Реклама в Интернет | "Все Кулички"

ТЫСЯЧА И ОДНА НОЧЬ

Содержание

Сказка о Нур-ад-дине и Мариам-кушачнице


     Рассказывают также, - начала новую сказку Шахразада, - что был в древние времена и минувшие века и годы один человек - купец, в земле египетской, по имени Тадж-ад-дин, и был он из числа великих купцов и людей верных и благородных, но только он увлекался путешествиями во все страны и любил ездить по степям, пустыням, равнинам и кручам, и морским островам, ища дирхема и динара. И были у него рабы, невольники, слуги и рабыни, и долго подвергал он себя опасностям, и терпел он в путешествиях то, от чего седыми станут малые дети, и был он среди купцов того времени богаче всех деньгами и прекраснее всех речами. Он обладал конями, и мулами, и верблюдами, двугорбыми и одногорбыми, и были у него кули, мешки и товары, и деньги, и материи бесподобные - свертки тканей из Химса, баальбекские одежды, куски шелкового полотна, одеяния из Мерва, отрезы индийской материи, багдадские воротники, магрибинские бурнусы, турецкие невольники, абиссинские слуги, румские рабыни и египетские прислужники, и были мешки для его поклажи - шелковые, так как у него было много денег. И был он редкостно красив, с гибкими движениями и, изгибаясь, вызывал желание, как сказал о нем кто-то из описывающих его:
     О, вот купец! Я видел - влюбленные
     Сражались все из-за него в битве.
     И молвил он: "Чего народ тут шумит?"
     И молвил я: "Из-за тебя, купчик!"
     А другой сказал, описывая его, и отличился, и выразил о нем желаемое:
     О, вот купец! Для близости он пришел,
     И взорами смутил он мне сердце.
     И молвил он: "Чего ты смущаешься?"
     И молвил я: "Из-за тебя, купчик!"
     И был у этого купца ребенок мужского пола по имени Али Нур-ад-дин, и был он подобен луне, когда она становится полной в четырнадцатую ночь месяца, редкостно красивый и прекрасный, изящный в стройности и соразмерности. И в один из дней этот мальчик сел, по обычаю, в лавке своего отца, чтобы продавать и покупать, брать и отдавать, и окружили его сыновья купцов, и стал он между ними подобен луне средь звезд, с блистающим лбом, румяными щеками, молодым пушком и телом, точно мрамор, как сказал о нем поэт:
     "Опиши нас!" - рек красавец.
     Молвил я: "Ты лучше всех!"
     И сказал я слово кратко:
     "Все прекрасно, знай, в тебе!"
     А также сказал о нем один из описывающих его:
     Вот родинка на поле его ланиты,
     Как точка амбры на мраморной тарелке.
     А взоров его меч тому вещает:
     "Аллах велик!" - кто страсти не послушен.
     И сыновья купцов пригласили его и сказали: "О Сиди Нур-ад-дин, мы хотим сегодня погулять с тобой в такомто саду". И юноша ответил: "Я только спрошусь у отца: я могу пойти лишь с его позволения". И когда они разговаривали, вдруг пришел его отец, Тадж-ад-дин, и его сын посмотрел на него и сказал: "О батюшка, дети купцов приглашают меня погулять с ними в таком-то саду. Позволишь ли ты мне это?" - "Да, о дитя мое", - ответил Тадж-ад-дин. И затем он дал сыну немного денег и сказал: "Отправляйся с ними".
     И дети купцов сели на ослов и мулов, и Нур-ад-дин тоже сел на мула и отправился с ними в сад, где было все, что желательно душе и услаждает очи. Там были высокие колонны и строения, уходящие ввысь, и были у сада сводчатые ворота, подобные портику во дворце, и лазоревые ворота, подобные вратам райских садов, привратника которых звали Ридван, а над ними было сто палок с виноградными лозами всевозможных цветов: красных, подобных кораллам, черных, точно носы негров, и белых, как голубиные яйца. И были там сливы, гранаты и груши, абрикосы и яблоки - все это разных родов и разнообразных цветов, купами и отдельно..."
     И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Восемьсот шестьдесят четвертая ночь


     Когда же настала восемьсот шестьдесят четвертая ночь, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что дети купцов, войдя в сад, увидели в нем полностью все, чего желают уста и язык, и нашли там и разноцветный виноград, кучами и отдельно, как сказал о нем поэт:
     Виноград вот, а вкус его - вкус напитка,
     Цветом мрачен и ворону он подобен.
     Средь листвы своей вырос он, и ты видишь -
     Пальцам женщин подобен он в темной краске.
     И сказал о нем также другой поэт:
     Вот лозы - с палочек своих свисая,
     Они меня напомнят худобою.
