етственности человеческих существ друг перед другом и о том, каково находиться в ловушке своего тела. Мы говорили о том, о чем действительно хотели говорить. И я знаю, что сейчас это звучит глупо и слезливо - но под всем этим мы начали обнаруживать, как заботимся и даже любим друг друга. Не так, как большинство людей понимают любовь, но тем не менее любим. Салли-Джо вела курс сексуальной коррекции. Она велела студентам достигнуть эрекции. "Корешок мне суньте в рот, Двиньте к югу и наоборот - Чувству пространства посвящается лекция". Занятия, что вела она в этой школе, Были чуть более чем недозволенные: "Влейте мне с исподу Ложку клеверного меду И булки мои месите, я не чувствую боли. Потом получше завернитесь в одеяло. Я сяду сверху, и чтоб у вас стояло. Я на вас надену ради смеха Украшенье с перьями и мехом И стану задом ерзать как попало. Теперь, когда пальцы у вас липкие, Завяжите меня в узелки гибкие, Ну-ка, жару поддайте, За титьки меня пощипайте, А сейчас мы с вами прилипнем. Забудьте о кнуте и наморднике, Закажите себе, греховники, Чистого вазелина, И батут из резины, И другую сбрую у шорника. А теперь, когда пружины скрипят И начинаю я потихоньку стонать, Слезьте с моего брюха И вложите мне в ухо, Я послушаю, что он хочет сказать". "Я не знаю, сколько это может стоить, - Сказал студент, себя не в силах успокоить. За какие такие провинности Я лишился невинности? Хотя, честно сказать, того это стоит.'" 65 ГРЯЗНЫЕ ЛИМЕРИКИ Не удивительно ли, как много могут получить два человека, просто сияв свою одежду? Соломон Краткий Разумеется, мы закончили вечер в постели. Она распустила свои темно-рыжие волосы, и они водопадом заструились по ее плечам. Она сняла блузку и бюстгальтер, и я увидел, какая жемчужно-гладкая у нее кожа. Ее груди были розовые и твердые. Она сняла трусики, и я начал давиться от смеха: попку покрывали веснушки. У нее были самые ДЛИННЫЕ ноги. Я не возражал бы провести между ними остаток жизни. Она пустила меня в постель и в свое тело. Я вообще перестал думать и отдался течению. Я растворился в веснушчатом розовом лице, в нежных красных поцелуях. Лиз была алым океаном, штормовым, волнистым. Меня поднимало на гребень и опускало вниз. Я чувствовал себя как человек, застигнутый ураганом. Мое сердце билось как сумасшедшее. Я мог умереть прямо сейчас. но это ничего не значило. Приподнявшись, я согнул ее колени, прижал их к ее груди и продвинулся еще глубже. Она обвила меня ногами и начала задыхаться, смеяться и плакать. Когда она кончила, по ее телу пробежала легкая дрожь наслаждения, а потом она сжала меня еще сильнее, обняла еще крепче, и держала, и держала. Я чувствовал, как она содрогается и трепещет подо мной, вокруг меня, и я взорвался в нее. А потом мы обрушились друг на друга и перекатились на бок. Я по-прежнему оставался в ней. Я разрешил себе заглянуть в ее глаза. Они сияли. - Привет, - сказала она. - Привет, - ответил я. Мы лежали и глубоко дышали. - Теперь я знаю, - засмеялся я. - Что знаешь? - Каково это - поиметь полковника. Раньше мне всегда приходилось пускаться в обход. Она расхохоталась. - Поверь мне, поиметь капитана гораздо забавнее. - В самом деле? - Будь уверен. Сам увидишь, когда станешь полковником, - М-м, я люблю, когда ты говоришь гадости. - Я сменил позу, она улыбнулась. - Теперь скажи: "Генерал". - Бригадный, - прошептала она. - О, я не могу. Она усмехнулась. - Хочешь знать одну вещь? - Какую? - Я искал тебя. - Я тебя тоже. - Ты хочешь сказать, что я был не просто пристанищем на одну ночь? - Нет, был, но кто сказал, что пристанища на одну ночь не могут быть приятными и нежными? И не обязательно влюбляться, - Беда в том. что я-то как раз влюбился. - М-м. - Она помолчала. - Вот уж не думала, что ты вернешься с задания. - Никто не думал. - Я повернулся, чтобы можно было смотреть ей прямо в лицо. - Знаешь, я часто представлял себе, как это выглядит - заниматься с тобой любовью. - Правда? - Ее голос смягчился. - Ну и что ты представлял? - М-м... - Я старался вспомнить, но не смог и снова засмеялся. - Что? - Я забыл. - Нет, не забыл. Просто не хочешь говорить. - Честно, забыл. - Капитан, я могу вам приказать. - Полковник, все, что я могу рассказать, обернется для меня большими неприятностями. - Тогда я приказываю рассказать. - Нет, сэр! Она перекатила меня на спину и оказалась сверху. Она была удивительно сильной. - В чем это ты не хочешь признаваться? Говори! - Увидев выражение, мелькнувшее на моем лице, она набросилась на меня. - Вот оно! Говори. - Я люблю тебя. Она моргнула. - Что ты сказал? - Я люблю тебя. Видишь, я же говорил, что мне это принесет одни неприятности. Она шмыгнула носом, сдерживая слезы. - Нет... просто... ты застиг меня врасплох. - Она снова шмыгнула. - В армии неодобрительно смотрят на капитанов, которые влюбляются в своих полковников. И между прочим, на тех, что спят с ними, тоже. Я догадываюсь почему. - Она улыбнулась сквозь слезы. - Наверное, вид плачущего начальника подрывает боевой дух. Я притянул ее к себе и поцеловал. Ей стало хорошо, и мне тоже. Отстранившись, я посмотрел ей в лицо и сказал: - Понимаешь, это правда. Я действительно люблю тебя. И ты приказала мне сказать об этом. - Знаю. Мне надо винить себя. - За что? Она мотнула головой, и ее рыжие волосы накрыли нас обоих. - Не обращай внимания. - Нет, продолжай... Она снова мотнула головой. - На этот раз я приказываю. Она посмотрела на меня с ехидным самодовольством. - Ты не можешь мне приказывать. Я выше по чину. - Ты не хочешь снять свой чин в постели? - Зачем? - Ну, для одной вещи... - Теперь я смотрел на нее сверху вниз. - Ты сняла мундир. Откуда я знаю, что ты полковник? - Я трахаюсь, как полковник, - чопорно заявила она. - Для меня это пустой звук. Я никогда не трахался с другими полковниками. - Ты хочешь, чтобы я подождала, пока ты это сделаешь? - Нет, я хочу, чтобы ты ответила на вопрос. - Какой вопрос? - Которого ты пытаешься избежать. Чего ты не хочешь говорить? Я признался, теперь твоя очередь. Она увидела, что я не шучу, и ее глаза стали печальными. - Я тоже люблю тебя. - Правда? - Угу. У меня от изумления открылся рот. Она взяла меня за подбородок и закрыла его. - Правда, - прошептала она. - Я... я... - Теперь наступил мой черед волноваться. Рот снова открылся, и оттуда выскочило: - Почему?.. - Убей меня, но если бы мне требовался любовник, то, вероятно, хуже тебя не найти. - Спасибо. - Нет, слушай. - Она прижала палец к моим губам. - Джим, ты один из самых сердечных, самых искренних и самых преданных мужчин, которых мне доводилось встречать... - Но? - Никаких "но". Именно твоя искренность и преданность постоянно доставляют тебе столько несчастий. И я знаю, что хлебну с тобой горя. - Я не просил тебя влюбляться. - Ну и что? Я тоже не просила тебя влюбляться, однако ты влюбился. - Ее голос был печальным. - Вот к чему мы пришли. - Ладно, не расстраивайся ты так. Я слышал, что, когда два человека влюбляются друг в друга, получается очень радостная штука. - О да. Я просто забыла. - Она улыбнулась. - Хочешь, еще потрахаемся? Я не мог удержаться от смеха, - Я люблю тебя и соглашусь со всем, что придет тебе в голову. - Неужели? Могу я дать волю рукам? Она дала им волю. - Да? Я опустил глаза. - Я обдумываю ответ. Она проследила за моим взглядом. - Мне нравится твой ответ. - М-м, нравится? - Я склоняюсь к этому. - Ну, тогда я склонен поторопить события... Телефон прервал наш смех. Мы дружно выругались: - Дерьмо! - Подожди минуту, - сказала Лиз. - Попробую дотянуться до него... - Я буду двигаться с тобой. - Не думаю, что у нас получится. - Получится. Двигай свою... - О черт. Ладно, мы пытались... - Она откатилась от меня и схватила с ночного столика телефон. - Тирелли слушает. Ее лицо затуманилось. - Повторите... Зачем? - спросила она с досадой. - Ладно, я буду здесь. Да, возможно, всю ночь. Спасибо. - Она выключила телефон. - Кто это был? - Диспетчерская. - Она не прижалась ко мне снова. Я убрал руку с ее плеча. Она вдруг стала маленькой и грустной. Вздохнув, она сказала: - Они разозлились. Я отключила свой бипер, а меня искали. - Она легла лицом ко мне, но ее глаза были где-то далеко. Она потерла нос. - Они приказали, чтобы я оставалась здесь, но не объяснили зачем. Я ничего не ответил, просто ждал. Здесь было что-то еще. Она похлопала меня по спине. - Думаю, я могу. Давай? - Ее голос помягчел. - Мне кажется, мы можем что- нибудь придумать, правда? - Как насчет того, чтобы я просто обнял тебя? - Хорошо бы. Мы замолчали. Все остальное было не важно. Это могло и подождать. У нее была гладчайшая кожа. Прикасаться к ней - наслаждение. Я почувствовал себя юношей по имени О'Квинн, которого очень тревожило, есть ли отверстие в коже... Спустя некоторое время я снова рассмеялся. Лиз приподнялась на локте, другой рукой убирая волосы с лица. - Что? - Лимерики. - Лимерики? - Ага, лимерики. Она недоуменно моргнула. - Мне говорили, Джим, что ты ненормальный, но... - Все правильно. Я ненормальный. Полностью затра-ханный. Я слышу голоса и галлюцинирую с тех пор, как три года назад на меня упал червь. - Но тогда все сошли с ума. Это нормально, а потому не может служить оправданием. Почему лимерики? - Сам не знаю. Я просто думаю лимериками. Она схватила мою руку и заломила назад пальцы. - Почему сейчас? - Ой! Хорошо, хорошо. Я вспомнил тот, что сочинил о тебе. - Ты сочинил обо мне лимерик? Я пожал плечами, испытывая нечто вроде смущения. - Да. - До сих пор еще никто не посвящал мне стихи. - Лиз нагнулась и поцеловала меня. - Мне кажется, что сначала ты должна послушать, а уж потом благодарить. - Здравая мысль... - Ее глаза затуманились. Она подозрительно нахмурилась. - Что ж, давай послушаем твой лимерик. - Ладно, только потом не говори, что я тебя не предупреждал. Она снова заломила мне пальцы. Я зачастил: Сумасшедшая летчица по имени Лиззи, Постоянный объект сексуальных коллизий, Могла сделать "петлю" и "бочку", Тебя вытряхнуть из твоей оболочки. Ее она оставляла висеть на карнизе. - Почему на карнизе? - удивилась Лиз. - Я не объясняю - просто сочиняю. Она хмыкнула. - Почитай еще. - Ладно. Я прочитал о Чаке, который утку любил - такой был чудак, жареную и отварную, а больше всего заливную - и слезть с нее не мог никак. Лиз посмотрела на меня пустым взглядом. - Я не поняла. - Ну, слезть с утки. Понимаешь, как в той шутке: "Ты можешь отпустить медведя?" - Ну? - "Могу. Только он меня не отпускает". - О. Это мило. - Мило? - Я вздохнул. - Хорошо. Тогда попробуем другое: "А без утки кончал он в кулак". Она изобразила ужас. - "И однажды собрал он аншлаг". - М-м. - Она помахала рукой, показывая сомнительность последнего варианта. - Ладно, еще одна попытка: "Приправлял ее гарниром, еще теплым - из сортира, а майонез он делал..." В этот момент снова запикал телефон. Лицо Лиз застыло. Она потянулась и с испугом взяла аппарат. - Тирелли. Несколько секунд она внимательно слушала, потом лицо ее посерело. - Она сделала это? Когда? - Лиз быстро села и включила свет, Я