Братья Гримм

   Гусятница у колодца
 
   Жила-была старушка престарая, предряхлая; жила она  со  своим  стадом
гусей в глуши между горами, и был у нее небольшой домик. Эта глушь  была
окружена большим лесом, и старуха каждое утро, взяв свою клюку, тащилась
в этот лес, там она собирала травку для своих гусей да разные дикорасту-
щие плоды, насколько могла их достать рукою, и все это тащила  домой  на
спине.
   Можно было подумать, что тяжелая ноша пригнет ее к земле, а между тем
она всегда благополучно доносила ее до дому.
   И если ей, бывало, кто-нибудь повстречается, то она ласково поклонит-
ся и скажет: "День добрый, землячок; погодка-то сегодня  какова!  Небось
дивишься, что я травку на себе тащу? Что делать, каждый должен  себе  по
силам ношу выбирать".
   И несмотря на всю эту приветливость, никто  не  любил  с  нею  встре-
чаться, и даже нарочно обходили ее, чтобы не сойтись с нею, а когда мимо
ее случалось проходить отцу с сынком, отец  говаривал  сынку:  "Берегись
старухи - это ведьма".
   Однажды утром красивый юноша проходил через  тот  лес.  Ярко  светило
солнце, птицы пели, прохладный ветерок шелестел в листве; и на сердце  у
юноши были только радость да довольство.
   Ему еще никто не попадался навстречу,  как  вдруг  он  увидел  старую
ведьму, которая стояла, опустившись на колени, и срезала  траву  серпом.
Большой узел травы уже был у нее навязан на спине, да еще  рядом  стояли
две корзинки, полнехоньки дикими грушами и яблоками.
   "Да как же это, тетушка, скажи пожалуйста, - спросил у нее  юноша,  -
как же можешь ты все это стащить?" - "Хочешь не хочешь, а тащить должна,
господин честной! - отвечала старуха. - Богатым, конечно, это не  нужно.
А у мужика, знаете ли, есть такое присловье:
   Жить хочешь - не зевай,
   Знай спину подставляй! А вот, может быть, вы не захотите ли  мне  по-
мочь? - добавила старуха, видя, что юноша от нее не отходит.  -  И  спи-
на-то у вас пряменькая, и ножки резвенькие, так вам это и  нетрудно  бу-
дет. К тому же и дом-то отсюда не далеко - за горою на полянке. Вы бы  в
один прыжок там очутиться могли".
   Юноша почувствовал сострадание к старухе. "Хоть отец мой и не  мужик,
а богатый граф, но я готов снести ваш узел, чтобы показать, что не  одни
мужики умеют таскать тяжести". - "Попробуйте, - сказала старуха, - очень
вы этим меня обяжете. Оно, конечно, придется вам с часочек пути  брести,
ну, да это для вас сущие пустячки! Кстати уж, и яблоки, и груши захвати-
те с собою".
   Молодому графу показалось страшновато, когда он подумал об  этом  ча-
сочке пути, но старуха уже не выпускала его из рук, взвалила ему узел на
спину, а корзины повесила ему на руки...
   "Видите, совсем не тяжело?" - сказала она. "Нет, очень тяжело! -  от-
вечал граф, и на лице его изобразилось страдание. - Твой узел давит так,
как будто в нем камни наложены, а эти яблоки и груши  -  словно  свинцо-
вые... Я еле двигаться могу!"
   Он готов был все с себя сбросить,  но  старуха  этого  не  допустила.
"Смотрите-ка, - сказала она насмешливо, - молодой-то господин того снес-
ти не может, что я, старая баба, столько раз на  себе  таскала.  Вот  на
ласковые-то слова вы все горазды, а как дойдет до дела, так все и на по-
пятный... Ну, что же вы стали? - продолжала она. - Чего вы медлите?  Из-
вольте-ка шагать. Узла с вас никто уж теперь не снимет".
   Пока он шел по ровному месту, то это еще было сносно;  но  когда  они
пришли к горе и должны были подниматься, и камни, словно живые, катились
из-под его ног, тогда это уж было свыше сил его. Капли пота выступали  у
него на лбу и, то горячие, то холодные, катились по его спине.
   "Тетушка, - сказал он, - не могу я дальше идти, я должен немного  от-
дохнуть". - "Нет, - отвечала старуха, - когда дойдешь до места, тогда  и
отдыхай, а теперь изволь идти вперед. Кто знает, на что  это  вам  может
пригодиться". - "Старуха! Совести у тебя нет", -  сказал  граф  и  хотел
сбросить с себя узел, но все усилия его были напрасны: узел  так  крепко
держался на его спине, словно прирос. Как ни вертелся он, как ни крутил-
ся, но никак не мог его с себя сбросить.
