ей на нем инструкцией. - Ах да. Я говорил о нашем эволюционном наследии. Когда мы еще сидели на деревьях, жизнь была намного проще - то же самое можно сказать и о наших мозгах. Это хороший банан или это плохой банан? Обезьяны, отличавшие хорошие бананы, выживали. Неспособные обезьяны умирали. Эволюция нашего вида имела обыкновение присуждать премию за способность принимать адекватные решения. Каждый раз, когда вы, шимпанзе, выкакиваете младенца на свет, его ведут по жизни не только гены, но и записанная в памяти вида программа, потому что за миллион лет эволюции мы превратились в автоматические устройства по принятию решений. С какими бы обстоятельствами мы ни столкнулись, мы принимаем решение, которое всегда низводит нас на самый примитивный уровень: "хороший банан - - плохой банан". Да или нет? Угрожает он моей жизни или нет? Если появляется что-то неизвестное, мы запрограммированы относиться к нему как к угрозе, пока не будет доказано обратное. Все, чем занимается мозг, - все рассуждения, не важно; чем - сводится к одному: мозг оценивает, как то или иное решение будет способствовать вашему выживанию А теперь - внимание! - вы должны понять, что это давит на мозг неимоверным грузом - быть правым. Потому что с точки зрения мозга альтернатива этому - быть мертвым. Мозг отождествляет правоту с жизнью, а неправоту со смертью. Это прочно в нас зацементировано. Мы как личности вынуждены быть правыми, что бы мы ни делали. Вот почему у нас столько проблем с понятием "смерть" - умереть означает быть неправым. Между прочим, - добавил Форман, - сегодняшний процесс не нацелен на изменение этой установки. Мы не в силах это сделать. Она вмурована в вас. Самое большее, чего мы можем добиться, - заставить вас осознать положение дел. Обратите внимание, что большинство сейчас находятся в состоянии отрицания. Заметьте, как вы ищете лазейку, слабое место, опечатку в контракте. - Форман сел в кресло и оглядел аудиторию. - Кто хочет высказаться? Поднялось несколько рук. - Что мешает Маккарти выйти из зала? - Дверь заперта и останется запертой, пока ее не откроют мои помощники. - А если Марисова откажется? - Попросим кого-нибудь другого. - Форман оставался невозмутимым. - А если все откажутся? - Тогда я выстрелю. Ничто не может изменить ситуацию. Процесс будет продолжаться, пока Маккарти не умрет. Форман махнул женщине в первом ряду. - Я не собираюсь спорить с вами, - сказала она. - Я просто хочу спросить: почему? Почему необходимо убивать Маккарти для этого вашего процесса? Форман тщательно подбирал слова. - Вспомните, что я говорил в самом начале. Мы здесь ничего не объясняем. Мозг пытается обойти цель окольным путем. Если вы хотите остановить сороконожку на бегу, спросите сначала, в каком порядке она передвигает ноги. Мы нацелены на результат. Единственное объяснение, которое вы можете здесь получить: потому что это необходимо для достижения результата. - Вы избрали зверский и бессердечный способ добиться цели. Разве нельзя просто сказать, что мы должны понять? Форман посмотрел на нее. - Не думайте, что мы это не обсуждали. Если бы существовал другой путь, более легкий, мы бы выбрали его. Женщина села. Форман обвел всех взглядом. - Вы наблюдаете отрицание? Видите, как пытаетесь опровергнуть сложившиеся обстоятельства? Вы до сих пор не воспринимаете это всерьез. - Он указал на другую поднятую руку. На этот раз встал мужчина. - Виноват, но я не верю, что президент Соединенных Штатов мог разрешить такую дикость. Не верю. Если вы говорите серьезно, тогда вы - убийца и просите нас стать соучастниками. А если несерьезно - если это трюк, как сказал Родмэн, - то это тем более насилие. Я собираюсь обратиться к сенатору Броуди. Когда это станет достоянием общественности... Форман поднял руку: - Прошу прощения, но сенатор Броуди - один из наших выпускников. - Тогда я сообщу другому сенатору. Все равно я не верю этому... Форман спокойно посмотрел на него: - Я допускаю, что вы правы. Может, замените Мак-карти? - Э... - Мужчина растерялся. Все рассмеялись. Форман улыбнулся. - Это первый признак того, что вы воспринимаете это всерьез. Кто хочет поменяться местами с Маккарти? Кто действительно и искренне не верит мне? Не поднялась ни одна рука. Форман усмехнулся. - Неожиданно всем своя шкура оказалась дороже. - Он снова пустился в рассуждения: - Думаю, что большинство по-прежнему придерживается отрицания. Вам не мешает знать, что отрицание, по крайней мере, претендует на звание разумного поведения. - Он улыбнулся. - Подождите, скоро мы доберемся до злобы. Злоба ужасна - в ней нет притворства. Вы сами увидите. Кто еще хочет отрицать сложившиеся обстоятельства? Маккарти? - Он повернулся ко мне. Я медленно покачал головой. Форман как-то странно посмотрел на меня, потом перевел взгляд на Марисову: - А вы? Марисова ответила размеренно и четко: - Я не выстрелю. Не могу. И не буду. Маккарти не совершил никакого преступления. Он не заслуживает смерти. - Согласен: он не совершил никакого преступления и не заслуживает смерти. Но он все равно умрет. Мы все умрем когда-нибудь. Ну что? Вы будете стрелять? Она прошептала по-русски: - Ньет. - Спасибо. Можете вернуться на место. Марисова спустилась с помоста, села и, спрятав лицо в ладони, тихонько заплакала. Форман подождал, пока его помощник убедится, что с женщиной все в порядке, и повернулся ко мне. - К сожалению, вам, Маккарти, так легко не отделаться. С вами что-то не так? Я снова покачал головой. Форман обратился к аудитории: - Ладно, Марисова не будет стрелять. Кто будет? Ни одна рука не поднялась. - Ну, давайте! - сердито прикрикнул Форман. - Иначе мы просидим здесь весь день! Должен же найтись Феди вас, дефективных павианов, кто-нибудь, кому не терпится покончить со всем этим! Поднялось три руки. - Так я и думал. Морвуд, вы первый. Хотите выши-бить из Маккарти мозги? Морвуд, улыбаясь, встал. - Конечно. Он мне никогда не нравился. Форман искоса взглянул на меня. - Обратите внимание, Морвуд представил блестящее оправдание. - Он повернулся спиной к нему. - Оправдание - это то, чем мы пользуемся, чтобы избежать полной ответственности за свои действия. Сядьте, Морвуд. Это вас слишком радует. - Он указал на чернокожего мужчину. - Уошберн! Тот кивнул: - Я сделаю это. - Почему? - А почему бы и нет? - Уошберн пожал плечами. - Вы говорите, что это необходимо. Значит, кто-то должен выстрелить. Вот я и выстрелю. - Интересно, - задумчиво заметил Форман. - Постойте пока. - Он пригласил рассерженную женщину. - Такеда! - А что, если я возьму револьвер и пристрелю вас? - поинтересовалась она. - Кончится на этом весь сегодняшний идиотизм? - Нет, не кончится, - ответил Форман. - Мое место займет Миллер, куратор курса, и процесс продолжится. Можете сесть. Я достаточно заинтересован в собственном выживании, чтобы не проверять вашу способность следовать инструкциям. - Такое честное признание вызвало смех. - Хорошо, Уошберн, поднимитесь сюда и займите место Марисовой. Форман снова повернулся ко мне: - Вот видишь, Джим, Вселенная никогда не испытывает недостатка в палачах. - Он замолчал и внимательно посмотрел на меня. - Ладно, что с тобой происходит? У тебя все написано на лице. - Вы - лживый, самодовольный, ловкий, развратный, вонючий тип! - взорвался я. - Вы идиот! Подонок! Вам известно, что мне пришлось пережить! Это нечестно! Вы обещали! Значит, ваши обещания совсем ничего не стоят! Вы заставляете нас выполнять свои обещания, но сами не можете держать свое слово! Проклятый лжец! Вы хуже адвоката! По сравнению с вами Джейсон Деландро святой! Если бы у меня был пистолет, я бы пристрелил вас как собаку! Гнусный сукин сын! Вы... вы... Я остановился перевести дух только потому, что не мог придумать, как бы еще обозвать Формана. Форман улыбался мне и делился своей улыбкой с остальными. - Ну вот, - сказал он. - Вот мы и разозлились. Мисс Уилкерсон свою сексапильность блюла, Она опилки с завода и глину в карьере брала, Месила их хорошенько, Слюны добавляла маленько И маску из смеси на нежную кожу клала. Красота, как многим известно (Только взрослым это интересно), Лишь на коже Держаться и может, Только внутри некрасивость уместна. 26 АТАСКАДЕРО Если это того стоит, не бойся преувеличить. Соломон Краткий Там было четырнадцать куполов - два ряда по семь - Из пенобетона, окруженных знакомым забором из переплетенных проволочных колец. Табличка на запертых воротах гласила: Армия США Запасная база снабжения КА-145 Внимание! Прохода нет Территория патрулируется роботами Джейсон с интересом изучил табличку. - Чем вооружены эти роботы, Джим? - Если они стандартные, то - модифицированной 280-й. Возможно, есть ракеты и гранаты. Если станция техобслуживания до сих пор действует, значит, они регулярно проходят профилактику. Такие могут натворить бед. Джейсон кивнул и взглянул на Джорджа. - А ты что скажешь? Тот пророкотал: - Джим прав. - Хорошо, - решил Деландро. - Пусть все отойдут назад. Мы взорвем ограду и поглядим, кто появится, а в комиссию по торжественной встрече включим Фальстафа и Орсона. Джордж предупредил: - Если там ракеты или огнеметы, мы можем потерять хторран. Возможно, роботы запрограммированы целиться в основание их глазных стеблей. Джейсон кивнул. - Можешь предложить лучший вариант? - Нет. Просто предупреждаю о возможных последствиях. - - Спасибо. - В тоне Джейсона слышалось раздражение. Он кивнул Марси: - Подорви ворота. Она начала распаковывать взрывчатку. Джейсон подошел к грузовику и свистнул. Фальстаф и Орсон перевалились через борт и распластались на земле двумя кусищами мяса. К ним подплыл Орри. - Все в порядке, ребята, - сказал Джейсон и начал беседу, перемежая английские фразы щебетом и жестами. Хторры пучили глаза. У Марси было шесть комков взрывчатки. Она прилепила их к столбам ворот и на основание створок, воткнув в каждый комок крошечный радиоуправляемый взрыватель. - Готово. - Она помахала рукой. - Все отойдите. Подошел Джордж с двумя гранатометами и один отдал мне. - Когда роботы появятся, постарайся накрыть их раньше, чем они успеют добраться до червей. - Нет проблем. Мы с Джорджем приготовились. С веселой улыбкой подошла Марси. - Все готовы? Джейсон? - позвала она. Джейсон кивнул и, засунув руки в карманы, замер в выжидательной позе. Марси вынула из кармана детонатор и раскрыла его, набрала шифр, потом еще раз огляделась. - Лучше заткните уши, - посоветовала она. - Три... два... один. - И нажала на кнопку. Створки ворот полетели на землю. Почти мгновенно завыла сирена, и из двух ближайших куполов выкатилось шесть приплюснутых танков. Их лазерные лучи описали полукруг и сфокусировались на целях - Марси, Джордже, мне и хторранах, - но выстрелов не последовало. Они не будут стрелять до тех пор, пока мы не войдем внутрь. Вертушки нагрянут, наверное, через полчаса. Если они вообще прилетят. Мы выбрали эту базу, потому что поблизости располагался пустой склад. Управившись за двадцать минут, можно спрятаться там, когда появятся вертолеты. В случае необходимости мы могли сбить их двенадцатью ракетами "земля - воздух", но не хотелось прибегать к ним. Слишком опасно привлекать к себе повышенное внимание. Я прицелился в первого робота и выстрелил. Взрывом его опрокинуло; теперь он был беспомощен. Его запросто можно прикончить из огнемета. Джордж выпустил ракету во второго робота. Машину подбросило взрывом, но она не опрокинулась; ее башня повернулась, нащупывая цель. Раздались ответные выстрелы. Одновременно четыре остальных робота тоже начали стрелять. Джордж нырнул в канаву; землю вокруг покрыли фонтаны взрывов. Башни роботов развернулись в мою сторону. Я решил не выяснять, будут они стрелять или нет, и нырнул вслед за Джорджем. И поступил умно. Земля позади меня взлетела в воздух. Ясно, что за прошедшие два месяца этих монстров перепрограммировали на более агрессивное поведение. Сволочи! Нам нужно только немного продовольствия; мы не собирались убивать. Тем временем выплыли Фальстаф с Орсоном. Роботы развернулись к ним и открыли огонь. Орсон вздрогнул, когда лазерный