вопросительно посмотрел на нее. Она сделала знак, чтобы я молчал, и продолжала напряженно слушать. Лицо ее все мрачнело. - Прямо сейчас? Неужели нельзя было предупредить заранее? О, даже так? У меня есть время принять душ? Я не стал ждать. Скатился с кровати, прошлепал в ванную и встал под горячий, как кипяток, душ. Когда я вошел обратно в комнату, она говорила по телефону: - Он уже выехал? Хорошо, я встречу его внизу. Лиз положила трубку. - Кого встретишь? - Моего шофера. Собери мою одежду... - Она уже шла в ванную. - Новую форму? - Нет, комбинезон. У меня ночью вылет. - Что происходит? - Я последовал за ней, надел на руку варежку и стад тереть ей спину - и ниже. - Перестань, я спешу. - Спешишь - куда? - Я не могу сказать. - Она потянулась. - Увидишь по телевизору. - Увижу - что? - Десять минут назад указом президента столица официально перенесена на Гавайи. - И ты везешь туда президента? - О нет, у нее свой пилот, и они уже десять минут как в воздухе. Мне не сообщали приказ, пока корабль номер один Военно-воздушных сил не поднялся в воздух. - Лиз уже вышла из ванной и вытиралась полотенцем. - Сюда едет мой шофер. Вертушка заправлена и ждет. - Кого ты повезешь? Она не ответила. Просто покачала головой и прошла мимо. Я последовал за ней в спальню и стал смотреть, как она одевается. Она быстро натянула комбинезон. - Что происходит. Лиз? Она выпрямилась и застегнула молнию. Когда она повернулась ко мне, ее лицо было пепельным. Неожиданно Лиз прижалась ко мне, она дрожала. - Я не имею права говорить... - Что? - Тот болван, что звонил! В этом проклятом городе нет никаких секретов! Он сказал: "Не вздумайте сказать маленькому мальчику, с которым сейчас спите, куда ушла мамочка!" - Я не маленький. - Знаю. - Она шмыгнула носом и покрепче прижалась ко мне. - Ты правда любишь меня? - Да, правда. - Я обнял ее так же крепко, как она меня. - Больше, чем кого- либо когда-либо. Я зарылся лицом в ее волосы. Я любил ее запах. Так мы стояли долго. - Мне пора, - сказала Лиз, не двигаясь. - Знаю. - Я не отпускал ее. - Нет, в самом деле. - Она отстранилась и посмотре-ла на меня. - Я не знаю, сколько буду отсутствовать. Ты будешь меня ждать? Я кивнул. - Понадобится все ядерное оружие, чтобы выкурить меня из твоей постели. Лиз побледнела. - Зря ты так сказал. Она поцеловала меня. Крепко. А потом ушла. Только Эд в борозду сунется, Только желанье сеять проклюнется, И вроде еще не время, А он уж истратил семя. А потом свесит голову и пригорюнится... 66 ЭТО НАПОМИНАЕТ ЗАКАТ Не важно, где находишься, все равно будет казаться, что посередине. Соломон Краткий Что происходит? Я дошлепал до кровати и включил телевизор. Всю стену заполнило лицо президента. Постаревшее. - ... Ясным и недвусмысленным свидетельством нашей готовности снова идти в бой. Сегодня вечером мы закатываем рукава и говорим: "Мы будем драться". При вашей поддержке, участии и благодаря вашим молитвам мы придем к неминуемому торжеству победы. Всем спасибо, желаю вам спокойной ночи. Ее изображение медленно исчезло, и на экране появился комментатор. - Мы передавали заявление президента Соединенных Штатов, сделанное пятнадцать минут назад. Для тех, кто, возможно, только что подключился, мы будем повторять заявление президента в течение всего вечера. Я поднял телефон - и остановился. Мне некому звонить. Я отложил телефон. Президентскую печать на экране вновь сменило изображение лица президента. - Мои сограждане американцы, двадцать восемь месяцев тому назад, когда я вошла в этот кабинет - при трагических обстоятельствах, - я знала, что принимаю на себя огромную ответственность. Мы - самая великая нация на планете Земля, и мы переживаем самый опасный момент нашей истории. Человечество застигнуто войной, сути которой мы почти не понимаем. Даже наши лучшие умы не могут постичь цель этого вторжения, этой глобальной экологической инвазии. Наша страна, Соединенные Штаты Америки, является, возможно, последней надеждой человечества на победу. Принимая на себя ответственность, я знала, что передо мной - и всеми нами - стоит задача потрясающих размеров. Я не уклонилась от этой ответственности. И ни один американец, я думаю, не уклонится от ответственности, которая нам еще предстоит. Мы все полны решимости. Все, что необходимо сделать, будет сделано. С того момента, как я принесла присягу в этом кабинете, не прошло ни дня, чтобы я заново не осознала того святого доверия, которое вы оказали мне. Предстоит принять трудные решения. Я должна выбрать направление действий, лучше всего служащих не только одной нации, но и всему человечеству в целом. Я отдаю себе отчет, что действую от вашего имени и для вашего блага. Это нелегкий груз. В данный кризисный момент я знаю, что снова должна обратиться к вам, чтобы черпать у вас доверие и поддержку. Сегодня вечером я должна просить вас поддержать меня в самом трудном решении. Позвольте мне кратко ввести вас в курс дела. В задачи нашей администрации входит разработка глобального плана военных действий против внеземного заражения. Для этой цели мы собрали вместе лучших специалистов по выживанию на этой планете. Консультативный совет постоянно держит нас в курсе относительно заражения и последствий наших ответных действий. Я получаю ежедневные отчеты совета и уделяю им самое пристальное внимание. Разрешите мне подчеркнуть ту тщательность, с которой совет собирает и анализирует факты. Позвольте заверить вас во взвешенности его выводов. Все варианты, предлагаемые нами, тщательно продуманы. В определенное время мы поняли, что заражение в отдельных частях страны - в силу географических условий - неконтролируемо. Эти площади, в особенности очаги в районе Скалистых гор, функционируют как резервуары заражения для остальной территории. Они должны быть нейтрализованы, стерилизованы и уничтожены любыми доступными средствами и как можно скорее. На них мы затратили значительное время, энергию и материальные ресурсы. Да, наши усилия были успешными, но не в той мере, чтобы обеспечить безопасность американского народа, проживающего вблизи зараженных зон. Это было тяжкой обязанностью для Консультативного совета - проинформировать меня, что обычным оружием мы не в силах добиться результатов. Даже при самых благоприятных обстоятельствах таким способом нельзя сдержать или контролировать распространение заражения из района Скалистых гор, не говоря уже о том, чтобы остановить его. Даже если бы это стало возможно благодаря значительному расширению и активизиции наших усилий, все равно их не хватило бы, чтобы противостоять экологическому императиву хторран на зараженных площадях. Исходя из всего этого, мы искали альтернативные варианты борьбы. Наши исследовательские подразделения достигли большого прогресса в разработке специального биологического оружия. К сожалению, ни одно из этих средств не находится в той стадии готовности, чтобы помочь нам справиться с проблемой. Ждать дальше мы не можем. Мы обязаны действовать. В связи с этим Консультативный совет Соединенных Штатов по экологическому заражению вынужден рекомендовать применение ядерного оружия малой и средней мощности на ограниченных территориях в следующих районах... - Что?! Я вылетел из кровати как реактивный снаряд и остановился перед телевизором, с трудом веря своим ушам. Она все-таки решилась! - ... Западном Колорадо, Северной Калифорнии и частично в Орегоне, Вашингтоне, Миссисипи, Алабаме и Флориде. Консультативный совет предложил также предоставить специальное ядерное оружие правительствам Мексики, Канады, Центральной и Южной Америки - если от них поступят соответствующие просьбы. Я приняла отчет Консультативного совета и с большой неохотой вынуждена согласиться с его выводами. Поэтому я подписала приказ, разрешающий армии Соединенных Штатов применить ядерное оружие в тех зонах, которые определены как "критически зараженные". В то время, когда я говорю с вами, наши бомбардировщики уже в воздухе - на пути к целям. О мой Бог, так вот куда отправилась Лиз!.. Я присел на край кровати и тупо уставился на экран. - Позвольте мне подчеркнуть, - продолжала президент, - - что это не беспорядочная бомбардировка. Скорее это строго прицельная контратака против особенно плотных очагов заражения гастроподами. Гастроподы - ударная сила агрессора. Сегодня вечером мы уничтожим самые крупные их скопления. Данная акция не является и не может явиться окончательным решением проблемы, но она задержит распространение заражения на срок, необходимый нашим ученым для изготовления более совершенных биологически избирательных контрсредств. Эта акция даст нам время подготовить следующий уровень сопротивления. В ней нужно видеть знак не отчаяния, а, наоборот, нашей решимости. Президент остановилась и посмотрела на нас. Я узнал этот взгляд. Сейчас она перейдет к серьезным вещам. - Консультативный совет по экологическому заражению представил мне на рассмотрение еще одну рекомендацию. Как вам известно, наша столица находится в опасной близости от одного из крупнейших очагов заражения. Хотя непосредственной угрозы городу Денверу нет, нецелесообразно держать большое количество ключевых государственных учреждений в пределах досягаемости для столь серьезной опасности. Консультативный совет рекомендовал снова перенести столицу государства. Существует множество соображений, связанных со сложностью такого шага, равно как и негативных последствий в случае отказа от него. Мы не можем позволить себе рисковать. Ваши избранники в Конгрессе и Сенате придерживаются того же мнения. Таким образом, действуя в соответствии с рекомендациями Консультативного совета, сегодня вечером я подписала указ о временном переносе столицы государства в единственный штат, до сих пор не подвергшийся заражению. Это штат Гавайи. Город Гонолулу любезно предоставит необходимые для этого средства. Основная часть правительства Соединенных Штатов будет переведена на остров Оаху в течение тридцати суток. Этот шаг будет гарантировать функционирование всех правительственных служб в трудные дни, которые нам предстоят. Она сняла очки и посмотрела в камеру. Судя по всему, она отрепетировала вытупление. Дальше читать по бумажке было нельзя. - Мои сограждане американцы! Разрешите мне закончить на этой ноте. Наша администрация сегодня вечером снова подтвердила свою решимость отдать все для победы. Пусть этот нелегкий выбор воспринимается как гарантия того, что будет сделано все необходимое не только для нашего выживания, но и для окончательной победы над агрессором. Пусть наши шаги, предпринятые сейчас, по нашей воле, а не потом - по необходимости, - будут ясным и недвусмысленным свидетельством нашей готовности снова идти в бой. Сегодня вечером мы закатываем рукава и говорим: "Мы будем драться". При вашей поддержке, участии и благодаря вашим молитвам мы придем к неминуемому торжеству победы. Всем спасибо, желаю вам спокойной ночи. Я сидел, не в силах отвести глаз от экрана. Вновь появился комментатор и что-то сказал, потом снова начали повторять президентское