--------------------
Роберт Силверберг.
Хозяин жизни и смерти.
Robert Silverberg.
Master of Life and Death (1957).
========================================
HarryFan SF&F Laboratory: FIDO 2:463/2.5
--------------------
1
Кабинеты Бюро Выравнивания Населенности, в просторечии именуемого
ВЫНАСом, размещались с двадцатого по двадцать девятый этаж
Каллин-Билдинга, стоэтажного, чудовищно уродливого здания, построенного в
неовикторианском стиле - основном в архитектуре двадцать второго столетия.
Администратор Рой Уолтон даже просил извинения у самого себя, когда утром
переступал порог этого безобразного сооружения.
С той поры, как Уолтон занял новую должность, ему удалось
переоборудовать только собственный кабинет, расположенный на двадцать
восьмом этаже, непосредственно под кабинетом директора Фиц-Моэма. Кабинет
администратора был единственным, маленьким оазисом среди безвкусно
оформленных интерьеров, оскорбляющих эстетические чувства нормального
человека. Ничего не поделаешь, ВЫНАС был очень непопулярным учреждением,
хотя и крайне необходимым, и ему, как и городскому палачу несколько
столетий назад, власти отвели не очень привлекательное место.
Уолтон снял со стен гофрированные панели из хромированного металла,
переливающегося всеми цветами радуги, в окна вставил поляризованные
стекла, позволяющие регулировать освещение внутри комнаты, сменил
массивные потолочные светильники на малозаметные люминесцентные. Однако,
несмотря на подобные преобразования, на всем оставался отпечаток прошлого
столетия.
Но ведь иначе и быть не могло - к такому выводу в конце концов пришел
Уолтон. Именно идиотизм прошлого столетия породил такое учреждение, как
ВЫНАС.
Его письменный стол был уже завален отчетами, но пневмопочта
ежеминутно приносила все новые и новые документы. "Быть заместителем
директора по административной работе - весьма неблагодарное дело, -
подумал он. - Ответственность такая же, как и у директора Фиц-Моэма, а вот
оклад вполовину меньше".
Уолтон взял один из отчетов, венчавший на уровне глаз кипу ему
подобных, тщательно разгладил сгибы на бумаге и принялся читать.
Это была депеша, отправленная Хорроксом, в настоящее время
исполняющим обязанности представителя ВЫНАСа в Патагонии, и датированная 4
июня 2232 года, то есть шестью днями ранее. В ней в характерной для
Хоррокса манере после многословного и бессвязного вступления говорилось, в
сущности, вот о чем: плотность населения в Патагонии намного ниже
оптимальной и составляет всего 17,2 человека на квадратную милю; таким
образом, эта территория в первую очередь может быть использована для
выравнивания плотности населения на планете.
Уолтон в данном случае был вполне солидарен с Хорроксом. Нагнувшись к
микрофону диктопринтера, он произнес, четко выговаривая слова: "Докладная
записка заместителя директора по вопросу выравнивания... - здесь
администратор остановился, вспоминал территорию, доставляющую особенно
много забот, - центральной части Бельгии. Не угодно ли заведующему
секцией, в чьем ведении находится данная территория, рассмотреть вопросы
перемещения излишней части ее населения на рекультивированные участки в
Патагонии и промышленного развития вышеназванного региона для облегчения
адаптации переселяемых?"
Уолтон закрыл глаза, надавил на веки большими пальцами, да с такой
силой, что перед глазами заплясали целые снопы ярких искр, - младший
администратор пытался отогнать от себя все неприятные мысли о
многочисленных проблемах, которые неизбежно возникнут при переброске
нескольких сотен тысяч бельгийцев в Патагонию. Он заставил себя, как за
спасительную соломинку, держаться за одну из часто повторяемых директором
Фиц-Моэмом формул: "Если хочешь остаться в здравом уме, думай об этих
людях не как о человеческих существах, а как о пешках в шахматной партии".
Уолтон тяжело вздохнул. Это была самая трудная из всех шахматных
задач в истории человечества, и все решения ее - исходя из тех данных,
которыми люди располагали сейчас, - через столетие, или даже раньше,
непременно приведут к мату. Однако в течение этого времени еще можно будет
поддерживать программу выравнивания плотности населения и самим
довольствоваться ролью сплавщиков, перебрасывающих бревна посреди бурного
потока, пока не пришла настоящая беда.
Теперь необходимо было заняться другим весьма важным делом. Он снова
наклонился к микрофону диктопринтера: "Докладная записка заместителя
директора по вопросу обработки информации, получаемой от агентов на
местах. Необходимо образовать группу из трех умных девушек, которые могли
бы составлять резюме докладов и отчетов, отсекая все несущественное или не
имеющее непосредственного отношения к рассматриваемым вопросам".
Это было конструктивное решение, которое следовало бы принять
давным-давно. Теперь, когда высота пачки документов, лежащих на его столе,
едва не достигала метра, такое решение явилось уже просто вынужденной
мерой. Одной из главных бед ВЫНАСа была его "незрелость": Бюро учредили в
такой спешке, что большая часть регламента, которым оно должно было
руководствоваться в своей деятельности, еще находилась в стадии
согласования.
Уолтон вытащил из груды бумаг еще один отчет. На сей раз это
оказалась статистическая ведомость Центра Эвтаназии [euthanasia (греч.) -
легкая смерть; умерщвление в случае неизлечимой болезни], находящегося в
Цюрихе, поэтому он только бегло взглянул на приведенные в ней цифры. В
состояние Счастливого Сна за прошлую неделю были препровождены одиннадцать
не соответствующих установленным нормам детей и двадцать три такого же
рода взрослых.
Предание людей Счастливому Сну - Это было самая мрачная часть
программы выравнивания населенности. Уолтон поставил на ведомости свои
инициалы, удостоверяющие, что он ознакомился с приведенными в ней данными,
наложил резолюцию "Отправить в архив" и сбросил в приемный лоток
пневмопочты.
Послышался мелодичный сигнал вызова по интеркому.
- Я занят, - сразу же ответил Уолтон.
- С вами хочет встретиться мистер Приор, - спокойно прозвучал голос
секретарши. - По его словам, у него дело чрезвычайной важности.
- Скажите мистеру Приору, что я не стану никого принимать в течение
по меньшей мере ближайших трех часов. - Уолтон с грустью посмотрел на
растущую груду бумаг. - Скажите, что я смогу уделить ему десять минут...
ну, скажем, в час дня.
Уолтон услышал сердитый мужской голос, что-то раздраженно говоривший
в приемной, после чего секретарша сказала:
- Он настаивает на том, что должен встретиться с вами немедленно по
вопросу об аннулировании ордера на Счастливый Сон.
- Решения о предании Счастливому Сну не подлежат пересмотру, - резко
ответил Уолтон. Меньше всего ему хотелось встретиться с кем-нибудь, чьих
детей или родителей должна постигнуть такая участь. - Скажите мистеру
Приору, что у меня нет ни малейшей возможности с ним встретиться.
Не без удивления Уолтон обнаружил, что пальцы его дрожат, и впился
ими в край стола, пытаясь успокоиться. Одно дело сидеть здесь, в этом
уродливом здании и визировать документы, касающиеся эвтаназии, и совсем
иное - говорить с глазу на глаз с тем, кого непосредственно затрагивают
такие документы, и пытаться убедить его в необходимости...
Дверь в кабинет распахнулась настежь.
Перед Уолтоном появился высокий темноволосый мужчина в расстегнутом
пиджаке, застывший прямо на пороге в драматической позе. Вслед за ним
показались трое мрачных охранников в серых переливчатых мундирах службы
безопасности. Все они держали наготове иглопистолеты.
- Это вы администратор Уолтон? - спросил нежданный посетитель сочным,
хорошо поставленным голосом. - Мне необходимо поговорить с вами. Меня
зовут Лайл Приор.
Трое сотрудников безопасности окружили Приора. Один из них повернулся
к Уолтону и произнес извиняющимся тоном:
- Мы очень сожалеем о случившемся, сэр. Он прорвался через охрану и
побежал не останавливаясь. Ума не приложу, как ему это удалось, но он
добрался аж досюда.