луч прицела коснулся основания его глазных стеблей, и вздыбился, приняв пулеметную очередь в свое брюхо. Обрушившись на робота, хторр перевернул его. Потом упал на землю, истекая кровью. Его рана меня не тревожила, ибо он уже атаковал другую машину. Ай да Орсон! Фальстаф протаранил робота с другой стороны. Я увидел, как сбоку из него высунулось сопло огнемета, и вскрикнул. Сейчас мы потеряем обоих наших боевых червей. Орсон сбил робота, и струя пламени прошла на волосок от Фальстафа, опалив ему спину. Фальстаф прыгнул вперед и перевернул робота, как огромную шахматную фигуру. Его башня вращалась туда и сюда, струя пламени дугой била по всему двору. Два оставшихся робота пытались стрелять по всему, что попадалось на пути, но их сбивало с толку пламя перевернутого коллеги. Они явно пользовались инфракрасными приборами наведения. Высунувшись из канавы, я изо всех сил швырнул гранату. Рядом со мной поднялся Джордж и тоже бросил гранату. Мы упали ничком... Взрывная волна прошла над нами, посыпались комья земли и камни, а когда мы подняли головы, один из роботов крутился на месте и луч его прицела плясал, как пьяный. Вторая машина стояла неподвижно и дымилась. Фальстаф перевернул ее. Лишившись от взрыва половины хвоста, он яростно размахивал руками и кричал над поверженным роботом. Марси взвизгнула: - Орсон! Орсон пылал - он попал под огнемет. Червь корчился, окутанный пламенем. Кричал и визжал в агонии. - Фальстаф! Осторожно! Последний робот пытался прицелиться в хторра. Очевидно, взрывом ему повредило гироскоп, но вооружение по-прежнему работало. Если дать ей время, машина поймает червя на прицел. Робот рывками поворачивался к Фальстафу Кто-то бил по нему очередями - Марси! Джордж швырнул гранату. Я упал на землю. Раздался еще взрыв. И все закончилось. Робот застыл. Фальстаф защебетал, навалился на него и опрокинул. Потом повернулся, бросился к Орсону, все еще корчившемуся в огне, - и затормозил, остановившись на полпути. Жар пламени не подпускал его ближе. Поколебавшись, он снова попытался добраться до Орсона, потом повернул назад. А потом, вздыбившись, издал вопль. Это было самое невероятное выражение страдания, какое я когда-либо слышал от живого существа. Я и не предполагал, что червь может так убиваться по товарищу. Фальстаф обрушился на землю и начал биться об нее. Он пришел в ярость. Он бросался от одного робота к другому, кидался на них, разбрасывая по двору, словно игрушки. - Не мешай ему... - Джордж схватил меня за руку. Марси уже выпрямилась во весь рост. Джейсон тоже. Он шагнул вперед. - Наверное, придется его прикончить. - Нет... - Я зажал рот руками. - Орри! - Джейсон протянул руку, показывая на Фальстафа. Орри направился к Фальстафу, потом в нерешительности остановился и, обернувшись, вопросительно посмотрел на Джексона. Джейсон снова показал на Фальстафа. Орри было явно не по себе. Он двинулся к сородичу. Фальстаф заметил его и приподнялся. - Хторрррр! ХТОРРРРРРРРР! Орри тоже поднялся, отвечая на вызов. Он зарокотал даже еще громче. Его пурпурный мех вздыбился, словно наэлектризованный. Глаза выпучились. - ХТОРРРРРРРРРРР! Фальстаф щелкнул челюстями, а потом, все еще в гневе, распластался ниц перед Орри. Он издал звук, который не был ни криком, ни рыданием, ни хныканьем - и тем, и другим, и третьим одновременно. Орри плавно скользнул вперед, наполз на Фальстафа, и оба червя покатились по земле, изгибаясь и корчась, словно они боролись, или копулировали, или душили друг друга. Потом они замерли и оцепенели. Тела их были невероятно напряжены. А затем - внезапно - тела обмякли, и спустя мгновение хторры отпустили друг друга. Фальстаф тихо, почти любовно прощебетал что-то Орри. Тот защебетал в ответ. - Хорошо, - сказал Джейсон. - Надо идти. Время не ждет. Мы вошли во двор. Моим заданием было отыскать командный пункт, войти в компьютер - личный код полковника Жабы мне сообщила Марси - и переписать на диск самые свежие карты Калифорнии с указанием расположения всех безопасных укрытий, которые еще оставались свободными. Фальстаф, согласно диспозиции, отправился со мной. - Ты в порядке, парень? В ответ раздался такой жизнерадостный щебет, словно из автобуса вывалилась целая ватага бойскаутов. Я пожал плечами и пошел дальше. Командный купол был заперт. Ерунда! Я показал Фальстафу на стену. Червь подплыл к ней и начал ее грызть. Спустя пару секунд образовалась дыра такого размера, что мы с ним смогли бы войти туда под ручку. Пенобетон - хорошая штука, но и он имеет предел прочности. Я нырнул внутрь. Червь шел следом. - Свет! - скомандовал я, и зажглись яркие лампы. Меня охватило давно забытое чувство. Внутри стояли три стола с терминалами. От них пахло армией. Как много я забыл! На противоположной четырехметровой стене были выбиты какие-то строки. Я оказался лицом к лицу с текстом Конституции Соединенных Штатов. В ушах напоминанием зазвенел мой собственный голос: "Клянусь защищать Конституцию Соединенных Штатов Америки..." Я присягал ей, прежде чем дать присягу на верность Джейсону. Какая из присяг значила больше? Я шагнул к стене. Нет. Я больше не служу в армии. Я клялся, когда еще не был разбужен, не пережил трансформацию. Это не считается. Или считается? Я сел за терминал спиной к стене. Вошел в программу и, набрав код Жабы, вызвал центральную базу данных. Возможно, с ним ничего не получится, но в моем распоряжении был большой список шифров, принадлежавших людям, которые недавно пропали без вести. Я не спрашивал об их судьбе. Я знал, что они неправильно ответили на вопрос: "Хотите жить или хотите умереть?" Полковник Жаба был в этом списке первым. Компьютер поколебался, потом ответил: "ИЗВИНИТЕ. ПОЛЬЗОВАТЕЛЬ НЕ ЧИСЛИТСЯ. ПОЖАЛУЙСТА, ОБРАТИТЕСЬ К СИСТЕМНОМУ ОПЕРАТОРУ". Следующим я попробовал шифр адъютанта полковника. Снова: "ПРОСТИТЕ" - и так далее. Ого! Похоже, появилась проблема. Безотчетно я набрал свой собственный шифр. На этот раз компьютер думал дольше. Внезапно на экране появилось: "ПОЗВОНИТЕ ДОМОЙ. ВАС РАЗЫСКИВАЕТ ДЯДЯ АИРА". И тут же надпись исчезла. - Что за черт? Фальстаф вопросительно чтрплнул. - Ерунда, не обращай внимания, - сказал я. У меня возникла идея. Я набрал шифр Дьюка - тот, что он дал мне год назад. Терминал икнул и доложил: "К РАБОТЕ ГОТОВ". Я заморгал. В самом деле? Неужели они до сих пор считают, что Дьюк жив? Впрочем, не важно. Это выяснится позже. Я засунул дискету в считывающее устройство и начал набирать бесконечный ряд загрузочных команд. Лампочка считывающего устройства мигнула. Началась запись на дискету. Теперь надо подождать. Я развернулся вместе с креслом к стене. "Мы, народ Соединенных Штатов..." Это был договор. Я вспомнил Уитлоу: "Вам не надо голосовать за этот договор. Вы уже проголосовали". Я никогда не понимал, что он хотел сказать. И только сейчас до меня дошло. В этом и заключался договор - признавал я его или нет. Я нарушил его. А ведь давал слово соблюдать. Мой мозг подсказал: "Нарушить слово тебя заставил Джейсон. Ты ничего ему не должен". Я ответил мозгу: "Но я не могу использовать нарушение одного договора в качестве оправдания для нарушения другого. Джейсон любит меня!" Взгляд упал на статью XIII: "Ни рабство, ни принудительное служение... не будут существовать в пределах Соединенных Штатов..." Но я сделал выбор. Я хотел служить Джейсону. Хотел ли? Тебе известно, насколько тесно вы связаны друг с другом. У тебя просто нет выбора. Тебя все равно вытолкнут на сверхуровень, хочешь ты этого или нет. Я посмотрел на Фальстафа. Он пучил на меня глаза, ничего не понимая. Для него надпись была только какими-то значками на стене. Я не мог удержаться. Подошел и дотронулся до высеченных слов. Это что-то значило. Я что-то знал про стену. Пальцы забегали, касаясь ее то тут, то там... Стена отъехала в сторону, открыв узкий проход. Фальстаф удивленно защебетал. Я прошел в щель. Стена за мной закрылась. С той стороны донесся изумленный щебет Фальстафа. Мне было слышно, как он подполз к стене и громко засопел. - Чирруп? - спросил он. Купола были маскировкой, настоящая база пряталась под ними. Если найти главный пульт управления, можно открыть потайной въезд и спрятать внизу наши грузовики и хторран. Тогда вертушки увидели бы лишь картину мимолетного нападения на базу. Я спустился по лестнице на подземный уровень. Когда я шагнул с последней ступеньки, зажегся свет. Помещение было просторным. База не относилась к разряду маленьких. Это был основной центр снабжения всего района. Здесь находились танки, джипы и грузовики - по меньшей мере дюжина каждого вида. Тут же стояло Шесть вертушек. Вдоль одной из стен располагались емкости с горючим. Ряд за рядом тянулись стеллажи, битком набитые оружием и боеприпасами, продовольствием и обмундированием, одеялами и медикаментами, палатками и солдатскими флягами, реактивными снарядами и походными столовыми приборами, ножами и перевязочными материалами... Этим можно было обеспечить небольшой город. Теперь мы богаты. Это и было то, что так искал Джейсон. Наверху послышался голос. - Джим? - Джейсон вошел в купол и звал меня: - Джим, ты где? Я замялся. А как же мой солдатский долг, в конце концов? Какую жизнь я выбрал? Я ощущал свою нерешительность как физический предмет - ком в горле. Подбежав к главному терминалу, я включил его. Попытался включить. Экран попросил: "НАБЕРИТЕ ВАШ КОД, ПОЖАЛУЙСТА". - Э... - Я набрал шифр полковника Жабы. "ПРОСТИТЕ, КОД НЕДЕЙСТВИТЕЛЕН. НАБЕРИТЕ ВАШ КОД, ПОЖАЛУЙСТА". Через громкоговоритель я слышал все, что происходило наверху. Кричал Джейсон: "Джим! Выходи, Джим! Времени в обрез! Надо сматываться! - Он включил сирену. - Выходи, скользкий гад!" Я набрал шифр Дьюка. Компьютер отверг и его. Попробовал собственный служебный код Специальных Сил, хотя не возлагал на него особых надежд, и не ошибся - он тоже не подошел. Всего-то навсего надо открыть ворота подземного хранилища. Но зачем? Зачем я хочу открыть их? Для Джейсона, конечно. Но с какой целью? У меня появилась мысль. Идиотская. Но тем не менее я решил попробовать и набрал на терминале: "ДЯДЯ АИРА". На экране высветилось: "ПАРОЛЬ ПРИНЯТ". Теперь оставалось только открыть ворота. Я вспомнил щенков. Ребенка Джесси. И мой мозг примата. А также слова Джейсона, что мы - пища богов. Я не хотел быть пищей. Ничьей. Я хотел жить. До меня доносился голос Джейсона: - Не поддавайся запрограммированности - это то, что низвергает тебя с пьедестала. - О Бог мой... - Я захлебнулся невысказанными словами и упал, рыдая, перед терминалом. - Почему я? - В истерике я катался по полу. - Нет, черт возьми! Нет, нет, нет, нет, нет! - Джим, если ты оттуда не выйдешь, то сильно об этом пожалеешь! Джим! Если ты меня слышишь, выходи немедленно! Джим! Даю тебе тридцать секунд, или я прикажу Фальстафу пообрывать тебе руки! - Ты сволочь! Лживая сволочь! - Я поднялся, взял микрофон и вызвал Оклендскую военно-воздушную базу. - Говорит майор Дьюк Андерсон, - сказал я. - Экстренное сообщение. Склад снабжения "Калифорния-145" атакован ренегатами. Их основная база расположена... - Секунда колебания, потом - точные координаты. Я детально описал лагерь и систему его обороны, сообщил, сколько времени займет дорога на машинах. - Рекомендую нанести удар с воздуха сегодня в восемь тридцать вечера! - Кто говорит? - сурово прервал меня мужской голос. - Откуда вам это известно? Я выключил связь. Сверху донесся шум отъезжающих грузовиков. Я ждал. Через несколько мгновений прилетели вертолеты. Интересно, успели они уйти или нет? Хотя теперь это все равно. Я опустился на стул и уставился на экран терминала. Потом потянулся и выключил его. Я предал мою страну, и я предал мою семью. Кто еще остался? Сейчас хотелось одного: сидеть здесь, пока не придет смерть. Но этого, конечно, не произойдет. Слишком хорошо меня тренировали. И все-таки это было то, чего я хотел. У пунктуальной девочки случился сбой (или разбой?), Не проставила девочка в срок запятой. Она, сбитая с толку, Смотрит себе в щелку И видит там точку с запятой. (От такой пунктуации Пропала менструация.) 