заявление. - Другие программы, - распорядился я. Президент выступала по всем каналам - возможно, это продлится всю ночь. Я стал натягивать комбинезон. Сегодняшняя ночь может оказаться сумасшедшей. Где ботинки? Надо прикинуть: Лиз, наверное, уже на аэродроме, а возможно, и в воздухе. Очаг заражения в Скалистых горах примерно в четырехстах километрах к северу. Если она делает тысячу километров в час... Я вышел на балкон и посмотрел на горы. Вспышка будет видна и отсюда. Перегнувшись через перила, я посмотрел вниз. Я был не единственным, кто ждал на балконе. Из всех окон несся голос президента. В гостинице, должно быть, работал каждый телевизор. Ее слова многократно повторяло эхо на площади. - В ней нужно видеть не знак отчаяния, - снова и снова повторяла она, - а, наоборот, знак нашей решимости. Она приказала применить ядерное оружие против хторран и эвакуировала правительство на Гавайи - и при этом хотела, чтобы мы поверили, будто это свидетельство решимости? Более отчаянный шаг трудно лридумать! Не стоило даже надеяться, что публика купится на это. Я знал эту леди. Она - трезвый политик. Нам повезло с президентом, но на этот раз она, похоже, допустила промах. Усевшись в шезлонг на балконе, я попытался собраться, с мыслями. Окликнул робота: "Эй, лупоглазый!" Он торопливо подкатил ко мне, вращая глазами на стебельках и подтверждая свое присутствие свистом, прозвучавшим как вопрос. - Виски. Чистое. Двойное, нет - тройное. И будь готов долить. Он утвердительно бибикнул и укатил. Лиз явно не любит, чтобы ее роботы болтали. Некоторым это нравится. Мой отец однажды сказал, что о степени эмоционального голода людей можно судить по тому, насколько они очеловечивают своих роботов. Я разглядывал неясные очертания гор, чернеющие на фоне звездного неба. Интересно, где сейчас Лиз? Сколько еще осталось горам, прежде чем их сожгут? Сколько осталось ночи, прежде чем ее пожрет взрыв? Хотел бы я знать, что президент спустила с цепи сегодня вечером? Что она в действительности хотела сказать о вторжении и наших шансах противостоять ему? Это было более чем просто заявление о нашей решимости. Это было признание масштабов агрессора. Масштабов войны. Вернулся робот с моей выпивкой, ехавшей у него на голове; он придерживал ее клешней и походил на португальскую прачку. Я взял стакан и снова стал глядеть на горы. Чувство было такое, будто я ожидаю конца света. Я не хотел в это верить. И желал этого. Я гадал, как будут реагировать люди. И что произойдет потом? Что буду делать я? Мне некуда идти. Я искал смерти, когда Лиз подобрала меня. Должен ли я теперь идти с ней? Лиз. О Боже! Я вспомнил, как сказал ей: "Понадобится все ядерное оружие, чтобы выкурить меня из твоей постели". Я вспомнил, каким стало ее лицо. Как она побледнела. Этого она и боялась - буду ли я по-прежнему любить ее? О Боже... Я подумал о месте, куда нацелены ракеты. Там люди. Возможно, дети. И черви. Множество червей. Их испепелит. Всех до одного. Ослепит, размозжит, сожжет. Будет гореть небо. Я знал, что произойдет. Я видел записи. Все видели. Мы снова вернулись к временам двадцатилетнего Апокалипсиса. Считалось, что та война должна напоминать нам, что произойдет, если мы не сохраним мир. Я знал этот ужас. Свет. Удар. Огненный смерч. Радиация. Смерть. Я подумал о земле, над которой мы пролетали. Сотни тысяч червей умрут сегодня ночью. А сколько людей? Я вспомнил Марси. И Деландро. И Алека, и Томми, и Холли. Будь прокляты ренегаты! Они заслуживали того, что им предстояло получить. Как бы то ни было, ни одного человека, достойного этого звания, нет в лагере червей. Убить всех! Пусть Господь рассортирует их сам! Небо на западе вдруг вспыхнуло белым. Ярко-белым. Похоже на грозу, только это не молния. Я встал. Долгое время сохранялась тишина. А потом с гор скатился звук. Внезапный приглушенный удар, а потом раскаты и грохот, длившиеся целую вечность. Дребезжали окна, и пробирало до костей, Дрожал пол, и подгибались колени. Откуда-то снизу донеслись ликующие вопли. Я сел и откинулся на спинку стула. Так я сидел, пока не вернулась Лиз. Небо на западе стало розовым. Кое-где на склонах горел лес. Это было похоже на закат. Леди, чье имя было Тирелли, Была динамитом в постели. Кто ее брал. Очень сильно рисковав. (Детонатор был у нее в щели.) 67 ЖЕНЩИНА, КОТОРАЯ СБРОСИЛА БОМБУ Несмотря на то что все говорит об обратном, я все-таки придерживаюсь мнения, что человек - связующее звено между обезьяной и цивилизованным существом. Соломон Краткий Я слышал, как она вошла. И все еще не знал, что скажу ей. Я поставил пустой стакан на столик - сколько времени я держал его в руках? - и поднялся, чтобы встретить ее. Выглядела она ужасно.. - С тобой все в порядке? Лиз кивнула. Подозвала робота. - Пучеглазик, смешай мне "Ядовитое яблоко". Мы стояли и смотрели друг на друга. Я не знал, стоит ли подойти к ней. Она не знала, стоит ли подойти ко мне. - Это было... - Она судорожно сглотнула и снова посмотрела на меня. - Это было совсем не то, чего я ожидала. Как странно. - На какой-то момент она показалась мне очень слабенькой, - Это оказалось... так легко. Компьютер эапишал, и я нажала на кнопку сбрасывания. Я только почувствовала, как машина слегка вздрогнула, освободившись от бомб. Они направились в разные стороны. Они должны были взорваться одновременно. Думаю, так и произошло. Не знаю. Я не знаю, чего я ожидала. Я чуть не забыла сделать свечу, как приказывали. Как только бомбы пойдут вниз, поставить птичку на хвост и набрать высоту. Взрывная волна достала меня в спину и зашвырнула в небо. Оно стало белым. Я никогда не видела ничего подобного... Она замолчала и посторонилась. Подкатил робот с напитком в высоком стакане - красным, пузырящимся и дымящимся. Сухой лед? Лиз отпила глоток, перевела дыхание и продолжала говорить, будто и не останавливалась: - Небо словно горело. Облака выкипели в считанные секунды. Просто от жара. Не знаю, что покажет видеозапись - я не просматривала. Вылезла из самолета, доложилась - - рассказала им то же самое, что и тебе, к этому нечего добавить - и потом пошла домой. Я не знала, ждешь ли ты меня. - Я же сказал, что буду ждать. Ее начало трясти. Я шагнул к Лиз, но она остановила меня: - Джим, только что я сбросила первую почти за целое столетие атомную бомбу в Соединенных Штатах. Всю жизнь меня учили, что только сумасшедший использует ядерное оружие. Всю мою жизнь это считалось самым непростительным грехом. Мы и выжили в Апокалипсисе - только отрекшись от ядерной войны. Вся планета поклялась: никогда больше. И я единственная нарушила эту клятву. - Ты не единственная. - Я сбросила первые бомбы, Джим... - Элизабет! Она испуганно подняла глаза. Я сказал: - А если бы я сбросил бомбы? - Я бы тебя возненавидела, - призналась она. - Я возненавидела бы любого, сделавшего это. - Значит, ты считаешь, что я должен ненавидеть тебя? - А разве нет? - выдавила Лиз. - Нет, потому что я сам сбросил бы те бомбы, если бы мог. - Нет... - Она покачала головой. - Никто не хотел. Они поручили это дело мне... потому что ненавидят меня. - Они поручили это тебе, потому что знали, что ты сможешь это выполнить! - Ненавижу их, - сказала Лиз. - За то, что они сделали со мной. Я ненавижу их почти так же сильно, как себя - за бомбы. - Ты сделала это, потому что это необходимо было сделать. - Пошел ты к черту! Неужели ты думаешь, я не знаю? Час я провела в воздухе по пути туда и час - обратно. Я уже прошла через все. Прекрати успокаивать меня! - Сама пошла к черту! - закричал я. - Ты спросила, по-прежнему ли я люблю тебя! Да, люблю! Так что, черт возьми, я еще должен сделать? - Не знаю, но мне не требуется твое проклятое сочувствие! Я ненавижу сочувствующих! Ненавижу! - Она швырнула стакан о стенку. Он разлетелся вдребезги, оставив ярко-красное пятно. Лупоглазый бибикнул и принялся собирать осколки. Она начала бить его ногой. Тот в ответ издавал тихое кваканье. - Лиз! - Оставь меня одну! Дай разрядиться! Она снова пнула лупоглазого. Он перевернулся и остался лежать на полу с бешено вращающимися колесиками, издавая ужасное ("робот терпит бедствие") верещание. Лиз продолжала пинать его и бить кулаками. - Лиз! Такие роботы дорого стоят! И достать их трудно! Я схватил ее за талию и левое запястье. Она могла перебросить меня через правое плечо, но я опередил ее, завернув левую руку за спину, - она вырвалась и ткнула меня в живот. Я уже нырнул в сторону, так что Лиз вместо солнечного сплетения угодила мне по ребрам. Я зацепил ее носком за икру и повалил на спину - она потащила меня за собой. Я налетел на кровать и покатился на пол. Она навалилась сверху... Я обхватил Лиз и крепко прижал к себе, чтобы она не могла замахнуться и ударить меня. Перекатился и, оказавшись сверху, заглянул ей в глаза. - КОНЧАЙ ЭТО! Она неожиданно прекратила всякое сопротивление. Обмякла в моих руках. - Я не могу... не могу больше сражаться. - И она заплакала. Я держал ее, пока она рыдала. Дрожала, Задыхалась и кашляла. Ее душили спазмы. Она закричала. Я боялся за Лиз, но руки не разжимал. А потом, когда худшее осталось позади, она начала тихо всхлипывать. - Прости меня, Джим. - За что? - За все. - Она вытерла нос. - За то, что я все разрушила. - Ты ничего не разрушила! - Я сбросила атомные бомбы. Мне уже никогда не стать собою. Я теперь всегда буду той, что сбросила бомбы. - Она шмыгнула носом. - Может, придумают какое- нибудь гнусное прозвище, вроде Сумасшедшей Бом-бардирки из Колорадо. Я немного подумал. - Такой вариант недостаточно гнусен. И неостроумен. - Ну, лучше я не придумаю, - вздохнула Лиз. - В конце концов, я все еще расстроена. - Хочешь еще поколотить робота? - - Я его не сломала? - Лиз попыталась сесть. Я толкнул ее назад. - Вот так тебя и назовут - Убийца Роботов! - Не назовут. Пусти, я хочу посмотреть... Я сел вместе с ней. Лупоглазый, со зловещей дырой в боку, каким-то образом ухитрился встать на колесики и теперь стирал со стенки пятно коктейля Лиз. Ездил он вихляя. - Меня не назовут Убийцей Роботов - я его только ранила. - Хочешь попробовать еще раз? - Не-а. Если уж с первого раза не вышло, то и черт с ним. - Лиз повернулась ко мне и посерьезнела. - Ты правда любишь меня? - Почему ты все время спрашиваешь? - Наверное, мне трудно в это поверить, - предположила она. - Я настолько привыкла, что люди меня не любят. - И добавила: - Или любят и бросают... - Лиз, милая, очень просто любить человека, когда все прекрасно. Настоящая любовь сохраняется, когда все кругом ужасно. Я люблю тебя, хотя и не могу сказать почему. Мне наплевать, сколько атомных бомб ты сбросила. Я всегда буду любить тебя. - Даже если меня будут звать Лиззи Гунн? - Даже если тебя будут звать Лиззи Гунн. Она шмыгнула носом. - Наверное, я не заслуживаю тебя. - Очень даже заслуживаешь. Я ковыряю в носу, ем печенье в постели и какаю в ванну. Люди, которые бросаются атомными бомбами, не заслуживают лучшего. Я - твое наказание. Лиз тихо засмеялась и притянула меня к себе. Когда мы прервали поцелуй, она сказала: - Давай разденемся. Я хочу, чтобы ты прижал меня к себе покрепче; я засну и проснусь в твоих объятиях. Хочу позавтракать с тобой в постели, а потом хочу, чтобы ты затрахал меня до беспамятства. Я хочу, чтобы ты остался со мной, Джим, и хочу тоже любить тебя. - М-м. - Я расстегнул молнию комбинезона. - Кто я такой, чтобы спорить с Лиззи Потрошительницей? - Ты храбрый мужчина, вот ты кто! - Она уже раздевала меня. - М-м. Мне нравится. Ты можешь исколошматить моего робота до смерти в любой момент. Славилась Мейм хваткой когтистой И своим бугорком (очень кустистым). Приходилось Майку Тыкать свою свайку Ей в лицо, выбирая, где помясистей. 