(Вместо предисловия).
В год от воплощения Господня тысяча девяносто пятый, в то время, когда
в Германии царствовал император Генрих, а во Франции - король Филипп, когда
во всех частях Европы произрастало многообразное зло и вера колебалась, в
Риме был папа Урбан II, муж выдающегося жития и нравов, который обеспечивал
святой церкви самое высокое положение и умел обо всем распорядиться быстро и
обдуманно. Генрих IV (1050-1106), германский король и император "Священной
Римской империи" (с 1056). Филипп I (1052--1108), король Франции с 1060.
Видя, как вера христианская безгранично попирается всеми - и
духовенством, и мирянами, как владетельные князья беспрестанно воюют меж
собой, то одни, то другие - в раздорах друг с другом, миром повсюду
пренебрегают, блага земли расхищаются, многие несправедливо содержатся
закованными в плену, их бросают в ужаснейшие подземелья, вынуждая выкупать
себя за непомерную плату, либо подвергая там тройным пыткам, то есть голоду,
жажде, холоду, и они погибают в безвестности; видя, как предаются
насильственному поруганию святыни, повергаются в огонь монастыри и села, не
щадя никого из смертных, насмехаются над всем божеским и человеческим;
услышав также, что внутренние области Романии захвачены у христиан турками и
подвергаются опасным и опустошительным нападениям, папа, побужденный
благочестием и любовью и действуя по мановению божьему, перевалил через горы
и с помощью соответствующим образом назначенных легатов распорядился
созывать собор в Оверни в Клермоне - так называется этот город, где
собрались триста десять епископов и аббатов, опираясь на свои посохи..." В
эпоху крестовых походов Романией назывались малоазийские территории Византии
и другие области. Овернь - историческая область Франции в пределах
Центрального Французского массива.
Такую торжественную и, по средневековым понятиям, аргументированную
увертюру к крестовым походам дает в своей "Иерусалимской истории"
французский священник и хронист Фульхерий Шартрский, сопровождавший в
качестве капеллана графа Балдуина Бульонского во время штурма Эдессы.
Церковный собор, на котором присутствовало много представителей
католического духовенства и светских лиц, главным образом французских
вельмож и рыцарей, состоялся в ноябре 1095 г. Его инициатор папа Урбан II
мог быть доволен результатами. Форум в Клермоне не только подтвердил
обязательность "божьего мира" для всех христиан, но и, выполнив волю
понтифика, отлучил заодно от церкви Филиппа I, разведшегося с первой женой
Бертой и женившегося вторично без благословения папы, - так сказать, чтоб
другим не повадно было. "Божий мир" обязательное прекращение на сравнительно
длительный срок (до 30 лет) военных действий в той или иной стране (области)
Западной Европы, предписывавшееся католической церковью в конце Х-XII вв.
Кульминационное же событие Клермонского собора свершилось 26 ноября,
когда на широкую равнину близ города стали стекаться священники и монахи в
черных сутанах, знатные сеньоры, окруженные пестрым сонмом оруженосцев и
слуг, и, наконец, множество простых рыцарей, облаченных в металлические
панцири. Однако основную массу собравшихся составляли простолюдины в
войлочных шапках, рубахах из грубой шерсти и кожаных, а чаще холщовых
штанах, обутые в башмаки из необработанной свиной кожи на деревянной подошве
или же, несмотря на конец осени, вовсе босые. Летописец так отозвался об
этих людях, пришедших внимать папским откровениям - "босой и оборванный
народ".
И вот наконец из внезапно открывшихся городских ворот показалась
великолепная процессия: впереди важно шествовал раб рабов божьих Урбан II,
человек преклонных лет, невысокий, даже несмотря на устремившуюся вверх
тиару, в белом одеянии с золотыми крестиками, поблескивавшими под скупым
ноябрьским солнцем. Чуть поотстав, двигалась папская свита: архиепископы,
епископы и аббаты в коричневых и фиолетовых рясах.
Папа окинул пронзительным взглядом колебавшуюся, как океанская волна,
многотысячную толпу, тяжело поднялся на дощатый помост и распростер руки,
требуя тишины. Затем, выпив индюшачье яйцо, поднесенное ему служкой,
откашлялся и громко, чтобы вся равнина слышала его, произнес:
- О сыны божии, поелику мы обещали Господу установить у себя мир
прочнее обычного и еще добросовестнее блюсти права церкви, есть и другое,
божье и ваше дело, стоящее превыше прочих, на которое вам следует, как
преданным богу, обратить свои доблести и отвагу.
Урбан взглянул на внимавших ему людей и, убедившись, что роняемые им
семена падают на благодатную почву, продолжал:
- Необходимо, чтобы вы (тут он простер руку над толпой, благословляя
ее) как можно быстрее поспешили на выручку ваших братьев, проживающих на
Востоке. Ибо в пределы Романии вторглось персидское племя турок, (Так
именовал он турок-сельджуков) которое добралось до Средиземного моря, именно
до того места, что зовется рукавом святого Георгия. Средневековое название
Босфора, на берегу которого был сооружен храм св. Георгия.
Собравшиеся рыцари и простолюдины, очевидно, не очень осведомленные в
географии, на всякий случай угрожающе загудели.
- Занимая все больше и больше христианских земель, - голос понтифика
уже походил на рыдания, - они семикратно одолевали христиан в сражениях,
многих поубивали и позабирали в полон, разрушили церкви, опустошили царство
богово. Так Урбан II назвал Византийскую империю. И если будете долго
пребывать в бездействии, верным придется пострадать еще более...
Многие из присутствовавших, думая, что именно они виновны в страданиях
неведомых им "верных", потупили очи долу и начали переминаться с ноги на
ногу, выражая тем самым почти искреннее раскаяние в несодеянном.
