День выдался на редкость радостным и ярким, хотя мороз стоял довольно-таки крепкий. Но ясность и голубизна неба придавали Даниловскому Острогу невъебенно фантастический вид, и даже в рудниках становилось светлее и как-будто теплее. Начальник охраны - отставной поручик, получивший повышение и отставку одновременно, после того как был ранен в Отечественную войну, человек вечно брюзжащий и пьяный - сидел в горнице и глядел на свое хозяйство в окошко. Его внимание привлекла группа мужиков, присевших с цигарочками на завалинке и, по всем признакам, ведущих заумную беседу.

"Потапыч," - крикнул поручик одному из охранников, - "Посмотри, что там за пиздеж развели эти олухи, дык весь день же можна так прокукарекать, хуем баклуши долбя, а работать хто будет, Монастырский?" Не закончив до конца фразу (можно даже с уверенностью сказать - поперхнувшись своей фамилией), поручик закашлялся и полез за сивухой под стол. Бадья оказалась пустой как вся его жизнь, и он, взглянув на бадью еще раз для проформы, грязно выругался.

Потапыч ушел, и через минуту Монастырский уже видел его в толпе мужиков, раздающего команды. Делал он это как-то вяло и добродушно, видимо и на него подействовал этот ясный февральский денек. Мужики все никак не расходились, а один из них по всем признакам пытался что-то втирать простоватому Потапычу, и между ними даже разгорелся спор, но не громкий такой спор с кулаками и пиздюлями, а спокойно-методичный, присущий русскому мужику, когда он трезвый и беззаботный.

Такой поворот дел никак не устраивал поручика и, оторвав наконец-то жопу свою от скамьи да накинув старый китель, он направился во двор. "Что ж вы мне тут политику развели, мать вашу так, " - встретил он кивки мужичков, - "Вам тут острог, али городская дума? А ты, голубчик (сие обращалось к мужику, спорившему с Потапычем) пойди-ка посиди в подвале денек." И Монастырский цыкнул на Потапыча, чтобы тот приступил к исполнению. Глубоко вздохнувший Потапыч схватил мужичка за шкирку и, причитая "Эх ты, жопа, с постоянным хером, и надо было тебе разводить эти приебени средь бела дня?", потащил его в направлении гауптвахты.

- Как тя звать-то, милай? - спросил его спокойно мужичок.

- Потапыч, знать, а ты-то хто будешь, философ?

- Знамо кто, Евсеич. Меня тута всякий уголовник знает. Благо пятый годок пошел, как поселился в этом вашем Эдене, етить вас так. Так вот обычно и бывает - барин напьется, а Евсеич виноват...

С такими речами они дошли до перекошеного здания, торчащего что чирей на лысине посреди лагеря, и Потапыч, вздохнув еще разок, взашей затолкал Евсеича в камеру, запер амбарный замок и огляделся. "Вот ведь, ляпота. И никаких над нами хуев и нету, и жопа-то она не мне, она Евсеичу в печенках засела, а мне-то, поди, похуй. Еще десяток лет служить осталось, а там - женюсь на Матрене (она, поди, в девках-то засиделась), коровой обзаведусь, детями... Ебать-колотить!!!" Последняя фраза, впрочем, относилась к тому факту, что задумавшийся Потапыч влетел по уши в сугроб и теперь отплевывался от снега как вебрлюд после песчанного шторма. "Однако ж," - подумалось ему, - "Ведь-таки жопа." Но больше уже ничего не думалось, поскольку устал переваривать все сказанное и услышанное за день. А ведь сколько еще умного и поучительного могло прийти в его незатейливую голову в этот день!

Когда Потапыч наконец дошел до своего поста, солнце начинало садиться, а Монастырский сидел как-то необычно строго и трезво у стола, положив голову на обе ладони. Взглянув на охранника, поручик машинально пошарил под столом и как всегда ни хера не обнаружил. "Однако, на кой хрен им наш острог понадобился? Проверки какие-то из Санкт-Петербурга, депеши срочные. И это в феврале-то?," - шептал он, все еще не обращая внимание на окружающее пространство.

Через неделю и вправду приехала проверка. Некий Князь Дергалов собственной персоной - ревизор от Третьего Управления - с кучей полковников и капитанов. На этот раз Сибирь погодой не радовала, и офицерам не было весело от увиденного. Встретил их Монастырский в мундире, но небритый? и сивухой несло аж от ворот. Не понравился он Князю сразу, а присмотревшись к обрубку правой руки поручика, Дергалов аж вздрогнул от неприязни. "Заебло," - с грустью подумал он.

Да еще и слухи ходили, что пара заключенных сбежала накануне зимы, а найти их так и не сумели, да и вообще не были уверены, где их искать, да и были ли они вообще когда-либо в остроге. В общем, Монастырский проштрафился, и князь с удовольствием воспользовался обстоятельствами. Поручик был отправлен на денек в тот же чулан, где уже неделю мыкался Евсеич.

Правда, бывший служивый, а ныне заключенный с многолетним стажем особо и не мыкался, а тянул в обе ноздри махру, предаваясь своим собственным мыслям. Монастырский, оскорбленный в своих лучших чувствах на такую несправедливость, пнул мужичка сапогом и начал бродить из угла в угол.

- Успокоились бы вы, господин хороший, а то же нерва-то одна, а жить-та еще ой как долго. Эдак же и не станет нервы, а без нее человек - и не человек вовсе, а так, мешок с говном.

- Пошел на хуй, дед, - злобно огрызнулся поручик.

- Экий вы быстрый, на хуй, видите ль. Вона руку-то потеряли гдей-то, а не торопиться так и не научились. И дрочить, опять же, нечем, дык и сперьм в мозги пиздячит, окаянная. А чего ж на него ходить-то? Хуй-то он вона где, - и Евсеич провел широкую дугу над головой, - С него и толку-то ни хуя, да никуды ж не денешься!..

И старик завел свою излюбленную рассказку про хер и жопу и ихний круговорот на белом свете. Постепенно и поручик втянулся в мысли Евсеича, присел рядышком, даже где-то поддакивать начал. А потом запели они вместе Ямщика, и звуки их голосов разлетались над ночным острогом, пугая сов, и разгоняя шакалов за десятки верст от лагеря.

С утречка, едва забрезжил рассвет, поручик привстал с соломы, на которой уснул накануне, вспомнил вчерашний день, но уже не матерился, не рычал, а лишь с усмешкой вспоминал приключившуюся несправедливость.

- А потешь-ка ты меня, Евсеич, глубокой мыслею, - промолвил он невзначай и удивился как перекосило морду до того добродушного мужичка.

- Да пошли вы все на хуй, мыслями вас тешить, - завопил Евсеич и вцепился в глотку Монастырскому...