия в махинациях Сиеса, который подготавливал свержение Директории, Марбо-отец попросился на командную должность в Италию накануне переворота 18 Брюмера.

Именно с этого момента мы начинаем мемуары. Марселлену Марбо -- 17 лет. Он крепкого сложения. Его ум сформирован шестью годами обучения в военном колледже Сореза.

Передаем перо ему!

                 Доминик Веннер


Глава 6: 1799

Гусары Бершени. Первая дуэль. Кража коров в Дего.

Город Ницца был забит войсками, среди них - эскадрон 1-го гусарского полка, в котором служил и я. Этим полком, в отсутствие полковника Пикара, командовал славный командир эскадрона Мюллер (это был отец того бедняги-офицера 7-го гусарского, которого зацепило ядром буквально рядом со мной под Ватерлоо).

Узнав, что мой отец, дивизионный генерал, только что приехал, Мюллер направился к нему и договорился о том, что после нескольких дней отдыха я начну свою службу в 7-й роте под командованнием капитана Мати, заслуженного воина, который впоследствии стал полковником при Империи и фельдмаршалом во время Реставрации.

Каким бы добрым ко мне не был отец, я при нем ужасно смущался, а он считал, что стыдливости во мне больше, чем было на самом деле; говорил, что мне следовало родиться девушкой, часто звал меня "мадмуазель Марселлен". Меня это очень огорчало, особенно после того, как я поступил в гусарский полк. Поэтому для того, чтобы преодолеть эту стыдливость, мой отец хотел, чтобы я служил вместе с товарищами; ну, а службу в армии можно было начать только простым солдатом. Правда, отец мог устроить меня при штабе дивизии, но хотел, чтобы я научился держаться в седле и править конем, ухаживать за оружием, и не желал, чтобы его сын пользовался хотя бы наименьшими привилегиями, поскольку это могло получить недобрую огласку в армии. Хватало и того, что меня приняли в эскадрон, не требуя долгого и скучного обучения.

Несколько дней я сопровождал отца, который со своим штабом ездил по живописным окрестностям Ниццы, но пришел час моего зачисления в эскадрон, и отец приказал командиру Мюллеру направить сюда вахмистра Пертеле. Должен отметить, что в полку служили два брата Пертеле, оба вахмистры, но совсем друг на друга не похожие. Можно было подумать, что автор пьесы "Два Филибера" (*) выбрал своими прототипами именно этих людей: старший был отрицательным персонажем, а младший -- положительным. Именно этого, младшего, и собирался полковник назначить моим ментором. Но, за недостатком времени, полковник не успел уточнить, о котором из братьев идет речь. Пертеле-младшего вообще не было в Ницце, а вместо него в 7-ой роте, в которую я собирался вступить, служил старший Пертеле.


(*) Популярная комедия Л. Ф. Пикарa, впервые поставлена в 1815 г.

Командир Мюллер решил, что речь шла о старшем, что именно этого неистового выбрали для того, чтобы "лишить невинности" молодого человека, столь слабохарактерного и стыдливого, как я. Вот так Мюллер и назначил мне Пертеле-старшего. Это был образец гусара старой школы -- пьяница, дебошир, забияка, хоть и безумно храбрый воин, который презирал все, что не касалось коней, оружия и службы. В противоположность ему, Пертеле-младший был мягким, учтивым, очень интеллигентным красавцем, столь же храбрым, как и его старший брат.

Но вернемся к старшему. Когда он появился в нашем доме, что мы увидели? Хват -- хорошо сложенный, должен отметить, -- но в кивере, надвинутом на одно ухо, с саблей, высекающей искры по полу, лицом, украшенным огромным шрамом, усами по полфута каждый, нафарбленными и закрученными так, что они чуть не врастали в уши, двумя толстыми плетеными косицами на висках, что, выбиваясь из-под кивера, спадали на грудь, а в целом - впечатление висельника, которое усиливалось прерывистой речью и варварским франко-эльзасским диалектом. Эта последняя деталь не удивила отца, ибо в 1-й гусарский полк когда-то принимали немцев, а команды до 1793 года отдавались по-немецки -- самым употребительным языком в кавалерии, которая пополнялась из прирейнских провинций. Но речь и вид прожженного дуэлянта все-таки весьма беспокоили моего отца.

