Реклама в Интернет | "Все Кулички"

Ганс Христиан Андерсен

ВЕТЕР РАССКАЗЫВАЕТ О ВАЛЬДЕМАРЕ ДО И ЕГО ДОЧЕРЯХ


 
   Пронесется ветер над травой, и по ней пробежит  зыбь,  как  по  воде; 
пронесется над нивою, и она взволнуется, как море. Так танцует ветер.  А 
послушай его рассказы! Он поет их, и голос его звучит по-разному: в лесу 
- так, в слуховых окнах, щелях и трещинах стен - иначе. Видишь,  как  он 
гонит по небу облака, точно стада овец? 
   Слышишь, как он воет в открытых воротах, будто сторож трубит в рог? А 
как странно гудит он в дымоходе, врываясь в камин!  Пламя  вспыхивает  и 
разлетается искрами, озаряя дальние углы комнаты, и сидеть  тут,  слушая 
его, тепло и покойно. Пусть рассказывает только он один! Сказок и  исто- 
рий он знает больше, чем все мы, вместе взятые. Слушай же,  он  начинает 
рассказ! 
   "У-у-уу! Лети дальше!" - это его припев. 
   - На берегу Большого Бельта стоит старый замок  с  толстыми  красными 
стенами, - начал ветер. - Я знаю там каждый камень, я видел их все,  еще 
когда они сидели в стенах замка Марека  Стига.  Замок  снесли,  а  камни 
опять пошли в дело, из них сложили новые стены, новый  замок,  в  другом 
месте - в усадьбе Борребю, он стоит там и поныне. 
   Знавал я и высокородных владельцев и владетельниц замка, много их по- 
колений сменилось на моих глазах. Сейчас я расскажу о  Вальдемаре  До  и 
его дочерях! 
   Высоко держал он свою голову - в нем текла королевская кровь. И  умел 
он не только оленей травить да кубки осушать, а кое-что получше,  а  что 
именно - "поживем-увидим", говаривал он. 
   Супруга его, облаченная в парчовое платье, гордо ступала по блестяще- 
му мозаичному полу. Роскошна была обивка стен, дорого плачено за изящную 
резную мебель. Много золотой и серебряной утвари принесла госпожа в при- 
даное. В погребах хранилось немецкое пиво - пока там вообще чтолибо хра- 
нилось. В конюшнях ржали холеные вороные кони. Богато жили в замке  Вор- 
ребю - пока богатство еще держалось. 
   Были у хозяев и дети, три нежных девушки: Ида, Йоханна и Анна Дортея. 
Я еще помню их имена. 
   Богатые то были люди,  знатные,  родившиеся  и  выросшие  в  роскоши. 
У-у-уу! Лети дальше! - пропел ветер и продолжал свой рассказ: -  Тут  не 
случалось мне видеть, как в других старинных замках, чтобы  высокородная 
госпожа вместе со своими девушками сидела в парадном  зале  за  прялкой. 
Нет, она играла на звучной лютне и пела, да не одни только старые  датс- 
кие песни, а и чужеземные, на других языках. Тут шло гостеванье и  пиро- 
ванье, гости наезжали и из дальних и из ближних  мест,  гремела  музыка, 
звенели бокалы, и даже мне не под силу было их перекрыть! Тут с  блеском 
и треском гуляла спесь, тут были господа, но не было радости. 
   Стоял майский вечер, - продолжал ветер, - я шел с  запада.  Я  видел, 
как разбивались о ютландский берег корабли, я  пронесся  над  вересковой 
пустошью и зеленым лесистым побережьем, я, запыхавшись и отдуваясь, про- 
шумел над островом Фюн и Большим Бельтом и улегся только у  берегов  Зе- 
ландии, близ Борребю, в великолепном дубовом лесу - он был еще цел  тог- 
да. 
   По лесу бродили парни из окрестных деревень и собирали хворост и вет- 
ви, самые крупные и сухие. Они возвращались с ними в селение, складывали 
их в кучи, поджигали и с песнями принимались плясать вокруг. Девушки  не 
отставали от парней. 
   Я лежал смирно, - рассказывал ветер, - и лишь тихонько дул на  ветку, 
положенную самым красивым парнем. Она вспыхнула, вспыхнула ярче всех,  и 
парня назвали королем праздника, а он выбрал себе из  девушек  королеву. 
