Авиалайнер No 12 пересек пятую параллель к северу от экватора на
крейсерской высоте. Затерянный в полуденном небе, он был один. Весь видимый
мир был синим. Глядя из кабины, невозможно было определить, где небо
встречается с морским горизонтом; ни одно облачко не оживляло вида. Мир
превратился в сплошную синеву.
Стюардесса прошла между рядами кресел к нужному ей человеку.
- Мистер Рейнер...
Тот поднял голову; поток его мыслей прервался.
- Да?
- Через несколько минут мы войдем в зону маяка "Остров-5".
- Спасибо.
У него еще оставались эти несколько минут, чтобы подумать. Мысленно он
вновь прислушивался к голосу Гейтса. Гейтс, не предупредив заранее, вызвал
его в зал заседаний Трансокеанских авиалиний. Всего лишь двадцать четыре
часа назад такси пробивалось сквозь январский лондонский дождь.
Войдя в зал, Рейнер сразу почувствовал, что пахнет катастрофой и, в
общем, оказался прав. Как только он сел, президент T.O.A. перешел к фактам:
- Что ж, господа. Я хотел, чтобы вы были здесь, когда я буду
рассказывать Рейнеру обо всем этом, на тот случай, если вы пожелаете
освежить эти события в памяти. Рейнер, мы вызвали вас сюда, поскольку вы
были начальником аэропорта в Агуадоре, Сан-Доминго, когда мы потеряли там
над Тихим океаном наш новый лайнер-10. Вы, возможно, помните даже точную
дату: четвертого марта 1961 года.
Рейнер кивнул. Значит, разговор действительно шел о крушении. Но не
новом. Он мог расслабиться.
- Помимо вполне естественного желания выяснить, что же случилось с этим
самолетом - "Глэмис кастл" - наша обеспокоенность вызвана еще и тем, что это
был первый образец новой в то время серии, - пояснил Гейтс, - а сейчас мы
эксплуатируем тридцать машин того же типа. Аварии в Мюнхене и Бомбее, как
выяснилось, были вызваны техническими неисправностями. - Он, не отрывая
глаз, внимательно рассматривал стол. - Все мы знаем, какой ущерб эти
несчастья нанесли репутации авиалинии. Но теперь, после того, как эти машины
были временно поставлены на прикол и модифицированы, они летают с чистым
листом. В случае с "Глэмис кастл" ничто не предвещало крушения и никто не
остался в живых. - Он придвинул к себе кипу бумаг. - Позвольте мне зачитать
вам показания, которые были даны по запросу Министерства авиации - в том
самом виде, в котором они были представлены.
Рейнер слушал вполуха. Эти показания он знал наизусть. К тому же по
большей части они принадлежали ему самому, как генеральному представителю
авиакомпании в Сан-Доминго - пункте назначения лайнера в том полете.
Чтение заняло двадцать минут. Заключительный пункт Гейтс произнес по
памяти:
- Последний сигнал капитана Линдстрома с борта "Глэмис кастла" был ясно
принят диспетчерской башней в Сан-Доминго: "GLX в QNH, девять девять ноль.
Конец связи". Больше самолет не передал ни единого слова.
Рейнер ждал. По-видимому, Гейтс собирался сказать что-то еще. За
несколько секунд тишины перед мысленным взором Рейнера пронеслись многие
часы бурной деятельности, последовавшие после того, как он, находясь в башне
аэропорта Сан-Доминго, получил последний сигнал от Линдстрома. Через
двадцать минут была приведена в готовность агуадорская поисково-спасательная
служба, и в 16.25 по местному времени начались аварийная стадия. Спустя еще
несколько минут координационно-спасательный центр привел ПСС в готовность к
началу действий. От самолета Линдстрома все так же не было известий, и в
17.00 началась стадия бедствия, характеризовавшаяся полным отсутствием каких
бы то ни было результатов опросов по широко разветвленной системе связи.
Одновременно начались поисково-спасательные действия: с Северной агуадорской
спасательной базы были подняты три вертолета, с озера Асуль вылетел
армейский гидросамолет, а из Пуэрто-Фуэго, на побережье, вышли два морских
катера. В 18.00 наступили сумерки; за минувший час ничего обнаружить не
удалось. Работы велись всю ночь; с рассветом в действие вновь вступила
авиация. Поиски продолжались еще два дня, а затем были прекращены. Новый
авиалайнер был внесен в списки пропавших, экипаж и пассажиры - в списки
погибших.
Тогда Полу Рейнеру впервые пришлось внушать надежду - фальшиво,
поскольку сам он уже все знал - друзьям и родственникам пассажиров
пропавшего лайнера, которые встречали самолет в аэропорту Сан-Доминго.
Память с жестокой четкостью хранила подробности событий.
Но тут президент обратился к нему:
- Рейнер, вы должны знать одного из наших стюардов по имени Марш.
- Да, сэр.
Уже в следующее мгновение Рейнер понял, что Гейтс хотел увидеть его
непосредственную реакцию - настолько тщательно был заранее подготовлен и
нацелен этот удар.
- Марш только что возвратилось из отпуска. Он был в Агуадоре, в
Пуэрто-Фуэго - развлекался ловлей акул. И говорит, что видел там совершенно
живого капитана Линдстрома. - Президент не отрывал глаз от лица Рейнера. -
Вам, похоже, трудно поверить в это. - Он сделал паузу.
- Я допускаю это. Но все равно потрясен, - осторожно произнес Рейнер.
- То же самое было со мной. Мы безжалостно потрошили Марша, но сбить
его не удалось; во всяком случае он так и не признался в ошибке. Как вам
известно, бортпроводник должен быть очень наблюдательным. Мы показали ему
несколько сот фотографий пилотов в форме, на пятнадцати из них был
запечатлен капитан Линдстром. Он уверенно выбрал четырнадцать из них.
- Марш достаточно долго летал в рейсы через Атлантику, сэр, - ответил
Рейнер. - Так же, как и Линдстром. Они должны были часто встречаться.
- И вы думаете, что даже через два года после того, как Линдстром
разбился, Марш мог узнать его, причем без формы?
- Да, - последовал мгновенный ответ. - А где он его увидел?
