Владимир Ланцберг. И петь нам, и весело петь! --------------------------------------------------------------- Origin: http://www.progressor.ru/anek/ ║ http://www.progressor.ru/anek/ --------------------------------------------------------------- КСПшные анекдоты от Берга. Туапсе 2000 ОТ СОСТАВИТЕЛЯ Если не врет словарь иностранных слов, анекдот -- 1) рассказ о забавном или поучительном случае из жизни исторического лица; 2) краткий устный шуточный рассказ, обычно злободневного содержания, с остроумной концовкой. Кроме того, французское "anecdote" восходит к греческому "anekdotos", что значит "неопубликованный". В авторской песне и ее окрестностях за несколько десятилетий произошло столько поучительных случаев, в том числе и веселых, и не лишенных некоторой непреходящей злободневности, что крайне досадно наблюдать, как эта часть нашего культурного пласта сохраняется лишь благодаря вербально-мнемоническим возможностям заинтересованных лиц, и уж точно нигде не запечатлена для сведения потомков. Составитель самоуверенно считает, что, нарушив основополагающие принципы изустности и непечатности, он не нанесет непоправимого ущерба ни сущности, ни прелести данного культурного наследия; более того, робко надеется, что от публикации нижеследующих историй пребудет немалая польза для человечества именно в силу их злободневности и поучительности, хотя, как показывает суровая практика, уроков для себя лично никто из нас никогда не извлекал и не извлечет. Ладно, хоть посмеемся! Берг. P.S. Задняя часть моей фамилии обрела самостийность году в 1975-м с легкой руки члена нашего КСП "Дорога" (Саратов) Мишеля, который теперь просто Михаил Бяльский (Иерусалим). Попытка Марка Мееровича ("Дельфиния", Одесса) проделать то же с передней частью успеха не имела -- "Ланц" не прижился. Так и бергую потихоньку. Владимир Ланцберг. Анекдот первый -- о том, как рождался этот сборник. Рассказывает Берг. -- Пока я только декларировал свои намерения и просил всех желающих поделиться воспоминаниями, почти никто не помогал, зато все кричали: -- Давай, давай! -- Когда же я "выгнал" на принтере первые три десятка историй, новые посыпались на меня буквально дождем, зато те, кто призывал "давать-давать", стали сочувственно охать: -- Где ж ты теперь возьмешь столько денег? -- А на что мне деньги? -- наивно интересовался я. -- Ну, как же! N может подать на тебя в суд за дискредитацию? Может. А M? И M может. А Q просто уважать перестанут, если он не слупит с тебя пару "лимонов". Поневоле задумаешься, стоит ли продолжать эту затею. Но, так или иначе, анекдоты все равно ходят, я же их только подбираю. И по большей части они достаточно беззлобны. А ежели кто, обидевшись, решится на серьезные действия -- вот это будет действительно анекдот! За такой и пострадать не жалко. На то и весь расчет. Пользуясь случаем, приношу извинения за опечатку, допущенную прямо в заголовке. Ее заметил отец-основатель калужского КСП Павел Нам и строго указал мне на то, что перед словом "нам", а также после него должны стоять запятые, а само это слово -- писаться с заглавной буквы, ибо здесь мы имеем классический случай обращения. Мне очень приятно писать это примечание, поскольку оно убеждает меня, что я на правильном пути: история (понимайте это слово, как хотите), могущая касаться не только всех нас, но и каждого в отдельности, и адресована должна быть тоже каждому. Что мой старый приятель Паша Нам и понял абсолютно верно. Владимир Ланцберг. ЗНАТЬ СВОИХ ГЕРОЕВ! Ни имени, ни отчества... Из книги драматурга Александра Володина "Так неспокойно на душе": "Я увидел его в гостинице "Октябрьская" в компании московских поэтов. Он поставил ногу на стул, на колено -- гитару, подтянул струны и начал. Что начал? Потом это стали называть песнями Окуджавы. А тогда было еще непонятно, что это. Как назвать? Как рассказать об этом, что произошло в гостинице "Октябрьская"? Окуджава уехал в Москву. А я рассказывал и рассказывал о нем, пока директор Дома искусств не полюбопытствовал, что это были за песни. Я изложил их своими словами. И вскоре в ленинградском Доме искусств был запланирован первый публичный вечер Окуджавы. Я обзвонил всех, уговаривая прийти. -- Что, хороший голос? -- спрашивали меня. -- Не в этом дело, он сам сочиняет слова! -- Хорошие стихи? -- Не в этом дело, он сам сочиняет музыку! -- Хорошие мелодии? -- Не в этом дело!.. Перед тем как я должен был представить его слушателям, он попросил: -- Только не говорите, что это песни. Это стихи. Видимо, он не был уверен в музыкальных достоинствах того, что он делал. На следующем вечере Окуджавы в Доме искусств стояла толпа. -- Что такое тут? -- спрашивали прохожие. -- Аджубей приехал, -- отвечали. РККА главнее ВЧК! Другой эпизод, относящийся к бардовской юности Окуджавы, рассказывает в книгах воспоминаний ("Вблизи и вдали", "След в океане") Александр Городницкий: -- ...С самого момента своего появления авторская песня постоянно запрещалась и многократно предавалась анафеме с высоких трибун и в печати. Я вспоминаю одно из первых выступлений Булата Окуджавы в моем родном Ленинграде, после которого он был подвергнут травле в доносительской статье некоего Н.Лисочкина, опубликованной в комсомольской газете "Смена". На выступлении, проходившем в Доме работников искусств на Невском, присутствовало довольно много ленинградских композиторов, которые не стеснялись топать ногами, освистывать автора, выкрикивать: "Пошлость!" и всячески выражать свое возмущение. После концерта, уже в гардеробе, к Окуджаве подскочил именитый в те поры и обласканный властями композитор Иван Дзержинский, автор популярной в сталинские годы оперы "Тихий Дон". Багровый от негодования, брызжа слюной, он размахивал руками перед самым носом Булата Окуджавы и кричал: -- Я не дозволю подобного безобразия в нашем доме. Я -- Дзержинский! Я -- Дзержинский! Обстановку неожиданно разрядил стоявший за разбушевавшимся композитором известный актер БДТ Евгений Лебедев, который хлопнул его по плечу и заявил: -- А я -- Фрунзе! Награда нашла героя. Рассказывает Борис Жуков, московский журналист: -- Где-то году в 1982-м или 83-м я слышал от Игоря Грызлова такой анекдот: "Окуджаве сказали, чтобы он готовил документы -- его решено наградить орденом Дружбы народов. -- Зачем это? -- запротестовал Булат Шалвович. -- Не надо. Я и так человек известный". Вскоре наступил орвелловский 1984-й, на который пришлось 50-летие Союза писателей СССР. По такому случаю произошла большая раздача наград, а поскольку на тот же год пришлось и 60-летие самого Окуджавы, то тут уж он не отвертелся. Правда, в орденоносцы он въехал "третьим классом": сначала шел короткий списочек награжденных орденом Ленина, потом подлиннее -- награжденных орденом Красного Знамени, а последним -- самый длинный: новых кавалеров ордена Дружбы народов. Внутри каждого из них фамилии перечислялись строго в алфавитном порядке, так что Окуджава значился где-то в середине последнего списка -- сразу после Льва Овалова. Последний вряд ли мог бы повторить про себя фразу Окуджавы, зато всем жителям этой страны известен созданный им бессмертный образ майора Пронина. Дистанция огромного размера! Самому Городницкому повезло неизмеримо больше: он практически с начала своей карьеры барда был обласкан будущей знаменитостью, о чем и рассказывает: -- Интересной особенностью первых вечеров-концертов "Востока" (старейший ленинградский КСП -- прим. сост.), начавшихся с 1965 года, было то, что в них принимали участие одновременно и самодеятельные авторы песен, и профессиональные поэты, композиторы и исполнители... После первого концерта было проведено еще несколько "комплексных" вечеров, где одно отделение занимали самодеятельные авторы, а второе -- "профессионалы". Так, 10 ноября 1965 года в первом отделении абонементного концерта выступал один из ведущих ленинградских эстрадных композиторов Александр Колкер с очень популярными в то время профессиональными исполнителями Марией Пахоменко и Александром Серебровым, а во втором отделении -- автор этих строк, как известно, никогда вокальными талантами не отличавшийся. На гитаре мне аккомпанировал Валентин Вихорев. Часть моих песен в этом концерте пел молодой артист-исполнитель Илья Резник, ставший позже весьма популярным и преуспевающим автором, немало песен написавшим для Аллы Пугачевой. Тогда это был высокий, застенчивый и красивый юноша, очень похожий на молодого Блока. На этом концерте он пел песни "За белым металлом", "Палаточные городах", "Черный хлеб", "Бермудские острова", "Над Канадой". Много лет спустя, после долгого перерыва, уже в наши дни, я неожиданно встретился с ним в Ленинграде на перроне Московского вокзала по дороге в Москву. Мы стояли возле вагона "Красной Стрелы", когда рядом с нами величественно проплыла высокая солидная фигура в бобровой шубе и такой же шапке. -- Познакомься, -- сказал я жене,-- это один из столпов современной эстрады. Илья с высоты своего великолепного роста скептически оглядел мою затертую нейлоновую куртку и милостиво протянул два толстых пальца. -- Да, -- произнес он, снисходительно улыбнувшись. -- Еду в Москву встречать Аллочку из Италии. А ведь представляете, с чего я начал? -- неожиданно обратился он к моей жене. -- Я пел когда-то песни вашего мужа!" Кое-что о народности в искусстве. Однажды, еще в те полузабытые времена, когда всякое появление авторской песни в эфире было событием, году так в 1983-м популярный в ту пору артист эстрады и кино Игорь Скляр в очередной телепередаче объявил, что споет "русскую народную песню". И запел "Губы окаянные..." Смотревший передачу композитор Владимир Дашкевич подскочил от возмущения, ибо прекрасно знал, что это -- одна из ранних песен его друга и постоянного соавтора Юлия Кима. В поисках выхода для переполнявших его чувств он немедленно набрал номер Кима... И услышал невозмутимое: -- Русский народ слушает. Тут к телефону подскочила дочь Кима и радостно прокричала: -- Я -- дочь русского народа! Впоследствии Ким с удовольствием рассказывал эту историю на своих концертах, а Дмитрий Дихтер со своей студией сделал даже ретро-программу по классике авторской песни под названием "Русский народ слушает". Если и не вошла в эту программу песня Александра Краснопольского "Как над Волгой-рекой...", то вполне могла бы войти, так как, наподобие кимовских стилизаций, неоднократно объявляема бывала плодом анонимно-всенародного воображения. Звезда. Рассказывает Олег Митяев: -- В Магнитогорске я как-то выступал в одном техникуме. Организатор концерта прибежал к директору учебного заведения и говорит, мол, такой популярный автор, все его знают... Директор взял афишу и со словами "сейчас проверим, какой он популярный" пошел в аудиторию, где занимались студенты. Развернул перед ними лист и спросил: -- Кто это? Ответ прозвучал очень дружно: -- Рэмбо! Рассказывает Елена Настасий, автор из Волгограда: -- Всесоюзный фестиваль АП в Киеве 1990 г. Около столовой стоит довольно привлекательная молодая особа женского пола и явно кого-то ожидает. По главной аллее, усиленно держа равновесие, ко входу в столовую приближается Олег Григорьевич (Митяев -- прим. сост.). Взгляд его концентрируется на особе. -- Девушка, Вы такая... такая... Давайте с Вами познакомимся! С трудом изображая наивное удивление на лице, особа изрекает: -- Меня Лена зовут, а Вас? На этих словах улыбка с лица мэтра медленно сползает в сторону. Но тут поспевает помощь в лице Тарасова: -- Девушка, это Олег Митяев! -- Митяев... Митяев... А, "Изгиб гитары желтой!.." Костя даже не подозревал, что Олег так хорошо бегает... Фамильное. Рассказывает Александр Вольдман. Конец 70-х. Агитпоезд ЦК ВЛКСМ по Нечерноземью. В составе агитбригады -- еще и Сашин брат Михаил. В одном из населенных пунктов артистов уже ждет рукописная афиша, на которой начертано: "В программе -- два брата: Вальдман и Вельдман!" Два слова. Рассказывает Берг: -- В середине