- Если кто, отправившись туда, - успокоившись, почти буднично продолжал
Урбан,
- окончит свое житие, пораженный смертью, будь то на сухом пути, или на
море, или же в сражении против язычников, отныне, - поднял он широко
расставленные руки к небесам,
- да отпускаются ему грехи. Я обещаю это тем, кто пойдет в поход, ибо
наделен такой милостью самим Господом.
Взорвав тишину, толпа возопила:
- Так хочет бог!
Папа несколько раз кивнул головой, одобряя рев собравшихся.
- О, какой позор, - повысил голос папа, - если бы столь презренное,
недостойное, отвратительное племя, служащее дьявольским силам, одолело
народ, проникнутый верою во всемогущество божье и блистающий именем
Христовым. Каким срамом покроет вас сам Господь, если вы не поможете тем,
кто исповедует веру христианскую, подобно нам!..
...Оставим на некоторое время преемника князя апостолов и толпу на
клермонской равнине и обратимся к обстоятельствам, приведшим к тому, что сам
патриарх Запада, перевалив через заснеженные уже Альпы, спустился к своей
пастве и явился во Францию, дабы блеснуть горячей филиппикой против
"неверных" или, как он их здесь нарек, "язычников" и призвать "верных" к
крестовым походам.
Еще до страстного, граничащего с истерическим обращения папы
духовенство стало призывать всех добрых христиан к походу на Восток с целью
"освобождения Гроба Господня" и захвата Палестины и Сирии, и в первую
очередь - завоевания Иерусалима, бывшего в ту пору в руках приверженцев
аллаха и пророка его Магомета, где, по евангельским преданиям, в скале был
погребен Иисус Христос и откуда он вознесся на небеса.
Действительные же причины столь энергичной поддержки папой идеи похода
западноевропейских рыцарей на Восток были весьма прозаическими: о сказочных
богатствах Востока в Европе давно уже ходили легенды, подогревавшиеся
рассказами многочисленных паломников и купцов о виданных ими в Византии,
Палестине и Сирии молочных реках и кисельных берегах.
Словом, в этом случае оправдался принцип:
кто хочет действовать, тот ищет повод, а не причину. Почва была
подготовлена. Необходимый импульс был дан в Клермоне.
- Пусть выступят против неверных, - вещал Урбан, - пусть двинутся на
бой те, кто злонамеренно привык вести войну даже против единоверцев и
расточать обильную добычу. Да станут отныне воинами Христа те, кто раньше
были грабителями. Пусть справедливо бьются теперь против варваров те, кто в
былые времена сражался против братьев и сородичей. Пусть увенчает двойная
честь тех, кто не щадил себя в ущерб своей плоти и души. Те, кто здесь
горестны и бедны, там будут радостны и богаты. Здесь - враги Господа, там же
станут ему друзьями...
- Здесь, на Западе, - голос Урбана вновь зазвучал мощно и торжественно,
- земля, не обильная богатством. Там же, на Востоке, она течет медом и
млеком, а Иерусалим - это пуп земель, земля плодоноснейшая по сравнению со
всеми остальными, она словно второй рай...
- Так хочет бог! - не дала договорить папе толпа. "Теперь еще немного
ужасов, и дело останется за малым", - пронеслось в голове Урбана.
- От пределов иерусалимских и из града Константинополя пришло к нам
важное известие, что народ персидского царства, иноземное племя, чуждое
богу, вторгся в земли этих христиан, опустошил их мечом, грабежами, огнем,
самих же их частью увел в свой край в полон, частью же погубил постыдным
умерщвлением, а церкви божии либо срыл до основания, либо приспособил для
своих обрядов.
- Они, - вскричал папа, - опрокидывают алтари, оскверняя их своими
испражнениями, обрезают христиан и обрезанные части кидают в алтари или
крещальни. Что же сказать о невыразимом бесчестии, которому подвергаются
женщины, о чем говорить хуже, нежели умалчивать?..
- Смерть неверным! Освободим гроб Господень! Веди нас, святой отец! -
исходила праведным гневом толпа. Истины ради необходимо сказать, что
неизвестно в точности, такова ли на самом деле была речь наместника Христа.
Хронисты тех времен пересказывают выступление Урбана по-разному. Нам же
кажется, что можно если не в деталях, то по существу верить и Фульхерию
Шартрскому, и второму летописцу -Роберу Реймсскому, свидетельства которых
автор взял за основу.
Что бы там ни было, но уже ранней весной 1096 г. войска крестоносцев
выступили в поход. Их путеводной звездой стал Святой город
- Иерусалим.
Мечи обнажив, рыскают франки по городу.
Они никого не щадят, даже тех, о пощаде кто
молит...
Падал неверных народ под ударами их, как
Падают желуди с дуба гнилые, когда
Ветви его трясут.
Именно в такие строки облек средневековый поэт рассказ о взятии
Иерусалима крестоносцами в 1099 г. и о тех бесчинствах, которые творили
"рыцари церкви" на Святой земле.
Период крестовых походов длился без малого двести лет - с конца XI до
последней трети XIII в. Само название этих военно-политических экспедиций
возникло вследствие того, что участники походов, главным образом
западноевропейские рыцари, воюя против турок и арабов, а также других
мусульман, прикрепляли к своим одеяниям матерчатые кресты. Последние
являлись как бы символом побуждений этих "воинов Христовых", отправившихся в
Сирию и Палестину, дабы очистить их от иноверцев, попиравших христианские
святыни.
В те далекие годы захватнические войны, именуемые ныне крестовыми
походами, величали достаточно скромно и непретенциозно, а именно:
"перегринацио", что означает всего-навсего "странствование", либо
"экспедицию"
- "поход", либо "итерин террам санктам"
- "путь в землю святую". Сам же термин "крестовый поход" возник во
Франции на рубеже Нового времени. Имеются некоторые свидетельства, что
впервые его употребил придворный хронист Людовика XIV - Луи Мембур, который
назвал свой вышедший в 1675 г. фолиант "Историей крестовых походов".