- В баре. Обратился к нему, но Линдстром стразу же вышел. И Марш больше
не видел его. А теперь, Рейнер, вам предоставят возможность самому
поговорить с Маршем. Но сейчас нам всем было бы очень важно узнать о вашей
непосредственной реакции на известие. Вы считаете возможным, что Линдстром
все еще жив?
Примерно с полминуты в зале стояла тишина.
- Да. Это возможно.
- Спасибо, Рейнер. Теперь вам, конечно, ясно, почему вас вызвали сюда.
Уиллис сейчас расследует просачивание наркотиков в Сингапуре, иначе мы
послали бы в Пуэрто-Фуэго его. - Уиллис был сотрудником службы безопасности
Трансокеанских линий. - Вы видите, что всплыли весьма уязвимые свидетельские
показания. Мы не можем возобновить расследование Министерства авиации лишь
затем, чтобы добавить к его результатам этот последний и очень странный
пункт. И мы не можем начать официальные поиски Линдстрома, так как не
рассчитываем на ощутимую помощь от полиции Агуадора: после того как
президент Икаса захватил власть, отношения между Англией и этим государством
стали весьма натянутыми. - Гейтс посмотрел вдоль стола. На сей раз он
встречался взглядом с каждым из сидевших за ним директоров и советников. -
Поэтому мы решили послать туда нашего собственного представителя, который
попытается выяснить, соответствует ли действительности сведения о том, что
капитан Линдстром все еще жив и находится в Пуэрто-Фуэго, а если это так, то
что же случилось с его самолетом и полной загрузкой в девяносто девять
человек - пассажиров и экипажем.
Рейнер видел, к чему все клонится, и глубоко сожалел, что не может
ответить резким отказом. Экваториальный город Пуэрто-Фуэго - это было лишь
другое наименование земного ада.
- Рейнер, вы прожили в Агуадоре восемнадцать месяцев... - В твердом
голосе появились уговаривающие нотки. - Вы хорошо знаете страну, даже лучше,
чем Уиллис. Вы свободно говорите по-испански, и так же безошибочно, как и
Марш, узнаете капитана Линдстрома, если увидите его... - Последовала пауза.
- Да, сэр.
- Я сознаю, что прошу вас выполнить необычное поручение. - Рейнер
отметил, что Гейтс говорит не "мы", а "я". Иными словами, он включен в
персональную команду президента Т.О.А. Это и пряник, и кнут.
Пронизывающий январский дождь полосовал окна. Где-то вдали мурлыкала
система вентиляции. Голос у нее был таким же мягким, как и у президента.
- Я понимаю, что нам нелегко будет заменить вас в качестве руководителя
лондонского отделения даже на короткое время. Но я надеюсь, что вы поможете
мне.
Это была обычная процедура ласковой покупки. Рейнер услышал собственный
голос, говорящий: "Я сделаю все, что смогу, сэр", и понял, что уже через
несколько часов расстанется с этим холодным зимним дождем, а потом будет
мечтать о нем, как заблудившийся в пустыне о стакане воды.
Теперь мир был синим, и солнце ослепительно сияло на металле крыльев.
Он погасил сигарету, встал и прошел в носовую часть. Пилоты подняли на него
глаза.
-Капитан Мэйхью, вам дали инструкции? - спросил он.
- Да, сэр. Повторить прибрежный маршрут подхода, сделанный Линдстромом
два года назад. - Он посмотрел в полетный лист. - Еще две минуты. Не хотите
сесть, мистер Рейнер?
Штурман развернул запасное поворотное кресло, и Рейнер уселся в него,
не отрывая глаз от прозрачной полусферы блистера.
- Подходим, сэр.
Бортрадист вызвал башню Сан-Доминго и начал передавать их координаты:
- "Остров-5", у меня один-семь на два-один-ноль-ноль футов. "Остров-6"
прошел примерно на два-четыре.
Рейнер сидел, напряженно выпрямившись, и слушал обмен сигналами между
самолетом и башней Сан-Доминго, транслировавшийся через "Остров-6". Теперь
они были на приводе прибрежной GLX-станции и получали пеленг на заход.
Сан-Доминго передал:
- Проверьте GLX на QNH девять-девять-ноль. Прием.
Сразу же последовал ответ. Он был точно таким же, как и последняя
передача Линдстрома, слово в слово:
- GLX на QNH девять-девять-ноль. Конец связи.
Пилот оглянулся на Рейнера. Тот кивнул, наклонясь на чуть подрагивавшем
кресле, и вгляделся сквозь слой плексигласа. Синева была яркой и однородной.
В семидесяти милях берег еще совсем не был виден; не появилось даже намека
на полосу тумана, образующуюся там, где море встречается с землей. Но она
вот-вот должна была появиться.
Тогда именно здесь все и произошло. Вне поля зрения земли. Груда
могучих машин... пятнышко, одиноко проплывшее в синей пустыне. Оно исчезло и
больше не появилось.
- Привет, Сан-Домингo... Проверили GLX на QNH девять-девять-ноль...
Это был тот сигнал, который капитан Линдстром так и не послал. Именно
здесь прервался заход на посадку. Рейнер чувствовал, как его тело на
откидном кресле становится все легче - самолет увеличил скорость снижения.
Он находился на курсе, шел точно по графику, и все системы работали
нормально.
Во время снижения он задал вопрос командиру:
- Вам когда-нибудь случалось видеть берег с того пункта, где вы
проверяли GLX?
- Дважды, в прошлом году, при видимости миллион на миллион и необычном
освещении после урагана и ливня. Мы даже разглядели гряду вулканов.
- А внизу? Как выглядело море?
- Только ослепительный свет. Это было примерно в полдень, оба раза.
Рейнер кивнул. Так и должно было быть. На экваторе лучи солнца,
находящегося в зените, падают почти вертикально, и поверхность моря
непрозрачна.
- Спасибо.
Синеву пересекла тонкая пепельная линия. Берег. Сначала чуть заметная,
она постепенно темнела и вскоре разделилась на детали. Появился городок
Пуэрто-Фуэго; красные, белые и зеленые пятна преображались в крыши, стены и
бульвары.