- Да, нужно быть слепым, чтобы не видеть этого, - сухо заметил
Уолтон. - Теперь лучше проверьте, не хочет ли он кого-нибудь убить.
- Администратор Уолтон! - запротестовал Приор. - Я человек мирный!
Как это вы можете меня обвинять в том, что...
Один из сотрудников службы безопасности ударил Приора. Уолтон
внутренне напрягся и с немалым трудом подавил в себе вполне естественное
желание сделать выговор охраннику. Но ведь тот просто-напросто выполнял
свои служебные обязанности.
- Обыщите его, - велел Уолтон.
Охранники быстро и ловко обыскали Приора.
- У него ничего нет, мистер Уолтон. Отвести его в дежурку или
спустить в медпункт?
- Ни то, ни другое. Оставьте его здесь со мной.
- Вы уверены в том...
- Убирайтесь отсюда, - грубо отрезал Уолтон. И когда все трое
повернулись, чтобы уйти, остановил их - И придумайте более эффективную
систему защиты от непрошеных посетителей. Иначе скоро какой-нибудь негодяй
проникнет сюда и убьет меня. А, как вы сами понимаете, суть не в том, что
я слишком дорожу жизнью, я спокойно отношусь к смерти, просто здесь некому
меня заменить. На всей планете не найдешь второго такого сумасшедшего,
который согласился бы занять это место. А теперь - вон отсюда!
Охранники не стали терять времени и быстро исчезли. Уолтон подождал,
пока дверь не закрылась за ними. Его тирада - он это прекрасно понимал -
была проявлением ничем не оправданной грубости по отношению к охране. Если
бы Уолтон сам не забыл запереть дверь, как предписывалось правилами
внутреннего распорядка, Приор ни за что бы сюда не попал. Но он не мог
признаться в этом охранникам.
- Присаживайтесь, мистер Приор.
- Я должен поблагодарить вас за то, что вы разрешили мне остаться, -
произнес Приор без тени сарказма в голосе. - Я прекрасно понимаю, что вы
ужасно занятой человек.
- В чем, в чем, а в этом вы нисколько не ошиблись. - Со времени
появления Приора почтовые залежи на письменном столе Уолтона выросли еще
на три дюйма. - Вам очень повезло: трудно себе представить более
благоприятную минуту для вашего визита. В любое другое время я промурыжил
бы вас добрый месяц, а вот как раз сейчас мне страшно хочется
какого-нибудь разнообразия. Кроме того, я восхищаюсь вашим творчеством,
мистер Приор.
- Спасибо. - В его голосе звучала покорность, поразительная для
такого крупного и, по всей видимости, волевого человека. - Я не ожидал
здесь найти... я имею в виду то, что вы...
- Что бюрократ станет восхищаться поэзией? Именно это вы имели в
виду?
Приор покраснел.
- Да, - нехотя признался он.
- Надо же мне чем-то заниматься, - ухмыляясь, произнес Уолтон, -
после работы у себя дома. Разве можно, в самом деле, все двадцать четыре
часа в сутки читать только отчеты ВЫНАСа? Не более чем двадцать - таково
мое правило. По-моему, ваша последняя книга просто замечательна.
- Критики о ней несколько иного мнения, - застенчиво произнес Приор.
- Критики! Что они понимают? Их вкусы постоянно меняются. Десять лет
назад критиков больше всего занимали форма и стилистика, и вы получили
премию Меллинга. Теперь же их интересует основная идея, политическое
содержание, а не поэзия, мистер Приор. Но ведь и сейчас есть люди - пусть
их немного, - понимающие, что такое настоящая поэзия. Возьмем, например,
Йитса...
Уолтон был готов развернуть горячую дискуссию обо всех известных ему
поэтах, начиная с Приора и кончая такими корифеями прошлого, как Сюррей и
Уайет, был готов на что угодно, лишь бы отвлечься от рутинной работы и
хоть на какое-то время забыть о ВЫНАСе. Но Приор перебил его:
- Мистер Уолтон...
- Да?
- Мой сын Филип... сейчас ему всего две недели...
Уолтон все понял.
- Нет, Приор. Пожалуйста, не просите. - У Уолтона мороз прошел по
коже, а сжатые руки стали липкими от пота.
- Сегодня утром было принято решение предать его Счастливому Сну как
потенциального туберкулезника, как восприимчивого к легочным заболеваниям.
Мальчик совершенно здоров, мистер Уолтон. Не могли бы вы...
Уолтон поднялся из-за стола.
- Нет, - повторил он полуповелительным, полуумоляющим тоном. - И не
просите меня. Я просто не в состоянии делать исключения, даже для вас. Вы
ведь человек умный, вы понимаете смысл осуществляемой нами программы.
- Да, я голосовал за ВЫНАС. Я знаю все, что касается операции
"Прополка сада" и Плана Эвтаназии. Но я не ожидал...
- Вы считали, что эвтаназия - прекрасное дело для других. Такого же
мнения многие. Именно поэтому программа была одобрена большинством
населения. - Уолтон старался выражаться как можно деликатнее. - Я не могу
пощадить вашего сына. Наши врачи сделали все возможное, чтобы ребенок мог
жить.
- Я болел туберкулезом. Меня вылечили. А если бы эвтаназия
практиковалась в прошлом поколении? Где бы теперь были все мои стихи и
поэмы?
Вот на этот-то вопрос ответить было невозможно, поэтому Уолтон
попытался оставить его без внимания.
- Туберкулез является исключительно редким заболеванием, мистер
Приор. Мы можем искоренить его полностью, если устраним всех, в чьей
генетической структуре имеются признаки восприимчивости к туберкулезной
палочке.
- Вы хотите сказать, что убьете всех моих детей, какими только они ни
будут? - спросил Приор.
- Лишь тех, кто унаследует именно эту генетическую черту, - как можно
мягче произнес Уолтон. - Возвращайтесь домой, мистер Приор. Сожгите мою
фотографию... Напишите поэму обо мне... Но не просите у меня, чтобы я
совершил невозможное. Я не могу достать для вас звезду с неба, поймите
это.
Приор встал. Такой огромный и такой несчастный, он подавленно глядел
на Уолтона с высоты своего роста. Однако Уолтон впервые почувствовал
страх. Пальцы его нашарили иглопистолет, который он хранил в верхнем левом
ящике письменного стола.
Однако Приор даже и не думал о насилии.
- Я покидаю вас, - угрюмо проговорил он. - Мне очень жаль, сэр. Самым
глубочайшим образом жаль. Мне жаль нас обоих.
Уолтон нажал кнопку дверного замка, выпустил Приора, затем снова
запер дверь и тяжело опустился в кресло. Из лотка пневмопочты на стол
соскользнули еще три служебные записки. Он посмотрел на них злым взором
василиска.
За шесть недель существования ВЫНАСа три тысячи детей получили билет,
дававший им "право" на Счастливый Сон и три тысячи ущербных комбинаций
генов были выведены из генофонда человечества. Десять тысяч мужчин, чей
уровень умственного развития оказался ниже нормы, были принудительно
стерилизованы. Восемь тысяч умирающих стариков отправлены в могилы чуть
ранее отведенного природой срока.
Это была жестокая программа. Но с какой стати передавать паралич еще
не родившимся поколениям? Ради чего разрешать взрослым идиотам засорять
мир умственного неполноценным потомством? Зачем заставлять неизлечимых
раковых больных терпеть ничем не оправданные муки и к тому же потреблять
столь драгоценную пищу?
Все это не очень приятно? Разумеется. Но весь мир проголосовал за.
Пока Лэнг со своей командой не преобразует природные условия Венеры в
пригодные для жизни человека или пока сверхсветовая скорость не откроет
человечеству дорогу к звездам, необходимо что-то делать с
перенаселенностью Земли. В данный момент численность населения планеты
составляла семь миллиардов и с каждым днем, с каждым часом увеличивалось
все больше и больше.
Слова Приора запали глубоко в душу. "Я болел туберкулезом... Где бы
теперь были все мои стихи и поэмы?"
Этот огромный, но такой смиренный человек был одним из величайших
поэтов. Китс тоже был туберкулезником. "А какая, в общем-то, польза от
поэтов? - промелькнула у Уолтона в голове дикая мысль, и он тут же ответил
себе: - А какая вообще польза от чего бы то ни было? Китс, Шекспир,
Эллиот, Йитс, Донн, Паунд, Мэтьюз... и Приор. Насколько жизнь была бы
скучнее без них..." Уолтон представил себе книжную полку - единственную
книжную полку в тесной клетушке своей однокомнатной квартиры.