Отец колебался, отдавать ли меня в руки такого парня, но его сомнения развеял полковник Пикар, охарактеризовав Пертеле-старшего как лучшего унтер-офицера полка. Так Пертеле без церемоний взял меня под руку и, отведя в мою комнату, показал, как разместить вещи в специальной сумке, а потом, уже в маленькой казарме, расположенной в старом монастыре, научил седлать и расседлывать моего красивого конька, купленого для меня отцом. Потом показал, как обращаться с обмундированием и оружием, наконец оглядел меня с головы до ног и заметил, что, поскольки все мне уже разъяснено, пора идти обедать. Отец, желая, чтобы я питался вместе со своим ментором, выделил нам некоторую сумму денег.

Пертеле повел меня в кабак, полный гусар, гренадер и прочей солдатни. Нам накрыли стол и поставили огромную бутылку крепкого красного вина. Пертеле налил мне полный стакан, выпил, а я отставил свой, поскольку никогда раньше не пил неразбавленного вина, даже запах этой жидкости был мне неприятен. Это вызвало необычайное удивление, мой ментор закричал через весь зал: "Гарсон!.. Принеси лимонаду этому парню, он не пьет вина!" Послышались взрывы раскатистого хохота... Я был уязвлен, но так и не отважился попробовать вина, и воды тоже попросить не решился; и, в результате, пообедал всухую!

Обучение солдатской жизни было нелегким во все времена, а особенно строгим оно стало в ту пору, о которой я рассказываю. Мне довелось пережить несколько тяжелых моментов. Но что казалось совсем нестерпимым, так это необходимость спать в одной постели с другим гусаром; согласно уставу тогда выделялась одна кровать на двоих. Только унтер-офицерам разрешалось спать отдельно. В первую же ночь, которую я провел в казарме, я уже засыпал, когда какой-то коренастый гусар, пришедший на час позже, подступил к моей кровати. Увидев, что там уже кто-то есть, он снял фонарь, сунул его мне под нос, чтобы разглядеть получше, а потом разделся. Я был далек от мысли, что он ляжет рядом со мной, но вскоре осознал свою ошибку, услыхав грубый окрик: "А ну подвинься, салага!" Потом он разлегся так, что занял три четверти постели, и громко захрапел. Я не мог уснуть, в особенности из-за ужасного смрада, который шел от большого свертка, положенного моим товарищем под голову. Я не мог понять, что это. Для того, чтобы разобраться, я тихонько протянул руку к этому предмету и нащупал кожаный фартук, насквозь пропитанный воском, который служит сапожникам для смоления дратвы... Мой любезный товарищ по постели оказался одним из помощников полкового сапожника!

Я ощутил такое отвращение, что оделся и пошел спать в конюшню, на соломенную подстилку. На следующий день я рассказал о своем злосчастном приключении Пертеле, а тот побеседовал с младшим лейтенантом взвода. Лейтенант оказался человеком воспитанным: его фамилия была Лайстеншнайдер, в Империи он станет полковником, первым адьютантом маршала Бессьера. Господин Лайстеншнайдер понял, насколько обременительным для меня должен быть сон с сапожником, и приказал выделить мне место в комнате унтер-офицеров, от чего я ощутил большое удовлетворение.

Несмотря на то, что Революция внесла большую неразбериху в обмундирование войск, 1-й гусарский сохранил свои традиции с эпохи Бершени; гусары могли отличаться друг от друга только физически, но отнюдь не обмундированием. Поскольку бойцы гусарских полков носили косицы не только на затылке, но и на висках, а также усы, закрученные кверху, то этого дотошно требовали от каждого конника. Так как у меня ничего подобного не было, мой ментор сводил меня к эскадронному парикмахеру, который прицепил мне все необходимые косы. Эта глуповатая прическа вначале очень раздражала меня, однако вскоре я свыкся с ней, начал воображать, будто она придает мне вид опытного гусара, у которого, правда, еще не выросли усы. Я и впрямь немного напоминал девицу, которая своим видом портила ряды эскадрона. Пертеле, по старому обычаю Бершени, замешал сажи с воском и нарисовал мне большим пальцем два огромных крючка, которые начинались на верхней губе и доходили до глаз. Поскольку кивера в те времена не имели козырьков, случалось, что на парадах или в карауле, когда требовалось стоять по стойке "смирно", жгучее солнце Италии плавило воск моих "усов" и они уродливо расползались по лицу. Однако я не возражал -- ведь я был гусаром! Это слово несло для меня магический смысл; тем более, что, выбрав карьеру военного, я хорошо усвоил, что первая обязанность солдата -- подчиняться уставам.