     Напомнят они мед и воду в кружке
     И, бывши суслом, обратятся в вина.
     И потом юноши пришли к беседке в саду и увидели Ридвана, привратника сада, который сидел в этой беседке, точно он, Ридван, - страж райских садов. И они увидели, что на этой беседке написаны такие стихи:
     Аллах, напои тот сад, где кисти свисают вниз,
     И ветки, упившись сильно, с ними склоняются.
     Когда ж заплясать заставит ветки рука ветров"
     Украсит их дождь с небес жемчужными точками.
     А внутри беседки они увидели такие написанные стихи:
     Войдем с тобой, приятель, в прекрасный сад -
     Заботы ржу снять сможет он с сердца нам.
     Там ветерок, идя, запинается,
     И все цветы в руках улыбаются.
     И были в этом саду плоды разнообразные и птицы всех родов и цветов: вяхири, соловьи, певчие куропатки, горлинки и голуби, что воркуют на ветвях, а в каналах его была вода текучая, и блистали эти потоки цветами и плодами услаждающими, подобно тому, как сказал поэт:
     Ветерок в ветвях пролетел его, и сходство есть
     В них с красавицей, что в одежде пышной качается.
     А ручьи его нам мечи напомнят, коль вынут их
     Руки витязей из теснины ножен, хранящих их.
     И также сказал о нем поэт:
     Под ветвями струй протянулся ток, и вечно он
     Отражает образ прекрасный их в глубине своей.
     Но, смекнувши, ветер из ревности полетел к ветвям,
     И сейчас же их от сближения отклонил он с ним.
     А на деревьях в этом саду было каждого плода по паре, и были в нем гранаты, похожие на кайраванские шарики, как сказал поэт и отличился:
     Вот гранаты с тончайшей кожей; сходны
     С грудями девы, выступят коль округло.
     Когда очистишь их, они покажут
     Нам яхонты, смущающие рассудок.
     А также сказал о них поэт:
     О круглая! Всякому, кто к ней в глубину проник,
     Покажет она рубины в складках из Абкара.
     Гранат! Я его сравнил, когда увидал его
     С грудями невинных дев иль с мраморным куполом.
     Больного в нем исцеленье, здравие для него,
     О нем изречение пророка пречистого.
     О нем говорит Аллах - высоко возвышен он! -
     Слова столь глубокие в писанье начертанном.
     И были в этом саду яблоки - сахарные, мускусные и даманийские, ошеломляющие взор, как сказал о них поэт:
     Вот яблоко двух цветов - напомнит смотрящему
     Любимого с любящим ланиты, что встретились.
     На ветке они блестят, в чудесном несходные.
     Один из них темен, а другой - в нем сияние.
     Обнялись они, и вдруг доносчик их испугал:
     Один покраснел, смутясь, другой побледнел в тоске.
     И были в этом саду абрикосы, миндальные и камфарные, из Гиляна и Айн-Таба, и сказал о них поэт:
     Вот абрикос миндальный - как влюбленный он,
     Когда пришел любимый и смутил его.
     А влюбленного в нем довольно качеств, поистине:
     Лицом он желт, и разбито сердце всегда его.
     И сказал о них другой и отличился:
     Взгляни на абрикос ты: цветы его -
     Сады, чей блеск глаза людей радует.
     Как яркие светила, блестят они,
     Гордятся ветки блеском их средь листвы.
     И были в этом саду сливы, вишни и виноград, исцеляющий больного от недугов и отводящий от головы желчь и головокружение, а смоквы на ветвях - красные и зеленые - смущали разум и взоры, как сказал о них поэт:
     И мнится, что смоквы, когда видно в них белое
     И вместе зеленое среди листвы дерева, -
     То румов сыны на вышках грозных дворцов стоят,
     Когда опустилась ночь, и настороже они.
     А другой сказал и отличился:
     Привет наш смоквам, что пришли
     На блюде в ровных кучках к нам,
     Подобны скатерти они,
     Что свернута, хоть нет колец.
     А другой сказал и отличился:
     Насладись же смоквой, прекрасной вкусом, одетою
     Дивной прелестью и сближающей внешность с сущностью.
     Вкушая их, когда ты их попробуешь,
     Ты ромашки запах, вкус сахара почувствуешь
     Когда же на подносы высыпают их,
     Ты шарам из шелка зеленого уподобишь их.
     А как прекрасны стихи кого-то из поэтов:
     Сказали они (а любит сердце мое вкушать
     Другие плоды, не те, что им так приятны):
     "Скажи, почему ты любишь смокву?" И молвил я:
     "Один любит смоквы, а другой - сикоморы".