То-то было веселья и радости - больше, чем в  богатом  господском  замке 
Борребю. 
   Тем временем к замку подъезжала запряженная шестерней золоченая каре- 
та. В ней сидела госпожа и три ее дочери, три нежных,  юных,  прелестных 
цветка: роза, лилия и бледный гиацинт. Сама мать была как пышный тюльпан 
и не отвечала ни на один книксен,  ни  на  один  поклон,  которыми  при- 
ветствовали ее приостановившие игру поселяне. Тюльпан словно боялся сло- 
мать свой хрупкий стебель. 
   "А вы, роза, лилия и бледный гиацинт, - да, я видел их всех троих,  - 
чьими королевами будете вы? - думал я. - Вашим королем будет гордый  ры- 
царь, а то, пожалуй, и принц!" У-у-уу! Лети дальше! Лети дальше! 
   Так вот, карета проехала, и поселяне вновь пустились в пляс.  Госпожа 
совершала летний объезд своих владений - Борребю, Тьеребю, всех  селений 
окрест. 
   А ночью, когда я поднялся, - продолжал ветер, - высокородная  госпожа 
легла, чтобы уже не встать. С нею случилось то, что случается  со  всеми 
людьми, ничего нового. Вальдемар До стоял несколько  минут  серьезный  и 
задумчивый. Гордое дерево гнется, но не ломается, думалось  ему.  Дочери 
плакали, дворня тоже утирала глаза платками. Госпожа До поспешила дальше 
из этого мира, полетел дальше и я! У-у-уу! - сказал ветер. 
   Я вернулся назад - я часто возвращался, - проносясь над островом  Фюн 
и Большим Бельтом, и улегся на морской берег в Борребю, близ  великолеп- 
ного дубового леса. В нем вили себе гнезда орланы, вяхири, синие  вороны 
и даже черные аисты. Стояла ранняя весна. Одни птицы еще сидели  на  яй- 
цах, другие уже вывели птенцов. Ах, как летали, как кричали птичьи стаи! 
В лесу раздавались удары топоров, дубы были обречены на сруб.  Вальдемар 
До собирался построить дорогой корабль - военный  трехпалубный  корабль, 
его обещал купить король. Вот почему валили лес - примету моряков,  при- 
бежище птиц. Летали кругами вспугнутые сорокопуты - их гнезда были разо- 
рены. Орланы и прочие лесные птицы лишались своих жилищ. Они как шальные 
кружили в воздухе, крича от страха и злобы. Я понимал  их.  А  вороны  и 
галки кричали громко и насмешливо: "Крах! Вон из гнезда! Крах! Крах!" 
   Посреди леса, возле артели лесорубов, стояли Вальдемар До и  три  его 
дочери. Все они смеялись над дикими криками птиц,  все,  кроме  младшей, 
Анны Дортеи. Ей было жаль птиц, и когда настал черед полузасохшего дуба, 
на голых ветвях которого ютилось гнездо черного аиста с уже  выведенными 
птенцами, она попросила не рубить дерево, попросила со слезами  на  гла- 
зах, и дуб пощадили ради черного аиста - стоило ли  разговаривать  из-за 
одного дерева! 
   Затем пошла пилка и рубка - строили трехпалубный корабль. Сам  строи- 
тель был незнатного рода, но благородной души человек. Глаза и лоб обли- 
чали в нем ум, и Вальдемар До охотно слушал его рассказы.  Заслушивалась 
их и молоденькая Ида, старшая дочь, которой было пятнадцать лет.  Строи- 
тель же, сооружая корабль для Вальдемара До, строил  воздушный  замок  и 
для себя, в котором он и Ида сидели рядышком, как муж и жена. Так оно  и 
сталось бы, будь его замок с каменными стенами, с валами и рвами, с  ле- 
сом и садом. Только где уж воробью соваться в  танец  журавлей!  Как  ни 
умен был молодой строитель, он все же был бедняк. У-у-уу! Умчался я, ум- 
чался и он - не смел он больше там оставаться, а Ида примирилась со сво- 
ей судьбой, что же ей было делать?.. 