Самолет тяжело снижался, по плоскостям и корпусу пробегали волны
вибрации. Бортрадист вновь связался с башней Сан-Доминго, и действия
командира стали четче.
- Повторите процедуру, пожалуйста.
Рейнер думал. "Глэмис кастл" мог погибнуть только от внутреннего
взрыва. Никаких вариантов. Что-то уничтожило антенну или убило экипаж. Может
быть, и то и другое вместе. После внезапного прекращения подачи топлива,
начала пожара и даже после остановки двигателей оставалось вполне достаточно
времени, чтобы передать по радио сигналы бедствия.
- Повторяю: никаких задержек не ожидается. Полоса девять. У земли
полное безветрие. Видимость пять миль. Облако две восьмерки в трех тысячах
футов. Дополнение: касание с превышением тридцать два фута. Сообщите вашу
высоту, пожалуйста. Конец связи.
По мере того как давление в кабине повышалось, звук от радио и вибрации
становился все слабее; мягкие иглы уперлись в барабанные перепонки.
Но рыбаки в лодках услышали бы взрыв и сообщили о нем.
Позади города, к востоку, расстилалось бледно-зеленое пространство
тропического леса, рассеченное серо-стальной нитью реки Ксапури.
Непосредственно к востоку от Пуэрто-Фуэго на фоне серо-коричневой и
буро-зеленой растительности саванны выделялось грязно-белое пятно соленого
озера. Над ландшафтом уже угадывалось знойное марево, оно становилось все
заметнее.
- На луче WILS; удаление две тысячи.
Нет, взрыв исключается. Его услышали бы и сообщили. Никакая авария не
происходит мгновенно. Времени вполне хватило бы для того, чтобы передать по
крайней мере один сигнал. Исключается. Внезапное и полное разрушение
повлекло бы за собой взрыв топлива в воздухе, на поверхности моря или земли.
Исключается. А прежде всего исключается история бортпроводника - того,
который видел Линдстрома. В баре. Насколько Марш был пьян?
- Начинайте стандартный разворот один-пять-ноль-ноль футов.
Фланги за солевым пятном и саванной замыкали вулканы - нерушимый строй
из семнадцати кратеров, в который врезались долины. С вершины Катачунги
стекала длинная лента темного дыма; она разворачивалась по склонам, через
каньоны и плато на север, туда, где вулканическая лава некогда запрудила
реку и образовала водопад.
- Добро к конечному этапу захода на посадку. Доложите показания
альтиметра.
- На альтиметре один-два-ноль-ноль футов.
Знойное марево волнами текло над соленым озером, пересохшей проселочной
дорогой и первыми зданиями столицы; от стекла и металла в небо устремлялись
бесчисленные солнечные зайчики.
Мягкие иглы все сильней давили на барабанные перепонки. Вибрация
ослабела. Под блистером промелькнула отмель, усеянная машинами и людьми,
которые удлиняли взлетно-посадочную полосу, линии знаков и антенны радаров.
- Посадка разрешена. У земли полное безветрие.
Жара уже просачивалась в кабину.
- Роджер. Связь кончаю.
Когда колеса коснулись посадочной полосы и самолет содрогнулся, Рейнер
понял, что ему не следовало прилетать сюда. Марш наверняка был пьян, а
Линдстром - мертв.
Спустившись до середины трапа, он пошатнулся от ударившей по всему телу
жары. Это был Сан-Доминго, куда местные богачи приезжали в поисках прохлады.
Вой реактивных двигателей замирал, и сквозь боль в ушах стали прорываться
голоса.
От ослепительного света удалось укрыться в здании аэропорта. Зеленое
стекло делало его похожим на аквариум. На огромном портрете под главными
часами теперь было изображено другое лицо: это был президент Хосе-Мария
Икаса. Эль президенте. Неплохое лицо; не столь вялое, как обычно бывает у
безнадежно испорченных детей, на которых так часто походят многие диктаторы.
А у этого в глазах был даже какой-то намек на мягкость, хотя, вероятнее, это
была просто игра освещения. Ведь эль президенте с изменниками из тайной
полиции, четырьмя сотнями громил, вооруженных штыками и гранатами, разгромил
Дом Правительства и приказал немедленно казнить президента Майя и пятнадцать
членов его политического штаба. Расстрельные команды продолжали вовсю
трудиться еще в течение нескольких месяцев после успешного coup d' tat[*].
Рейнер зарегистрировался в офисе T.O.A. и обнаружил, что до вылета
самолета местной линии в Пуэрто-Фуэго остается еще два часа. Чтобы время не
пропадало даром, он отправился в столицу просмотреть архивы "Эль Диаро",
ежедневной газеты Сан-Доминго. Оттуда он вышел с несколькими дюжинами
фотографий людей, которые, как сообщалось, пропали во время рейса 696.
Гидросамолет местной линии оторвался от поверхности озера Асуль и
доставил его в гавань Пуэрто-Фуэго перед самым заходом солнца, когда город
был все еще раскален от дневной жары, а горячий воздух был неподвижен. Дым
из труб землечерпалки и нескольких судов висел густыми влажными клубами
среди судовых мачт, и с катера, доставившего Рейнера к причалу, казалось,
будто весь город поражен чумой. На вогнутом песчаном пляже виднелось
несколько рыбаков, готовивших снасти для ночного лова. Кроме их движений -
настолько замедленных и вялых, что казалось, будто они находятся под водой -
на причалах и волноломах не было никаких признаков жизни. Человеческие
фигуры были неподвижны. Сложив под головами темные руки, они предавались
снам, навеянным марихуаной. Пройдя мимо этих людей, Рейнер сразу уловил
запах наркотика, а с ним вернулись ощущение жары, вони и чувство, которое он
испытывал на протяжении всех восемнадцати месяцев, проведенных в этой
ужасной стране, куда надеялся никогда не возвращаться. Моя собственная
глупость, в который раз сказал он себе. Как дурак, выпалил "да, сэр" и
согласился выполнять это дурацкое поручение.