Важнейшую роль при организации крестовых походов сыграла католическая
церковь, которая в период раннего средневековья была теснейшим образом
связана с европейскими государями. Известно, что во многих случаях сами
католические священники занимали высокие посты в политической иерархии,
потому-то они и были заинтересованы в нормальном функционировании
центральных аппаратов власти, защищавших их от вмешательства местных
феодалов.
Начиная с XI в., то есть почти в преддверии крестовых походов, ситуация
в Европе изменилась. В лоне церкви возникла реформаторская струя,
представители которой предприняли попытку использовать новые
социально-экономические отношения не только для внутренней стабилизации
католицизма, но и для политической эмансипации церкви. Реформаторское
движение, центром которого стал бенедектинский монастырь Клюни, улучшило
вначале положение монастырей в Бургундии и Лотарингии. Папа римский не
преминул ухватиться за предложение клюнийцев, состоявшее в создании
монастырей, подчиненных непосредственно Клюни, а не епископу, введение более
строгих правил для монахов, в том числе целибата, запрете симонии,
установлении выборов папы Коллегией кардиналов с устранением из них светских
феодалов, в церковной инвеституре. Симония - распространенная в период
средневековья покупка и продажа церковных должностей (от имени евангельского
персонажа Симона-волхва). Инвеститура - право светского государя назначать
епископов на своей территории. И хотя клюнийская реформа не была доведена до
конца, она тем не менее позволила Григорию VII, самому крупному
представителю реформаторской партии на папском престоле, не только
отказаться от светской опеки, но и открыто высказать притязания на мировое
господство.
Именно стремление к гегемонии явилось одной из движущих причин рьяных
призывов Рима к завоеванию "земли обетованной".
Урбан II, выступивший непосредственным организатором крестовых походов,
пытался решить таким образом несколько задач: упрочить свою власть в
западноевропейских государствах, подогревая религиозное рвение католиков,
добиться подчинения православных церквей и заполучить немалые земельные
владения на Востоке.
Лозунг "освобождения Гроба Господня" позволил закамуфлировать основные
цели, преследовавшиеся крестоносцами. Уникальным продуктом крестовых походов
стали духовно-рыцарские ордены - сословные организации мелкого и среднего
феодального дворянства, которых коротко называли "рыцари церкви". В них
наиболее полно воплощены грабительская идеология и практика этого
экспансионистского движения. Благодаря своей всевозраставшей политической,
экономической и военной власти ордены превращались в костяк католического
господства на Востоке. Их особое положение, созданное и поощрявшееся
папством, многочисленные владения почти во всех странах Западной Европы, а
также разветвленная структура обеспечивали им и на родине дальнейшее
безбедное существование и влиятельные позиции даже тогда, когда давно были
потеряны все завоевания в Сирии и Палестине.
Участвуя в крестовых походах и в последовавших затем войнах, все без
исключения военно-монашеские ордены постепенно отошли от принципов аскетизма
и "забыли" учение того, рыцарями которого они призваны были служить, -
Христа, сказавшего, что царство его не от мира сего. И хотя первоначально
монахи считались среди христиан избранниками неба (кардинал Дамиан в XI в.
говорил: "Иисус Христос вырывает монахов из мира, подобно доброму пастырю,
вырывающему ягнят из пасти хищного зверя. Блаженны избранники, которых
Господь спасает среди ограниченного числа погибающих, принимая их в свой
святой ковчег"), а вступление в монашество признавалось почти вторым
крещением, члены духовно-рыцарских орденов не очень-то считались с
необходимостью соблюдать монашеские обеты.
Тот же папа Урбан II в период первого крестового похода на соборе в
Ниме провозгласил, что монахи подобны ангелам, потому что возвещают
повеления божии, и на основании аналогии между монашеской одеждой и шестью
крылами серафимов собор даже определил место монахов среди ангельской
иерархии.
Руководитель ордена цистерцианцев Бернар Клервоский говорил своим
монахам:
- Гиппократ и его последователи учат, как сохранить жизнь в этом мире;
Христос и его ученики - как ее потерять. Кого же из двух вы избираете своим
учителем, за кем будете следовать? Не скрывает своего намерения тот, кто
станет так рассуждать: такая-то пища вредна глазам, от такой-то происходит
боль в голове, в груди или в желудке. Разве вы в евангелиях или у пророков
читали об этих различиях? Конечно, нет; плоть и кровь открыли вам эту
истину...
- Разве я обещал излагать вам Гиппократа и Галена, - продолжал духовный
предтеча военно-монашеских орденов, - или беседовать с вами о школе Эпикура?
Я - ученик Христа и говорю с учениками Христа; если я введу сюда чуждое ему
учение, то сам согрешу. Эпикур и Гиппократ предпочитают: один - наслаждение
плоти, другой - ее сохранение; мой Учитель наставляет, как презирать и то, и
другое...
Настаивал Бернар и на неукоснительном соблюдении еще одного монашеского
обета - бедности. В одной из своих рождественских проповедей он так
объясняет рождение Христа в Вифлееме:
- Может быть, кто-нибудь полагает, что Ему следовало бы избрать для
Своего рождения величественный чертог, где Царь Славы был бы принят с
великой славою; но не ради этого Христос сошел со Своего царственного
жилища. Богатства и славы на небесах вечное изобилие, но одного там не
обреталось - бедности. Зато на земле ее было много и слишком много, но
человек не знал ей цены. Бедности именно и пожелал, сходя на землю, Сын
Божий, чтобы, избрав ее для Себя, Своею оценкой сделать ее нам
драгоценной...
И третий обет не забыл святой Бернар:
- "Своя воля" в человеке - источник греха и всякого нравственного зла.
Поэтому собственная воля человека так ненавистна Господу, что делает для
Него противными все жертвы людские, вследствие яда, который она к ним
подмешивает...