Отдав меня в армию рядовым, отец пытался выбить из меня дух простоватого школяра, от которого я не избавился даже после краткого пребывания в парижском свете. Последствия превзошли все его ожидания, ибо, живя среди гусарского буйства и имея "ментором" такого головореза, который ни в чем мне не потакал, живя среди волков, я и сам начал выть по-волчьи. Я превратился в настоящего дьявола, хотя и не настолько, чтобы быть принятым в братство "Клики", которое имело своих посвященных во всех эскадронах полка. "Клика" состояла из наиболее отчаянных сорвиголов. Члены "Клики" поддерживали друг друга, особенно в бою. Они называли себя "шутниками" и узнавали своих по щербине на оловянной пуговице, первой в правом ряду, на доломане и ментике. Офицеры знали о существовании "Клики", однако поскольку наихудшие поступки дебоширов ограничивались кражей нескольких кур или баранов или невинными насмешками над мещанами, а в бою "шутники" были первыми, то начальство закрывало глаза на "Клику". Более всего я желал войти в состав этого общества дебоширов; мне казалось, это дало бы мне должное место среди товарищей. Я зачастил в фехтовальный зал, учился стрелять почти не целясь из пистолета и мушкетона, фехтовать саблей, расталкивать локтями любого, кто оказывался на моем пути, саблю свою я волочил по земле, а кивер носил набекрень, но члены "Клики", считая меня ребенком, отказывались признавать своим. Мне помог один непредвиденный случай.

Мой отец, получив приказ передислоцировать дивизию в Савону, городишко возле моря, около 10 лье от Генуи, разместил свой штаб в доме епископа. Пехоту распределили по околицам и соседним селениям, чтобы следить за долиной, где сходились дороги из Пьемонта. 1-й гусарский разместился в долине. Вражеские (австрийские) аванпосты укрепились в Дего, за 4-5 лье от нас, по ту сторону Лигурийских Апеннин, вершины которых были покрыты снегом, между тем как в Савоне и ее окрестностях стояла теплая погода. Мы прекрасно устоились, вот только еды было маловато. Тогда еще не было битого пути из Ниццы в Геную; море контролировалось английскими кораблями, поэтому наша армия питалась только тем, что успевали подвозить с гор на мулах или морем на небольших лодках, которым удавалось проскользнуть незамеченными вдоль берега.

Продовольствия едва хватало для того, чтобы обеспечить войскам ежедневный хлеб. К счастью, эта страна производила много вина, которое подбадривало солдат и придавало им силы переносить любые невзгоды. Однажды, прогуливаясь вдвоем с Пертеле по берегу моря, мы заметили трактир, который прятался в прекрасном саду: под апельсиновыми и оливковыми деревьями выстроились столы, за которыми собиралось много всяческого воинства. Мой наставник потянул меня туда. Хотя я по-прежнему не мог преодолеть отвращения к вину, но согласился войти из солидарности.

Следует сказать, что в те времена пояс кавалериста не был оборудован соответствующим креплением, поэтому при ходьбе приходилось поддерживать ножны левой рукой, а конец все равно волочился по земле. Когда под ногами была булыжная мостовая, ножны ужасно дребезжали, придавая гусару вид забияки. Я охотно перенял эту манеру. И вот, когда мы заходили в сад, кончик моей сабли чиркнул по ноге верзилы-артиллериста, который сидел, вытянув ноги далеко вперед. Конная артиллерия была сформирована в начале Революции из волонтеров гренадерских частей, таким образом, эти части постарались избавиться от самых недисциплинированных солдат.

Конные артиллеристы были известны своей храбростью, но также и пристрастием к ссорам. Задетый мной грубо крикнул: "Эй, гусар! Твоя сабля слишком волочится по земле!" Я не собирался ему отвечать, но Пертеле толкнул меня в сторону и прошептал: "Скажи ему, пусть идет и поднимет!" Я так и сказал. "Я могу!" -- ответил тот. Пертеле подсказал снова: "А это мы еще увидим!" После этих слов артиллерист, скорее Голиаф, потому что он был шести футов росту, угрожающе поднялся из-за стола, но мой ментор стал между нами. Все артиллеристы, бывшие в саду, мгновенно стали на сторону своего товарища, зато около меня и Пертеле выстроилась целая толпа гусар. Обстановка накалилась, все кричали и говорили одновременно; я думал -- сейчас начнется общая драка. В то же время, поскольку гусар оказалось вдвое больше, они были достаточно спокойными. Артиллеристы почувствовали, что потерпели поражение. Закончилось тем, что великану намекнули: конец моей сабли его нисколько не оскорбил, поэтому конфликт исчерпан. Тем временем в суматохе молоденький трубач артиллеристов подскочил к мне с бранью, а я сгоряча так его толкнул, что он бултыхнулся вниз головой в сточную канаву. Следовательно, дело дошло до поединка.