   А старуха-то над ним смеялась и попрыгивала вокруг него на своей клю-
ке. "Не извольте гневаться, любезный господин, - говорила она, - ведь вы
вот покраснели в лице, как рак печеный! Извольте-ка нести  вашу  ношу  с
терпением; ну, а когда придем домой, так я не поскуплюсь дать вам на ча-
ек". Что оставалось ему делать?  Он  должен  был  примириться  со  своей
судьбой и терпеливо тащиться вслед за старухой. Она, по-видимому, стано-
вилась все проворнее да проворнее, а его тяжесть становилась  все  тяже-
лее.
   И вдруг старуха приостановилась, вспрыгнула наверх узла и преспокойно
там уселась; и несмотря на то, что она была суха, как хворостина, а ока-
залась тяжелее всякой толстой деревенской девки. Колени у юноши задрожа-
ли, он стал приостанавливаться, а старуха давай его хлестать то  прутом,
то крапивой по ногам. С непрерывающимся оханьем поднялся он на  гору  и,
наконец, добрел до дома старухи как раз в то время, когда уже готов  был
упасть.
   Когда гуси завидели старуху, они стали взмахивать крыльями и  вытяги-
вать вперед шеи, и бежали к ней навстречу с веселым  гоготаньем.  Позади
стада с хворостиной в руках шагала какая-то пожилая  и  неуклюжая  баба,
высокая и здоровенная, но безобразная, как ночь.
   "Матушка, - обратилась она к старухе, - разве что с  вами  случилось,
что вы так запоздали?" - "Ничуть не бывало,  доченька,  -  возразила  ей
старуха, - со мною ничего дурного не случилось; напротив, вот этот милый
господин взялся даже тащить на себе мою ношу; мало того, когда я устала,
он еще и меня взвалил себе на спину. Притом же и дорога  ничуть  нам  не
показалась длинной, всю дорогу мы смеялись и шутили".
   Наконец, старуха сползла у него со спины, взяла и узел свой, и корзи-
ны, посмотрела на него весьма дружелюбно и  сказала:  "Вот  теперь  при-
сядьте здесь на скамейку у дверей и отдохните. Вы честно заработали наг-
раду за свой труд, и вы ее получите".
   Потом обратилась к гусятнице и сказала: "Войди-ка  в  дом,  доченька;
неприлично тебе здесь одной оставаться с  молодым  господином.  Не  надо
масла подливать в огонь... Пожалуй, еще влюбится в тебя".
   Граф и сам не знал, что ему делать - плакать или смеяться? "Вот  сок-
ровище-то, - подумал он, - да будь она даже и на  тридцать  лет  моложе,
она бы не могла тронуть моего сердца". Между тем, старуха ласкала и гла-
дила своих гусей, как милых деток, и затем вошла в дом со своею дочерью;
а юноша растянулся на скамье под дикой яблоней.
   В воздухе было тепло и приятно; кругом простиралась  зеленая  широкая
лужайка, усеянная синими и желтыми  цветами,  а  посреди  лужайки  бежал
светлый ручей, сверкая на солнце; и белые гуси двигались тут же  взад  и
вперед либо полоскались в воде.
   "Тут очень мило, - сказал граф, - но только я так устал, что глаз ра-
зомкнуть не могу: дай-ка я посплю немного. Лишь бы  только  не  поднялся
ветер и не унес бы мои ноги - они у меня словно ватные..."
   Поспав немного, он был разбужен старухою.  "Вставай,  -  сказала  она
ему, - ты здесь не можешь оставаться. Правда, тебе от меня  таки  солоно
пришлось, но все же ты жив остался... Теперь хочу тебе  отдать  награду:
ведь в деньгах и во всяком добре ты не нуждаешься, так  вот  тебе  нечто
иное. - И сунула ему в руку кружечку, целиком вырезанную из изумруда.  -
Храни это бережно, - добавила она, - в этом твое счастье".
   Граф вскочил на ноги, чувствуя себя опять и сильным, и бодрым, побла-
годарил старуху за ее подарок и пустился в путь-дорогу, даже и не  поду-
мав оглянуться на дочку старухи.
   Уж он порядочный кусок пути прошел, а все еще издали доносился до не-
го веселый крик гусей.
   Граф три дня блуждал по этой глуши, прежде чем из нее выбрался. Затем
пришел он в большой город, и так как никто его не знал там, то он и  был
приведен в королевский замок, в зал, где король  и  королева  сидели  на
троне.