68 БОЛЬШОЙ КУСОК ПРАВДЫ Любовь - это когда смотришь в глаза любимому человеку и видишь, как Бог улыбается тебе в ответ. Соломон Краткий Но мы не заснули. Не сразу заснули. Сначала мы занялись любовью. Это было бешенство, почти безумие. Я чувствовал ее желание. Я отказался от себя, полностью отдавшись ей, и нас понес ураган. Через какое-то время нас там не было - осталось только желание, только бешенство, только отчаянное стремление освободиться. Потом я лежал, задыхаясь, и прислушивался к биению крови в висках, гадая, разорвется ли сейчас мое сердце и так ли выглядит смерть. Потом Лиз свернулась калачиком на моей левой руке, а правую руку положила на себя. Какое-то время она просто лежала, тихо мурлыкая, а потом отвела мою руку и начала играть с волосами на моей груди. Их было не так уж много, но она ухитрялась. А потом она заговорила: - Я так боялась. С тех самых пор, как началось все это. Я знала, что мы можем сбросить бомбу. Об этом уже давно поговаривали, и последние несколько месяцев - очень серьезно. И я испугалась, потому что понимала, что полечу одной из первых. Просто знала это - понимаешь? Ты просто уверен насчет чего-то и знаешь, как это произойдет. - Она глубоко вздохнула. - Хочешь знать правду? Я хотела сделать это. Мне хотелось узнать, что при этом испытываешь. Я промолчал. Я знал это чувство - пережил его сам. Потянувшись, я погладил ее по волосам. Она говорила: - Все это так глупо. Один из самых невероятных дней в моей жизни. Ради одного этого меня и тренировали. Я узнала еще утром. Мне сказали: "Нам нужна самая драматичная видеозапись для президентского брифинга. Достаньте ее". Я понимала, что это значит. И сказала: "Я полечу". И полетела. - Она посмотрела на меня. - Разве что ты не входил в мои планы. - Она покраснела. - Ладно, входил. Я соврала, сказав, что не собиралась подбирать тебя. Я собиралась. Долго следила за тобой, пытаясь понять, что ты делаешь. Читала рапорт по Семье. Ты должен был хоть что-то знать о ренегатах и их отношениях с хторраннами. Потому я и подобрала тебя. Но на одно я не рассчитывала - то есть это не входило в наши планы, - что мы закончим в постели. - Она засмеялась. - Что? - спросил я. - Сегодняшняя ночь - ночь, которую я ждала всю жизнь. Я только что сбросила две бомбы и влюбилась и не знаю, что меня пугает больше. - То, что влюбилась, - решил я. - Да, - согласилась Лиз. - Какого черта я должна любить тебя? Знаешь, когда я впервые встретила тебя и - как там его зовут, - я подумала, что вы голубые, и даже сегодня утром продолжала считать так. Не знаю, когда я изменила мнение. - Хочешь, я тебя рассмешу? - Ну? - Всю жизнь мне придумывали прозвища, и это было первым. Я ненавидел людей за это. Я знал, что это неправда, но всегда боялся, что станет правдой. Вдруг они видят что-то, чего не вижу я? Я выходил из себя. - Ну, так что же здесь смешного? - Подожди, я к этому и веду. Когда мы с Тедом попали в Денвер, я делал все, что мог, - только бы доказать, что это не так. А теперь хочешь узнать самое смешное? - Да. Я рассказал о Теде, о той шутке, которую он сыграл со мной. - Ах он маленький засранец, - возмутилась Лиз. - Да. Больше всего меня задело, что я сам пошел на это. А он не сомневался, что так будет. Я был готов убить его. Но он оказался прав. Знаешь, что он сказал? "Выбрось это из головы. Каждое новое достижение в технологии открывает также и целый спектр новых сексуальных возможностей. Так что не стесняйся". - И ты не постеснялся? - Нет! У меня старомодное воспитание. Разве что... Она приподнялась на локте, чтобы видеть мое лицо, явно заинтересованная. - Перестань. - Я убрал ее руку. Она шлепнула меня по запястью и положила свою руку обратно - туда, куда подбиралась. - Рассказывай дальше. - Ну... Я продолжал оказываться в подобных ситуациях... - Я рассказал о Томми. Потом о своих галлюцинациях. - Только он был слишком реален, чтобы быть галлюцинацией. Но если я все-таки бредил, то какой вывод следует из этого? Я при галлюцинациях испытываю гомосексуальные ощущения. Так что, похоже, ты - и все остальные - правы. Ты можешь любить педика? - Наверное. Уже люблю. Только... - Только что? - ... Не думаю, что тебе стоит беспокоиться насчет этого. Мне нравится. - Не в этом дело. - Тогда в чем? - Мне тоже нравится, потому я и делал это. Не только с тобой - со всеми остальными. Помнишь, что ты говорила раньше? Ты сделала это, чтобы узнать, что ты будешь при этом испытывать... - Я говорила о бомбах. - Да, но то же самое относится и ко мне. Я делал это, чтобы узнать, что при этом почувствую. - Сколько раз? - Какая разница? - Знаешь, что об этом говорил Вольтер? Если ты сделал это один раз, ты экспериментировал. Больше - значит, извращенец. - Я - извращенец. Она села, завернулась в одеяло, чтобы согреться. - Ладно, ты извращенец, а я сука. Мы стоим друг друга. Нет худа без добра. Я уставился на нее. Она была абсолютно серьезна. Я был извращенцем. Она - сукой. Ну и что? И все равно я любил ее. И все равно она любила меня. Я начал смеяться. Лиз тоже. Я протянул руки, и она упала на них. - Знаешь, почему я люблю тебя так сильно? - Почему? - Потому что просто яюблю. Ты заставляешь меня смеяться. Я никогда не поверил бы, что у полковника Лизард Тирелли такое чувство юмора. Мне с тобой хорошо, спокойно. И прежде всего потому, что ты принимаешь меня таким, каков я есть. После того как я закончил целовать ее, а она закончила целовать меня, Лиз сказала: - Послушай, мой хороший, у меня нет выбора. Я люблю тебя, потому что ты преданный. - Даже если я виноват как черт? - Особенно потому, что ты виноват как черт. - Лиззи, - сказал я. - Мне надо сообщить тебе еще кое-что. - Что0 - Я солгал. - Насчет чего? - Я солгал президенту Соединенных Штатов сегодня, то есть вчера. О людях в лагерях. Она спросила, остались ли они людьми. И я сказал "нет". Я сказал, что на себе испытал, будто они продали свою человечность. Это неправда. Ложь. Я знаю, как они человечны. Я сказал так только потому... потому что хотел, чтобы она сбросила бомбы. Я хотел отомстить. - Я знаю. - Что? - Я знаю, - повторила Лиз. - Понимаешь, я солгал! И на основе этого президент принимала решение. О людях в лагерях. А я заверил ее, что они больше не люди. Я помог ей оправдать атомную бомбардировку. Лиз помрачнела. - Я знаю, - еще раз сказала она. - - Теперь я отпущу тебе твой грех. Мы знали, что ты так поступишь. Потому и подставили тебя президенту. Доктор Зимф, доктор Форман и еще несколько человек одобрили это. Я работаю с Консультативным советом, милый. Мы хотели сбросить эти бомбы. Слушай, я едва ли не большая дура. Я сбросила их! Ты думаешь, что решение принималось только на основании твоих слов? Нет, было множество других причин. Ты присутствовал... - Она неожиданно рассмеялась. - О нет! Самое смешное заключается в том, что ты должен был уменьшить нашу вину! - А? - Чтобы мы не барахтались в ней, как делаешь ты! И внезапно я все понял. Мы расхохотались! - Я еще никогда в жизни так не развлекался в постели! Я чувствую себя законченным подлецом! - Прекрасно! У тебя есть для этого еще один повод! - Она обхватила меня ногами. - Сделай что-нибудь извращенное. - Ладно. Где ты хранишь бойскаутов? - В холодильнике. На второй полке. - М-м. Мы будем спать сегодня? - Зимой отоспишься... У шлюхи одной с внешностью суки Вечно бурчало в голодном брюхе. Ее любовник Билл Ей мотоцикл купил, И теперь цикл трещит у нее в ухе. 69 ГАВАЙИ Гений - это перпетуум-мобиле. Соломон Краткий - Ну уж, это совсем по-курортному... - запротестовал я. - Нас приглашает сам Форман, - настаивала Лиз. - Это большая честь. Я пожал плечами. - Хорошо. - И пошел за ней. В палатке у пляжа мы взяли напрокат велосипеды и покатили по оживленному бульвару к Даймонд-Хед. Кратер возвышался огромной зеленой стеной. Я поражался энергии Формана. За ним не угнаться. Я начал испытывать благодарность к светофорам. - Посмотрите, - показал он. - Это зоопарк Гонолулу. Вам стоит зайти туда как-нибудь. Там сохранилось целых три носорога, возможно последние на белом свете. Будет о чем рассказать внукам. Зажегся зеленый свет, и он снова рванул вперед. Я посмотрел на Лиз. - Мне казалось, он хочет поговорить со мной. - Он этого и хочет. - Она припустила за Форманом. Я пробормотал нечто непечатное и покатил за ними. Почему велосипеды? Почему нельзя поехать на машине? Я все еще не мог привыкнуть к гавайской погоде. Здесь либо жарко, либо влажно, либо то и другое сразу. Местные жители говорили, что сейчас дождливо не по сезону, но я не обращал внимания. Это звучало как еще одно оправдание. Мы проехали мимо каких-то домов, потом поднялись на холм и обогнули кратер, поднялись еще на один холм, проехали через туннель и оказались в широкой зеленой долине. Я остановился сразу у выезда из туннеля. И смотрел во все глаза. - Такого я еще никогда не видел. А потом понял, что видел. Много лет назад. Память перенесла меня в прошлое. Я просто забыл... Когда мне было девять лет, мать привела меня к своей подруге, одной китайской леди. Китаянка показала мне чашу. Она заставила меня сесть, потом положила ее мне на колени - мы держали чашу вдвоем - и велела заглянуть в нее. Внутри чаши оказался целый мир - маленькие домики из слоновой кости, маленькие нефритовые деревья, тонюсенькие ручейки из черного дерева, маленькие золотые человечки. - Это окно в рай, - объяснила китайская леди. - Ушло сто лет, чтобы сделать его. Четыре поколения одной семьи работали над чашей. Она очень ценная, но я держу ее не поэтому. Она очень красива. Это мой личный маленький мир. Я заглянул в чашу и почувствовал благоговейный трепет. Не мог оторвать глаз. Хотелось спуститься в нее и рассмотреть вблизи каждую рощицу, каждого человечка. Мне хотелось познакомиться с крошечными золотыми дамами под хрупкими золотыми зонтиками. Я хотел рассмотреть всех зверей и птиц из черного дерева в маленьком зеленом саду. Я хотел жить в этом прекрасном маленьком мире. Такое же чувство я испытывал сейчас, разглядывая кратер Даймонд-Хед. Это тоже был личный мир - чаша, огромная и в то же время крошечная. Здесь исчезало чувство пространства, чувство времени. Под нами расстилался сочный зеленый пейзаж, но не кукольный, как в китайской нефритовой чаше. Здесь он был дик. Прогибаясь, он убегал вдаль, но противоположная стена кратера все равно была слишком близко. Чаша казалась