семидесятых Дмитрий Дихтер по делам службы, тогда еще инженерной, частенько наведывался в Новосибирск, где регулярно оказывался в гостеприимном континууме КСП Новосибирского электротехнического института -- НЭТИ. Однажды он вернулся в Европу в совершеннейшем восторге от тамошнего академического мужского хора, который -- представляешь, Вова, мужики в смокингах, манишках и бабочках -- поет "Атлантов" Городницкого и "Молитву" Окуджавы! Кстати, об этом даже писал хороший журнал "Клуб и художественная самодеятельность". Но более всего на Диму произвело впечатление то, что с хором работает (аранжирует и все такое прочее) настоящий композитор, член союза, хотя и молодой, а главное -- интереснейший мужик... Как-то, бишь, его... Фамилия -- два таких простых-простых русских слова... Во, вспомнил: Бляхер! А похож! Рассказывает Дмитрий Дихтер. В те годы в Новосибирске клубы плодились с китайским неприличием. Один из них был основан Игорем Фидельманом по кличке "Фидель" на базе какого-то женского общежития. И по четвергам прекрасные дамы собирались на звуки магнитофона, на котором Фидель крутил им очередную жертву, перемежая записи собственными комментариями. И вот однажды в четверг появляется Дихтер. Фидель отменяет консервированного Розенбаума и выпускает живого Диму. А афишку про Розенбаума снять забывает. Короче, Дихтер поет, а красный уголок битком забит девушками, на головах которых белеют тюрбаны-полотенца после бани, и еще две головы в дверях -- и диалог: -- Это кто, Розенбаум? -- Да нет, Дихтер какой-то. -- А похож! Аналогичный случай. Рассказывает Владимир Васильев: -- 1990 год, киевский всесоюзный фестиваль. Меня туда не пригласили, я там был в командировке. Думаю, заеду к ребятам. И пошел Бориса Бурду искать. Вижу -- стоит Юра Устинов возле домика, печальный... Спрашиваю: -- Юра, что такое? -- Да, Володя, спать хочу, а они, заразы, набухались, я не могу заснуть. Я говорю: -- А я Бурду ищу. -- Ну, пойди, спроси. Захожу -- действительно, сидят в дымину пьяные. Один на меня голову поднимает, смотрит... Я говорю: -- Бурду видел? Он вскакивает, вытягивается передо мной: -- Ой, Боря, я столько Ваших песен слышал, а живого ни разу не видел! Рассказывает Сергей Татаринов (Санкт-Петербург). 1998 год, июнь, Курск, фестиваль "Соловьиные трели". Одна ночь уже позади, и не очень ранним утром сидят Мищуки, Вахнюк, Туриянский, Леонид Сергеев, Виктор Байрак и прочие корифеи -- медленно просыпаются, приводят лица в порядок, медитируют перед отборочным прослушиванием. Подходят двое молодых людей новой формации (у одного -- кольцо в ухе) и спрашивают, где будет проходить прослушивание. Байрак как наименее пострадавший от ночных мероприятий начинает водить руками и оживленно информировать: этот бард будет работать там, а тот -- вон там, а те -- в той стороне... И не замечает, что один из этих молодых, который окольцованный, уже не слушает, а смотрит, не отрываясь, на Сергеева. И, наконец, вросклицает: -- Я вас узнал!! Пауза. -- Вы -- Олег Митяев!!! Рассказывает Елена Настасий: -- "Петербургский аккорд" 1996 г. Я, увидев впервые Альфреда Тальковского: -- А кто этот мирзаянообразный мужчина? Небывалое -- бывает! Михаил Волков (Москва -- Раанана, Израиль) вспоминает такой эпизод: в квартире бывшей жены московского барда Владимира Капгера раздается телефонный звонок. -- Алло, это Алик Мирзаян. -- Ах! -- Да-да, это я. Двойное знакомство. Рассказывает Берг: -- Тираспольский фестиваль, проходивший в марте 1974 г. в одном из местных ДК, продолжился в спортзале школы, в которой работал замечательный композитор, или, как мы говорим, автор музыки, Виктор Демин. Закусывающие сидели на низких длинных скамеечках, а яства были разложены на матах, нагроможденных один на другой до нужной высоты. Пили вино, привезенное киевской командой. В первый и последний раз я увидел людей, приехавших в Молдавию со своим вином. Оправдывалось это, быть может, тем, что вино было яблочное, дешевое и везлось канистрами. Канистр было много, а вина оказалось мало. Похоже, киевляне знали, что делали, так как список одних только бардов, которых доставил их спецавтобус, был внушителен: Дима Кимельфельд, Валера Сергеев, Нина Редкина, Илюша Ченцов, Толик Лемыш и др. Возглавляла делегацию Нелли Пазырюк, но вино разливал Леонид Духовный, тем самым показывая, кто в доме хозяин. Так потом и вышло. В разгар трапезы один из киевлян попросил меня отойти в сторонку. Мы вышли в закуток перед раздевалками, и я спросил, чем могу служить. Оказалось, боксерской грушей: молодой человек имел намерение набить мне морду, потому что ему послышалось, будто я оскорбил честь и достоинство его любимого учителя, который, правда, в Тирасполь не приехал, -- барда Валерия Винарского. Так я впервые услышал это имя. Когда я поделился своей радостью с киллером, тот задумался (вина, как было сказано, оказалось маловато) и решил дать мне пожить подольше. Мы представились друг другу и потом быстро подружились. Его звали Володя Каденко. Туда и обратно. Рассказывает Берг: -- Апрель 1997 года. Пригласили с концертом в Литву, в Висагинас. Это бывший Снечкус, город Игналинской АЭС, ну, и персонал там весь -- "наши" люди. Потому и последний сохранившийся в Литве КСП -- там. В понедельник в Москве приношу в литовское посольство документы на визу. Очень любезная женщина принимает их, рассматривает и спрашивает, мол, фамильное сходство с литовским парламентским лидером, к тому же экс-президентом, -- не случайно ли? А я возьми да и скажи: -- А портретного сходства Вы не замечаете? Посмотрела и заметила! Короче, когда предложила прийти за визой в пятницу, а я мог опоздать на поезд (и на концерт), и я спросил, нельзя ли в четверг, сказала: -- Ну, ради такого сходства можно! Так я не опоздал туда. Но чуть не "пролетел" с возвращением: в пригородном дизеле по дороге из Висагинаса в Вильнюс у меня украли сразу оба паспорта -- и общегражданский, и заграничный. А заодно и билет на поезд, но это уже были мелочи. Возвращаться как-то надо, причем срочно: послезавтра нужно быть в Туле. Получил в полиции справку, что, мол, обращался по поводу пропажи, наутро перевел в бюро переводов и помчался в российское посольство. А там говорят: -- У Вас, что, совсем никаких бумажек с фотографией и печатью? Ну хоть водительские права! А с чего бы им взяться у меня, водительским правам? И тут я вспомнил про только что вышедшие компакт-диски -- пара штук оказалась при себе. На обложке была фотография. -- Да, но нам придется это оставить как основание для выдачи Вам Свидетельства на возвращение! -- Оставляйте, оставляйте! Так я не опоздал и обратно. "Я достаю из широких штанин..." Рассказывает Константин Просеков (Челябинск): -- В 1993 году нами был подготовлен и выпущен в свет сборник "Барды Урала", и наверное это был первый и последний такой сборник, который изобиловал нотами, текстами, аккордами, выверенными с авторами, фотографиями и аннотациями о том, кто это и что это. И в этот сборник были включены три песни Анатолия Киреева, с которым благодаря этому сборнику произошла у-ди-ви-тельная история. Я считаю, что -- такого в жизни не бывает! С ним -- произошло. В 94 году у нас здесь проходил концерт Анатолия Киреева, посвященный пятилетию его первого выхода на сцену -- в 1989 году здесь же состоялся его первый сольный концерт. Отработал Толя концерт, все замечательно, воодушевленный такой, а тут еще Сережа Боханцев подъехал -- они на следующий день с Киреевым и с Татьяной Фоменко должны лететь в Норильск на фестиваль. Ну, конечно, подогрелись немного. Рано утром -- самолет в 8 часов -- машина отвозит их в аэропорт. А сборников "Барды Урала" оставалось еще тогда довольно много -- пачек 5 или 6. Я и говорю -- возьмите пачечку с собой на сувениры. А у них был большой груз, и Tоля взял только штучек 5-6. И вот посадка в аэропорту города Челябинска. Таня Фоменко встала сзади, а этих двоих поставила вперед, как нетвердо стоящих на ногах, чтобы закрывать их своей широкой грудью. Бося-то прошел нормально, oн трудно держался на ногах, но паспорт у него был. У Киреева паспорта нет. Билет есть -- паспорта нет. Толя говорит: -- Я -- Киреев! -- достает книжку "Барды Урала", открывает на своей странице, там -- фотография и вся его подноготная -- где родился, когда, что, и песни. -- Вот это я! -- Но здесь же паспортных данных нет?! -- Ну я это! Я же похож?! Короче говоря, с трудом и мытарствами (сами понимаете -- самолеты в Норильск летают очень редко) тут решили его пропустить -- ладно, родился в Челябинске, свой вроде, пусть летит. Но когда самолет, покрутившись часок в воздухе, сел в Ноябрьске, не долетев до Норильска, и их там выгрузили, и снова таможня, он уже как паспорт достает эту книжку... -- Да, я. Да, Киреев, автор, да, я... Он улетает и оттуда! Потом с этой книжкой он умудрился улететь и из Норильска в Москву, и из Москвы в Челябинск! Одинокий гитарист. Рассказывает Берг, как в том же Новосибирске, судя по афише, он фигурировал в качестве "знаменитого гитариста из Киева". Кстати, об афишах. В одной, висевшей в Питере у входа в Концертный зал у Финляндского вокзала, говорят, было написано: "Олег Митяев (Москва), Константин Тарасов (гитара)". Никакая гитара не вывезет... Вот какую историю рассказал, кто уж -- не помню. Году в 1988-м приехала в Калинин на фестиваль "Это моя песня" группа КСПшников из Иваново. Среди них -- скромненькая такая девушка неброской внешности, совершенно не сценического вида. Ей бы сидеть и слушать, как бывалые бойцы выступают, а она возьми да заявись на участие в конкурсе, да не с чем попало, а с песней, которую в те годы только немой не пел. Начиналась она словами "Репетиций не надо, их кончился срок, песня ждет на листке из блокнота..." Хит, короче. Ну, отборочное жюри прослушало полкуплета -- все ясно: играет девочка примитивней некуда, дикция оставляет желать лучшего, гитара не настроена... -- Знаете, -- сказали ей, -- Вы не отчаивайтесь. Поработаете над собой годика два -- попробуйте снова. Может и сами передумаете. А нет -- лучше что-нибудь другое, а то эта песня -- гимн нашего клуба, и ее поет наш гвардейский, сиречь лауреатский, дуэт Бавыкиных. -- Спасибо, извините, -- сказала девушка и пошла восвояси. Вся эта процедура заняла столь ничтожное время, что ее практически с начала пронаблюдал издали возвращающийся за стол жюри его председатель Евгений Клячкин, отошедший ненадолго по какой-то надобности. -- А что это она так быстро? -- спросил он. Ему обстоятельно объяснили, мол, совершенно несуразная девочка посягнула на такую песню. -- И вы ее завернули!? -- оторопело произнес он. -- Она же автор!!! Это была Марина Ливанова. В чужом пиру... Рассказывают, как занесло однажды Александра Розенбаума куда-то на юг, вроде бы в Ставрополье, к военным. И, как не раз с ним у подобной публики случалось, повезли его на полигон -- пострелять. Да не из ружья, а из пушки! Ну, навел он ее на какие-то кустики и шарахнул. И вдруг из соседних кустов выпрыгивает дед и, ругаясь страшными словами, бежит к ним. Он тут коз пасет, а они, понимаешь, скотину пугают. Так и угробить могут! Вояки ему: -- Дед, успокойся, смотри, кто к нам приехал: это же Александр Розенбаум! Дед моментально меняет гнев на милость: -- Какое счастье, как хорошо-то, мы так любим Ваши песни: "Есаул, есаул, что ж ты бросил коня?.." Средь бела дня. Чем лучше песня, тем больше у нее авторов. Право отцовства песни "Свечи" у Александра Лобановского оспаривает Петр Сулоев. Много раз ловили за руку Михаила Звездинского, присваивавшего себе чужие заслуги. На песню Наума Лисицы (Киев -- Филадельфия) "Вальс в ритме дождя" тоже нашлись претенденты. Короче, как рассказывает Борис Шлеймович (Киев -Винница), когда готовился сборник туристских песен "Люди идут по свету", его составитель Леонид Беленький спросил у Лисицы: -- Нёма, это точно твоя песня? -- Моя. -- А говорят, не твоя. -- Ну, если кому-то от этого будет хорошо, пусть будет не моя. -- Так и запишем, -- мысленно, видимо, произнес Леня Беленький, и песня пошла в печать как произведение анонимного автора. И с тех пор так и кочует -- сиротой. Паровоз и состав... преступления. Сергей Матвеенко рассказывает, как однажды сидит он в жюри Грушинского фестиваля, будучи уже маститым автором хита "Пошел от перрона паровоз..." И приводят к их столику на прослушивание некоего молодого человека, а Сергею говорят: -- Ты молчи! И вот молодой человек рассказывает, как ехал он куда-то, и настроение было соответствующее, и под это дело сочинил он песню, которую и хочет представить: -- Пошел от перрона паровоз!.. Тем временем приводят еще одного юношу, а Сергею снова говорят: -- Только ты опять молчи! И тот второй принимается излагать идентичную историю (первый же тем временем начинает беспокоиться, предчувствуя, что куда-то влип), и плавно переходит к той же песне. Тут приводят еще одного соискателя, а Сергею снова говорят: -- Потерпи еще немного!.. Чей? "Галич" -- как известно, псевдоним. Раньше считалось, что Александра Гинзбурга. Теперь, выходит, не только. Если взять в руки газету "Новые известия" за 2 февраля 1999 года, раскрыть на 5-й полосе и в рубрике "Теленеделя с Еленой Кацюбой" начать читать "Спросите Лившица", можно прочесть: "По крайней мере теперь в России появилась новая поговорка. На все проклятые вопросы ответ один -- спросите Лившица. Почти по Окуджаве: "Спрашивайте, зрители, спрашивайте, а вы, Лившиц, ничего не приукрашивайте...". Несколько ранее известный тележурналист Андрей Черкизов приписал Галичу стихотворение другого псевдонима -- Наума Коржавина о том, как декабристы разбудили Герцена. А одна газета поместила заголовок: "В октябре багрянолистом 19-го дня" (А.