27 ГНЕВ Самое лучшее в этой жизни - смерть. Потому ее и приберегают напоследок. Соломон Краткий - Я не лгал тебе, - спокойно возразил Форман, - и не вводил тебя в заблуждение. Положив руку мне на плечо, он смотрел прямо в мои глаза, и мне хотелось верить ему больше, чем когда-либо. Я хотел верить ему, как когда-то верил Джейсону Деландро. Я промолчал. - Джеймс, в просьбе верить мне ты услышишь лишь отзвук Джейсона Деландро. Поэтому я не прошу. Я знаю, что все происходящее кажется тебе предательством. Опустив глаза, я пытался понять, в чем тут дело. - Это нечестно. - Да, нечестно, - согласился Форман. - Но если бы ты сидел не здесь и знал, что самое худшее, что с тобой может произойти, - это увидеть, как вышибут мозги кому-то другому, то не считал бы это нечестным. Проигравший в орлянку всегда говорит, что монетка была нечестной. - Так, значит, будьте вы прокляты... Так, значит, это честно. Ну и что? - Вот это верно. Ну и что? Ты ведь умрешь. Это будет продолжаться до тех пор, пока ты не умрешь. Ну и что? - То есть что я должен делать сейчас? Вы об этом спрашиваете? - Нет. - Форман покачал головой. - Я спросил тебя; "Ну и что?" Слушай внимательно. Ну и что? - Это ничего не изменит, верно? - Здесь нечему меняться, Джим. Процесс длится до твоей смерти. Я не могу ничего изменить. Остановить его невозможно. Поэтому единственное, что я могу сделать, - это попросить тебя потерпеть до конца. Потерпишь? - Куда я денусь? - Нет. Это телу некуда деться. Твой мозг продолжает злиться. Ты прошел через отрицание быстрее, чем обычно; но, зная твое прошлое, я понимаю почему. Теперь ты злишься. И будешь злиться до тех пор, пока не пройдешь и через гнев. - Голос Формана был тихим, заботливым и терпеливым. - Я не обижаюсь, Джим. Сейчас ты должен злиться. Это нормально. Это полезно для здоровья. Это даже правильно. Дело в том, что для завершения процесса нужно кое-что сделать - ты должен захотеть, чтобы он закончился. - Зачем? Чтобы облегчить вашу вину? - Нет. - Удивительно, но моя злость совершенно не задевала Формана. Он не реагировал на нее, воспринимая только мои слова, а не мой тон, - Вина и я в данном случае не имеют ничего общего. Меня этот процесс не касается. Он целиком твой, и когда ты поймешь это, то оценишь, как здорово получилось, что тебе достался орел. Думаю, что ты уже видишь в этом иронию. - Ирония - не то слово, которое я бы употребил, - сказал я. - Это не моя идея - закончить все свои дела раньше срока. Форман снова надавил на мое плечо. - Джеймс, не увиливай от процесса. Не знаю почему, но я кивнул. Наверное, мне все еще хотелось посмотреть, чем все закончится. Наверное, мне все еще хотелось кому-нибудь верить. Все равно кому. Форман повернулся к аудитории. - Кто еще злится? - спросил он. - Ну-ка, сердитые, встаньте. Поднялось больше половины слушателей. Форман подождал. Встало еще несколько человек. Потом еще. И еще. Но никто не сел на место. - Ладно, давайте посмотрим, как быстро мы сумеем справиться с этим, - сказал Форман. - - Задание такое: я хочу, чтобы вы, не покидая своих мест, сказали, как вы злы. Просто крикните. Все разом. Давайте послушаем, как вы злитесь на смерть. Не просто на смерть Джима - ее вы воспримете так легко, что вам станет неловко, а ему обидно, - а на собственную смертность. Ну, давайте, злитесь на свою смерть. Они постепенно разошлись. Одни что-то бормотали. Другие кричали. Третьи размахивали руками. А несколько человек начали грязно ругаться. Я поднял голову и обвел взглядом зал. От моего внимания не ускользнуло, что ассистенты заняли места в проходах для страховки курсантов от увечий. Многие теперь пришли в ярость и не боялись показать это. Одни визжали и кричали, другие смотрели с такой ненавистью, что казалось, от этого облезет краска со стен. Некоторые топали ногами. Я заметил парочку, лупившую стульями по полу, но их остановили ассистенты. - Просто кричите, - руководил Форман. - Не надо действий. Докажите свою злость криком. Это напоминало Освенцим. Крик стоял как в Хиросиме. Как в Шоу-Лоу. Как в аду. Гнев. Боль. - Я не хочу умирать! - вырывалось сразу из всех глоток, и снова, и снова, и снова... Потом все закончилось. И ничего не изменилось. Процесс будет продолжаться, пока Маккарти не умрет. - Маккарти, на что вы сердитесь? Я ответил: - Зачем вы растянули это в длинный, невероятно раздражающий фарс? Почему бы просто не пристрелить меня и не покончить со всем разом? - Потому что, как бы соблазнительно это ни выглядело, процесс должен идти другим путем. Сначала было отрицание, мы с ним справились. Теперь занимаемся злостью. А после злости... После злости приходит скука. Мне наскучило злиться. Меня утомил Форман. Я вымотался от модулирования, устал постоянно находиться между жизнью и смертью. - Пора кончать комедию, - сказал я, не скрывая своего раздражения. - Чего вы в действительности хотите от меня? - Ничего, Джим, ровным счетом ничего. - Может быть, я выразился недостаточно ясно, доктор Форман. Вы хотели, чтобы я что-то осознал, хотели услышать от меня какие-то слова... - Нет. Что бы вы ни сделали, это ваше дело. Как вы ведете "Процесс выживания" - это то, как вы ведете "Процесс выживания". Вы участвуете в нем до тех пор, пока он не завершится. Процесс продолжается... - ... пока я не умру, - закончил я. - Я это понял. Но после всех головоломных игрищ, в которые вы с нами играете, с моей стороны будет крайне глупо не ожидать от вас очередного идиотского фокуса. - Это не фокусы, Джим, это упражнения, специально разработанные для того, чтобы вы прочувствовали, как работает ваш мозг. Их цель - заставить вас понять рабочие стереотипы своего мозга - с тем чтобы вы могли выйти за границы нынешнего бессознательного образа действий и совершать по-настоящему адекватные поступки. - Что? - переспросил я. - Я повторю. Цель модулирующей тренировки - заставить вас ощутить рабочие режимы вашего мозга, не более того. Вы не можете изменить их. Самое большее, на что вы можете надеяться, - это научиться замечать, в каком режиме вы находитесь. Это, по крайней мере, позволит вам владеть своим поведением - быть его творцом, отвечать за него. - О'кей, это я понял. - Хорошо. Эксплуатация мозга с позиции хозяина позволит вам создавать новые, необходимые стереотипы поведения. Сейчас вы способны эксплуатировать только подсознательные режимы, которые вкладывались в ваши головы последние три миллиарда лет. Только когда вы начнете избегать modus operandi собственного мозга, только тогда вы сможете создавать новые стереотипы поведения. Этому мы вас и учим - поведению поведения, поведению, которое позволит вам создавать свое поведение. Я задумался. Форман терпеливо ждал. - Но как я смогу это сделать, если умру? Может быть, имеет смысл сохранить мне жизнь? Форман повернулся к аудитории: - Так я и думал. Теперь мы достигли нового состояния. Теперь мы торгуемся. Пытаемся договориться. "Не трогайте меня. Возьмите лучше мою мать. Она старая. От нее нет пользы. Возьмите кого угодно, только не меня. Возьмите адвоката". - Он взглянул на меня. - Мне жаль, но ад уже выполнил свою норму по адвокатам. - Все равно это лишено смысла. Зачем просвещать меня, если впереди смерть? - А почему бы и нет? Зачем умирать темным? - Форман рассмеялся. - Зачем вообще что-то делать, если ты знаешь, что умрешь? Все равно конец, Джим. Как бы ты ни торговался. "Процесс выживания" продолжается, пока ты жив. - Форман сел в свое кресло и внимательно посмотрел на меня. - Ты хоть что-нибудь понял? - спросил он. - Нет, - признался я. - Как долго это еще будет продолжаться? - Пока ты не умрешь, Джим. Пока ты не умрешь. У Кевина был короткий, увы, не нос. Для растяжки он применил пылесос. Пять... семь... девять вершков. И десяти хватало б ему с лишком. А в одиннадцать ровно кино началось. Не завидуйте зря: мол, гигант каков! Да, висит у него двенадцать вершков. Но вам скажут на лекции, Что у Кевина при эрекции От мозгов отливает вся кровь. 28 АД И МОЗГОВОЙ ШТУРМ Протягивая доллар, не требуй сдачи. Соломон Краткий Спустя некоторое время я все же встал. Прошел в дальний конец ангара и выбрал себе джип. Завел его и медленно поехал между стеллажами, запасаясь необходимым. Обмундировал сам себя в новую форму, новое нижнее белье и новый шлем. Выдал себе новенький огнемет, связку гранат и гранатомет, три "АМ-280" и ящик патронов к ним. Взял трехнедельный паек, аптечку, три фляги и два галлона дистиллированной воды. Это было настоящее Рождество! Новый бинокль! Я запасся "собачьими бляхами" - жетонами личного знака. Задержавшись у терминала контрразведки, изобрел шесть новых удостоверений личности. От лейтенанта до генерала, не пропустив ни одной ступеньки. Конечно, генеральское звание вряд ли когда-нибудь потребуется, но для устранения всяческих препятствий лучше и не придумаешь. Собственно, этим я и занимался - устранял препятствия. Интересно, что из этой липы сработает? Я изготовил еще одну серию жетонов на имя Дьюка, но с моей фотографией. Оказывается, в Специальных Силах обучают массе полезных вещей. Надо поскорее сматываться - в любую минуту сюда могут сбросить отделение разведчиков. Я осмотрел дверь сквозь объективы охранения. Во-круг не было ни вертушек, ни грузовиков, ни червей. Открыв ворота склада, я на полном газу выскочил наружу. И направился в сторону, противоположную той, куда укатил Джейсон со своими проклятыми ревилеционис-тами, и по моему лицу текли слезы. Я был в смятении. Я не знал, во что верить, и ненавидел все человечество! Снова хотелось спокойствия. Хотелось домой. Но для меня больше не оставалось спокойного места на этой планете. Я - мертвец. Мертвее не бывает. Я хотел, чтобы мой мозг прекратил болтать без умолку. Хотел прощения. В конце концов я направил джип в чью-то гостиную, вломился туда через широкое окно, снеся по пути полстены и поломав всю мебель. Я вывалился на драный ковер и заплакал, уткнувшись лицом в пол. Почему я такой псих? Почему я плачу? Джейсон прав. Джейсон не прав. Я - сумасшедший. Покопавшись в аптечке, я наелся транквилизаторов до полного бесчувствия. И делал это в течение трех суток, поддерживая себя в состоянии зомби. Даже двигался с трудом. Лежал в спальном мешке, дрожа, потея и замирая от страха. Я знал, что меня преследуют. Знал, что меня разыскивают. Знал, что меня найдут. Знал, что я мертв. Я заставил себя поесть. Включил радио и послушал новости. Результаты выборов еще продолжали уточняться, но президента, по-видимому, уже переизбрали на новый срок. Спутник связи потерпел аварию, однако подробности не сообщались. Воинские подразделения уничтожили большую часть лагерей ренегатов на территории Калифорнии. Заражение красными слизнями достигло берегов Вирджинии. Розовая облачность над Техасом проясняется, но местное авиасообщение возобновится не раньше, чем через неделю. Ребенок Циммерманов найден живым. Я слушал музыку. Бетховен, Пятая симфония, Шестая симфония, Седьмая симфония. Брамс, Первая симфония. Моцарт, "Маленький ноктюрн". Дворжак, симфония "Из Нового Света". Бах, Токката и Фуга ре-минор. Знакомые отрывки, способные вернуть меня назад. Включил телевизор и посмотрел повтор "Я люблю Люси". Знакомые эпизоды смотрелись словно впервые. "Ага, это я уже видел..." А как смотрится теперь? Я насильно топил себя в мире, который отвергал. Включил компьютер с играми "Ад" и "Мозговой штурм". Я знал эти игры. Их написал мой отец. В "Ад" вы проигрывали сразу. Игра начиналась с вашей смерти и появления в аду. Надо было найти дорогу обратно, но ее покрывали дьвольские западни. "Мозговой штурм" разыгрывался внутри человеческого мозга. Надо было найти комнату с тайнами. С помощью ключа вы могли вызывать из подсознания чудовищ. Это была игра, полная старых шуток и ошеломляющих сюрпризов. Как правило, отец придумывал серьезные игры, но эту он написал для откровенной потехи. Если вы ошибались, программа делала вам лоботомию, и тогда все участки логического мышления отключались. Программа ничего не подсказывала, решения вы должны были принимать сами, Дрожа, я сел перед