маленькой, но чем дольше ты смотрел в нее, тем больше она становилась. Ты мог кануть в этом мире, затеряться и никогда не вернуться обратно. Оттуда не хотелось возвращаться. Здесь можно было спрятать целый секретный мир. На самом деле Бог уже так и сделал. Отсюда зеленым одеялом долина простиралась в вечность. На одной ее стороне виднелось несколько маленьких домиков. Повсюду был густой лес - стелющийся, буйно-зеленый, пестреющий яркими цветками. Там под деревьями жили волшебные существа. Я это точно знал. Лунными ночами они выходили и танцевали вон на той просторной зеленой поляне, спрятанной от людских глаз. Стены кратера - кольцо обрывистых холмов - словно обнимали нас свысока и покровительственно. Небо сверкало, как бриллиантовое. Я застыл, не в силах отвести глаза. Я физически чувствовал его очарование, его запах, вкус. Воздух пахнул цветами, но около нас цветов не было. - Никогда не видел такого... - - повторил я. Форман сказал: - Поэтому я и пригласил вас сюда. Готовы? Тогда поехали. Мы покатили вниз к центру кратера. Там стоял неизбежный в таких местах туалет. - Не хотите зайти? - спросил Форман. - Нет. Зачем? - Лучше зайдите. Потом такой возможности долго не будет. Я посмотрел на Лиз. Она в ответ пожала плечами. Мы последовали совету Формана. Когда я вышел оттуда, он запирал велосипеды на цепь. Я заметил: - Мне казалось, что замки остались в прошлом. Разве не вы утверждали, что теперь всем всего хватает? Он кивнул. - Но не все это есть на Гавайях. И частично то, что называется просветленностью, состоит в том, чтобы не заставлять других быть ничтожнее, чем они есть. - Можно бы и поехать. Он покачал головой. - Нет, нельзя. А вот и Лиз. Идите за мной. Он повел нас по тропинке через кусты. Я не переставал восхищаться здешней сочной растительностью. До сих пор мое знакомство с кратерами ограничивалось Уинслоу в Аризоне, а он был почти бесплоден. По дороге сюда я не знал, чего ждать от Даймонд-Хед, - но уж точно не этого маленького кусочка рая. Тропинка неожиданно свернула в сторону и вверх. Петляя, она взбегала по скалистой, заросшей деревьями стене. Здесь было темно и тенисто. Мы поднимались к вершине кратера. Я и не знал, что такое возможно. Но шел за Лиз и Форманом, особо не распространяясь. Меня не удивляло, зачем они привели меня сюда. Я уже знал. Это входило в курс терапии. Время от времени мы встречались с людьми, которые спускались вниз. Они улыбались и со знающим видом махали рукой. Они знали, что впереди. Они побывали там, а мы нет. По крайней мере, я. Так всегда повторялось с Лиз и Форманом: они знали, что ждет меня впереди, а я, похоже, нет. Мы вышли из кустарника и оказались высоко на склоне. Отсюда открывался остров. Вверх по зеленым склонам Оаху россыпью взбирались пригороды Гонолулу. Дома ярко сверкали в кристально-прозрачном воздухе. Тропинка вилась серпантином, пока не уперлась в дыру в горе. - Идемте, - пригласил нас Форман. - Сначала туннель, потом ступеньки. - Он вошел в пещеру. - Откуда он черпает свою энергию? - спросил я Лиз. - Он создает ее сам. Схватив за руку, Лиз увлекла меня в темноту. Пройти часть пути помогли перила. На какое-то время я абсолютно ослеп. Лиз. остановила меня, прижалась и нашла своими губами мои. Ее поцелуи были быстрыми и страстными. - Для чего это? - задохнулся я. - Чтобы не забывал. - Забывал что? - Как сильно я тебя люблю. - А как сильно ты меня любишь? - Увидишь. Когда мы вышли из туннеля, Форман поджидал нас. - Смотрите, - показал он. Мы стояли на нижней площадке бетонной лестницы. В ней было по меньшей мере тысяча ступенек. Во всяком случае, мне так показалось. - Хотите отдышаться перед подъемом? - Э... - Как у вас с сердцем? - Я еще молод. - Вы не будете им, когда подниметесь на вершину. Пойдемте. - Он бодро зашагал вверх. И оказался прав. На вершине я стал на тысячу лет старше. - Раньше здесь находился флотский наблюдательный пункт, - сказал Форман. - Ему больше ста лет. Сейчас осталась метеостанция. И место для пикников. Через четырехуровневый бетонный бункер мы выбрались на подвесной мостик... - Ой! - выдохнул я. - Вы находитесь на высоте двести тридцать три метра над уровнем моря, - сообщил Форман - Не похоже, что это вас волнует. Мостик огибал выступ скалы и заканчивался еще одним пролетом. На самом верху стояла маленькая бетонная фигурка человека, расположенная слишком высоко и слишком неустойчиво. - Я... э... Думаю, лучше мне зайти внутрь... И смотреть оттуда. - Хорошо, - согласился Форман и пошел вверх. Лиз поднялась следом за ним. Ни один из них даже не оглянулся. Проклятье! Я ведь и не подозревал, что страдаю боязнью высоты. Закрыв глаза, я стал подниматься по ступенькам и не открывал их, пока не достиг вершины. Они ждали меня. Расстелили одеяло. Лиз быстро накрыла на стол. Форман открыл бутылку шампанского. Пробка выстрелила в сторону Вайкики и, описав высокую дугу, полетела в зеленые заросли двумястами сорока метрами ниже. - Отличный выстрел, - прокомментировал я. Форман вручил мне стакан. Налил себе и Лиз. - Ты когда-нибудь был здесь? - Э... нет. - Потому мы и привели тебя сюда. Когда я был в твоем возрасте, ступенек и перил здесь было значительно меньше. Этот последний пролет, например, был тогда скалистым склоном. Забраться наверх было немного посложнее. Я оглянулся и вздрогнул. - Давайте немного посмотрим, - предложил Форман. - Мне кажется, отсюда можно видеть почти весь Оаху. - Ну, пожалуй. Смотрите, - показал он. - Вон государственная птичка Гавайев. - Все, что я вижу, - это старый тихоход "747". - Точно. Мы собрали все, что способно летать. Они проводят на земле столько времени, сколько необходимо для заправки и погрузки. Мы принимаем самолеты каждые тридцать секунд. Воздушные мосты соединяют нас с Сиэтлом, Портлендом, Сан-Франциско, Лос-Анджелесом и Сан-Диего. Мы перевозим столько жизненно важных органов из больного раком тела Соединенных Штатов, сколько можем. А также копируем хранилища памяти в Нью-Йорке, Денвере и Вашингтоне. Если вы посмотрите туда, - показал Форман, - то увидите, где заложены три новых искусственных острова. На будущий год появится цепочка из них длиной десять миль. Пока существует океанское течение, у нас будет электричество. А пока будет электричество, мы сможем выращивать новые морские купола и острова. Также закладывается плавучая взлетно-посадочная полоса для челночных операций, но это - на Мауи. - Как к этому относятся местные? - спросил я. - Одни негодуют, другие приветствуют. - Форман пожал плечами. - Никому не хочется жить в лагере беженцев, а штат имеет хорошие шансы превратиться именно в него. Мы стараемся, чтобы как можно больше людей перебралось в Австралию и Новую Зеландию, но многие не хотят уезжать так далеко. Ты бы захотел? - Я вообще не хочу отдавать Соединенные Штаты хторранам. Но отсюда мы можем отвоевать их обратно. - Угу. - Форман намазал паштет на печенье и положил в рот. - Так как насчет тебя? - Что насчет меня? - Что ты собираешься делать? - Разве мы уже не говорили на эту тему? - Да, и. возможно, поговорим еще. Ответ мог измениться. Что ты собираешься делать, Джим? - Вы знаете мой выбор. Я ненавижу червей. Я хочу их уничтожать. - Ну? И что? - Что вы имеете в виду под "ну и что"? - Я не говорил "ну и что?". Я сказал: "Ну? И что?" Это два разных предложения. Ну? Что дальше? - Не пойму я. - Хотеть уничтожать червей - далеко не все, Джим. Есть еще кое-что. Если бы ты хотел только убивать, и ничего больше, то этой беседы не было бы. Ты стал бы просто машиной для уничтожения. Мы бросали бы тебя на хторран, и ты убивал бы их. Но правда заключается в том, что ты больше не хочешь убивать, не так ли? У тебя возникли весьма серьезные вопросы по поводу того, что же в действительности происходит, верно? И стремление получить ответы гораздо сильнее желания просто убивать. Правильно? То, что он говорил, было правдой. - Правильно, - согласился я. Форман снова наполнил мой стакан шампанским. Налил и Лиз. Она слушала нас, не произнося ни слова. Форман спросил: - Кто ты? - Я - Джеймс Эдвард Маккарти. - Нет, ты не Маккарти. Это лишь имя, которым ты пользуешься для обозначения своего тела. - Хорошо, тогда я и есть это тело. - Нет, тело - просто тело, которым ты пользуешься. - Ладно, пусть я буду тем, кто пользуется этим телом. - Ну? Кто это? Кто ты такой? - Я - человек! - Да ну? А что такое человек? Я остановился. - Не понимаю, что вы хотите услышать? - Я хочу знать, кто ты, Джим. - Ладно, ни один из моих ответов не был достаточно хорош для вас. - Ни один из твоих ответов не говорит, кто ты в действительности. Ты все время говоришь, что ты - твое имя, или твое тело, или твой биологический вид. Ты и в самом деле только это? Я немного подумал, не понимая, куда он клонит. Потом ответил: - Я не знаю. - - Вот это верно. Не знаешь. Ты не знаешь, кто ты на самом деле. И даже не знаешь, что ты этого не знаешь. - Я не знаю, - повторил я. - Этот разговор... какой-то глупый. Не могу понять, о чем мы вообще говорим. Все напоминает головоломку. - Это и есть головоломка, Джим. Для этого Господь и дал тебе голову. Ты не можешь играть в футбол без мяча, и в интеллектуальные игры нельзя играть без головы. Это все, на что она годится. Теперь разреши задать тебе следующий вопрос. Теперь, когда ты знаешь, что не знаешь, кто ты, что ты собираешься предпринять? - Не знаю. - Нет, знаешь. - Нет, не знаю. - Продолжая утверждать это, ты по-прежнему остаешься в неведении. Это сковывает тебя. Заставляет избегать ответственности. - Хорошо. Я думаю, мне полагается заявить, что следующий мой шаг - выяснить, кто я такой на самом деле. Вот только не знаю, как это сделать. - Я спрашиваю не об этом. Вопрос звучал по-другому. Ты когда-нибудь замечал, что большинство людей никогда не отвечают на вопрос, который им задали, пускаясь вместо этого в объяснения, почему они не отвечают? - К чему все это? - Лиз попросила включить тебя в следующий набор на модулирующую тренировку. Мне интересно, хочешь ли ты этого сам. Хочешь? - Не знаю. Форман улыбнулся. - Спасибо за откровенность. Цель тренировки - показать тебе твои операционные модусы, чтобы ты мог распознавать их и преодолевать. - Не могли бы вы перевести это на нормальный язык? - Все очень просто, Джим, правда. - Он почесал ухо. - Позволь объяснить это на примере. Ты знаешь, как удивить рыбу? - А? Нет! А как удивить рыбу? - Ты очень осторожно подходишь к аквариуму, хватаешь рыбу за хвост и поднимаешь в воздух, не очень высоко, но так, чтобы она увидела поверхность воды. Тут нужно быть очень внимательным, и если ты не упустишь момент, то заметишь, как у рыбы появится очень удивленное выражение. - Угу. Интересно, может ли он говорить без иронии? - Потом делай что хочешь, только не пускай ее в аквариум с рыбами, которые не испытали того же самого. - Почему? - Почему? Да потому, что бедная рыбка покажется им сумасшедшей. Она будет плавать и приставать к другим рыбам, говоря им: "Это - вода! Мы плаваем в воде!" А те будут стараться не смотреть ей в