Даже понтифика вопрошал неукротимый монах:
- Quo vadis? (Куда идешь? (лат.)). Какого же ты хочешь царства? Божьего
или земного?..
Как мы увидим далее, почти все благочестивые проповеди Бернара и его
обращение к курии останутся втуне. Именно три наиболее известные и выходящие
далеко за рамки организации подобного толка - иоанниты, называемые также
госпитальерами или мальтийскими рыцарями, тамплиеры или храмовники и их
псевдонаследники и рыцари Тевтонского, или Немецкого, ордена - и показали на
многовековой практике, насколько далеко они отошли от принципов,
провозглашенных Бернаром Клервоским.
Иоанниты, обозначавшиеся в статусах как "Орден всадников госпиталя
святого Иоанна Иерусалимского", ведут свое происхождение от госпиталя,
основанного под Иерусалимом купцом Панталеоном Мауро из Амальфи примерно в
1070 г. и находящегося вблизи от бенедиктинского монастыря св. Марии
Латинской. Его покровителем был Иоанн Александрийский, которого позднее
заменили на более известного Иоанна Крестителя. Именно здесь образовалось
небольшое братство, объединившееся для ухода за ранеными и больными. После
первого крестового похода это братство приобретало все большее влияние и
даже смогло претендовать на признание со стороны папы римского. Поначалу
иоанниты получили некоторые владения в Палестине и Южной Франции, что
послужило исходной базой для расширения собственности ордена в более поздние
времена. Вступившие в орден давали три монашеских обета: целомудрия,
бедности и послушания.
Около 1155 г. глава иоаннитского братства французский рыцарь Раймунд де
Пюи принял титул великого магистра и издал первые статуты ордена. При нем
монастырские начала отступают на второй план и орден начинает приобретать
тот вид, в котором он просуществовал до конца XVIII в. Главной становится
обязанность воевать с оружием в руках. Идеологическим же оправданием такого
поворота служило само средневековое понятие благотворительной деятельности,
включавшее и защиту паломников от нападений, и даже борьбу против мусульман
и язычников.
Символом иоаннитов стал восьмиконечный белый крест. Этот крест носили
на рясах или плащах, а уже в XIII в., отправляясь в поход, госпитальеры
облачались в красные одеяния с большим белым восьмиконечным крестом. Против
всевозможных отклонений от предписанной одежды и используемой для ее шитья
материи были разработаны строгие инструкции - определенный признак того, что
из первоначально аскетического сообщества развилась организация
привилегированной касты.
Все члены этого духовно-рыцарского ордена подразделялись на три
категории: рыцари, капелланы и служащие братья (сержанты) или оруженосцы.
Штаб-квартира организации располагалась в большом госпитале в Иерусалиме,
построенном по образцу и подобию больницы пантократора в Константинополе. В
Акре, Тире, Антиохии и других населенных пунктах находились филиалы
госпитальеров, так называемые орденские дома, в которых размещались
рыцарские гарнизоны и госпитали. После падения иерусалимской резиденции
функции центра организации полностью взяла на себя Акра.
Здесь следует отметить и весьма позитивную сторону деятельности ордена
иоаннитов. Вот некоторые примеры: в 1170 г. главный госпиталь ордена
располагал более чем двумя тысячами коек, больные и раненые получали
безвозмездную помощь, три раза в неделю для бедняков устраивались довольно
обильные горячие обеды, которыми кормили бесплатно. Специальные больницы
создавались для лечения различного рода болезней, и четыре врача специалиста
лечили пациентов. Принадлежавший госпиталю воспитательный дом обеспечивал
надежный приют для подкидышей и грудных младенцев. Было открыто и
гинекологическое и акушерское отделение, родителям новорожденных выдавалось
приданое для младенцев. Вне зависимости от ранга пациента все госпитальные
койки, больничные халаты и белье были одного качества, все больные и раненые
получали равные порции пищи, как говорится из одного котла.
Функции по уходу за недужными и увечными и призрение бедных только в
течение весьма непродолжительного времени входили в обязанности рыцарей,
затем же этот вид орденской деятельности стал уделом только священников и
служащей братии.
Высший привилегированный слой иоаннитов составляли рыцари, число
которых постоянно пополнялось за счет отпрысков мелких и средних феодалов. А
уже с 1262 г. только благородное происхождение обеспечивало вступление в
когорту госпитальерского рыцарства. Служащие же братья были обязаны не
только выполнять свои задачи по госпиталю, но и использовались как
пехотинцы, ибо каждому рыцарю разрешалось иметь при себе по два пеших
солдата. Большую помощь ордену оказывали, говоря современным языком, богатые
спонсоры - так называемые "конфратрес" и "консорорес" ("братья" и "сестры"),
своего рода круг друзей рыцарей. Во главе ордена госпитальеров стоял великий
магистр, для решения важнейших вопросов периодически собирался генеральный
капитул - орган с совещательным, а иногда и решающим голосом. Влиятельными
лицами в ордене иоаннитов были великий канцлер, великий прецептор или
казначей, великий госпитальер, великий маршал и др.
"Отцом" второго по древности (но не по значению) военно-монашеского
ордена - тамплиеров - обычно называют бургундского рыцаря Хуго де Пэйнса,
который в 1118 г., участвуя в крестовом походе, вместе с восемью
сподвижниками нашел пристанище во дворце правителя Иерусалимского Балдуина
I. Дворец этот располагался на месте бывшего иудейского храма Соломона,
откуда новое духовно-рыцарское объединение и получило название храмовников
или тамплиеров. По замыслу его создателей, орден должен был охранять
хлынувших в Палестину после победы крестоносцев паломников, в первую очередь
все дороги из Яффы в Иерусалим. Это монашеское братство и было задумано
изначально как военная организация, клятва рыцарей которой гласила:
"Я, имярек, рыцарь ордена Храма, клянусь Иисусу Христу, моему господину
и повелителю, и преемнику князя апостолов, суверенному папе и его
наследникам в постоянной верности и послушании. Клянусь, что я не только
словом, но и оружием, всеми своими силами буду защищать таинства веры...