     Но еще лучше слова другого:
     Мне нравится смоква лучше всяких других плодов,
     Доспеет когда, листвой обвившись блестящей.
     Она -как молящийся, а тучи над ним дождят,
     И льют своих слез струи, страшатся Аллаха.
     И были в этом саду груши - тирские, алеппские и румские, разнообразных цветов, росшие купами и отдельно..."
     И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Восемьсот шестьдесят пятая ночь


     Когда же настала восемьсот шестьдесят пятая ночь, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что сыновья купцов, когда пришли в сад, увидали там плоды, которые мы упомянули, и нашли груши тирские, алеппские и румские, разнообразных цветов, росшие купами и отдельно, желтые и зеленые, ошеломляющие взор. И поэт сказал о них:
     Порадуйся же груше ты! Цвет ее
     Подобен цвету любящих - бледен он.
     Сочтешь ее за деву в плаще ее,
     Лицо свое завесой закрывшую.
     И были в этом саду султанийские персики разнообразных цветов, желтые и красные, как сказал о них поэт:
     И кажется, что персики в их саду,
     Когда румянцем ярким покроются,
     Подобны ядрам золота желтого,
     Которых кровью алой покрасили.
     И был в этом саду зеленый миндаль, очень сладкий, похожий на сердцевину пальмы, а косточка его - под тремя одеждами, творением владыки одаряющего, как сказал поэт:
     Одежды есть три на теле нежном и сладостном,
     Различен их вид - они владыкой так созданы.
     Грозят они смертью телу ночью и каждый день,
     Хотя заключенный в них и не совершил греха.
     А другой сказал и отличился:
     Миндаль ты не видишь разве, коли средь ветвей
     Покажет его рука закутавшейся?
     Очистив его, мы видим сердце его -
     С жемчужиной оно схоже в раковине.
     Но еще лучше сказал другой:
     Зеленый как красив миндаль!
     Ведь самый меньший руку нам
     Наполнит! Волоски на нем -
     Как безбородого пушок.
     А сердце миндаля найдешь
     И парным и единым ты.
     И как жемчужина оно,
     Что в изумруд заключена.
     А другой сказал и отличился:
     Подобного глаза мои не видели
     Миндалю красой, как распустятся цветы на нем.
     Голова его сединой сверкает блестящею,
     Когда вырос он, а пушок его еще зелен все.
     И был в этом саду боярышник разнообразной окраски, купами и отдельно, и сказал о нем кто-то из описывавших такие стихи:
     Взгляни на боярышник, на ветках нанизанный,
     Чванливо, как абрикос, гордится он на сучках.
     И кажется желтизна его смотрящим подобною
     Бубенчикам, вылитым из яркого золота.
     А другой сказал и отличился:
     Вот сидра дерево блещет
     Красой иной каждодневно,
     И ягоды между листьев,
     Когда предстанут пред взором, -
     Бубенчики золотые,
     Повешенные на ветках.
     И были в этом саду померанцы, подобные калгану, и сказал о них поэт, от любви обезумевший:
     Он красен, в ладонь размером, горд в красоте своей,
     Снаружи его огонь, а внутренность - чистый снег,
     Но дивным сочту я снег, не тающий близ огня,
     И дивным сочту огонь, в котором нет пламени.
     А кто-то сказал и отличился"
     Вот дерево померанца. Мнится, плоды его,
     Предстанут когда они глазам проницательных, -
     Ланиты прекрасных жен, убравшихся для красы
     В дни праздника и одетых в платья парчовые.
     А другой сказал и отличился;
     Скажу - померанцев рощи, веет коль ветерок
     И ветви под тяжестью плодов изогнулись,
     Подобны щекам, красой блестящим, когда в часы
     Привета приблизились к ним щеки другие,
     А другой сказал и отличился:
     Оленя попросили мы: "Опиши
     Ты этот сад и в нем померанцы нам".
     И молвил он: "Ваш сад - мой лик, а сорвал
     Кто померанец, тот сорвал жар огня".
     И были в этом саду лимоны, цветом подобные золоту, и спустились они с высочайшего места и свешиваются на ветвях, подобные слиткам золота, и сказал о них порт, безумно влюбленный:
     Не видишь ли рощи ты лимонной, что вся в плодах?
     Склонились когда, страшна им гибель грозящая.
     И кажется нам, когда пронесся в них ветерок,
     Что ветви нагружены тростями из золота "
     И были в этом саду лимоны с толстой кожей, спускавшиеся с ветвей своих, точно груди девушек, подобных газелям, и был в них предел желания, как сказал о них и отличился поэт:
     Прекрасный я увидал лимон средь садов сейчас.
     На ветках зеленых, - с девы станом сравню я их.