терминалом. Мне больше никто никогда ничем не поможет при принятии решений. Даже отец - он мертв. Как говорил Джейсон? Ах да. Помощь унижает личность, лишает ее возможности роста. Ты должен управлять собой сам. Я был по-настоящему одинок. Наедине с вопросом, который оставил мне Джейсон: в чем заключается цель моей жизни? В убийстве червей. Но что, если они больше не представляют угрозы? И только мы упорно продолжаем видеть в них врагов. Но ты ошибаешься, Джейсон. Они - реальная угроза. Они жрут людей. Ты сам говорил об этом, Джейсон. Мы - хорошая пища для них. А мне чертовски не хотелось быть жратвой. В биологии существует только один закон. Фундаментальный закон. Выжить! Если ты не выживаешь, то больше ничего не можешь делать. Будь ты проклят, Джейсон Деландро, - что ты сделал со мной? Как мне теперь распрограммировать себя от сумасшествия? Я забрался обратно в спальный мешок. И онанировал до потери сознания. Проснувшись, я поел и поплакал без всякой причины. Я оставался в разрушенном доме, ожидая конца. Ждал Сайта-Клауса. Или трупного окоченения... Я устал от ожидания. Появилась мысль о самоубийстве. Нет. Не раньше, чем я продырявлю пулей мозги Джейсона Деландро. Вот цель моей жизни. Нет. Не знаю. Его смерть ничего не значила. Хторране все равно отберут у нас планету. Эти мохнатые жирные розовые колбасы были мне поперек горла. Вот она - рифма, которая мне нужна. Жила однажды леди по имени Лиса. Заблудилась леди в розовых лесах С парнем по имени Джим, Горевшим желаньем одним: Чтоб ей до гланд достала его колбаса. Не очень-то складно, но для начала сойдет. Я так и не подыскал рифму для "Джейсона". Меня кое-что останавливало. Если я найду рифму, то освобожусь. Он уйдет из моей головы. Хорошо бы вытряхнуть его на бумагу, потом порвать ее на мелкие кусочки, сжечь их, а пепел собрать в банку, банку поместить в свинцовую оболочку, залить сверху бетоном и утопить на дне океана, где подводный вулкан поглотит ее, а если и этого не хватит, пусть в эту проклятую планету врежется комета, чтобы и следа не осталось от этого грязного сукиного сына... Комета - гетто. Нет, не подарок. У обалдуя по имени Деннис Длинные волны куда-то делись. Он ложился в койку И крутил настройку, Чтоб улучшить прием на пенис. Ладно. Но что рифмовать с "Джейсоном"? Джейсон - с кейсом? Что ж, не исключено. У леди из города Феникса Фигура была в форме пениса. А Хант холостой Вылитой был... звездой. Скоро в церкви они поженятся. Чушь, конечно, но мне нравилось. И в рифму, и мер-зость порядочная. Хорошо бы пойти в церковь и громко прочесть это с амвона. ... С интерфейсом? Нет, плохо и не всем понятно. Ну а если Джейс? Рейс. Гнейс. Цейс. Замурую гада в гнейс - Не увидишь даже в "Цейс". Нет, только не средняя строфа. И не Джейс. Должен быть Джейсон. Залейся? Нет. Это глодало мой мозг. Я слышал тысячу тихих голо-сов, ползавших вокруг в поисках ответов, но я должен справиться сам, чтобы освободиться. Один сукин сын по имени Джин Был импотентом сальным, как блин, Даже член свой в смущенье Ввел он таким объясненьем: У него, мол, хронический сплин. Видите, как легко? Наверное, потому что я не знал никакого Джина. Я знал Джейсона. Жил-был парень по имени Джейсон. Сдохнет он смертью, подлец, наизлейшей. Вот именно. Джейсон оставил меня незавершенным. Нет. Я сам остался незавершенным с Джейсоном. Незавершенным - в том смысле, что оставалось невысказанное. Надо вылить это, чтобы получить завершенность. А я носил это в себе повсюду, и оно могло вырваться при виде первого встречного, похожего на Джейсона. Кстати, что я собирался сказать Джейсону?,. Будь ты проклят? Для разминки подходит. Нет, я знал, что хочу сказать. "Мне не нравится, когда меня обманывают, грабят, манипулируют мною и лгут". Но Джейсон посмотрит на это иначе - просто решит, что я его предал. Он не будет видеть это моими глазами. Не будет чувствовать то, что испытываю я. Так что вполне достаточно: "Будь ты проклят". Суну гада хторру в пасть, Чтоб порадоваться всласть. Только он будет рад этому. Сочтет за великую честь. Интересно, что при этом почувствуют черви. ... Подавится червь его плотью мерзейшей. От этой мысли я улыбнулся. Потом расхохотался. Во весь голос, от души. Вот будет смеху, если все, что Джейсон наплел о червях, чушь собачья. Что, если он ошибался? Что, если червям наплевать? Что, если он для них еще один кусок жратвы - только полезной жратвы, которая удерживает другую жратву, чтобы та не разбежалась? Ха-ха. О Боже. Мужчинам ни к чему вести в Париже шашни. Француженки и так нетерпеливы страшно. В любые часы Снимают трусы При виде вздымающейся Эйфелевой башни, Не знаю, откуда что бралось; стоило мне начать, и, уже не мог остановиться. Впрочем, какая разница откуда. Я мог сочинять лимерики, хохотать над ними и испып вать при этом удовлетворение. Как приятно чувствовав себя способным делать вещи, которые вообще не имеет никакого смысла. И пусть остальной мир катится в тартарары! "Боже! - леди сказала невнятно, Кучеру сев на выступ занятный, - Я престижа лишусь! Я позора страшусь!.. Но какая, однако, штука приятная!" Я решился. Никогда ни для кого не буду жратвой. Я принимал продолжительные мыслительные ванны. Думал о Лиз и онанировал. Оставив телевизор, бормочущий о челночных запусках и перспективах лунной экологии, я отвернулся от всех приборов, оставшись наедине с музыкой, словами, видениями и запахами. Я переходил из одного брошенного дома в другой, шаря по полкам в поисках компакт-дисков, записей, книги игр. Меня не отпускала злоба. Меня мучил страх. Я плакал. Я кричал. Я очень много кричал. Спал, ел и дрожал и спустя некоторое время перестал часто плакать и сильно злиться, а в один прекрасный день даже поймал себя на том, что смеюсь над чем-то сказанным по телевизору. Там ляпнули несуразность, глупость - это было смешно, и я умилился себе. Одна леди ночами не спала, Щедро клумбу свою поливала. Бедняжка все ждет, Что садовник придет. Но клумба ее, увы, давно завяла. Я учился снова быть обыкновенным. И чувствовал себя потрясающе! Я мог быть обыкновенным. А потом опять загрустил, не знаю почему. Но теперь я знал, что происходит: я выздоравливал. Из глубин памяти всплыла на поверхность одна вещь. Я уже кое-что слышал о подобных Откровениях - задолго до того, как в Африке и Индии разразились эпидемии. Кто-то удрал из племени ревилеционистов и написал книгу о том, что ему пришлось пережить. Изо дня в день он жил там на пике такого невероятного эмоционального напряжения, что, лишившись постоянного раздражителя, впал в глубочайшую физическую и умственную депрессию. Сейчас то же самое происходило со мной. Все закономерно. Это - часть процесса. Когда депрессия пройдет, я снова стану самим собой. Кем бы я ни оказался. Но, по крайней мере, теперь все ясно: во мне снова просыпается настоящая ответственность за свою личность. Впервые за эти дни я вышел погулять. На улице моросило. Холодные капли летели в глаза. Это было прекрасно. В первый раз за многие месяцы по моим щекам стекала вода, которая не была соленой. Леди, познакомившись с фрейдизмом, Перестала заниматься онанизмом, Мужской пригласила секстет И натирает с ними паркет - Живет по Фрейду генитальным солипсизмом. 29 СЕМЬЯ Страдание любит тольку одну компанию - одиночество. Соломон Краткий Мне надо было ехать на север. К Сан-Франциско. Я отправился на юг. Я не знал точно, где находится это место, - даже не знал, зачем еду туда, - но куда-то надо было ехать, а туда я смогу найти дорогу. Вдоль прямой как стрела автострады 101 сплошь тянулись высокие деревья и сгоревшие дома. По этому шоссе люди ринулись из Сан-Франциско на юг, распространяя мор на своем пути. Каждый сожженный дом или брошенный автомобиль стал памятником. Теперь на автостраде не было ни души. Брошенные машины оттащили на обочину. Многие дома бульдозерами сровняли с землей. Кое-где пробивалась молодая поросль, но асфальт скоростной трассы по- прежнему выглядел бледным шрамом на черной корке выжженной земли. Теперь такими стали все дороги Америки. Эти люди знали, что они умрут, но все равно бежали, а бегство только ускоряло распространение эпидемий. Национальный научный центр в Денвере до сих пор так и не идентифицировал все болезни. Не каждая поражала лишь людей; животные и растения тоже болели и умирали. В Сан-Хосе я свернул на запад, к горам. Здесь прошли лесные пожары. На склонах холмов торчали почерневшие стволы деревьев. Не скоро эти раны затянутся. Я заметил, что кое-где молодая поросль была розовой. Плохой знак. Хторранские растения были агрессивнее земных. Там, где земная растительность и пришельцы имели абсолютно равные шансы, хторранская флора всегда одерживала победу. Так что выжигать ее не имело смысла. Она возрождалась снова и снова. Еще одна проблема, которой следовало бы безотлагательно заняться. Я добрался до прибрежного шоссе. Тихий океан сверкал под солнцем. Скоростная трасса повторяла изгибы берега, рассекая зеленеющие поля. Остановив джип, я привстал и посмотрел поверх ветрового стекла. Дул пронизывающий холодный ветер. Высоко в небе кружила чайка, оглашая окрестности резким криком. Я даже ощущал запах соли и гниющих на берегу водорослей. На какое-то время я почти забыл, что идет война. Почти забыл о смятении, царящем в моей голове. О Джей-соне... Но он-то не забудет. Он сдержит свое слово, можно не сомневаться. Он разыщет меня и убьет. Если еще жив. Может быть, я первым доберусь до него. А может быть, нет. Кто знает... Нет! Я должен опередить Деландро. Логически рассуждая - а я обязан рассуждать логически, - он не имел шансов найти меня. С точки зрения логики повода для беспокойства не было. Забудь его. Все уже кончилось. Забейся в какую-нибудь щель, осмотрись и реши, что Делать дальше. Я включил зажигание и поехал к югу. Через несколько километров на обочине шоссе появился щит с надписью: "Поворот на Новый полуостров - направо". Я свернул. Двадцать три года назад одна строительная компания установила у берегов Калифорнии пять гигантских подводных турбин. С тех пор они снабжали электроэнергией большую часть города Санта-Круз. Но в часы минимального потребления электричества - с полуночи до шести утра - избыток подавали на затопленные на мелководье металлические блоки и металлолом. В результате электролиза из морской воды выщелачивались соли, оседавшие на поверхности металла; отмель росла, как коралл, только коралл этот был крепче бетона. Спустя годы здесь появился настоящий полуостров. На бетонную основу насыпали тонны земли. Со всего штата сюда свозили твердые отходы. Полуостров декорировали соответствующим пейзажем и на самой оконечности выстроили небольшую курортную деревушку. Деревня должна была стать моделью новой концепции жилищного строительства. Электроэнергию она в избытке получала от океанских турбин. Эта же энергия шла на опреснение морской воды. Избыточное тепло использовалось для обогрева домов и подачи горячей воды. Существовала и развитая сеть подводно-подземных коммуникаций и причалов. До сих пор я лишь читал о деревне в "Санди фичерс". Свернув за поворот, я увидел это воочию, правда пока издалека. На перешейке - там, где полуостров соединялся с берегом, - возвышалась искусственная гора. Полуостров имел форму запятой, вытянутой к югу. Над огромным заливом между ним и материком аркой нависал длинный бетонный мост - только так и можно было попасть в деревню. Въехав на мост, я понял, как здорово продумана вся эта штука. Меня бы не удивило, если бы выяснилось, что в проектировании принимали участие диснеевские инженеры. В первое мгновение возникло чувство, будто я еду прямо в океан. Потом мост повернул - и я уже летел над водой в блистательную сказку морского курорта. Деревушка вся сверкала под полуденным солнцем - купола и шпили, арки и сводчатые галереи переливались всеми оттенками розового, золотого и белого. Картина была ослепительная. Я знал ее секрет: все здесь построено из вспененного стеклобетона. При застывании на нем образовывалась блестящая, похожая на гипс корка, гладкая как кафель. Даже