л, приседал и махал руками, вызывая недоумение прокуренных бледных рокеров, которым казалось, что они и безо всяких упражнений поют не хуже Гилана. Гости, тем временем, уже собирались. Никого из них, кроме Артема, с которым мы встретились уже как старые друзья, мы не знали. Люди разбредались по закоулкам большой московской коммунальной квартиры, уходили на кухню, кто-то уже звенел стаканами и бутылками, на нас никто не обращал внимания. Москвичи, пришедшие, вроде бы на наш концерт, беседовали друг с другом, чувствовали себя как дома, и никто не высказывал ни нетерпения, ни желания кого-то там еще слушать, кроме себя. -- Ну что, Сережа, как нам начинать-то?--спросил Витька у Рыженко. -- Сейчас начнем. Вы не волнуйтесь,--успокоил нас Сережка,--Это все в основном музыканты, и они все считают себя очень крутыми--это простительно на первом этапе. Не обращайте внимания, это хорошие люди, и они будут вас слушать. Сережка прошел по квартире и оповестил всех, что ленинградские музыканты готовы, и концерт начинается. Мы с Витькой как два болвана стояли на отведенном для нас месте, а публика еще минут пятнадцать подбредала в комнату, рассаживалась, менялась местами друг с другом, рассказывала анекдоты и выпивала-закусывала. Наконец, нам это надоело. Процентов семьдесят зрителей уже сидело в комнате, Витька посмотрел на меня, четыре раза резко качнул головой и сильно ударил по струнам. Ми-минорный аккорд заставил публику притихнуть, и мы начали свой первый концерт. "Мне не нравится город Москва, Мне нравится Ленинград. Мы -- рано созревшие фрукты, А значит, нас раньше съедят. Я люблю, когда есть чего пить, Я люблю, когда есть чего есть. Я налит своим собственным соком, Не хочешь ли ты меня съесть? Я смеюсь, если мне хорошо, И я злюсь, когда плохо мне. Я блюю, если я перепью, Я всю жизнь живу, как во сне. Я люблю, когда есть. чего пить, Я люблю, когда есть чего есть. Я налит своим собственным соком, Не хочешь ли ты меня съесть?.." Эту песню Витька написал специально для новогоднего московского концерта. Мы подозревали, что она - может не понравиться москвичам, но рассчитывали на их мазохистские наклонности во всем, что касалось искусства. Вспоминая прошлогодние концерты "АУ", мы проанализировали те моменты- во время которых москвичи особенно кайфовали, и поняли, что чуть-чуть грубости им просто необходимо. Это, в общем, объяснимо--все уже просто осатанели от слащавой официозной музыки и героического подпольного рока и искали, чем бы пощекотать нервы и самолюбие--на это-то мы и решили немного надавить, и не ошиблись. Как известно, большинство москвичей является убежденными патриотами своего города, так же как и ленинградцы -- патриоты Ленинграда. Ленинградцы имеют обыкновение ругать Москву, называть ее "большой деревней", хают московское метро так, что иногда становится стыдно за земляков--ведь только идиот не сможет разобраться в линиях московского метро - там же на каждом шагу все написано, где какая линия, станция, где вход и где выход... Хочется думать, что все-таки земляки кривят душой и могут на самом деле сориентироваться, как доехать, например, от Комсомольской до Рижской. Москвичи же,, наоборот, предпочитают столицу Северной Венеции и первые строчки витькиной песни--"Мне не нравится город Москва, мне нравится Ленинград", задели слушателей и, по крайней мере, зацепили... На это-то и была сделана ставка. Дальше пошла уже отработанная программа "Бездельники", первый и второй, "Битник", "Солнечные дни" и дальше, дальше, дальше... Реакция москвичей была несколько неожиданной--проверенные уже в Ленинграде красивые, мелодичные вещи, такие как "Бездельник No 2", не пользовались особенным успехом, зато песни с элементами музыкального или текстового "зверства"--разных там диссонансов, ругательств и вообще, "забоя", вызывали восторг. Я вспомнил "Капитана корабля-бля-бля"--эта довольно дешевая, плоская шутка в Ленинграде не очень-то прокатила, а здесь, год назад интеллектуальная элита балдела от нее. Мы быстро оценили ситуацию и начали орать изо всех сил, чередуя чисто музыкальные прелести, которыми мы, в общем, гордились, с пост-панковскими забоями. Концерт прошел в целом успешно, все были довольны, а мы--больше всех. Мы сыграли чисто, мощно и убедились, что все наши осенние труды не пропали даром -- ансамбль звучал. Примерно половина гостей отправилась восвояси, а часть осталась выпивать-закусывать, расспрашивать нас о житье-бытье и просить повторить для них понравившиеся песни. Мы с удовольствием повторяли и поняли, что и чисто музыкальные вещи тоже доходят до публики, правда, лишь до небольшой ее части. Это касалось и текста песен, но, в принципе, это нормально -- нельзя за один день привить вкус к СЛОВУ и ЗВУКУ народу, воспитанному на диких, с колыбели запавших в мозг стихах, исполняемых А. Пугачевой и другими корифеями, несущими культуру в массы. Все было очень мило, я чувствовал, что Москва становится нашей вотчиной -- так впоследствии и вышло. Москва для русских музыкантов, как Америка для европейцев--ее, вроде бы не любят, но мировая слава никогда ни к кому не приходит без американского успеха. Практически все наши группы проверялись в Москве--первый большой успех Майка, первые, действительно большие концерты "Аквариума", теперь мы... Но до Майка и ."Аквариума" было еще очень далеко, мы пре- красно это понимали и не обольщались, но дело потихоньку двигалось, а там -- кто знает... Один из гостей, назвавшийся нам Алексеем, пригласил нас завтра утром прийти к нему в гости и посмотреть его домашний музей. Что это за музей, он не сказал, но мы решили воспользоваться приглашением, тем более, что утром Сережка с Валей начали готовиться к вечернему торжеству, а мы только путались у них под ногами и создавали лишнюю толчею и суету, и мы отправились в гости к новому знакомому. Приехав в Столешников переулок, где проживал Алексей, мы выпили по кружке пива в знаменитой московской "Яме" и, найдя по бумажке с адресом нужный дом и подъезд, вошли в очередную коммунальную квартиру. Наш новый знакомый был человеком лет уже тридцати с лишним, низеньким, здоровеньким, розовощеким, брюнетом с быстрыми темными глазами, аккуратной прической и в спортивного вида костюме. Он оказался довольно известным московским поэтом по фамилии Дидуров. Все читающие эти строки, я думаю, знакомы с его произведениями, хотя бы со стихами к песням из старого кинофильма "Розыгрыш". Помните это--"Когда уйдем со школьного двора, тра-ля-ля-ля..." и так далее. Дидуров был настоящим поэтом--он не пил и не курил, был холост, каждый день в шесть утра ездил в плавательный бассейн и каждые два часа пил экстракт шиповника--идеальный образ жизни творческой личности. Услышав вчера витькину "Восьмиклассницу", он был потрясен--Дидуров не ожидал такого совпадения, ведь музей, который он собирался нам показать, назывался "Музеем Голой Восьмиклассницы". Дело в том, что в процессе работы над "Розыгрышем"-- фильмом о школьниках и для школьников, Дидуров был постоянно окружен со всех сторон школьницами различного возраста, от пятого до десятого класса, и они его так достали, что теперь все разговоры и действия поэта вертелись вокруг восьмиклассниц--квинтэссенции всех этих девушек. В его воспаленном воображении все восьмиклассницы виделись ему голыми, и он создал дома целый музей, посвященный любимому предмету. "ЕЕ дневник", "ЕЕ носовой платок", "ЕЕ промокашка из тетради для контрольных работ", "След ЕЕ губной помады", "ЕЕ ноготь с большого пальца правой руки"--такого рода экспонаты преобладали в музее Дидурова, в целом, очень забавном. Мы провели у Алексея несколько приятных часов, попели ему песни, которые он записал себе на магнитофон--ему тоже было нужно побольше зверства, и мы поорали всласть для него и его восьмиклассниц. Ближе к вечеру мы отправились к Рыженко, а Дидуров, сказавши, что ему нужно переодеться и принять ванну перед новогодним банкетом у Сережки, остался дома. Мы только не поняли с его слов, сначала он будет принимать ванну, а потом переоденется, или же, сначала переоденется, а потом будет купаться. Размышляя над этим занятным вопросом, мы приехали на место торжества. Дидуров пришел к Сережке в шикарном, кричащем, клетчатом костюме с букетом цветов и двумя бутылками шампанского в руках. -- Шампанское, бля!--сказал поэт.--Сам купил! После этого заявления он быстро прочел небольшую поэму, а затем, пригласил гостей и хозяев к столу. Функции тамады и души общества он взял на себя легко и ненавязчиво, и никто не был против--наоборот, Дидуров здесь всем понравился, и нам--тоже. Оглядев собравшихся, он сказал, что здесь явно не хватает толпы голых восьмиклассниц для полного удовольствия и пообещал привести их попозже. После этого он осмотрел стол и спросил -- известно ли нам, что наступающий 1982 год, это год собаки. Кому-то это было известно, кому-то нет, и Дидуров продолжал: -- А знаете, как нужно встречать этот год, чтобы он был для вас счастливым? -- Как?--переспросили гости. -- Как только начнут бить куранты на Спасской башне Кремля, нужно взять в зубы кости, встать на четвереньки и лаять, выть, бегать и рычать, как собачки. Но для этого, господа, нам нужны кости. И, раз такое дело, то я считаю, что нечего ждать до двенадцати, мы должны успеть съесть мясо всех зверей и птиц, находящееся на столе, и достойно, с костями встретить новый год. Согласны? -- Согласны! -- Я предлагаю пока выпить за наших замечательных ленинградских гостей,--сказал Сережка. -- Сергей! Я же сказал--съесть все мясо, а не выпить всю водку,--строго заметил Дидуров. -- Хорошо, Леша. Тогда второй тост будет за тебя,--парировал Рыженко на замечание поэта. Потом были тосты за Валентину, за остальных гостей, и к полуночи мы наконец-то стали пить за главных, как сказал Дидуров, героев сегодняшней ночи -- за Стельку и вторую собачку, имени которой я сейчас уже не помню. В этот момент советское правительство поздравило по телевизору весь советский народ с Новым годом, и мы, как и весь советский народ, с воем повалились под стол, держа в руках рюмки, а в зубах--кости. Побегав на четвереньках и всласть налаявшись и накусавшись, мы выпили еще, и Дидуров заявил, что новый год без бани--это вовсе и не новый год, поскольку входить в новый виток жизни нужно чистым как морально, так и физически, и устремился в ванную комнату. После того, как поэт поплавал в ледяной воде, в ванную устремились две барышни, которые боготворили поэта и хотели во всем ему подражать. Отплескавшись и отвизжав свое, барышни выбежали к столу, едва успев прикрыть стыд, и стали соблазнять сиявшего телесной чистотой и духовным здоровьем Дидурова. Я решил не ударить в грязь лицом перед спортивными москвичами, и в свою очередь, быстро раздевшись, нырнул в ванну. Когда я из нее вылез, в комнате уже творилось что-то невообразимое, но веселое. Да, праздники в Москве справляют на широкую ногу--это мы увидели и впоследствии неоднократно еще убеждались. Едва я успел обсохнуть, как нас всех вынесло на улицу и на четырех такси понесло в театр-студию на Юго-Западе, где веселье продолжалось с удесятеренной энергией-- там танцевали, пели, пили, чего там только не делали... Я открыл глаза и обнаружил себя лежащим на диване в полутемной комнате--из-за недостатка освещения размеры ее были мне не ясны. Я был одет, но без пальто и ботинок, шапку я оставил еще у Рыженко. Рядом лежал Витька--тоже без пальто и сапог, но в шапке. Он мирно спал, а из-за стены доносились чьи-то мужские и вроде бы знакомые голоса, но я никак не мог вспомнить, кому они принадлежат. Открылась дверь, и в комнату вошел улыбающийся Никита-Мухомор -- мы познакомились с ним год назад у Рошаля. Привет,--сказал Никита.--Проснулись? Да Витька спит еще,--ответил я. -- Не спит,--сказал Витька. -- Привет, Никита, с Новым годом. А давно мы легли? -- Полчаса назад. -- А сколько сейчас времени? -- Девять утра. -- А-а-а...