     Когда наклоняет ветер плод, он склоняется,
     Как мячик из золота на палке смарагдовой.
     И были в этом саду сладкие лимоны с прекрасным запахом, подобные куриным яйцам; и желтизна их - украшение плодов, а запах их несется к срывающему, как сказал кто-то из описывающих:
     Не видишь ли лимон - когда явится,
     Влечет к себе все очи сияньем
     И кажется куриным яйцом он нам,
     Испачканным рукою в шафране
     И были в этом саду всякие плоды, цветы и зелень и благовонные растения - жасмин, бирючина, перец, лаванда и роза, во всевозможных видах своих, и баранья трава, и мирта, и все цветы полностью, всяких сортов. И это был сад несравненный, и казался он смотрящему уголком райских садов: когда входил в него больной, он выходил оттуда, как ярый лев. И не в силах описать его язык, таковы его чудеса и диковинки, которые найдутся только в райских садах; да и как же нет, если имя его привратника - Ридван! Но все же между этими двумя садами - различие.
     И когда дети купцов погуляли по саду, они сели, погуляв и походив, под одним из портиков в саду и посадили Нур-ад-дина посредине портика..."
     И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Восемьсот шестьдесят шестая ночь


     Когда же настала восемьсот шестьдесят шестая ночь, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что сыновья купцов, когда сели под портиком, посадили Нур-ад-дина посредине портика на ковре из вышитой кожи, и он облокотился на подушку, набитую перьями страусов, верх которой был из беличьего меха, и ему подали веер из перьев страуса, на котором были написаны такие стихи:
     Вот веер навевает ароматы,
     Подобные духам, в минуту счастья.
     Всегда ведет тот благовонный запах
     К лицу того, кто славен, благороден.
     А потом юноши сняли бывшие на них тюрбаны и одежды и сели, и начали разговаривать и беседовать, соединяя друг с другом концы слов, и каждый из них вглядывался в Нур-ад-дина и смотрел на красоту его облика. И когда они спокойно просидели некоторое время, приблизился к ним черный раб, на голове которого была кожаная скатерть для кушанья, уставленная сосудами из хрусталя, так как один из сыновей купцов наказал перед уходом в сад своим домашним, чтобы они прислали ее. И было на этой скатерти то, что бегает, и летает, и плавает в морях, - ката, перепелки, птенцы голубей и ягнята и наилучшая рыба. И когда эту скатерть положили перед юношами, они подошли к ней и поели вдоволь, и, окончив есть, они поднялись от трапезы и вымыли руки чистой водой и мылом, надушенным мускусом, а потом обсушили руки платками, шитыми шелком и золотыми нитками. И они подали Нур-ад-дину платок, обшитый каймой червонного золота, и он вытер руки, а потом принесли кофе, и юноши выпили сколько кому требовалось и сели за беседу.
     И вдруг садовник того сада ушел и вернулся с корзинкой, полной роз, и спросил: "Что вы скажете, господа паши, о цветах?" И кто-то из сыновей купцов сказал: "В них нет дурного, особенно в розах, от них не отказываются". - "Да, - ответил садовник, - но у нас в обычае давать розы только за стихи под вино, и тот, кто хочет их взять, пусть скажет какие-нибудь стихи, подходящие к месту". А сыновей купцов было десять человек, и один из них сказал: "Хорошо! Дай мне, и я скажу тебе стихи, подходящие к месту". И садовник дал ему пучок роз, и юноша взял его и произнес такие стихи:
     "Для роз у меня есть место,
     Они не наскучат вечно.
     Все прочие цветы - войско,
     Они же - эмир преславный.
     Как нет его, так гордятся,
     Но явится - и смирятся".
     Потом садовник подал пучок роз второму, и тот взял его и произнес такое двустишие:
     "Вот тебе роза, о мой господин,
     Мускус напомнит дыханье ее.
     То дева - влюбленный ее увидал,
     И быстро закрылась она рукавом".
     И потом садовник подал пучок роз третьему, и тот взял его и произнес такое двустишие:
     "Прекрасные розы! Сердце счастливо, видя их,
     А запах напомнит нам о недде хорошем.
     И обняли ветки их с восторгом своей листвой,
     И словно целуют их уста неразлучно".
     Потом садовник подал пучок роз четвертому, и тот взял его и произнес такое двустишие:
     "Не видишь ли роз куста, в котором явились нам
     Столь дивные чудеса, на ветках висящие?
     Они - как бы яхонты, везде окруженные
     Кольцом изумрудов, с ярким золотом смешанных".
     Потом садовник подал пучок роз пятому, и тот взял его и произнес такое двустишие:
     "Изумруда ветви плоды несут, и видимы
     Плоды на них, как слитки золотые.