если поскоблить се, под верхним слоем обнаружится такая же блестящая поверхность. Но знание сущности эффекта не умаляло его магии. Мост пошел под уклон, и я снизил скорость. Въездом в деревню служила обычная арка; и, хотя я подозревал, что она напичкана охранными устройствами, арка была так элегантно спроектирована, что выглядела радушным приглашением. Я катил мимо широких газонов. Три робота-садовника подравнивали живые изгороди. Еще пара подстригала траву с помощью лазерных газонокосилок. На такую лужайку мог бы сесть самолет. Прямо напротив меня рос лес, и все деревья в нем были зелеными - восхитительно, недозрело зелеными. Пальмы покачивали широкими зелеными веерами листьев, сучковатые монтерейские сосны шевелили скрюченными, как когти дракона, ветвями, а желтые осины дрожали, сверкая под полуденным солнцем своими золотистыми листочками. На фоне ярко-синего неба четко прорисовывались стройные силуэты эвкалиптов. Грациозные вязы, кряжистые дубы и густые ивы окаймляли улицы. У каждого дома был либо сад. либо бассейн, либо тенистый уголок. По стенам каскадом струились огромные папоротники. Нигде не было и следа красного или розового. Хторранское заражение еще не коснулось этого места. Если у вас в руках власть, то вы можете многое себе позволить. Казалось, я нашел рай или, по крайней мере, крошечный его кусочек. Даже воздух здесь пахнул зеленью. Вот только улицы пустовали. Рая без людей не бывает, но я не встретил ни одной машины. Шоссе вилось петлей по периметру полуострова. В центре петли царило буйство зелени - километр в ширину и семь километров в длину; вокруг была выстроена деревня, скрытая в густом парке. Неглубокий ручей, стекающий с горы, питал систему пресноводных прудов. То здесь, то там виднелись вычурные горбатые японские мостики. Каждый участок парка, казалось, имел свое собственное лицо. Тут широкая поляна, там тенистая рощица, а вон там - скала. Они манили стороннего наблюдателя, приглашали познакомиться с ними поближе. Южная оконечность петли вела мимо того, что когда-то было средоточием ресторанов, театров и культурных центров. Снова поворачивая на север, шоссе проходило около отелей, многоквартирных домов и пансионов. Через два-три квартала их сменили частные домики и. наконец, виллы. Северный участок петли вплотную подходил к подножию рукотворной горы, через которую шла пешая тропа, а затем шоссе снова поворачивало на север - к другому жилому району, больнице, курзалу и резиденции шерифа - и обратно на мост. На шоссе подразумевалось одностороннее движение. Объезд деревни занял меньше десяти минут., Неожиданно из кустов выскочила веселая ватага обнаженных детей и припустила через дорогу. Я даже привстал па педали тормоза, и джип с визгом остановился. Кое-кто из ребятишек удивленно застыл на месте, другие, обогнув машину, продолжали свой путь. Вслед за детьми появились три девочки-подростка в мокрых купальниках. Их, похоже, приставили пасти эту ораву, но это было им явно не по силам. Следом появилась четвертая девочка, в голубых джинсах, с мегафоном в руках, и начала созывать детей. - Собираемся в круг, немедленно! Я ко всем обращаюсь. Быстрее! У нее были темные волосы, темные глаза и темная кожа. Она скользнула по мне взглядом, поняла, что я наблюдаю за ней, и на ее лице мелькнула досада; потом она вернулась к своим обязанностям: - Дети, мне кажется, что вы недостаточно шумите! Ну-ка, какой крик мы можем поднять? Дети, вдохновленные такой возможностью, завопили и заулюлюкали. - Нет! Я едва слышу вас. А мне показалось, что вы хотели немного пошуметь! Дети рассмеялись и закричали еще громче. Они подпрыгивали, размахивали руками, вопили и улюлюкали, как индейцы. Я насчитал по крайней мере четыре десятка ребятишек всех возрастов и цветов. Белых было меньше всего. Белые и азиаты во время эпидемий пострадали гораздо сильнее. - Ну, давайте же, дети! Поднимем теперь настоящий шум! Би-Джей вас еще не слышит! Давайте! Покажем, что такое настоящий крик! Уши пока не заложило. Давайте поднимем самый великий шум на планете! Девочка хорошо справлялась со своими обязанностями. На мгновение я вспомнил Деландро и его Откровения. Это выглядело почти так же. Предводительница с мегафоном доводила маленькие лепечущие тельца до экстаза. Дети загоготали, как гуси, засвистели, как паровые свистки. Они радостно вопили, пока не рухнули на траву от смеха. Круг распался, сорванцы попрыгали на девочек, образовав большую визжащую и хихикающую кучу-малу. - Все, хватит, теперь пошли дальше! Девочка в джинсах отдала мегафон одной из подруг, которая погнала детишек к культурному центру, и повернулась ко мне. Выражение ее лица было таким же темным, как и кожа. - Ладно, - сказала она, подходя к джипу. - Какого черта вы здесь делаете? И как попали сюда? Ну, все увидели, что хотели? Насмотрелись? - Я проехал по мосту. - Мост опущен? - Да. - Проклятье! Я убью Дэнни! Послушайте, сейчас вы развернете свой джип и отправитесь туда, откуда приехали. - Это место называется Семьей? - Да. Вы нарушили границы частного владения. - Я ищу Джуаниту Уайз. Следовало поставить эту грубиянку на место, а моя мать все-таки была замужем за Уайзом. - Ее здесь нет. Кто вы такой? - Я - лейтенант Джеймс Эдвард Маккарти, Армия Соединенных Штатов. Пока что эта страна находится под военной юрисдикцией. Поэтому я задам несколько вопросов. Кто ты такая? Следует отдать ей должное: она ничуть не смутилась. - Меня называют Маленькой Айви. - Когда вернется миссис Уайз? - Она не вернется. Что вам от нее надо? - Ты знаешь, куда она уехала? - Она умерла. Внезапно солнце засветило нестерпимо ярко. Я ослеп. Все вокруг стало нереальным, внутренности свело судорогой. - Ты не ошибаешься? - Я ассистировала при вскрытии. - Ее тон был самым обычным. - Раньше ее звали Маккарти? - Не знаю. Кажется. Послушайте, если вы по поводу ее сына, то мы уже сто раз говорили, что его здесь нет. - Я ее сын. - А? О мой Бог... - Девочка выглядела так, словно я огрел ее лопатой. Ее лицо посерело. - Я... простите. Я не слышал ее. - От чего она умерла? - Ее укусила тысяченожка. На материке. Здесь их нет. По животу пробежали холодные мурашки. - Это та погань, от укуса которой в крови лопаются все эритроциты? Она покачала головой: - Нет, ничего похожего. Стафилококковая инфекция. - Стафилококковая? Но это же чушь! Маленькая Айви, похоже, заволновалась и смутилась. - Это Берди сказала - она наш доктор. Но у нас не всегда бывают под рукой необходимые медикаменты. Эй, послушайте, лейтенант. Мне ужасно жаль. Ну, того, как я обошлась с вами... Я не знала. Мы привыкли, что сюда приходит масса посторонних и... Жестом отчаяния я остановил ее: - Избавь меня от извинений. Я пытался собраться с мыслями. В голове стоял ужасный шум. Она не могла умереть так глупо. Только не это, от этого больше не умирают. Но, даже пытаясь убедить себя, что это неправда, я знал, что девочка не солгала. Но я не могу заплакать. Не буду плакать. По моим щекам текли слезы, но они не были моими. Меня здесь не было. Я не плакал. Не я плакал. Пока не я. Ширли, зрелая и опытная дама, Юному любовнику сказала прямо: "Не хочу я минета, Подай мне котлету". (Этот лимерик - котлет реклама.) 30 МЕДВЕДЬ Люди, живущие в стеклянных домах, могли бы и отвечать на стук в дверь. Соломон Краткий Вообще-то следовало сесть в джип и уехать куда-нибудь. Но ехать было некуда. А кроме того, Бетти-Джон сказала, что я могу оставаться здесь сколько захочу. У них была свободная комната. Они не возражали. Каких-то особых забот Семья не доставляла. По крайней мере, мне. Она пестовала сто семнадцать детей - от шестимесячных до тех, кто уже достиг возраста, когда человек перестает быть ребенком и становится помощником. В городишке проживал тридцать один взрослый - ладно, на самом деле, девятнадцать взрослых и двенадцать подростков, но подростки считались взрослыми, потому что выполняли взрослую работу. Шестнадцать женщин, трое мужчин, восемь девочек и четыре мальчишки - это и была та ось, на которой держалась Семья. Три женщины были матерями трех самых маленьких детей, правда, это трудно было заметить. Ко всем младенцам здесь относились абсолютно одинаково - вне зависимости от того, были у них родители или нет. Здесь никто, будь он взрослым или ребенком, не демонстрировал своего родства с кем бы то ни было. Все дети относились ко всем взрослым так, словно они все были их родителями. Но, разумеется, в этом и заключался смысл поселения: окружить родительской заботой столько сирот, сколько возможно. Я чувствовал себя здесь таким же полезным, как пятое колесо в телеге. И старался не путаться под ногами. День-два бесцельно слонялся по библиотеке; сначала просто искал что-нибудь почитать и как-то незаметно закончил тем, что стал перебирать книги и наводить порядок на полках, где царила полная неразбериха. Между прочим, ничто так сильно не разъедает любовь к книгам, как необходимость переставлять с места на место и рассортировывать тонны пыльных томов. Некоторое время я болтался по вестибюлю столовой в поисках компаньона для домино, но, похоже, у всех были более важные дела. Как я уже говорил, мне следовало сесть в джип и куда-нибудь уехать. Но это - место, где моя мать провела свои последние дни, и... это вызывало у меня странное ощущение. Словно она не умерла по-настоящему. То есть я потерял ее, но на сердце не было кровоточащей раны, которая болела бы каждый раз, как только я думал о ней. То, что я чувствовал, была вина - за то, что я не слишком страдаю. Напротив, я испытывал злобу. Да, она отказалась от материнства. Она отказалась от сына, от меня - во что я, ради собственного спокойствия, отказывался верить. Я сел в джип и отправился на ее поиски, сам не зная, зачем это делаю, но отправился. На самом же деле мне хотелось, чтобы она встретила меня с распростертыми объятиями, прижала к груди и сказала, что все будет хорошо. Но вместо этого... она снова отказалась от меня. На этот раз - окончательно. На этот раз возможности попросить прощения не было. И уже никогда не будет. Будь она проклята за то, что покинула меня! И будь проклят я - за все! Я не знал, что делать. Единственное, что приходило в голову, - сохранять нынешнее равновесие. Чем я и занимался. Так я переползал из одного дня в следующий, помогая Бетти-Джон и другим в повседневных заботах и ожидая, что все утрясется само собой. И конечно же ничего не утряслось. И никогда не утрясется. Джейсон всегда говорил... К черту Джейсона! Итак, большую часть времени я околачивался в общей столовой. Ел их еду - ее здесь было вдоволь. Протирал им полы. Мыл тарелки. Может быть, я смогу остаться здесь на какое-то время. Я мог бы затеряться среди книг, бутербродов, видеодисков и игр. Этим я довольно сильно напоминал ребенка. Но мне не хватало чего-то еще, чего-то большего... Бетти-Джон, чем-то озабоченная, опрометью пролетела через столовую. Я попытался остановить ее, но она, похоже, даже не заметила меня, занятая какими- то срочными списками. - Бетти-Джон? - Я тронул ее за рукав. - А, Джим, послушай, я сейчас ужасно занята. Твой вопрос терпит? Спасибо. Послушай, будь душкой, покарауль автобус. К нам едут новые дети. Договорились? - Да, конечно. Я рассердился, но надо было знать Бетти-Джон. Если она о чем-то просила, вы это делали. Было невозможно даже толком поспорить с ней; чем больше вы говорили, тем больше дел на вас взваливалось. Дети. Они были настоящей головной болью: путавшиеся под ногами, крикливые, где-то вымазавшиеся. Сопливые носы, оцарапанные коленки с красными пятнами мербромина, грязные рожицы, липкие ладошки - и к тому же стояла жара. Но делать было нечего, и я пошел. Предполагалось, что, несмотря на шорты и майку, я должен производить впечатление образцового начальника детского лагеря. Чисто выбритого и благоухающего. Невозможно быть солидным в шортах, особенно если у вас шишковатые колени. Кроме того, я всегда выглядел моложе своего возраста. Кстати, отчасти поэтому и пошел служить - думал, что армия сделает из меня мужчину. Но вынужден был с неохотой