глаза и, отплывая в угол, говорить: "Бедняжка, она всегда была такой здравомыслящей, пока не начала толковать о какой-то воде". Вот так работает и наша тренировка. Мы хватаем тебя за хвост, выдергиваем из воды, а потом бросаем обратно. Знаешь, почему? Потому что нельзя держать рыбу без воды. Она умрет. Тренировка не подразумевает, что ты не сможешь потом плавать, Просто она позволит тебе видеть ту воду, в которой ты плаваешь. Это и есть так называемое операционное состояние, или модус. Тренировка поможет определить твои модусы. Сейчас ты не осознаешь большую их часть, поэтому они управляют тобой. Если ты познаешь их, то сможешь преодолевать и в большей степени отвечать за результаты своих действий в этом мире. Тренировка касается взаимоотношений человека с его собственной жизнью. Она учит высовываться на поверхность на достаточный срок, чтобы увидеть, в какой воде ты плаваешь. Находясь в ней, ты ее не видишь. Тренировка открывает нам нашу естественную способность совершать громадные прорывы. А большинство людей так и остаются под водой, Джим. Это возможность научиться летать. - Это мало что говорит мне. - Я знаю. Ответ тебя не удовлетворил. Но если бы ты его знал, то и нужды спрашивать не было бы. Я могу объяснять это целый день, и ты все равно не поймешь. - Он улыбнулся. - Что бы ты предпочел: самостоятельно натереть тело Лиз взбитыми сливками или выслушивать объяснения, как это надо делать? - Я понял. Между объяснением и собственным опытом есть разница. Мы проходили это в школе. - Да. - Я... я не думаю, что готов к этому. - Конечно не готов. Никто не готов. И тем не менее хочешь попробовать? Я задумался, не зная, что ответить. Ощущение было такое, будто мне снова приставили ко рту пистолет. Выбирай: жизнь или смерть? Но... я любил Лиз. И должен был сделать для нее что-нибудь. Я посмотрел на нее. Она в ответ успокаивающе улыбнулась. Я решился: - Да. - Нет, так не пойдет. - Форман взглянул на Лиз. - Еще рано, моя дорогая. Он не готов. Она кивнула: - Я вижу. - О чем вы? - Ты хочешь сделать это для Лиз, но я пока не знаю, хочешь ли ты это сделать для самого себя. На вершину Даймонд-Хед налетел порыв холодного бриза. Запахло морем. Я передернул плечами. - Вы правы. Для себя - не хочу. Форман кивнул. - Ну и не делай. Никто тебя не заставляет. - Да, конечно... Он посмотрел на меня и поднял бровь. Я взглянул на Лиз. - Прости меня, милая. Но я теперь не вполне человек. Есть вещи, о которых ты не знаешь. И никто не знает. Похоже, мне нельзя доверять. - Почему? - Потому что я ненормальный. Сумасшедший. Контуженый. Я сам не знаю, когда это началось. Может быть, у ренегатов, а может, в Семье. Вы знаете, что я расстрелял их? Форман кивнул. Лиз тоже. Форман сказал: - Должно быть, это было невероятно трудно. - Это было... легко. Мне понравилось. И... - У меня сжало горло. - Я испугался себя, Я любил их. Они были хорошими людьми. Были. Они изливали свою любовь на всех и вся. В буквальном смысле. Они даже нашли способ уживаться с червями. Они нашли ответ. Я боюсь, что Деландро и в самом деле оказался прав. Они и были будущим. Их путь мог стать единственно возможным путем для человека выжить на одной и той же планете с хторра-нами. Но, понимаете, это тоже не тот ответ. Он для меня неприемлем. Я совсем запутался. Единственная вещь, на которую я оказался способен, это ярость. Я посмотрел на Лиз. - Я люблю тебя, но с моей стороны нечестно позволять тебе любить меня. Ты заслуживаешь кого-нибудь получше. Бывают моменты, когда мне кажется, что я знаю степень своего безумия и могу контролировать себя. Но я не способен больше справляться с собой. Это как в том старом изречении Соломона Краткого: "Что нас сводит с ума - так это психопатическое стремление к здравомыслию". Форман засмеялся. Лиз тоже. - А? Что я такого сказал? - Я удивленно взглянул на них. - Нет, все нормально, - Форман поднял руку. - Только ты кое-чего не знаешь. Кто такой, по-твоему, Соломон Краткий? - Никогда над этим не задумывался. Наверное, просто какой-нибудь старый циничный ублюдок, который каждый день запускает в компьютерную сеть свои идиотские афоризмы. Лиз хихикнула. Форман сказал: - Значит, циничный, да? Что ж, с этим я спорить не буду, но, насколько мне известно, мои родители состояли в законном браке. - А? - И тут меня словно ударило. - Вы и есть Соломон Краткий? Форман улыбнулся: - Ты и половины не знаешь, Джим. - Ну и дела-а! - протянул я, не зная, что еще сказать. - Так это вас все цитируют? - В том-то и дело, - сказал Форман. - Я никогда не говорил, что не приношу никакой пользы. Но сейчас мы беседуем о тебе, а не обо мне. Мы говорим о модулирующей тренировке. Я посмотрел на остроконечные зеленые холмы Гавайев. Цвета здесь были такими яркими, что казались ненастоящими. Я оглянулся на Формана. Ветерок шевелил его белые волосы, поднимая их короной над его головой. Макушка у него была розовая и блестящая. Опять-таки это вопрос доверия. Это всегда вопрос доверия. В конце концов я ответил: - Я знаю, что такое тренировка, читал о ней. Она касается самореализации. Чтобы стать лучше, чем ты есть. Стать действительно человеком. Подняться на следующую ступеньку. Но я не в состоянии быть даже самим собой, не говоря уже о большем. Форман задумался. - Трудная проблема. - Ну... и как расценивать подобный ответ? - Как неудовлетворительный. Тебе известно, что все ответы неудовлетворительны? И всегда будут таковыми. Если ты жаждешь удовлетворения, то поищи его в другом месте. Ответы - это ответы. Точка. Нравятся они тебе или нет, не имеет никакого значения. Удовлетворение живет где-то еще. - Хорошо, тогда я не могу сделать этого, - сказал я. - Все правильно, - согласился он. - Ты исходишь из своей ограниченности, а это гарантирует поражение. - И добавил: - Плохо дело. Я встал. - Тогда, может быть, мы пойдем домой? - Ладно. - Черт побери! Разве вы не попытаетесь переубедить меня? - Нет, - бесстрастно сказал Форман. - Почему я? Ты сам отвечаешь за себя и уже понимаешь это. Если тебе хочется оставаться неудачником, это твое личное дело. - То же самое говорил Джейсон, - огрызнулся я. Форман кивнул: - Может быть, Джейсон был прав. - Нет, не был! Он был не прав! Я уверен! Не знаю почему - но уверен. - Тогда докажи, - спокойно предложил Форман. Я застыл. - Вы манипулируете мной. Он отрицательно покачал головой. Я с яростью смотрел на него. Хотелось ударить по бессмысленно ухмыляющейся физиономии. И Лиз тоже. Они загнали меня в угол. Форман оставался бесстрастным. - Спокойней, Джим. Это всего лишь пикник. Мы просто беседуем и не претендуем на большее. Лиз спросила меня, нельзя ли тебе пройти тренировку, но раз ты не хочешь, то и не надо. Кроме того, ты уже прошел ее. - Что? - Деландро был моим студентом десять лет назад. Одним из лучших. Я уверен, что ему удалось выяснить кое-что о хторранах. Все, что он говорил тебе - не сомневаюсь, - было правдой, как он ее понимал. Уверен, что Племя было местом всеохватывающей любви, независимо от того, как мы к этому относимся. Факты мне не нравятся, но за твоим рассказом стоит правда, иначе ни ты, ни мы с Лиз не волновались бы так, - Он пытался устроить мне промывание мозгов. - И по-видимому, преуспел в этом. Ты до сих пор сумасшедший. Сядь. Я сел. Форман придвинулся поближе и положил ладонь на мою руку. - Ты должен расстаться с некоторыми старыми представлениями, Джим. Они сковывают тебя. Деландро пользовался модулирующей тренировкой для создания определенного модуса, операционного контекста. Для Племени этот контекст работал. Они выживали. Так продолжалось до тех пор, пока он не перестал работать. Где-то внутри таилась смертельная ошибка. Ты стал лишь внешним ее выражением. Думай об этом только как о неудавшемся эксперименте. Его программа рухнула, оказавшись нежизнеспособной, но она стала еще одной попыткой создать операционный модус, гарантирующий выживание человека в хторранском будущем. Ты уже прошел первую часть тренировки, освоил опыт перехода из одного модуса в другой. Но это лишь малая ее часть. Настоящая тренировка - создание опе-рационнных модусов. Можешь называть это программированием. - Лучше бы меня потренировали распрограммиро-вать себя, - заметил я. - Распрограммирования не существует. Единственное, что есть, это переход из оперирования в одной программе к оперированию в другой. Компьютер без программы - мертвая и бесполезная машина. А теперь я хочу сообщить тебе хорошие новости: ты сможешь создавать программы радости и удовлетворения. - Мне это не нравится. - Я не спрашиваю об этом. Просто имей в виду. - Он вздохнул. - Позволь поделиться с тобой плохой новостью, чтобы остальное не казалось тебе таким ужасным. Ты знаешь, как можно определить естественное состояние человечества? Я отрицательно покачал головой. - Культ. Довольно грубый термин, но точный. Людям необходимо отождествлять себя с каким-нибудь племенем. Ветеранов. Рабочих. Американцев. Болельщиков. Служащих. Родителей. Бабушек и дедушек. Писателей. Палачей. Главная проблема Америки в том, что эта страна придумала себя, так что у нас не так много племенных идентификаций. Людям приходится черпать из других источников. В основном это религии, особенно восточные, а также область военного искусства. Творческие анахронизмы. Общества по всевозможному переустройству. Политические движения. Жанровый фанатизм. Мы употребляем термин "культ" только для того, что нам чуждо, но при этом игнорируем правду. Людям необходимо принадлежать к какому-нибудь племени, чтобы иметь контекст для своей личности. Без семьи, племени, нации или другого контекста ты не будешь знать, кто ты такой. Вот почему ты должен непременно к чему-то принадлежать. Отколоться от этого и стать частью чего-то другого и означает перепрограммировать свой операционный контекст и свою личность внутри него. Мы называем это "впасть в поклонение культу", потому что это пугает нас. Это подразумевает некую неполноценность, слабость и ущербность нашей личности. Это предполагает, что мы не правы. Вот мы и стараемся очернить это, как только можем, чтобы близкие не бросили нас, не оскорбили или не нарушили наш контекст. Мы поступаем так, чтобы сохранить свою личность, правильная она или неправильная. Но в том-то и беда, Джим. Это как раз и неверно, потому что ты находишься не в своем контексте. Я прокрутил это в голове. Форман был прав. И мне это не нравилось. - Значит, асе, чем вы занимаетесь, - это замена одного культа другим? - спросил я. Он сухо кивнул. - Можешь воспринимать и так. Ошибки нет, но модулирующая тренировка есть попытка шагнуть за рамки пребывания внутри культа, к возможности создавать любой контекст или культ, который тебе необходим. - Другими словами, это все равно промывание мозгов? - Джим, забудь это выражение. Любое обучение - это перепрограммирование. Любой переход в другое состояние - это перепрограммирование. Сначала мы выясняем, что ты знаешь; потом определяем, что неверно или не соответствует данным обстоятельствам, и обесцениваем это, чтобы освободить