С.Пушкин)". Вот, небось, Юлий Черсанович гордился! Или "Пушкин" теперь тоже псевдоним? Кого несем, ребята? Рассказывает Берг. -- Московский слет 1979 года. Поляна, где проходит главный концерт. Я опоздал на него минут на пятнадцать, и сесть уже было совершенно некуда -- все забито публикой. А из первого ряда мне машет рукой фонотетчик киевского КСП "Костер" Боря Шлеймович, мол, пробирайся сюда, я тебе местечко забил. И действительно, рядом с ним -- пустой пенопластовый коврик. Идти "как положено" -- значит, по ногам, головам и т.п. Но можно -- "как не положено", то есть, через "мертвую зону" между первым рядом и сценой. Зона эта, исполосованная кабелями микрофонов, колонок, питания, тщательно охраняется "хунвейбинами", сидящими перед первым рядом метра через три один от другого. Прорваться можно. И вот я, выждав, когда отвыступает очередной участник, рванул из кусточков около сцены через зону и плюхнулся на Борин коврик. Сижу, балдею. Кончилась песня, подходят ко мне два "хунвейбина", один берет за руки, другой за ноги и тем же путем относят в кусты и аккуратно складывают. Ну, думаю, так мне и надо! А тем временем к ним устремляется президент горклуба Игорь Каримов и что-то кричит, эмоционально жестикулируя при этом. Слышу вроде бы свою фамилию. Тут закончилась очередная песня, подходят ко мне эти же двое ребят, один берет все так же за руки, другой за ноги, проносят знакомым путем и нежно укладывают на Борин коврик. Я ничего не понимаю. Боря, видимо, тоже чего-то не понимает, но совсем не то, что я, ибо спрашивает: -- А почему, когда они несли тебя в первый раз, ты не сказал, что ты Ланцберг? -- Но они же делали то, что положено! -- Странно: когда N-ского несли, он кричал: "Я N-ский, я N-ский!" (Боря назвал фамилию какого-то очень известного автора, но, видимо, не Городницкого, как мне почему-то запомнилось, -- не было Городницкого на этом слете, -- а, возможно, Владимира Туриянского, который был, или кого-то еще.) А мне интересно: они что, и вправду не знают, кого носят? Без билета. Рассказывает Сергей Анатольевич Михасев: -- Дело происходит в феврале 1993 года. Ноги гудят от усталости. В предвкушении спокойного сна заползаю в купейный вагон поезда Москва-Петрозаводск. Так и есть: не толстая баба с орущим ребенком, так два гитариста с пивом... надеюсь, играть не будут. Надежды не оправдываются. Через час расчехляются гитары и начинается не музыка, а какие-то непонятные синкопы. С воодушевлением что-то репетируют. Демонстративно ложусь на вторую полку. Ноль внимания. Репетируют. Делаю замечание недовольным тоном. Извините-извините, уходят репетировать в тамбур. Еще через час, когда я забылся в тишине, они забылись и вернулись в купе. Громко, четко посылаю их по-русски на три буквы с угрозой вызвать проводника. До Петрозаводска никто не беспокоит. В Петрозаводске захожу к знакомым, а они мне говорят, мол, не вовремя пришел, мы идем на концерт Ивасей (знаменитые барды ИВАщенко и ВАСИльев). Предлагают и мне идти. У спекулянта при входе приобретаю билет (один концерт, аншлаг). Ну, вы догадались, на сцене мои ночные мучители... "Мне было довольно, что от гвоздя остался маленький след..." Михаил Савченко (Москва) вспоминает, что, когда он учился в МИСиСе, весь институт страшно гордился тем, что в нем преподает Виктор Берковский. Матерые старшекурсники даже водили новичков к этой достопримечательности. Но поскольку заходить прямо к Виктору Семеновичу с экскурсионными целями было как-то неудобно, экскурсантов обычно подводили к двери кафедры: вот, мол, смотрите -- за этой дверью сидит живой Берковский. Самому Михаилу повезло тогда несколько больше -- его приятель, учившийся на этой кафедре, провел его внутрь до самой двери кабинета. Так что ему удалось увидеть даже табличку с фамилией, а если бы дверь в этот момент случайно открылась, то чем черт не шутит... Так и быть! Рассказывает Вадим Мищук: -- Казань, фестиваль "Барды 80-х". Концерт ведет Вероника Долина. Готовясь объявить очередного участника, натыкается на незнакомую фамилию и, не отходя от микрофона, говорит сама себе вслух: -- Кто это такой? Я же всех хороших бардов знаю! Кто это?.. И уже громко: -- Ну ладно, выходи! (Борис Жуков и Виктор Байрак, правда, утверждают, что все было несколько мягче -- готовясь объявить Андрея Ширяева Вероника произнесла: -- Я ведущая, но этого человека вижу впервые в жизни.) Своеобразный юмор Вероники некоторых иногда обескураживает. Вот что, по словам Любови Лейбзон (Баку -- Иерусалим), произошло на Грушинском в 1979 году, через год после первого появления Долиной на этом фестивале. -- Идем сдавать анкеты в жюри. Перейдя понтон, натыкаемся на Яшу Когана (автора, в то время из Баку -- прим. сост.), беседующего прямо на тропе с некоей юной особой в синей кепке с огромным козырьком, тем не менее, не закрывающем носа... Стоим в некотором отдалении -- надо что-то уточнить у Яши. За щелястым столиком рядом две девочки, явные школьницы, тоже заполняют анкету. Одна из них поворачивается к собеседнице Когана и робко спрашивает: -- А в какое жюри писать? -- Ну, разумеется, в авторское! -- через плечо бросает та. -- А как ваша фамилия? -- встревает вторая школьница. Юная леди в кепочке на этот раз оборачивается почти в гневе: -- Вероника Долина! Пора бы знать!!! Былое нельзя воротить... Рассказывает Берг: -- Март 1998 года. Борис Гольдштейн ведет машину из Сан-Диего в Лос-Анджелес с целью доставки меня к месту очередной "творческой встречи". Не отрывая глаз от хайвэя, рассказывает всю свою московскую КСПшную биографию от "хвоста" в конце 60-х -- начале 70-х до крутого кустового командира. Живая история: первые слеты и все такое!.. Чтобы не отрывать его от драйва и в то же время поддерживать в нем уверенность, что я еще не выпал и не отключился, поддерживаю положительную обратную связь -- поддакиваю, подхмыкиваю. Боря вдохновляется все больше: -- А ведь это я -- тот человек, который привел Долину к Окуджаве! Тут я замолкаю и впиваюсь взглядом в шоссе, будто не он меня везет, а наоборот. На самом деле меня поглощают раздумья о, по крайней мере, десятке достойных соперниц Вероники, которым не повезло с высочайшим благословением и связанными с ним "паблисити" и зачислением в "обойму". Борис, решив, что я, наконец, либо вывалился, либо помер, скашивает глаз в мою сторону. -- Гхм, да... Теперь-то чего уж!.. "Где, как дурной признак, явится мой призрак..." Рассказывает Петр Трубецкой (Москва). В 1984 году песни Михаила Щербакова были уже хорошо известны, но все ценители знали только имя и голос. Самого автора живьем почти никто не видел. Немногие могли похвастаться и способностью спеть эти песни -- их музыкальная сторона выходила далеко за пределы умений среднего КСПшного исполнителя. В результате Александр Костромин -- один из немногих, кто пел песни юного мэтра -- часто на больших слетах слышал за спиной шепоток: -- Гляди, гляди, Щербаков пошел... Другой. Рассказывает Андрей Янишевский (Санкт-Петербург): -- Некий народ (я так и не понял, кто) сделал объявление о концерте Володи Ильина и попытался продавать билеты, уж не помню, где... Но, по крайней мере, не в зале зоопарка, с этим все в порядке. (Для тех, кто не знает, -- в питерском зоопарке проводятся концерты авторской песни -- прим. сост.) Все обрадовались, полезли в карман за деньгами. Тут приходит Володя. У народа некоторое оживление, его начинают допрашивать о предстоящем концерте. Выясняется, что Володя ничего не знает. После некоторого обсуждения и анализа выясняется правда: Оказывается тот В.Ильин -- из Москвы. Кто такой, что такое -- никто не в курсе... В общем, товарищи, будьте бдительны! Недосягаемый идеал. Излагает Борис Жуков: -- В 1995 году во время очередного приезда Ланцберга в Москву его познакомили с известным поэтом и журналистом Дмитрием Быковым. И первое, что услышал от своего нового знакомого Берг, было: -- А Вы знаете, что Вы -- самый ненавистный мне бард? Оказывается, во время Диминой службы в армии его начальник-сержант, отправив его в очередной раз чистить гальюн, сам садился на соседнее очко и, что называется, стоя над душой в столь странной позе, пел под гитару песни Ланцберга, перемежая их репликами типа: "Никогда тебе, сука, такого не написать!" Вор на воре! Рассказывает Георгий Мурый (Москва): -- Я океанолог, работаю инженером во ВНИИ рыбного хозяйства и океанографии (ВНИРО). В этом году я был в экспедиции на Дальнем Востоке, выполнял работы на небольшом рыболовном судне. В один прекрасный момент, когда все стояли на палубе в робах и готовились к работе с очередным за день "порядком" (есть такой вид рыболовной снасти), стармех спросил у меня, знаю ли я такую песню -- и стал напевать "А волна до небес раскачала МРС". Я ему ответил, что, мол, только песен Кима мне сейчас и не хватает -- настроение у меня было нехорошее. -- Это какого еще Кима? Когда я пояснил, он стал орать, что, мол, эту песню он здесь слышал еще до Кима, что она местная, курильская, что никакой москвич ее написать не сможет, только настоящий курильчанин, что написал ее такой-то с Шикотана, а он поет только свои песни, и что если я еще раз выскажу подобное, он меня за борт выкинет на месте. Положение спас боцман, который подтвердил, что эту песню написал Ким -- он когда-то смотрел передачу по ТВ с его участием. Аналогичный случай произошел и с составителем этого сборника. Где-то в середине 80-х по TV прошла очередная передача "Товарищ Песня" с участием бойцов студенческих стройотрядов. И в ней Лев Лещенко (эстрадный певец из Москвы) пел мою песню "Пора в дорогу, старина...", а стройотрядовцы подпевали. Сам я эту передачу не видел, но многие рассказывали. И вот в далеком украинском городе Нежине приходит на следующее утро на работу в свой "Нежсельмаш" мой свояк и повествует коллегам об этом событии. Многие, конечно, передачу видели. -- А кто он, твой родственник? -- спрашивает один из работяг. -- Инженер. -- Скажи ему, что он не инженер, а... Не буду уточнять, в кого меня переквалифицировал этот правдоискатель, но дело в том, что, по его сведениям, эту песню создал кто-то из знакомых его флотских товарищей. -- Никогда сухопутная