     И как будто капли, что падают с листвы ветвей, -
     То слезы томных глаз, когда заплачут".
     Потом садовник подал пучок роз шестому, и тот взял его и произнес такое двустишие:
     "О роза-все дивные красоты в ней собраны,
     И в ней заключил Аллах тончайшие тайны.
     Подобна она щекам возлюбленного, когда
     Отметил их любящий при встрече динаром".
     Потом садовник подал пучок роз седьмому, и тот взял его и произнес такое двустишие:
     "Вопрошал я: "Чего ты колешься, роза?
     Кто коснется шипов твоих, тут же ранен".
     Отвечала: "Цветов ряды - мое войско,
     Я султан их и бьюсь шипом, как оружьем".
     Потом садовник подал пучок роз восьмому, и тот взял его и произнес такое двустишие:
     "Аллах, храни розу, что стала желта,
     Прекрасна, цветиста и злато напомнит,
     И ветви храни, что родили ее
     И нам принесли ее желтые солнца".
     Потом садовник подал пучок роз девятому, и тот взял его и произнес такое двустишие:
     "Желтых роз кусты - влечет всегда прелесть их
     К сердцу любящих ликованье и радости.
     Диво дивное этот малый кустик - напоен он
     Серебром текучим, и золото принес он нам".
     Потом садовник подал пучок роз десятому, и тот взял его и произнес такое двустишие:
     "Ты видишь ли, как войско роз гордится
     И желтыми и красными цветами?
     Для розы и шипов найду сравненье:
     То щит златой, и в нем смарагда стрелы".
     И когда розы оказались в руках юношей, садовник принес скатерть для вина и поставил между ними фарфоровую миску, расписанную ярким золотом, и произнес такие два стиха:
     "Возвещает заря нам свет, напои же
     Вином старым, что делает неразумным,
     Я не знаю - прозрачна так эта влага, -
     В чаше ль вижу ее, иль чашу в ней вижу"
     Потом садовник этого сада наполнил и выпил, и черед сменялся, пока не дошел до Нур-ад-дина, сына купца Тадж-ад-дина. И садовник наполнил чашу и подал ее Нур-ад-дину, и тот сказал: "Ты знаешь, что это вещь, которой я не знаю, и я никогда не пил этого, так как в нем великое прегрешенье и запретил его в своей книге всевластный владыка". - "О господин мой Нур-ад-дин, - сказал садовник сада, - если ты не стал пить вино только из-за прегрешения, то ведь Аллах (слава ему и величие!) великодушен, кроток, всепрощающ и милостив и прощает великий грех. Его милость вмещает все, и да помилует Аллах кого-то из поэтов, который сказал:
     Каким хочешь будь - Аллах поистине милостив,
     И коль согрешишь, с тобой не будет дурного.
     Лишь два есть греха, и к ним вовек ты не подходи;
     Приданье товарищей и к людям жестокость".
     А потом один из сыновей купцов сказал: "Заклинаю тебя жизнью, о господин мой Нур-ад-дин, выпей этот кубок!" И подошел другой юноша и стал заклинать его разводом, и другой встал перед ним на ноги, и Нур-аддин застыдился и взял у садовника кубок и отпил из него глоток, но выплюнул его и воскликнул: "Оно горькое!" И садовник сказал ему: "О господин мой Нур-ад-дин, не будь оно горьким, в нем не было бы этих полезных свойств. Разве ты не знаешь, что все сладкое, что едят для лечения, кажется вкушающему горьким, а в этом вине - многие полезные свойства и в числе их то, что оно переваривает пищу, прогоняет огорчение и заботу, прекращает ветры, просветляет кровь, очищает цвет лица и оживляет тело. Оно делает труса храбрым и усиливает решимость человека к совокуплению, и если бы мы упомянули все его полезные свойства, изложение, право, бы Затянулось. А кто-то из поэтов сказал:
     Я пил и прощением Аллаха был окружен,
     Недуги свои лечил я, чашу держа у губ.
     Смутили меня - я знал греховность вина давно -
     Аллаха слова, что в нем полезное для людей".
     Потом садовник, в тот же час и минуту, поднялся на ноги и, открыв одну из кладовых под этим портиком, вынул оттуда голову очищенного сахару и, отломив от нее большой кусок, положил его в кубок Нур-ад-дина и сказал: "О господин мой, если ты боишься пить вино из-за горечи, выпей его сейчас, - оно стало сладким". И Нур-ад-дин взял кубок и выпил его, а потом чашу наполнил один из детей купцов и сказал: "О господин мой Нур-ад-дин, я твой раб!" И другой тоже сказал: "Я один из твоих слуг". И поднялся третий и сказал: "Ради моего сердца!" И поднялся еще один и сказал: "Ради Аллаха, о господин мой Нур-ад-дин, залечи мое сердце". И все десять сыновей купцов не отставали от Нур-ад-дина, пока не заставили его выпить десять кубков - каждый по кубку.