   Граф опустился на колено, вынул изумрудный сосуд, подаренный ему ста-
рухою, и положил его к ногам королевы. Та приказала ему встать и  подать
себе эту драгоценную безделушку. Но едва только она открыла этот сосуд и
в него заглянула, как упала на землю замертво.
   Графа схватили королевские слуги и собирались вести в темницу; но ко-
ролева открыла глаза и приказала его  освободить.  "Все  выйдите  отсюда
вон, - сказала она, - я должна с ним переговорить наедине".
   Оставшись наедине с графом, королева стала горько плакать и  сказала:
"Что мне блеск и почести, меня окружающие, когда я каждое утро пробужда-
юсь с печалью и заботами! Три было у меня дочери, и младшая из них  была
так прекрасна, что весь свет почитал ее за чудо. Бела, как снег, румяна,
как зорька, и волосы ее блистали, как лучи солнца. Когда она плакала, из
глаз ее не слезы капали, а жемчуг выкатывался и драгоценные камни.
   Когда ей минуло пятнадцать лет, король призвал  всех  трех  сестер  к
своему трону. И посмотрели бы вы, как все были поражены, когда вошла моя
младшая дочь - словно солнышко на небо выкатилось!
   Король же сказал им трем: "Дочери милые! Не знаю  я,  когда  настанет
мой последний час, но я хочу сегодня же определить, что  каждая  из  вас
должна будет получить по смерти моей. Знаю, что все вы меня  любите;  но
которая из вас более любит - той и достанется лучшая доля. - И потом до-
бавил: - Не можете ли вы мне выразить словами, насколько каждая  из  вас
меня любит? По вашим речам я ознакомлюсь и с тем, что вы думаете".
   Тогда старшая сказала: "Люблю отца моего так же, как  сладчайший  са-
хар".
   Другая сказала: "Люблю отца, как самое лучшее из моих платьев".
   А младшая молчала.
   Отец и спросил ее: "Ну, а ты, любимое мое дитятко, ты  как  меня  лю-
бишь?" - "И сама не знаю, - отвечала она, - и даже  не  могу  ни  с  чем
сравнить свою любовь".
   Но отец настаивал, чтобы она выразилась определеннее.
   Тогда она сказала наконец: "И самое лучшее  блюдо  мне  без  соли  не
вкусно - вот и отца я тоже люблю, как соль!"
   Услышав это, король пришел в ярость и сказал: "Если  ты  любишь  меня
настолько лишь, насколько любишь соль, так и за любовь  твою  я  награжу
тебя одною солью".
   И разделил королевство пополам между двумя старшими дочерьми, а млад-
шей приказал навязать на спину мешок с солью, и двое  слуг  должны  были
вывести ее в дремучий лес.
   Мы все за нее просили и молили, - сказала королева, - но гнев  короля
нельзя было ничем смягчить. Как она, бедняжка, плакала, когда должна бы-
ла покинуть дом! Вся дорога ее была усеяна тем жемчугом, который  у  ней
из глаз выкатился.
   Вскоре после того король раскаялся в  своем  жестокосердии,  приказал
разыскивать свою дочь во всем лесу; но никто не мог ее найти.
   Как я подумаю, что ее, может быть,  растерзали  дикие  звери,  то  не
знаю, куда деваться от печали; иногда, впрочем, я утешала себя надеждой,
что она еще жива и укрылась где-нибудь в пещере или нашла себе  приют  у
сострадательных людей.
   Но представьте себе, что, когда я вскрыла ваш изумрудный  сосудец,  в
нем я увидела жемчужину, такую же точно, какие  вместо  слез  падали  из
глаз моей дочери, и потому вы можете себе вообразить,  как  сжалось  при
этом мое сердце! Скажите, как эта жемчужина попала в ваши руки?"
   Граф рассказал королеве, что сосудец он получил от  старухи  в  лесу,
которая показалась ему ведьмой; но младшей королевны ему не  приходилось
видеть, и ничего о ней он не слышал.
   Король и королева решились тогда посетить старуху; они  предполагали,
что там, где оказалась жемчужина, они должны будут получить сведения и о
своей дочери.
   Старуха сидела в своей глуши за прялкою и пряла. Становилось уже тем-
но, и лучина, горевшая у очага, проливала свет очень скупо. Вдруг послы-
шались крики гусей, возвращавшихся с пастбища, и вскоре в  избу  старухи
вошла и ее дочка. Старуха почти не обратила на нее внимания и едва  кив-
нула головой в ее сторону.
   Присела дочь на лавку, взяла свою прялку и так проворно стала  сучить
свою нитку, словно молоденькая девушка. Так сидели мать с  дочкою  дома,
не говоря ни слова.