--Я вспомнил, что мы с Никитой встретились в театре на Юго-Западе, поехали вместе к "Мухоморам", и, приехав, отправили Пиню в магазин за сухим--оно продавалось 1-го января 1982 года в Москве с восьми утра. Вспомнил я, что Рыженко уехал из театра домой, устав от новогодних поздравлений, и сказал, что ждет нас после "Мухоморов" на продолжение банкета. А проснулся я от того, что пришел Пиня и принес вина. Пиня очень устал, и поэтому сидел на кухне молча, а восторгались его героическим поступком несколько "МухомороNoи знакомых нам, и еще не представленных. Полчаса сна нам с Витькой вполне хватило для того, чтобы отдохнуть и даже, кажется, выспаться -- мы встали в хорошей форме, бодро вышли на кухню и уселись там на пол--народу было, кроме нас, человек пять и табуреток на всех не хватало, и не выходили мы из этой кухни весь день--сидели с "Мухоморами", пили вино и кофе, пели песни, "Мухоморы" читали нам стихи и рассказывали, как за ними охотятся служащие ведомства т. Андропова. "Мухоморы" были отличными ребятами, вернее, уже не ребятами--это были взрослые, серьезные люди, художники и поэты, писатели и фотографы--и нам с ними было так же интересно и весело, как и год назад. Расстались мы уже под вечер и часа полтора добирались до квартиры Рыженко--новогодней ночью мы перенеслись на другой конец Москвы. Еще поднимаясь по знакомой уже лестнице, мы услышали веселый шум и поняли, что обещанное нам "продолжение банкета"--это не праздные слова. Войдя в квартиру, мы не могли не порадоваться--стол был накрыт еще богаче, чем вчера, гостей было еще больше, но состав их был другой--это была вторая партия. Я подозревал, что и вчерашняя, первая партия была сегодня у кого-нибудь в гостях--компании в праздничные дни здесь мигрировали с одного места на другое, по нескольку суток исчезая из дома. -- А-а-а, панки пришли,-- закричал Сережка, перекрывая общий шум. Гости с любопытством уставились на такую диковину, а нам уже было все равно--панки, так панки. Настолько нас увлекло московское беспредельное веселье, что мы полностью расслабились и отдались течению праздника--пусть все идет, как идет. Один из гостей, огромного роста толстый человек со страшной черной бородой, вдруг вскочил и побежал к дверям. Пролетев мимо нас как гигантский снаряд Жюля Верна и, слава Богу, никого не зашибив, он сорвал с вешалки дорогую шубу и загрохотал по лестнице вниз. "А нас здесь все-таки еще побаиваются"--подумали мы, взглянув друг на друга. -- Куда это Вася побежал? --удивился Рыженко. Все недоуменно пожали плечами, мы присели к столу, и праздник продолжился. Вася Макаревич (так звали странного убежавшего человека) вернулся через полчаса--с такой же скоростью, как и при побеге, влетел в квартиру с двумя огромными пакетами в руках. Вася притащил двух здоровенных гусей, две бутылки виски и две--джина. Оказывается, что этот человек был настолько заботлив, что узнав о прибытии гостей из Ленинграда и увидев наши голодные появившиеся в дверях лица, немедленно решил нас подкормить и подпоить, чем и занялся безо всяких промедлений. Все-таки в Москве более деловые люди. Мы, как и все Сережкины гости, были так тронуты заботой Васи, что налетели на него со всех сторон, схватили за руки и за ноги, и принялись качать. Сначала, мы качали Васю, потом Вася нас накачивал виски и джином, потом мы опять пели--веселье шло по кругу. Из этого перманентного московского кружения мы вырвались только через два дня--точнее, не вырвались, а с сожалением покинули наших новых веселых друзей и, в особенности, жалко было нам расставаться с Рыженко, у которого мы получили первые профессиональные уроки сцендвижения, внимания, концентрации и многого еще, что было нам совершенно необходимо. Ни один из наших ленинградских знакомых рокеров не имел такого музыкального опыта, как Сережка--он заканчивал консерваторию по классу скрипки и несколько лет уже работал в замечательном ансамбле "Последний шанс", где играл на... впрочем, проще сказать, на чем он не играл -- на арфе вот точно не играл, на литаврах не играл... Сережка обещал устроить в будущем нам большой концерт в Москве, Артем обещал устроить большой концерт, "Мухоморы" обещали устроить большой концерт, Дидуров обещал... Вася Макаревич не обещал ничего, зато беспрерывно кормил птицей и поил джином, и мы вспоминали все это и не могли прийти в себя от приятных дней, проведенных в Москве, все пятнадцать или Шестнадцать часов, в течение которых мы тряслись в неотапливаемом грязном полупустом вагоне знаменитого "шестьсот-веселого" поезда, везущего нас из Москвы в Ленинград. Глава 8 Медленно, но верно, сдавал свои позиции ленинградский помпезный рок семидесятых. Неотвратимо накатывала на город Ленина новая волна -- и на толчке, и на концертах, и на улицах все чаще и чаще попадались молодые люди с чубами на аккуратно подстриженных головах, в широких пиджаках, просторных плащах, в фонотеках рокеров появлялись новые пластинки: Дюран-Дюран, Стренглерз, Адам энд зе Энтс, последние надежды волосатых--Лед Зеппелин и Кинг Крим-зон. тоже подложили им изрядную свинью--Роберт Плант принялся одну за другой выпускать пластинки с совершенно новым, современным звучанием, а Фрипп начал играть уже абсолютно безумную музыку, которая не соответствовала вялым вкусам юношей в принципиально рваных джинсах и с принципиально немытыми волосами. Уходили в прошлое грязные заплаты, бахрома, всякие "фенечки"-- "пацифики", повязочки, наклеечки и нашивочки, вся мишура, весь мох и вся плесень, которыми обросли любители "тяжеляка", все это не привлекало уже к себе молодые горячие головы. Да и сами эти головы из безумных и горячих постепенно становились, трезвыми и холодными. Плюясь и ругаясь убегали из моего дома захожие волосатые гости, проклиная "диско", которое слушали тогда мы с В-итькой. Под "диско" последние могикане "Свит Фридом" подразумевали Игги Попа, Боуви и Яна Дюри. Нам уже давно неинтересно было общаться с этими бедными людьми, не прочитавшими за всю свою жизнь ни одной книги, кроме "Мастера и Маргариты". "Булгаков--это в кайф"..-- говорили они, мечтательно прикрыв глаза. "А совдеп--не в кайф"... "А что еще в кайф?"--спрашивали мы. "Пинк Флоид ранний в кайф. А поздний--не в кайф. И диско--не в кайф"... "Гребенщиков продался истеблишменту,-- говорили они.-- Не в кайф". Мы терпеливо слушали эти глубокомысленные рассуждения. "В костюме стал выступать, в пиджаке. Не в кайф". "А идите-ка вы в жопу с вашим кайфом"--говорили мы, заканчивая беседу. Уходили, уходили раздолбайские пассивные семидесятые, пришли уже холодные, математически выверенные, компьютерно-чистые и активные восьмидесятые. "Ревущие восьмидесятые",-- как сказал Б. Г. Гена Зайцев не утонул в болоте агонизирующего хиппанства, выплыл и, на удивление всему Ленинграду, преобразился--даже цвет лица у него стал здоровее. Волосы, правда, он не состриг--но я уже говорил, что длина волос не имеет, в принципе, значения, мы уже стали чуть-чуть умнее и смотрели не только на волосы, но и на то, что под ними. У Гены стали появляться новые, ранее никогда не переступавшие порог этого дома люди--в кожаных куртках, строгих костюмах, с узенькими галстучками, с короткими стрижечками... Тьфу, ты, опять я о волосах! В темных очечках, я хотел сказать. Гена проявлял живой интерес ко всему новому, не забывая, однако, и старого, но я тоже люблю Джетро Талл семидесятых и это не мешает мне торчать от Клэш и Оркестровых Маневров, и в квартире Гены--рассаднике пацифизма, как говорил его участковый милиционер, зазвучали новые голоса. Мы шли к Гене темным мартовским вечером, шлепая по лужам Московского проспекта -- очередная оттепель радовала нас и позволила одеться поприличней--на Витьке был длинный широкий плащ, малиновые узкие бархатные штаны и остроносые туфли, на мне--широкое желтое пальто с огромными плечами -- мы использовали заброшенные гардеробы родителей и, чуть-чуть подновив их, привели эти вещи в соответствие нашим вкусам. Гена к этому времени в очередной раз поменял квартиру--теперь он жил около Технологического института-- уже довольно близко от рок-клуба и ездить к нему было очень удобно практически из любой точки Ленинграда. Этой весной у нас с Витькой отпали последние сомнения--быть или не быть нашей группе, имеет ли смысл исполнять Витькины песни в таком виде, в каком мы их делали,-- мы уже стали ГРУППОЙ. После новогодних московских домашних концертов у нас состоялся маленький домашний концертик в Ленинграде--в какой-то из бесчисленных мансард Петроградской стороны, и публика опять была в восторге, публика взрослая, серьезная, какие-то режиссеры, художники, богема, одним словом. Это было то, что нам нужно,-- приятно было иметь дело с образованными людьми, да мы и понимали, что только они могут помочь нам расти--в конечном счете и устройство концертов, и аппарат, и все остальное могли пробить только личности, так или иначе имеющие вес в официальной культурной жизни страны -- подполье уже явно стало несерьезным и несостоятельным способом существования. Я не помню, кто устраивал этот концертик на Петроградской, но' там у нас появился Первый Официальный Фан (поклонник), не принадлежащий к кругу наших друзей. Друзьям-то тоже все нравилось, но друзья есть друзья, а тут незнакомый крепкий молодой человек с мутными глазами и красным носом так прямо и заявил нам: -- Я ваш первый официальный фан. Запомните это. Когда станете знаменитыми, говорите всем, что ваш первый официальный фан, это я -- Владик Шебашов. Мы идем в гости к Гене, говорим о всякой ерунде, и вдруг Витька спрашивает меня: -- Леша, а у тебя, вообще, какие планы на будущее? -- В каком смысле? -- Ну, через десять лет, через пять, каким ты себя видишь? В каком качестве? -- Не знаю. Я как-то не думаю об этом. Тебя интересует, какую пенсию я хочу получать от государства, что ли? -- Вообще--чем заниматься? -- Я думаю, что будем играть дальше. Этого дела на вето жизнь хватит. А ты как считаешь? -- Да. вот я тоже сейчас подумал, что я ничего другого перед собой не вижу. -- Ну, ты еще рисуешь--можешь художником стать, если захочешь. -- Мне кажется, не захочу. В музыке я живу. Видишь, мы же не профессионалы, и все это чистое дилетантство, но у нас будут свои слушатели. Ты как думаешь? -- Уже есть. Владик Шебашов. Витька засмеялся.-- Да, Владик Шебашов, Майк, Борис-Борис, ведь, тоже не профессиональный музыкант, и Майк тоже... -- Что значит--не профессиональный? Как раз; по-моему, профессиональный. Одни играют так, другие -- иначе, но играют ведь, все равно, и живут этим. Не в смысле денег, а вообще--это основное дело. Они-то, как раз, профессионалы. И ты -- тоже. Вернее,-- мы. Да, ладно, профессионалы, не профессионалы -- какая, в общем, разница? Ты серьезно говоришь, что это для тебя основное дело? -- Да. А для тебя? -- Ну, я же говорю,-- у меня ничего другого нет. Только моя гитара. Вот, кстати, новую уже пора покупать. -- Давай, Витька, успокоимся и будем играть себе. Что голову-то забивать? -- Классно! Кстати, знаешь, мне что-то перестало нравиться наше название. Я решил, что нужно брать одно слово. Во-первых, нас двое и "Гарин и Гиперболоиды", это как-то странно--ты-то теперь один Гиперболоид. И потом, одно слово как-то более энергично проходит. Наше название, все-таки, из семидесятых, сейчас нужно что-то новое. Одно короткое, точное слово. Согласен? -- Ну, не знаю. Мне "Гарин" очень нравится. Я бы оставил. А ты, все-таки, лидер--тебе решать. Если ты категорически против, давай придумывать новое. -- Да, Леша, я, в общем, против. -- Какие-нибудь мысли по поводу нового у тебя есть? Не-а-а... Давай любые слова -- первые попавшиеся. Устроим "мозговой штурм". Может быть, что-нибудь подвернется. -- Давай. Стена, космонавты, цирк, асфальт, пионеры. -- "Космонавты" -- очень смешное название. -- Давай, "Космонавтов" запомним. Поехали дальше. Теперь ты. -- Цирк, кино, театр, кинотеатр, ринг, спортсмены, корабли... -- "Цирк" уже было. Так. Террариум, ярило, свет, ночь... Так ничего и не выбрав толкового, мы добрели до квартиры Зайцева. На дверях, рядом со звонком висел картонный кружок с маленькой прорезью сбоку. В прорези, если кружок поворачивать вокруг оси, появлялись вежливые надписи: "Приду в 20.00", "Приду в 21.00", "Приду в 22.00" и наконец категорично--"В квартире никого нет". На этот раз в прорези было самое приятное сообщение--"Мы дома". Сегодня здесь мы должны были встретиться с Борисом -- он позвонил Витьке и сказал, что у него к нам дело и что он будет вечером у Зайцева, который уже предупрежден и ждет нас. У Гены было все как всегда--на магнитофоне вертелась лента, пел Шевчук. Последнее время он часто стал приезжать в Ленинград и все время привозил Гене свои новые работы. Гостей, кроме нас и Бориса, у Гены сидело человек пять, все пили чай, беспрерывно курили и говорили о чем-то своем, не обращая на нас внимания. Борис был одет в синий строгий костюм, вызывавший на концертах агрессивную ненависть молодых любителей Блэк Саббат и Уайтснэйк, но здесь костюм никого не шокировал -- компания, на этот раз, у Гены собралась приличная. После приветствий и ничего не значащих первых фраз Борис подсел к нам поближе и сказал: -- Ну вот. Мы закончили только что новый альбом... -- Какой?