---------------------------------------------------------------
   © Copyright Рюноске Акутагава
   © Copyright Людмила Ермакова (ermakova(АТ)gol.com), перевод с японского
   Date: 14 Aug 2003
---------------------------------------------------------------

     МАСКА Х╗ТТОКО
     У перил моста Адзумабаси теснятся люди. Время от времени к ним подходит
полицейский  и  уговаривает всех разойтись, но толпа тут же смыкается снова.
Все  ждут,  когда  под  мостом  пройдут лодки,  направляющиеся  на  праздник
любования цветами вишни.
     По  одной  и  по  две  лодки  плывут  с  низовьев  вверх  по  реке, уже
поднимающейся от прилива. Над многими устроен парусиновый навес, а  по бокам
его  свешиваются занавески -  белые в  красную полоску .  На носу  водружены
флаги и развевающиеся вымпелы в старинном вкусе. Похоже, что  все, сидящие в
лодках,  слегка  навеселе. В  просветах  между  занавесками можно  различить
игроков  в  кэн  -  обмотав голову  полотенцем на манер  женщин  из веселого
квартала ╗сивара или  торговок рисом, они выкрикивают:  "Один, два!"  Видно,
как  кто-то силится  петь,  качая  в  такт головой. Люди, глядящие  на это с
моста, откровенно потешаются. Когда  мимо проплывают лодки с музыкантами - и
с традиционными инструментами, и с европейскими - толпа на мосту разражается
громкими возгласами. Кто-то даже кричит: "Эй, дурачье!"
     С  моста река похожа на оловянную пластинку, белым всполохом отражающую
солнце,  время от времени проходящие  катера  поднимают поперечную  волну, и
тогда  к  цвету  реки  добавляются  вспышки ослепительной  позолоты.  Только
кажется,  что этот  веселенький  стук  барабанов, звуки  флейты  и  сямисэна
вонзаются в эту разглаженную водную поверхность как укусы вшей. От кирпичных
стен  пивоваренного  завода  Саппоро   далеко  за  насыпь   тянется   что-то
припорошеннное  копотью,  белесое, тяжеловесное - это и есть вишни,  которые
сейчас   в  цвету.  У   пристани  Кототои  виднеется  множество  японских  и
европейских лодок.  Шлюпочный сарай университета заслоняет  их  от солнца, и
отсюда видно только, как движется какая-то колышащаяся темная масса.
     Вот  из-под моста  вынырнула  еще  одна  лодка. Как и все  прежние, это
большая  ладья старинной  японской  постройки,  и она  тоже направляется  на
праздник любования цветущей вишней. Укрепив на лодке  красно-белые занавески
с полосатым вымпелом таких  же  цветов, гребцы, повязав на голову одинаковые
полотенца с нарисованными  на них алыми цветками вишни, поочередно то делают
взмах  единственным веслом,  то отталкиваются шестом. И все же лодка идет не
очень быстро. В тени занавесок  виднеется человек десять.  Пока лодка еще не
вошла  под мост,  они  наигрывали на  двух сямисэнах не то "Весна в сливовом
цвету", не то еще  что-то, а когда песня кончилась, оркестр заиграл какую-то
разухабистую музыку, да еще с ударами гонга. На мосту снова раздался дружный
смех. Послышался плач  ребенка, прижатого в  давке. И  пронзительный женский
голос: "Ох, да  вы посмотрите только!  Пляшет!"  Какой-то невысокий человек,
напялив  на  себя  шутовскую  маску  Хеттоко  `Хеттоко  -  название маски  и
совершаемого  в ней комического  танца. Маска  Хеттоко изображает гротескное
лицо с прищуренными  глазами, свернутым на сторону носом и  огромным, сильно
искривленным  ртом - считается, что она изображает  лицо человека,  изо всех
сил  дующего  на  огонь  (хиотоко,   "огненный  парень").  Кроме  того,  это
ругательное  прозвище, вроде обалдуя., выделывал в лодке  под музыку нелепый
танец.
     Выпростав руки из рукавов кимоно, сшитого из  ткани Титибу, он выставил
на обозрение невозможно  яркую  нижнюю  сорочку  с  узкими рукавами.  Что он
сильно  пьян,  было ясно  уже потому,  что  накладной воротник его с  черным
обшлагом отошел от сорочки и свисал отдельно, темно-синий пояс  развязался и
болтался сзади.  Плясал он тоже, конечно, без всякого смысла. То  есть можно
было  понять, что он  хочет  изобразить  священный  танец, какой  танцуют на
прихрамовых  праздниках,  но вместо этого  у него выходили  совсем нелепые и
неуклюжие  телодвижения. Больше было  похоже на то,  что  человек так сильно
напился, что  уже не может управлять своим телом, порой  же казалось, что он
попросту не может удержать равновесия и изо всех сил машет руками  и ногами,
чтобы ненароком не свалиться в воду.