Мы вышли из садика в сопровождении всех присутствовавших и направились к песчаной полосе на берегу. Пертеле знал, что я прилично владею саблей, однако дал мне несколько полезных советов и привязал эфес большим платком к моему запястью.

Здесь следует отметить, что мой отец ненавидел дуэли. Кроме его убеждения в в варварском характере этого обычая, здесь, вероятно, важную роль сыграли воспоминания юности. Будучи в гвардии короля, отец стал свидетелем гибели на дуэли товарища, которого очень любил; причина же той дуэли была совершенно пустяковая. Так что, возглавив дивизию, отец первым делом приказал арестовывать всех военных, замешанных в дуэлянтстве.

Хотя и трубач и я знали этот приказ, мы сбросили доломаны и достали сабли из ножен! Я стал спиной к городу Савона, мой соперник -- лицом к нему, и мы приняли фехтовальную стойку. И вдруг трубач прыгнул в сторону, подобрал свой доломан и кинулся наутек... "Бежишь, трус?!" -- крикнул я и бросился за ним, но в то же мгновение железные руки схватили меня за воротник!.. Я оглянулся и оказался в компании доброго десятка жандармов. Тогда только я постиг, почему и мой неприятель, и свидетели вместе с вахмистром Пертеле так позорно бежали: они боялись быть арестованными и доставленными к генералу.

Вот так я влип. Я взял свой доломан и смущенно пошел за жандармами. Они меня разоружили и, не спросив фамилии, отвели в епископство, к моему отцу. В это время вместе с ним был генерал Сюше (будущий маршал), который приехал в Савону для обсуждения служебных дел. Оба генерала прогуливались галереей, что выходила во двор. Жандармы подвели меня к командиру дивизии, не подозревая, что я -- его сын, и объяснили причину моего ареста. Тогда отец, приняв наиболее грозный вид, сделал мне достаточно строгое замечание. Прочитав нотацию, он сказал бригадиру жандармов: "Отведите этого гусара в крепость". И так я пошел, не сказав ни слова, чтобы у генерала Сюше, который меня не знал, не зародилось подозрение, что эта сцена происходила между отцом и сыном. Только на следующий день генерал Сюше узнал всю правду. С тех пор он часто вместе со мной смеялся над этой историей.

В крепости возле порта -- старой, построенной еще генуэзцами - меня заперли в огромной зале, что освещалась слуховым окном. Я понемногу успокоился, выговор, которому подвергся, казался мне заслуженным; однако меня менее смущали мысли генерала Сюше, чем чувства родного отца. Поэтому остаток дня был для меня довольно грустным.

Вечером старый генуэзский солдат-инвалид принес мне кувшин воды, пайку хлеба и охапку соломы, на которой я растянулся, ощущая отвращение к еде. Но заснуть не смог, прежде всего потому, что был очень взволнован, а еще из-за суеты крыс, которые быстро сожрали мой хлеб. Я сидел в темноте, полный грустных мыслей, когда часу примерно в десятом громыхнули засовы моей тюрьмы. Я увидел Спира, старого и верного отцовского слугу. От него я узнал, что полковник Менар, капитан Голь и все офицеры дивизии просили моего отца о снисходительности ко мне, отец согласился и поручил Спиру идти за мной и отнести коменданту крепости приказ о моем освобождении.

Меня привели к коменданту, генералу Бюже, прекрасному человеку, который потерял на войне руку. Он знал меня и очень любил отца. Генерал Бюже считал своим долгом после возврата мне сабли прочитать длинную мораль, которую я выслушал достаточно терпеливо, но которая заставила меня подумать о той, другой, значительно более строгой, которую придется услышать от отца. Я не ощущал в себе смелости вынести ее и решил избежать, если смогу.