крыса не сумеет такую вещь родить! Стой, кто идет? Рассказывает Сергей Данилов, питерский автор. Середина 90-х. Константин Тарасов пытается проникнуть в московский ДК "Меридиан" на свой же концерт со служебного входа. С ним -- два молодых человека суперменской внешности и две юных дамы, по виду -- топ-модели. Задача Константина -- провести их без билетов. Вахтер -- хранитель турникета -- останавливает шествие вопросом: -- Вы кто такие? -- Я? Константин Тарасов, -- отвечает Костя. Вахтер смотрит длинный список, кого пропускать, находит его фамилию... -- Ну да, ну да. А эти? -- на его спутников. -- Это мой телохранитель, шофер, массажистка и повар. -- А Вы кто? -- снова спрашивает Тарасова слегка обалдевший страж. -- Я -- Тарасов, -- терпеливо повторяет Костя. Вахтер снова ныряет в список, ищет, находит: -- Ну ладно, проходите! Уточнение Константина Тарасова. Концерт был их совместный с Олегом Митяевым. Вахтер фамилию Кости в списке не нашел и сказал, что сегодня выступает Митяев. На что Константин ответил: -- Ничего, я тоже выступлю! Тогда вахтер осведомился на предмет, кто эти четверо молодых людей и получил ответ, совпадающий с предыдущей версией. Профессионально оценив взглядом всю пятерку, он понимающе мотнул Тарасову головой -- мол, все ясно, проходите! Рассказывает Берг: -- Март 1974 года, два моих, совместных с Александром Дольским, концерта в Казани, в ДК КАИ. Менеджер -- известный исполнитель Владимир Муравьев. Пытаюсь войти в зал. Билета у меня, естественно, нет. Время, собственно, начинать концерт. Первое отделение -- мое. А контролеры, ребята, вскормленные по книге о вкусной и здоровой пище, без билета не пускают. -- Но я -- Ланцберг! -- Не надо! Мы знаем Ланцберга! -- Ну, хотите, он паспорт покажет? -- улыбаются сопровождающие меня девчонки из чебоксарского университетского турклуба "Улап". Охрана понимает, что над ней издеваются в особо изощренной форме. -- Слушайте, ребята, позовите Муравьева! -- предлагаю я. Это их взвинчивает до последней степени, и они начинают обсуждать вопрос, не спустить ли меня с лестницы. В это время выходит встревоженный моим отсутствием Муравей, на чем сеанс театра абсурда и заканчивается. На самом интересном месте. С того света. Рассказывают Николай Адаменко (Харьков) и Сергей Данилов (Петербург). Конец 80-х. Таллин. Концерт Гейнца и Данилова. После концерта к ним подходят молодые ребята из КСП "Капля" с вопросом: -- А "Перевал" -- чья песня? -- Наша. -- Правда? А мы думали, ее автор давно умер... Неоднократно "умирал" Александр Городницкий. Помимо случая, когда одна девочка после концерта в Ленинграде зачислила его в мертвые классики как автора песни "Снег", знакомой ей с раннего детства, широко известен другой, о котором он сам рассказывает в своих воспоминаниях. Приводим весь фрагмент из книги, несмотря на внушительный объем (в нем содержатся еще несколько эпизодов по теме). -- ...В этих северных экспедициях я впервые столкнулся со странными песнями, которые пели наши рабочие. Никто не знал их авторов, "просто слышали, и все". Говорилось еще и так: "Слова народные, автора скоро выпустят". Песни эти пелись, конечно, не под гитару, а просто так -- вечером у костра или прямо у палатки. К одному поющему понемногу неторопливо присоединялись другие. Каждый пел не для других, а как бы только для себя, неспешно вдумываясь в поющиеся слова. Незримая общность того, о чем говорилось в песне, объединяла поющих, и возникало подобие разговора и того странного точного взаимопонимания, которого я не встречал в других местах. Так я впервые понял, что песня может быть средством общения, выражением общего страдания, усталости, грусти. От того, что и жили вместе, и страдали. Стихи здесь не котировались -- они считались проявлением слабости, сентиментальности. Песня -- совсем другое дело. Песню можно было петь везде и всегда. В Арктике песни пели все: рабочие после тяжелой работы на лесоповале под комарами и в жаре, летчики после утомительных дневных или ночных полетов со сложными посадками и дурной видимостью, пели геологи после изнурительного маршрута, глядя, не мигая, в желтое пламя вечернего костра. Песни все были, конечно, разные, но тональность их, полное отсутствие бодрячества и фальши, точная психологическая правдивость иногда наивных, но всегда искренних слов, -- были неизменны. Именно там, на Севере, подражая этим услышанным песням, я начал придумывать какие-то нехитрые мотивы на. собственные стихи и петь их у костра, не сообщая при этом своего авторства. Так я всерьез начал писать песни, некоторые из которых до сих пор считаются "народными", такие, например, как "Перекаты", "Снег" или "От злой тоски не матерись". История этой последней песни довольно примечательна. Я написал ее в Туруханском крае в 1960 году как подражание "зековским" песням, которых наслушался к тому времени уже немало. Песня, видимо, прижилась. Уже на следующий год во время полевых работ после какого-то сабантуя наши рабочие, среди которых бывшие зеки составляли немалую часть, слегка подвыпив, стали петь "старые лагерные" песни и, к моему удивлению, спели эту мою. Поскольку был я еще молод, глуп и тщеславен, то немедленно заявил о своем авторстве. Вот этого-то, оказывается, и нельзя было делать. Все, что было мне сказано в ответ, практически на русский язык не переводится, а то, что переводится, может быть сведено к лаконичной форме: "Еще раз скажешь, что твоя -- пришьем". Угроза была вовсе нешуточной -- народ в тех краях подбирался серьезный. "Да за такую песню, -- кричали они мне, -- надо всю жизнь страдать в зоне! Чтобы ты, фраер с материка, да такую песню придумал? Наша песня, всегда была нашей, понял?" Нашлись даже очевидцы, которые "собственными ушами" слышали эту песню в сороковые в лагерях под Норильском. Через много лет я снова встретился со своей песней в повести безвременно ушедшего из жизни магаданского писателя и геолога Олега Куваева "Территория". Действие повести происходит на крайнем северо-востоке, в районе Магадана. В ней описывается, как из Нагаевской губы под осень уходит "последний караван", жители собираются на берег прощаться е уходящим северным летом и поют эту песню, "написанную каким-то местным автором". В середине восьмидесятых на Кольском полуострове, неподалеку от Мурманска, в поселке Заполярный, куда я приезжал в командировку на первую в мире скважину сверхглубокого бурения, начальником которой был Давид Миронович Губерман, старший брат моего друга поэта Игоря Губермана, в местной гостинице я познакомился с молодыми специалистами-врачами, работавшими здесь около года. Узнав, что я геолог и интересуюсь песнями, написанными на Севере, они неожиданно, предложили мне показать могилу "человека, который написал песню "На материк". Я очень удивился, но, конечно, немедленно согласился. На следующий день они раздобыли небольшой "уазик", и мы отправились в тундру. Примерно через час езды по трудной дороге мы прибыли в расположение бывшей "зоны" -- несколько бараков, обнесенных уже сгнившим от сырых баренцевоморских ветров частоколом с покосившимися пулеметными вышками на углах. Эти "типовые" архитектурные сооружения мне доводилось встречать уже неоднократно в Туруханском крае и на Колыме. Неподалеку притулилось небольшое кладбище: два-три покосившихся креста и несколько безымянных камней. Подойдя к одному из камней, один из моих спутников, сняв шапку, произнес: "Ну вот, тут он и лежит. Он прямо в зоне эту песню придумал, здесь его и прикончили". "За что?" -- наивно спросил я. "Как это -- за что? За песню, конечно. Ну что ж, надо помянуть". С этими словами он вытянул из внутреннего кармана своей меховой куртки пол-литру "Московской" и стопку. "Подождите, -- смутился я, -- а вы уверены, что здесь похоронен именно автор этой песни?" "А разве не Городницкий эту песню написал?" -- спросили на этот раз уже они у меня. "Да вроде Городницкий". "Ну вот видишь, -- а ты сомневаешься". Мы наполнили стопку и поочередно помянули безвременно погибшего автора. Потом сели в машину и уехали обратно в Заполярный. Моей фамилии никто, конечно, не спросил. Весной девяносто второго года любимый мною артист Зиновий Гердт исполнил эту песню по российскому радио в передаче, посвященной народным песням, написанным неизвестными авторами, и тоже очень удивился, узнав о моем авторстве, несмотря на наше давнее знакомство. А несколько лет назад мое авторство этой песни было признано как раз представителями того самого контингента, который когда-то его оспаривал. Я получил письмо из лагеря, расположенного в Ленинградской области, где-то под Дугой. Письмо было подписано "членами общества книголюбов". "Дорогой Александр Михайлович, -- было написано в письме, -- мы любим ваши песни, особенно песню "От злой тоски", которую считаем своей". Затем шли стандартные пожелания творческих успехов и счастья в личной жизни. А в конце написано главное: "А ежели что -- примем как родного". А однажды Городницкому пришлось отдуваться за покойника, о чем он тоже рассказывает сам: -- В начале семидесятых годов меня как-то пригласили выступать в Московский педагогический институт имени Крупской. Аудитория сплошь состояла из девиц, весьма, кстати, привлекательных. Роскошного вида ведущая вышла на сцену и торжественно объявила: -- Дорогие друзья, у нас в гостях поэт Городецкий. Раздались жидкие хлопки, что мне было делать? Выйдя на сцену, я сказал: -- К сожалению, я должен вас расстроить, -- поэт Городецкий умер. Давайте почтим его память вставанием. Все огорченно поднялись со своих мест, полагая, что вечер отменяется. -- Садитесь, пожалуйста, -- продолжил я. -- Дело в том, что умер он, прожив восемьдесят три года, уже стариком. Был одним из организаторов знаменитого "Цеха поэтов" в начале века, известным акмеистом, современником Блока и Гумилева. А моя фамилия -- Городницкий, и я жив. Обрадованная аудитория долго хлопала, и вечер вошел в колею. Кстати о покойниках: немало их еще ходит среди нас. Году в 94-м Олегу Митяеву показали самарскую газету для осужденных -- "Тюрьма и воля", где под названием "Больничка" была опубликована его песня "Сестра милосердия". А рядом такой текст: "Об авторе этого чудесного романса нам почти ничего не известно. Мы только знаем, что родом он из города Жигулевска. Его жизнь оборвалась в 1978 году. Срок отбывал в ИТК-6. Если кто-либо располагает какими-нибудь сведениями об этом несомненно талантливом человеке, очень просим сообщить по адресу: г.Самара, ИТУ-4, библиотека..." Что и говорить, жаль Олега. Приятно, однако, что он успел встать на путь исправления! Рассказывает еще один вернувшийся "оттуда" -- Владимир Каденко: -- Как-то на Кавказе в горах во время похода я встретил группу. Пел им песни. И один из них от полноты чувств произнес такой тост: -- А теперь, ребята, я хочу выпить за Володю. Володя, я хотел бы всю жизнь провести с тобой и погибнуть с тобой в горах! Через несколько лет на туристском слете, опять же, на Кавказе, я в одиночестве жюрю конкурс песни. И вот приходит молодой исполнитель и говорит: -- А сейчас я вам спою песню моего погибшего друга. И начинает петь мою песню "...