Прежде чем на город опустилась темнота и на освещенных улицах
пробудилась жизнь, индеец-носильщик проводил Рейнера в пансион, затерявшийся
среди небоскребов портового квартала совсем неподалеку от того места, где на
скверно отпечатанном плане был обозначен бар Вентуры. Постояв десять минут
под струйкой ржаво-коричневой воды, именовавшейся здесь душем, дважды
проверив москитную сетку на окне и полог над кроватью, Рейнер включил
верхний свет и разложил на столе фотографии из архивов "Эль Диаро" и пакет,
привезенный с собой из Лондона.
Из сорока двух фотографий, которые удалось найти, пятнадцать изображали
Линдстрома. Это были те самые снимки, которые предъявлялись Маршу для
опознания. Из оставшихся на пяти был экипаж "Глэмис кастла". Было много
агуадорских граждан, а также британских, французских, испанских,
американских и перуанских пассажиров. На борту была лишь одна ОВП - Очень
Важная Персона - Плэтт-Феллоуз из британского министерства иностранных дел.
И шестеро детей.
Сидя в тихой комнате, высоко над жизнью, пробудившейся с наступлением
темноты, над звуками голосов и автомобильного движения на Авенида-дель-Мар,
он в резком ярком свете висевшей под потолком лампы принялся изучать лица
погибших.
ГЛАВА 2
По мере того как он поднимался взбегающими в гору переулками и
карабкался по крутым лестницам, удаляясь от гавани, шум уличного движения,
доносившийся с больших улиц, становился все слабее. Через некоторое время
его сменил гул голосов из бара.
Огромные ярко-голубые звезды, казалось, висели прямо над крышами. Можно
было поднять руку и собирать их. На лестницах смердел невидимый в темноте
мусор и слышалось непрестанное жужжание мух. Около входа в бар друг на друге
лежали три человеческих тела - эти люди были одурманены наркотиком, который
каждый мог найти в любом порту на этом побережье за сущие гроши. Один лежал
на спине, его широко открытые глаза смотрели на звезды, не видя их, а в
судорожно сжатых пальцах был зажат смятый лотерейный билет - его доля в
общемировой мечте.
Рейнер вошел в бар, спросил перно и сел в конце длинной дымной комнаты.
Отсюда он мог видеть входящих прежде, чем кто-нибудь из них заметил бы его
самого. Это было важно. Исходя из того, что Линдстром на самом деле жив (а
Рейнер хотел закончить эту игру по всем правилам, и лишь потом, утром,
отправить телеграмму, испрашивая разрешения вернуться домой), не следовало
давать ему возможность увидеть Рейнера первым.
Судя по описанию Марша, перно с водой ему смешивал сам Вентура.
Толстый испанец с нежным взглядом следил за тем, как прозрачный
напиток, соединяясь с водой, становится молочно-мутным; в желтом свете
облепленных москитами ламп стакан казался жемчужным.
- Дорогой перно, сеньор. Импорт.
- Это мой единственный недостаток, - по-испански отозвался Рейнер.
- Хороший недостаток. - Вентура гордился знанием английского.
- Бывают и хуже.
Рейнер не сказал ни слова по-английски с того самого момента, как месяц
назад сошел с борта гидроплана. Днем он носил темные солнечные очки и готов
был поставить тысячу против одного, что Линдстром (если он вдруг окажется
жив), при случайной встрече на улице не узнает его. Темные очки были лучше,
чем борода: на девять десятых лицо узнается по глазам. Также он позволил
появиться на лице тени щетины. Борода изменила бы только внешность, а щетина
изменила характер: аккуратный человек превратился в лентяя, а англичанин - в
представителя романской расы.
В течение месяца он не приближался к бару Вентуры, так как Марш сказал,
что Линдстром скрылся, едва он окликнул его. Прежде чем показаться там, ему
нужно было время для проверки. В то время дня, когда можно было появляться в
городе, не привлекая к себе внимания, Рейнер ходил по улицам, прибрежным
трущобам и рыбацким лачугам на пляже за городом; он разговаривал с испанцами
и индейцами с побережья, неграми, мулатами, креолами, метисами и
немногочисленными белыми: американцами, англичанами, канадцами, французами,
занимавшимися рыбной ловлей, выходившими в море на лодках или бродившими,
словно выполняя обет, по пляжу, буквально просеивая песок в поисках любого
сокровища, которое можно было бы обменять на крошку съестного или сигарету с
марихуаной.
Рейнер задавал вопросы и двигался дальше, как только становилось ясно,
что он снова тянет пустышку. Он не проявлял настойчивости в расспросах,
опасаясь пробудить их любопытство. Таким образом ему удалось узнать в
общем-то немало: в Пуэрто-Фуэго очень немногие вообще слышали об упавшем в
море самолете, поскольку это произошло в Сан-Доминго, а Сан-Доминго
находился на расстоянии пятидесяти миль - на противоположном краю света. Он
узнал, что два года назад на берег выносило только те мертвые тела, которые
каким-то образом остались не замеченными акулами. Впрочем, так было и во все
прочие годы. Но он ничего не узнал о Линдстроме.
Ночами он сидел один в разных кафе, разглядывая проходивших по
тротуарам, и ни разу ему не попалось в толпе одно из тех лиц, что были на
сорока двух фотографиях, которые он изучал еженощно перед сном, раскладывая
на столе под лампой жуткий пасьянс.
А сейчас он потягивал свой перно и рассматривал людей, входивших в
заведение. Бар был переполнен; большинство посетителей составляли рыбаки из
порта. Среди синих хлопчатобумажных рубашек выделялись красные пончо
индейцев и ослепительно белые полотняные одежды негров. Сегодня был большой
базарный день - следовательно, ночь отводилась для пьянства.
Старик со сморщенным лицом новорожденного младенца очень нетвердо
держался на ногах, периодически сползал на пол, с усилием поднимался и
принимался шарить в воздухе в поисках своих компаньонов. Те вручали ему
стакан, наливали очередную дозу выпивки и снова принимались петь,
предоставляя старику возможность вновь усесться на пол.
- Он празднует, сеньор, - объяснил Вентура. - Прошлой ночью поймал
очень большую меч-рыбу. Десять песальдос. Пять сотен фунтов веса. Очень
счастлив.
Рейнер потягивал свой перно.
- Очень счастлив.