признать, что армия не оправдала моих надежд. Я постоянно слышал, будто бы у вернувшихся из боя появляется особая жесткость в уголках рта, а в глазах - налет некоей загадочности, на которую клюют женщины. Но в зеркале я видел лишь свою кислую, вечно недовольную физиономию. Если меня и окружала "кровавая аура смертельной опасности", то я ее не замечал. Впрочем, все это ерунда. Я устроился поддеревом рядом с ближней баррикадой и стал ждать. Меня разбудило бибиканье и усталый хрип мотора. От запыленного автобуса несло метиловым спиртом, а его тормоза жалобно застонали, когда он остановился перед козлами для пилки дров, перегораживающими въезд на главную улицу Семьи. К стеклам закрытых окон прижались носами ребятишки. Водитель - ему самому было едва ли шестнадцать - вылез из автобуса с блокнотом в руке. - Эй! - довольно нахально крикнул он. Я встал и подошел к нему. - Где здесь начальник? - требовательно спросил водитель. - А кто вам нужен? - Да, понимаешь, мне тут дали фамилию... - Он заглянул в блокнот. - Тримейн, что ли? - Есть такая. - Я неопределенно махнул рукой. - Вот дерьмо! Слушай, можно отодвинуть эти доски? Или разобрать? - Не-а. У нас тут крутом дети. Придется обходить пешочком. Он тяжело вздохнул, вернулся к автобусу и, открыв дверцу, распорядился: - Вы, малышня, посидите пока здесь или займитесь чем-нибудь. Я скоро вернусь. Я наблюдал за парнишкой. Проницательности у него было не больше, чем у слизня. И примерно столько же здравого смысла. Дети моментально кучей повалили из автобуса - мне тоже следовало бы сообразить вовремя. Пусть их шофер разиня, но ребятишек никак нельзя было отнести к доверчивым. Широко раскрытыми глазами они подозрительно осматривали деревню. С любопытством, но очень настороженно. Старшему было не больше четырнадцати, а самых маленьких держали на руках две девочки. Все дети выглядели измученными. Я вздохнул про себя и подошел ближе. Кто-то должен присмотреть за ними. - Привет, - поздоровался я. Они замерли и уставились на меня. Считая двух младенцев, их было семнадцать - с круглыми глазами, как у голодных щенят, которых, вместо того чтобы накормить, побили. Я присел на корточки перед мальчиком лет четырех-пяти. С соломенными волосами, он немного напоминал мне Марка (Марка? Ах да, это же мой племянник. Неужели я действительно забыл его?) - Как тебя зовут? Он в упор смотрел на меня самыми круглыми на свете глазами и молчал. - Меня зовут Джим, а тебя? Опять никакого ответа. Я показал на старую бесформенную игрушку, которую он прижимал к себе. - Как зовут твоего мишку? Малыш что-то прошептал. Очень тихо. - А? Я не слышу. Как его зовут? На этот раз чуть громче: - Медведь. - М-м, хорошее имя. Он хороший медведь? Круглоглазик медленно покачал головой. - Тогда он плохой?.. Снова отрицательное покачивание. - Но это твой медведь? Медленный осторожный кивок. Ребенок не знал, как относиться ко мне. Взрослым полагалось быть хорошими, но я - незнакомец. Один только Бог знал, откуда он приехал и что ему пришлось пережить. Мне хотелось погладить его по голове или прижать к себе - показать, что теперь его ожидает только добро, но Бетти-Джон предупреждала, что не все дети любят ласку. Их нельзя трогать, не попросив прежде разрешения. - Ты пожмешь мне руку? - Я протянул ему ладонь, но мальчику нужно было до нее дотянуться. Он посмотрел на мою руку. Потом на меня. Дети наблюдали за нами. Причем в основном за мной, а не за ним. Вдруг одна маленькая девочка сказала: - Давай я пожму тебе руку. Ее тон подразумевал: "Что я получу за это?" - Хорошо, - согласился я и протянул руку ей. На ней было вылинявшее коричневое платье. Где я мог ее видеть? Может, она сбежала откуда-то? Ей было лет семь или восемь, а возможно, и девять. Она так исхудала, что судить наверняка было трудно. Она с серьезным видом пожала мне руку, ни на миг не отрываясь от моих глаз. - Как тебя зовут? - спросил я. - Холли, - важно ответила она. - Ну, здравствуй, Холли. Я - Джим. - Я попытался выдавить приветливую улыбку. Мне говорили, что, если все время улыбаться, дети тоже улыбнутся в ответ, так как еще не умеют контролировать чисто инстинктивные человеческие реакции. Но эти уже научились контролю, и улыбка не сработала. Они относились ко мне как к продавцу подержанных автомобилей. Они вели себя настороженно и были явно напуганы: какого подвоха можно ждать от этой каланчи? Хотел бы я знать, через что им довелось пройти, чтобы так реагировать. - У меня тоже был дядя Джим... - сообщила Холли. Это был робкий намек: она словно спрашивала, не буду ли я претендовать на "вакантное" место? Я попробовал другую тактику. Би-Джей не советовала копаться в детской памяти, особенно в неподходящих ситуациях. Ребенок прежде должен почувствовать, что находится действительно в безопасном месте, и только потом ему можно напомнить о пережитом. Я сказал: - Хорошо. Ты будешь дружить со мной? Она удивленно уставилась на меня: - Разве у тебя нет друзей? Я отрицательно покачал головой, медленно и очень выразительно. Она заподозрила обман, но ведь взрослые никогда не врут. Или почти никогда. - Ни одного? - ужаснулась Холли. - Ну хоть один... - Даже медведя у меня нет, - стоял я на своем. Тут она окончательно убедилась, что я говорю правду. Если взрослые на чем- то настаивают, значит, так оно и есть. - Ну... - Девочка задумалась, принимая очень важное решение, важнее даже, чем выбор жениха для взрослой девушки. Она немного поколебалась и решила: - Я буду с тобой дружить. - Отлично. - Я снова посмотрел на круглоглазика. - А у тебя есть друг? Он наблюдал за переговорами с несвойственным детям напряженным вниманием. А когда я повернулся к нему, только покрепче прижал медвежонка и отодвинулся. Мне захотелось притянуть его поближе, но вместо этого я лишь переменил позу. Все эти поклоны и сидение на корточках для разговора с метровым человечком плохо сказывались на моей спине. - Его зовут Алек, - сообщила Холли. - Какой Алек? - Я не знаю. Вперед вышел мальчик лет, наверное, двенадцати или тринадцати, а может, и старше - большинство этих детей были слишком маленькими для своего возраста. Его взгляд был несколько жестче. - Вы кто? - подозрительно спросил он. - Здешний босс? - Меня зовут Джим. - Это я знаю. Но кто вы? - Друг Холли. - Я попытался отвлечь его, протянув руку. Не помогло. - Угу. А что вы здесь делаете? Нам запретили разговаривать с незнакомыми. - Выходить из автобуса вам тоже запретили. Он проигнорировал и это. - Я хочу пить. - Как тебя зовут? - Зачем вам это нужно? Я пожал плечами и снова сменил позу, окончательно разогнувшись и опершись спиной на автобус, теплый и пыльный. Майка уж точно измазана. - Чтобы я знал, как к тебе обращаться. Я посмотрел на паренька сверху вниз. Рост давал мне больше чем просто психологическое преимущество, но я чувствовал, что сейчас неподходящий момент для игр типа: "Я больше тебя". Вместо этого я улыбнулся. - Ты ведь не хочешь, чтобы я звал тебя "Эй ты", не так ли? Он сморщил нос и отошел к остальным детям, окончательно потеряв ко мне интерес. - А ну-ка залезайте обратно в автобус, пока Олли не вернулся. - Он потянулся, чтобы схватить Алека, но тот увернулся. Мальчик снова попытался поймать его, и снова Алек отступил, на этот раз с заметным оттенком непокорства. Подросток опять шагнул к нему и занес кулак. Я выставил руку - запястье мальчишки ударилось о нее. Схватив его, я поднял его руку над головой, удерживая крепко и на такой высоте, чтобы ему было неудобно. Причем не только физически. - Кончай это дело, - сказал я тихо, но внушительно. - Здесь не будет никаких драк. - Кто это сказал? - Я. - Ну и что? - А вот что... - Ладно, я сыграю в эту игру, раз уж это необходимо. Я поднял его за шиворот. Материал рубашки был достаточно прочен, чтобы выдержать его вес; ступни мальчишки едва касались земли; оставалось только сделать Подножку. - Я так сказал - я больше тебя. - Осторожно - на этот раз очень осторожно - я выставил кулак перед его физиономией. - Намного больше. Значит, если начнется мордобой, сорву банк я. Он притушил свою воинственность - выхода не было, - но непокорство и недоверие оставил при себе. Тут я был бессилен. Закусив нижнюю губу, мальчишка смотрел мимо меня. Я выиграл. Отпустив его, я сунул руки в карманы и улыбнулся. Он ногой пнул меня в живот. Вполне заслуженно: не надо терять бдительность. Главная проблема в драке с ребенком заключается в том, чтобы не казаться со стороны зверем. Лучше всего вообще не драться. К счастью, эта мысль появилась уже после того, как я разделался с ним. Слегка, конечно. Сперва я хлопнул его по уху, а когда он поднял для зашиты руки, легонько ткнул в живот четырьмя пальцами. Он сложился пополам, и я шлепнул ладонью по его заднице. Потом, держа его на вытянутой руке - щенок по-прежнему норовил ударить меня, - шлепнул еще раз. А после этого крепко взял за горло, и он прекратил сопротивление, боясь задохнуться. Я пытался скрыть, что тоже запыхался. Он сражался, как маленький тигр. - Давай договоримся об одной вещи, - предложил я. - Никогда больше не пускай в ход кулаки, о'кей? Он сверкнул на меня глазами: - Алек - мой. - Как "твой"? Вы братья? - Не совсем. - Тогда что? - Просто... мы вместе. Всегда. - О! - Мне следовало бы сообразить. Ослабив хватку, я спросил: - Тебя можно отпустить? Мальчишка кивнул. - Хорошо. - Я освободил его. - Никто не собирается разлучать вас, не бойся. Но не смей его бить. - Он не любит разговоров. А если его маленько поколотить, то двигается шустрее. Неужели малыш страдает аутизмом? Что ж, вполне возможно. Но опять-таки, может, и нет. Может быть, он просто задержался в развитии, как многие из тех, кто попал под молот, висевший буквально над каждым. Иногда ненормальность - лишь здоровая реакция на аномальные обстоятельства, как сказал однажды Форман. - Ладно. - Я положил руку на плечо Алека. Кругло-глазик давно прислонился ко мне в поисках защиты, но я не замечал этого, пока не нащупал его рукой. - Ладно, у нас здесь можно молчать. - Я наклонился к малышу: - Если не хочешь говорить, то и не говори. О'кей? Он ничего не ответил, но смотрел на меня во все глаза. В это время к нам подлетела Бетти-Джон Тримейн - коллекция веснушек и копна красноватых волос; они словно не могли окончательно выбрать, какими им быть - желтыми или ярко-рыжими, - и потому остановились пока на ужасном бледно-розовом цвете, сиянием окружавшем ее лицо. Загар превратил ее в генератор веснушек; иногда ее называли Матерью Веснушек, правда за глаза. Когда-то Би-Джей была хорошенькой; впрочем, она и сейчас смотрелась недурно, если вам нравятся худенькие женщины. - О, привет, Джим, рада, что ты здесь. С детьми все в порядке? - Все отлично. Олли, шофер, нахмурился. - Эй вы, малышня, вам же было велено сидеть в автобусе. - Там слишком жарко, - вступился я. - Я разрешил им выйти. - Ну, если так... Би-Джей не обращала на шофера внимания. Она раскусила его, как и я. 