я сегодня в апрель убегу без оглядки..." Ну, думаю, нормально! Оглядываю себя -- ноги, руки... Все на месте. А он допел и гордо удалился. Я понимаю, может, кто-то из его погибших друзей и пел эту песню, это и смешно, и горько, и это был единственный раз, когда я не заявил протеста по поводу авторства... Реинкарнация или Неизвестный шедевр. Рассказывает Вера Романова (Москва): -- Виктор Семенович Берковский, будучи, как известно, преподавателем (сейчас уже профессором) Московского института стали и сплавов, в стенах родного заведения с гитарой никогда не появляется. Зато часто организует там концерты авторской песни, тем более, что в течение многих лет он в качестве "общественной нагрузки" возглавлял "культмассовый сектор" своего института. Имея такие связи, это не очень трудно. И вот на одном из подобных мероприятий среди прочих авторов должен был выступать и Юрий Иосифович Визбор (дело было году в 78-79-м). Идет концерт. Мне со своего места хорошо видно, как Визбор стоит сбоку за кулисами, рядом с задвинутым туда роялем, слушает очередного выступающего и что-то не то записывает, не то чертит... Потом он с этого места ушел, -- а я, наоборот, проходя мимо, оказалась рядом с этим же роялем. И вижу на нем листок бумаги, оставленный, по всей видимости, Визбором. Что же там? Синим фломастером, небрежно, уверенной рукой мастера изображен горный пейзаж -- из тех, что Визбор любил рисовать всю жизнь (и кажется, ничего другого не рисовал совсем). И снизу столь же уверенная крупная подпись: "Рерих". Зарвался! Борис Гордон (врач, журналист, автор, лауреат ряда больших фестивалей, Чебоксары -- Москва) плыл как-то во второй половине 90-х по морю -- то ли куда-то, то ли откуда-то. И там же, на борту, оказалась поющая компания краснодарцев, не слишком близкая к авторской песне, но кое-что слышавшая. Так получилось, что по ходу дела (была хором исполнена нетленка про изгиб гитары) Борис назвал автора, на что получил ответ: -- Да что ты, какой Митяев, это наш турист, краснодарский, он потом погиб... -- Ну точно Митяев, -- как лев бился за правду Гордон, прибегнув к сильнейшему аргументу: -- Он в соседнем дворе живет! Авторства песен Ады Якушевой попутчики Бориса не оспаривали, но когда он заявил, что на радио работал в той же редакции и находился в одной с нею комнате, это показалось им уж слишком чересчур: -- Слушай, парень, ты не очень-то: этот у него в соседнем дворе живет, с этой он в одной комнате... Чем "удобна" короткая дистанция. Дистанция -- не дистанция, но малоощутимая для постороннего разница в именах "Владимир" и "Валерий" сослужила, по словам Михаила Столяра, весьма неоднозначную службу минскому автору Володе Борзову. Выступал он в конце 70-х в каком-то украинском городе, где афиша возвещала о том, что "Валерий Борзов поет свои песни". Публика валом валила послушать легендарного олимпийского чемпиона в беге на 100 метров! О времена, о вкусы! Рассказывает Берг: -- В конце 70-х в пространстве, согреваемом киевским КСП "Костер", появилась плеяда новых имен: Илья Винник и Каролина Кузьмич, Дима Тупчий, Саша Рабин, Игорь Жук, Ирина Карпинос, Саша Цекало. О концертных подвигах последнего я слышал, как мне казалось, особенно часто, но имя его произносилось как-то странно: во-первых, о нем говорили почему-то во множественном числе; во-вторых, то ли у него была кличка "Соленый", то ли двойная фамилия, но говорилось примерно так: -- А еще пели Саша Соленый Цекало. Именно так: "Соленый" -- в середине, между именем и фамилией. Потом мне разъяснили: это был дуэт Саши и Алены -- "Саша с Аленой Цекало". Прошло много лет. Изменились не только времена и нравы, не только вкусы, но и вкусовые ощущения. Сейчас мне смотреть на Сашу как-то кисло -- до того он сладкий. "Соленого" там ничего нет: на этом месте высится Лола. Аналогичный случай: в те же годы в днепропетровском КСП был такой парень, крупненький, кругленький и забавненький, -- Винни. Это было почетное звание. Как-то приезжаю спустя несколько лет: -- Ну, а как Винни? -- Нет больше Винни. У меня все холодеет внутри: как раз тогда в горах погиб альпинист, автор песен и просто хороший человек Миша Перлов. -- Что-то случилось? -- Да в общем-то ничего, он жив и даже поправился, но просит не называть его больше "Винни": когда кто-нибудь хлопает его по плечу и говорит "мы с Винни", это звучит двусмысленно. Ему не нравится... Что слава? Яркая заплата на ветхом рубище певца... Иркутский автор Сергей Корычев вспоминает эпизод, случившийся в Одессе в 1992 году, когда он и Евгения Логвинова приехали туда, чтобы записать очередной магнитоальбом. Возвращается Сергей с пляжа и вдруг замечает, что многие прохожие на него оборачиваются и улыбаются такими хорошими-хорошими улыбками. -- Ну, все! -- думает он. -- Пришла мировая слава. Причина "мировой славы" стала ясна через непродолжительное время, когда выяснилось, что он, одеваясь на пляже, натянул майку с надписью "Chanel" шиворот-навыворот. Синхронный перевод. Рассказывает Берг: -- Апрель 1997 года, концерт в Обнинске. Принимают, как всегда, очень тепло, а некоторые зрители подпевают, но -- так, "по-интеллигентски", про себя, только шевеля губами. Конечно, лучше, когда зал поет в голос, -- можно сачкануть, но и так ничего. Лестно. А в зале полумрак, лица скорее угадываются, но что-то разглядеть можно. Особенно порадовал меня совсем молодой человек, лет 14 на вид, который прошевелил губами все песни, от первой до последней. "Надо же, -- подумал я, -- как знает материал! Надо после концерта подойти, сказать что-нибудь приятное". Все заканчивается, зажигается свет. Нахожу глазами этого мальчика, а он все артикулирует... Жвачку жует! "...И сопровождающие его..." Константин Тарасов, автор, больше известный как аккомпаниатор Олега Митяева, выдал явную байку: -- Кто это там в кепочке идет? -- Константин Тарасов. -- А рядом? -- Его солист. "...Ты сам -- свой высший суд!" Рассказывает Ольга Уварова, администратор театра песни "Перекресток" (Москва). Как-то на концерте в музее Маяковского в перерыве между отделениями Олег Митяев говорит Елене Казанцевой: -- Лен, а зачем ты вообще поешь? Ты стихи читай, а петь не надо! -- Ну, как зачем? -- смутилась Лена. -- Меня просят -- я пою... Да вообще, это я сама себе вою! -- И вдруг неожиданно перешла в контратаку: -- Вот ты мне скажи, ты-то сам себе нравишься? Митяев надолго задумался и наконец ответил: -- Ну, вообще... вот иногда ставлю последнюю кассету -- и нра-а-авится... Уточнение Елены Казанцевой: на самом деле Олег сказал: -- Ну, чего ты песенки поешь? Голоса в тебе нету. Лучше стихи сочиняй, книжки издавай... -- Ну, нравится мне песни писать. Тебе же нравится петь? Вот и мне тоже. Да и просят иногда спеть что-нибудь... И Лена подарила Олегу свою кассету. Через некоторое время он позвонил: -- Я вот тут послушал... Ты знаешь, неплохо... Ладно, пой! Неожиданный талант или Sic transit gloria mundi. Рассказывал кто-то из одесситов. Восьмилетнее чадо Ирины и Романа Морозовских, в прошлом активных КСПшников, ныне больше известных по брэйн-рингу, впервые увидело в телевизоре концерт "Машины времени": -- Ой, мама, папа, идите скорей! Тот дядя, который "Смак" ведет, он еще и песни поет!.. Кривое зеркало СМИ. Когда очередные концерты Ивасей (Алексея Иващенко и Георгия Васильева) снимала компания "ТВ-Центр", из зала пришла записка с лобовым вопросом: -- А нас покажут по телевизору? -- Не знаю, как вас, но нас точно обещали, -- так же прямо ответил Васильев. Вот и справочка есть! Рассказывает Кирилл Арбузов (Москва). 1990 год, Киев, III-й Всесоюзный фестиваль авторской песни. В здание, где происходит очередное мероприятие фестиваля, пытается войти со служебного входа его участник Анвар Исмагилов. Его не пускают: -- Вы кто такой? -- Я автор! -- Какой еще автор? -- Автор песен! -- А где написано, что вы автор? Анвар, обескураженный, отходит. Через несколько минут у стен неприступной цитадели можно видеть, как Александр Мирзаян, используя вместо конторки спину самоотверженного Виктора Луферова, строчит на листе бумаги примерно следующий текст: "Справка. Дана Исмагилову Анвару в том, что он действительно является автором песен. Члены жюри III Всесоюзного фестиваля авторской песни: В.Луферов, В.Бережков, А.Мирзаян". Непроходимый Луферов. Рассказывает московский автор Вячеслав Жинжак: -- Мастерская композиторов на фестивале в Старом Осколе. 1995 год. Ведут Александр Дулов и местный композитор В.Левицкий. Я спел, Дулов согласно кивает, а Левицкий говорит: -- Знаете, есть известная градация: по возрастающей -- плохо и сложно, плохо и просто, хорошо и сложно, хорошо и просто. Так вот у Вас хорошо и сложно... -- А Луферов? У него и мелодии, и аранжировки не самые простые... -- Луферов? Не помню. Он у нас уже проходил? (Листает протокол.) А в это время неподалеку Виктор Луферов ведет свою мастерскую... Ибо они не ведают... Но Бог с ним, с хип-панк-роковым Старым Осколом! Самым смешным анекдотом XXIV Грушинского фестиваля стало то, что авторы, чьи песни стали частью бардовской классики, -- Любовь Захарченко и Владимир Капгер, решившиеся поучаствовать в конкурсе (хотя им-то это зачем?) не были признаны достойными высокого звания лауреата... Смена вех. В московский Центр авторского творчества приходит один из первых в новом сезоне посетителей и интересуется, какие в ближайшее время предстоят концерты. Ему отвечают, что сезон откроет Александр Городницкий, а неделей позже эстафету подхватит Владимир Туриянский. -- Хорошо, -- одобряет любитель авторской песни. -- А лидеры у вас будут? -- Какие лидеры??! -- Ну там, Митяев, Иваси... Окуджава районного масштаба. Рассказывает Алексей Куликов (Волгоград), более известный в миру как Береза: -- Наше телевидение снимало сюжет к передаче об авторской песне в Волгограде. Телевизионщики ловили на улице людей и спрашивали: -- Как Вы относитесь к авторской песне? Поймали двух солдатиков. Корреспондент спрашивает их: -- Вы любите бардовскую песню? -- Да, очень любим! -- А кого больше всего любите? -- Да многих... -- Ну, например? -- Ну, многих! Всех любим! -- А Окуджаву, Визбора, Дольского знаете? -- Извините, мы не местные... Рассказывает Жанна Магарам (Кливленд, США). Перед концертом Ю.Кукина в Кливленде позвонила незнакомая женщина и стала расспрашивать, как и что, кто такой и т.п. Жанна, в свою очередь, попыталась протестировать свою собеседницу, -- знает ли она эту песню Кукина, а может, ту... -- Понимаете, я из России недавно, кливлендских авторов никого не знаю. Там же дело было. Перед концертом В.Ланцберга (март 1998 г.) пришел мужчина лет 55 и, ни о чем не спрашивая, купил билет: -- Хочу поучаствовать в концерте, -- произнес он загадочную фразу и двинулся к выходу. Но не ушел, а обернулся и, указывая на лежащую на столе афишку с портретом Берга, спросил: -- Так это ваш муж? -- спросил он Жанну, продававшую билеты. -- Нет, это известный бард... -- Вот я и смотрю. Я ведь здесь уже десять лет, интересуюсь культурной жизнью, а тут вижу -- новое имя появилось, еще одна местная знаменитость, надо поддержать! Детские композиторы. Рассказывает Илья Тимин (Петрозаводск): -- Угораздило без образования в этом году (1999 -- В.Л.) поработать учителем музыки в одной сельской школе (п. Матросы). Рассказывал о разном, больше пел под гитару. Провожу зачет за полугодие. Вопрос: -- Назовите известного вам детского композитора-песенника. Из 150 учеников 98 написали: -- Юрий Устинов... -- Владимир Ланцберг... 