   В конюшнях ржали вороные кони, на них стоило поглядеть, и на них гля- 
дели. Адмирал, посланный самим королем для осмотра и покупки нового  во- 
енного корабля, громко восхищался ретивыми конями. Я хорошо все  слышал, 
ведь я прошел за господами в открытые двери и сыпал им под ноги  золотую 
солому, - рассказывал ветер. - Вальдемар До хотел получить золото, а ад- 
мирал - вороных коней, оттого-то он и нахваливал их. Но его не поняли, и 
дело не сладилось. Корабль как стоял, так и остался  стоять  на  берегу, 
прикрытый досками, - ноев ковчег, которому не суждено было  пуститься  в 
путь. У-у-уу! Лети дальше! Лети дальше! Жалко было смотреть на него! 
   Зимою, когда земля лежала  под  снегом,  плавучие  льды  забили  весь 
Бельт, а я нагонял их на берег, - говорил ветер. - Зимою прилетали  стаи 
ворон и воронов, одни чернее  других.  Птицы  садились  на  заброшенный, 
мертвый, одинокий корабль, стоявший на берегу, и хрипло кричали о загуб- 
ленном лесе, о разоренных дорогих им гнездах, о бесприютных старых  пти- 
цах о бездомных молодых, и все ради этого величественного хлама - гордо- 
го корабля, которому не суждено выйти в море. 
   Я вскрутил снежный вихрь, и снег ложился вокруг  корабля  и  накрывал 
его, словно разбушевавшиеся волны. Я дал ему послушать свой голос и  му- 
зыку бури. Моя совесть чиста: я сделал  свое  дело,  познакомил  его  со 
всем, что полагается знать кораблю. У-у-уу! Лети дальше! 
   Прошла и зима. Зима и лето проходят, как проношусь я, как  проносится 
снег, как облетает яблоневый цвет и падают  листья.  Лети  дальше!  Лети 
дальше! Лети дальше! Так же и с людьми... 
   Но дочери были еще молоды. Ида по-прежнему цвела, словно роза, как  и 
в то время, когда любовался ею строитель корабля. Я часто играл ее  рас- 
пущенными русыми волосами, когда она задумчиво стояла под яблоней в  са- 
ду, не замечая, как я осыпаю ее цветами. Она смотрела на красное солныш- 
ко и золотой небосвод, просвечивавший между темными деревьями и кустами. 
   Сестра ее, Йоханна, была как стройная блестящая лилия; она была горда 
и надменна и с такой же тонкой талией, какая была у матери.  Она  любила 
заходить в большой зал, где висели портреты предков. Знатные  дамы  были 
изображены в бархатных и шелковых платьях и затканных жемчугом шапочках, 
прикрывавших заплетенные в косы волосы. Как прекрасны были они! Мужья их 
были в стальных доспехах или дорогих мантиях на беличьем меху с высокими 
стоячими голубыми воротниками. Мечи они носили не на пояснице, а у  бед- 
ра. Где-то будет висеть со временем портрет Йоханны, как-то будет выгля- 
деть ее благородный супруг? Вот о чем она думала, вот что беззвучно шеп- 
тали ее губы. Я подслушал это, когда ворвался в зал по длинному  проходу 
и, переменившись, понесся вспять. 
   Анна Дортея, еще четырнадцатилетняя девочка, была тиха  и  задумчива. 
Большие синие, как море, глаза ее смотрели серьезно и грустно, но на ус- 
тах порхала детская улыбка. Я не мог ее сдуть, да и не хотел. 
   Я часто встречал Анну Дортею в саду, на дороге и в поле. Она собирала 
цветы и травы, которые могли пригодиться ее отцу: он приготовлял из  них 
питье и капли. Вальдемар До был не только заносчив и горд, но и учен. Он 
много знал. Все это видели, все об этом шептались. Огонь пылал в его ка- 
мине даже в летнее время, а дверь была на замке.  Он  проводил  взаперти 
дни и ночи, но не любил распространяться о своей  работе.  Силы  природы 
надо испытывать в тиши. Скоро, скоро найдет он самое лучшее, самое  дра- 
гоценное - червонное золото. 