     Это было еще смешней, и на мосту оживленно загалдели. Смех  перемежался
критическими замечаниями:
     - Ты только погляди на эту фигуру!
     - Да, веселится вовсю! И откуда это чучело?!
     - Потеха! Ой, смотрите, споткнулся на ровном месте!
     - Пляски-то затевать лучше на трезвую голову!
     И все в таком духе.
     Тем  временем, - выпитое, что ли,  подействовало  сильнее,  -  движения
танцора  становились  все  более  странными.  Голова  его  с   завязанным  у
подбородка   полотенцем   с  вишенным   узором   задергалась,   как  стрелка
испорченного метронома, он несколько раз подряд чуть не выпал за борт лодки.
Лодочник явно  даже  забеспокоился  и дважды  окликнул  его  сзади, но  тот,
казалось, и, не слышал.
     И тут  боковая волна от  проходившего  мимо  пароходика  сильно качнула
лодку. В этот момент человечек в маске Хеттоко, будто удар пришелся по нему,
подался на три шага вперед, описал  последний большой круг и, остановившись,
как прекративший вращение волчок, упал  навзничь на дно лодки, задрав ноги в
трикотажных кальсонах.
     Зеваки на мосту грянули смехом. В лодке от этого происшествия, кажется,
даже  сломалась  ручка  сямисэна.  Через занавески  видно было,  как вся эта
только  что  шумно веселившаяся  хмельная  компания пришла в  смятение, одни
вскочили с сидений, другие, наоборот, сели. Гремевший вовсю оркестр внезапно
умолк,  словно  захлебнулся. Слышны  были  только громкие  голоса.  Там, как
видно,  произошло  что-то  неожиданное.  Через некоторое время  из-под тента
выглянул  человек  с  красным  лицом  и,  растерянно  жестикулируя,   что-то
скороговоркой  сказал  гребцу.  Тогда лодка почему-то  сменила направление и
двинулась  не в ту сторону, где цвели вишни,  а к противоположному берегу, к
Яманосюку.
     О внезапной  смерти  человека  в  маске зеваки  на мосту узнали  спустя
десять минут. Более подробные  сведения были помещены в газете на  следующий
день в  отделе "Разное". Там было сказано, что звали  этого Хеттоко  Ямамура
Хэйкити и что умер он от кровоизлияния в мозг.
     * * *
     Ямамура  Хэйкити  -  владелец  полученной  в  наследство от отца  лавки
художественных  принадлежностей в Вакамацу-мати, в районе Нихомбаси. Умер он
в возрасте  сорока  пяти лет, оставив веснушчатую жену и служившего  в армии
сына.  Они  были  не  слишком  богаты,  но все  же держали  при лавке  двоих
приказчиков и, в общем, жили, по-видимому, не хуже других. Рассказывают, что
во время  японо-китайской  войны они занялись скупкой малахитового  пигмента
где-то в окрестностях Акита и не  прогадали, а раньше у лавки  только и было
хорошего, что репутация старой  фирмы, постоянных же  клиентов  - раз-два, и
обчелся.
     Хэйкити  -  круглолицый,  лысоватый, с  мелкими  морщинами вокруг глаз,
чем-то комичный  и со всеми подобострастно любезный. Больше всего  он  любит
выпить и во хмелю ведет себя вполне сносно. Одно только  плохо - как выпьет,
так  и принимается за свои странные танцы.  Как сам он рассказывал, началось
все  с того, что  он  учился танцевать у хозяйки  заведения Тоеда  на  улице
Хамате,  бравшей  уроки танцев  для прихрамовых  танцовщиц-жриц  мико; в  те
времена и в Симбаси,  и в ╗сите эти танцы были в  большом ходу. Но, конечно,
гордиться своим  искусством  ему  не  приходится.  Грубо говоря - танцы  его
какие-то  сумасшедшие,  выражаясь  помягче  -  они  немногим  приятнее,  чем
движения  актеров  Кабуки. Однако  он и сам, видно, это сознает и  в трезвом
виде даже не упоминает  о своих  священных танцах. "Ямамура-сан! Изобрази-ка
нам  что-нибудь!" - просят его, бывало, но он только  отшучивается. Но стоит
ему приложиться к  божественному напитку,  как  он  тотчас повязывает голову
полотенцем, изображает звуки флейты и барабана, становится в позу и начинает
подергивать плечами,  обуреваемый  неудержимым  желанием  танцевать в  маске
Хеттоко свои шутовские танцы. А стоит ему начать, как он впадает в раж и уже
не может остановиться.  Есть  при этом  сямисэн и пение  или нет  -  это его
нисколько не волнует.