Обещаю также повиноваться великому магистру ордена и быть послушным, как
того требуют уставы... В любое время дня и ночи, когда будет получен приказ,
клянусь переплыть все море, чтобы сражаться против неверных королей и
князей..."
Тамплиеры давали те же три обета, что и иоанниты, и имели аналогичную
организационную структуру. Их символом служил красный крест, по примеру
монахов-цистерцианцев они носили белые плащи.
Военные успехи храмовников и культивировавшийся ими фанатизм обратили
на себя внимание уже упомянутого нами Бернара Клервоского, основоположника
церковно-мистического направления средневековой христианской теологии. Он
сочинил даже вербовочную грамоту "De laude novae militiae", где призывал
рыцарей благородных кровей пополнять орден.
В 1128 г. были приняты статуты ордена рыцарей Храма, которые в течение
XII-XIII вв. дополнялись и расширялись и в конце концов превратились в
объемистый документ, полный текст которого - с него сделали всего несколько
копий - знали только высшие иерархи. Уделом же простых рыцарей была лишь
отрывочная информация об истории и задачах братства, в составе которого они
служили. Предписания по сохранению орденской тайны и процедуры приема в
тамплиеры призваны были, по замыслу руководства ордена, поддерживать
строжайшую дисциплину и формировать элитарное самосознание.
Во главе ордена стоял великий магистр. По уставу капитул ограничивал
его власть, на практике же члены капитула даже вкупе были не в состоянии
что-либо предпринимать без ведома высшего иерарха рыцарей Храма.
Заместителем великого магистра являлся сенешаль, за военные дела ордена
отвечал маршал.
Наряду с главным Храмом в Иерусалиме существовали многочисленные
филиалы тамплиеров, рассеянные практически по всей Европе.
Третий крупнейший духовно-рыцарский "Орден дома святой Марии
Тевтонской", он же Немецкий, или Тевтонский, орден, возник в Палестине и
Сирии гораздо позже двух других военно-монашеских организаций, и основная
сфера его деятельности распространялась скорее на Европу, чем на Восток,
несмотря на то что резиденция гроссмейстера до 1271 г. располагалась
недалеко от Акры. В Тевтонском ордене были представлены преимущественно
германские рыцари, в отличие от иоаннитов и тамплиеров, имевших в своих
рядах выходцев из различных стран.
Предшественником Тевтонского ордена считается так называемый
"германский госпиталь" в Иерусалиме, организованный для немецкоязычных
паломников. Этот госпиталь после падения Святого города был восстановлен
герцогом Фридрихом Швабским, но уже совсем в другом месте.
Сначала орден тевтонцев занимал подчиненное положение по отношению к
иоаннитам, которые всячески противились тенденциям германских рыцарей к
независимости. Однако в 1199 г. папа Иннокентий III утвердил устав
Тевтонского ордена, который с тех пор превратился в самостоятельную
организацию. Знаком нового сообщества рыцари-монахи избрали черный крест и
белые плащи, такие же, как и у тамплиеров. Первым гроссмейстером тевтонцев
еще до утверждения статутов стал Генрих Вальпот. Резиденции Немецкого ордена
и его владения располагались кроме Святой земли в Германии, Италии, Испании
и Греции.
Особые права орденов, прежде всего иоаннитов и тамплиеров,
способствовали выделению их из локальных церковных организаций и ставили в
независимые условия по отношению к князьям и другим феодалам. Кроме того,
ордены не подпадали и под юрисдикцию епископов, имея дело только с курией, и
не платили церковных налогов. В орденских церквах службу отправляли
священники - члены ордена, которых только у иоаннитов в 1179 г. было уже
более 14 тысяч человек. Даже папские предписания, адресованные всей церкви,
имели силу для орденов только в том случае, если в них конкретно упоминался
тот или другой орден. Созданную ситуацию "рыцари церкви" использовали
сполна. Обычным явлением стали конфликты с клиром, начиная от иерусалимского
патриарха и епископов и кончая местными священниками. И с властителями
возникших здесь христианских государств "борцы за веру" тоже особо не
церемонились -по крайней мере, они проводили свою политику, даже будучи
частью королевских войск.
Рыцарское рвение в боевых действиях хорошо видно на примере поведения
тамплиеров при осаде Аскалона в 1153 г. Гийом Тирский пишет: когда часть
стены рухнула, "все войско бросилось туда, где по божьему велению был открыт
проход. Однако магистр ордена храмовников опередил всех, вместе со своими
тамплиерами занял провал в стене и никого, кроме членов ордена, не пропускал
в город, ибо первые получают самую богатую добычу. Когда же горожане увидели
такую картину, то они воодушевились и стали мечами рубить тех
немногочисленных рыцарей, которых пропустил магистр...".
Центры духовно-рыцарских орденов в государствах крестоносцев после
потери Иерусалима были перенесены в большие укрепленные крепости: иоанниты
упрочились в Маргате, тамплиеры - в так называемом Храме паломников под
Акрой, а тевтонцы в Монфоре. Число рыцарей - членов орденов в пропорции к их
политическому и военному влиянию оставалось на Востоке в общем-то
незначительным, к тому же оно уменьшалось после кровопролитных боев. Так,
например, в битве под Газой в 1244 г. погибло и было взято в плен 312
тамплиеров, 325 госпитальеров и 397 тевтонцев, а в орденах осталось
соответственно 36, 26 и 3 рыцаря. Состав орденов тем не менее сравнительно
быстро пополнялся за счет западноевропейских феодалов.
