Франциско де Кеведо. Час воздаяния или разумная фортуна --------------------------------------------------------------------------- Перевод Н. Фарфель Под редакцией И. Лихачева OCR Кудрявцев Г.Г. ББК 84. 34 Ис КЗЗ Л.: Худож. лит., 1980. - 544 с. Составление, вступительная статья и критико-библиографические справки З. Плавскина --------------------------------------------------------------------------- Разыгралась однажды у Юпитера желчь, и поднял он крик, да такой, что земле жарко стало; ибо нехитрая штука задать жару небесам, коли самолично на них восседаешь. Пришлось всем богам, хочешь не хочешь, плестись по его велению на совет. Марс, сей донкихот небожителей, меча громы и молнии, явился в шлеме, при оружии и с символом виноградаря - копьем наперевес, а бок о бок с ним Бахус, придурковатое божество: на голове - колтун виноградных листьев, глаза заплыли, из пасти - - винная отрыжка, язык не слушается, ноги выписывают кренделя,, мозги задурманены вином. С другого конца приковылял колченогий Сатурн - бука и детоед, тот самый, что уплетает собственных отпрысков за обе щеки. За ним притащился водянистый бог Нептун, мокрый, хоть выжимай, держа заместо скипетра стариковскую челюсть (в просторечии трезубец), бог, заляпанный илом, опутанный водорослями, насквозь провонявший рыбой и прочей постной дрянью, а сточные воды с него так и льют, мешаются с угольной пылью Плутона, который плетется позади. Сей бог, издавна обернувшийся чертом, столь густо перемазался копотью и смолой, столь крепко прокурился порохом и серой, столь плотно окутал себя непроницаемой темнотою сочинений модных стихотворцев, что его не могла прошибить даже ярая сила Солнца, идущего ему вослед, сияя медным ликом и бородой сусального золота. Это красное бродячее светило, мотающее пряжу нашей жизни, любимец цирюльников, охотник до гитар и переплясов, нижет и вяжет день ко дню, век за веком и с помощью житейских невзгод и чрезмерно обильных ужинов спроваживает нас на кладбище. Прибыла и Венера, чуть было не сокрушив меридианы грузным ободом юбок, подминая пышными оборками все пять зон, от полярной до тропической, в спешке недокрасивши рожу и закрутив волосы вкривь и вкось пучком на черепушке. Следом за ней пришла Луна, нарезанная на ломтики, - словно серебряный реал на куарто, лампада-четвертушка, ночная сторожиха, за чей счет мы сберегаем фонари да свечи. С превеликим умом прискакал, отфыркиваясь, бог Пак ведя за собой целых два стада божков и фавнов, козлоногих и парнокопытных. Все небо кишмя кишело манами и пенатишками, лемурами и прочей божественной мелочью. Боги уселись, богини развалились в креслах, все повернулись мордами к Юпитеру с благоговейным вниманием; а Марс поднялся с места, загрохотав, подобно кухонной утвари, и с самой блатной ухваткой давай его отчитывать: - Лопни твоя печенка, великий вседержатель небесного притона на горных высях! Распахни наконец хлебальник и соизволь вякнуть, а то ты уж вконец раздрыхался! Едва сии глумливые речи достигли слуха Юпитера, как он тотчас же в гневе схватился за молнию и высек искру, хотя в пору было взяться за опахало, чтобы подул ветерок, ибо стояло лето и вселенная изнемогала от зноя. Засим произнес он громовым голосом: - Заткнись! Позвать мне сюда Меркурия! Никто и моргнуть не успел, а Меркурий уже тут как тут, прилетел, - в руке палочка, как у фокусника, на голове шлем-грибок и на пятках крылышки. Юпитер молвил: - Летучий божок, оторвись-ка стрелой на землю, ухвати Фортуну за рваный подол и волоки ее сюда, да так, чтоб в единый миг она тут оказалась! Тотчас же олимпийский сплетник привязал к ногам двух птичек заместо шпор и был таков; никто его не успел хватиться, как он уже опять появился на том же месте, ведя Фортуну, как мальчик-поводырь ведет слепца. Та шествовала на ощупь, одной рукой