     А нутро у Нур-ад-дина было девственное - он никогда не пил вина раньше этого часа - и вино закружилось у него в мозгу, и опьяненье его усилилось. И он поднялся на ноги (а язык его отяжелел, и речь его стала непонятной) и воскликнул: "О люди, клянусь Аллахом, вы прекрасны и ваши слова прекрасны, и это место прекрасно, но только в нем недостает хорошей музыки. Ведь сказал об этом поэт такие два стиха:
     Пусти его вкруг в большой и малой чаше,
     Бери его из рук луны лучистой.
     Не пей же ты без музыки - я видел,
     Что даже конь не может пить без свиста".
     И тогда поднялся юноша, хозяин сада, и, сев на мула из мулов детей купцов, скрылся куда-то и вернулся. И с ним была каирская девушка, подобная свежему курдюку, или чистому серебру, или динару в фарфоровой миске, или газели в пустыне, и лицо ее смущало сияющее солнце: с чарующими глазами, бровями, как изогнутый лук, розовыми щеками, жемчужными зубами, сахарными устами и томными очами; с грудью, как слоновая кость, втянутым животом со свитыми складками, ягодицами, как набитые подушки, и бедрами, как сирийские таблицы, а между ними была вещь, подобная кошельку, завернутому в кусок полотна. И поэт сказал о ней такие стихи:
     И если б она явилась вдруг многобожникам,
     Сочли бы ее лицо владыкой, не идолом.
     А если монаху на востоке явилась бы,
     Оставил бы он восток, пошел бы на запад оп.
     А если бы в море вдруг соленое плюнула,
     То стала б вода морская от слюны сладкою.
     А другой сказал такие стихи:
     Прекраснее месяца, глаза насурьмив, она,
     Как лань, что поймала львят, расставивши сети,
     Ее осенила ночь в прекрасных кудрях ее
     Палаткою из волос, без кольев стоящей.
     На розах щеки ее огонь разжигается
     Душою расплавленной влюбленных и сердцем,
     Когда бы красавицы времен ее видели,
     То встали б и крикнули: "Пришедшая лучше!"
     А как прекрасны слова кого-то из портов:
     Три вещи мешают посетить нас красавице -
     Страшны соглядатаи и злые завистники:
     Сияние лба ее, ее украшений звон
     И амбры прекрасной залах в складках одежд се.
     Допустим, что лоб закрыть она б рукавом могла
     И снять украшения, но как же ей с потом быть?
     И эта девушка была подобна луне, когда она становится полной в четырнадцатую ночь, и было на ней синее платье и зеленое покрывало над блистающим лбом, и ошеломляла она умы и смущала обладателей разума..."
     И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Восемьсот шестьдесят седьмая ночь


     Когда же настала восемьсот шестьдесят седьмая ночь, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что садовник того сада привел юношам девушку, о которой мы говорили, что она до предела красива, прелестна, стройна станом и соразмерна, и как будто о ней хотел сказать поэт:
     Вот явилась в плаще она голубом к нам,
     Он лазурным, как неба цвет, мне казался.
     И, всмотревшись, увидел я в той же одежде
     Месяц летний, сияющий зимней ночью.
     А как прекрасны и превосходны слова другого:
     Плащом закрывшись, пришла она. Я сказал: "Открой
     Нам лицо твое, светоносный месяц, блестящее".
     Она молвила: "Я боюсь позора!" Сказал я: "Брось!
     Переменами дней изменчивых не смущайся ты!"
     Красоты покров подняла она с ланит своих,
     И хрусталь закапал на яхонты горящие.
     И решил коснуться устами я щеки ее,
     Чтоб тягаться с ней в день собрания мне не выпало
     И чтоб первыми среди любящих оказались мы,
     Кто на суд пришел в воскресенья день к богу вышнему.
     И тогда скажу я: "Продли расчет и заставь стоять
     Ты подольше нас, чтоб продлился взгляд на любимую!"
     И юноша-садовник сказал девушке: "Знай, о владычица красавиц и всех блистающих звезд, что мы пожевали твоего прихода в это место только для того, чтобы ты развлекала этого юношу, прекрасного чертами, господина моего Нур-ад-дина. И он не приходил к нам в это место раньше сегодняшнего дня". - "О, если бы ты мне сказал об этом раньше, чтобы я принесла то, что у меня есть!" - воскликнула девушка. "О госпожа, я схожу и принесу тебе это", - сказал садовник. И девушка молвила: "Делай как тебе вздумалось!" - "Дай мне что-нибудь, как знак", - сказал садовник. И девушка дала ему платок.