40 из 98 добавили: -- Юрий Кукин. Вот какой учитель в деревне появился. Полная симметрия. После окончания ГУЦЭИ (училища эстрадно-циркового искусства) Елена Камбурова попала на Всесоюзное радио. В силу каких-то чисто бюрократических причин (наличие-отсутствие свободных ставок или что-то в таком духе) ее приписали к редакции сатиры и юмора. Это никак не отражалось ни на репертуаре, ни на исполнительской манере Елены Антоновны, но, разумеется, каждый, кто узнавал об этом, спрашивал: -- А почему такая певица работает в редакции юмора? В конце концов один из коллег Камбуровой, которому надоело в сотый раз объяснять про штатное расписание, ответил: -- Потому что в музыкальной редакции работает слишком много комиков! Педагогика бессильна. Рассказывает Елена Свок (Симферополь). Когда она твердо решила, что ей необходимо артистическое образование, сначала хотела поступать в киевское ГУЭЦИ. Не только потому, что из серьезных учебных заведений это было самое географически близкое, но еще и потому, что именно отсюда когда-то шагнула на сцену Елена Камбурова. Однако очный разговор в училище сильно охладил ее энтузиазм. Ей сказали, что ГУЭЦИ сейчас находится не в лучшей фазе своего развития и вряд ли сможет многое дать. Тем более -- уже сложившейся артистке. Тем более -- работающей в жанре, отношения с которым у училища никак не складываются. Так, мол, и будете белой вороной все годы обучения и потом, после окончания, тоже. У нас, мол, уже была одна такая -- как мы ни бились, а эстрадной артистки из нее так и не получилось. Как бишь ее звали-то, дай бог памяти -- Елена, Елена... -- Камбурова, -- невольно сорвалось у Свок то, что автоматически приходит в голову при словах "ГУЭЦИ" и "Елена". -- Вот-вот, Камбурова! -- обрадовалась собеседница. -- И ведь сколько лет уже выступает, а так ничего из нее и не вышло!.. В тот же сезон Лена Свок поступила в Гнесинское училище в Москве. Они будут жить долго! Рассказывает Владимир Васильев (Харьков): -- В Москве на 5-м канале телевидения Миша Кочетков ведет передачу "Гнездо глухаря". А я был на фестивале в Сергиевом Посаде, выскочил к передаче этой в Москву, отпел и вернулся в Сергиев Посад. А люди передачу смотрят, узнают... Подходит один парень из Воронежа и сообщает: -- Слушайте, Владимир, Вы знаете, ребята посмотрели передачу и говорят, мол, мы так любим его песни, а вот когда его самого увидели, очень разочаровались. Как-то внешность разочаровала. -- Чем же? -- Ну и рыло отъел себе, бугаина! Расстроился я и говорю Любе Захарченко: так и так, сказали -- рыло отъел такое сытое, здоровое... Люба отвечает: -- Да что там! Ты не расстраивайся: после моей передачи возле памятника Пушкину меня один мужчина встречает: -- Слушайте, это Вы? -- Я. -- А я думал, что Вы старушка! Братья меньшие подают примеры. Рассказывает Юрий Кукин: -- Я однажды выступал с ансамблем в Минске в цирке. Отпел свое и ушел за кулисы посмотреть цирк. Вдруг ко мне подходит мужик, спрашивает: -- Вы Кукин? -- Да. -- Хотите, я Вас со слоном познакомлю? -- Давайте. И повел меня в клетку слона. Там не клетка, а комната такая, стоит слон, прикованный за заднюю ногу к батарее, грустный такой. Мужик мне говорит: -- Поздоровайся! Я говорю: -- Здравствуй, слон! Тот -- ноль эмоций. Голову опустил, не здоровается, стоит грустный, печальный. Тогда дядька этот говорит: -- Слон, поздоровайся, это -- Юрий Кукин, он Визбора знает. Слон как закивал! У слонов, оказывается, бешеная память. Этот мужик однажды привел к нему Визбора знакомиться, на пять минут оставил их вдвоем, Визбор о чем-то со слоном поговорил... С тех пор тот так зауважал Визбора! -- Я, -- говорит мужик, -- уж этим пользуюсь. Вот он не хочет есть, опять же, еду у него украдут, взамен дают сено, а слон сена есть не хочет. Я ему тогда говорю: "Визбор велел!" -- и слон сразу -- хруп-хруп! Чему быть... Рассказывал Борис Рычков (Москва). Дело было довольно давно, на закате семиструнной эпохи. Как-то его родители -- туристы и любители песни -- возвращались из похода. К их компании, оглашавшей вагон электрички своими любимыми песнями, подсел незнакомец. Некоторое время он молча слушал, потом попросил гитару. -- Да у нас шестиструнка, -- пытались отговориться туристы. -- А мне все равно! Эта реплика настолько ошеломила компанию, что гитара тут же была отдана. Туристы ожидали услышать что-то запредельное, но к их удивлению попутчик спел несколько очень хороших и притом абсолютно неизвестных им песен, после чего вернул инструмент. Наверное, случайная встреча должна была бы завершиться знакомством, но в тот день туристы очень спешили. Дело в том, что в тот же вечер им еще предстояло успеть на концерт Анатолия Хабаровского -- автора, о котором они уже много слышали, но с песнями которого еще не встречались ни разу. И вот они, свежевымытые и переодетые, сидят в зале, а на сцену выходит... давешний попутчик. Герой должен и имя иметь героическое! В книге Михаила Кане "Время вдруг становится судьбой" описывается известный спор жителей двух столиц: -- Ну, что у вас за авторы?! Даже фамилии какие-то несерьезные: Полоскин, Генкин, Клячкин, Нахамкин, Кукин... То ли дело у нас -- Визбор, Окуджава! Соответственно... Из той же книги. В удаленном от столиц городке, куда пригласили выступить Евгения Клячкина и Бориса Полоскина, их встретил рекламный щит, обещавший выступление артистов из Ленинграда Клячкина и Повозкина. Надо полагать, там ждали эксцентрический дуэт, а фамилии сочли удачными сценическими псевдонимами. Побратимы поневоле. Рассказывает Григорий Семаков (Москва): -- В одном из первых абонементов московского КСП значился концерт, в котором должны были выступить (и действительно выступили) Евгений Клячкин и Виктор Луферов -- каждый по отделению. Подготовка к концерту кажется сегодня просто роскошной -- была выпущена специальная програмка (она у меня и до сих пор хранится) с портретами обоих бардов и краткими сведениями о каждом из них. Только вот справка о Луферове оказалась украшенной фотографией Клячкина -- и наоборот... Рассказывает Александр Крупицкий (автор, Тбилиси -- Иерусалим). 1988 год, Таллинский фестиваль. Барды входят в зрительный зал, тетенька в дверях контролирует процесс. Мерило истины -- визитка на груди барда. Веронику Долину и всех прочих пропустили, Евгения Клячкина тормознули: нет визитки. -- Но я -- Клячкин! -- А по мне -- хоть Кобылкин! -- жестко ответила секьюрити. От советского информбюро. Однажды Юрий Кукин вел к себе в гости актера Демьяненко (исполнитель незабываемого Шурика), причем, накануне трансляции по ТВ его приключений. Так получилось, что оба они были весьма нетрезвы -- особенно приглашатель в гости. Виной происшествия стала корпусная система (ну не дошли они на один корпус до нужного)... Поднимаются на нужный этаж, Шурик, т. е., Демьяненко нажимает кнопку звонка... Дверь открывает еще более никакой, чем они, пролетарий в майке и семейных трусах, обводит их мутным взором и говорит, тыкая пальцем в Шурика: -- Вы -- завтра! -- Тыкая пальцем в Кукина: -- А вы живете в следующем корпусе!" Дверь захлопывается, немая сцена... Исполняющий обязанности... Рассказывает Вера Ворочаева, минский автор: -- Собственно, это не мой рассказ, а моей подруги. Несколько лет назад, когда она была еще новичком, неподалеку от Минска организовывался туристско-КСПшный слет, и было объявлено, (афиши и все такое) что будет куча разных бардов, в том числе Розенбаум. Многие поверили, и она в том числе -- и поехала. Была белорусская зима: снегу по колено, а сверху -- дождь. Она вылезла на платформе в поселке Зеленом, увидела еще двоих девочек, совершенно не туристского вида -- в сапогах, шляпках, -- и они пошли по указателям. Народу никого, но -- указатели... На девочках шляпки обвисли, сыро, холодно, но так хочется своими ушами, своими глазами увидеть всех этих великих... Пришли на место. Там таблички: "БГУ", "МПИ", "МТХИ", еще какие-то вузы и -- никого... Тут из ельника вылезает какой-то товарищ и говорит: -- А-а, вот и еще пришли! -- и ведет их в чащу. Таки оказалось, что есть там маленький слет, и люди сидят по палаткам, и, более того, там даже был Розенбаум... в виде снежной бабы, с большим искусством вылепленный студентами театрально-художественного института. Портретное сходство было просто поразительное! Остановите музыку! Рассказывает Вячеслав Пахтусов (Челябинск): -- Едем мы как-то на Грушинский, чей-то магнитофон крутит кассету Анатолия Киреева. Народ помалкивает, слышно только запись. И вдруг раздается голос моего приятеля Лени Волкова: -- Да вырубите вы, наконец, эту чертову попсу, давайте споем что-нибудь! Эта история перекликается с рассказом Дмитрия Павловича Соколова (Москва): -- Еду я с "Костров-97", в поезде -- масса народу оттуда же. Я задремал. Слышу сквозь сон: включилась поездная трансляция, передают какую-то песню под гитару. Интенсивный поток слов, довольно жесткая манера петь, мелодия не похожа ни на что знакомое... (Напоминаю, сквозь сон.) Я дотянулся, укрутил звук. Через какое-то время (мне показалось, что через минуту) слышу -- включили снова, но уже потише. Я не стал вмешиваться, так и уснул. Потом, когда я уже проснулся, Стас Колеников меня спрашивает: -- ДимПалыч, слышал? -- Что? -- Как "что"? Белого! Оказывается, ехавший в том же поезде Олег Городецкий, недовольный обычным "поездным" репертуаром, отнес радисту кассеты Игоря Белого и Дмитрия Авилова и уговорил запустить их по сети. Белый-то и ворвался в мой сон, оказавшись непосильной нагрузкой для отключающегося мозга. Кстати, Игорь был очень удивлен такой своей известностью... Никому не известный пресловутый Гоша. Рассказывает Борис Жуков (Москва): -- Случилось так, что весной 1997 года мы с Борисом Гордоном, не сговариваясь, почти одновременно решили написать по очерку о Георгии Васильеве: я для своих родных "Итогов", которые планировали дать подборку на тему "Успех", а он -- для возрожденной "Столицы". Вскоре мы узнали о намерениях друг друга и посмеялись над совпадением, погадали, какое издание успеет первым и что тогда скажет редактор второго. Через некоторое время мне звонит грустный Гордон: в "Столице" очерк сняли. Ее главный редактор Сергей Мостовщиков отказался поверить, что никому не известный автор самодеятельных песенок мог успешно год возглавлять Московскую товарную биржу и раскрутить торговую марку "Би Лайн". Никакие уговоры, ссылки и предложения проверить не помогли: КСПшник ничего серьезного сделать не способен, "этого не может быть, потому что этого не может быть никогда". Еще через пару недель мое непосредственное начальство заявило на редакционной летучке мой материал. В ответ главный редактор "Итогов" Сергей Пархоменко сказал, что Васильев -- это первое имя, которое приходит в голову при слове "успех" и что надо искать какой-то менее банальный поворот темы. Очерк, естественно, тоже сняли. Когда я пересказал все это Гордону и мы с ним отсмеялись над пикантным соотношением взглядов наших главных, он решил описать это в короткой заметке для рубрики "Светская хроника" журнала "Огонек". Заметка была прочитана всей редакцией, встречена дружным смехом и... отвергнута. На сей раз -- с такой формулировкой: -- Ну, сколько можно Ивасям на халяву рекламу давать?! Развелось! Рассказывает Любовь Лейбзон. Совещание "оргов" в тогдашнем комсомольском центре "Олимпиец" в Москве. Наверное, 1987 год. Пообщаться с "оргами" приехали маститые -- Берковский с Богдановым, Никитины и Гоша Васильев -- один. После всяких малоинформативных разговоров "о судьбах" авторской песни маститые решили попеть. Доходит очередь до Васильева. Он что-то поет, ему с удовольствием (выраженным предварительно словесно), подпевают и аккомпанируют Никитины. В зале -- больше 400 человек из всех регионов. В какой-то момент в конце зала-амфитеатра воздвигается некая фигура и громко просит Гошу спеть "его" песню "Когда я был щенком..." В зале возникает некий пока негромкий шорох... Гоша на сцене застывает с несколько отвисшей челюстью, потом, подумав, объявляет, что у него такой песни нет. Фигура, воздвигшаяся в конце зала, не сдается: -- Но вы же -- Васильев?! Шорох в зале крепчает, кто-то уже дергает восставшего, громко объясняя, что это "не тот" Васильев. На сцене в этот момент Никитины что-то бурно объясняют Гоше... Минут через пять все заинтересованные стороны удовлетворены в той или иной степени и концерт продолжается... Глаза -- зеркало души. Рассказывает Андрей Козловский: -- Впервые я участвовал в конкурсе в 1984 году, в "Весенней капели". Тогда я выглядел совсем не так, как сейчас -- ну там, крутой прикид, темные очки... Я спел "Ленку Комиссарову", меня похвалили. -- Только вот вид у вас какой-то... -- говорит Валентин Вихорев. -- Ну вот эти очки -- к чему? -- Очки, -- говорю, -- я и снять могу. И снял. -- М-да, -- сказал Валентин Иванович. -- Лучше наденьте обратно! Уменьшительно-ласкательное. Рассказывает Любовь Лейбзон. Какой-то из Грушинских. К Сергею Никитину, сидящему на прослушивании, сзади, через плечо, обращается некий претендент с каким-то вопросом: -- Сережа... Никитин, повернувшись к коллеге по жюри (не помню, кто), с сарказмом в голосе замечает: -- Представляешь, пятьдесят скоро, а все "Сережа, Сережа..."