   Вот почему из камина валил дым, вот почему трещало и полыхало  в  нем 
пламя. Да, да, без меня тут не обошлось, -  рассказывал  ветер.  "Будет, 
будет! - гудел я в трубу. - Все развеется дымом, сажей,  золой,  пеплом. 
Ты прогоришь! У-у-уу! Лети дальше! Лети дальше!" Вальдемар До  стоял  на 
своем. 
   Куда же девались великолепные лошади из конюшен? Куда  девалась  ста- 
ринная золотая и серебряная утварь из шкафов? Куда девались коровы с по- 
лей, все добро и имение? Да, все это можно расплавить! Расплавить в  зо- 
лотом тигле, но золота не получить. 
   Пусто стало в кладовых, в погребах и на  чердаках.  Убавилось  людей, 
прибавилось мышей. Оконное стекло лопнет здесь, треснет там, и  мне  уже 
не надо входить непременно через дверь, - рассказывал ветер. -  Где  ды- 
мится труба, там готовится еда, а тут дымилась такая труба, что пожирала 
всю еду ради червонного золота. 
   Я гудел в крепостных воротах, словно сторож трубил в рог, но  тут  не 
было больше сторожа, - рассказывал ветер. - Я вертел башенный флюгер,  и 
он скрипел, словно сторож храпел на башне, но сторожа не было  и  там  - 
были только крысы да мыши. Нищета накрывала на стол, нищета  водворилась 
в платяных шкафах и буфетах, двери срывались с петель, повсюду появились 
трещины и щели, я свободно входил и выходил, - рассказывал ветер, -  от- 
того-то и знаю, как все было. 
   От дыма и пепла, от забот и бессонных ночей поседели борода  и  виски 
владельца Борребю, пожелтело и избороздилось морщинами  лицо,  но  глаза 
по-прежнему блестели в ожидании золота, желанного золота. 
   Я пыхал ему дымом и пеплом в лицо и  бороду.  Вместо  золота  явились 
долги. Я свистел в разбитых окнах и щелях, задувал  в  сундуки  дочерей, 
где лежали их полинявшие, изношенные платья - носить их приходилось  без 
конца, без перемены. Да, не такую песню  пели  девушкам  над  колыбелью! 
Господское житье стало житьем горемычным. Лишь я один пел  там  во  весь 
голос! - рассказывал ветер. - Я засыпал весь  замок  снегом  -  говорят, 
будто под снегом теплее. Взять дров неоткуда было, лес-то ведь вырубили. 
А мороз так и трещал. Я гулял по всему замку, врывался в слуховые окна и 
проходы, резвился над крышей и стенами. Высокородные дочери  попрятались 
от холода в постели, отец залез под меховое одеяло. Ни еды,  ни  дров  - 
вот так господское житье! У-у-уу! Лети дальше! Будет, будет! Но господи- 
ну До было мало. 
   "За зимою придет весна, - говорил он. - За  нуждою  придет  достаток. 
Надо только немножко подождать, подождать. Имение заложено, теперь самое 
время явиться золоту, и оно явится к празднику". 
   Я слышал, как он шептал пауку:  "Ты,  прилежный  маленький  ткач,  ты 
учишь меня выдержке. Разорвут твою ткань, ты начинаешь с начала и  дово- 
дишь работу до конца. Разорвут опять - ты опять, не пав духом,  принима- 
ешься за дело. С начала, с начала! Так и следует! И в  конце  концов  ты 
будешь вознагражден". 
   Но вот и первый день пасхи.  Зазвонили  колокола,  заиграло  на  небе 
солнце. Вальдемар До лихорадочно работал всю  ночь,  кипятил,  охлаждал, 
перемешивал, возгонял. Я слышал, как он вздыхал в отчаянии, слышал,  как 
он молился, слышал, как он задерживал дыхание. Лампа его  потухла  -  он 
этого не заметил. Я раздувал уголья, они бросали красный отсвет  на  его 
бледное как мел лицо с глубоко запавшими глазами. И вдруг глаза его ста- 
ли расширяться все больше и больше и вот уже, казалось, готовы были выс- 
кочить из орбит. 