Вентуре, похоже, сделалось легче. Как правило, чужакам, особенно
англичанам, не доставляло удовольствия видеть здесь пьяных; они уходили и
больше не появлялись.
- Англичанин, - сказал Вентура.
Рейнер снова посмотрел на иссохшее лицо пьяного. Оно напоминало цветом
кожуру спелого грецкого ореха, а его обладатель срывающимся голосом без
намека на мелодию пытался петь старинную песню о девушке из Памплоны,
которую бросили на рога быку. Он ничем не напоминал англичанина.
- В самом деле? - спросил Рейнер.
Вентура покачал огромной головой, заросшей гривой иссиня-черных волос.
- Вы, сеньор. Вы англичанин.
- О! - Он заметил человека, вошедшего в бар. - Я бывал во многих
странах.
Рейнер не отрывал глаз от вошедшего. Это был не Линдстром. Все эти
недели он искал гладко выбритого Линдстрома; впрочем, бородатого Линдстрома
он искал тоже. После того как Марш напугал пилота, тот вполне мог сбрить
бороду, чтобы затруднить поиски. Человек, пробиравшийся в глубину зала, был
приземист, с квадратной головой. Благородный лоб пересекал ужасный шрам.
Один рукав его белой шелковой рубашки был заколот булавкой выше локтя. Он на
мгновение остановился и внимательно посмотрел на пол, на рыбака, который
больше не пел, а спал с громким храпом, в то время как друзья старика заняли
круговую оборону, чтобы на него никто не наступил.
Человек твердо стоял на ногах. Рейнер подумал, что рука весила немало,
и незнакомцу пришлось немало потрудиться, чтобы восстановить равновесие. В
подготовительной школе, где он когда-то учился, был тренер по боксу, который
выходил на спарринги, держа правую руку за спиной, чтобы даже малыши
чувствовали, что у них есть шанс на победу. То же впечатление производил и
этот человек: отсутствующая рука подчеркивала неявную силу. Где другим в
борьбе за жизнь требовалось две крепких руки, ему было достаточно одной. Ты
- один из малышей, так что бой будет справедливым.
- Луис! - воскликнул Вентура. Сверкая золотозубой улыбкой, он выбежал
из-за стойки, чтобы приветствовать вновь прибывшего, и положил руку ему на
плечи. Луис тем временем лениво осматривался, столь же равнодушно, как
человек, вернувшийся домой, не замечая, глядит на собаку, которая радостно
прыгает вокруг долго отсутствовавшего хозяина.
- Тебя очень давно не было, Луис!
Человек шагнул к Рейнеру, видимо, желая разглядеть его поближе. Он уже
осмотрел всех остальных присутствующих, а теперь желал изучить незнакомца.
- Тебя не было десять лет! - выкрикнул Вентура, поспешно доставая
бутылку белого венесуэльского рома.
- Месяц, - поправил человек, глядя на Рейнера ничего не выражающими
карими глазами.
- Как дела у Пепито? Как дела у твоего сына, Луис? - Бармен наливал ром
в высокий стакан, наполовину заполненный мелко наколотым льдом, пока
спиртное не полилось через край.
- Я не видел моего сына. - Луис отвел взгляд от Рейнера и прислушался к
женскому голосу, отметив про себя, что это была вошедшая после него
проститутка. Теперь он смотрел на Вентуру, который торопливо рассказывал
Рейнеру по-испански:
- Его сын находится в тюрьме, но президент собирается вскоре выпустить
его на свободу, потому что все политические заключенные должны получить
амнистию. Это знак президентского великодушия по отношению к его прежним
врагам! - Он толкнул стакан с ромом через стойку. Луис остановил его в дюйме
от края, а Вентура ловко вытер пролитое.
Луис пил, проглатывая ледяные кубики.
- Они никогда не освободят его.
- Нет же, конечно, они его выпустят!
- Они выпустят его, когда посадят президента. Если, конечно, оба
проживут достаточно долго.
- Сколько лет вашему сыну? - спросил по-испански Рейнер.
Луис отпил еще глоток и без выражения посмотрел на него.
- Вы живете в Испании?
- Нет.
- У вас кастильский акцент.
- Небольшой.
- Ему девятнадцать лет.
- Не слишком ли он молод для того, чтобы быть врагом президента?
- Он вместе с несколькими студентами пытался взорвать феррокарриль - в
знак протеста. Если вы не из Испании, то скажите, откуда. - Луис перешел на
английский, свободно используя американские обороты.
- Я приехал половить рыбу, - ответил Рейнер, отхлебнув перно.
- Акул?
- Да.
Луис глядел на него своим пристальным, без вызова, невыразительным
взглядом. Возможно, он даже думал о чем-то постороннем или прислушивался к
резкому хохоту проститутки в дальнем углу зала. В этот момент земля под
ногами задрожала, а Вентура негромко воскликнул:
- Ay de mi[*]!
Пол ритмично трясся, и через считанные секунды гомон стих. Люди
замолчали, зато зазвенели стаканы и бутылки на полках - вибрация охватила
весь зал. Потом начали хлопать двери. Лампы закачались, словно от порывов
ветра, хотя воздух был неподвижен. Люди стояли, пряча друг от друга глаза,
делая вид, что продолжают пить, а под ногами у них пробегали длинные
ритмичные сотрясения. Пыль, как клубы дыма, поднималась из щелей между
досками пола, а огромная тень Вентуры, отбрасываемая одной из
раскачивающихся ламп, исполняла призрачный медвежий танец на стене.
Вентура ни на кого не смотрел. Он стоял опустив глаза, на его лице
сверкали крупные капли пота. Он был похож на ребенка, покорно дожидающегося
порки. Тени продолжали метаться по залу. Вдруг со стойки упал стакан и
разбился с неожиданно громким звуком. Вентура закрыл глаза, словно ему
нанесли первый удар.
Пьяный рыбак, поймавший огромную рыбу-меч, стонал во сне, но друзья
больше не обращали на него внимания; они стояли совершенно неподвижно, будто
боялись, что малейшее движение, добавившееся к этой ужасной дрожи, приведет
ее в такую ярость, что она разрушит здание и уничтожит их всех.