Наконец, нас вывели за ворота крепости. Ночь была темная, и добряк Спир, идя впереди меня с фонарем узкими и витыми улочками города, удовлетворенное перечислял все выгоды, которые ждали меня в штабе дивизии, но, между прочимым, сказал: "Тебя ждет суровый нагоняй от отца!" Эти слова прибавили мне решимости, и, чтобы дать отцу время остыть, я решил не показываться ему на глаза хотя бы несколько дней, проведя эти дни среди товаришей. Конечно, я мог бы сбежать, не устраивая злой шутки горемычному Спиру; но, боясь, как бы он не пустился в погоню за мной с фонарем, я ударом ноги выбил фонарь на десять шагов от него и бросился наутек. Ища на ощупь свой фонарь, добрый Спор кричал: "Ах ты, маленький негодяй, я все расскажу отцу; клянусь, он правильно сделал, поместив тебя к этим бандитам Бершени! Отличная школа висельников!"

Пробродив безлюдными улицами, я, наконец, нашел путь к своему полку. Все гусары считали, что я в тюрьме, но теперь, опознав меня в мерцающем свете костров, окружили, принялись расспрашивать и раскатисто хохотали, узнав, как я избавился от своего опекуна. Члены "Клики" были особенно восхищены моим решительным поступком, и единодушно приняли меня в своею компанию, которая именно в это время готовилась совершить вылазку. Они намеревались этой ночью похитить около ворот Дего целое стадо коров, которые принадлежали австрийцам. Наши командиры считали своим долгом делать вид, будто ничего не знают о самовольных вылазках солдат за пределы аванпостов ради пропитания. Таким образом, в каждом полку солдаты формировали отряды сорвиголов, которые сами осуществляли разведку во вражеском тылу и дерзко добывали продовольствие.

Один мошенник-барышник предупредил "Клику" 1-го гусарского, что коровы, которые он продал австрийцам, пасутся на луге за четверть лье от Дего. 60 гусар, вооруженных одними мушкетами, выступили, чтобы захватить коров. Мы прошли несколько лье отвратительными горными тропами, избегая больших дорог, и застукали пятерых хорватов, которые охраняли стадо. Хорваты спали под навесом. Чтобы они не подняли шуму, мы связали их и тихо, без единого выстрела, захватили скот. К своему лагерю мы вернулись усталыми, но удовлетворенными удачной выходкой, к тому же мы были обеспечены продовольствием.


Глава 20: 1805

Начало войны с Австрией и Россией. Елачич складывает оружие. Хитрости командира гусарского полка Бланкенштайна

1805 год. Первый Консул Наполеон Бонапарт коронован императором. Австрия и Россия объявили ему войну. Великая армия Наполеона перешла Рейн и готовилась форсировать Дунай.

Русские, которые шли на помощь Австрии, были еще довольно далеко, когда фельдмаршал Мак во главе 80-тысячного войска неосторожно вошел в Баварию и потерпел поражение от Наполеона. Мак был вынужден отступить к Ульму и сложить там оружие. Только двум корпусам удалось спастись.

Один из этих корпусов, под командованием эрцгерцога Фердинанда, достиг Богемии; второй, во главе со старым фельдмаршалом Елачичем, бросился к Форарльбергу, в направлении Констанцского (Боденского) озера, где он мог контролировать перевалы Шварцвальда, прикрыв один фланг нейтральной швейцарской территорией. Именно эту армию преследовал маршал Ожеро.

После форсирования Рейна под Гюнингеном 7-й корпус Ожеро пребывал в Бадене, правитель которого, также как князья Баварии и Вюртемберга, только что подписал союз с Наполеоном. Елачич не отважился меряться силой с французами в стране, имевшей хорошие дороги, поэтому ожидал нас под Фрайбургом. Здесь был проход к Шварцвальду, на который Елачич очень рассчитывал. Он предполагал остановить нас в Адской долине (Hollenthal) -- узком и длинном ущелье, над которым доминировали с обеих сторон крутые скалы, удобные для обороны.

Но войска 7-го корпуса, которые только что узнали о блестящих успехах их товарищей под Ульмом, желали показать собственную храбрость. Они с жаром бросились к Шварцвальду и пересекли его за три дня, невзирая на сложную местность, сопротивление врага и трудности снабжения. Наконец, армия преодолела предгорья и стала лагерем под красивым городом Донауэшингеном.

Маршал Ожеро с адъютантами разместился в великолепном замке, принадлежавшем старинному роду князей Фюрстенбергов. На территории замка находился родник, который был истоком Дуная. Эта великая река демонстрировала свою мощь сразу же после рождения: уже здесь могла нести на себе лодки. И кони и люди переутомились в горных, заснеженных перевалах Шварцвальда, поэтому следовало отдохнуть хотя бы несколько дней. В это время австрийская кавалерия изредка тревожила наши аванпосты под городом. Но все ограничивалось перестрелкой, которая нас только развлекала; мы тренировались на этой маленькой войне и учились распознавать вражескую униформу.