место для нужной информации. Во многих случаях это подразумевает обесценивание контекста, замену его более подходящим. Это происходит всегда, изучаешь ты тригонометрию, французский или приобщаешься к католицизму. Да, это перепрограммирование. Как и с компьютером. Ты - - машина, Джим. Вот и все плохие новости. Итак, что ты собираешься с этим делать? Я посмотрел ему прямо в глаза. - Не знаю, - ответил я. И ответил со всей определенностью. - Довольно честно, - усмехнулся Форман. - Когда устанешь от незнания и заинтересуешься, что же такое находится по другую сторону, заходи ко мне, поговорим. Очередной курс модулирующей тренировки начнется через десять дней. Я придержу для тебя место. Он встал, потянулся и показал на край кратера: - Видите то маленькое здание? Это туалет. Мне надо прогуляться. Он оставил нас двоем. Я посмотрел на Лиз. - Мне не нравится, когда заявляют, будто мои чувства к тебе - просто программа. Это говорит о том, что не я контролирую себя. Ее взгляд стал задумчивым. - Так кто же написал эту программу? - Не знаю. - Ты и написал. Я оглянулся на свою любовь к Лиз. О! - Я... я думаю, что да. - Думаешь? - Я написал. - И я тоже. Ну и что? Мы смотрим на червей как на биологические машины и пытаемся понять их. Что мы увидим, если повернем то же зеркало к себе? Какие машины мы? - Я - дрянь, - решил я. - Я дрянная машинка. - А я злобная сучья машинка, - возразила Лиз. - Ну и что? - Не хочу быть машиной. - Я это поняла. Ты и есть машина, которая не хочет быть машиной. - Э... - И тогда я засмеялся. - Я понял. Я - разновидность машины, которая ходит и постоянно твердит, что она не машина. Будто во мне крутится маленький магнитофон, повторяя одно и то же: "Я не машина. Я не машина". Она тоже рассмеялась. И, нагнувшись, поцеловала меня. - Ты готов сделать следующий шаг, любимый. Собственно, уже сделал. - Я сделал? - Да, сделал. Ты не отвергаешь плохие новости. Я вздохнул. Посмотрел ей в глаза. - Все, что мне хочется, - это найти выход, как не просто выжить, но победить. Не здесь ли он скрывается? Она поняла, что я хочу сказать. - Ты нам расскажешь. Потом. Юношу дама склонила: мол, ей хочется. Он сказал, в три погибели скорчившись: "Спасибо за спазм. Он был как оргазм, Между прочим, вы напророчили". 70 МОДУЛИРОВАНИЕ: ДЕНЬ ПОСЛЕДНИЙ Реальность - это то, на что натыкаешься, стоя на месте и с открытыми глазами. Соломон Краткий Когда мы вошли в зал, он был пуст. Понимаете: пуст. Не было ни сцены, ни помоста, ни платформы. Ни подиума, ни пюпитра с конспектом, ни кресла. Экранов тоже не было. Все разобрали и убрали. У дверей не стояли ассистенты. В дальнем конце зала их тоже не было. Не было ни столов для них, ни стульев. Стулья для курсантов тоже отсутствовали, их аккуратно сложили друг на друга в большой кладовке. Когда мы вошли, дверь в кладовку была приоткрыта. Периодически кто-нибудь подходил, заглядывал внутрь, поворачивался к остальным с озадаченным видом - и возвращался к растущей толпе курсантов, стоящих или прохаживающихся туда-сюда возле входной двери. Зал выглядел заброшенным, словно модулирующая тренировка и все люди, ответственные за ее проведение, исчезли сегодня ночью. Мы стояли небольшими группками, ничего не понимая, переглядываясь и гадая, что происходит. Тихо переговаривались. Собирается ли кто-нибудь появиться и взять на себя руководство? Неужели все проспали или забыли, что остался еще один день? Или случилось нечто более серьезное? Может быть, тренировку срочно отменили? Может быть, произошло что-то непредвиденное? Но если так, то почему нас не предупредили? Мы ничего не понимали. Какого черта! Что происходит? Но меня беспокоило еще что-то, и я не мог понять, что именно. Я взглянул на Марисову, но она покачала головой, тоже ничего не понимая. Медленно повернувшись вокруг своей оси, я старался разглядеть то, что не запечатлелось в сознании. В зале было что-то не так. Все выглядело как обычно, но по-другому. Я понял: если разобраться, что тут не так, это объяснит все. Дело было не в пустоте или в отсутствии Формана и его помощников. Не хватало чего-то еще, к чему я привык, а теперь не видел... И тут я понял: не подметен пол. Он не был грязным, но и чистым его нельзя было назвать - вот это и не давало мне покоя. В этом и заключалась разница. Всего лишь несколько обрывков бумаги - но он казался грязным по сравнению с тем, что мы привыкли здесь видеть. Раньше в зале все блестело. Даже пулевые дырки в стенах исчезали после первого же перерыва. Сегодня зал не был готов, поэтому и выглядел заброшенным. Мы привыкли приходить на готовое. Сейчас зал не выглядел вместительным чистым пространством, ожидающим, что его заполнят. Он стал просто большим грязным пространством. Различие - как бездна. Форман напоминал о чистоте почти каждый день: - На этой планете вы либо хозева, либо гости. Гости ожидают, что о них позаботятся. Гости мусорят, не задумываясь, кто уберет за ними. Гости ждут, что за них заплатят. Приглашая кого-нибудь в гости, мы получаем удовольствие от их присутствия, а не от того, что за ними приходится убирать. И если цена уборки становится непомерной, гости превращаются во врагов. Запомните это. Хозяева же берут на себя заботу о других людях. Хозяева - собственники. Хозяева убирают мусор, где бы они его ни увидели. Хозяева поддерживают чистоту в своем доме, чтобы гости чувствовали, что их ждут и о них заботятся. Вопрос в том, - повторял Форман снова и снова, - гости вы или хозяева на планете Земля? Оставляете ли за собой окурки, конфетные обертки, смятую бумагу, апельсиновые корки, банки из-под лимонада и весь остальной мусор вашей жизни? Даже если ваше отношение к ближним напоминает режим Дахау и вы оставляете за собой дорожку из трупов - никакой разницы нет. Вы всегда ждете, что кто-то за вами уберет. Или вам все равно, будет ли чисто. Хозяин убирает мусор, где бы он его ни увидел. Он хозяин, и это его ответственность. Он входит в комнату и моет ее, потому что не может стоять и смотреть на грязь. Он заботится о близких, потому что не может видеть их раны, неудовлетворенность, боль. Хозяин заботится о том месте, где он живет. Я живу на Земле, А где живете вы? Все правильно. Форман не деликатничал, но и не обещал этого. Он обещал только результаты. Я смеялся, направляясь в кладовку, где были сложены стулья. Как я и ожидал, в углу стояли метлы и совки. Я не спросил - спрашивать было некого, - просто взял метлу и начал подметать пол. Несколько человек уставились на меня, парочка захлопала в ладоши, но вскоре нас было уже четверо - тех, кто подметал пол. - Зачем вы это делаете? - спросил кто-то. Я просто посмотрел на него. Как он не понимает? - Это же не ваша работа, - продолжал настаивать этот большой и толстый парень. - Наша, - возразил я. - Я здесь больше не гость. Я - хозяин. - Да? - удивился он. - Теперь вы ведете занятия? Форман умер и назначил вас Всевышним? Правильным ответом было "да", но он бы не понял. - Я веду ту часть занятий, за которую несу ответственность, - сказал я. - Отойдите, пожалуйста. Мне надо тут подмести. Он отошел, нахмурившись. Он расстроился, потому что видел, что чего-то не понимает, - но отошел. Я не волновался за парня. Он поймет, очень скоро. Мы все поймем. Подошла женщина с озабоченным выражением лица. - Вы знаете, что здесь происходит, да? - Нет. - Но вы же подметаете. - Правильно. Я подметаю. - Почему? - Потому что здесь надо подмести. Она обиженно скривилась, покачала головой и отошла. Наверное, решила, что я грубиян, но объяснять ей что-либо было бессмысленно. Потом меня оставили в покое. Чтобы подмести весь зал, потребовалось время, несмотря на то что мы работали вчетвером. Мы заключили молчаливый договор о партнерстве и без всяких слов понимали, что делали. Пока я подметал, пока я был занят какой-то работой, мне не надо было думать. Я стал работой, сконцентрировался на подметании пола до максимально возможной чистоты. Я действительно не знал, что происходит, но не сомневался, что грязный пол имеет к этому какое-то отношение. Необходимо подмести его, и тогда станет ясной перспектива. Моя уверенность не простиралась дальше. Тем не менее мне казалось... ... Я даже не могу подобрать для этого точные слова. Меня охватило чувство, но объяснить его я не мог, потому что слова преуменьшили бы его. Так что в тот момент я решил просто чувствовать. Форман говорил, что беспокоиться о выражении уместно на репетиции перед спектаклем, а общение - не спектакль, а передача информации и ощущений. Но в одном я не сомневался - это часть тренировки. Нас не бросили. Каждый день зал обставляли по-разному, а Форман никогда ничего не делал без цели. Мы привыкали к ежедневной смене окружающей обстановки, воспринимая и узнавая парадигму данного зала. Сегодняшняя ситуация говорила не о внезапном прекращении курса тренировки, а о наступлении следующего ее этапа. Это просто другой способ подготовки помещения. Только для чего? Я чувствовал, что разгадка рядом. Мы закончили подметать. Теперь можно обставить зал самостоятельно. Я вытряхнул последнюю порцию мусора и пыли в урну и отнес метлу с совком в кладовку. Посмотрел на остальных. Нас уже оказалось семеро. Все ухмылялись. Каждый знал. Мы взялись за стулья... - Подождите минуту. - Это был жилистый паренек с черными вьющимися волосами, похоже пакистанец. - Как мы расставим их? Хороший вопрос. - Сейчас мы решаем сами, - сказал я. - Поэтому должны придумать нечто такое, чтобы стало понятно, что мы сами отвечаем за нашу тренировку. - Правильно, - согласилась женщина со светлыми волосами. - В этом есть смысл. - Не должно быть передних и задних рядов. Каждый должен получить хороший обзор. - Верно. - Это Рэнд, парень с Гавайев. - Все должны быть равны. Или, по крайней мере, стулья. - Круг, - предложила блондинка. - Расставим их большим кругом. - Звучит здраво, - заметил Пейрент. - Как ты думаешь? Все выжидательно посмотрели на меня. - Э... - Я кое-что понял. - Почему вы спрашиваете меня? - Ты начал подметать - значит, ты главный. - Нет. Мы сейчас равны. Не думаю, что нам нужен вождь. Искать вождя - один из путей отказа от личной ответственности. Необходимо нечто такое, что должно представлять всех. - Поэтому ты и подходишь, - сказала блондинка. Я собрался огрызнуться, но увидел улыбку на ее лице. Мы рассмеялись. - О'кей, - согласился я. - Мне нравится круг. Никому не хочется чего-нибудь другого? Все согласились на круг. Расставить стулья было недолго - ведь нас уже стало двадцать, а пока мы работали, присоединились и другие. Я даже не представлял, каким огромным был зал: мы расставили по кругу пятьсот стульев, и еще оставалось место. Это заставило меня снова задуматься о модулирующей тренировке. Они знали. Они дблжны были знать. Они должны были обеспечить нас пространством, потому что оно нам понадобится. Они ожидали этого. Возможно даже, что наши действия были в точности тем самым результатом, которого они добивались. А это означало, что за нами наблюдают. Я посмотрел вверх - камеры были на