-- прервали мы его. -- Ориентировочно, он будет называться "Треугольник". Но дело не в этом. Тропилло сейчас более или менее свободен, я с ним поговорил о записи вашего альбома. Сказал, что группа очень хорошая, молодая и интересная. Я думаю, что вам не потребуется много времени для записи. А я, наконец-то, попробую поработать в качестве продюсера, если вы, конечно, не против. -- О чем ты говоришь, Боря, конечно мы согласны,-- сказал Витька.--Спасибо тебе огромное. Это все очень здорово. -- Ну, спасибо, пока, не за что. -- Как это, не за что? За то, что ты с Тропилло договорился. -- Да, вот еще что. Вы подумали, какой звук вам нужен, барабаны и все остальное? -- Ну, барабанщика у нас нет... Может быть, вы поможете, в смысле--"Аквариум". Я хотел бы все-таки электрическое звучание, ну, может быть, полуакустику... Хотелось бы сделать звук помощней--все-таки это наш первый альбом, нужно сделать его ударным--это же наше лицо, первый выход к слушателям. -- Ребята, я об этом уже думал. Как вы смотрите на то, чтобы поиграть для "Аквариума"--соберемся дома где-нибудь, тихо-спокойно, вы покажете материал, а мы решим, кто чем может помочь. Тропилло заодно послушает. Ему ведь тоже нужно знать, что он будет писать. Вы, вообще, готовы сейчас что-нибудь показать? -- Сейчас--это когда? -- Ну, скажем, на этой неделе. -- Конечно, готовы. У нас недавно "квартирник" был -- все было чисто сыграно. Мы можем и на этой неделе. Как у тебя с работой, Леша? -- Я могу во второй половине дня в любой день, хоть завтра. -- Вот и чудненько. Мы созвонимся с тобой, Витька, или, Лешка, с тобой, наверное, завтра.-- Борис вытащил из кармана большую растрепанную записную книжку, полистал ее, что-то почитал в ней и сказал,--да, завтра мы собираемся у Тропилло, весь "Аквариум", я всем объясню ситуацию и позвоню вам. Кстати, Витька, у тебя есть записная книжка, в которую ты записываешь свои дела на неделю вперед? -- Нет,-- сказал Витька. -- Счастливый человек. Но, скоро, я думаю, она тебе понадобится. Да, вот еще что. У вас название все прежнее-- "Гарин и Гиперболоиды"? -- Знаешь, Боря,-- Цой улыбнулся,-- мы как раз, когда сюда шли, решили подумать насчет нового. Я думаю, из одного слова что-нибудь--хочется найти нечто броское, яркое... -- Совершенно правильно. Мне тоже ваш "Гарин" не очень нравится. Это немного старовато. Вы же новые романтики-- исходите из этого. -- Подскажи. -- Хм, подскажи... Давайте вместе. И снова началась волынка с перебиранием существительных. К этому подключились все сидящие у Гены гости и сам Гена. Через час безуспешных попыток выбрать подходящее название мы остановились и решили переждать--наши головы явно нуждались в отдыхе--они уже были забиты короткими словами, как небольшие орфографические словари. Время бы- ло позднее и мы, простившись с Геной, отправились на метро. Бориса с нами не было--он, как мы видели по размерам его записной книжки, был страшно обременен делами и убежал от Гены сразу после беседы с нами. Мы снова шли по Московскому, лил дождь, в черных лужах отражались яркие шары уличных фонарей, на крышах и фасадах домов горели разноцветные неоновые трубки, сплетенные в буквы и слова. -- Да-а-а... Вот проблема,--сказал Витька,--название не придумать. Что мы там насочиняли? Перед нами на крыше одного из домов, стоявшего метрах в пятидесяти от метро, куда мы направлялись, горела красная надпись -- "КИНО". -- "Кино"--говорив?--спросил меня Витька. -- Да говорили, говорили, еще когда сюда шли. -- Слушай, пусть будет--"Кино"--чего мы головы ломаем? Какая, в принципе, разница? А слово хорошее--всего четыре буквы, можно красиво написать, на обложке альбома нарисовать что-нибудь... -- Ну, если тебе нравится, то, конечно, можно... -- Да не особенно-то мне и нравится, просто нормальное слово, удобное. Запоминается легко. Давай, Леша, оставим?.. -- Ну давай, а то действительно--что мы, как болваны-- кино, так кино. Не хуже, во всяком случае, чем "Аквариум". "кино" Через два дня, вечером, после работы и учебы мы встретились с Борисом на станции метро "Василеостровская" и отправились в дом к Михаилу-- Фану (не путать Фана--Фанштейна-Васильева с фаном-- Владиком Шебашовым). Там нас ждали собственно Фан и Дюша -- флейтист "Аквариума". Сева отсутствовал--сегодня у него был рабочий день, и он что-то там сторожил. Тропилло тоже не было, но Борис успокоил нас, сказав, что Тропилло и так согласился нас записать, безо всякого предварительного прослушивания. Фан разлил по разнокалиберным кружкам крепкий чай, и "Аквариум" приготовился нас слушать. Надо сказать, что мы с Витькой, как мне кажется, чувствовали себя более спокойно и естественно, поскольку уже привыкли к разного рода прослушиваниям и дебютам--почти полгода только этим и занимались, а вот "Аквариуму" явно в новинку было осознавать себя членами комиссии, принимающей работу молодых музыкантов, и их мучило бремя ответственности, свалившейся как снег на голову-- как бы не обидеть нас необъективными оценками, не выглядеть в наших глазах консерваторами, не пропустить чего-нибудь мимо ушей... Мы сыграли что-то около десяти песен, которые "Аквариум" сопровождал гробовым молчанием. Нам стало не по себе--такой реакции мы еще не встречали--Дюша и Фан неотрывно смотрели на нас, тараща изо всех сил глаза, а Борис беспрерывно курил Беломор и явно думал о чем-то своем. -- Ну вот, примерно в таком роде,--сказал Витька. -- Да, вот так вот, все типа того,--сказал я. -- Ну, как вам?--спросил Борис у своих товарищей. Дюша наконец ожил, лицо его приняло человеческое выражение, и он с облегчением произнес: -- Да что говорить, это просто здорово! -- Все это нужно писать, конечно,-- поддержал Дюшу и Фан, поняв, что роль члена комиссии подошла к концу. -- Я вам говорил,--улыбнулся Борис, потом повернулся к нам и спросил:--С названием вы разобрались? -- Я думаю,--ответил Витька,--"Кино". -- "Кино", хм, хм, что-то в этом есть. -- Да,--сказал Дюша,--неплохое название--ни к чему не обязывает. -- Многоплановое,--сказал Фан. Тут же был назначен первый день записи. Борис полистал свой деловой блокнот, помычал, потом предложил ближайший понедельник--через два дня. -- С утра вы можете?--спросил он у нас. С утра мы не могли. Но смекнув, что такая возможность--" сделать запись в студии, бесплатно, с хорошими музыкантами просто так в руки не дается, да и Борис ведь считает нас серьезными людьми -- настоящими битниками, новыми романтиками, музыкантами и тратит на нас свое время, мы решили, что сможем. -- Сможем, -- сказал Витька. -- Конечно, -- сказал я. Все вместе мы вышли на улицу. Было еще холодно, но мы шли без шапок, ветер вертел у нас в руках гитары в тряпочных чехлах, Борис рассказывал нам про Игги Попа и Боуви, Дюша напевал припев Витькиной песни--"Просто хочешь ты знать, где и что происходит..."--потом у метро мы простились с "Аквариумом"--у наших друзей были какие-то бесконечные дела, и я сказал Витьке: -- Поздравляю. -- И я тебя, хотя еще и рано, нужно сначала сделать запись. -- А что будем писать? Какие вещи? Витька улыбнулся и сказал: -- Все! Потом выберем для альбома штук десять. А сейчас--сколько будет возможно, будем писать. Такой шанс нужно использовать. -- Это верно. -- Ну что, Леша, я к Марьяше; съезжу, порадую ее. Давай тогда до завтра, что ли. -- Ну, до завтра. Я тоже сейчас домой--отдохну, почитаю что-нибудь. Витька теперь часто встречался с Марьяшей--это была очень милая барышня, боевая, веселая художница, работавшая в ленинградском цирке заведующей костюмерным цехом и постоянно таскавшая нам оттуда разные забавные тряпки-- жабо, кружевные рубахи, расшитые фальшивым золотом жилетки и прочие списанные части цирковых костюмов, я тоже пер из ТЮЗа все, что подлежало списанию, и в результате у нас с Витькой уже был кое-какой гардероб, который мы берегли для предстоящих концертов. Марьяше очень нравилась группа, носившая теперь скромное название "Кино" и, в особенности, ее руководитель--Витька. Она была умна и понимала, что музыка для него в данный момент это главное, и не отвлекала от творчества, а, наоборот,-- поддерживала, помогала нам чем могла и не обижалась, когда время репетиций сокращало время ее общения с Витькой. Следующим днем была суббота, и я заехал к Витьке утром--каждую субботу в двенадцать дня начинались собрания в рок-клубе, которые мы старались теперь не пропускать--мы от души веселились там, встречали знакомых и ехали куда-нибудь в гости, а также узнавали о грядущих концертах. Мы прибыли в Дом народного творчества вовремя -- "Кино" никогда никуда не опаздывало, и это было. и остается для меня до сих пор настоящим проклятием. В Ленинграде, при общении с людьми, занимающимися любой формой творчества, в большинстве случаев нет надобности приходить на запланированную с кем-то встречу вовремя. Ставлю десять против одного, что ваш приятель опоздает на время от десяти минут до... ну, часов до трех, скажем. Всех, кто НЕ опаздывает (а есть у нас и такие), я знаю лично и могу дать справку по этому поводу всем желающим. Так и в клубе--если назначено на двенадцать, смело можно приезжать к половине первого и тогда ждать начала придется всего минут пятнадцать-двадцать. Но мы с Витькой всегда приезжали к двенадцати и болтались по полупустому Белому залу, где в торжественной обстановке проводились заседания первого в нашей стране рок-клуба. Неспешно собирались заспанные рокеры, пришли члены правления и уселись за своим столиком сразу же, начав перебирать груды бумаг, которые они всегда носили с собой. Собрание началось, как всегда, с переклички--в алфавитном порядке председатель выкрикивал названия групп, и их представители, сидевшие в зале, бодро , рапортовали начальству: -- Есть!!! Потом члены правления что-то .говорили, сообщали какие-то новости, но на этот раз мы с Витькой не слушали их, а тихо беседовали между собой, обсуждали предстоящую запись и строили грандиозные планы по ее тиражированию. -- "Кино"! Вы что, не слышите, что ли?-- кто-то из правления, оказывается,, уже не в первый раз громко обращался к нам. -- Что?--спросил Витька. -- Будете вы играть? -- Когда? Весь зал изучающе смотрел на нас--здесь еще почти никто нас не слышал, а выглядели мы, стараниями Марьяши и с помощью Театра Юных Зрителей, достаточно экстравагантно. -- Через две недели концерт, будут играть молодые группы. Мы считаем, что вам уже пора попробовать выступить на нашей сцене. -- Выступим,--отозвался Витька. -- Тогда останьтесь после собрания--вам нужно подать заявку на выступление, представить залитованные тексты песен и порядок их исполнения, фамилии всех членов группы и написать, кто на чем играет. Еще вам нужно написать краткую историю вашей группы и принести несколько фотографий для... -- Стенгазеты,--сказал я.--Хорошо, принесем. Мы задержались после собрания, Витька написал заявку на участие в концерте, очень похожую по форме на заявление в отдел кадров о приеме на работу, а я записал в записную книжку все, что нам нужно было еще написать, записать и принести в клуб для того, чтобы тридцать минут постоять на небольшой сцене актового зала, бесплатно, разумеется. -- Ты, прямо, как Гребенщиков,--сказал мне Витька, кивая на мою записную книжку. -- Да-да,--ответил я.