В почти полной тишине москиты, кружась вокруг ламп, пели свою тонкую
песню. Их тучи качались взад и вперед вместе с размахом ламп, а дымные тени
окутывали голову танцующего медведя. Откуда-то издалека донеслось подобие
музыки: чуть слышный голос, дергаясь в расхлябанном ритме, пел "Сонни-бой".
Прошло довольно много времени, прежде чем земная дрожь ослабела и
стаканы на полках снова утихли; постепенно лампы перестали раскачиваться;
заговорил сначала один человек, затем другой, пока шум вновь не достиг
прежнего уровня. Все потянулись к стойке с пустыми стаканами, крича Вентуре,
что если он собирается стоять там, как раскаявшаяся шлюха, до самого Судного
Дня, то все его посетители умрут от жажды.
- Да будет воля Божья! - воскликнул Вентура. В его глазах все еще
сохранялось выражение ужаса, вызванное подземными толчками. Он начал
торопливо разливать спиртное в протянутые стаканы.
- В этом сезоне - каждую ночь, примерно в одно и то же время, - сказал
Луис Рейнеру по-английски и допил последний глоток рома.
Рейнер кивнул. Эти толчки ему приходилось часто ощущать в Сан-Доминго,
но там они были слабее, так как место здесь было выше, а скала гораздо
массивнее.
Луис поставил пустой стакан на стойку, сказал "еще увидимся" и
направился через длинный зал к дверям, кивая знакомым, которые окликали его
до тех пор, пока он не скрылся за дверью. Это была не просто вежливая
формула прощания, а констатация. Но он ошибся, подумал Рейнер.
За четыре недели упорного поиска он так и не смог взять след. Линдстром
был скелетом; он находился в семидесяти милях отсюда, в нескольких десятках
или сотен фатомов[*] под поверхностью кишащей акулами воды. Можно было
приходить сюда каждый вечер и вслушиваться в обрывки случайных разговоров
незнакомцев, чтобы каждый раз убеждаться в том, что они не имеют никакого
отношения к его делам. Марш ошибся.
Он вышел из бара вскоре после своего собеседника и по не остывшим от
дневного зноя улицам спустился на длинный, ярко освещенный проспект,
тянувшийся вдоль берега. Елисейские поля Пуэрто-Фуэго, Авенида-дель-Мар.
Здесь было прохладнее, тротуары были столь же широки, как и проезжая часть,
и здесь можно было в этот поздний час спокойно пройтись в одиночестве и
подумать. Он уже ощущал облегчение от того, что скоро уедет отсюда.
По проезжей части все еще проносились машины, и он держался поближе к
домам и созвездиям ярких витрин, предпочитая жар, который отдавали
нагревшиеся за день камни, волнам выхлопных газов.
В конце Авениды-дель-Мар находилось бюро Западного телеграфа, и он
совершенно сознательно шел в том направлении: там круглосуточно принимали
зарубежные телеграммы.
Он пошлет простой текст: "Никаких успехов. Прошу разрешения вернуться".
У обочины стоял спортивный "мерседес" цвета слоновой кости. К нему
направлялась женщина, только что вышедшая из ближнего дома. Она торопливо
прошла под деревьями, которые почти не затеняли яркого света высоких
фонарей. Рейнер, отступивший в сторону, пропуская женщину, увидел ее лицо
так же ясно, как будто перед ним внезапно возникла одна из сорока двух
фотографий, и понял, что так и не отправит телеграмму.
ГЛАВА 3
Мозес Гайавата сидел возле лодки и смотрел, как над вулканическим
хребтом восходит солнце. При виде этого зрелища он забыл обо всем на свете;
их теперь осталось только двое - он и солнце. Это было даже красивее, чем
алтарь собора Сан-Доминго, который он помнил до сих пор. Мать взяла его туда
давным-давно, когда он был еще слишком мал для того, чтобы понять, что это
церковь; он увидел алтарь в потоке солнечных лучей и закричал при виде этой
красоты, хотя по малолетству еще не знал, что такое красота.
Его восхищало множество вещей: святыни, восходы и заходы солнца, алые
вспышки на вершине Катачунги, его священник и Эль Анджело.
Он сидел голышом на песке, глядя на большой солнечный шар, пока глаза
не заполнились слезами и взгляд пришлось отвести. По песку шел человек с
пальмовой веткой в руке, чтобы отгонять мух. Раздался гулкий голос Эль
Анджело:
- Гайамо! Одевайся! Будь готов!
- Капитан! - Он принялся торопливо натягивать джинсы. День начался.
Никто в Пуэрто-Фуэго никогда не заплывал на своей лодке так далеко в
океан, как Эль Анджело, когда у того было подходящее настроение. В этом не
было никакой необходимости: вы могли найти акулу длиной в двадцать футов в
пяти милях от берега, не уменьшая свой заработок расходом дизельного
топлива. В пяти милях от берега можно рассчитывать на помощь других судов,
если придется встретиться с морским дьяволом - гигантским скатом мантой -
или получить пробоину в обшивке, или, допустим, если пойманная рыба тяжело
ранит неосторожного рыбака.
Но Эль Анджело изредка уходил и на пятьдесят и на сто миль; бывало, что
его считали погибшим. Однажды его подхватил шторм, унес за горизонт, и он
потерял из виду землю. Вернувшись, он был весел как пират, прибывший домой с
богатым призом.
- Он идет в море, потому что должен; он идет, чтобы быть наедине с
морем и небом. Так он исцеляется, - сказал Пуйо.
Только дважды Мозес Гайавата был с капитаном далеко в океане, и сегодня
он был неспокоен; он не стремился остаться наедине с морем и небом, хотя те
были прекрасны. Он слышал много рассказов о меч-рыбах, которые собираются в
стаи, нападают на лодки и пробивают обшивку, о глубоководном осьминоге,
который иногда поднимается на поверхность из своей пещеры, расположенной на
глубине в пятьсот фатомов, и хватает как раз такие небольшие лодки, о манте,
чьи черные как ночь крылья достигают в размахе тридцати футов; эти были
страшнее всех.
Но Эль Анджело - самый мудрый и самый сильный из мужчин в Пуэрто; с
этим капитаном можно ничего не бояться даже здесь, посреди пустынных вод под
пустынным небом.