     И тогда садовник быстро ушел и отсутствовал некоторое время, а потом вернулся, неся зеленый мешок из гладкого шелка, с двумя золотыми подвесками. И девушка взяла мешок у садовника и развязала его и вытряхнула, и из него выпало тридцать два кусочка дерева, и девушка стала вкладывать кусочки один в другой, мужские в женские и женские в мужские, и, обнажив кисти рук, поставила дерево прямо, и превратилось оно в лютню, полированную, натертую, изделие индийцев. И девушка склонилась над ней, как мать склоняется над ребенком, и пощекотала ее пальцами руки, и лютня застонала, и зазвенела, и затосковала по прежним местам, и вспомнила она виды, что напоили се, и землю, на которой она выросла и воспиталась. И вспомнила она плотников, которые ее вырубили, и лакировщиков, что покрыли ее лаком, и купцов, которые ее доставили, и корабли, что везли ее, и возвысила голос, и закричала, и стала рыдать, и запричитала, и казалось, что девушка спросила ее об этом, и она ответила языком обстоятельств, произнося такие стихи:
     "Была прежде деревом, пристанищем соловьев,
     И ветви я с ними наклоняла свои в тоске.
     Они на мне плакали, я плач их переняла,
     И тайну мою тот плач теперь сделал явною.
     Безвинно меня свалил на землю рубящий лес,
     И сделал меня он лютней стройной, как видите.
     Но только удар о струны пальцев вещает всем,
     Что страстию я убита, ею пытаема.
     И знай, из-за этого все гости застольные,
     Услышав мой плач, пьянеют, в страсти безумствуют.
     И вышний владыка их сердца умягчил ко мне,
     И стали на высшие места возвышать меня,
     Мой стан обнимает та, кто выше других красой,
     Газель черноглазая с истомными взорами.
     И пусть Аллах бдительный нас с нею не разлучит,
     И пусть не живет влюбленный, милых бросающий".
     И потом девушка немного помолчала, и положила лютню на колени, и склонилась над ней, как мать склоняется над ребенком. И потом она ударила по струнам на много ладов, и вернулась к первому ладу, и произнесла такие стихи:
     "О, если б влюбленного, свернув, посетили,
     То тяжесть с него любви они бы сложили.
     И вот соловей в кустах с ним перекликается,
     Как будто влюбленный он, а милый далеко.
     Проснись же и встань - ведь ночь сближения лунная,
     И мнится, в миг близости сияют нам зори,
     Сегодня завистники небрежны, забыв о нас,
     И струны к усладам нас с тобой призывают.
     Не видишь ты, для любви здесь четверо собраны:
     То роза и мирты цвет, гвоздика и ландыш.
     Сегодня для радости собрались здесь четверо:
     Влюбленный, прекрасный друг, динар и напиток.
     Бери же ты счастье в жизни-радости ведь ее
     Исчезнут; останутся лишь слухи и вести".
     И Нур-ад-дин, услышав от девушки эти стихи, посмотрел на нее оком любви и едва мог владеть своей душой от великой к пей склонности, и она тоже, так как она посмотрела на всех собравшихся сыновей купцов и на Нурад-дина и увидела, что он среди них - как луна среди звезд, ибо он был мягок в словах, и изнежен, и совершенен по стройности, соразмерности, блеску и красоте - нежнее ветерка и мягче Таснима, и о нем сказаны такие стихи:
     Поклянусь щекою и уст улыбкой прекрасных я,
     И стрелами глаз, колдовством его оперенными,
     Нежной гибкостью и стрелою взоров клянусь его,
     Белизной чела, чернотой волос поклянуся я,
     И бровями, что прогоняют сон от очей моих,
     И со мной жестоки в запретах и в повелениях;
     Скорпионами, что с виска ползут, поклянусь его,
     И спешат убить они любящих, разлучая с ним;
     Розой щек его и пушка я миртой клянуся вам,
     И кораллом уст и жемчугом зубов его,
     Стройной ветвью стана, плоды принесшей прекрасные.
     То гранат, взрастивший плоды свои на груди его.
     Поклянусь я задом, дрожащим так, коль он движется,
     Иль покоен он, и тонкостью боков его;
     И одежды шелком, и легким нравом клянусь его,
     И всей красой, которой обладает он.
     Веет мускусом от его дыханья прекраснейшим,
     Благовонье ветра напоено ароматом тем,
     И также солнце светящее не сравнится с ним,
     И луна обрезком ногтей его нам кажется..."