   Наконец, что-то зашуршало за окном, и два огненных  глаза  глянули  в
избу. То была старая ночная сова, которая трижды крикнула:  "Угу!"  -  и
исчезла. Старуха только повела глазами вверх, потом  проговорила:  "Пора
тебе дочка, выйти... Ступай на свою работу".
   Та поднялась и вышла, и пошла по лугам далее и далее в самую  долину.
Наконец подошла она к колодцу, у которого росли три старых  дуба.  Между
тем месяц поднялся из-за горы, большой и круглый, и было так светло, что
иголку на земле сыскать было нетрудно.
   Она скинула кожу, прикрывавшую ее лицо, нагнулась к колодцу  и  стала
из него умываться. Умывшись, она и кожу с лица окунула в  воду  и  потом
разложила ее на лугу, чтобы она опять могла  высохнуть  и  побелеть  при
лунном свете.
   Но как же она изменилась! Надивиться на нее было невозможно! Как ски-
нула с головы беспорядочную копну накладных волос, пряди ее  собственных
золотистых волос, блиставших, как солнечные лучи, рассыпались и  покрыли
ее всю, словно плащом. Только очи ее, что звездочки, мерцали из-под это-
го покрова волос, да щечки горели ярким румянцем. Но красавица была  пе-
чальна. Присела она у колодца и стала плакать: одна слеза за другою  вы-
катывались из глаз ее и среди золотистых прядей падали на землю. Так си-
дела она и, вероятно, еще долго так просидела бы, если бы  не  заслышала
шороха и треска в ветвях ближайшего дерева.
   Она вскочила тотчас, как серна, заслышав выстрел охотника. Месяц  как
раз в это время затянуло черным облаком, и в то же  мгновенье  красавица
снова скользнула в свою старую кожу и исчезла бесследно.
   Дрожа, как осиновый лист, побежала она обратно к дому. Старуха стояла
на пороге, и когда девушка хотела ей рассказать о случившемся, та только
ласково посмеялась и сказала: "Я уже все знаю".
   Повела она девушку в избу и вставила новую лучину в светец. Но уже не
села за свою самопрялку, а вытащила метлу и стала подметать  и  убирать.
"Все должно быть здесь чисто и опрятно", - сказала старуха девушке.  "Но
зачем же вы, матушка, вздумали убираться в такое позднее время? -  спро-
сила девушка. - Что у вас на уме?" - "А знаешь ли ты, какой час наступа-
ет?" - спросила старуха. "Да еще полночи нет; но уже близко..." - "А  ты
о том не вспомнила, что три года тому назад в этот самый день ты ко  мне
пришла? Теперь твое время минуло, и ты не  можешь  долее  у  меня  оста-
ваться".
   Девушка перепугалась и сказала: "Ах, милая матушка, неужели  вы  меня
хотите отвергнуть? Куда же я денусь? У меня ни друзей, ни родни; куда  я
голову приклоню? Я все то исполнила, что вы  от  меня  требовали,  и  вы
всегда были мною довольны, не отвергайте меня".
   Старуха не хотела высказать девушке, что ее ожидает, и только  прого-
ворила: "Мне тут недолго быть; и как я отсюда уберусь, все в доме должно
быть чисто, а потому не удерживай меня в моей работе. А о  своей  судьбе
не заботься: ты найдешь себе кров для житья, и при той награде,  которую
от меня получишь, ты будешь довольна своей судьбой". -  "Да  скажите  же
мне, чего я должна ожидать?" - продолжала допрашивать девушка. "Еще  раз
говорю тебе; не мешай мне в работе. Ни слова больше! Ступай в свою  ком-
нату, сними кожу с лица, надень то шелковое платье, которое было на  те-
бе, как ты ко мне пришла, и жди в своей комнате, пока я тебя не кликну".
   Но вернемся к королю и королеве, которые пустились в дорогу вместе  с
графом, чтобы разыскать старуху в ее далекой глуши.
   Граф ночью от них отстал и должен был далее следовать один. На другой
день ему показалось, что он попал на настоящую дорогу. Он и пошел далее,
и шел до наступления темноты, а как совсем стемнело, залез на  дерево  и
там задумал переночевать, опасаясь заблудиться в темноте.
   Когда взошел месяц, он увидел женскую фигуру, медленно спускавшуюся с
горы. Хотя у ней не было хворостины в руках, однако же он легко  признал
в этой женщине ту гусятницу, которую уже ранее видел у дома старухи.