Там я впервые увидел улан эрцгерцога Карла, драгун Розенберга и гусар Бланкенштейна. Наши кони отдохнули, армия опять пошла в наступление; в течение нескольких недель ожесточенных боев мы стали хозяевами Энгена и Штоккаха.

Хотя я часто подвергался опасности в этих боях, меня, на удивление, ни разу не ранило, хотя один случай мог закончиться весьма серьезно. Земля здесь была покрыта снегом, особенно под Штоккахом. Враг яростно защищался. Маршал Ожеро приказал мне провести рекогносцировку местности, куда он должен направить одну колонну. Я пустил коня галопом, земля казалась достаточно твердой, потому что снегом занесло все выемки. Но вдруг я вместе с конем провалился в большой овраг по самую шею... Пока я пытался освободится из этой бездны, на пригорке появились двое вражеских гусаров и разрядили в меня свои мушкетоны. К счастью, я бешено барахтался в снегу и мешал австрийцам целиться. Они уже перезаряжали оружие, но тут появился взвод конных егерей, посланных мне на помощь маршалом, и вражеские всадники в спешке отступили. Мне помогли выбраться, но с конем было гораздо больше хлопот. Товарищи вволю посмеялись, потому что я после купания в снегу имел весьма нелепый вид.

Очистив от неприятеля весь Форарльберг, мы захватили Брегенц и загнали корпус Елачича к самому Констанцскому озеру и в Тироль. Враг спрятался в крепости Фельдкирх и в соседнем ущелье, очень удобном для обороны. Мы готовились к ожесточенному бою, когда, к нашему удивлению, австрийцы выразили желание капитулировать. Маршал Ожеро сразу дал согласие.

Хотя враг и был разбит, у него еще оставалась возможность для отступления в Тироль, население которого издавна относилось лояльно к династии Гасбургов. Несомненно, что глубокие снега делали эту область труднодоступной, но трудности эти для нас были бы еще больше, чем для неприятеля, отступавшего в дружественную для него провинцию. Если старый австрийский фельдмаршал и не осмелился вести зимнюю войну высоко в горах, с этим решением не соглашались его собственные офицеры, многие из которых обвиняли его в малодушии и отказывались ему подчиняться. Одним из самых непримиримым был герцог де Роган, француз на австрийской службе, смелый и способный генерал. Маршал Ожеро, побаиваясь, что Елачич примет совет генерала де Рогана отступить в Тироль, поспешил согласиться со всеми условиями старого фельдмаршала.

Условиями капитуляции предусматривалось, что австрийцы складывают оружие и отдают свои знамена, коней, пушки и весь остаток оружия, но им разрешалось отступить в Богемию. Перед этим они должны были присягнуть, что в течение года не будут воевать против Франции. Сообщая об этой капитуляции в бюллетене Большой армии, император сначала высказал недовольство тем, что австрийцев не отправят во Францию как военнопленных; но он изменил свое мнение, когда удостоверился, что Ожеро не имел возможности заставить их это сделать, потому что австрийцы могли легко выскользнуть. И действительно, в ночь перед капитуляцией в нескольких австрийских бригадах вспыхнул мятеж против Елачича. Герцог де Роган, отказавшись капитулировать, отошел со своей пехотной дивизией, к которой присоединились некоторые полки других дивизий. Они преодолели горы, невзирая на суровую погоду; потом смелым маршем прошли рядом с лагерями, в которых располагались войска маршала Нея, оккупировавшие тирольские города, и зашли между Вероной и Венецией в тыл французской Итальянской армии маршала Массена: эта армия как раз преследовала войска эрцгерцога Карла, который отступал к Фриули. Поэтому прибытие де Рогана в Венецианскую область могло бы иметь очень серьезные последствия. К счастью, из Неаполя вышла французская армия генерала Сен-Сира, которая разгромила де Рогана и заставила его сдаться в плен. Де Роган уступил только силе и имел теперь право сказать, что если бы не предательство фельдмаршал Елачича, то австрийцам, возможно, посчастливилось бы победить Сен-Сира.