Спина его покрылась потом, когда он внезапно понял, что незаметно для
себя принял решение.
Уолтон нисколько не сомневался, что этот шаг будет стоить ему
должности, если он, конечно, позволит себя поймать. К тому же в
соответствии с Законом о Выравнивании такой поступок является уголовным
преступлением.
Но ведь один ребенок значит ничтожно мало. Только один.
Ребенок Приора.
Дрожащими пальцами он включил интерком и сказал секретарше:
- Если мне будут звонить, примите сообщения. Я оставляю кабинет на
полчаса.
2
Уолтон вышел из кабинета и украдкой огляделся. В приемной царила
обычная деловая суматоха: полдесятка девушек отвечали на телефонные
звонки, вскрывали письма, занимались согласованием различных вопросов,
относящихся к деятельности столь важного и ответственного учреждения.
Уолтон быстро проскользнул мимо них в коридор.
Испытываемый им страх стянул желудок тугим узлом, пока он шел к
лифту. Давали себя знать шесть недель волнений, шесть недель напряженной
работы, прошедших с тех пор, как был организован ВЫНАС, с тех пор, как
старик Фиц-Моэм уговорил его занять второй по значимости пост в этом
учреждении... И вот теперь - настоящий бунт... А как иначе назвать то, что
он задумал совершить? Хотя, по правде говоря, не так уж велик бунт -
пощадить одного-единственного ребенка, но Уолтон понимал, что, поступая
таким образом, он наносит сокрушительный удар по самим основам, на которых
зиждется ВЫНАС, удар, равный по силе отмене всего Закона о Выравнивании.
"Только одно прегрешение, - твердо пообещал он самому себе. - Пощажу
ребенка Приора, а после - ни на шаг от закона".
Уолтон нажал кнопку вызова и посмотрел на световое табло. Кабина
лифта уже начала подниматься. Клиника, куда направился Уолтон, размещалась
на двадцатом этаже.
- Рой.
Услышав тихий голос у себя за спиной, Уолтон едва не подпрыгнул от
неожиданности. Затем он взял себя в руки и, стараясь принять
непринужденный вид, обернулся. Перед ним стоял сам директор.
- Доброе утро, мистер Фиц-Моэм.
Старик безмятежно улыбался, лицо его, на котором не было ни единой
морщинки, прямо-таки излучало душевное тепло и дружелюбие, пышная копна
седых волос на голове лоснилась.
- У тебя очень уж озабоченный вид, мой мальчик. В чем дело?
Уолтон отрицательно закачал головой:
- Просто слегка устал, сэр. В последнее время было много работы.
Но еще не закончив говорить, Уолтон понял, насколько глупо звучит
такое объяснение. Если кто во всем ВЫНАСе и работал более напряженно, чем
он, так это сам директор, который был намного старше. Принятия Закона о
Выравнивании Фиц-Моэм добивался пятьдесят лет, и теперь восьмидесятилетний
старик работает шестнадцать часов в сутки, чтобы помочь человечеству
выжить.
Директор улыбнулся:
- Ты до сих пор так и не научился правильно расходовать свои силы,
Рой. И превратишься в развалину, даже не достигнув половины моего
возраста. Хотя я доволен, что ты перенял у меня привычку давать себе по
утрам передышку, чтобы выпить чашечку кофе. Не будешь возражать, если я
присоединюсь к тебе?
- Я... я вышел совсем не для этого, сэр. Мне нужно кое-что сделать
внизу.
- Вот как? А ты не мог бы уладить свое дело по телефону?
- Нет, мистер Фиц-Моэм. - Уолтон чувствовал себя так, будто его уже
судили, вынесли приговор и собираются четвертовать. - Дело это требует
личного общения.
- Понятно. - Внимательный, дружеский взгляд старика буквально сверлил
его. - Тебе не мешало бы чуть сбросить обороты, как мне кажется.
- Разумеется, сэр, как только хоть немного поубавится работы.
Фиц-Моэм издал сдавленный, похожий на кудахтанье, смешок:
- Значит, ждать тебе придется не менее столетия, а то и двух. Боюсь,
ты так никогда и не научишься расслабляться, мой мальчик.
Прибыл лифт. Уолтон отступил чуть в сторону, пропуская вперед
директора, а затем и сам вошел в кабину. Фиц-Моэм нажал кнопку "14" -
именно на четырнадцатом этаже находился буфет, где готовили кофе. Уолтон
несколько нерешительно, прикрывая пульт ладонью, чтобы старику не было
видно, куда это он сейчас направляется, нажал кнопку "20".
Как только кабина лифта тронулась с места, Фиц-Моэм спросил:
- К тебе сегодня утром заходил мистер Приор?
- Да.
- Он поэт, верно? Тот самый, которого ты так хвалил?
- Да, это он, - коротко ответил Уолтон.
- Сначала Приор пришел, чтобы переговорить со мной, но я направил его
к тебе, этажом ниже. Что ему было надо?
Уолтон колебался.
- Он... он хотел, чтобы его сына пощадили и не предали Счастливому
Сну. Естественно, пришлось ему отказать.
- Естественно, - торжественным тоном повторил Фиц-Моэм. - Стоит нам
сделать хотя бы одно исключение - рухнет все наше учреждение.
- Разумеется, сэр.
Кабина лифта остановилась. Дверца скользнула в сторону, открыв взору
аккуратно выполненную надпись: "20 этаж. Отделение эвтаназии и архив".
Уолтон совсем позабыл про эту ненавистную надпись. Теперь он уже
начал жалеть, что рискнул спуститься в лифте вместе с директором.
Казалось, цель его посещения двадцатого этажа стала совершенно очевидной.
В глазах старика играли озорные огоньки.
- Как я полагаю, ты здесь выходишь, - сказал он. - Надеюсь, ты быстро
управишься, Рой. Тебе в самом деле каждый день нужно делать небольшую
передышку.
- Попробую, сэр.
Уолтон вышел из кабины и на прощальную улыбку старика ответил тоже
улыбкой. Дверь кабины закрылась. Горькие мысли стали одолевать его, как
только он остался один.
"Неважнецкий из тебя преступничек, Уолтон. Ты уже с головой выдал
себя! И черт бы побрал эту отеческую улыбочку. Фиц-Моэм все знает! Не
может не знать!"
Уолтон постоял еще секунду-другую в нерешительности и... А! Что
будет, то будет... Сделав глубокий вдох, он твердым шагом направился к
большой комнате, в которой размещался архив отделения эвтаназии.
Помещение архива было просторным, как и все современные служебные
помещения, - десять метров на семь; одна стена сплошь заставлена
стеллажами для трубок микропамяти Доннерсона, другая - полками для
микрофильмов. За шесть недель существования ВЫНАС накопил впечатляющее
количество самой различной информации.
Пока Уолтон в раздумье стоял на пороге, компьютер как ни в чем не
бывало продолжал тихонько пощелкивать, вспыхивали и гасли сигнальные
лампочки на многочисленных табло и панелях. Хранилище информации
непрерывно пополнялось все новыми и новыми данными. И это, по всей
вероятности, ночью продолжалось в том же ритме, что и днем.
- Чем могу быть полезен?.. О, это вы, мистер Уолтон, - произнес
техник в белоснежном халате. На службе у ВЫНАСа состояла целая армия
техников, полностью лишенных индивидуальных черт, но всегда готовых
угодить. - Могу я чем-нибудь вам помочь?
- Обычная текущая проверка. Вы позволите воспользоваться машиной?
- Пожалуйста, пожалуйста. Прошу вот сюда, сэр.
Уолтон слегка улыбнулся и прошел внутрь хранилища. Техник отступил в
сторону, всем своим видом давая понять, будто его вовсе нет здесь.
"Мое лицо, безусловно, отмечено некоей печатью избранности", -
подумал Уолтон. В этом здании к нему относились как к полубогу, ведь он
был окружен светящимся нимбом, в силу того, что был протеже самого
директора Фиц-Моэма и вторым по рангу руководителем ВЫНАСа. А вот снаружи,
в жестокой реальности перенаселенного мегаполиса, он предпочитал не
выделяться из толпы и держать в тайне свой высокий ранг.