   "Ого! - воскликнул он. - Вон она и сама идет! Ну, коли одна ведьма  у
меня в руках, так и другая от меня не уйдет!" Но  как  же  он  изумился,
когда она подошла к колодцу, скинула с себя кожу и стала  мыться,  когда
рассыпались по плечам ее золотистые волосы и она предстала ему такой не-
виданной красавицей!
   Он едва осмеливался переводить дыхание, но все же  старался  рассмот-
реть ее из-за листвы дерева как можно лучше. И он сам не знал  -  потому
ли, что он чересчур перегнулся, или по другой причине, но только под ним
вдруг хрустнула ветка, и в ту же минуту девушка скользнула в свою  кожу,
легче серны сорвалась со своего места, и так как в это время месяц заво-
локло тучами, то мигом скрылась с глаз.
   Едва она исчезла, как граф уже  спустился  с  дерева  и  поспешил  ей
вслед.
   Немного пройдя, он в темноте увидел, что по лугу  бредут  две  другие
человеческие фигуры. То были король и королева, они издали увидели,  как
мерцал огонек в избушке старухи, и шли на этот свет.
   Граф рассказал им, какую девушку видел у колодца,  и  они  нимало  не
сомневались в том, что то была их пропавшая дочь. С  радостным  чувством
пошли они далее и вскоре пришли к избушке: кругом ее сидели гуси рядами,
подвернув головы под крылья, и спали, и ни один из них не шевельнулся.
   Заглянули они в окошечко и видят: сидит старуха за самопрялкой и Пря-
дет, покачивая головой и не оборачиваясь. Дочери же  своей  они  там  не
увидели. Наконец, они решились тихонько постучаться в окошечко.  Старуха
как будто их поджидала; встала со своего места и весьма приветливо крик-
нула: "Входите, входите, я уж о вас знаю".
   Когда они вошли в комнату, старуха сказала: "Вы бы могли  себя  изба-
вить от дальнего пути, кабы три года тому назад не прогнали из дома свое
дитя, доброе и любящее. Ей никакого зла  не  приключилось:  ей  пришлось
только три года сряду гусей пасти; ничему дурному она за  это  время  не
научилась и сохранила свое сердце в чистоте. А вы  сами  уже  достаточно
наказаны тем страхом за ваше детище, который вы пережили".
   Потом она подошла к двери смежной комнаты и  крикнула:  "Выходи,  до-
ченька!"
   Дверь отворилась, и королевна вышла оттуда в своей шелковой одежде, с
рассыпанными по плечам золотистыми волосами и ясными очами - словно  ан-
гел слетел с неба. Она подошла к отцу и матери, бросилась им  на  шею  и
поцеловала их, и все расплакались от радости. Молодой граф стоял с  ними
рядом, и когда королевна его увидала, то, сама не  зная  почему,  зарде-
лась, как роза.
   Король сказал дочери: "Милое дитя мое, свое королевство  я  разделил;
что могу я тебе дать?" - "Ей ничего не нужно, - сказала старуха, - я даю
ей те слезы, которые она из-за вас выплакала - чистый жемчуг,  даже  еще
получше того, что в море находят! На этот жемчуг  все  ваше  королевство
купить можно! А в награду за ее службу я дарю ей мой домишко!"
   Сказав это, старуха исчезла, а в стенах раздался треск, и  когда  ко-
роль с королевой и с графом оглянулись, то увидели, что  избушка  успела
превратиться в великолепный дворец, в котором слуги,  суетясь  и  бегая,
накрывали и готовили королевское пиршество...
   Сказка на том не кончается; но у моей бабушки, которая мне ту  сказку
рассказывала, память слабеть стала, она все остальное и забыла.
   Я все же думаю, что прекрасная королевна вышла замуж  за  графа,  что
они вместе остались в замке и жили в  полном  счастье,  пока  Богу  было
угодно.
   Были ли те белоснежные гуси, что паслись у домика, девушками  (это  я
говорю никому не в обиду!), которых старуха к себе приняла,  и  получили
ли они вновь свой человеческий образ, остались ли у молодой королевны  в
служанках - того доподлинно я не знаю, однако же так предполагаю.
   Несомненно только то, что старуха была не ведьма, как думали люди,  а
ведунья. И наверно, она уже при рождении даровала королевне  способность
ронять из глаз не слезы, а жемчужины. Нынче этого не бывает, а то бедные
скорехонько разбогатели бы.

   Пер. под ред. П.Н. Полевого
   Печатается по изданию: "Сказки, собранные  братьями  Гриммами",  Спб, 1895.
   Изд. "Алгоритм", 1998.
   OCR Палек, 1999 г.