опиралась на посох, другой тащила на веревке собачонку. Обуви на ней не было, а стояла она на шаре и, перебирая по нему ногами, продвигалась вперед, сама же служила ступицей громадному колесу, затянутому нитями, косицами, тесьмами и жгутами, что сплетались и расплетались, по мере того как оно вертелось. С нею пришла Удача-судомойка, грубая галисийка, с блестящей, как зеркальце-манок, лысой головой, украшенной одной-единственной прядью, в которой еле хватило бы волос на парочку усов. Прядь была скользкая, как угорь, вилась вьюном, едва Удача раскрывала рот. Стоило только посмотреть на ее руки, сразу понятно становилось, на что она живет: скребет и моет бадьи Фортуны, выливает из них все, чем Фортуне случится их наполнить. У богов при виде Фортуны лица перекосились, а иные из них скрыть не могли, что их прямо с души воротит. Она же заговорила, заикаясь, скрипучим, мерзким голосом, ни на кого не глядя: - Глаза мои давно распростились со светом и уснули непробудным сном. Поэтому я не знаю, кто вы такие, что собрались здесь. Однако я обращаюсь ко всем вам, и прежде всего к тебе, о Юпитер, к тому, кто харкает молнией под кашель туч. Скажи, зачем тебе вздумалось звать меня, после того как за столько столетий ты ни разу обо мне не вспомнил? Может статься, ты и все твои боженята позабыли о моем могуществе? Потому-то я играла тобой и ими, как людьми. Юпитер же ответствовал ей свысока: - Пьяная баба, мы столь долго не препятствовали твоим сумасбродствам, безрассудным выходкам и лихим проделкам, что смертные решили, будто богов не существует, небо пусто, а я вовсе никуда не гожусь. Они жалуются, что ты воздаешь почести за преступления, а грех награждаешь, как добродетель; возводишь на судейский помост тех, кого надо бы вздернуть на виселицу, даришь почетные звания тем, кому давно пора отрезать уши,, разоряешь и унижаешь всех, кого следует обогатить. Фортуна изменилась в лице и, вспылив, возразила: - Ума мне не занимать, дело свое я знаю, и шарики у меня работают что надо. А вот ты, обозвавший меня дурой и пьяницей, в свое время лопотал, как гусак, подбираясь к Леде, рассыпался дождем перед Данаей и был для Европы inde toro pater {Тогда с ложа отец (лат..). "Энеида", II. Кеведо, обыгрывая созвучие латинского слова toro с испанским toro, означающим "бык", меняет смысл фразы на "тогда племенным быком".}, и еще сто тысяч раз колобродничал и проказил; а все эти особы, что тут восседают, тоже не больно важные птицы, безголовые стрекотуньи - сороки и сойки, чего обо мне никак не скажешь. Разве моя вина, если я одного не оценила по достоинству, а другого не наградила за добродетель? Многим предлагаю я услуги, а они и ухом не ведут; теперь же, выходит, я повинна в их ротозействе. Иному даже руку лень протянуть, чтоб взять у меня, что ему положено, а другой, глядишь, уже выхватил кусок из-под носа у раззявы. Не так уже много тех, кого я согласна обласкать, зато куда больше таких, кто норовит взять меня силой. Многие похищают у меня блага, им не предназначенные, но мало кто умеет сохранить добро, полученное из моих рук. Сами же упустили свое, а клепают на меня, будто я у них отобрала. Есть и такие, которым то и дело чудится, что облагодетельствованные мной не сумели воспользоваться выпавшим на их долю счастьем, хотя сами они распорядились бы им еще хуже. Счастливцу завидуют многие, несчастного презирают все. Вот перед вами моя верная служанка, без нее я и шагу не ступлю. Имя ей - Удача. Выслушайте ее и наберитесь ума-разума от судомойки. Тут Удача как запустит свою трещотку и давай болтать: - Я женщина доступная, предлагаю себя каждому встречному-поперечному; многим довелось со мной повстречаться, немногие сумели мною овладеть. Я Самсон в женском обличье, вся моя сила в волосах. Кто ухватил меня за гриву, тому и хозяйка моя не