Еще много раз военно-монашеские конгрегации терпели фиаско и
возрождались вновь. В разных формах и видах, насколько невероятным это ни
покажется, они дожили до конца XX в., приспособившись к изменившимся в корне
условиям и трасформировавшись в соответствии с требованиями сегодняшнего
дня. Настоящие очерки призваны в какой-то мере показать, как развивались
духовно-рыцарские ордены и близкие к ним братства на протяжении столетий,
каким способом боролись они за выживание и почему Ватикан до сих пор
поддерживает многие из этих, казалось бы, анахроничных объединений.
И поскольку, на наш взгляд, советскому читателю менее всего известны
тамплиеры и их производные, а особенно связи этого древнего ордена с
нынешними "рыцарями церкви", да и не только с ними, то мы и начнем наше
повествование, нарушив хронологическую последовательность, именно с ордена
рыцарей Храма.
ЛАНГЕДОКСКАЯ НАХОДКА И ТАЙНЫ КАТАРОВ.
Жильбера де Соньера разбудила утренняя прохлада. Он с неохотой скинул с
себя блестевший от серебряных капелек росы дорожный плащ и сладко потянулся,
почувствовав при этом, как хрустнули суставы. Хотя сон его был краток,
виконт выглядел бодрым и отдохнувшим. Он подумал, что проснулся первым,
однако ошибся: все его спутники уже были на ногах. По решительным движениям
и довольному виду своего друга Хуана Ирибарне Жильбер без труда догадался,
что испанец получил какое-то приятное известие.
Радость теплой волной охватила его.
- Ты что-то знаешь? - вместо приветствия спросил Хуана виконт.
- Да, - ликующе рассмеялся Ирибарне и продолжал голосом такой густоты и
силы, что ему, наверное, мог бы позавидовать Ричард Львиное Сердце: - Видно,
само провидение послало нам этого мальчишку, - и он ласково погладил черные
вихры какого-то чумазого паренька. - Я узнал от него все, что нам нужно, - и
Хуан раскатисто расхохотался.
Немного успокоившись, он продолжал:
- Неделю назад здесь действительно проезжали всадники и карета, в
которой под охраной сидел какой-то пленник. Ты, конечно, можешь возразить
мне, что это были не те, кого мы разыскиваем, но на сей раз предчувствие не
обманывает меня. Мы наконец напали на след похитителей твоего отца.
Едва заметным кивком головы Жильбер дал понять, что надо не мешкая
отправляться в путь. Да и лошади были уже запряжены.
Когда солнце поднялось над горизонтом, кучер Жан первым увидел ровные
белые стены монастыря, возвышавшиеся вдали.
- Если они не успели увезти его в Париж,
- размышлял вслух Ирибарне, - он может быть только здесь, в этой верной
Филиппу обители.
Виконт вылез из кареты, и все четверо долго стояли в раздумье,
прикидывая, с какого конца проникнуть в казавшуюся неприступной крепость.
Затем Хуан, словно полководец, готовившийся к решительному сражению,
лихорадочно поискав что-то глазами, твердо указал в сторону угрюмых
развалин, заросших крапивой и чертополохом:
- Мы остановимся там. Нас не будет видно ни из монастыря, ни со стороны
дороги.
Сжигаемому желанием поскорее отыскать отца, Жильберу все же пришлось
подчиниться Хуану. Ни на второй, ни даже на третий день испанец не разрешил
ему и носа высунуть из довольно неуютного убежища.
Последовали томительные дни ожидания, и вот однажды вечером, когда
терпение Жильбера уже было готово лопнуть, как перетянутая струна, и он
решил действовать в одиночку, к нему подошел Хуан и бросил на землю
монашеское одеяние.
- Надень это и хорошенько вооружись,
- просто сказал он, - проверь шпагу, от малейшей оплошности будет
зависеть твоя жизнь.
Жильбер молча повиновался. Они долго шли в темноте по одному Ирибарне
известной тропинке, пока не натолкнулись на крохотную решетку. Хуан, лязгнув
ключом, снял замок и открыл дверцу.
- Ты пойдешь один, - глухо зашептал он,
- Я же вместе с Жаном буду ждать тебя и отца у главных ворот монастыря.
Он достал из кармана связку ключей:
- Не из жестокосердия я так долго держал тебя взаперти. Здесь ключи
почти от всех дверей монастыря.
Хуан тяжело вздохнул:
- Не удалось мне узнать точно, где камера твоего отца, тебе придется
искать самому и на ощупь.
Испанец опустил голову, хотя в темноте все равно нельзя было разглядеть
исказившего его лицо волнения.
- Ступай, - слова застряли у него в горле,
- и да поможет тебе бог и великий магистр тамплиеров!
Жильбер вздрогнул, потом кивнул и исчез в черном провале.
Благодаря ключам Ирибарне виконт беспрепятственно миновал и вторую, и
третью двери подземелья. Видно было, что этим ходом пользовались, и довольно
часто. Возле четвертой же двери Жильберу пришлось задержаться: в двери
попросту не было замка, и он уперся в глухую мраморную плиту.
Де Соньер понял, что эта дверь ведет прямо в монастырь, но открывалась
она каким-то секретным устройством. Жильбер в отчаянии выругался, хотя
ругательства в такой ситуации были столь же бесполезны, сколь и слова:
"Сезам, откройся!"
Он пробирался сюда почти целый час, так что первый факел успел сгореть
дотла. Виконт зажег новый и принялся тщательно осматривать стены в надежде
обнаружить хоть какой-нибудь выступ. Все было тщетно. Прошел час, затем
второй. Факел давно уже догорел, и теперь Жильбер шарил на ощупь, ибо у него
оставался только один, последний, который он берег для поисков камеры отца.
Время неумолимо отсчитывало минуты, заставляя виконта покрываться
холодным потом. Он не знал, который час, но чувствовал, что до рассвета
оставалось недолго. Ему казалось, что в глубокой тишине подземелья он слышит
удары собственного сердца, кровь горячими волнами омывала его мозг. И с
каждым таким ударом шансы на успех становились все менее реальными.