'Аутизм - психическое заболевание, при котором больной замыкается в себе; первая стадия шизофрении. - Пойдемте, дети. Вас ждет холодный лимонад, сандвичи с колбасой, булочки и персиковое мороженое - и все это надо съесть. О, кому нужно в туалет? Потом мы переоденемся в чистую одежду - о Господи, вы только посмотрите, какие среди вас есть поросята. Ладно, мы все вместе сходим на ручей и отмоем там вашу грязь. Привет, как тебя зовут, малыш? А потом мы отведем вас в ваши комнаты отдохнуть и... Кто любит кино? Поднимите руки. Отлично, и кино мы тоже посмотрим. - Тут у меня две малявки, которые еще не умеют ходить. - Олли явно обозлился - на Би-Джей или, возможно, на меня. - Я понесу одного, а Джим... Джим, ты как? - О, конечно, - сказал я. - Не возражаю. Я уже кое с кем подружился. Одна из старших девочек - лет двенадцати или тринадцати, - такая же истощенная, как остальные, пропищала: - Своего я могу нести сама. Я ношу его уже целую неделю и могу потерпеть еще немного. Кажется, он чувствует себя не очень хорошо. Весь горячий и... - Ну-ка, дай мне посмотреть... Ты права, мы отнесем его в изолятор прямо сейчас. Как тебя зовут, милая? Сьюзен? Хорошо, ты можешь нести его, а я возьму леди в розовом. Уф, какая тяжелая! Ну, дети, видите вон то желтое здание? Туда мы и пойдем. Я шел сзади, прикрывая тылы и карауля отстающих и потенциальных беглецов, как вдруг почувствовал, что кто-то тянет меня за руку. Я посмотрел вниз и увидел круглоглазого Алека - он молча вложил свою ладошку в мою. - Хочешь идти со мной? Отлично, пошли вместе. Я ощутил нечто вроде гордости. Неужели мне все-таки можно довериться после всего, что я натворил? А может, он просто решил попробовать, нельзя ли приткнуться под крылышко человеку, который доказал свое право сильного? Все возможно. Холли взяла меня за другую руку, потому что теперь она стала моим другом, а мальчик постарше, Томми, осторожно пристроился рядом с Алеком. И неспроста - в этой игре у него были все козыри. Интересно, удастся ли мне переиграть мальчишку? - Откуда вы все, Томми? - Не знаю. Мы приехали из центра сбора в Сакраменто. Алек и я из Кламата, а Холли - из Оринды. - Я знаю Оринду, - сказал я. - Там когда-то был большой литейный цех по производству "Джелл-О". - Никогда не видела, - невыразительно сказала Холли. Для нее моя шутка была тяжеловатой. Томми добавил: - А откуда другие, я не знаю. - Это не важно. Теперь вы в Семье. - Семье? А что это? - Это - Семья. Такое имя носит это место. - Смешное имя. - Это сказала Холли. - Тогда Холли - тоже смешное имя. Она надула губы. - А вот и несмешное. - Хорошо, тогда и Семья - несмешное. - Я думала, что семья - это папа, и мама, и все их дети. - Правильно. Только здесь у нас много мам, и пап, и детей. А все они вместе - одна большая Семья. Так мы это называем. Она смерила меня удивленно-недоверчивым взглядом: - Ты - папа? - Нет. - Тогда кто? - Я - это я. Просто помогаю здесь. - Чем помогаешь? 1 "Д ж е л л-О" - торговая марка популярного в Америке кондитерского желе. - О, я должен шлепать по попке всех плохих детей и целовать всех хороших. - О! - Холли подалась в сторону, выпустив мою руку, но спустя минуту снова ухватилась за нее. Она явно решила, что я все-таки не опасен. - По-моему, это правильно, - сказала она. - Я могу даже помочь тебе и рассказать про всех плохих детей. - Думаю, что я и сам разберусь. - Но я все равно помогу, ладно? - Ладно. Мы вместе со всеми вошли в столовую. Би-Джей принялась рассаживать детей за длинными столами, подкда-дывая малышам диванные подушки и на ходу отдавая распоряжения Папе Котелку, поварам и помощникам. При этом она ни на секунду не выпускала из виду ни одного из семнадцати детей. - Позовите сюда поскорее доктора и сестру Айви тоже; некоторые дети больны, но я хочу сначала покормить их. Папа, расставь суповые чашки. И еще мы обещали им сандвичи с лимонадом - нет, лимонад только после супа. У нас осталось персиковое мороженое? Отлично, но вечером придется обойтись без него. Дети важнее. Ну, что у тебя? Нет, уколы не будут делать - только тем, кому это необходимо. Доктор Берди1 - да, это ее настоящее имя - очень хороший врач. Она не любит делать уколы. Джим, помоги мне, пожалуйста. Сядь на тот конец и поухаживай за своей троицей. - Алек, Холли и Том - могу я называть тебя Томом? - мы сядем вон там. Я посадил Алека на стул. Слишком низко. Быстро оглядевшись, я схватил подушку и подсунул под него. Малыш по-прежнему держался обеими руками за своего медведя. - Послушай, - сказал я серьезно. - Тебе будет трудно есть, если ты не положишь мишку. Никто его не тронет. 'Берди (англ. ВшИе) - птичка. Что-то подсказывало мне, что не нужно забирать у него медведя. Он должен положить его сам. Я не мог коснуться игрушки без его разрешения. Обладание ею что-то означало. Я пошел к плите, взял поднос и поставил на него суп, печенье, хлеб, масло, немного сельдерея и моркови - и что там еще покажется привлекательным для голодных неумытых детей? Сандвичи? Без сомнения. И яблоки тоже. Я вернулся к столу и принялся расставлять тарелки. Холли уже не сомневалась, что мне можно доверять. Она сразу начала есть. Томми сначала глянул на меня, понюхал свой суп и только потом принялся за еду - не спеша и даже соблюдая правила приличия. Алек просто во все глаза смотрел на тарелку. Я оглянулся. Остальные дети набрасывались на еду, как только получали ее от Папы Котелка, его помощников, Би-Джей и всех остальных, кто оказался под рукой. Казалось, что над каждым ребенком кто-нибудь склонился, но это всего лишь обман зрения - мы были просто не в состоянии выделить так много взрослых. На мою долю, например, приходилось сразу трое малышей. Я вздохнул. Потом повернулся к Алеку: - Надо положить мишку. Он отрицательно мотнул головой. Я оценил ситуацию. Он мне доверяет, хотя и не до конца. Однако новая обстановка смущает его и пугает. Я погладил Алека по голове. Волосы, несмотря на грязь, были пушистые и мягкие. Гладя малыша по голове, испытываешь какое-то щемящее чувство. И дело тут не только в ребячьем доверии, а в непосредственном ощущении детских волос - ощущении, которое, как я думаю, восходит к нашим животным корням и инстинктам. У меня возникла идея - из моего собственного детского опыта. Я наклонился и нежно поцеловал его в лоб, а потом поцеловал медведя. От удивления его глаза распахнулись до предела. Я сделал вид, что ничего не замечаю, пододвинул тарелку и, зачерпнув суп, поднес ложку к его рту. Он скосил глаза на суп. Потом на меня. Потом на медведя. Старенького бесформенного медведя. А потом повторил все снова. - Ладно, если ты не хочешь есть, давай посмотрим, не захочет ли мишка. - Я предложил суп медведю. - М-м-м, видишь, ему нравится. Ну как, вкусно? Что тебе, Миша? Добавки? Хорошо, только подожди минутку, может быть, Алек тоже съест немножко. Придется вам есть по очереди. - Я зачерпнул суп и протянул ложку Алеку. - Сейчас твоя очередь. Рот Алека раскрылся раньше, чем он успел подумать. Я быстро влил туда суп. - Вот и хорошо. Его глаза расширились от неожиданности. Суп оказался вкусным. Я скормил ему вторую ложку, третью, прежде чем малыш понял, что он сделал. Он было надулся, но на него смотрела четвертая ложка - с мясом. Алек немного подумал, потом осторожно поцеловал своего медведя и протянул его мне. - Подержи, ладно? Я протянул руку, но в последний момент остановился. - Ты уверен? Уверен, что ему будет хорошо? Он закусил губу. Может быть, не следовало спрашивать? - Он очень напуган, - объяснил Алек. - Возьми его и скажи ему, что он хороший медведь. - Ладно. Я осторожно посадил мишку себе на колено. У него сохранились только торс и одна лапа. Голова отсутствовала. Но и этого было достаточно, чтобы любить. Сколько надо потерять, прежде чем утратишь душу? Наверное, больше, чем голову и три лапы. Алек забрал у меня ложку, решив поесть самостоятельно. Он приблизил ложку к лицу и, наклонившись, ухватил зубами фрикадельку, а потом торопливо влил в рот горячий овощной отвар и оглянулся, словно боялся, что кто-нибудь отнимет у него еду. Он постоянно посматривал на меня и на медведя. В основном на медведя. Я устроил некое шоу, поглаживая мишку и кормя его печеньем через дырку в шее - это было наиболее подходящее отверстие. Алек управлялся со следующей фрикаделькой, когда вспомнил, что сейчас очередь медведя, но мишка уже был сыт печеньем, в буквальном смысле по горло, так что Алеку пришлось доедать суп самому. - Ну как, вкусно? - спросил я. Алек был занят едой, а у медведя печенье торчало из шеи, и я удовлетворился таким "ответом". На середине нашего стола кто-то разлил молоко и заплакал. - О-о-ох, у нас происшествие! - Вездесущая Би-Джей уже подбегала с полотенцем. Прямо за ее спиной маячил Папа Поттс с новым стаканом молока. - Все хорошо, милая, не плачь. Там, откуда мы берем молоко, его еще много. Джим! - Она посмотрела на меня. - Нужна швабра. Я привстал, но вдруг меня остановил пристальный взгляд Алека. - Э... я не могу. - Что? Я поднял мишку. - Я сторожу медведя. Она озадаченно посмотрела на меня, готовая вот-вот взорваться, но, увидев глаза Алека, сдержалась: - О, конечно. Я начинал понимать Би-Джей. Дети - самое важное. Что бы там ни было, дети прежде всего. Мы не знали, что им пришлось пережить, да и времени не хватало копаться в каждой судьбе. Надо было кормить их, купать, играть с ними, присматривать за ними, лечить их раны - физические и душевные - и делать все остальное, в чем они нуждались немедленно. Этим детям прежде всего была Необходима только одна вещь: уверенность в безопасноети. Каждое их желание должно было удовлетворяться сейчас, а не через неделю и даже не через час. Они не знали слова "потом". Не важно, что пришлось пережить каждому из них, но они боялись, что то еще продолжалось, что эта... эта иллюзия, которую мы называем Семьей, - только временная и нереальная Страна Оз и вскоре их всех отошлют обратно в пыльный, ураганный Канзас, к голодной беспросветной действительности. Они жадно хватали все, что мы могли им дать, ибо были чертовски напуганы, что это долго не продлится и им снова придется голодать дни напролет, или их могут побить, или у них не будет угла, где можно поспать в тепле или просто спрятаться. Но больше всего они боялись, что никто никогда не обнимет их и не скажет, что они хорошие и что все образуется, - даже если они знали, что все это не так. Ребятишки были умными - все дети умные. Они знают, когда дела плохи, но все равно им нужен родитель, который сказал бы, что все хорошо, - потому что само присутствие родителей исправляет любую беду; рядом должен находиться кто-то сильный, на кого можно положиться. В чем они нуждались больше всего, так это в человеке, который позаботится о них, возьмет на себя ответственность, пусть даже ненадолго. Ответственность за себя старит ребенка раньше времени, заставляет забыть, что такое смех и веселье. И если для его счастья надо сидеть и держать рассыпающегося на части медведя, в то время как на пол пролилось молоко по три двадцать за галлон, то надо сидеть и нянчить медведя. Молоко можно вытереть в любой момент. Алеку нужно, чтобы я держал его медведя. Это и означало "сейчас". И речь шла не о медведе, а об Алеке. Каким это обозначают словом? Проекция личности? Пусть даже и так. Учебник учебником, а здесь живой человек. Алек не мог позволить себе выказать свою слабость. Ни в коем случае. Поэтому в объятии сильных рук нуждался медведь. Поэтому я сидел и прижимал игрушку; к себе. Холли и Томми были заняты сандвичами. Алеку никак не удавалось справиться со своим, но тем не менее он отказался от помощи Холли. Я взял у малыша развалившийся сандвич - он соглашался только на мою помощь - и, сложив половинки, плотно сжал их обеими руками. Сандвич с тунцом и салатом был очень неудобный, но вкусный. Я облизал пальцы. Лишь недавно тунец вернулся из разряда деликатесов в разряд обычных продуктов. Я пропустил этот момент. Инфляция имела не только дурную сторону. Алек смотрел на меня: "От тебя ожидают, что ты его только поправишь, но не съешь". Сложив сандвич заново, на сей раз я исподтишка вытер руки о шорты. Заскочу на кухню и покормлю моего собственного медведя попозже. Би-Джей тихонько считала. - Семнадцать, - бормотала она как бы про себя. - Трех - в изолятор, четырнадцать - спать... Черт возьми. Ладно, Бетти-Джон, давай посчитаем, что тебе надо сделать до восьми. Купание - прямо сейчас. Пусть побултыхаются в ручье, а мы подпустим туда мыла. Понадобятся трусы, сандалии, рубашки, шорты и, конечно, бинты... Вдруг закричала какая-то маленькая девочка. Она вскочила на стул и рукой показывала на дверь. - О, это всего лишь старая Лентяйка, - улыбнулась Бетти-Джон. - Она не кусается. Лентяйка была чесоточной, костлявой - все ребра налицо - старой желтой собакой с языком, свисавшим почти до земли. Казалось, она была собрана из случайных фрагментов разных собак: дурацкая ухмылка, узловатые суставы, вывернутые наружу лапы, большие коричневые глаза, бегающие туда-сюда в ожидании подачки или хотя бы дружеской ласки, и заплетающаяся Неуклюжая походка, глядя на которую оставалось только Удивляться, как она не наступает на собственные