! Тут из близлежащих кустов появляется Городницкий в одних плавках и реагирует: А мне -- хоть до смерти "Шурик"! Озвереешь! Рассказывает Глеб Щелкунов (Москва): -- Где-то в 1985 году в одной из аудиторий географического факультета МГУ проходил концерт Владимира Туриянского. Одна из пришедших записок начиналась обращением: "Уважаемый Владимир Егорович! Просим Вас спеть песню... (автор записки, по-видимому, был большой почитатель Вадима Егорова)". Туриянский сразу же ответил: -- Во-первых, я не Егорович, и даже не Ягуарович, я -- Львович! Знакомые песни. Рассказывает Александр Громозов (Волгоград): -- На Грушинских фестивалях наша компания (Камчатка, Самара, Ленинград) всегда располагалась под большим деревом на поляне, где 2-я эстрада. Накапливались в Самаре у друзей и выезжали на поляну заранее, чтобы занять место. Как-то раз приезжаем, а на нем уже какие-то ребята стоят, Даниил и Маша. -- Ребята, -- говорим, -- это наше место! -- Ну, что ж нам теперь, уходить? Места много, на всех хватит, давайте жить дружно! И стали мы делить это дерево с ними. Даже удобно: они приезжают еще раньше и занимают площадку и для себя, и для нас. А в этом году, в 1998-м, Даниил говорит: -- Ничего, если еще и мой папа приедет? -- Да ничего, -- отвечаем, -- и папа поместится. Приехал папа. Вечерком взял гитару и начал петь. Слушаю -- и сползаю на землю: песни Александра Краснопольского. Я их очень люблю, да где ж теперь их услышишь! И поет, что интересно, хорошо и правильно. -- Дань, -- говорю, -- а как твоя фамилия? -- Краснопольский... Как коллега коллеге... Рассказывает Алексей Тиматков (Москва): -- После окончания Литинститута я остался работать в нем же, на очень почетной должности, которую когда-то занимал сам Андрей Платонов, -- дворника. Работал я там так успешно, что вскоре сделал головокружительную карьеру -- стал сначала завхозом, а затем и проректором по административно-хозяйственной части. Но не об этом речь. Так вот, когда я работал дворником, мне регулярно приходилось отскребать от стен своей alma mater афиши некой рок-группы "Прах Шакалла" (именно так -- через два "л"!). Афиши эти появлялись так часто и в таком количестве, что я был уверен, что это очень популярная, много выступающая группа. В 1998 году я принял участие в московском региональном конкурсе авторской песни. И не только стал лауреатом, но и познакомился с интересными людьми, в том числе с Александром Праховым. Выяснилось, что мы абсолютные коллеги -- оба пишем песни, оба дворники и завхозы (только у меня в жизни эти две профессии расположились последовательно, а Саша ухитряется совмещать обязанности дворника в театре имени Пушкина и завхоза -- в другом месте). Мы поделились нашим дворницким опытом, и вот тут я узнал, что отравлявшие мне жизнь афиши клеил не кто иной как Саша -- лидер самодеятельной рок-группы "Прах Шакалла". Делалось все, конечно, кустарно, афиш хватало только на ближайшие окрестности, но ведь театр Пушкина и Литинститут стоят рядом... Обидно, конечно, терпеть такое от своего же брата-дворника -- уж он-то мог бы понимать, каково мне приходится... Но с другой стороны -- мы квиты. Как раз тогда в издаваемый мною с друзьями самиздатский литальманах "Алконост" кто-то из общих знакомых предложил стихи некоего А.Прахова. Мы их не взяли: слабоваты... А почему бы и нет? Рассказывает Денис Рогаткин (Петрозаводск): -- Вблизи поселка Тюменский, где живет Берг, стояла лагерем наша детская группа. В один прекрасный день ребятам сказали, что вечером Ланцберг придет к ним в гости. Во время ужина в лагере появляются человек пятнадцать-двадцать -- мужчины, женщины, дети, с гитарами, фотоаппаратами... Один из ребят поворачивается ко мне и спрашивает: Что, они все -- Ланцберги? Ну, очень маленький поселок! В той же группе произошел такой диалог ребенка со мной. Ребенок: -- А что, Ланцберг тоже здесь живет? -- Почему "тоже"? -- Да нет... Просто говорят, он такой великий, великий... Секрет долголетия. Рассказывает Берг: -- 26 декабря 1988 года был у меня небольшой по масштабам бедствия концертик в Москве. С билетами суетился Георгий Мурый; от него же я и услышал эту фразу. Сказана она была одним из его сотрудников (а работает Георгий в окружении немногих оставшихся в наши времена при деле людей науки). Услышав поток информации, в котором фамилия "Ланцберг" перемежалась словами "концерт", "билеты" и "авторская песня" Жорин коллега, которому не надо было объяснять про автора "Оптики" физика Ландсберга, удивленно спросил: -- Так он еще и поет? Сколько ж ему лет!?. Тем и знаменит. От Дениса Рогаткина. Старый петрозаводский КСПшник в разговоре: -- А, Юрий Визбор? Знаю, я ему резинку в трусы вставлял. Я -- не я! Рассказывает Берг: -- 1998 год, июль, XXV Грушинский. Ночной концерт на "гитаре". Выступает Александр Дольский. Публика в экстазе. После первой песни не отпускает. Не отпускает и после второй. А -- регламент; пора выходить Вадиму Егорову. И он выходит, а "гора" скандирует: -- Доль-ский, Доль-ский!.. -- Считайте, что я -- Дольский, -- вносит Вадим деловое предложение. Принято без энтузиазма. Кстати, Юлий Ким был встречен еще более прохладно: в Самаре не "раскручен". Перевыполнение желаний. Записал Дмитрий Мурзин. Валентин Берестов рассказывал, что его покойная жена Татьяна Александрова (автор домовенка Кузьки), услышав, как Высоцкий поет знаменитое стихотворение Андрея Вознесенского "Пошли мне, господь, второго!", сказала: Андрей просил у Господа "второго", а Тот в неизреченной милости своей послал ему первого. Радужные перспективы. Рассказывает Леонид Блехер (Москва): -- Июль 1980-го. Москва хоронит Высоцкого. Среди огромной толпы, затопившей московские улицы, медленно движется компания КСПшников. По их скорбным лицам видно, каким ударом стала для них смерть великого человека. Сквозь толпу к ним протискивается их знакомый -- Миша Байер, на лице которого написано радостное возбуждение. Он обводит торжествующим взглядом небывалое людское море и вдохновенно говорит: Это еще что! Вот когда Окуджаву хоронить будут... ИДЕОЛОЖЕСТВО (Термин принадлежит журналисту Валерию Хилтунену) Секрет вечной молодости. В своей книге "Непридуманные анекдоты" поэт, переводчик, профессор-филолог Александр Жовтис рассказывает: -- Вскоре после возвращения из эмиграции в Москву Александр Иванович Вертинский, один из первых наших "бардов" (если не первый), дал концерт в Доме литераторов. Он пел "Чужие города", "Маленькую балерину", "Куст ракитовый" и прочие свои "классические" вещи... -- А сейчас, -- сказал Вертинский, -- я спою вам "Песню о Сталине". Слова и музыка мои: Он стоит, как серебряный тополь, У Кремля, принимая парад. Сколько стоил ему Севастополь! Сколько стоил ему Сталинград! Будут помнить про годы былые, И вовек не забудет Москва, Как над картой военной России Побелела его голова... Трудно представить себе это -- но руководивший в ту пору Союзом писателей А.А.Фадеев испугался "нелитированных", т.е. явно не проходивших через цензуру строк и попросил у артиста текст. Через несколько дней, во время очередного инструктажа у Сталина, он доложил вождю народов: -- Вертинский в концерте спел "Песню о Сталине". Вот эту... Вождь внимательно прочитал стихи, минуту подумал и сказал: -- Это сочинил честный человек. Но исполнять не надо!.. Разве "Сталин -- наша слава боевая, Сталин -- нашей юности полет" мог стареть, седеть и вообще быть человеком? О разговоре со Сталиным Фадеев рассказал писателю Владимиру Михайловичу Крепсу, со слов которого я знаю об этом вечере и руководящем указании вождя. Акустика! Из книги А.Л.Жовтиса "Непридуманные анекдоты". Весной 1967 года А.А.Галич побывал в командировке по каким-то киношным делам в Алма-Ате. Он пел тогда свои крамольные песни в нескольких "неофициальных" концертах, в том числе в драматическом театре им.Лермонтова (после представления). Театр тогда помещался напротив здания КГБ... Когда все собрались в фойе, где должен был состояться концерт, Александр Аркадьевич долго ждал, пока налаживали технику. Наконец, все было сделано. Галич взял в руки микрофон и спросил: "Ну что, слышно?", на что один из слушателей, актер театра, громко ответил: -- Очень хорошо... Даже в доме напротив! То, что товарищам в доме напротив было "все слышно", доказали впоследствии предпринятые ими акции... "50 -- это так же, как 20"! Рассказывает Юрий Кукин. В 1967 году (отметим дату, это очень важно) ему, ставшему уже лауреатом нескольких песенных конкурсов и вообще человеку популярному, предложили издать сборник собственных песен. Он принес в издательство тексты. Редактор просмотрел их и один за другим забраковал все, по той или иной причине. Песня "Тридцать лет" отпала из-за строчки "Пятьдесят -- это так же, как двадцать". Антипатриотическая ностальгия. Рассказывает Александр Городницкий: -- ...Более трех месяцев в том втором походе (на паруснике "Крузенштерн" -- прим. сост.) мы проработали в жарких тропических широтах Атлантики. Запасы пресной воды были скудными. Стопроцентная влажность и жара даже ночью не давали передышки. Горячий душ устраивался только раз в месяц (три человека под один рожок, не более чем на пять минут). Глаза, обожженные солнцем и разъеденные соленой водой, слезились от конъюнктивита. Постоянная солонина с томатной пастой и комбижиром корежила наши неопытные желудки. Все -- матросы, офицеры и мы -- стосковались по твердой земле под ногами вместо валкой и скользкой палубы, по освежающему холоду вместо изнурительной тропической жары, по деревьям и снегу. И вот в самом начале апреля мы пришли в канадский порт Галифакс в Новой Шотландии. На заснеженном холмистом берегу стояли столь милые нашим стосковавшимся глазам березовые рощи, сменявшиеся сосняком. Пейзаж настолько напоминал родное Подмосковье, что у всех защемило сердце. Тогда-то и появилась грустная песенка "Над Канадой небо сине", начавшая сразу же существовать как бы отдельно. Примерно через год канадское радио в передаче на русском языке сообщило: "Как нам стало известно, в Советском Союзе впервые написана песня о Канаде. По нашим сведениям, написал ее моряк с военного парусника "Крузенштерн". После этого по радио звучал фрагмент записи этой песни. Уже значительно позднее, в семьдесят шестом году, во время 16 рейса научно-исследовательского судна "Дмитрий Менделеев", попав на заход в столицу Новой Зеландии Веллингтон, я услышал в гостях у новозеландского профессора Киблуайта песню на английском языке, записанную на пластинку, которая показалась мне странно знакомой. Она называлась "Заход солнца в Канаде" и представляла собой точный английский перевод моей песни. Правда, исполняло ее женское трио под джаз так красиво, что опознать первоисточник было не просто. Люди, посещавшие в разное время Канаду, говорили мне, что песня широко распространилась среди русской эмиграции в Канаде и пользуется там широкой популярностью. Труднее было с публикацией этой песни у нас. В начале семидесятых главный редактор одного из толстых журналов снял ее уже из набора как "явно эмигрантскую". Бедный, бедный! Рассказывает Николай Смольский (Кемерово) о том, как Юрий Кукин -- в гостях у кемеровчан, знакомится с достопримечательностями города. На углу улиц Ф.Дзержинского и Д.