     Уже два раза под пагубным действием выпитого он падал и терял сознание,
как при апоплексии. В первый раз это  случилось в бане,  когда  он обливался
горячей водой  и вдруг рухнул на цементную  раковину.  Тогда он только  ушиб
поясницу и уже через десять минут пришел в себя. Во второй раз он упал дома,
в  амбаре. Позвали врача,  и на этот  раз, чтобы  привести  его  в  чувство,
потребовалось уже полчаса. Врач тогда  настрого запретил ему пить. Некоторое
время он воздерживался самым похвальным образом, но продлилось это  недолго.
Приговаривая "немножко-то ничего, он постепенно увеличил дозу, и не прошло и
полумесяца, как  незаметно возвратился к старому. Однако он  по этому поводу
особенно  не огорчался и время  от время заявлял: "А совсем не пить, так для
здоровья, наоборот, только хуже будет".
     * * *
     Но пьет  Хэйкити не только  из физической потребности, как он  сам всем
объясняет. Он не может отказаться от выпивки и по психологическим  причинам.
Ведь только  когда он  под хмельком,  он  делается  отважным и  не смущается
ничьим присутствием. Хочется ему танцевать - танцует, хочется спать  - спит.
И никто ему не указ. А для Хэйкити это  важнее всего. А  почему, собственно?
Этого он и сам не понимает.
     Он  знает только,  что,  когда  выпьет, то становится другим человеком.
Напляшется, бывало, доупаду, а  как протрезвеет и скажут ему: "Ну и набрался
же ты вчера", - он сразу смущается и привычно врет: "Да я как выпью, так  уж
ничего  не соображаю. Утром встал - и совсем не помню,  что вчера делал. Как
во  сне".  На самом  деле  он отлично помнит, как  сначала танцевал, а потом
заснул. И трудно себе  представить, что тот, вчерашний Хэйкити, очтавшийся у
него в памяти,  и Хэйкити сегодняшний - один и  тот же человек. Какой из них
настоящий,  - он и сам  толком  не  понимает. Пьян он  бывает  временами,  в
обычное время - трезв. Выходит, трезвый Хэйкити - и есть настоящий, но,  как
это ни странно, сам Хэйкити не может поручиться ни за то, ни за другое. Ведь
то, чего он потом стыдится, почти всегда совершается  в пьяном виде. Танцы -
это  бы  еще  ладно. Но он  играет  в  цветочные  карты. Спит  с  продажными
женщинами. Словом, делает такое,  о чем тут и не напишешь. Кому же захочется
утверждать, что в подобных делах и выражается его истинное "я". У бога Януса
два лица, и никому неведомо, какое из них настоящее. Так и с Хэйкити.
     Я уже сказал,  что Хэйкити  трезвый  и Хэйкити пьяный  - два совершенно
различных  человека. По части  вранья  Хэйкити трезвый  мало  кому  уступит.
Иногда  он и сам это понимает. Однако  это  не значит,  что  он плетет  свои
выдумки ради  выгоды или расчета. Лжет он  почти бессознательно. Солгав, тут
же примечает это, но пока говорит, подумать о последствиях не в состоянии.
     Хэйкити  и  сам не мог  бы  объяснить, зачем привирает. Но стоит  ему с
кем-нибудь заговорить, как с  языка сама  собой срывается ложь, о которой он
до  того и не помышлял.  Однако это не  особенно  его тяготит.  И не кажется
чем-то  дурным. Поэтому  что  ни  день  Хэйкити городит  свои россказни безо
всякого стеснения.

     . * * *
     Хэйкити как-то рассказывал, что одиннадцати  лет поступил в услужение в
писчебумажный  магазин  в Минами-Дэммате.  Хозяин его был  ревностный  адепт
буддийской школы Тэндай и даже к ужину не прикасался, не произнеся перед тем
соответствующей сутры.  И вот через  два месяца после  появления  Хэйкити  в
магазине,  повинуясь  какому-то неожиданному порыву, хозяйка сбежала  в  чем
была  с  молодым  приказчиком.  То  ли  потому,  что хозяин,  помешанный  на
Лотосовой сутре, перестал на нее  надеяться, поскольку  она  не  помогла ему
сохранить семью, но рассказывали, что он вдруг переметнулся в буддизм  школы
Дзедо,  бросил  в  реку  изображение  Тайсяку  (Индры),  положил  под  котел
изображение великого бодхисаттвы Ситимэн и сжег его дотла, -  и вообще много
всякого натворил.