--На себя посмотри. Сам, как Макаревич--важный. Я отпросился с работы "за свой счет", а Витька "заболел"--раздобыл справку для училища от какого-то мифического врача. Утром в "Сайгоне" было еще ничего--чисто, тихо и спокойно. Вечером здесь начинался, конечно, беспредел--собирались опустившиеся и спившиеся поэты шестидесятых и семидесятых, которые когда-то веселили и развлекали "Сайгон", а сейчас только гадили здесь--сорили окурками, бутылками и матом. Но много еще собиралось в этом заведении и приличных людей--кто по инерции, кто--из удобства--это был центр, и лучшего места для "стрелки"--делового или личного свиданяя с кем-нибудь было на Невском не найти. Здесь все-таки еще продавали хороший кофе, коньяк, пирожные, сосиски, было тепло и по-своему уютно. -- Вы пунктуальны,--приветствовал нас Борис, стоявший за ближайшим к дверям столиком с пирожком в руке. -- Ты тоже. -- Ну, я в это время обычно завтракаю здесь. Мы взяли по традиционному маленькому двойному без сахара и присоединились к трапезе. Расправившись со слоеными пирожками и. повторив еще раз по маленькому двойному кофе, мы вышли на Невский, сели на 22-й автобус и отправились в студию Тропилло--через Охтинский мост, через площадь Брежнева, вышли где-то на Охте, и Борис подвел нас к серому четырехэтажному кирпичному зданию. Около дверей на облупленной стене висела большая стеклянная таблица -- "Дом пионеров и школьников" номер такой-то, какого-то там района. -- Вот и наша студия,--улыбаясь, сообщил Борис. Вы вошли в этот штаб охтинской пионерии, поднялись на последний этаж, прошли по длинному коридору до тупика, Борис толкнул рукой очередную дверь, она открылась перед нами, и Б. Г. сказал: -- Ну, знакомьтесь. Мы вошли в знаменитую, правда, в довольно узких кругах студию, где родились все альбомы "Аквариума", в студию таинственного и неуловимого Андрея Тропилло. Несколько комнаток, выделенных под студию звукозаписи охтинскими пионерами и школьниками, были завалены разнокалиберной полуразобранной и полусобранной аппаратурой--здесь, видимо, шел постоянный процесс обновления, из трех старых пультов собирался один новый, из одного длинного шнура--три коротких, на стенах висели гроздья микрофонов разных марок, проходя по комнаткам, мы натыкались то на одинокий барабан без пластика, то на гитару без грифа, ноги попадали в капканы из гитарных струн, петли которых валялись там и сям на полу. Сама камера звукозаписи была, правда, в идеальном порядке, но мы увидели ее чуть позже, а пока мы встретили только хозяина этого местечка. Андрей Тропилло был одет в серые просторные брюки, висевшие мешком, войлочные домашние тапочки и какой-то серенький свитерок. Лицо звукорежиссера заросло усами, бородой и неопрятными сальными волосами, свисавшими на лицо и иногда закрывавшими умные, проницательные глаза. Само же лицо постоянно светилось счастливой полуулыбкой. Тропилло, как мы потом убедились, всегда был абсолютно спокоен и никогда ничему не удивлялся--видимо, он находился все время в состоянии глубокой медитации и не обращал внимания на то, что пьяные толкают его на улицах и в транспорте, что в магазине не дают сдачу, что пиво в ларьке заканчивается прямо перед его носом--ничто не могло вывести его из внутреннего созерцания чего-то, нам неизвестного. Андрей принадлежал к тому небольшому числу людей, чья карьера расцвела благодаря Великой Октябрьской социалистической революции. Ведь именно благодаря ей и почину рабочих станции Москва-Сортировочная, а также лично товарища Ленина, в нашей стране укрепилась традиция коммунистических субботников. В этот праздничный день работники всех учреждений Советского Союза с радостными бодрыми лицами собираются у себя на службе и выкидывают на помойку всякий хлам, мусор, а также списанное оборудование. Если оборудование находится в рабочем состоянии, а списывается только по истечении срока эксплуатации, то прежде чем выкинуть, оборудование это предписывается изрубить топорами, раскурочить ломами и кувалдами, до полной невозможности когда-нибудь использовать это оборудование по прямому назначению. И вот, каждый год Андрей Тропилло активно принимал участие в ленинском коммунистическом субботнике. Начинал он готовиться к этому дню задолго -- покупал большое количество водки и вина, куда-то ездил, с кем-то долго говорил по телефону и в день Великого почина приходил в какой-нибудь театр, институт или другое учреждение и терпеливо ждал, пока сотрудники, потея и весело матерясь, вытащат на двор какой-нибудь списанный пульт, или колонки, или неработающие усилители. Сотрудники, отпыхтев и перекурив, брали в руки топоры и ломики и уже было поднимали их к небу, готовясь с наслаждением опустить на разноцветные переплетения проводков и сверкающие шляпки транзисторов, как их вдруг останавливала вежливая рука Тропилло. Не надо только думать, что Андрей был типажем из телесериала "Следствие ведут знатоки"-- эдаким помоечным жуликом. Нет-нет, Андрей привозил с собой бумаги из Дома пионеров и школьников, где было черным по белому написано, что пионеры и школьники просят в порядке шефской помощи передать списанные аппараты их Дому, аппараты передавались Андрею, сотрудники, выпив водки или вина, грузили все это добро на грузовик, потом аппараты ставились на баланс Дома пионеров, Андрей получал благодарности от начальства, студия звукозаписи год от года росла, и альбомы "Аквариума" становились все лучше и лучше по качеству записи. Прямо вслед за нами приехали Фан, Дюша и Сева. Все были в сборе, и можно было начинать. -- Вы барабаны пишете?--спросил Тропилло. -- Да вообще-то надо бы,-- начал Витька. -- А-а-а, у вас барабанщика нет,--понял звукорежиссер.-- Хорошо. Драм-машину хотите? -- Драм-машину?.. -- Витька, попробуй с машиной,-- посоветовал Борис,-- это будет интересно, ново и необычно. Новые романтики--новый звук. -- Хорошо, давайте попробуем. Тропилло быстренько вытащил откуда-то драм-машину, и ею немедленно занялся Фан -- мы с Витькой даже не подходили к такому чуду. -- Ну, проходите в камеру,--пригласил нас Тропилло. Мы прошли в камеру звукозаписи--уютную, красивую, чистую и звукоизолированную. Там был полный порядок--стояли уже два стула, две стойки с микрофонами для нас и наших акустических гитар, лежали шнуры для наших электрических гитар, стояли барабаны для отсутствующего барабанщика... Мы настроили инструменты--Витька двенадцатиструнку, я-- электрическую гитару, одолженную у Бориса. -- Сегодня будем писать болванки. -- Чего?--не поняли мы звукорежиссера. -- Болванки,--повторил Тропилло. Он сидел в аппаратной, говорил нам в микрофон, что нужно делать, и мы видели его через небольшое застекленное окно. Рядом с Тропилло торчали головы Бориса, Дюши, Севы, и Фана, который уже что-то выжимал из драм-машины--какое-то пшиканье, шлепанье и бряканье. -- Бас пишем сегодня?--спросил Андрей у нас. -- Бас-гитары нет,--печально ответил Витька. -- Ладно, потом. Пишем акустику и вторую гитару. Рыба, играй подкладку, соло наложишь вместе с голосом. Поняли? -- Поняли. -- Ну, порепетируйте, отстроим заодно драм-машину. Мы никак не предполагали, что с драм-машиной у нас будет столько возни. Тогда мы впервые столкнулись с этой штукой и никак не могли удержаться в нужном ритме--все время улетали вперед. Все дело было в том, что машину было очень плохо слышно и Витькина гитара забивала пшиканье этого аппарата, а когда возникала пауза, то выяснялось, что мы опять вылезли из ритма. Поскольку закоммутировать машину иначе было невозможно, то решение проблемы нашел Фан -- он стал размашисто дирижировать нам из аппаратной, мы смотрели на него и кое-как записали несколько болванок, придерживаясь нужного ритма. -- Ну все, на сегодня хватит,--сказал Тропилло. -- Как, все уже?--удивились мы. -- Ребята, мы уже почти пять часов пишем, пора заканчивать. У меня еще здесь куча работы. Через два дня продолжим--Тропилло был категоричен. Как--пять часов? Мы посмотрели на часы--действительно, уже близился вечер. Я понял, что неделя, взятая в ТЮЗе за свой счет, никак не.покроет время записи, да и Витькина справка--тоже. Нужно будет как-то выкручиваться. -- Выкрутимся,--сказал Витька, поняв то, о чем я подумал.--Мы должны сделать эту запись. Мало того, что Тропилло постоянно находился в состоянии самосозерцания, он еще был весь погружен в вечные и непрекращающиеся эксперименты. Когда мы собрались в следующий назначенный им день, он сообщил, что болванки писать пока не будем, что с этим переждем, а наложим недостающие партии на уже записанную основу нескольких песен и послушаем, что получится. -- Надо чередовать приятное с полезным,--сказал он и зачем-то подмигнул нам. Мы тоже ему для чего-то подмигнули и отправились в камеру. У Витьки в руках на этот раз была бас-гитара, принесенная хозяйственным Фаном, я готовился играть соло. За два захода мы записали оставшуюся музыку к первой песне, потом с четвертого или пятого дубля Витька наложил свой голос, потом мы послушали то, что получилось, и Борис сказал: -- Лешка, ты не против, если я наложу здесь еще одну гитару? -- Пожалуйста,--сказал я. Потом он спросил у Витьки: -- Витька, тебе не кажется, что здесь на рефрене нужно наложить еще несколько голосов? -- Давай попробуем,--согласился Витька. -- Да, да, да,--оживился Тропилло,--я тоже спою. И мы все вместе спели хором--"Время есть, а денег нет и в гости некуда пойти". Борис при этом играл на гитаре, пущенной через ревербератор дикое атональное соло, и в целом вещь получилась довольно мрачной. "Дождь идет с утра, будет, был и есть И карман мой пуст, а на часах--шесть. Папирос нет, и огня нет, И в окне знакомом не горит свет. Время есть, а денег нет И в гости некуда пойти. И куда-то все подевались вдруг, 9 попал в какой-то не такой круг. Я хочу пить, я хочу есть, Я хочу просто где-нибудь сесть. Время есть, а денег нет И в гости некуда пойти..." Мы намучились с настройкой инструментов при наложении сольных партий--тюнеров у нас тогда еще не было, и при записи болванок гитары были настроены не по камертону. И теперь мы подтягивали и подтягивали струны, крутили колки и недовольно крутили головами. Времени на все это, включая девять или десять дублей записи, ушло опять очень много, и мы успели в этот день записать музыку без вокала еще к паре песен--и "смена" закончилась. После всеобщего перекура мы послушали еще раз "Время есть..." и пришли в восторг. Это понравилось всем--и нам, и Борису, и Фану с Дю-шей и даже Тропилло. Ему вообще-то трудно было угодить, но на этот раз нам это удалось, тем более, что в рефрене был явственно слышен его демонический голос. Глава 9 Время нашей записи уже перевалило за две недели, а до конца было еще довольно далеко. Витька наконец решил, какие песни точно должны войти в альбом, и насчитал четырнадцать штук, а записано было еще только семь или восемь. Мы писали по новому методу Тропилло--блоками, по несколько песен, доводя работу над ними до полного завершения--с голосом, подпевками и всем остальным. И вдруг мы спохватились--меньше недели оставалось до нашего первого рок-клу-бовского концерта. Пора уже было что-то решать с составом, и главный вопрос вставал о барабанах--кто за ними будет сидеть? Фан сказал, что он может смело поиграть на бас-гитаре--он уже успел выучить все песни, пока мучился с драм-машиной в аппаратной Тропилло, а Б. Г. предложил: -- А почему бы вам не использовать драм-машину и на концерте? Это будет очень необычно и очень здорово. -- А как это сделать? Ее же нужно на каждую вещь перестраивать,--засомневался Витька, но не отверг эту идею. -- А мы запишем ее на магнитофон,--сказал я.