Бедного восторженно восклицает: -- О! Угол Бедного -- Дзержинского! Как подать. Рассказывает Берг. -- Фестиваль "Москворечье-74". Вырвавшаяся из дома с огромным трудом кормящая мать Алена Козина (КСП МАИ) заявляет на конкурс единственную готовую на данный момент песню Валерия Бокова "Баллада о погибших кораблях". И ее не пропускают: -- Песня упадническая, выберите что-нибудь другое. Другого нет, Алена в отчаянье. Выручает советом Дима Дихтер: -- Перепиши текст заново и назови по первой строчке -- "День за днем". Помогло! Рассказывает Алексей Куликов (Береза): -- 1979 год. Везде все закрывают, а в Волгограде вдруг началась поддержка комсомола, ЦСКА КПСС; все воспылали любовью к самодеятельной песне и, более того, пустили на телевидение. И вот приходим мы в литературно-драматическую редакцию, где должны были записать несколько песен ко Дню победы. Редакция интересуется: -- Что вы можете спеть на военную тему? А у нас на эту тему были только "Песня лысых" ("Вспомните, ребята") и "Отшумели песни нашего полка...". Первую они записали и говорят: -- Ну, еще что-нибудь! И мы запели вторую. И вдруг увидели в глазах редактора, солидной пожилой дамы, явную растерянность: -- Тэ-тэ-тэ-тэ-тэ! Ребята, что это за маркитантка? -- Так Окуджава написал... -- Н-н-не!.. "Маркитантка" -- это плохое слово! Это почти то же самое, что "проститутка". Замените на что-нибудь! Мы обалдели немного, я и говорю: -- А на что ж заменить, на "партизанка", что ли??? -- Вот! Вот! Вот!.. -- с радостным облегчением воскликнула она. Прозвучало это абсолютно искренне! Продолжает Владимир Васильев (Харьков): -- У меня была троглодитская песня со словами "...принимайте эффектные позы перед тем, как нажмут на курок..." Из ряда вон плохая песня. Я когда-то встречался с детским клубом Марины Меламед и сказал, мол, дети, не надо так делать. Они говорят: -- Ну, что Вы, Владимир Дмитриевич, мы эту песню пели на школьной олимпиаде и заняли место! Эта песня о борьбе за мир. Единственно что -- нам в ГорОНО, когда послушали, сказали: песня хорошая, только слова надо заменить. Не "принимайте эффектные позы"... "Эффектные" -- это пошло. Давайте, дети, будем петь так: "Принимайте достойные позы"! Так и пели. Москвич Борис Феликсон вспомнил, что поведал Василий Аксенов в своих воспоминаниях "Каждый пишет, как он дышит..." в посвященном Б.Ш.Окуджаве специальном выпуске того, что раньше называлось "ЛГ-Досье". -- Помню, как Булат с улыбкой рассказывал об уловке, позволившей ему напечатать этот стих, кажется, в "Юности". В редакции потребовали, чтобы он изменил название и вообще как-то убрал молитвенные обращения, дабы "не дразнить гусей". Тут вдруг на помощь нашему певцу прискакал Франсуа Вийон, и сразу возникло новое название -- "Молитва Франсуа Вийона", что немедленно переиначило всю ситуацию. В редакции восхитились, потому что с их точки зрения молитва превратилась в стих о молитве да к тому же еще и со ссылкой на темные века. Атеистические добродетели советской литературы как бы остались не задетыми. В условиях хронического дефицита всего... Рассказывает Александр Прищепов (Минск): -- Концерт Виктора Луферова в 1988 году. Заявились женщины из райкома партии или райисполкома. Поскольку в лицо их никто не знал, без билета не пускали. Им, привыкшим к халяве, пришлось заплатить, после чего они ворвались в зал с твердым намерением хоть за что-нибудь поругать Луферова. Он пел вполне лояльные песни, так что им не оставалось ничего лучше, чем придраться к Окуджаве, в песне которого был "все слабее запах... молока и хлеба": -- Ему что, молока и хлеба в стране не хватает!? Полонский был "наш" человек! Рассказывает Наталья Дудкина. -- Кишиневский фестиваль середины 80-х. Прослушивают автора музыки Андрея Крючкова и говорят: -- Ну что это у Вас за песня такая: "Про черный день нет песен у меня!" -- грустная такая. Кто это написал? -- Это написал Полонский, -- отвечает Андрей. -- Надо же! А где он сейчас, сколько ему лет? -- Он уже умер. -- Какие же у вас молодые умирают! Это его песня! Рассказывает Александр Прищепов (Минск): -- Был у нас клуб в подвале. Год 88-й. И слух о клубе дошел до комсомола, а оттуда и до партии. И вызвали меня на ковер, чтобы я объяснил, что такое КСП и зачем он нужен. Захожу в самый главный кабинет. Там уже сидят второй секретарь райкома партии и второй -- комсомола. Вторые отвечали за идеологию, в том числе и культуру. Рассказываю партийной тете (Пужевич ее фамилия, всю жизнь помнить буду!) -- вот, понимаете, самодеятельная песня уже достаточно забыта... -- Как это забыта? -- спрашивает она, -- никем она не забыта! -- Ну, раньше проходили какие-то фестивали, слеты... -- И сейчас проходят! -- Но, простите, с 79-го года, я интересуюсь этим вопросом, не было в Минске фестивалей. -- Да был фестиваль! В прошлом году мы проводили фестиваль художественной самодеятельности... -- Нет, -- говорю, -- художественная самодеятельность и самодеятельная песня -- это несколько разные вещи. Наверное, правильнее было бы назвать ее бардовской песней... -- Бардовская? Да что это за слово такое? Какое-то слово иностранное придумали -- что, русского слова не было? Второй секретарь райкома комсомола на ушко ей подсказывает: -- Бард -- это поэт! -- Да, действительно, бард -- это поэт. И что, получается, вы все песни пишете на его стихи? Пораженный, я ляпнул, что слова "коммунистическая партия" тоже не русского происхождения. Естественно, после этой фразы нам пришлось расстаться с Первомайским районом, и мы перешли в Советский. Заодно и бациллу "замочили"! Рассказывает Берг. -- Май 1982 года, Чимган, VI-й фестиваль, запрещенный кагэбэшниками. Всех местных вернули в город, а у приезжих билеты аж на через два-три дня, им разрешили остаться. Но объявили, что фестиваль отменен по причине эпидемии ящура. Даже шмон обещали, что было некстати, ибо у многих в рюкзаках имелись книжки и пленочки, не способствующие быстрому излечению крупного рогатого скота. Ну, сцену разобрали, конкурса не было, но у костров попели. А кроме того, изготовили ну очень похожее (правда, почему-то на бронтозавра) чучело ящура в масштабе 1:43, потаскали туда-сюда и весело сожгли. А подошел срок -- разъехались. И вот через какое-то время в разных городах нескольким завсегдатаем "Чимгана" пришли бандерольки из Оренбурга. В каждой из них находилась многотиражка тамошнего мединститута, "Советский медик" от 31 мая, а в ней -- статья "Песни Чимгана" о том, как "27 оренбуржцев из клуба "Оптимист (Оренбургский политехнический институт) и "Акварель" (ДК "Россия") побывали второй раз на Ташкентском слете". "Программа этого года, -- писал автор статьи, -- оказалась интересной и крайне насыщенной: преодоление перевалов и каньонов со всеми элементами горного туризма; прогулка до снегов;.. наблюдение за парением дельтапланов; песни вокруг костров; встречи со старыми и новыми друзьями... Клубная фонотека значительно пополнилась их песнями. Не обошлось без трудностей. Буквально за день до открытия слета район проведения оказался в зоне обнаружения нескольких случаев весенней вспышки ящура. И хотя случаев заболевания людей не было, органы милиции и санэпидстанции провели четкую карантинную профилактику, в которой приняли участие и дежурные заслоны представителей клубов страны. Это не помешало нашим ребятам дать двухчасовой концерт для гостей слета..." Как сказал бы Жванецкий, для знатоков штучка! На них же была рассчитана и подпись под статьей -- "В.Горячок, студентка 5 курса". Трудно сказать, училась ли на пятом курсе такая удивительная студентка, но президентом КСП "Акварель" и предводителем оренбуржцев на Чимгане был Володя Горячок, обладатель специфического юмора, по роду своей основной деятельности весьма далекий от медицины. Знал бы редактор!.. Что делать? Рассказывает Александр Мирзаян. -- Конец 70-х. КСП в ряде крупных городов отчасти легализованы (на определенных, разумеется, условиях), а кое-где даже включены в план работы с молодежью. Партийное начальство, скрипя задами, пытается со своей стороны искать новые модели поведения. На одном из больших фестивалей, проходивших в условиях города и зала, в конце программы по традиции звучит "Поднявший меч..." Публика, заслышав родной гимн, встает. Номенклатурные гости, которым он, мягко говоря, не родной, продолжают сидеть. Возникает молчаливый конфликт. И тогда те аппаратчики, что поумнее, медленно начинают вставать. Кто-то из них, посмотрев на упорно сидящее начальство, садится снова. В это время до начальства что-то доходит, и оно приподнимается. Те, что сели, встают по новой. Очень все это забавно смотрелось! Что в имени? Дело было, рассказывают, в середине семидесятых к северу от Москвы. На одном из полустанков в общий вагон какого-то "шестьсот веселого" поезда заваливает толпа туристов, предварительно "подогретых" по причине прохладного времени года. Рассаживаются по свободным местам. В одном отсеке посвободней -- лишь бабулька спит на нижней полке, прикрыв лицо платочком, -- туда набилось побольше. Пригрелись и запели, в том числе полушепотом -- Галича. Затем "поддали" еще и запели погромче, Галича в том числе. В какой-то момент поезд вдруг останавливается. Бабулька снимает платочек и принимает сидячее положение. Оглядывается вокруг и произносит: -- А-а, Галич! Все разом трезвеют и замолкают. Начинают соображать, что же будет и как себя вести на допросе. Тут поезд трогается, и мимо окна проплывает горящее в вечернем небе название станции: "ГАЛИЧ". О патриотизме. Рассказывает Александр Мирзаян: -- В 197... году на фестивале в Минске сидевшие в жюри "представители инстанций" сняли с исполнительского конкурса участника, вышедшего с песней Б.Окуджавы и В.Берковского "Круглы у радости глаза...", так как им показались непатриотичными строчки "Не все ль равно, какой земли касаются подошвы..." Никакие объяснения и увещевания бардов и клубных активистов не помогли: "старшие товарищи" стояли на своем. Первое место в данной номинации занял исполнитель известной песни на слова И.Бродского "Мне говорят, что надо уезжать..." Чего не понять умом, того не понять. Мне, Бергу, остается лишь добавить, что несколькими годами раньше на Грушинском фестивале "зарубили" Александра Краснопольского из-за строчек его песни -- "Мы с тобою, как в далекой Стране Дураков, Собираем не то, что посеяли": -- А Вы какую, собственно, страну имели в виду? Поневоле задумаешься! Высшее признание. Рассказывает Борис Жуков: -- 1983 год, февраль. II-й московский фестиваль. Идут первые месяцы правления Андропова, все начальники уже знают, что с них "спросят строго", но не знают, за что именно, и потому боятся абсолютно всего. Прежние литовки отменены, все тексты нужно литовать заново. Разумеется, никаких песен на бис, никакого пения в фойе, никаких стенгазет... И завершающий аккорд -- организаторам фестиваля вручен список авторов, которые ни под каким видом, ни в каком качестве не могут быть допущены на сцену. Список открывается известными именами, а дальше идут фамилии клубного и даже кустового ранга -- предмет начальством изучен хорошо. Член оргкомитета фестиваля Саша Пинаев сообщает эту скорбную весть одному из фигурантов списка -- автору Валере Каминскому: -- Валера, ну, ты не отчаивайся, мы будем добиваться, чтобы тебе дали выступить... -- Пинаев, идиот, не вздумай! Этих фестивалей еще до хрена будет, а вот в один список с Лоресом и Мирзаяном я больше, может, никогда не попаду... Классики всегда современны. (Продолжает рассказ Борис Жуков.) -- Чудовищная атмосфера сверхбдительности на фестивале словно нарочно провоцировала всевозможные инциденты. То публика как-то неадекватно реагировала на "Почтальонку", спетую впервые вышедшей на большую сцену Галей Мартыновой (ныне Хомчик). То по залу прокатывалось тихое шушуканье при виде невесть кем выпущенного на сцену Петра Старчика. Но это, оказывается, были еще цветочки... Бомба взорвалась, когда на сцену вышла Наталья Пинаева -- жена вышеупомянутого члена оргкомитета. И чистым, звонким, наивным голосом объявила: -- Стихи Роберта Бернса в переводе Маршака. За тех, кто далеко, мы пьем, За тех, кого нет за столом -- За славного Тэмми, Любимого всеми, Что ныне сидит под замком. За тех, кто далеко, мы пьем, За тех, кого нет за столом -- За Чарли, что ныне Живет на чужбине, И горсточку верных при нем! Свободе -- привет и почет, Пускай бережет ее разум, А все тирании пусть дьявол возьмет Со всеми тиранами разом! В общем-то, для восторга зала и ужаса начальства хватило бы и этого. Но дальше пошло нечто вовсе несусветное: Да здрав