уши. Голова ее ныряла и моталась, словно держалась на одной нитке. Доктор Франкенштейн, должно быть, начинал свои эксперименты на четвероногих тварях. Маленькая девочка уже билась чуть ли не в истерике, большинство других детей тоже встревожились, по-видимому думая: "Правильно ли она делает? Не завизжать ли и нам тоже?" Лентяйка вывалила язык, повращала глазами и вразвалку затрусила по комнате. Девочка завизжала. Би-Джей схватила ее на руки. - Лентяйка хорошая. Это просто собака. - Собака! - крикнула девочка. - Собака! Ага, все верно: ребенок не видит в собаке дружественное существо. Собаки - большие, злобные, они могут укусить тебя и утащить твою еду. Готов спорить: я знаю, что пришлось пережить этой девочке. - Она не обидит тебя. - Я ее прогоню, Би-Джей. - Это была Маленькая Айви. - Нет! Лентяйка тоже член Семьи. Здесь мы все друзья. Мы с Пэтти поедим в задней комнате, а Лентяйка познакомится с новыми друзьями. - Не переставая говорить, она двинулась с места. - Пошли, Пэтти. - Нет! Я не хочу уходить. - Тогда мы останемся здесь. - Нет! - Ну, чего же ты тогда хочешь? - Пусть она уходит! - Гм. - Бетти-Джон была непреклонна. - Нет, милая. Лентяйка - член нашей Семьи. Она не обидит тебя - так же как не обижу я, или старый уродина Джим, или кто-нибудь еще. У нас нельзя выгонять кого-нибудь. Мы этого никогда не сделаем - точно так же, как никогда не прогоним тебя. Девочка как-то странно посмотрела на нее. - Ты хочешь доесть свой завтрак? - Бетти-Джон оставалась непреклонной. Девочка кивнула. - Здесь? - Угу. - Если я пообещаю, что Лентяйка тебя не тронет, ты будешь сидеть спокойно? - Ла... дно... Лентяйка кружила по комнате, обнюхивала и облизывала осторожно протянутые руки, благодарно принимая ласку. По пути она инспектировала пол, слизывая случайные крошки. Правило под номером К-9: все, что упало, по закону принадлежит мне. Она даже ухитрялась жевать с закрытым ртом; для собаки у нее были исключительные манеры. Она даже подошла и познакомилась с мишкой. Алек напрягся и, когда собака облизывала его медведя - на самом деле из-за крошечного кусочка тунца, прилипшего к нему, - смотрел на нее с подозрением. - Он укусит? - Для Алека любая собака была "он", а любая кошка наверняка "она". - Нет, - сказал я, - она только пробует его на вкус. Мне кажется, она любит медведей. - А сейчас он его не укусит? - Нет. Эта собака не кусается. Он... она только облизывает. Вот так. - Я нагнулся и лизнул его в щеку. - М-м-м, вкусно. Суп. Алек хихикнул и утерся ладошкой. Холли удивленно встрепенулась. - Эй, он смеется! Я повернулся к ней: - Что же здесь удивительного? - Он и говорил мало. И никогда не смеялся. - Даже когда его щекотали? - серьезно поинтересовался я. Она запрокинула голову и недоверчиво уставилась на меня. - Ты что, можешь нас пощекотать? - Могу. - Но ведь щекотаться нельзя. - Кто это сказал? - Э... Я. - Что ж, давай проверим... Оказалось, что Холли боится щекотки. И Алек тоже. И даже Томми, слегка. Кроме того, они могли даже п смеяться при этом, правда немножко. Мишка и тот чу- точку повеселел, по крайней мере, для существа без голо-вы он выглядел намного лучше. Странный больной (он пришел из Сиракуз) Неравномерно сох и опухал, как флюс. Так усох его конец, Что исчез он наконец, Зато мошонка раздулась размером с арбуз. 31 ТОРГ Еще никто никогда не умирал дурной смертью. Просто их рабочий день заканчивался, не так ли? Соломон Краткий Следующий этап - торг - казалось, никогда не закончится. Но торговался не я, а все остальные. Я решил, что не буду в этом участвовать. Я был слишком горд. Все это напоминало сцены из фильмов, где убийца собирается застрелить кого- нибудь, а жертва умоляет о пощаде, но потом все равно получает пулю. Все, чего ей удается добиться, - это потерять достоинство. А я этого не хотел. Я твердо решил, что не буду ни умолять, ни просить, ни пытаться договориться. Хотя не исключено, что именно это и было целью процесса: я достигну такого состояния, когда стремление выжить станет настолько неважным, что я перестану думать о нем. Что ж, если так, то я - на правильном пути. Но умолять я не собирался. Только не после того, через что я уже прошел. Прошу прощения. Только не я. Вместо этого я сидел и слушал. Остальные курсанты торговались. Довод первый: человеческая жизнь будет израсходована зря. Реакция Формана: - Согласен. Да, человек попусту лишится жизни, с этим я не спорю. Но именно это и подразумевал данный процесс с самого начала. - Каждая человеческая жизнь бесценна. - Разве? До эпидемий на планете жило десять с половиной миллиардов людей. По самым оптимистичным оценкам, осталось три, и спад продолжается. Но даже если на Земле всего три миллиарда людей, не имеет значения, будет их на одного больше или на одного меньше. Все мы рано или поздно умрем. Какая разница, когда это произойдет - сегодня или на следующей неделе? И так далее. Довод второй: это жестокая и неестественая смерть. Ответ Формана: - Неестественная? Статистика говорит об обратном. Смерть от огнестрельного оружия, к несчастью, очень естественна. Жестокая? Сомневаюсь. Она моментальна. И безболезненна. Я могу допустить, что разбрызгать мозги Джима по стенке неопрятно, но жестоко и необычно? Нет. Довод третий: для успешной тренировки в этом нет Необходимости. Форман: - Вы - дипломированный специалист по модулирующей тренировке? - Нет. - А я - да. Копия моего диплома - на экране. Я буду решать, что необходимо для успеха тренировки. У вас здесь нет права голоса. Довод четвертый: разве нет другого способа достичь того же результата? - Нет. Довод пятый: чего вы от нас добиваетесь, что нам нужно сказать или сделать, чтобы предотвратить насилие? - Ничего. Я абсолютно ничего не добиваюсь. Вам не надо ничего делать. Ничего особенного не должно слу-читься. Но, может быть, вам будет интересно узнать истинный смысл вашей просьбы? Совершенно очевидно, что вам кажется, будто наше общение имеет целью выну-дить кого-то сделать что-то. Если вы действительно так думаете, тогда все неиз бежно сводится к тривиальной угрозе: вот, мол, у меня пистолет, и я выстрелю, если кто-то чего-то не сделает! Вы думаете, что это сейчас и происходит? Ошибаетесь, Меня не интересует, что сделает или скажет Маккартн или кто-то еще. Процесс будет продолжаться, пока Мак-карти не умрет, независимо от этого. Однако обратите внимание: все вы настолько увязли в состоянии, которой называется "торговлей", что будете говорить все, что угодно, и делать все, что угодно, только бы добиться своего. Жить - правильно. А умирать - неправильно. Вы настолько крепко держитесь за эту парадигму, что вынуждены торговаться, уговаривать, просить, льстить, умолять, вымогать, требовать, протестовать - вы пойдете на все, чего от вас потребуют, только бы остаться в живых. - При последних словах Форман повернулся ко мне. - Совершенно очевидно, что Маккарти выбрал тактику стоического молчания. Так называемое пассивно-агрессивное поведение. Это тоже одна из форм торговли, ибо он думает, что таким поведением можно заста-вить меня сделать то, что будет больше соответствовать его стремлению выжить. - Какое-то время Форман внимательно смотрел на меня, потом объявил на весь зал: - Но я так не думаю. Его тон рассмешил всех, даже меня. Однако торг продолжался. Довод шестой: не будет ли Маккарти более полезен живой, чем мертвый? - Речь идет не о ценности Маккарти, а о его смерти. Довод седьмой: ладно, если вы настроены убить Маккарти, то почему до сих пор тяняте? - Потому что мы еще не прошли через все этапы. Всего их пять: отрицание, злость, торговля, депрессия и смирение. Они проявляются не всегда так явно и отчетливо, как здесь, и не всегда в таком порядке. Бывает, что они сильно перекрывают друг друга. Иногда вы какое-то время мечетесь туда-сюда между двумя состояниями. А иногда проскакиваете через одно из них так быстро, что даже не замечаете его. Но здесь, где процессом управляют, вы последовательно испытаете все пять состояний. Тише, тише, не надо сердиться... Довод восьмой: это несправедливо. - Вот как? Что вы имели в виду? Довод девятый: какой смысл убивать только Маккарти? Кто участвует в процессе? Один Маккарти или все остальные тоже? Если все, как вы говорите, то не угрожаете ли вы всем нам? Довод вызвал в зале некоторую панику. - Забудьте эту идею! - выкрикнул кто-то. Другие восприняли ситуацию еще серьезнее: они боялись, что Форман расширит круг мишеней. Форман подождал, пока все успокоятся, и лишь потом ответил: - Процесс касается всех нас. Каждый в этом зале за-нят "Процессом выживания". Вы занимаетесь этим. Я занимаюсь этим. Куратор курса делает то же самое. И Маккарти. А что касается вопроса, сколько человек должно или не должно умереть сегодня, то для данного упражнения вполне достаточно одного Маккарти. Расширять круг нет нужды. Каждый умирает в одиночку - такова горькая правда. Я заметил кое-какие изменения: в Формане, в его манере говорить, да и в аудитории, в том, как теперь реагировал каждый на его слова. Мы все чрезвычайно посерьезнели. Не слышалось больше шуток, метких замечаний, забавных отклонений от темы. Теперь мы говорили о смерти всерьез. Она реально присутствовала в зале. Процесс будет продолжаться, пока я не умру. В этот момент встал рыжий парнишка лет восем-надцати. Форман посмотрел на него: - Да, Пейрент! - Я хочу занять место Маккарти. - В самом деле? - Да. - Зачем? Чего вы надеетесь добиться? - Маккарти не хочет умирать, а мне все равно. Все, ради чего я жил, уничтожено. - Нежелание Маккарти умирать - только предположение, правда справедливое. Однако его мнение ничего не значит. У него нет права голоса. Равно как и у вас. Вы умрете, когда придет ваша очередь. Сядьте. Но Пейрент не сел. - Вы же сами говорили, что не важно, кто именно находится в центре процесса. Я настаиваю, чтобы вы заменили его мной. Я хочу умереть. А Маккарти не хочет. Так, по крайней мере, справедливее, разве нет? - Справедливость здесь ни при чем. Чего вы добиваетесь? - Я хочу только одного. Вы согласились с тем, что это несправедливо, что жизнь бесценна, что каждый человек неповторим. Значит, каждый обязан сделать все возможное, чтобы процесс стал хоть чуточку справедливее. Кое на что мы все-таки можем повлиять. Кое-что все же зависит от нас. Форман задумчиво кивнул. Было заметно, что слова Пейрента что-то в нем задели. Он согласился: - Частично да. Вы начинаете понимать. Но, во-первых, я никогда не соглашался, что это несправедливо. Смерть весьма справедлива. Она забирает всех. Молодых. Старых. Богатых. Бедных. Разве это не справедливость? А что касается бесценности жизни, то на этой планете жизни в изобилии. Сама природа транжирит ее. Жизнь настолько обильна, что имеет возможность пожирать самое себя. Все живое питается исключительно за счет чьей-то смерти, потому смерть так же обильна, как и жизнь. Миф об уникальности и бесценности чьей-то жизни - не более чем непонимание природы вещей. Уникальность каждой жизни - это всего-навсего проявление того, что природе необходимо поддерживать максимальное разнообразие; сам же факт уникальности не дает никаких особых благ и привилегий. Любая жизнь вынуждена состязаться с одной и той же враждебной Вселенной. Тот, кто выигрывает это состязание, одновременно выигрывает право передать свои гены дальше. Таково вкратце положение дел, не вдаваясь в детали. Игры, в которые жизнь играет сама с собой, чтобы гарантировать тому или иному набору генов возможность репродуцирования, - тема другого семинара. Но если посмотреть с социобиологической точки зрения, даже то, чем мы занимаемся сейчас, - не более чем эволюция в действии. Мы просто снимем с общего генома груз генов, которым не повезло. По его тону было ясно, что он не шутил. Пейрент все еще стоял. - "Со смертью каждого человека умирает что-то во мне", - процитировал он. - А, Джон Донн1. "Поэтому не спрашивай, по ком звонит колокол, он звонит и по тебе". Ну и что? - спросил Форман. 'Донн Джон (1572-1631) - английский поэт и проповедник, родоначальник "метафизической" поэзии.