--И будем работать под фонограмму. На том и порешили. Можно смело сказать, что "Кино" было первой группой в Ленинграде, использовавшей на сцене фонограмму с записью драм-машины--шел 1982 год, и о таких технических новшествах никто еще даже не думал. Тут же в студии мы произвели запись драм-машины--выбрали семь наиболее боевых песен, и Фан перенес пшиканье и бульканье ритм-бокса на магнитофонную ленту, скорость 19,5. Итак, теперь у нас были уже барабаны, две гитары и бас. Дюша предложил попеть на концерте бэквокал и поиграть на рояле для большей плотности звука, и мы с Витькой поддержали эту идею. Однако нужно было порепетировать, хоть несколько раз всем вместе прогнать программу на хорошем, громком звуке, выяснить чисто акустические нюансы и так далее, и Борис предложил собраться на следующий день в Доме культуры имени Цюрюпы -- кто-то из "Аквариума" был оформлен там на полставки руководителем местного какого-то вокально-инструментального ансамбля и имел, соответственно, право пользоваться комнатой, где стоял комплект аппаратуры советского производства и далеко не первой свежести, но раздолбанные усилители еще могли кое-как усилить, колонки еще держались в положении "стоя" и выдавливали из себя звук, были микрофоны, стойки для них, и никто не мешал там грохотать и орать, насилуя все это барахло. Мы с Витькой обменялись опытом--ранним утром следующего дня я пошел к врачу, начал кашлять и чихать, жалостливо говорить доброму доктору, что такого плохого самочувствия, как сегодняшней ночью, у меня еще никогда не было, а на работе у меня страшные сквозняки, и что все это просто невы-носимо, и мне кажется, что у меня воспаление легких. Добрый доктор послушал меня через трубочку и выписал больничный лист на три дня, сказав, чтобы больше он меня не видел. Витька же долго плакал у себя в училище, говоря, что у него сейчас такие чудовищные семейные обстоятельства, что он никак не может с полной отдачей резать по дереву, и тоже получил разрешение несколько дней не посещать занятия и уладить за это время семейные проблемы. В этот же день, в полдень мы встретились у пивного ларька неподалеку от Балтийского вокзала. Дюша нас уже ждал, чтобы проводить до места, где была назначена репетиция. Увидев нас и поздоровавшись, он сказал, что мы молодцы, что пришли вовремя, и что можно не торопиться -- мол, репетиция никуда не убежит, и кивнул на полочку, которая опоясывала пивной ларек на уровне человеческой груди. Полочка была густо уставлена пивными кружками с шапками белой пены, так Дюша загодя позаботился о молодых музыкантах. -- Пиво--это наше все,--сказал Дюша, выпив первую кружку одним большим глотком. Через полчаса мы разобрались с пивом и отправились, наконец, репетировать. Едва мы вышли к Обводному каналу, как Дюша вдруг так страшно захохотал, что нам пришлось остановиться и ждать, когда приступ закончится. Отсмеявшись, и утерев слезы, Дюша обратился к нам: -- Мужики, посмотрите-ка,--и показал рукой куда-то вперед и вверх. Мы посмотрели в указанном направлении и увидели, собственно. Дом культуры, куда мы и направились. -- Ну и что?--спросили мы у Дюши. -- Посмотрите выше,--ответил он снова, начиная давиться от смеха. Мы посмотрели выше--часть Дома культуры загораживало здание, которое мы еще не до конца обошли, и его угол, а также косые линии проводов электропередачи заслоняли маленькие буковки на крыше--"Дом культуры им. ...", а крупно выделялась только оставшаяся часть--"АД ЦЮ- РЮПЫ". -- Ад Цюрюпы,-- я засмеялся.-- Отличное место для рокеров. То, что надо. На третьем этаже Ада Цюрюпы в просторной светлой комнате сидела группа "Аквариум" и, в ожидании нас, тихо-мирно пила портвейн. У группы "Кино" тоже было кое-что припасено, и репетиция удалась на славу. За день до концерта всех, кто должен был играть, собрали в рок-клубе для инструктажа. Инструктаж заключался в основном в перечислении страшных кар, которым мы можем подвергнуться, если вдруг захотим исполнить неожиданно какую-нибудь не залитованную, или не заявленную заранее песню. Выслушав все эти угрозы, под завязку, мы получили приказ руководства--быть завтра в клубе никак не позже семи утра для того, чтобы куда-то поехать за аппаратурой, погрузить, привезти и разгрузить ее в клубе и помочь готовить зал к концерту всем, кому только потребуется какая-либо помощь,-- от сантехников до контролеров, проверяющих билеты. Солнечным воскресным утром редкие прохожие, по какой-то нужде, случившейся в выходной день в такую рань на улице, могли наблюдать двух молодых людей, печально околачивающихся возле запертых дверей Дома народного творчества. Этими энтузиастами народного творчества были, разумеется, мы с Витькой--никого из присутствовавших на вчерашнем инструктаже, включая и самих инструкторов, не было и в помине. Мы притащили с собой гитары, магнитофон для фонограммы и огромную сумку с нашими сценическими костюмами, стояли теперь со всем этим добром на пустынной улице Рубинштейна и "ждали свежих новостей". Когда в одном из открытых окон проникало радио и сообщило, что в Москве сейчас девять утра, мы, устав ждать неизвестно чего, отправились к пивному ларьку и немного подняли там свое упавшее было настроение. Вернувшись на назначенное для встречи место, мы обнаружили, что двери нашего Дома открыты, вошли внутрь и поднялись по лестнице к кабинету-штабу рок-клуба. В кабинете сидела Таня Иванова. -- А-а, пришли, ребята? Ну, молодцы. Подождите немного, сейчас все соберутся и начнем... Ругаться не хотелось, мы оставили наши вещи в кабинете у Тани и снова вышли на улицу. Постепенно собирались все принимающие участие в концерте -- приехал Жак Волощук, главный человек по вопросам аппарата и самый, пожалуй, ответственный человек в клубе, подъезжали потихоньку музыканты--мы со всеми вежливо здоровались, но в клуб не шли--обойдутся ТАМ и без нас, решили мы. В семь утра мы бы еще чем-нибудь и помогли, но сейчас, проболтавшись почти четыре часа по улице, нам уже не хотелось ничего таскать и подключать. Ведь впереди, собственно, был еще концерт, и мы предпочли не нервничать лишний раз и грелись на солнышке, морально и физически готовясь к выступлению. Аппаратуру привезли ее владельцы без всякой посторонней помощи,--они никому не доверяли прикасаться своими руками к собранным усилителям и колонкам, и теперь таскали ее из автобуса в клуб--незнакомые нам длинноволосые люди с мрачными лицами. Позже выяснилось, что это те самые зубры хард-рока, что завершали сегодняшний концерт. Приехала Марьяша с коробочками грима, и мы поднялись на второй этаж в отведенную для нас гримерку, потом притащили туда все наше добро из Таниного кабинета и начали готовиться к выходу на сцену--до начала действа оставался один час. Все праздно шатающиеся за кулисами юноши и девушки, музыканты и их поклонники и поклонницы сбежались к нашей гримерке и, заглядывая в дверь, подсматривали, как и во что мы наряжаемся для нашего первого шоу. В те годы понятие о шоу на рок-концерте и о сценических костюмах было абсолютно конкретным, и мало кто отваживался отступить от канонов, определяющих поведение рок-группы на сцене и ее внешний вид. Внешний вид--длинные волосы, джинсово-рвано-заплатно-просторные одежды, или широкие белые рубахи, приталенные, разумеется,--довольно известный стандарт семидесятых переполз и в восьмидесятые. Рокеры вообще, в массе, не отличаются гибкостью и быстротой мышления, и в их костюмах это было тогда очень заметно, как, впрочем, и сейчас. Сценическое шоу заключалось, в основном в принимании певцом вычурных "красивых" поз, а поскольку специально заниматься пластикой рокеры считали ниже своего рокерского достоинства, то эти позы, порой, получались, очень неплохими -- стремясь сделать красивое, неуклюжие волосатые парни иногда двигались настолько забавно, что с профессиональной, в смысле пластики, точки зрения, это было очень неплохо. В целом же все выглядело неталантливой пародией на западные группы среднего уровня, знакомые только по фотографиям и записям пластинок. Ну и, конечно, апогеем шоу для всякой хоть немного уважающей себя группы было падение гитариста на колени в особо патетических местах и игра на гитаре в этом положении, прогнувшись в спине, и с головой, закинутой назад. Особый попс был, если длинные волосы гитариста при этом доставали до пола. Кое-кто накладывал и грим на свои бледные лица, но ежели уж до такого доходило, то непременно за образец бралась группа "Кисе", и никаких других вольностей никто себе не позволял. И вот теперь, привыкшие ко всему этому безобразию, фаны самопальных рокешников с удивлением взирали на Цоя, на его кружева, кольца с поддельными бриллиантами, на вышитую псевдозолотом жилетку, на его аккуратный и изысканный грим, совершенно не похожий на грубо размалеванные рожи хард-рокеров, и на Франкенштейна, в которого Марьяша превратила меня с помощью грима, лака для волос и объединенных гардеробов ТЮЗа и Госцирка. -- Мудаки какие-то,--говорили, кивая в нашу сторону, особенно принципиальные хард-рокеры и заглядывали в соседнюю дверь. Соседняя дверь вдруг резко открылась, оттеснив любопытных к стене коридора, и из дверного проема гуськом, глядя друг другу в затылок, вышла бодрыми деловыми шагами группа под управлением Александра Давыдова--все, как один, в аккуратненьких голубеньких рубашечках, темненьких узеньких галстучках и в черных очечках. Группа направилась к роялю и, обступив его, по команде Давыдова, начала распеваться гаммой до-мажор. Это уже было совсем против правил, установленных здесь любителями "тяжеляка", и подрывало основы и престиж "настоящего нашего рока, который "в кайф" так, что хард-рокеры, обозвав новоявленных певцов "эстрадой сопливой", забились в маленький загаженный туалет и закурили там папиросы с марихуаной. "Бу-бу-бу",--неслось оттуда еще долго,--"Не в кайф... не по кайфу... найтать... ниш-тяк... в кайф...". Пришел Коля Михайлов и сказал, что через десять минут мы должны начинать. Все было готово, и все были в сборе-- Борис уже сидел в углу сцены с настроенным магнитофоном и заряженной фонограммой, Фан был готов к бою и стоял за левой кулисой с бас-гитарой, Дюша в плаще и широкополой шляпе шевелил пальцами, готовясь наброситься на рояль, и мы с Витькой, завершив последние приготовления, подошли к выходу на сцену, потом, заметив, что занавес опущен, вышли и спрятались за колонками. Поднялся занавес, и вышел на авансцену Коля Михайлов, исполняющий обязанности конферансье. "Молодая группа... первый раз у нас... будем снисходительны... "Кино"...--так он говорил с залом минуты три, потом повернулся и ушел за кулису. В ту же секунду за этой кулисой раздался дикий, нечеловеческий, страшно громкий вопль: "А-а-а-а!!!...". Это была моя режиссерская находка. В зале засмеялись. Орал за кулисой Дюша--у него был очень сильный высокий голос и достаточно большие легкие, так что, продолжая страшно орать, он медленно вышел на всеобщее обозрение, прошел по авансцене к роялю и, еще стоя, крича и вращая глазами, ударил по клавишам. В этот момент Борис точно включил фонограмму, я, Витька и Фан появились на сцене из-за колонок и заиграли самую тяжелую и мощную вещь из тогдашнего репертуара. "Вечер наступает медленнее, чем всегда. Утром ночь догорает, как звезда. Я начинаю день, я кончаю ночь. Двадцать четыре круга -- прочь, Двадцать четыре круга -- прочь, Я -- асфальт! Я написал письмо от себя себе, Я получил чистый лист, он зовет к тебе. Я не знаю, кто из вас может мне помочь. Двадцать четыре круга -- прочь, Двадцать четыре круга -- прочь, Я -- асфальт. Я--свой сын, свой отец, свой друг, свой враг, Я боюсь сделать этот последний шаг. Уходи, день, уходи, уходи в ночь! Двадцать четыре круга -- прочь. Двадцать четыре круга -- прочь. Двадцать четыре круга -- прочь. Я--асфальт!.." Тридцать положенных нам минут мы работали, как заведенные. Перерывы между барабанными партиями песен на фонограмме составляли в среднем семь--восемь секунд, а Борис не останавливал фонограмму, боясь выбить нас из колеи. И правильно делал--концерт прошел на одном дыхании. Зал, правда, по-моему, совершенно не понял сначала, что вообще происходит на сцене--настолько группа "Кино" была непохожа на привычные ленинградские команды. Потом, где-то с середины нашего выступления, зал все-таки очнулся от столбняка и начал реагировать на наше безумство. Мы -отчетливо слушали из темной глубины вопли нашего Официального фана Владика Щебашова--"Рыба, давай!!! Цой, давай!!!" и одобрительные хлопки примерно половины зала. Остальная половина крепко уважала традиционный рок и была более сдержана в выражении восторга новой группе, но, как я понял, особенной неприязни мы у большинства слушателей не вызвали. Фонограмма барабанов к заключительной песне--"Когда-то ты был битником"--была