Нахмурившись, Уолтон попытался вспомнить, как зовут сынишку Приора...
Кажется, Филип. Он набрал на клавиатуре запрос на карточку Филипа Приора.
Прошло несколько мгновений, необходимых для того, чтобы
просканировали сформированные импульсом миллионы криотронных ячеек памяти,
пока не была найдена одна-единственная, соответствующая по всем параметрам
искомой, после чего на лоток принтера выпала желтовато-коричневая
карточка, на которой было отпечатано:
3216847 АВ-1
ПРИОР, Филип Хью. Род. 31 мая 2232 г. в г. Нью-Йорке в госпитале
общего типа. Первый сын Приора Лайла Мартина и Приор Авы Леонарды. Вес при
рождении 2350 г.
Затем следовало подробное описание общего состояния мальчика,
заканчивавшееся группой крови, характеристикой ее свертываемости и шифром
генетического кода. Уолтон торопливо пробежал глазами всю эту информацию,
пока его взгляд не остановился на предупреждении, отпечатанном большими
зелеными буквами в бездушно-короткой форме:
ПРОВЕРЕН В Н.-Й. ЭВТ. КЛИНИКЕ 10.06.2232. РЕКОМЕНДОВАН К ЭВТАНАЗИИ".
Уолтон глянул на часы - 10.26. Мальчик, возможно, находится в одной
из лабораторий клиники в ожидании печальной участи.
Распорядок проведения эвтаназии был установлен самим Уолтоном:
газовая камера погружала своих избранников в Счастливый Сон в 11.00 и в
15.00. Чтобы спасти Филипа Приора, у него в запасе оставалось примерно
полчаса.
Уолтон украдкой глянул через плечо - поблизости никого не было - и
быстро сунул карточку во внутренний карман пиджака.
Затем он отпечатал требование объяснить применяемый в клинике
генетический шифр. По экрану дисплея побежали символы и объясняющий их
текст. Уолтон начал быстро сверять их с набором цифр и букв, отпечатанных
на регистрационной карточке Филипа Приора. Вскоре он нашел строку, которую
искал: 312 - восприимчивость к туберкулезу.
Уолтон быстро набрал на клавиатуре следующую команду: "Произвести
ревизию регистрационной карточки 3216847 АВ-1. Изменить все
соответствующие ячейки памяти".
Уолтон взял на себя труд перепечатать все содержание карточки
ребенка, опустив только злосчастный код 312 и предупреждение с
рекомендацией произвести эвтаназию. Машина безучастно проглотила новую
версию общего состояния Филипа Приора. Уолтон улыбнулся. Пока все шло
совсем неплохо.
Затем он снова затребовал информацию, касавшуюся мальчика. После
некоторой, обычной в таких случаях паузы, на выводной лоток выпала
карточка номером 3216847 АВ-1. Уолтон внимательно прочел все, что было на
ней отпечатано.
Процесс стирания роковой для ребенка информации прошел вполне
благополучно. С точки зрения всеведающего компьютера, Филип Приор был
нормальным, здоровым ребенком.
Уолтон снова глянул на часы - 10.37. Оставалось еще двадцать три
минуты до того, как будет произведен утренний отбор тех, кому не
посчастливилось соответствовать стандартам, заложенным в беспристрастный
мозг машины.
Вот теперь только пришла пора подлинных испытаний для него самого.
Удастся ли вырвать ребенка из рук палачей-докторов и при этом не привлечь
внимания к собственной персоне?
Пятеро врачей хлопотливо сновали по главному отделению клиники, когда
в него вошел Уолтон. Здесь, по всей вероятности, находилось около сотни
младенцев, каждый лежал в отдельном отсеке. Дел у врачей с новорожденными
было невпроворот, а тревожные взгляды родителей, смотревших на свои чада
сверху, через смотровые панели, только усугубляли нервозность обстановки.
Закон о Выравнивании требует, чтобы каждый новорожденный в течение
первых двух недель находился в местной клинике ВЫНАСа для проверки и
выдачи сертификата. Примерно одному из десяти тысяч младенцев будет
отказано в сертификате... и, значит, в праве жить дальше.
- Доброе утро, мистер Уолтон. Что привело вас сюда, так глубоко вниз?
Уолтон приветливо улыбнулся:
- Обычная текущая проверка, доктор. Стараюсь, сами понимаете, быть в
курсе дел всех наших подразделений.
- Чуть раньше сюда наведался сам мистер Фиц-Моэм. Сегодня, похоже, мы
удостоились самой настоящей "генеральной инспекции", мистер Уолтон!
- Гм, возможно. - Заместителю директора не очень-то понравилось это
сообщение, но тут уж ничего не поделаешь. Оставалось полагаться только на
то, что твердая вера старика в своего ставленника поможет Уолтону выйти из
любого затруднительного положения.
- Брата моего не видели где-нибудь поблизости? - спросил Уолтон.
- Фреда? Он сейчас работает в шестой палате, делает анализы. Позвать
его, мистер Уолтон?
- Нет, спасибо, не надо его беспокоить. Я встречусь с ним позже. В
душе Уолтон почувствовал некоторое облегчение. Фред Уолтон, его младший
брат, работал в ВЫНАСе врачом. Братья недолюбливали друг друга, и Рою не
очень хотелось, чтобы Фред знал о его посещении клиники.
Невозмутимо шагая по клинике, Рой Уолтон остановил взгляд на двух
пухлых, громко вопящих малышах и спросил:
- Сколько сегодня выявилось пассивных?
- Пока семь. Все они будут отправлены препровождению в камеру в
11.00. Трое туберкулезников, двое слепых, один с врожденным сифилисом.
- Итого получается только шесть, - заметил Уолтон.
- О, и еще один со спазмами, - сказал врач. - Сегодня самый большой
улов за все время существования нашей клиники. Семеро за одно утро.
- Родители доставляют какие-нибудь хлопоты?
- А вы как думаете? - в свою очередь спросил врач. - Но некоторые,
похоже, понимают необходимость осуществляемых нами мер. Правда, один из
туберкулезников поднял такой гвалт, что едва не рухнул потолок.
Уолтон вздрогнул.
- Вы, случайно, не запомнили его фамилию? - спросил он с наигранным
спокойствием.
Врач на какое-то время призадумался:
- Нет. Черт бы его побрал, никак не припомню. Если хотите, я найду
его регистрационную карточку.
- Не беспокойтесь, - поспешил остудить пыл врача Уолтон.
Администратор двинулся по извилистому коридору, ведущему к палате,
где производится ликвидация. Когда он вошел в нее, Фалбро, экзекутор,
внимательно изучал список, который лежал перед ним на столе.
Фалбро не производил впечатления человека, которому так уж по душе
его работа. Это был невысокий толстяк с крупной, совершенно лысой головой
и блестящими контактными линзами на близоруких голубых глазах.
- Доброе утро, мистер Уолтон.
- Доброе утро, доктор Фалбро. Вы вот-вот начнете операцию?
- Как обычно, ровно в одиннадцать ноль-ноль.
- Хорошо. Ставлю вас в известность о новом предписании, вступающем в
силу с сегодняшнего дня и принятом для того, чтобы еще больше укрепить
поддержку нашей организации со стороны общественности.
- Слушаю, сэр.
- Начиная с сегодняшнего дня и до тех пор, пока не будут получены
другие инструкции по данному вопросу, вы должны сверять имена детей,
занесенных в передаваемый вам список, с картотекой главного архива. Чтобы
исключить даже малейшую возможность ошибки. Поняли?
- Ошибки? А разве может быть допущена...
- Для вас это простая формальность, Фалбро. А вот в одном европейском
центре вчера в самом деле произошла трагическая ошибка. Нас могут всех
повесить, если сейчас допустим утечку информации.
"С какой легкостью удается мне нести подобную чушь", - в изумлении
отметил про себя Уолтон.
Лицо Фалбро стало очень серьезным.
- Я все понял, сэр. Разумеется. С сегодняшнего дня будем производить
двойную проверку поступивших в нашу палату.