Жильбер уже сжег до половины третий факел, но и это не помогло. В
отчаянии он с кулаками набросился на дверь, но толстенная плита оставалась
неколебимой.
И вот, когда он в сотый или, может, тысячный раз обшаривал все вокруг,
ему показалось, что один из камней в стене немного поддался его усилиям.
Виконт тут же напряг мышцы, но дальше камень продвинулся без малейшего
труда. Дверь медленно открылась, и де Соньер, вскрикнув от радости, со всех
ног бросился в образовавшийся проход.
Он оказался в узком коридоре с низким потолком и сочившимися сыростью
стенами. Виконт прошел по коридору и увидел длинную череду келий, похожих
больше на тюремные клетки. Здесь Жильбер остановился в нерешительности и
прошептал:
- Где же отец? Как мне позвать его? "Отец"? Но ведь на это слово может
отозваться каждый второй узник! - Он в отчаянии схватился за голову, но
быстро взял себя в руки и тихо постучал в первую же дверь. Почти тотчас же
ему отозвался взволнованный шепот:
- Кто здесь?
- Я ищу Жерара де Соньера.
- Я не знаю, где он. Не знаю даже, кто в соседней камере. Знаю только
одно: все здесь тамплиеры.
- Простите, что потревожил вас, - произнес Жильбер, поняв, однако, всю
неуместность своей вежливости.
Голос за дверью не отозвался. В голове узника, вероятно, теснились
тысячи вопросов, но он сказал только:
- Да поможет вам бог!
Виконт хотел было постучаться к следующему храмовнику, но услыхал
гулкие шаги в другом конце коридора. Он быстро огляделся вокруг в поисках
убежища. Везде были только голые стены, серые и влажные, без единой ниши.
Вдруг Жильбер заметил, что дверь одной из келий приоткрыта. Недолго думая,
он проскользнул туда.
В камере было пусто. Де Соньер затушил почти уже догоревший факел и
прислушался. Шум становился все явственнее. Шаги приближались, а потом
замерли как раз перед кельей, где находился виконт. Жильбер затаил дыхание,
судорожно вцепившись в эфес шпаги.
Вошли несколько человек в монашеских рясах и бросили на постель
какое-то недвижимое тело. Они не заметили виконта, стоявшего за дверью,
открывавшейся вовнутрь. Один из пришельцев, в котором Жильбер узнал своего
старого знакомого, королевского стражника Луи де Грие, верного клеврета
короля Филиппа IV, откинул с головы капюшон и угрожающе прошептал:
- Мы вернемся ровно через два часа. Советую тебе хорошенько
поразмыслить, Лопес. Пытки твои, и еще какие, впереди!
Он злобно ухмыльнулся и вышел вместе с другими стражниками. Ключ
провернулся в проржавелом замке кельи.
Человек на нарах хрипло застонал. Когда глаза узника открылись, Жильбер
быстро приблизился к нему вплотную и приставил к его горлу кинжал:
- Если ты закричишь, я убью тебя!
Пленник был стариком с белыми трясущимися губами, совершенно седыми
растрепанными и сальными волосами и точно такой же бородой, склеенной
кровью. Лицо его было измождено бесконечными страданиями от пыток и следами
какой-то неизлечимой болезни:
провалившиеся щеки, огромный заостренный нос, мутные глаза в глубоких
впадинах глазниц. С величайшим усилием повернув голову, узник долго и
пристально смотрел на незнакомца.
- Кто ты? - спросил он наконец еле слышно, хотя в его шепоте Жильбер
почувствовал привычку повелевать.
- Это не имеет значения. Я разыскиваю Жерара де Соньера. Известно ли
вам, где он?
- Так он тоже здесь? - Тело старика обмякло, он был близок к
беспамятству.
- Вы его знаете?
- Это имя знакомо многим... - уклончиво ответил старик тамплиер и
задумчиво прошептал:
- Так, значит, мясник де Грие торчит здесь так долго не из-за меня
одного...
- Где же мне найти его? В какой он камере? Взгляд старика снова стал
пристальным.
- Кто же ты? - подозрительно переспросил он, - уж не королевский ли
соглядатай?
- Нет. Я сын де Соньера, - решил открыться Жильбер.
В потухших глазах узника промелькнуло удивление.
- Да, ты действительно похож на него...
- Вы были другом моего отца? Может быть, даже одним из его
сподвижников? Старик усмехнулся:
- Я комтур Лопес Рамон, доверенное лицо великого магистра Жака де Моле,
только его сподвижником меня можно назвать.
Рамон задумался.
- Что ж, ты, видно, послан ко мне самим богом, чтобы я выдал тебе
тайну, которую красавчик король тщетно пытается вырвать у меня вот уже
больше месяца.
- Прежде я должен узнать, где мой отец, - голос де Соньера задрожал от
нетерпения. Старик нашел в себе силы рассмеяться:
- Глупец! Разве тебе не ведомо, что таких, как Жерар, они содержат не
здесь, а в подвале? Меня самого совсем недавно перевели сюда, да и то лишь
потому, что я не могу уже не только убежать, но и встать с постели. Когда
они придут, чтобы вновь бросить меня в камеру пыток, слава богу, они найдут
только мое бездыханное тело. Судьба послала мне тебя в духовники, и я вижу в
этом провидение. Скажи, ты веришь, что тамплиеры невиновны перед богом и
людьми?
- Мой отец, прецептор Жерар де Соньер, был тамплиером...
Старинный рисунок, изображающий катаров
- Он им и остался... В свое время я сделал немало зла Жерару, а теперь
его сын станет моим наследником. Впрочем, это в то же время и месть, тайна
может стать и для тебя роковой... Если узнают, что ты владеешь ею, жить тебе
недолго.
Жильбер с нетерпением оборвал узника:
- Ваши тайны мне не нужны. Лучше расскажите, как пробраться в подвал к
отцу.