записана с большим запасом-- мы планировали устроить небольшой джем, что и проделали не без успеха. Борис оставил исправно работающий магнитофон, схватил припрятанный в укромном уголке барабан, с какими ходят по улицам духовые оркестры, и с этим огромным чудовищем на животе, полуголый, в шляпе и черных очках торжественно вышел на сцену, колотя по барабану изо всех сил, помогая драм-машине. С другой стороны сцены внезапным скоком выпрыгнул молодой и энергичный Майк с гитарой "Музима" наперевес и принялся запиливать параллельно со мной лихое соло а-ля Чак Берри и, наконец, сшибая толпившихся за кулисами юношей и девушек, мощный, словно баллистическая ракета, вылетел в центр сцены наш старый приятель Монозуб (он же Панкер). В развевающейся огромной клетчатой рубахе, узеньких черных очечках на квадратном лице и с еще непривычным для тех лет на рок-сцене саксофоном в руках, - он был просто страшен. К тому времени Панкер оставил свою мечту стать барабанщиком и поменял ударную установку на саксофон, решив попробовать овладеть теперь этим инструментом. К моменту своего сценического дебюта он еще не освоил сакс, и извлечь из него какие-нибудь звуки был не в силах. Но оказавшись на сцене в разгар концерта, (сзади-- мы с Цоем, по левую руку--Б. Г. и Фан, по правую--Майк и Дюша), он увидел, что все пути к отступлению отрезаны, и так отчаянно дунул в блестящую трубку, что неожиданно для нас и самого себя саксофон заревел пронзительно чистой нотой ми. В зале от души веселились--такого энергичного задорного зрелища на рок-клубовской сцене еще не было. На подпольных сэйшенах случалось и покруче, но в строгом официальном клубе -- нет. Мы закончили, поклонились и с достоинством пошли в свою гримерную, услышав, как Коля Михайлов, выйдя на сцену, чтобы представить следующую группу, растерянно сказал: -- Группа "Кино" показала нам кино... -- Таня Иванова вас убьет,-- этими словами встретила нас Марьяша на пути к гримерке. -- Ну, вам дадут сейчас за такое бесчинство!--говорили знакомые и друзья, которые пришли за кулисы поздравить нас с дебютом. Но никто ничего такого нам не дал--улыбающаяся Таня Иванова продралась к нам сквозь толпу и сияя сказала, что мы -- молодцы и что она не ожидала такого веселого и бодрого выступления. И вновь, как и год назад в Москве, я подумал: "Никогда не угадаешь, что человеку нужно..." Пока мы разгримировывались, принимали поздравления и переодевались следующая за нами группа уже отыграла свои полчаса и начала первое свое выступление команда Давыдова. Мы с Витькой вышли в зал послушать и посмотреть на этих ребят--внешний вид группы делал заявку на хорошую музыку, так и вышло. Группа играла настоящую хорошую волну, ска, правильно пела в два, иногда в три голоса, была энергична, мелодична, напориста и современна. Дослушивать следующий коллектив--зубров хард-рока мы не стали, снова оказались в гримерке, и перед нами вырос маленького роста, но удивительно широкий в кости и крепкий бородач. -- Пошли ко мне в гости на Фонтанку--тут рядом,--пригласил он нас. Мы спросили у неизвестного, кто еще приглашен, и выяснили, что Костя Хацкилевич--так звали этого симпатичного мужика, ждет только нас и группу Давыдова. Веселье у Кости по размаху ничуть не уступало московским аналогичным мероприятиям, и мы "оттягивались в полный рост"-- как любил говорить тогда Майк. Витька с Давыдовым оттягивались на правах руководителей, с большей силой и скоро мирно уснули на диванчике, а я и Гриня--гитарист и певец дружественного нам коллектива еще долго бродили по большой Костиной квартире, ходили за вином и отдыхали по-нашему, по-битнически... Запись альбома продолжалась с переменным успехом. То у Тропилло в студии была какая-нибудь комиссия, то мы не могли отпроситься со своих табельных мест, то еще что-нибудь мешало. Однажды Витьке пришлось даже съездить на овоще-базу вместо Тропилло, а Андрей в это время записывал мои гитарные соло, Севину виолончель и Дюшину флейту на песню "Мои друзья". Борис поиграл на металлофоне в "Солнечных днях" и "Алюминиевых огурцах"-- милейшей песенке, написанной Витькой после "трудового семестра"--работы в колхозе вместе с сокурсниками по училищу. Он говорил, что под дождем, на раскисшем грязью поле огурцы, которые будущим художникам приказано было собирать, имели/вид совершенно неорганических предметов -- холодные, серые, скользкие, тяжелые штуки, алюминиевые огурцы. Вся песня была веселой абсурдной игрой слов, не больше, правда, абсурдней, чем многое из того, что приходилось делать тогда Витьке, мне, Марья-ц/е и нашим друзьям... "Здравствуйте, девочки, Здравствуйте, мальчики! Смотрите на меня в окно И мне кидайте свои пальчики, Ведь я сажаю алюминиевые огурцы На брезентовом поле... Злое белое колено Пытается меня достать -- Колом колено колет вены, В надежде тайну разгадать--зачем?.. Ведь я сажаю алюминиевые огурцы На брезентовом поле... Три чукотских мудреца Твердят, твердят мне без конца -- Металл не принесет плода, Игра не стоит свеч, а результат -- труда, Но я сажаю алюминиевые огурцы На брезентовом поле. .Кнопки, скрепки, клепки, Дырки, булки, вилки. Здесь тракторы пройдут мои И упадут в копилку, упадут туда... Где я сажаю алюминиевые огурцы На брезентовом поле." Тропилло продолжал медитировать, экспериментировать и вдруг сыграл чудесное, трепетное, наивное соло на блок-флейте в сольном Витькином номере -- "Я посадил дерево". Наш звукорежиссер продолжал удивлять нас все больше и больше. Он походил на какого-то рок-пророка--высказывал совершенно независимые суждения абсолютно обо всем, строил категоричные прогнозы -- и, что странно, все они со временем сбылись или сбываются, и был постоянно окружен учениками. Когда количество учеников становилось больше двух, Андрей начинал переправлять их Борису, который обучал юных последователей жизненной школы Тропилло игре на гитаре. В период записи нашего альбома как раз один из таких неприкаянных учеников находился в метании между Б. Г. и Тропилло и присутствовал на каждой сессии звукозаписи "Кино". Иногда Борис освобождался от работы над нашим звуком на пять или десять минут и тогда сразу же садился в уголок с учеником и показывал ему пару новых аккордов на гитаре, услышав же, что мы с Витькой начали репетировать новую песню, бежал снова к нам, отфутболив ученика к Тропилло, который сажал его за Пульт и начинал терпеливо объяснять на примере нашей записи, какие ручки и в какой момент нужно крутить. Ученик этот был очень старательный, добросовестный и, как нам показалось, совсем юный отрок, толстенький, кругленький, очень вежливый и восторженный. Звали ученика Алеша Вишня. Вишня, как я понимаю, стал нашим вторым официальным фаном. Но, в отличие от агрессивного звериного восторга Владика Шебашова, он полюбил Витькины песни чистой, романтической, первой юношеской любовью. Лешка Вишня зазывал нас к себе в гости и зазвал наконец--жил он совсем рядом со студией. Дома у нового поклонника группы "Кино", который вскоре стал настоящим нашим другом, было очень уютно и свободно--у Вишни стоял отличный бытовой магнитофон со сквозным каналом, а также кучи разных примочек, пультов и пультиков, колонок и колоночек, микрофонов, гитар и дудочек--Вишня собирал у себя домашнюю студию и собрал в конце концов с помощью Тропилло. и собственной энергии. Лешкины родители не ругали сына за увлечение роком, и здесь можно было расслабиться, послушать спокойно свои и Вишнины записи, пленки других, неизвестных еще нам команд--Тропилло помогал Лешке во всем, в том числе и в накоплении музыкальной информации. Общаться с нашим новым другом было легко и приятно--он, судя по всему, очень нас полюбил, страшно рад был видеть у себя в гостях, и в его любви не было тяжести заискивания и лести--Лешка обладал удивительно скромным и незаметным, но твердым, настоящим внутренним достоинством. Кстати, вспоминая мои недавние рассуждения, могу сказать, что Вишня из тех людей, что НЕ опаздывают--он был очень пунктуален. Как и многие из нас, он уже получил "трудовое крещение"--работал на каком-то жутко вредном текстильном производстве, за что получал неплохие деньги, которые и тратил на магнитофонные ленты, микрофоны и фотоаппараты--он очень любил снимать и предложил даже сделать обложку для нашего магнитофонного альбома. Начался май, было уже тепло, и листочки появились уже на чахлых ленинградских деревьях, и травка пробилась сквозь мазутно-асфальтовую почву, когда в очередной раз собравшись в Доме пионеров и школьников, мы обнаружили, что на четырнадцать записанных нами песен накладывать уже больше ничего не нужно и что они реально готовы. Это было даже неожиданно--мы так привыкли ходить сюда, как на работу, что теперь просто растерялись -- а дальше что?.. Весь день мы занимались порядком расположения песен на альбоме-- Витька никак не мог решить, в какой последовательности они должны идти, и мы сидели вместе с "Аквариумом", писали и переписывали и совсем замучили Тропилло нашими парадоксальными предложениями. Альбом был почти готов -- оставалось только сделать обложку, но тут снова вышла заминка--все важные вопросы мы тогда решали коллегиально, а я уже не мог принять участие в обсуждении проекта оформления, так как Театр Юных Зрителей уезжал на гастроли в Москву, и вместе с ним и я покидал на три недели родной город, отправляясь к новым знакомствам, встречам и приключениям. Глава 10 Нетрудно представить себе, какую суету и нервотрепку переживают работники театра, приехавшего куда-нибудь на гастроли. И вот я вместе с коллегами-монтировщиками три или четыре дня не вылезал из Театра сатиры, где должен был теперь три недели гастролировать наш ТЮЗ, разгружал машины с декорациями, таскал декорации из одного угла сцены в другой, монтировал и разбирал выгородки спектаклей, вешал и перевешивал одежду сцены, пока псе не вошло в налаженное русло. Начались спектакли, я переписал в свою записную книжку график выходов на работу и получил, наконец, возможность немного прийти в себя, оглядеться и позвонить моим московским друзьям. Рыженко к этому времени уже переехал с Комсомольской площади на Арбат, но вездесущий Пиня снабдил меня в Ленинграде новым Сережкиным телефонным номером. Сережка говорил со мной так, будто я вовсе и не уезжал из Москвы четыре месяца назад, и как начал встречать с ним Новый год, так с тех пор и гуляю в столице. Это была, как я потом заметил, его обычная манера разговора. -- А-а-а, Рыба? Привет, привет! Ты где? -- В Театре сатиры. -- Ну-ну, культурно развиваешься? Я вкратце объяснил причину моего появления в Москве и сказал, что уже достаточно культурно развился, а теперь есть немного свободного времени, и я хотел бы отдохнуть и встретиться с друзьями. -- Ты сейчас уже свободен?