     По словам Хэйкити, он прожил там до двадцати лет и, бывало, плутовал со
счетами   и  тогда  отправлялся  куда-нибудь   поразвлечься.   У  него  даже
сохранились неприятные  воспоминания  -  об одной женщине,  с которой он был
близок  и которая как-то  предложила ему  совершить вместе  самоубийство  по
сговору. Тогда ему  удалось  под  разными предлогами  выйти из положения,  а
через три дня он  узнал, что она  все-таки совершила самоубийство - вместе с
работником  из мастерской металлических  украшений.  Человек,  с которым она
прежде была близка, ушел к другой, и  назло ему она  хотела умереть с первым
встречным.
     Когда Хэйкити  исполнилось  двадцать, умер его отец,  и  тогда,  взяв в
лавке  расчет, он  поехал домой. Как-то через полмесяца приказчик, служивший
еще  при  жизни  отца, попросил  молодого хозяина  написать письмо. Это  был
человек лет пятидесяти, вполне порядочный,  который в то время повредил себе
пальцы  правой руки  и  не  мог  писать. Приказчик этот попросил  сообщить в
письме  следующее: "Все  идет  как надо,  скоро  приеду",  - так  Хэйкити  и
написал.   Письмо  было  адресовано  женщине,  и  Хэйкити   поддразнил  его:
"Смотрите-ка! А вы опасный  человек!"  - на  что  тот  ответил  кратко: "Это
письмо моей  старшей сестре".  Через  три  дня  этот человек  ушел из  дому,
сказав, что идет к клиентам за  заказами, и не вернулся. При проверке счетов
обнаружилась  огромная  недостача.   Письмо,   по   всей  вероятности,  было
адресовано любовнице. Где еще сыщешь  такого  остолопа, как Хэйкити, который
сам же еще взялся и написать это послание!..
     Все это  были  выдумки.  Но без этих выдумок в жизни Хэйкити  (той, что
известна людям), наверно, ничего и не останется.
     * * *
     Наверняка Хэйкити был  уже  в подпитии, когда позаимствовал  у  веселой
компании маску Хеттоко  и  сел в лодку,  отправлявшуюся на праздник цветущей
вишни.
     Я уже рассказывал, что он упал на дно лодки и умер во время танцев. Вся
компания,  конечно,  перепугалась  донельзя.  Но  больше  всех  поражен  был
наставник  традиционной  музыки  Киемото-буси,  которому   Хэйкити  свалился
буквально на голову. Потом тело скатилось на красное одеяло, расстеленное на
шкафуте  лодки,  где  были  разложены  рулетики,  обвернутые водорослями,  и
вареные яйца.
     -  Что  за  шутки?  Ты  же  мог пораниться!  - сердито  сказал старшина
квартала, главный в лодке, все еще думая,  что Хэйкити шутит. Но Хэйкити  не
пошевелился.
     Сидевший рядом парикмахер, заподозрив неладное, потряс Хэйкити за плечо
и  окликнул его: "Хозяин, эй, хозяин!" - но  Хэйкити опять  ничего снова  не
ответил. Парикмахер  взял  его  за  руку  и почувствовал  холод. Вдвоем  они
подняли Хэйкити. Все взволнованно наклонились над ним. "Хозяин, эй,  хозяин,
эй!" - встревоженно восклицал парикмахер.
     И тут едва  различимый звук  - не то вздох, не  то голос  -  послышался
старшине из-под маски. "Маску... снимите...  маску..." Старшина с лодочником
дрожащими руками стянули с его головы маску и полотенце.
     Но  то, что они  увидели под маской,  уже не  походило на лицо Хэйкити.
Мелкий его  нос  заострился, губы  потеряли цвет,  по  бледному  лбу  градом
катился пот.  Никто бы  теперь не узнал в  нем весельчака, комика,  балагура
Хэйкити.  Не  переменилась  только  скривившая  вытянутые   губы,  притворно
глуповатая, безмолвно смотрящая на Хэйкити с красного одеяла маска Хеттоко.



Last-modified: Thu, 14 Aug 2003 10:56:02 GMT