"С Эль Анджело я в безопасности", - повторил про себе Гайамо и наконец
немного успокоился. Они четыре часа шли под парусами прочь от земли и теперь
дрейфовали, волоча за собой приманки и опустив за борт бычью ногу; кровь от
нее расплывалась в прозрачной, как стекло, воде.
Они съели небольшую зеленую рыбку, которую поймали во время перехода.
Теперь Эль Анджело пошел в рубку, поспать часок; Гайамо остался на вахте и
сидел под тентом. Время от времени он заглядывал в люк и видел капитана. Его
скрытое в тени лицо с белой бородой напомнило Гайамо лицо Бога, которое он
видел на потолках церквей.
Мозес закрыл глаза, поскольку полуденное солнце светило ослепительно, и
- как он понял, открыв их - заснул в тени, ибо яркий свет солнца больше не
заливал море. Небо стало серым, как лист металла, а огромное пятно крови от
бычьей ноги окрасило поверхность воды в бледно-розовый цвет. Он вскочил.
Судя по тени от мачты, время еще не перевалило далеко за полдень. Над
океаном навис туман, как это бывает перед штормом, и Гайамо было страшно, но
еще больше он боялся пробуждения Эль Анджело, на которого Бог наслал сон. Он
сел и уставился в воду. Несмотря на приманку, которая волочилась за лодкой,
и бычью ногу, чья кровь теперь растеклась на пол-океана, поблизости не было
и намека на акул, даже здесь, где он видел на несколько фатомов вглубь.
Он никогда не видел более прозрачной воды. Она стала такой из-за
изменений, происшедших в небе: яркий свет солнца, покрывавший поверхность
воды горячим серебряным блеском, потускнел, и можно было открыть глаза, не
опасаясь ослепнуть.
Ничто нигде не двигалось. Небо было прикреплено к морю медной полосой,
которая окружала мир воды. Даже летучая рыба не волновала воду, и
поверхность океана была похожа на огромный лист стекла. И тут Гайамо увидел
чудо.
Он попытался вскрикнуть, но не сумел. Он даже не повернул головы, чтобы
взглянуть на лицо Бога через люк рубки, так как не мог оторвать глаз от чуда
- креста, находившегося глубоко, глубоко в море. Он смотрел, и его тело
тряслось, как в лихорадке. Море было бледным и чистым, цвета опала, и в
бледной прозрачной воде темнел крест. Он смотрел, пока из его глаз не
побежали слезы, а сердце не заколотилось.
- Капитан! Капитан! - послышался голос между морем и небом.
Это был собственный голос Гайамо, и когда капитан услышал его, то вышел
из надстройки; его глаза были ясными, будто он вовсе не спал.
- Капитан... Смотри. Смотри...
Эль Анджело встал, расставив ноги, уперся руками в колени, выставил
свою окладистую бороду и принялся вглядываться в воду. Гайамо тоже вновь
разглядывал знамение. Если капитан увидит то же, что и он сам, то станет
причастным к чуду, а значит освободит его от части опасений. Невидимое
движение воды размывало грани темного видения, но его форма оставалась
неизменной.
- Я ничего не вижу, - сказал Эль Анджело.
- Там, капитан... Там. Это крест!
- Ничего не вижу, - повторил Эль Анджело и отвернулся. - Это игра
освещения. - Его лицо было спокойно, и он, казалось, совсем не сердился
из-за того, что Гайамо пытался показать ему что-то, чего на самом деле там
не было. Вид у него был совсем не заинтересованный.
Мальчик посмотрел на капитана - тот включил эхолот и измерял глубину,
как он делал во время каждого их выхода в море, чтобы потом нанести
несколько цифр на большую карту, висевшую на стене его лачуги. Затем он
поднял глаза к бледной капле солнца, просвечивавшей сквозь туманную пелену,
проверил компас и сказал:
- Пора двигаться.
Он приказал Гайамо запустить двигатель и установить его обороты ровно
на три четверти. Они пойдут курсом десять градусов к северу от чистого
востока, сказал он, держа прямо на Пуэрто-Фуэго. После этого они отрезали от
борта обескровленную бычью ногу, и суденышко легло на курс. Эль Анджело
посмотрел на установленный в рубке небольшой медный хронометр и сделал на
листе бумаги приписку около показателей эхолота. О том, что видел Мозес
Гайавата, он заговорил только однажды.
- Не говори об этом никому. Никому. Этой истории никто не поверит, а
над тобой начнут смеяться.
Гайамо сказал, что никому не расскажет. Он сидел в носу, проникнутый
благоговейным воспоминанием об увиденном чуде. Но все же видел он его или
нет? Эль Анджело сказал, что там ничего не было. Эль Анджело был почти
Богом. Следовательно, Гайамо ничего не видел. Это был сон, и он никому не
скажет о нем.
ГЛАВА 4
Гнев, охвативший Рейнера, заставил его отбросить предосторожности и
отказаться от первоначального тщательно продуманного плана. Впервые он
ощутил это чувство наутро после того, как ночью увидел женщину в светлом
"мерседесе", и сам удивился своей ярости. Когда он брился, его рука дрожала.
Потому что в том самолете летели девяносто три пассажира, и то, что все
они могли бы выжить после какого-либо несчастного случая, находилось за
пределами вероятности. Он не мог вообразить никаких обстоятельств, при
которых столько людей осталось бы в живых и об этом не узнал никто во
внешнем мире.
Рейнер отметил про себя, что инстинктивно употребил слово "внешний".
Что бы ни случилось два года назад с лайнером No 10 над Тихим океаном, это
происшествие осталось никому неведомым, попало в черную дыру, область
скрытого от людских умов. Предположим, думал он, глядя в зеркало на свои
сердитые глаза и застывающую на лице пену, предположим, что у каждого из нас
есть по крайней мере десять близких людей: родители, дети, друзья; десять
человек, которых хотя бы на какое-то время потрясет известие о нашей смерти.
Девяносто три пассажира да шесть членов экипажа; считай, сотня. Значит,
после того происшествия над океаном тысяча человек погрузилась в печаль. Он
сам видел некоторых из них в аэропорту Сан-Доминго, когда объявили, что
самолет опаздывает.