--спросил Сережка. -- Нет, только после десяти вечера. -- Я сейчас еду к Липницкому,--сказал Сережка,--подтягивайся туда. -- А это удобно? Я же его не знаю. -- Все нормально. Я ему скажу, что ты приедешь, он будет только рад. Он уже про вас наслышан. Давай, подтягивайся, выпьем, видик посмотрим, заодно и с Липницким познакомишься--это очень интересный человек. Я уже знал, что это интересный человек--и Майк и Борис постоянно в своих рассказах о поездках в Москву упоминали это имя, и мне, конечно, хотелось познакомиться с Александром лично. Где-то к одиннадцати вечера я добрался до нужного места--от театра до Каретного ряда было лишь две троллейбусных остановки, но я предпочитал ходить по Москве пешком -- больше впечатлений оставалось от таких пеших прогулок. Одиннадцать--не самое позднее время для битников, а уже тем паче, для новых романтиков. И для гостей Липниц-кого, как выяснилось,-- тоже. Едва я переступил порог этого дома, как хозяин--лысеющий высокий мужчина, разумеется, с бородой, троекратно расцеловал меня и представил гостям: -- Это Рыба, панк из Ленинграда. О, Господи! Снова--панк. Но никого переубеждать у меня не было никакой возможности--на экране телевизора буйствовала группа "Токинг Хэдс", и вести связную беседу в такой обстановке было затруднительно. В гостях у Александра в тот раз была группа "Машина времени" в полном составе, и я сразу понял, что выпить они не дураки--количество пустых, полупустых и полных бутылок на полу и на круглом столике у стены внушало уважение. Познакомиться поближе с "Машиной" мне в этот день не удалось -- меня тут же перехватил Сережка, и мы с ним вместе принялись вспоминать новогоднее веселье, выпивать--закусывать и рассказывать хозяину о ленинградской Новой Волне. В этом доме мне суждено было потом бывать еще очень много раз-- и не только мне, а и Витьке, и Марьяше. Сашка Липницкий -- это просто удивительный человек. • Если начать вспоминать, сколько добра он сделал нищим ленинградским музыкантам, то это займет всю мою историю, но будет только первой главой--здесь форма повести не подходит, нужно писать что-нибудь в жанре романа-эпопеи. Кто из нас не ночевал ^-здесь, не получал вкусный горячий обед и участие в не всегда мягких ударах судьбы, которые порой испытывали в Москве музыканты. Сколько фильмов и музыки пересмотрено по Саш-киному видео, сколько раз он увозил похмельных рокеров к себе на дачу и там ставил на ноги... Все это касается не только ленинградцев--здесь, в доме, стоящем в одной минуте ходьбы от Петровки, 38, был если не всемирный, то уже во всяком случае всесоюзный рок-салон, где можно было встретить рано или поздно любого музыканта любой группы... Рыженко утащил меня ночевать к себе на Арбат, и с этого дня в гостиницу, где расположились мои товарищи по работе, я почти не ездил--ночевал то у Сережки, то на Петровке-- у Липницкого. Спустя неделю я чувствовал себя совершенным аборигеном в Москве--каждое утро бежал на работу, потел в набитом троллейбусе Садового кольца и замечательно ориентировался в московских спиралевидных улицах и в расположении продовольственных магазинов. Конечно, встречался я и с Артемом--он достал мне пластинки ЭксТиСи и Сквиз, и я ездил к нему в гости на Каховскую. Завел я здесь в этот период и еще кое-какие знакомства в кругах людей, занимающихся подпольным шоу-бизнесом, что очень пригодилось группе "Кино" спустя несколько месяцев. Витька теперь всюду ходил с Марьяшей. Раньше они встречались только у кого-нибудь в гостях, на разных вечеринках, теперь же постоянно были вместе. Таким образом нас стало трое. Марьяша хоть ни на каком инструменте и не играла, но Витька сказал, что она--третий полноценный член нашей группы--гример,' костюмер и художник. Я не протестовал против такого расклада--Витьке она явно нравилась, общий имидж не портила, а наоборот, помогала его поддерживать и не командовала, что вообще-то свойственно слабому полу. К этому времени мы четко распределили обязанности и права внутри группы -- Витька стал директором в области творческих вопросов, я--директором, администратором и завхозом в одном лице. Ну и гитаристом, конечно. С началом лета группа "Кино" переживала очередной творческий подъем -- после записи альбома у нас были вынужденные три недели-"отпуска" в связи с моей московской командировкой, теперь мы снова встретились у меня на проспекте Космонавтов, соскучившиеся друг по другу, по нашей музыке, и чувствовали, что идет, идет дело, что все отлично--это был, пожалуй, самый чудесный период нашей работы. Приезжал Вишня и без конца нас фотографировал, потом мы ехали к нему через весь город, и целыми ночами Вишня печатал фотографии, а мы играли ему нашу музыку, чтобы, не дай Бог, Алексей не свалился на стол с ванночками проявителя и фиксажа, уснув от сухого вина и позднего часа. У меня уже, что называется, "были заделаны" несколько концертов в Москве, но все планировалось начать с приходом осени--шоу-бизнесмены сказали, что лето--не сезон. И в городе мало народу. В Ленинграде летом тоже стало попросторнее--железнодорожные и авиабилеты стоили еще достаточно дешево, и горожане использовали "солнечные дни" дома, стремились проводить их подальше от города. Витька тоже собирался на юг вместе с Марьяшей, но ближе к августу, я же планировал в августе съездить еще раз в Москву и отдохнуть, сменив обстановку,' и конкретно договориться о предстоящих наших наездах в столицу. А пока мы отдыхали--попивали, поигрывали, гуляли, ездили к Вишне и уже строили планы на запись второго альбома--дома у Алексея. Домашняя студия Яншивы Шелы--это псевдоним Алексея, росла не по дням, а по часам. Марьяша написала и нарисовала обложку для первой записи--"45". Сорок пять минут играла наша музыка на пленке, и Марьяша поэтому так и написала: "45". Борис сообщил нам, что планируется большущий концерт--десятилетие "Аквариума", где могут выступить все, кто любит "Аквариум" и кто придет на юбилей. Ну и сам юбиляр, разумеется, тоже выступит. Концерт планировался в общежитии кораблестроительного института--где-то в Автово. Марьяша жила неподалеку, и мы с утра собрались у нее для примерки и окончательной подгонки костюмов, которыми собирались потрясти зрителей и порадовать "Аквариум". Дома у Марьяши жила маленькая, черненькая, но жутко злая собачка, которая все время всех кусала -- и Марьяшу, и ее маму, и Витьку, который бывал здесь довольно часто, ну и меня все норовила цапнуть. Собачку привязали наконец-то к какому-то шкафу, и мы занялись нашим туалетом--Витька крутился перед зеркалом в белых кружевах и сверкал стеклянными "драгоценными" камнями, я натягивал на себя совсем уже нечеловеческий наряд--костюм ПТИЦЫ из ТЮЗа, переделанный Марьяшей и мной в костюм РЫБЫ... Из динамиков Марьяшинсго проигрывателя неслись квакающие, заунывные звуки древней, не то китайской, не то японской музыки--Марьяша почему-то считала, что Витьке должно нравиться все, что связано так или иначе с Востоком, вероятно, из-за его корейской крови. Но наши вкусы все-таки больше были ориентированы на Запад, и глубокомысленное чмоканье, приправленное злобным рычанием связанного пса, царапающего в бессильной животной ярости шкаф, паркет и все остальное, до чего он мог дотянуться своими короткими лапами, не очень-то веселило, хотя и успокаивало. Предстоящий концерт должен был быть не обычным сэйшеном, планировался настоящий праздник--10 лет, это не шутка, и поэтому принимались всяческие меры предосторожности, чтобы мероприятие по какой-либо причине не сорвалось. В частности, все были предупреждены о том, чтобы не собираться перед концертом толпами на улице и не бродить вокруг общежития в привлекающем внимание блюстителей нравственности и порядка виде. Поэтому мы с Витькой замаскировались, как могли--он спрятал свои кружева под широким плащом, я надел на свой птице-рыбий наряд клетчатый пиджак, Марьяша же выглядела совершенно обычно, в маскировке не нуждалась, и мы отправились в гости к "Аквариуму". Все было подготовлено идеально--конспирация высшего класса! Десять лет подполья научили многому и "Аквариум", и публику. В небольшом зале стоял полный комплект аппаратуры, не очень мощной, но достаточной даже с избытком для такого помещения. Все собрались вовремя, сильно пьяных тоже не было. В первом отделении должны были играть гости, во втором--юбиляры. Среди гостей, кроме нас, были "Странные игры"--так стала называться группа Давыдова, "АУ" во главе со Свином, группа Дюши Михайлова ("Пилигрим", "Объект насмешек"), носящая скромное название "ОЗ" ("Ноль три") и еще три-четыре команды--все, как одна, молодые и прогрессивные. Но десять лет конспирации научили "Аквариум" еще и отличной интуиции. Борис что-то вдруг занервничал, хотя поводов для этого вроде бы и не было и, на правах хозяина вечера, переставил отделения местами. Теперь первым номером играл "Аквариум", остальные сидели в зале, выпивали-закусывали, курили--все было разрешено на торжественном юбилее любимой группы -- и слушали музыку, ожидая своей очереди. "Аквариум" же, что называется, дал жару. Они играли электричество, Ляпин свирепствовал на гитаре но, в этот раз, на удивление в меру, а Борис метал в зал просто видимые глазом сгустки энергии, все было как надо. И они успели-таки отыграть свои сорок минут--последнюю концертную программу. На- этом все и закончилось--интуиция не подвела. Такое идеально организованное мероприятие не могло не сорваться -- кто-то классически "стукнул" в КГБ--ведь стучат именно на такие, по высшему классу и "для своих" сделанные концерты, остальные "засвечиваются" сами--из-за пьянства, раздолбайства и неаккуратности менеджера и публики. Здесь же была классика--никаких дружинников, никаких милиционеров, ничего лишнего--пара черных "Волг"; в отдалении--милицейский газик, якобы случайно тормознувший в ста метрах от общежития, и вошедшие в зал высокие молодые люди в строгих черных костюмах. Чисто, тихо и скромно -- ни мордобитии, как на "Блице" у Юбилейного, ни погонь, ни "хмелеуборочных"... Тихим строгим голосом было приказано покинуть зал всем, кроме "Аквариума". Как произошло все дальнейшее, никто сейчас точно рассказать не может, но рокеры отреагировали безошибочно--действовали все совершенно правильно. Толпа окружила сцену и музыкантов, за один прием схватила неприхотливую аппаратуру и мягко вывалилась наружу--с "Аквариумом" и аппаратом в середине. На миг толпа расступилась и из нее как торпеда вылетел Михаил Фанштейн-Васильев-- Фан, самый деловой человек среди рокеров. Он метнулся на проезжую часть и через полминуты тормознул несущийся куда-то пустой экскурсионный "Икарус". Еще через полминуты Фан договорился обо всем с водителем, махнул рукой и толпа вместе с аппаратом мгновенно всосалась во вместительный комфортабельный автобус и была такова. Люди в строгих костюмах бродили вокруг общежития и что-то еще придумывали, а мы уже ехали к Гене Зайцеву, который предложил продолжить юбилей в его двух комнатах на Социалистической улице. Мы с Витькой, Марьяша, Вишня, Гена, Свин, Вилли-фотограф, "Аквариум" и еще куча разного веселого народа летели в мягком "Икарусе" по мрачным улицам и от души веселились. В какой-то момент показалось было, что праздник сорван, но сейчас становилось ясно, что он продолжается. И действительно,, он продолжался всю ночь у Гены, а потом еще весь день по всему городу--утром гости расползались от Гены как тараканы, нанюхавшиеся карбофоса -- медлительные, неровными шагами шли они в разные стороны к разным рюмочным, шашлычным, пивным ларькам... Познакомились мы и с какой-то безумной компанией молодых нововолновщиков из Купчино--любителей "Диво", "Крафтверка" и разного рода кайфа. Я вышел на них через моего, по школьным еще ансамблям знакомого барабанщика Борю, узнав, что молодые люди готовы обменять имеющуюся у них пластинку "Ти Рекс" на любую "Новую Волну". Мы с Витькой стали иногда захаживать к этим безумцам и познакомились поближе с одним из них -- Густавом. Этот парень совершенно игнорировал нормы так называемого социалистического общежития, что нас очень веселило--он очень любил играть на барабанах, и на расстоянии .метров с восьмисот от его высокого блочного дома уже были слышны каждодневные упражнения Густава. Мы тогда как раз снова начали искать барабанщика и попробовали этого парня--играл он вроде бы и неплохо, но как-то не вписался тогда в "Кино", и мы договорились с Петькой Трощенковым -- юным ударником "Аквариума", что он поможет нам на первых порах в предстоящей гастрольной деятельности. Лето 82-го пролетело незаметно -- я еще раза два съездил в Москву, Витька с Марьяшей на юг, мы славно отдохнули и в начале осени снова встретились у меня на Космонавтов. Я отчитался Витьке о проделанной работе в смысле договоров о концертах в Москве, а Витька--о своей творческой деятельности--показал несколько новых песен, которые мы немедленно принялись обрабатывать. Марьяша ни в чем не отчитывалась, но взялась достать нам студенческие билеты, вернее, себе и мне--у Витьки таковой имелся. Студенческие билеты, как известно, дают возможность пользоваться железнодорожным транспортом за полцены, и мы решили не пренебрегать этим. Как я уже говорил, Марьяша была художницей, и для нее переклеить фотографии на билетах и пририсовать печати было плевым делом. Она раздобыла документы, выправила их как полагается, и мы стали окончателвно готовы к гастролям. Я почти через день теперь созванивался с представителями московского музыкального подполья, мы без конца уточняли суммы, которые "Кино" должно было получить за концерты, место и время выступлений, и все остальное -- я и не думал, что возникнет столько проблем. Говорить по телефону из соображений конспирации приходилось только иносказательно-- не дай Бог назвать концерт концертом, а деньги--деньгами. -- Привет. -- Привет. -- Это я. -- Отлично. -- Ну, у меня все в порядке. -- У меня тоже. Я сейчас иду на день рождения, моему другу исполняется двадцать лет. Это означало, что двадцатого мы должны быть в Москве. Все разговоры велись в таком роде и развили у меня бешеную способность читать между строк и слов, и находить всюду, в любой беседе скрытый смысл. Способы передачи информации импровизировались на ходу--у нас не было точно установленных кодов, и поэтому иной раз приходилось долго ломать голову, чтобы разобраться, что к чему. -- У тебя есть пластинка Битлз 1965 года?