страшна, уж он-то из седла не вылетит, как она ни брыкайся. Я расчищаю ей путь, указываю ей дорогу, а люди меня же бранят за то, что не воспользовались случаем себе на радость да на корысть. А сколько чертовых присловий среди людей по их собственной глупости! "Кто бы мог сказать? Не думал, не гадал! Недоглядел! Знать не знал! И так сойдет! Подумаешь! Бог дал, бог взял! Завтра, завтра, не сегодня! Успеется! Подвернется случай! Прозевал! Сам понимаю! Не глупей других! Как-нибудь обойдется! Авось вывернусь! Слезами горю не поможешь! Хочешь верь, хочешь нет! Не в таких переделках бывали! Придет время, будет и - пора! Не мытьем, так катаньем! Вот это мне по нраву! А ему-то что? На мой взгляд... Да быть не может... И не заикайтесь! Бог не выдаст, свинья не съест! Гори все огнем! Двум смертям не бывать! Ну и влип же я! Дело верное!.. Что там ни говори... Семь бед, один ответ! Невозможно! Как мне везет! Я своему слову хозяин! Поживем - увидим... Говорят, что... Авось да небось..." И, конечно, любимая поговорка всех упрямцев: "Капля камень точит". Вся эта дребедень виной тому, что человек зазнался, стал нерадив и бесшабашен. Людская глупость - лед, на котором я того и гляди поскользнусь; это палка в колесо моей хозяйки, камень на пути ее шара. Эти рохли не могут вовремя за меня ухватиться, и не моя вина, если им вечно чего-то не хватает. Сами же преграждают дорогу колесу моей хозяйки похлестче, чем рытвины да колдобины, а потом пеняют на нее за то, что она-де колесит вкривь и вкось. Почему они цепляются за колесо, когда отлично знают, что оно вращается непрестанно и выносит их наверх лишь затем, чтобы потом сбросить вниз? Солнцу случилось остановиться, колесу Фортуны - никогда. Иной, пожалуй, возомнит, будто крепко-накрепко прибил его гвоздем, ан, глядь, - оно от таких стараний только ускорило свой неукротимый бег Колесо это перемалывает радости и горести, подобно тому как перемалывает время человеческие жизни, а вместе с ними мало-помалу все, что существует на свете... Вот тебе мой сказ, Юпитер. Кто сумеет, тот пусть и ответит. Фортуна меж тем заново собралась с силами, завертелась словно флюгер, закрутилась на манер штопора и молвила: - Удача поведала вам обо всех неудачных обвинениях, что сыплются на мою голову, однако я, со своей стороны, хочу сполна воздать тебе, Всемогущий Громовержец, и всем здешним охотникам до амброзии и нектара, хоть я держала, держу и буду держать вас всех в руках точно так же, как самый жалкий сброд на свете. Придет, надеюсь, время, когда вы, именующие себя божествами, передохнете от голода и холода, ибо никто не принесет вам в жертву даже кровяной колбасы; и найдете вы себе единственное прибежище в увесистых собраниях дрянных поэм и виршей, в созвучиях стиха или в ласковых прозвищах, да еще в колких насмешках и забористой брани. - Чтоб тебе пусто было от подобных пожеланий, - сказало Солнце. - Как осмелилась ты глумиться над нашим могуществом в столь кощунственных выражениях? Да пусть мне только дозволят, а уж я, Солнце, поджарю тебя на огне летнего зноя, испепелю свирепым пламенем, сведу с ума дремотной истомой. - Лучше ступай да займись-ка осушкой трясин, - ответила Фортуна. - Даруй плодам зрелость, врачу - больных лихорадкой, ловкость - ногтям тех, кто ловит блох под твоими лучами. Видала я, как ты пасешь коров, видала и то, как ты бегаешь за девчонкой, а ей и дела нет, что ты Солнце, наводит, негодница, тень на ясный день. Не забывай, что у тебя собственный сын сгорел. А посему зашей себе пасть и не мешай говорить тому, кому пристало. Тогда-то, сурово насупившись, Юпитер произнес такие слова: - В твоих речах, как и в рассуждениях той плутовки, есть доля истины. Но все же, дабы смягчить недовольство смертных, повелеваю окончательно и бесповоротно: пусть в некий день и некий час каждому человеку на земле будет воздано по заслугам. Быть по сему; назови только .