- Вот и прекрасно. И начните с партии, предназначенной к ликвидации в
11.00.
Оставаться дольше в палате для ликвидации Уолтон уже не мог. Он
покинул ее через запасной выход и нажал кнопку вызова лифта.
Несколькими минутами позже администратор снова сидел в своем
кабинете, чувствуя себя в безопасности за горой корреспонденции на
письменном столе, которая еще больше выросла за время его отсутствия. И
все же пульс был учащенным, першило в горле. Ему хорошо запомнились слова
Фиц-Моэма: "Стоит нам сделать хотя бы одно исключение - рухнет все наше
учреждение".
Что ж, значит, система уже начала рушиться. Уолтон почти не
сомневался в том, что Фиц-Моэм уже знает или скоро узнает о его поступке.
Придется, однако, попытаться сделать все возможное, чтобы это
"преступление" так и осталось тайной.
Из динамика интеркома послышался мелодичный голос секретарши:
- Вас вызывает доктор Фалбро из отделения Счастливого Сна, сэр.
- Соедините его со мной.
Засветился экран, и на нем появилось лицо Фалбро. Несколько минут
назад оно было отрешенно-спокойным, теперь же - крайне встревоженным.
- В чем дело, доктор?
- Как хорошо, что вы сразу ознакомили меня с новой инструкцией, сэр!
Вам никогда не догадаться, что сейчас произошло...
- Хватит играть в загадки, Фалбро. Говорите без обиняков.
- Так вот, сэр, я проверил тех младенцев, которые ко мне поступили
сегодня утром. И что бы вы думали? Одного из них, должен вам сказать, не
следовало отправлять ко мне!
- Не может быть!
- Истинная правда, сэр! Ко мне попал совершенно здоровый ребенок. Его
карточка сейчас у меня на письменном столе. Мальчика зовут Филип Приор, у
него прекрасный генетический код.
- На карточке имеются какие-либо рекомендации относительно эвтаназии?
- спросил Уолтон.
- Никаких, сэр.
Уолтон стал нервно грызть ноготь, делая вид, что он страшно
встревожен.
- Фалбро, нам, пожалуй, лучше не распространяться о произошедшем.
Кто-то совершил грубую ошибку, занося данные обследованного ребенка в
компьютер, и если наружу просочится слух, что в этом здании позволяют себе
ошибаться, то уже через полчаса сюда ворвется толпа и растерзает на всех.
- Слушаюсь, сэр. - Лицо Фалбро стало ужасно мрачным. - Как мне
поступить в данном случае, сэр?
- Не говорите об этом ни слова никому, даже сотрудникам отдела
первичного обследования. Заполните сертификат мальчика, разыщите его
родителей, извинитесь перед ними и верните им мальца. И продолжайте
производить самую тщательную двойную проверку, чтобы исключить
неприятности такого рода в будущем.
- Обязательно, сэр. Это все?
- Пока все, - твердо произнес Уолтон и прервал связь. Затем сделал
глубокий вздох и невидящим взглядом уставился на дальнюю стенку.
Сын Лайла Приора уже в полной безопасности. А в соответствии с
законом - Законом о Выравнивании - Рой Уолтон стал преступником. Теперь он
такой же преступник, как и сын, который скрывает от обследования своего
больного отца, или не в меру разволновавшиеся родители, которые пытаются
задобрить крупной взяткой врача, обследующего их ребенка.
Странно, но Уолтон испытывал такое ощущение, будто его выпачкали
грязью. И самое удивительное, он сейчас никак не мог понять, что побудило
его так поступить: ведь он, по сути, предал то Дело, которому посвятил
себя, подверг серьезной угрозе осуществление программы Выравнивания, свое
положение в обществе, даже жизнь, - и все ради одного восприимчивого к
туберкулезной инфекции ребенка.
Что ж, что сделано, того уже не переделаешь.
Нет. Не совсем так. Позже, когда все успокоится, нужно будет
перевести всех сотрудников клиники в другие места, подальше отсюда, и
уничтожить в памяти компьютера все данные, так или иначе касающиеся
сегодняшнего события.
Снова пропела секретарша:
- На связи ваш брат, сэр.
С трудом сдерживая дрожь, Уолтон ответил:
- Переключите, пожалуйста, на меня.
Неизвестно почему, но Фред звонил ему, либо когда хотел сообщить о
чем-нибудь неприятном, либо после того как уже сделал какую-нибудь
пакость. И поэтому у Уолтона были самые серьезные опасения, что и сейчас
звонок братца не сулит ничего хорошего. Ждать от него можно только очень
крупной неприятности.
3
С тревогой Рой Уолтон наблюдал за тем, как из беспорядочно мелькающих
цветных пятен на видеоэкране интеркома формируется изображение головы и
верхней части туловища его брата. Фред Уолтон был коренастым человеком,
рост его достигал ста семидесяти метров, и своему высокому и стройному
брату, рост которого составлял сто восемьдесят восемь, он доставал только
до плеча. Фред всегда грозился догнал в росте старшего брата, как только
станет таким же взрослым, однако к превеликому его неудовольствию этой
заветной мечте так и не суждено было сбыться.
Даже на видеоэкране шея и плечи Фреда создавали впечатление поистине
выдающейся крепости и физической силы. Рой Уолтон выждал, пока изображение
примет подлинные очертания, и затем спросил:
- Ну, Фред? Что там у тебя?
В сонных, как показалось сначала, глазах брата вспыхнули искорки.
- Мне сказали, что ты недавно спускался вниз, Рой. Как же так
получилось, что я не удостоился твоего визита?
- Я не заходил в ту палату, где ты работаешь. В любом случае, это был
чисто деловой визит, и я очень торопился.
Взгляд Роя Уолтона задержался на поблескивавшем эмалью врачебном
значке, приколотом к лацкану халата Фреда.
- Однако у тебя было время, - медленно, четко выговаривая каждое
слово, произнес младший Уолтон, - затеять какую-то возню с нашим
компьютером.
- Обычная формальная проверка!
- В самом деле, Рой? - В голосе Фреда уже сквозила откровенная злоба.
- Случилось так, что вскоре после тебя мне пришлось прибегнуть к помощи
того же компьютера. И я полюбопытствовал, - что, разумеется, нехорошо с
моей стороны, дорогой братец, - каково же было содержание сегодняшнего
разговора с машиной.
Рою показалось, что из экрана полетели искры. Он отпрянул назад,
чувствуя, как холодеет внутри. С немалым трудом ему удалось придать лицу
достаточно жесткое выражение и промолвить:
- Это уголовное дело, Фред. Все манипуляции, которые я провожу на
любом из терминалов компьютера, являются сугубо конфиденциальными.
- Значит, ты утверждаешь, что я совершил преступление? Возможно,
возможно... Но в таком случае мы оба преступники. Разве не так, Рой?
- Что именно тебе стало известно?
- Неужели тебе хочется, чтобы я объявил об этом по общедоступному
интеркому? Твой дружок Фиц-Моэм, возможно, сейчас слышит каждое слово,
передаваемое по этой системе внутренней связи, а у меня слишком сильны
братские чувства, чтобы сделать гласным этот сугубо личный разговор с
тобой. Старине доку Уолтону совсем не хочется, чтобы беды свалились на
голову его Большого Брата. Нет, нет, ни в коем случае!
- Премного благодарен за такое благоговейное отношение ко мне, -
язвительно заметил Рой.
- Ведь это ты дал мне работу. Ты же можешь и отнять ее. Так что давай
считать, что мы квиты, договорились?
- Как тебе будет угодно, - сказал Уолтон. Пот с него лил ручьем,
однако специальный электронный фильтр, установленный в видеопередающей
аппаратуре, скрывал это от телесобеседника, показывая его свежим и
подтянутым, каким и положено быть столь высокопоставленному функционеру. -
Мне сейчас нужно переделать немало различной работы. - Голос его теперь
звучал еле слышно.
- В таком случае не стану тебя задерживать больше, - сказал Фред.
Видеоэкран погас.
Уолтон отключил связь на своем пульте, поднялся из-за стола, подошел
к окну. Легким прикосновением к регулятору поляризации он снял со стекла
"морозные" разводы, и его взору открылась фантастическая панораму
гигантского человеческого муравейника-супергорода, простирающегося до
самого горизонта.