--спрашивали меня из Москвы. "Что бы это значило?",--думал я.--"О пластинке речь--может быть, хотят мне ее подарить? Или здесь дело в цифрах?" -- Тысяча девятьсот шестьдесят пятого?--переспрашивал я. Да, шестьдесят пятого,--отвечали подпольщики из столицы. Ага, все ясно. Шестьдесят пять рублей обещали нам за концерт. Теперь нужно выяснить -- каждому, или 65 на двоих. -- Да,--говорил я,--я ее очень люблю, но у меня, к сожалению, нет ее в коллекции. А у тебя их случайно не две? -- Две,--говорили мне. Отлично! Значит--каждому. -- Вообще-то она мне, конечно, нравится, но сейчас я больше торчу от ЭксТиСи года так восьмидесятого, восемьдесят первого...--начинал я сражаться за процветание нашего коллектива.--И у меня уже есть две штуки, и я хотел бы еще две.--Восемьдесят каждому! Вот чего я хотел! -- Я не люблю новую волну,--холодно говорил менеджер из Москвы.-- Расцвет рока, это все-таки семьдесят пятый год. -- Пожалуй,--соглашался я.--Пусть будет семьдесят пять мне и семьдесят пять Витьке, по тем временам это было очень много. Но такое случалось не часто. Обычно нам платили от 30 до 60 рублей каждому и иногда покупали обратные билеты, а иногда--нет. Кое-какие деньги приносила также торговля лентами с записями нашего первого альбома, которую я наладил в Москве довольно лихо--мы привозили лент по десять и продавали что-то такое, рублей на пять дороже стоимости ленты. Но и это было от случая к случаю,-- иногда в ленинградских магазинах пропадала пленка, и это подрывало наше благосостояние. После нескольких удачных экспериментов нам очень понравилось ездить в Москву, и мы уже были всегда готовы сорваться туда по первому требованию. Останавливались мы в основном у Липницкого--это был наилучший вариант. С Александром мы быстро подружились, с ним было интересно, и он был крайне ответственен и пунктуален и не позволял себе сильно расслабляться, как многие наши общие знакомые. Например, однажды мы поехали в одно место, где нас звали на ночлег, но хозяин так готовился к приему гостей, что когда мы позвонили в дверь, то долго слушали приближающееся шарканье -- хозяин, видимо, с трудом передвигался, хотя был молод и хорош собой. Когда шарканье приблизилось вплотную, мы услышали громкий удар в дверь где-то на уровне лба, потом кто-то, мыча и стеная, медленно сполз вниз, царапая дверь ногтями и тем самым пытаясь предотвратить падение. Все было ясно, и мы пошли прочь, но выйдя из парадного на улицу, услышали из "гостеприимной" квартиры грохот рояля--по клавишам, вероятно, лупили кулаками или головой и хриплые сдавленные крики--"Восьмиклассница!.. Восьмиклассница..." Судя по всему, хозяин очнулся и все еще ждал нас в гости, но мы не стали второй раз искушать судьбу и отправились к Липницкому. У Александра дома стоял видеомагнитофон, и мы за сезон 82-83 года просмотрели у него огромное количество самой разной музыки--ночевали в гостиной, где находилось это чудо техники, засыпали и просыпались под концерты Токинг Хэдс, Роллинг Стоунз или, в крайнем случае, под Вудсток. Все это продложалось до тех пор, пока Витька не увидел впервые фильмы Брюса Ли--в восемьдесят втором году это была довольно редкая штука. Видеоиндустрии в Союзе еще не было и такой экзотики никто, за небольшим исключением владельцев--пионеров видеотехники, практически, не видел. Увидев же это чудо кино-каратэ, Витька перестал смотреть музыку и просто заболел--стал повсюду махать руками и ногами, изображая из себя "Виктора Ли", наделал себе нунчаков и развесил дома по стенам. Теперь он регулярно стал травмировать себя, обучаясь тонкому искусству восточного единоборства. Марьяша ездила с нами и помогала кое-чем, кроме грима и костюмов,--стояла, например, на стреме во время концертов -- как-то раз нам пришлось просто бегом бежать из подвала, где мы успели, правда, отыграть всю программу и я успел даже вырвать деньги на бегу из рук мчавшегося бок о бок с нами менеджера. Бежали мы не от разгневанных зрителей-- те-то были в восторге и сначала вовсе не хотели нас отпускать, а теперь вот сами бежали в другую сторону, как им было приказано, отвлекая на себя следопытов КГБ, приехавших познакомиться поближе с группой "Кино". Случались и спокойные, солидные концерты--в МИФИ, с "Центром" в первом отделении, например. Вообще в МИФИ мы играли несколько раз, и это было, пожалуй, любимым нашим местом. Артем Троицкий раздухарился и устроил нам выступление в пресс-центре ТАСС, где мы опять-таки, всем понравились... Мы очень полюбили московскую публику--она была прямо полярна ленинградской. Если в Ленинграде все все подряд критикуют (как вы могли заметить по мне и по моей повести), то в Москве почему-то все всем восторгались. И это было нам очень приятно--стоило нам оказаться в столице, как из начинающей малоизвестной рок-клубовской команды мы превращались в рок-звезд, известных всей андеграундной московской рок-аудитории. Мы продолжали работать вдвоем--Петр Трощенков выбрался с нами только раз или два -- работа в "Аквариуме" отнимала у него много времени, и мы оставались дуэтом. В Ленинграде тем временем не дремал и наш первый официальный фан -- Владик Шебашов. Однажды он несколько дней не брал в рот ничего спиртного, отключил телефон, сидел дома и о чем-то думал. Результатом этой беспримерной в истории ленинградского рок-движения акции явился грандиозный домашний концерт "Кино" в Шувалово-Озерках. Шувалово-Озерки в то время были чудесным районом Ленинграда -- ни в одной из квартир огромных многоэтажных домов не было ни одного телефона, и добираться туда автобусом от конечной станции метро "Удельная" было очень неудобно, долго и противно. Выбираться оттуда, соответственно, тоже было проблематично, и поэтому Владик полюбил это место -- здесь можно было спокойно, по нескольку дней пребывать в гостях у знакомых без всякой связи с цивилизацией -- и выпивать-закусывать безо всякой надежды выбраться домой раньше, чем дня через три. Здесь жила подружка Владика Оля, с которой он вместе учился в институте культуры и которая хозяйничала в большой и абсолютно пустой двухкомнатной квартире. Вернее, в одной, маленькой комнатке стояла кое-какая мебель--кровать там, шкаф, то да се, а гостиная же была совершенно пуста и лучшего места для квартирника было просто не найти. Соседом Оли был некий Паша Краев--оказывается, я знал его еще по ВТУЗу. Паша обожал рок западный и рок восточный одинаково, и вскоре уже не в Олиной, а в Пашиной квартире играли и "Кино", и Рыженко, и Майк, и Кинчев... Но это было чуть позже, а пока мы открывали эту свежую площадку. Входная плата на концерт "Кино" у Оли была для квартирника непомерно высокой -- пять рублей с человека. Так решил Владик. Но он ничего не брал себе--он был настоящим фаном нашей группы, и всю сумму пустил в различные кайфы--по два пятьдесят с каждой пятерки отдавал нам, а на остальные два пятьдесят покупались две бутылки сухого и два плавленых сырка--для нас и для гостей, чтобы все чувствовали себя уютно и спокойно. Деньги были собраны заранее, и поэтому, когда мы с Витькой вошли в комнату, которая должна была стать нашим залом и сценой одновременно, то искренне порадовались--вдоль парадной стены сидело на полу человек тридцать слушателей, вдоль другой стояло бутылок шестьдесят сухого и высились сверкающие алюминием небоскребы из плавленых сырков. Владик сделал все, что мог и, по-моему, всем угодил. Витька продолжал писать, и материала для второго альбома у нас было уже более, чем достаточно. Теперь, когда мы разделили обязанности и всеми административными вопросами стал заниматься я один, мой товарищ начал наседать на меня и все чаще и чаще требовать, чтобы я поскорее подыскал студию для новой записи. К Тропилло мы решили пока не обращаться--он очень много работал с "Аквариумом", и мы не хотели лишний раз его напрягать. Борис снабдил меня длинным списком телефонов знакомых звукооператоров, сказав, что они, в принципе, могут записать любую группу, но уговорить их и заинтересовать именно в нашей записи--это уже мои проблемы. И я время от времени звонил, и с каждым звонком мои надежды на успешный поиск в этом направлении становились все призрачнее и призрачнее. -- В принципе, можно,--отвечали мне обычно на вопрос "Можете ли вы нас записать?" -- А когда? -- Ну, позвоните на следующей недельке... Знаю я эти следующие недельки. Сам иногда так говорю, когда хочу вежливо отделаться от кого-нибудь. Ничего нет безнадежней для меня, чем слышать про эти недельки... Но я продолжал звонить, уже почти не рассчитывая на приглашение в студию и прокручивая в уме все иные, возможные варианты. -- Группа "Кино"?-- переспросили меня однажды по телефону на мой вопрос о записи. --Да. -- Можете сейчас приехать. Часов по двенадцати ночи я могу вами заняться. -- Мы будем через полтора часа. Спасибо большое,-- сказал я, повесил трубку и в ужасе стал думать, как реализовать мое обещание. С Андреем -- звукорежиссером из Малого драматического театра -- я до этого уже несколько раз созванивался, знал его условия и возможности. Его студия нас устраивала -- там можно было писать все, включая живые барабаны. Но сейчас было семь часов вечера и я не знал, во-первых, дома ли Витька, во-вторых, захочет ли и сможет ли он сейчас поехать на запись, в-третьих, ни барабанов, ни барабанщика у нас до сих пор не было. Я позвонил Витьке, который, на счастье, оказался дома. Витька, привет. Есть возможность сейчас поехать в студию. -- Сейчас? Я чай пью. Я сейчас не могу. Что за гонка? Я чай пью. Я сейчас не могу... О, благодарная, легкая и приятная работа администратора! -- Так что? Решай--отменять мне все, или поедем все-таки? -- Ну, я не знаю... А барабаны что? -- Я постараюсь сейчас найти. -- Ну, если найдешь, то поедем. Перезвони мне, когда все выяснишь. -- Хорошо. Барабаны, барабаны... Я листал свою записную книжку и звонил всем- подряд, спрашивая, нет ли случайно сегодня на вечерок барабанов или барабанщика? Многие удивлялись такому необычному вопросу, но легче мне от этого не делалось. Когда я дошел до буквы "И" и позвонил Жене Иванову-- лидеру группы "Пепел", какая-то надежда появилась. -- Запиши телефон,--сказал Женя.--Зовут его Валера Кириллов. Это классный барабанщик, если он захочет, то поможет вам. Но я не знаю, захочет ли... Я и сам не знаю, захочет ли Валера Кириллов тащиться на ночь глядя, неведомо с кем, неизвестно куда... -- Алло, Валера? -- Да. -- Привет. С тобой говорит Леша Рыбин из группы "Кино". -- "Кино"? Не знаю, не слышал. -- Ну, если хочешь, то у тебя есть возможность услышать. Не мог бы ты сегодня вечером нам помочь? -- Поиграть, что ли? -- Да, у нас запись в студии. -- Мог бы. -- Очень хорошо. Спасибо большое. Только знаешь, тут есть маленькая проблема... -- Барабанов, что ли нет? -- Нет. А у тебя нет, случайно? ---- Есть. -- А не мог бы ты привезти их в студию? Наглость--первое дело для администратора. -- Ну, в принципе, мог бы... -- Мы тебе поможем, заедем на тачке, погрузим-разгрузим... -- Заезжайте,-- Валерка сказал мне адрес и повесил трубку. Я лихорадочно подсчитывал затраты времени на дорогу. На такси мы успевали к назначенному сроку--Валерка жил на Суворовском--полчаса туда, погрузить барабаны, до театра-- еще пятнадцать минут. Но что за диковинный барабанщик нам подвернулся? Какой-то альтруист... Я полетел к Витьке, который, слава Богу, уже допил