   Поглядите в сосуд алхимика! Там что-то мерцает. Горит, как жар,  чис- 
тое и тяжелое... Он подымает сосуд дрожащей рукою, он с дрожью в  голосе 
восклицает: "Золото! Золото!" У него закружилась голова, я мог  бы  сва- 
лить его одним дуновением, - рассказывал ветер, - но я лишь подул на уг- 
ли и последовал за ним в комнату, где мерзли его дочери. Его камзол, бо- 
рода, взлохмаченные волосы были обсыпаны пеплом. Он выпрямился и  высоко 
поднял сокровище, заключенное в хрупком сосуде. "Нашел!  Получил!  Золо- 
то!" - закричал он и протянул им сосуд, искрившийся на  солнце,  но  тут 
рука его дрогнула, и сосуд упал на пол, разлетелся на  тысячу  осколков. 
Последний мыльный пузырь надежды лопнул...  У-у-уу!  Лети  дальше!  И  я 
унесся из замка алхимика. 
   Поздней осенью, когда дни становятся короче, а туман приходит со сво- 
ей мокрой тряпкой и выжимает капли на ягоды и голые  сучья,  я  вернулся 
свежий и бодрый, проветрил и обдул небо от туч и, кстати, пообломал гни- 
лые ветви - работа не ахти какая, но кто-то должен же ее делать. В замке 
Борребю тоже было чисто, словно выметено, только на другой  лад.  Недруг 
Вальдемара До, Ове Рамель из Баснеса, явился с закладной на именье:  те- 
перь замок и все имущество принадлежали ему. Я колотил по  разбитым  ок- 
нам, хлопал ветхими дверями, свистел в щели и дыры:  "У-у-уу!  Пусть  не 
захочется господину Ове остаться тут!"  Ида  и  Анна  Дортея  заливались 
горькими слезами; Йоханна стояла гордо выпрямившись, бледная,  до  крови 
прикусив палец. Но что толку! Ове Рамель позволил господину  До  жить  в 
замке до самой смерти, но ему и спасибо за это не сказали. Я все слышал, 
я видел, как бездомный дворянин гордо вскинул голову и выпрямился. Тут я 
с такой силой хлестнул по замку и старым липам, что сломал толстенную  и 
нисколько не гнилую ветвь. Она упала  возле  ворот  и  осталась  лежать, 
словно метла, на случай, если понадобится что-нибудь вымести. И вымели - 
прежних владельцев. 
   Тяжелый выдался день, горький час, но они были настроены решительно и 
не гнули спины. Ничего у них не осталось, кроме того, что было на  себе, 
да вновь купленного сосуда, в который собрали с пола остатки  сокровища, 
так много обещавшего, но не давшего ничего. Вальдемар До спрятал его  на 
груди, взял в руки посох, и вот некогда богатый владелец замка вышел  со 
своими тремя дочерьми из Борребю. Я охлаждал своим дуновением его  горя- 
чие щеки, гладил по бороде и длинным седым  волосам  и  пел,  как  умел: 
"У-у-уу! Лети дальше! Лети дальше!" 
   Ида и Анна Дортея шли рядом с отцом; Йоханна, выходя из ворот,  обер- 
нулась. Зачем? Ведь счастье не обернется. Она посмотрела на красные сте- 
ны, возведенные из камней замка Марека Стига, и вспомнила о его дочерях. 
И старшая, младшую за руку взяв, Пустилась бродить с ней по свету. 
   Вспомнила ли Йоханна эту песню? Тут изгнанниц было трое, да четвертый 
- отец. И они поплелись по дороге, по которой, бывало, ездили в  карете, 
поплелись в поле Смидструп, к жалкой мазанке, снятой ими за десять марок 
в год, - новое господское поместье, пустые стены, пустая посуда.  Вороны 
и галки летали над ними и насмешливо кричали:  "Крах!  Крах!  Разорение! 
Крах!" - как кричали птицы в лесу Борребю, когда деревья падали под уда- 
рами топоров. 
   Господин До и его дочери отлично понимали эти крики, хоть я и дул  им 
в уши изо всех сил - стоило ли слушать? 
   Так вошли они в мазанку, а я понесся над болотами и полями, над голы- 
ми кустами и раздетыми лесами, в открытое море, в другие страны. У-у-уу! 
Лети дальше! Лети дальше! И так из года в год. 