месте, причем одна смотрела прямо на меня. Я бы поставил на то, что она работает. Улыбнувшись, я помахал рукой. - Вы что-то знаете, да? - Это опять женщина с озабоченным лицом. Я продолжал улыбаться. Понимал, что она не поверит мне, но все-таки сказал: - Я знаю не больше вашего, честное слово. Просто радуюсь шутке. О'кей? - Какой шутке? Это не смешно! - Очень смешно. Все. В целом. Жизнь - это большая шутка, которую мы разыгрываем сами с собой. И сегодня становится ясно, в чем здесь юмор. Она покачала головой. - Какой-то вы странный. - И отошла. Она права. Я странный. Я улыбнулся другой камере, тоже направленной на меня, и помахал рукой, потом стал осматриваться, куда бы сесть. Большинство мест было занято. Закончив расставлять стулья, люди стали садиться. Что это - привычка? Групповой эффект? Стадное поведение? Или они начали понимать, в чем соль шутки? Я не знал. Единственное, что я знал, - в данный момент мы должны сесть. Это был очень тщательно спланированный процесс - но процесс, который изобретали мы сами, по ходу дела. От нас ждали этого. В этом и заключался смысл. Последние слушатели расселись по местам, смущенные и неуверенные. Но вокруг совершенно явно что-то происходило, поэтому они сели и стали ждать. То, что происходило, было последним днем тренировки. Только теперь мы проводили ее сами, потому что от нас ждали этого. Понимаете... Форман говорил: - Вы существуете в модусах. Двигаясь по жизни, вы переходите из одного модуса в другой. Вот вы в модусе родителя, а вот в модусе ребенка. Сексуальном модусе. Модусе агрессии. Каждый из них существует, потому что в какой-то момент вы обнаруживаете, что именно он необходим для вашего выживания. Ваша личность - коллекция стереотипов поведения. Например, сейчас вы "пребываете в модусе скептического студента. Форман говорил: - Наш курс посвящен тому, как выходить за рамки этих маленьких модусов и попадать в больший контекст, где они и создаются. Зовите его источником. Я понимаю, что это звучит почти как жаргон, но не судите строго. То, к чему мы стремимся, - научить компьютер самопрограммироваться. Вы научитесь создавать адекватные модусы по мере необходимости. Таким образом, то, к чему мы стремимся, - это модус нахождения вне модусов, где вы сможете конструировать любые варианты. Форман говорил: - Что вы делаете, когда у вас ничего нет? Созидаете. Он говорил: - В этом вся штука. До сих пор все ваши модусы возникали по необходимости. Вы создавали их, потому что считали, что они связаны с вашим выживанием. Теперь вы можете создавать модусы, не имеющие с выживанием ничего общего, - и только потому, что вам хочется их создать. Вы выбираете. И вот сейчас мы выбирали, каким сделать себе последний день тренировки. Просто выбирали, без конкретной цели. Это не касалось ни выживания, ни правоты. Мы выдумывали по ходу дела. Мы изобретали. В этом и заключался юмор. Так мы и жили, не зная, что можем сделать жизнь такой, какой нам хочется, Вместо этого мы шли по жизни, делая то, что, казалось, обязаны делать, - и ненавидели себя за то, что не можем разорвать порочный круг. Но здесь тоже существовал выбор; мы сами выбрали такую жизнь. Но ведь существует другой, лучший выбор. Например, сидеть в комнате вместе с пятью сотнями людей, которые раньше казались тебе чужими, и смеяться, и улыбаться друг другу. Наверное, мы выглядели идиотами. Сторонний наблюдатель решил бы, что мы сошли с ума. Это напоминало сборище в психушке: сесть в кружок, хихикать, смеяться и строить друг другу рожи. Смех набирал силу. Он прокатывался по залу волнами. Теперь мы все начинали понимать соль шутки. Мы сидели, смотрели друг на друга и радовались самим себе и тому, что все осталось позади. Теперь мы были семьей. Человеческой семьей. Посторонних больше не существовало. Это было замечательное ощущение - окончательно принадлежать к чему-то; и это что-то было всем. Когда смех замер, возник короткий миг неловкости. Мы стали переглядываться. Все это хорошо. Но что дальше? Встала одна женщина. Она была смущена, но лицо ее светилось. - Я просто хочу сказать спасибо каждому. Вы - прекрасны. Мы зааплодировали. На другом конце круга встал мужчина и тоже начал благодарить. А после него другой. Потом еще женщина. Никакой очередности не существовало, и говорить-то было не обязательно. Ты говорил, если был готов к этому. Мы тренировались функционировать в этом режиме - режиме уважения к взаимному общению. Никто никого не перебивал. Мы выслушивали каждого и аплодировали, и хотя, наверное, прошло ужасно много времени, мы оставались на своих местах, пока каждый не получил возможность высказать то, что хотел. Процесс назывался завершением общения. Форман рассказывал о нем: - Большинство всю жизнь повторяет: "Это я должен сказать". Вы таскаете с собой повсюду ношу незавершенных разговоров и удивляетесь, откуда голоса в вашей голове. Хуже того - при первом удобном случае вы норовите высказать то, что торчит костью в вашем горле. Вы вываливаете весь свой гнев, или разочарование, или страх на первого попавшегося безответного бедолагу, вместо того чтобы обратиться по истинному адресу. А потом еще удивляетесь, почему у вас не складываются отношения с людьми. Вы ходите и сообщаете свои новости тем, кому они не предназначены. Попробуйте сказать человеку то, что ему в данный момент необходимо услышать. Например, "спасибо", "простите меня" или "я люблю вас", и вы увидите, что произойдет... Моего выступления никто не ждал. Не думаю, что у меня вообще было что сказать. Но в беседе возникла пауза, и на меня смотрели люди. Я встал, огляделся и покраснел. - Спасибо вам. Простите меня. - И добавил: - Я люблю вас. Но это были только слова. Однако появилось и что-то более глубокое. Такое чувство родства, и радости, и единения, которому еше не придумали названия. Ощущение было необычайное. Я не знал, как донести его до всех - и начал аплодировать. Я медленно поворачивался вокруг, глядя на всех, встречался взглядом с каждым и аплодировал их человечности. Мы такие глупые, такие жалкие, такие гордые и такие храбрые - маленькие голые розовые обезьянки, бросающие вызов Вселенной. Мы - не пища червей! Мы - боги! Они начали хлопать мне. Зал взорвался аплодисментами. Все встали. Мы ликовали, вопили и хлопали в ладоши все вместе. Тренировка подошла к концу! Мы победили! Мы брали на себя ответственность за судьбу всего нашего вида - и тот, кто не хочет присоединиться к нам, пусть остается позади и дает червям сожрать себя. Мы собирались дать кое-кому хорошего пинка в волосатый красный зад! Я чувствовал себя потрясающе! Но когда аплодисменты стихли, мы по-прежнему оставались одни в этом зале. Можно было не сомневаться: те, кто наблюдал за нами, поняли, что мы закончили. Тренировка завершилась. Что бы сейчас ни произошло, мы ждали. Мы продолжали ждать. А через какое-то время настроение начало падать. Да, душевный настрой мы получили, но процесс не закончился. Должно произойти еше что-то. Мы переглядывались. Мы нравились себе. Мы все делали правильно: убрались, расставили стулья, придумали тренировку, завершили общение, поздравили себя... Что же еще? Я вспомнил, что когда-то говорил мне Форман - казалось, прошли годы. - Наша тренировка - игра, Джим, но мы играем не ради выигрыша, а для того, чтобы играть. И то, чему мы учимся во время игры - где не бывает наказания за проигрыш, - помогает в тех играх, где мы не можем позволить себе проиграть. Главное - понять, в чем состоит смысл любой игры, и тогда можно ставить на выигрыш. Смысл данной игры заключается в том... ... чтобы заново изобрести будущее человечества. И я понял, в чем заключается незавершенность. Все, что мы делали до сих пор, касалось только нас самих. Даже стулья мы поставили так, чтобы сесть лицом друг к другу, отгородившись от остального мира. Но тренировка подразумевала ломку парадигм. Ее цель - избавить нас от того, что есть, чтобы мы могли изобретать то, чего нет; подготовить нас к встрече с остальной Вселенной. Так вот что неверно: мы были обращены не в ту сторону. Я встал со стула и развернул его, поставив сиденьем наружу, лицом к миру. Я мог повернуться лицом ко всей Вселенной, потому что доверял людям у себя за спиной. Позади послышался вздох. Кто-то еще понял суть. Это была женщина с вечно обеспокоенным лицом. Теперь, довольная собой, она встала и тоже развернула стул. Потом послышался стук и шарканье. И довольно скоро все развернули стулья, улыбаясь или смеясь при этом. Теперь все кругом было шуткой. Через некоторое время мы все сидели лицом наружу, мы все готовы были встретить Вселенную. И по-прежнему ничего не происходило. Завершенности по-прежнему не было. Черт! Что я упускаю? О мой Бог! О, дерьмо! Джейсон Деландро. Он предупреждал. Это и было его местью. В данный момент, когда мне больше всего нужно было понять нечто, толчком послужили его слова. Для того чтобы окончательно завершить тренировку, мне придется признать, что кое в чем он был прав. Насколько он был прав? Я должен был подумать об этом раньше. Проанализировать. Разложить на составные части и потом брать кусочек за кусочком, фрагмент за фрагментом и смотреть, что же произошло в действительности. Я встал. - Я знаю, что должно быть дальше. Все повернулись ко мне. - Слушайте. Когда мы начинаем жить, мы пребываем в модусе ожидания Сайта- Клауса, очередного чуда. Но в один прекрасный день мы понимаем, что никакого Сайта-Клауса нет. У большинства хватает ума усвоить это еще в школе. Перестав его ждать, мы тут же попадаем в другой модус: ожидания трупного окоченения. Кто-то рассмеялся. - Есть третье состояние, - продолжал я, не обращая внимания на смешки. - Но чтобы попасть туда, необходимо отказаться от ожидания. Они начали аплодировать... Я поднял руку. - Нет. Время аплодисментов закончилось. - Я был совершенно уверен в себе. - Тренировка завершена. Мы посмотрели друг на друга - и заулыбались! Мы ликовали! Мы хлопали друг друга по спине. Мы обнимались и целовались - и пошли к выходу, и с треском распахнули двери... Форман и все его помощники ждали нас снаружи. И вот тогда действительно начался выпускной бал. Мы ревели, улюлюкали, топали ногами, свистели, вопили - - все разом. Пусть Земля достается смиренным - мы претендовали на звезды! Мы бросали вызов Вселенной. Мы могли бы продолжать так целую вечность, но у меня за спиной проскользнула Лиз и похлопала меня по плечу. Я повернулся, схватил ее и стал целовать, но в ответ она отдала мне бумаги с приказом. Я разорвал конверт и начал читать. На середине я поднял глаза и посмотрел на нее обеспокоенно и вопросительно. Она тоже была грустной. - Вертушка ждет на стоянке. Пошли, нам пора. Это заняло всего лишь миг. Я освободился от прошлого. От всех сомнений. Теперь у меня была работа. Я понимал это совершенно отчетливо. В ответ мне ревела Вселенная. - Правильно, - сказал я. - Пойдем работать. Король, временами сходивший с ума, За лимерики, обещал, будет тюрьма. Еще до вечера все поэты Излагали свои сюжеты Без всякого ритма и рифмы.