"Идиот! - подумал Уолтон. - Дурак!"
Он рискнул всем ради того, чтобы спасти лишь одного ребенка, ребенка,
который по всей вероятности, умрет еще в раннем детстве. И Фиц-Моэм знал
об этом (старик видел Уолтона насквозь), и Фред тоже. Его брат и человек,
заменивший ему отца, - вот те двое, которые уже знали обо всем.
Фиц-Моэм, вполне возможно, предпочтет на сей раз покрыть совершенный
Уолтоном проступок, однако в будущем станет доверять ему, безусловно, куда
меньше, чем теперь. Что же касается Фреда...
Невозможно было предугадать, как поведет себя Фред. Как братья они
никогда не были особо близки друг к другу. Когда Рою было девять лет, а
Фреду семь, их родители (ныне уже почти позабытые) погибли в
авиакатастрофе, произошедший над Карибским морем, и детей отправили на
воспитание в государственный интернат.
С тех пор пути-дороги братьев разошлись. Рой получил юридическое
образование, какое-то время проработал личным секретарем сенатора
Фиц-Моэма, а затем, всего лишь в прошлом месяце, неожиданно получил
должность замдиректора в только что организованном Бюро Выравнивания
Населенности. Фред же специализировался в области медицины,
частнопрактикующий врач из него не получился, и только благодаря Рою ему в
конце концов удалось пристроиться в отделение Счастливого Сна ВЫНАСа.
"А вот теперь, впервые за все это время, Фред ощущает некоторое
превосходство надо мной, - подумал Уолтон. - Надеюсь, он не жаждет содрать
с меня кожу живьем".
Щекотливое положеньице, ничего не скажешь. Теперь Рой особенно
отчетливо ощущал, как чужды ему бессердечность и черствость, столь
необходимые для настоящего работника ВЫНАСа. Неожиданно даже для самого
себя Уолтон понял, что совершенно не заслуживал столь высокой должности в
этой организации. И с его стороны единственным поистине честным поступком
будет просить отставку у Фиц-Моэма, и немедленно.
Обдумывая, как это сделать, Уолтон вспомнил некогда произнесенные
сенатором слова: "Такая работа годится только для человека, у которого нет
сердца. ВЫНАС - самая жестокая организация из всех, когда-либо учрежденных
человечеством. Ты уверен, что сумеешь справиться с этой работой, Рой?" -
"Думаю, сумею, сэр".
Уолтон вспомнил также последовавшие далее туманные фразы, скорее
напоминавшие лозунги, о необходимости выравнивания, о срочности решения
всех проблем, связанных с перенаселенностью многих территорий земного
шара.
"Временная жестокость - цена вечного счастья", - так сказал тогда
Фиц-Моэм.
Уолтон хорошо запомнил тот день, когда Организация Объединенных Наций
в конце концов дала "добро" на создание Бюро Выравнивания Населенности.
Мир был буквально ошарашен этим решением. До сих пор перед глазами Роя
Уолтона мелькают вспышки "блицев" фотокамер, в ушах стоит стрекот пишущих
машинок тысяч репортеров, спешивших ошеломить население планеты, навсегда
запечатлелось в памяти то воодушевление, которое владело им в те,
казавшиеся тогда историческими часы вызванное сознанием понимание величия
и благородства стоящих перед ВЫНАСом задач...
А затем - шесть недель накопления ненависти. ВЫНАС не пришелся по
душе. Правда когда-то никто не восторгался тем, что раны обрабатывались
дезинфицирующими растворами, однако люди терпели.
Уолтон сокрушенно покачал головой. Он совершил серьезную ошибку,
спасая жизнь Филипу Приору. Но отставка - это совершенно неподходящее
средство для того, чтобы загладить свою вину.
Он снова сделал окно матовым и вернулся к письменному столу. Самое
время разобраться с накопившейся на нем почтой.
Первое из кипы письмо было написано от руки. Уолтон быстро пробежал
его глазами.
"Дорогой мистер Уолтон!
Пришли вчерась ваши люди и увели на погибель мою матушку. Она ничего
не сделала плохого за все семьдесят лет которые прожила тихо и мирно и я
хочу чтобы вы знали что я считаю ваших приспешников самыми гнусными
паразитами со времен Гитлера и Сталина и очень надеюсь что когда вы сами
станете больной и старый то придут за вами ваши же висельники и засунут
вас прямо в ту самую печку где вам давно уже надлежит гореть. Мерзавец -
вот кто вы и все ваши охламоны такие же мерзавцы.
Тьфу на вас. Чтоб вы сдохли".
Уолтон только пожал плечами и вскрыл следующее письмо. Оно было
напечатано четкими буквами диктопринтера на бумаге с изысканными водяными
знаками.
"Сэр!
Судя по сообщениям в газетах, число подвергаемых эвтаназии лиц с
каждым днем становится все больше и больше. Вы весьма преуспели в
избавлении мира от многих слабых братьев и сестер, потерявших способность
стойко переносить выпавшие на их долю трудности, от тех, которые, по
меткому выражению Дарвина, "не приспособлены к борьбе за существование".
Приношу свои чистосердечные поздравления, сэр, и выражаю полнейшую
удовлетворенность масштабами и благородными целями вашей смелой и столь
нелегкой в осуществлении программы. Ваше Бюро впервые в истории дает
человечеству реальный шанс создать ту самую "обетованную землю", ту
Утопию, что столь долгие годы была нашей надеждой и неосуществимой мечтой.
И еще я самым искренним образом надеюсь на то, что Ваше Бюро проявит
максимальную щепетильность в отношении выбора тех категорий людей, которых
следует пощадить. По-моему, и речи быть не может о сострадании к
миллиардам расплодившихся, как кролики, азиатов; численность их должна
быть снижена самым беспощадным образом, ибо именно их неконтролируемая
рождаемость поставила все человечество на грань катастрофы. То же самое
можно сказать и об европейцах, которые отказываются внять голосу разума. А
если уж говорить о наших домашних делах, то я умоляю снизить численность
евреев, католиков, коммунистов, антигершелитов и прочего вольнодумного
сброда, чтобы сделать родившийся заново мир чистым, светлым и..."
С трудом превозмогая тошноту, Уолтон отшвырнул письмо в сторону.
Подавляющая часть поступающей к нему корреспонденции из внешнего мира была
подобного рода: внешне все было очень благоразумно, рационально, но
пропитано крайним фанатизмом. Таким было и письмо одного весьма
образованного человека из Алабамы, очень встревоженного тем, что в
намерения ВЫНАСа не входит ликвидация различного рода второсортных
граждан. А вот священника из Мичигана беспокоило только то, что удается
избежать газовой камеры безбожникам-леворадикалам.
И, конечно же, было немало совсем иных писем - малограмотных посланий
от несчастных родителей или родственников с обвинениями ВЫНАСа в
бесчисленных преступлениях против человечества.
"Что ж, именно этого и следовало ожидать", - отметил про себя Уолтон.
Черкнув свои инициалы на обоих письмах, он опустил их в лоток
пневмотранспортировки в архив, где они будут замикрофильмированы и
оставлены на хранение. Фиц-Моэм требовал, чтобы каждое письмо было
прочитано и хранилось в архиве как очень важный документ.
"Недалек тот день, - подумалось Уолтону, - когда отпадет
необходимость выравнивать населенность. Эвтаназия, правда, как весьма
разумное и гуманное мероприятие обязательно должна сохраняться, но зато не
нужно будет срывать с насиженных мест несколько тысяч бельгийцев и
переправлять на освоение целинных земель Патагонии - подобная практика,
безусловно, прекратится.
Лэнг со своей командой уже давно бьется с экспериментами по
преобразованию Венеры в пригодную для обитания планету. Если у него это
получится, то инженеры-землеустроители смогут приняться за аналогичное
преобразование сначала Марса, затем крупных спутников Юпитера и Сатурна и,
возможно, даже отдаленного Плутона при условии, разумеется, что будет
открыт новый дешевый источник тепловой энергии.
Вот тогда-то человечество и перейдет в очередное свое состояние.