   Что же сталось с Вальдемаром До, что сталось с  его  дочерьми?  Ветер 
рассказывает: 
   - Последней я видел Анну Дортею, бледный  гиацинт,  -  она  была  уже 
сгорбленной старухой, прошло ведь целых пятьдесят лет. Она пережила всех 
и все знала. 
   На вересковой пустоши близ города Виборга стоял  новый  красивый  дом 
священника - красные стены, зубчатый фронтон. Из трубы валил густой дым. 
Кроткая жена священника и красавицы дочери сидели у окна и смотрели  по- 
верх кустов садового терновника на бурую пустошь. Что же они там видели? 
Они видели гнездо аиста, лепившееся на крыше  полуразвалившейся  хижины. 
Вся крыша поросла мхом и диким чесноком, и покрывала-то  хижину  главным 
образом не она, а гнездо аиста. И оно одно только и чинилось - его  дер- 
жал в порядке сам аист. 
   На хижину эту можно было только смотреть, но уж никак не трогать! Да- 
же мне приходилось дуть здесь с опаской! - рассказывал ветер.  -  Только 
ради гнезда аиста и оставляли на пустоши такую развалюху, не то давно бы 
снесли. Семья священника не хотела прогонять аиста, и вот хижина стояла, 
а в ней жила бедная старуха. Своим приютом она была  обязана  египетской 
птице, а может, и наоборот, аист был обязан ей тем, что  она  вступилась 
когда-то за гнездо его черного брата, жившего в лесу Борребю. В те  вре- 
мена нищая старуха была нежным ребенком, бледным гиацинтом высокородного 
цветника. Анна Дортея помнила все. 
   "О-ох! - Да, и люди вздыхают, как ветер в тростнике и осоке. -  О-ох! 
Не звонили колокола над твоею могилой,  Вальдемар  До!  Не  пели  бедные 
школьники, когда бездомного владельца Борребю опускали  в  землю!..  Да, 
всему, всему наступает конец, даже несчастью!.. Сестра Ида  вышла  замуж 
за крестьянина. Это-то и нанесло отцу самый жестокий удар... Муж его до- 
чери - жалкий раб, которого господин может посадить на кобылку. Теперь и 
он, наверно, в земле, и сестра Ида. Да, да! Только мне,  бедной,  судьба 
конца не посылает!" 
   Так говорила Анна Дортея в жалкой  хижине,  стоявшей  лишь  благодаря 
аисту. 
   Ну, а о самой здоровой и смелой из сестер позаботился я сам!  -  про- 
должал ветер. - Она нарядилась в платье, которое было ей больше по  вку- 
су: переоделась парнем и нанялась в матросы на корабль. Скупа  была  она 
на слова, сурова на вид, но от дела не отлынивала, вот только лазать  не 
умела. Ну, я и сдул ее в воду, пока не распознали, что она женщина, -  и 
хорошо сделал! 
   Был первый день пасхи, как и тогда, когда Вальдемару  До  показалось, 
что он получил золото, и я услыхал под крышей  с  гнездом  аиста  пение, 
последнюю песнь Анны Дортеи. 
   В хижине не было даже окна, а просто круглое отверстие в стене. Слов- 
но золотой самородок, взошло солнце и заполнило  собой  хижину.  Что  за 
блеск был! Глаза Анны Дортеи не выдержали, не выдержало и сердце.  Впро- 
чем, солнце тут ни при чем; не озари оно ее в то утро, случилось  бы  то 
же самое. 
   По милости аиста у Анны Дортеи был кров над головой до последнего дня 
ее жизни. Я пел и над ее могилой, и над могилой ее отца, я знаю,  где  и 
та и другая, а кроме меня, не знает никто. 
   Теперь настали новые времена, другие времена! Старая проезжая  дорога 
упирается теперь в огороженное поле, новая проходит по могилам, а  скоро 
промчится тут и паровоз, таща за собой ряд вагонов и грохоча над могила- 
ми, такими же забытыми, как и имена. У-у-уу! Лети дальше! 
   Вот вам и вся история о Вальдемаре До и его дочерях. Расскажи ее луч- 
ше, кто сумеет! - закончил ветер и повернул в другую сторону. 
   И след его простыл. 
 


OCR Палек, 1998 г.




Реклама в Интернет