При капитуляции армии, победитель обычно направляет в каждую пленную дивизию своего офицера, чтобы тот как бы возглавил ее и отвел, в указанный день и час, к месту сдачи оружия. Меня маршал Ожеро командировал в лагерь австрийской кавалерии. Эта кавалерия состояла из трех полков, которые, не имея генерала, находились под командованием полковника гусарского полка Бланкенштейна. Это был старый венгр, смелый и лукавый, имя его я, к сожалению, не запомнил. Я уважал его, хоть он и поставил меня в весьма неприятное положение.

По моему прибытию полковник гостеприимно предложил мне на ночь место в хижине, которую он занимал. Мы договорились выступить на рассвете, чтобы вовремя прибыть к месту назначения -- Констанцскому озеру, между городами Брегенц и Линдау. Расстояние составляло не более 3 лье, поэтому я был очень удивлен, когда где-то в полночь услышал, что австрийцы садятся на коней... Я выскочил из дома: эскадроны уже построились и были готовы двинуться в путь. Полковники уланов эрцгерцога Карла и драгунов Розенберга, подчиненные гусарскому полковнику, однако не посвященные в его планы, пришли запросить его о причинах этого аврала; я сделал то же самое. Старый полковник с лицемерной улыбкой ответил, что фельдмаршал Елачич опасался, как бы насмешки французских войск, стоявших лагерем на прямой дороге к Линдау, не привели к столкновениям. Поэтому фельдмаршал, с согласия маршала Ожеро, приказал австийским войскам сделать большой крюк вправо с тем, чтобы обогнуть французский лагерь и город Брегенц.

Он добавил, что путь теперь удлинился, дороги тяжелые, поэтому командиры обеих армий перенесли марш на несколько часов. Полковник удивился, что я не был поставлен об этом в известность, но письмо, по его мнению, могло быть задержано на аванпостах вследствие какого-то недоразумения; он даже приказал одному офицеру поискать это письмо на всех постах.

Объяснения полковника гусаров Бланкенштейна казались такими естественными, что оба его товарища не сделали ни единого замечания. Я также промолчал, хотя инстинктивно чувствовал, что дело не чисто. Однако что я мог сделать -- в одиночку, окруженный тремя тысячами врагов? Более того, тогда я еще не знал о побеге дивизии де Рогана, и у меня и в мыслях не было, что полковник пытается избежать капитуляции. Поэтому я поехал с ним во главе колонны.

Старый полковник замечательно знал местность: его приказы позволили армии обойти все французские посты, тем более, что наши костры были видны издалека. Однако он не ожидал, или же не мог избежать при всем желании, "летучих патрулей", которые французская кавалерия всегда высылала ночью на определенном расстоянии от лагеря. Внезапно раздался голос: "Кто идет?", и перед нами возникла большая кавалерийская колонна, ясно видимая в лунном свете. Тогда полковник, не выказав ни малейшего волнения, сказал мне: "Идемте, господин адъютант, дадим объяснения командиру французского отряда".

Мы вышли вперед, и я назвал пароль. Это были солдаты 7-го конно-егерского полка. Выяснив, что я -- адъютант маршала Ожеро, и зная, что австрийские полки идут сдавать оружие, они не чинили нам никаких препятствий. Французский командир, солдаты которого держали сабли наголо, даже приказал вернуть оружие в ножны, чтобы продемонстрировать свою добрую волю. Я спросил, знает ли он о переносе времени сдачи оружия, но он ничего не слышал. Это не вызвало у меня подозрений, так как я знал, что приказы такого рода не посылались в полки. Поэтому мы двинулись дальше и шли всю ночь. Кружной путь оказался очень длинным, а дорога очень плохой. Наконец, уже на рассвете старый полковник сказал мне фамильярным тоном, что, раз уж он обязан передать коней из трех своих полков французам, то хотел бы, по крайней мере, передать их в хорошем состоянии. И он приказал задать коням овса.

Колонна остановилась и спешилась, а венгр, оставшись в седле, собрал около себя офицеров и солдат. Он произнес вдохновенную речь, во время которой старый воин выглядел по-настощему величественным. Полковник объявил, что дивизия де Рогана, предпочтя честь безопасности и позору, отказалась подчиниться постыдной капитуляции, по условиям которым фельдмаршал Елачич обещал сдать французам знамена и оружие своих войск. Дивизия Рогана уже находится в Тироле, куда полковник готов был отвести и свою кавалерийскую бригаду, но опасался, что в суровых горных условиях будет трудно обеспечить корм для большого количества коней. Однако теперь перед ними равнина, и благодаря его хитрости у бригады есть фора в шесть лиг перед возможной французской погоней. В конце он предложил всем, в чьей груди бьется сердце настоящего австрийца, двинуться вместе с ним через Германию в Моравию, где они присоединятся к войскам своего императора Франца II.