Миллионы жителей Земли можно будет крупными партиями отправлять в новые,
пригодные для освоения миры. Процесс этот, несомненно, вызовет массовые
восстания - добровольно покинуть Землю захочется разве только горстке
искателей приключений. Но ведь кому-то все равно придется расстаться с
родной планетой: такая мера будет хоть и частичным, но все-таки весьма
эффективным решением проблемы перенаселенности.
А затем - звезды... Создание сверхсветового привода осуществлялось в
обстановке строжайшей секретности, настолько строжайшей, что лишь одному
Фиц-Моэму было известно, на какой стадии этот проект находится в настоящее
время. Но если данные будут обнародованы..."
Уолтон содрогнулся от одной только мысли об этом и решил, что лучше
снова приняться за работу. Еще столько нужно прочесть, завизировать,
переправить куда следует...
Однако его продолжали тревожить думы как о самом Фреде, так и о том,
что он сегодня сделал. Вот если бы была хоть какая-нибудь возможность еще
раз прожить сегодняшнее утро с самого начала, Уолтон не помешал бы сыну
Приора отправиться в газовую камеру, чего тот, несомненно, заслуживал...
Напряжение, охватившее Уолтона, стало совершенно невыносимым.
Запустив руку в один из ящиков стола, он нашарил зеленоватую, формой
напоминавшую драгоценный камень, пилюлю и, почти не задумываясь, проглотил
бензолуретрин, ничем не запивая. Транквилизатор, хотя и не позволил ему
расслабиться полностью, но помог более или менее нормально поработать без
перерывов до полудня.
Уолтон уже было собрался заказать ленч, как ожил, засветившись,
видеоэкран персональной линии связи, которой пользовались для общения
между собой только он сам и Фиц-Моэм.
- Рой?
Лицо директора на видеоэкране было невероятно спокойным.
- Слушаю, сэр.
- В тринадцать ноль-ноль я собираюсь принять посетителя. Самого
Ладвига. Он хочет знать, как обстоят дела.
Уолтон понимающе кивнул. Ладвиг был главой американской делегации в
ООН. В течение многих лет он считался убежденным противник ВЫНАСа, однако
впоследствии сумел различить светлые стороны проекта и с не меньшей
энергией принялся добиваться его одобрения.
- Вам нужно, чтобы я подготовил для него отчет? - спросил Уолтон.
- Нет, Рой. Я прошу, чтобы ты присутствовал здесь: мне не хочется
оставаться с ним наедине.
- Сэр?
- У кого-то из шишек в ООН такое ощущение, будто я руковожу ВЫНАСом
как капризный диктатор, будто ВЫНАС - моя частная лавочка, - пояснил
Фиц-Моэм. - Разумеется, это совсем не так, чему свидетельство - гора
документов на твоем рабочем столе. Но мне хочется, чтобы именно твое
присутствие было доказательством моей правоты. Он должен воочию убедиться,
как безгранично я доверяю своим помощникам.
- Понятно. Очень хорошо, мистер Фиц-Моэм.
- Есть еще одна причина, - продолжал директор. - Совсем не повредит,
если я предстану перед Ладвигом в окружении преданных мне молодых
единомышленников с безупречной репутацией. Вроде тебя, Рой.
- Спасибо, сэр, - упавшим голосом произнес Уолтон.
- Это тебе спасибо. Значит, увидимся ровно в тринадцать ноль-ноль?
- Разумеется, сэр.
Экран погас. Какое-то время Уолтон еще тупо глядел на него, затем
задумался: нет ли в словах старика какого-нибудь подвоха, не устроил ли он
своему заместителю какую-нибудь хитроумную ловушку? Фиц-Моэм издавна слыл
искусным интриганом. Особенно встревожила Уолтона фраза о молодых,
преданных единомышленниках с безупречной репутацией... Слова эти
прозвучали как будто искренне, но так или оно было на самом деле? Не
затевает ли старик маленький спектакль, умышленно расточая похвалы своему
недавнему протеже, чтобы тут же с треском прогнать его как потерявшего
доверие?
"Не исключено, - отметил про себя Уолтон, - что здесь замешан Фред".
Поэтому он решил вернуться к компьютеру после совещания с участием
Фиц-Моэма и Ладвига. Возможно, еще не поздно стереть из памяти компьютера
все изобличающие факты и тем самым окончательно скрыть допущенную ошибку.
Тогда у Фреда ничего не останется, кроме голословных обвинений,
опровергнуть которые особого труда не составит. "Может, тогда я смогу
выкрутиться из заварухи, которую сам себе устроил", - уныло подумал
Уолтон.
Дрожащими пальцами он набрал на пульте код запрашиваемого им ленча, а
затем долго пережевывал совершенно безвкусную синтетическую пищу, прежде
чем выбросить объедки в наклонный желоб мусоропровода. Давно уже не было
на душе у него так тоскливо.
4
Ровно в 12.55 Уолтон навел порядок у себя на столе, поднялся и во
второй раз за этот день покинул свой кабинет. И хотя некоторые опасения за
свою судьбу так и не оставили его, особого страха он уже не испытывал, ибо
под бурлящими на поверхности тревогами и сомнениями покоилась незыблемая
уверенность в том, что в конечном счете Фиц-Моэм не оставит его в беде.
И еще он понял: не стоит так сильно бояться Фреда. Рядовому медику не
подступиться к особе директора, ставшей уже почти священной. При
нормальном развитии событий, если бы Фред попытался обратиться к
Фиц-Моэму, то был бы тотчас же отослан нижними эшелонами администрации к
Рою.
Нет, не было непосредственной, сиюминутной угрозы благополучию Роя,
вытекающей из осведомленности Фреда о деяниях старшего брата.
Существовала, скорее, потенциальная опасность, значит, еще есть время
отвести ее, если удастся поладить на определенных условиях с коварным
братцем. Почти успокоившись, Уолтон покинул свой кабинет,
беспечно-размашистой походкой пересек наполненную обычным рабочим шумом
приемную и четким, пружинистым шагом вышел в коридор.
Вот здесь-то и подкараулил его Фред.
На нем был белый медицинский халат, весь в желтых и красный пятнах -
результат небрежного обращения с химреактивами и коагулянтами. Он стоял в
откровенно праздной позе, прислонясь плечом к выпуклой стене коридора и
засунув руки глубоко в карманы; широкое, несколько грубоватое лицо
выражало скуку. Всем своим видом Фред старался показать нарочитую
небрежность по отношению к старшему брату.
- Привет, Рой. Подумать только, как высоко ты забрался!
- Откуда тебе стало известно, что я именно здесь буду проходить?
- Позвонил к тебе в приемную. Мне сказали, что ты направился к
лифтам. С чего это ты такой сегодня раздражительный, братец? Выдалось
нелегкое утро?
- Бывало и потяжелее, - ответил Уолтон.
Теперь он весь напрягся, подобрался. Уверенным жестом нажал кнопку
вызова лифта.
- И куда путь держишь? - поинтересовался Фред.
- Это тайна. Хотя, впрочем, если тебе так уж интересно: на очередную
говорильню на высшем уровне у старика Фица.
Фред прищурился:
- Где присутствуют только самые высокопоставленные шишки вроде,
например, тебя? А переброситься парой-другой слов с простым смертным у
тебя найдется минутка?
- Фред, не нарывайся на совершенно ненужные тебе неприятности. Ты
ведь знаешь...
- Могу себе это позволить. У меня еще есть несколько минут обеденного
перерыва. Я хочу внести полную ясность в наши с тобой отношения. В
коридоре установлены камеры для скрытого наблюдения?
Уолтон задумался. Насколько ему известно, камеры здесь не
предусмотрены, и вряд ли кто-нибудь знал об этом больше, чем он. Тем не
менее Фиц-Моэм мог установить несколько таких камер или хотя бы микрофонов
для тайного подслушивания, не сообщив об этом даже своим ближайшим
помощникам.
- Я не уверен в том, что их здесь нет, - признался Рой. - А в чем
дело?
Фред вынул из кармана блокнот в твердой обложке и на одной из
страничек начал что-то писать. И одновременно с этим он говорил:
- Что ж, рискну. Все равно рано или поздно мне пришлось бы открыться
тебе. Так вот, мой коллега по лаборатории, ссылаясь на слова одного
лаборанта, сказал, что будто и ты, и Фиц-Моэм являетесь тайными
гершелитами. - Лоб Фреда избороздился морщинами, настолько трудно было
говорить об одном и параллельно писать совершенно о другом. - Естественно,
я пока не буду называть этих людей, но хочу, чтобы ты знал: я сейчас
усиленно навожу справки, что за человек Фиц-Моэм, откуда он, каково его
прошлое. Вполне может оказаться, что он просто-напросто трепло.