- Ты безумец, если надеешься освободить его.
- Это не ваше дело.
- Хорошо, раз ты так настаиваешь. Это недалеко отсюда.
Ты пройдешь дальше по коридору и увидишь окованную дверь. За нею и
будет лестница в подземелье. Твой отец гам.
Жильбер сделал резкое движение, но вспомнил, что дверь заперта. Хотя у
него были ключи от всех дверей монастыря, открыть ее изнутри он не мог.
Старик погасил злорадную усмешку. Потом он закашлялся и выплюнул на пол
несколько сгустков крови:
- Я рассказал тебе все, что ты хотел узнать, теперь ты должен выслушать
мою исповедь. Вряд ли у меня хватит сил довести ее до конца.
Узник собрался с мыслями и медленно начал свой рассказ:
- Мое имя Лопес Рамон, я дворянин из Андалузии. Видимо, теперь я один
обладаю тайной сокровищ и пергаментов тамплиеров. Ищейкам Филиппа Красивого
удалось все же напасть на мой след. Меня схватили и бросили в эту обитель.
Вот уже чуть больше месяца, как я здесь, но им не удалось ничего вытянуть из
меня. Иначе я откусил бы грешный мой язык.
Глаза старика заблестели. Он с трудом выговаривал слова, делая
продолжительные паузы, каждое усилие укорачивало те немногие минуты, которые
ему оставалось жить на этой земле. С трудом он приподнялся и положил руку на
плечо виконта:
- Ты будешь богат...
- Я и так богат, - усмехнулся Жильбер.
- О, это не то богатство. Ты будешь богаче и могущественнее королей.
Поклянись только, что клад тамплиеров не попадет в руки Филиппа и
нечестивого папы. Де Соньер нехотя поклялся. Его мало интересовал рассказ
старика, и в глубине души он не верил ни одному слову собеседника, считая
его выжившим из ума. Гораздо больше виконта занимали мысли об отце. Он с
нетерпением ждал, когда де Грие и стражники в монашеском одеянии вернутся за
старым храмовником.
Между тем Рамон откинулся на тряпье. Несколько минут он собирался с
силами, борясь с наступавшей агонией.
- Я не сказал тебе самого главного, - заговорил он наконец поспешно, -
где находится это золото и свитки тамплиеров...
Лицо его озарила улыбка, от которой дрожь ужаса пробежала по спине
Жильбера. Ему было страшно остаться наедине с умирающим безумцем. А тот,
заметив, что виконт хочет отойти от постели, схватил его руку дикой
предсмертной хваткой.
- Дурачье! Они и не подозревают, что план, который они искали в моем
доме, находится у них под самым носом... - у Рамона что-то забулькало в
горле, и он невнятно забормотал:
- Монсегюр... Великий магистр... Лангедок... Церковь Марии Магдалины...
Ренн-ле-Шато...
Старик рассмеялся таким жутким смехом, что волосы на голове де Соньера
встали дыбом. Видимо, этот смех отнял у узника последние силы. Судорога
пробежала по его телу, грудь опустилась в последнем выдохе, рука бессильно
свесилась к полу. Тамплиер был мертв...
x x x
Летом 1885 года в глухой лангедокской деревушке Ренн-ле-Шато появился
новый житель:
кряжистый энергичный здоровяк лет тридцати с небольшим. Тотчас же о
столь важном событии узнала вся округа.
Человек этот, Беренжер Соньер, приступил в сонном Ренн-ле-Шато к
обязанностям приходского священника. Незадолго до этого соученики по
семинарии прочили умному и достаточно ловкому Беренжеру местечко где-нибудь
под Парижем или, на худой конец. Марселем. Однако кюре настоял на приходе в
маленькой деревеньке в восточных отрогах Пиренеев, в целых сорока километрах
от центра лангедокской культуры - города Каркассона.
На пирушке, устроенной молодыми людьми по случаю выхода из постылых
стен семинарии, Соньер так объяснил свою добровольную ссылку:
- Хочется отдохнуть от суеты, удалившись в приход скромный и
нравственно здоровый. К тому же я коренной лангедокец - родился и вырос в
соседней деревне Монтазеле. А Ренн-ле-Шато для меня второй дом и вызывает
воспоминания детства. - Возбужденные вином и казавшейся столь близкой
свободой семинаристы вскоре забыли о странном выборе Соньера...
Появившись в Ренн-ле-Шато, новый приходский священник, получая в
среднем 150 франков в год - сумму в общем-то весьма незначительную, - вел
неприметную жизнь:
как в годы своей юности, охотился в горах, ловил рыбу в окрестных
речушках, много читал, совершенствовал свои знания латинского языка,
почему-то начал изучать иврит. Прислугой его, горничной и кухаркой стала
18-летняя девушка Мари Денарнанд, превратившаяся впоследствии в верную
спутницу жизни.
Частенько Соньер навещал аббата Анри Будэ, кюре соседней деревни
Ренн-ле-Бэн, который привил ему страсть к волнующей истории Лангедока. Само
название этой местности появилось в начале XIII века и происходило от языка
ее обитателей: la langue d'oc. Немые свидетели древности Лангедока повсюду
окружали Соньера: в нескольких десятках километров от Ренн-ле-Шато
возвышается холм Ле Безу, на котором живописно разбросаны руины
средневековой крепости, когда-то принадлежавшей тамплиерам, а на другом
холме в каких-нибудь полутора километрах высятся полуразвалившиеся стены
родового замка Бертрана де Бланшефора, четвертого великого магистра ордена
рыцарей Храма. Ренн-ле-Шато сохранил на себе следы и древнего пути
паломников, передвигавшихся в те далекие времена из Северной Европы через
Францию и Лангедок в Сантьяго-де-Компостела - святое место в Испании.
Все текло по раз и навсегда заведенному обычаю до тех пор, п