Гусары Бланкенштейна ответили на эту речь громким "Ура!", но драгуны Розенберга и уланы эрцгерцога Карла хранили мрачное молчание... Что касается меня, то хотя тогда я еще не знал как следует немецкий язык, но то, что я понял, натолкнуло меня на догадку. Должен признаться, что я был весьма сконфужен тем, что стал невольным соучастником венгерского дьявола. Среди солдат в это время поднялся шум. Солдатская масса была такой же пестрой, как и сама австрийская монархия. Все гусары были венграми и одобряли то, что предлагал их земляк-командир, но драгуны были немцами, а уланы -- поляками. Старый полковник не имел такого авторитета в этих полках, которые в трудной ситуации слушались только своих офицеров. Те же заявили, что считают себя связанными условиями капитуляции, которую подписал Елачич, и не хотят своим побегом ухудшить положение фельдмаршала и тех своих товарищей, которые уже оказались в руках французов. Если бы какая-то часть австрийских войск нарушила подписанное соглашение, мы могли отправить остальных во Францию как военнопленных.

Держа саблю в одной руке, а второй схватившись за штандарт своего полка, старый венгр заорал:
-- Идите, идите, драгуны, отдайте французам ваши знамена и оружие, которые император доверил вам для его защиты. Мы же, храбрые гусары, намереваемся соединиться с нашим монархом, которому сможем показать наше незапятнанное знамя и сабли настоящих солдат!

Потом, подойдя ко мне и бросив презрительный взгляд в сторону драгун и улан, он добавил:
-- Я уверен, что если бы этот молодой француз оказался в нашем положении и вынужден был выбирать, он принял бы сторону храбрых, потому что французы любят славу не меньше, чем родину, и знают, что такое честь!

Сказав это, старый венгр пришпорил коня, пустил его вскачь и во главе своего полка быстро скрылся из виду.

Обе точки зрения, которые я услышал, содержали здравое зерно, но слова старого полковника казались мне более справедливыми, потому что отвечали интересам его страны. Мысленно я одобрял его поведение, но, разумеется, не мог посоветовать драгунам и уланам последовать его примеру -- это значило бы нарушить свой долг. Поэтому я хранил строгий нейтралитет в этой дискуссии, и как только гусары исчезли, предложил командирам драгунского и уланского полков направляться за мной к Линдау. Там, на берегу озера, мы застали маршалов Елачича и Ожеро, французскую армию и два австрийских пехотных полки, которые не пошли за де Роганом. Узнав от меня, что гусары, отказавшись признать капитуляцию, направились в Моравию, оба маршала ужасно рассердились. Ожеро опасался того, что гусары будут тревожить наши тылы, где император Наполеон, идя на Вену, оставил много госпиталей, артиллерийских ремонтных мастерских и тому подобное. Но вряд ли старый венгр стремился демонстрировать свое присутствие. Он спешил покинуть земли, насыщенные нашими войсками, и поэтому днем прятался в лесах, а ночью двигался проселками и окольными путями. Таким образом ему удалось без осложнений достичь Моравии, где он и соединился с австрийским армейским корпусом.

Среди трофеев, переданных нам Елачичем, было семнадцать знамен и два штандарта. Их маршал Ожеро, по обычаю, немедленно отослал императору в сопровождении двух адъютантов. Для выполнения этой миссии маршал назначил эскадронного командира Масси и меня. Мы выехали вечером того же дня в добротном шарабане, впереди которого ехал фургон со знаменами под охраной сержанта. Мы ехали в Вену через Кемптен, Мюнхен, Линц, и Сент-Полтен. В нескольких лье от последнего, проезжая вдоль берега Дуная, мы любовались прекрасным Мелькским аббатством -- одним из богатейших в мире. В этом самом месте четырьмя годами спустя я совершу самый яркий подвиг за всю мою военную карьеру. Это произойдет на глазах у императора, и я заслужу его одобрение. Вы услышите об этом, когда речь пойдет о кампании 1809 года. Но не будем опреждать события.


(Продолжение следует)

Перевод: Катя Ростова, Янус Невстpуев.


Полные мемуары де Марбо на английском языке


Истоpический музей:
[Индекс] [Новости] [Кто такие гусаpы?] [Мундиpы] [Галерея славы] [Гусары в войнах] [Гусары в искусстве] [Ссылки] [Контакты]

Наверх


Реклама в Интернет