- Именно поэтому ты так опасаешься аппаратуры для скрытого наблюдения
или подслушивания? - спросил Уолтон.
- Совершенно верно. Пока я предпочитаю провести собственное
неофициальное расследование. - Фред перестал писать, вырвал страничку из
блокнота и протянул ее брату.
Уолтон быстро пробежал ее глазами. Буквы получились неровные,
корявые: требовалось проявить недюжинное мастерство, чтобы, поддерживая
непринужденный разговор, затерянный для скрытой аппаратуры, суметь кратко
и недвусмысленно изложить в письменной форме то, что на самом деле нужно
было сказать. А в записке говорилось вот что:
"Мне известно все о ребенке Приора. Я пока буду держать язык за
зубами, так что можешь не беспокоиться. Только на вздумай сделать
какую-нибудь глупость: я спрятал полный отчет о том, что произошло, в
таком месте, где тебе его никогда не найти".
Уолтон скомкал листок и сунул в карман.
- Спасибо за информацию, Фред, - сказал он. - Я это возьму себе на
заметку.
- О'кей, братец.
Прибыла кабина лифта. Уолтон прошел внутрь кабины и нажал кнопку с
цифрой "29".
За то мгновение, за которое лифт перенес его лишь на этаж вверх, он
успел подумать:
"Фред, значит, решил выжидать... Он будет хранить крамольную
информацию при себе как занесенный над моей головой топор... чтобы
опустить его, когда из этого можно будет извлечь максимальную выгоду".
Однако в любом случае братский разговор давал определенную передышку.
Независимо от того, какими уликами располагает Фред, у Уолтона все еще
оставалась возможность уничтожить содержимое соответствующей части памяти
компьютера и максимально затруднить доступ к ней.
Дверь кабины открылась. Взгляду предстал длинный светящийся перечень
различного рода служб, разместившихся на двадцать девятом этаже, и только
в самом низу списка значилось: "Д.Ф.Фиц-Моэм. Директор".
Кабинету Фиц-Моэма предшествовал целый лабиринт небольших клетушек, в
которых расположились многочисленные функционеры ВЫНАСа. Уолтон как-то
попытался хотя бы поверхностно ознакомиться с организационной структурой
ВЫНАСа, однако так и не выяснил ничего определенного. Идея создания такого
рода учреждения зародилась в голове Фиц-Моэма добрых полстолетия назад, и
все те долгие годы терпеливого ожидания, когда будет принят закон об
открытии Бюро, старик любовно кроил и перекраивал организационную
структуру своего детища.
В этой структуре, безусловно, было и множество недочетов, но в целом
замысел Фиц-Моэма оказался вполне выполнимым - настолько выполнимым, что
ВЫНАС начал функционировать сразу же после одобрения в ООН законопроекта
об его организации. Многочисленные отделы, множество различных
внутриведомственных органов, бюджет для которых разработан до мельчайших
деталей (начиная от совершенно ничтожных расходов на канцелярские
принадлежности для каждого из подразделений и кончая невообразимо
огромными суммами, выделяемыми для осуществления таких грандиозных
проектов, как преобразование природных условий целых планет Солнечной
системы, чтобы сделать их пригодными для колонизации землянами), настолько
переплелись между собой, настолько сложными оказались их связи и
взаимодействие, что во всей структуре в целом разбирался только один
директор.
Уолтон глянул на часы: он опаздывал уже на три минуты. Причиной этой
задержки был непредусмотренный разговор с братом. Однако и Ладвиг из ООН
не слыл особо пунктуальным человеком, поэтому весьма возможно, что он еще
не прибыл.
Услышав шаги в приемной директора, секретарша, охранявшая вход в
святая святых ВЫНАСа, отреагировала мгновенно:
- У директора крайне важное совещание, сэр. - Только после этих слов
она подняла взгляд на Роя. - О, простите, мистер Уолтон. Проходите,
проходите. Мистер Фиц-Моэм ждет вас.
- Мистер Ладвиг уже здесь?
- Да, сэр. Он прибыл примерно десять минут назад.
"Странно", - отметил про себя Уолтон. Насколько он знал, Ладвиг был
не тем человеком, который приходит на деловые свидания раньше времени. Еще
в годы, предшествовавшие принятию решения об организации Бюро, Уолтону и
Фиц-Моэму очень часто приходилось с ним встречаться для согласования самых
различных вопросов, и ни разу Ладвиг не появлялся вовремя.
Уолтон недоуменно пожал плечами. Однако если Ладвиг сумел столь
радикально изменить свои взгляды и переметнуться из стана решительных
противников ВЫНАСа в ряды самых ревностных его сторонников, то, возможно,
столь же радикально он мог изменить и свои привычки.
Уолтон вошел в зону, охваченную объективами сканирующей телекамеры,
передающей изображение в кабинет Фиц-Моэма, чтобы тот мог оценить своего
посетителя, прежде чем решить, принимать его или не принимать. Директор
очень осторожно вступал в личные контакты с людьми.
Прошло пять секунд - максимальное время, необходимое директору для
принятия решения о посетителе. Однако никаких указаний из кабинета не
последовало, и Уолтон благоразумно кашлянул пару раз.
Опять никакого ответа. Уолтон вернулся к столу секретарши, которая в
ту минуту что-то диктовала в микрофон диктопринтера. Он подождал, когда
она закончит предложение, затем тихонько прикоснулся к ее руке.
- Слушаю, мистер Уолтон?
- Похоже, вышла из строя телекамера перед входом в кабинет шефа.
Вызовите, пожалуйста, мистера Фиц-Моэма по интеркому и доложите о том, что
я прибыл.
- Хорошо, сэр.
Проворные пальцы секретарши мгновенно нашли нужную кнопку, однако
перед тем как доложить о прибытии Уолтона, она замешкалась, затем в
недоумении подняла на Роя глаза:
- Директор не отвечает на мой вызов, мистер Уолтон. Он, должно быть,
очень занят.
- Но ведь шеф просто обязан ответить. Нажмите кнопку вызова еще раз.
- Простите, сэр, но...
- Вызовите его еще раз!
Секретарша весьма неохотно опять нажала кнопку вызова интеркома, но и
на этот раз ответа не последовало. Фиц-Моэм пользовался таким переговорным
устройством, которое включает микрофон секретаря только в том случае, если
последует сигнал разрешения изнутри кабинета. Уолтон же не запрещал
девушкам нарушать его покой и перевел микрофоны в режим постоянного
включения, тем самым не обременив себя необходимостью всякий раз отвечать
на сигнал вызова из приемной.
- Ответа как не было, так и нет, сэр.
Уолтоном все больше овладевало беспокойство.
- Ладно, черт с ним, с интеркомом. Войдите в кабинет и скажите шефу,
что я уже давно здесь околачиваюсь. Мое присутствие на этом совещании
крайне необходимо.
- Сэр, мистер Фиц-Моэм запретил кому бы то ни было заходить к нему в
кабинет без предварительного согласования по интеркому, - запротестовала
девушка.
Уолтон почувствовал, как его щеки стали пунцовыми.
- Я беру всю ответственность на себя.
- Мне очень жаль, сэр, но...
- Ладно. Отойдите в сторону от этой дурацкой машинки и позвольте мне
самому связаться с шефом. Если ему вздумается сделать вам нагоняй,
скажите, что я угрожал вам пистолетом.
Девушка в ужасе отпрянула от стола, и он быстро подобрался к
аппаратуре. Затем сделал вызов. Ответного сигнала не последовало. Тогда
Уолтон сказал так, на всякий случай:
- Мистер Фиц-Моэм, это Рой. Я сейчас у вас в приемной. Разрешите
пройти к вам? Или вы решительно возражаете?
Тишина. Он задумчиво поглядел на интерком, занимавший почти полстола:
- Тогда я войду к вам без разрешения.
Дверь в кабинет шефа была, по всей вероятности, из