     И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Восемьсот шестьдесят восьмая ночь


     Когда же настала восемьсот шестьдесят восьмая ночь, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что когда Нур-ад-дин услышал слова этой девушки и ее стихи, ему понравилась их стройность (а он уже склонился от опьянения), и он начал восхвалять ее, говоря:
     "Лютнистка наклонилась к нам-
     Охмелела вдруг от вина она, -
     И струны молвили ее:
     "Нам речь внушил Аллах, и он..."
     И когда Нур-ад-дин проговорил эти слова и сказал свои нанизанные стихи, девушка посмотрела на него оком любви, и увеличилась ее любовь и страсть к нему. Она удивилась его красоте, прелести, тонкости его стана и соразмерности и, не владея собой, еще раз обняла лютню и произнесла такие стихи:
     "Бранит он меня, когда на него смотрю я,
     Бежит от меня, а дух мой в руках он "держит.
     Он гонит меня, но что со мной - он знает,
     Как будто Аллах поведал ему об этом.
     Я лик его в ладони начертала
     И взору: "Утешайся им!" - сказала:
     Мой глаз ему замены не увидит,
     И сердце мне не даст пред ним терпенья.
     О сердце, из груди тебя я вырву!
     Ведь ты завидуешь, как и другие!
     И как скажу я сердцу: "О, утешься!"
     К нему лишь одному стремится сердце".
     А когда девушка произнесла эти стихи, Нур-ад-дин удивился красоте ее стихотворения, красноречию ее слов, нежности ее выговора и ясности ее языка, и ум его улетел от сильной страсти, тоски и любовного безумия. Он не мог терпеть без нее ни минуты и, наклонившись к ней, прижал ее к груди, и она тоже бросилась к нему и вся оказалась близ него. Она поцеловала его между глаз, а он поцеловал ее в уста, сжав сначала ее стан, и начал играть с нею, целуясь, как клюются голубки. И девушка повернулась к нему и стала делать с ним то же, что он делал с нею, и присутствующие обезумели и поднялись на ноги, и Нур-ад-дин застыдился и снял с нее руку. А потом девушка взяла лютню и, ударив по струнам на много ладов, вернулась к первому ладу и произнесла такие стихи:
     "Вот луна, что меч обнажает век, когда сердится,
     А смотря, она над газелями издевается.
     Вот владыка мой, чьи прелести - войска его,
     И в сражении нам копье напомнит стан его.
     Коль была бы нежность боков его в душе его,
     Не обидел бы он влюбленного, не грешил бы он.
     О жестокость сердца и бока нежность! Не можете ль
     Поменяться местом - туда оттуда сдвинуться?
     О хулитель мой, за любовь к нему будь прощающим!
     Ведь тебе остаться с красой его, и погибнуть мне!"
     И Пур-ад-дин, услышав слова девушки и ее дивно нанизанные стихи, наклонился к ней в восторге, и он не владел умом от сильного удивления. А потом он произнес такие стихи:
     "За солнце ее я счел - она мне привиделась,
     Пожар ее пламени пылает в душе моей.
     Что стоит ей знак подать нам иль нас приветствовать
     Концами прекрасных пальцев и головой кивнуть?
     Увидел он лик ее блестящий, и молвил он,
     Смущенный красой ее, что выше красы самой:
     "Не это ли та, в кого влюблен так безумно ты?
     Поистине, ты прощен!" И молвил я: "Это та,
     Что бросила стрелы глаз в меня и не сжалилась
     Над тем, как унижен я, и сломлен, и одинок".
     И сделался я души лишенным, и я влюблен,
     Рыдаю и плачу я весь день и всю ночь теперь".
     И когда Нур-ад-дин окончил свои стихи, девушка удивилась его красноречию и тонкости и, взяв лютню, ударила по ней самыми лучшими движениями и снова перебрала все напевы, а потом она произнесла такие стихи:
     "Твоего лица поклянусь я жизнью, о жизнь души, -
     Я тебя не брошу, лишусь надежды или не лишусь!
     Коль суров ты будешь, то призрак твой со мной сблизится,
     А уйдешь когда, развлечет меня о тебе мечта.
     О очей моих избегающий! Ведь знаешь ты,
     Что не кто иной, лишь любовь к тебе, теперь мне друг,
     Твои щеки - розы, слюна твоя - вина струя,
     Не захочешь ли подарить мне их здесь в собрании?"
     Нур-ад-дин пришел от декламации девушки в величайший восторг и удивился ей величайшим удивлением, а потом он ответил на ее стихи такими стихами:
     "Едва показала лик мне солнца она в ночи,
     Как скрылся сейчас же полный месяц на небесах,
     Едва лишь явила утра оку чело свое,
     Сейчас же заря стала быстро бледнеть.
     Заимствуй у