Несчастный случай пережили двое. Поскольку Рейнер был уверен, что
женщина фигурировала на его фотографиях, он тут же перестал сомневаться в
истинности свидетельства стюарда Марша. Женщина и пилот выжили. Как они
смели держать подробности происшествия в тайне?
Рейнер снова взялся за бритье и с трудом закончил его: от волнения
стянуло кожу на лице. Он с отвращением проводил взглядом уходившую в слив
розовую от крови пену. Тем временем его гнев сменился глубоким и
целеустремленным раздумьем. Но несущееся во весь опор воображение
затуманивало разум.
Большинство пассажиров было незнакомо друг с другом. Они никогда не
встречались прежде... или встречались, хотя бы мимоходом? На обороте сорока
двух фотографий были написаны имена. Скотт, Уоринг, Браун, Фуайе, Ибарра,
Делано... Случалось ли мистеру Дж. Г. Скотту когда-нибудь завтракать в том
же самом ресторане на Оксфорд-стрит, где завтракала и мисс Алиса Уоринг;
встречались ли, хоть раз, случайно, их взгляды над столиками, чтобы без
всякого интереса разойтись со следующим взмахом ресниц? Приходилось ли
мистеру Клайву Брауну останавливать проезжающее такси на Белгрэйв-сквер или
на Плас де ла Конкорд, оставляя мсье Жоржа Фуайе ожидать на тротуаре
следующего? Насколько часто перекрещивались жизненные пути этих людей, так,
что они сами и не знали об этом, до того, как однажды им пришлось занять
места в удобных поролоновых креслах авиалайнера No 10 и отправиться в
рассчитанный по минутам рейс в точку Тихого океана, известную по координатам
1 4' южной широты и 82 9' западной долготы? Чтобы наблюдать там друг друга,
ввергнутых в состояние нарастающей тревоги и ужаса, чтобы видеть, как
незнакомые люди, охваченные муками боли и смерти, сбрасывают с себя скорлупу
цивилизации, превращаются в животных и, забыв об условностях, сражаются за
жизнь; а, возможно, в противовес этому, жертвенно прийти на помощь
незнакомцу, чей взгляд когда-то, единожды в жизни, он всего лишь случайно
перехватил над рядом накрытых столиков забытого ресторана в городе,
оставшемся в пяти тысячах миль от места нынешней встречи?
Если у этих событий был какой-то единый шаблон, подумал Рейнер, то
можно сказать, что почти сотня людей собралась вместе, чтобы объединить
главный момент истины в своей жизни: смерть.
И если некоторым из них, как женщине и пилоту, удалось избежать ее -
значит, в этом городе на Тихоокеанском побережье оказался самый необычный
клуб в мире. Он был закрытым, новых членов туда не принимали, а единственным
правилом было соблюдение молчания.
Рейнер оделся и вышел из гостиницы. К удивлению обслуживающего
персонала, Рейнер перебрался сюда из пансиона поздней ночью. Отсюда лучше
был виден город, порт и полуостров, протянувшийся на две мили в залив. На
полуострове находились самые роскошные дома во всем Пуэрто, построенные
много лет назад еще руководителями испанских колониальных властей вдоль
специально проложенного шоссе на затененной полоске земли. Именно по этому
шоссе умчался "мерседес" цвета слоновой кости, бледное пятнышко над темной
водой гавани. Он провожал его взглядом, пока машина не скрылась за темным
пологом банановых листьев.
Гостиница "Мирафлорес" была расположена выше, чем маленький пансион. С
ее веранды лучше было наблюдать. Но сейчас Рейнер, преодолевая усиливающуюся
с каждой минутой жару, карабкался вверх по лестницам, направляясь к бару
Вентуры. Гнев и потребность в действии заставили отказаться от прежней
осторожной тактики окольных расспросов и незаметного наблюдения. Насколько
возможно, он будет действовать в открытую. Несмотря на обжигающий зной и
ослепительно белые камни, он почувствовал облегчение от этого решения, как
будто оно остудило ему голову.
Был еще один первостепенный вопрос, возникший уже из его раздумий о
"закрытом клубе". Знают ли женщина и пилот о существовании друг друга? Или
клуб действительно настолько закрыт, что даже его члены незнакомы между
собой?
На оборотах ее фотографий (а их было три, все из разных источников)
было написано "м-ль Жизель Видаль". Больше он о ней не знал ничего.
Вентура пытался починить вазу - одну из тех дешевых пестрых индейских
поделок, которые продаются на всех местных рынках. Она, по его словам, упала
от толчков неделю назад. Бар был открыт, но единственным посетителем был
торговец резными фигурками из дерева слоновой пальмы, да и тот сидел на
земле в углу, прикрыв лицо широкополой соломенной шляпой. Рейнер не мог
угадать, что его сломило - виски или марихуана, да и не задавался этим
вопросом. Он следил за Вентурой, который просматривал фотографии. Из гавани
отчетливо доносился скрежет землечерпалки.
Вентура возмущенно отмахнулся от мух сплетенной из экзотической (для
европейца) травы мухобойкой.
- Я не знаю этого человека, - сказал он по-английски и беспомощно
поглядел на Рейнера. - Она упала вот так, - он звучно шлепнул мухобойкой по
стойке, - как бомба. - Жидкий от жары клей сочился из-под крышки тюбика. -
Теперь это просто мозаика-головоломка. - Он безнадежно пошевелил ручищей
груду осколков.
- А этого? - спросил Рейнер, вытаскивая фотографию из середины пачки.
Вчера вечером он потратил десять минут на то, чтобы подрисовать шариковой
ручкой бороду к этому лицу. - Этого, с бородой? - Он говорил по-испански,
чтобы Вентура не мог потом сказать, что неправильно понял его.
- Я не видеть этот человек никогда, сеньор. Вы хотите выпить? Есть
перно. Я помню - перно и холод. - Он достал бутылку и направился к большому
холодильнику за льдом.
- Вентура, - сказал Рейнер, отхлебнув перно, - я должен найти этого
человека, потому что он должен мне деньги. Так много, что я дам вам пятьсот
песо, если вы поможете мне найти его