день и час. Фортуна ответствовала: - Зачем откладывать в долгий ящик то, чему суждено совершиться? Сегодня же и сделаем, только узнаем, ;который теперь час. Солнце, всем часовщикам хозяин, тотчас отозвалось: - Нынче у нас двадцатое июня, а время - три часа, три четверти и десять минут пополудни. - Ладно, - сказала Фортуна, - когда будет четыре, все вы увидите, что случится на земле. Сказано - сделано. Смазала Фортуна ось своего колеса, приладила получше обод, поменяла, где надо, гвозди, распутала веревки, тут отпустила, там натянула - а Солнце как закричит: - Ровно четыре, ни больше, ни меньше! Только что зазолотилась четвертая послеполуденная тень на носу всех солнечных часов! Не успело оно договорить, как Фортуна, подобно музыканту, ударившему по струнам, разом запустила свое колесо, и оно вихрем завертелось, погрузив все вокруг в величайшее смятение. Фортуна же завопила страшным голосом: - Крутись, колесо, и поддай всем под зад! <> I <> <> ЛЕКАРЬ <> В это время некий лекарь неторопливо ехал на муле, охотясь за лихорадками. Тут застиг его Час, и наш врач, для больных палач, сам задрыгал ногами на виселице и только успел впопыхах прочитать "Credo" {Верую (лат.).} вместо "Recipe" {Прими (лат.).}. <> II <> <> НАКАЗАННЫЙ ПЛЕТЬМИ <> Вскорости показался на той же улице человек, осужденный на наказание плетьми. Зычный голос палача уносился далеко вперед, оповещая всех, а плеть, как бабочка, вилась позади осужденного, отсчитывая положенное число ударов; наказуемый ехал на осле, полуголый, как гребец на галере. На этом застиг их Час, и тотчас же из-под альгуасила выскользнула лошадь, а из-под битого - осел; глядь - альгуасил уже сидит на осле, а битый на его кляче. И едва они поменялись местами, как удары посыпались на того, кто недавно сторожил битого, а битый теперь сторожил того, кто только что сторожил его сам. <> III <> <> СКРИПУЧИЕ ТЕЛЕЖКИ <> Тем временем по другой улице катились тележки с помоями. Доехали они до аптеки, тут их Час и настиг. Пошли помои через край выливаться вон из тележек, да прямо в аптеку, а им навстречу с трезвоном и бряком небывалыми поскакали аптечные банки и бутылочки, норовя прошмыгнуть в тележку. И когда и те, и другие столкнулись в дверях, помои с умильным видом обратились к посуде: "Пожалуйте сюда!" А мусорщики давай орудовать метлами и лопатами и сажать в свои тележки размалеванных женщин, гнусавых и крашеных щеголей, и от этого не было им спасения, как они ни старайся! <> IV <> <> ДОМ ВОРА-МИНИСТРА <> Один проходимец выстроил себе дом на диво, чуть ли не дворец, с каменными гербами над входом. А хозяин-то был просто-напросто вором, разбогатевшим на почетной должности, и дом построил на краденые деньги. Поселившись в доме, он повесил на двери объявление - сдаются-де внаем три комнаты. На этом застиг его Час. Боже милостивый! Кто сумеет описать, какие тут начались чудеса! Пошел дом рассыпаться, камень за камнем, кирпич за кирпичом, черепицы разбежались по разным крышам, балки, двери, окна полезли в другие дома, к ужасу прежних владельцев, которые сочли подобное возвращение им их собственности землетрясением и светопреставлением. Оконные решетки и жалюзи бродили взад-вперед по улицам, разыскивая своих хозяев. Гербы, висевшие над входом, быстрее молнии взметнулись на гору, в родовой замок, к тому, кто исстари имел на них право, пока тот отъявленный мошенник не присвоил чужое имя, дабы похвалиться знатностью. Осталось от дома пустое место и уцелело единственно объявление; однако такова была сила Часа, что если раньше оно гласило: "Сдается внаймы дом, постучите, хозяин всем откроет", теперь на нем значилось: "Сдается внаймы вор, входите не стучась, дом препятствия не составит". <> V <> <> РОСТОВЩИК И ЕГО БОГАТСТВА <> Насупротив вора жил ростовщик, дававший деньги под заклад. Завидев, как дом соседа пустился наутек, он сказал: "Дома затеяли менять хозяев? Плохо дело!" - и решил принять свои меры. Но как ни спешил он спасти свое добро, Час застиг и его, и в тот же миг шкатулки с ценностями, стенной ковер и серебряный поставец, которые, подобно алжирским пленникам, дожидались дня, когда их выкупят, сорвались с места и дали стрекача, да так проворно, что один из ковров, вылетая в окно, захватил по пути самого ростовщика, обернувшись вокруг него, как узорчатый саван, оторвал от земли, поднял более чем на сотню локтей в воздух, а потом выпустил его. Ростовщик грохнулся на крышу так, что ребра хрустнули. С крыши-то и увидел он, к полному своему отчаянию, как все имущество, что было у него в закладе, поспешно разбегается в поисках законных хозяев; последней пронеслась дворянская грамота, под которую он ссудил ее владельцу двести реалов сроком на два месяца, да еще начислил проценты - пятьдесят реалов. Сей лист (вот чудо-то из чудес!) молвил, пролетая мимо: - Эй ты, повелитель закладов! Коль скоро мой хозяин благодаря мне не может быть посажен в долговую тюрьму, нет, стало быть, и у тебя основания держать меня в тюрьме за его долги. И с этими словами грамота шмыг в трактир, где давно уже томился голодный ее владелец, затянув потуже пояс и пожирая глазами сочные куски мяса, кои громко пережевывали другие едоки. <> VI <> <> БОЛТЛИВЕЙШИЙ ИЗ БОЛТУНОВ <> Один болтун, который столь усердно молол языком, что мог снабдить избытком слов еще десяток краснобаев на две лиги в окружности, трещал без умолку, заливая всех потоками суесловия. Тут настиг его Час, и превратился наш болтун в косноязычного заику, который спотыкался, что ни слог, и с натугой выдавливал буки-аз. Так тяжко ему пришлось, что ливень красноречия унялся сам собой. А когда глотка уже напрочно закупорилась, потоки слов так и хлынули у него из глаз да из ушей. <> VII <> <> ТЯЖБА <> Несколько человек судейских разбирали тяжбу. Один из них, по чистой злобе, все прикидывал, как бы половчее засудить и истца, и ответчика. Другой, весьма непонятливый, никак не мог взять в толк, кто из тяжущихся прав, и полагался в своем выборе только на два изречения, любезные сердцу тупиц: "Бог не выдаст, свинья не съест" и "Авось, небось да как-нибудь". Третий, дряхлый старец, проспал все судоговорение (ибо, как достойный последователь жены Пилата, верил в сны) и, очнувшись, соображал теперь, к кому из собратьев выгоднее пристать. Еще один, честный и знающий судья, сидел как в воду опущенный, зато сосед его, лукавый черт, видать не только сухим вышел из воды, но к тому же изрядно подмазанным. Ссылаясь на законы, ловко закрученные, как фитиль для плошек (и которые, кстати, вполне заслуживали огня), он перетянул на свою сторону и соню, и дурня, и злыдня. Но едва собрались они вынести приговор, застиг их Час. И вместо слов: "Признаем виновным и выносим приговор" они изрекли: "Признаемся виновными и выносим себе приговор". - "Быть по сему!" - прогремел чей-то голос. И тотчас же судейские мантии обратились в змеиные шкурки, а судьи полезли друг на друга с кулаками и взаимными обвинениями в подделке истины. Такая свирепая разгорелась между ними драка, что они повырывали друг у друга бороды, и под конец лица их стали голыми как коленки, а когти словно шерстью обросли - явное доказательство того, что осудить они умели только с помощью когтей и были поистине волками в овечьей шкуре. <> VIII <> <> СВАТ <> Некий сват морочил голову бедняге, которому наскучила, видно, спокойная жизнь в тишине и довольстве, коль скоро он собрался жениться. Сват навязывал ему негодный товар и старался сбыть его под самой заманчивой приправой. А говорил он так: "Сеньор, о знатности ее происхождения я и упоминать не хочу, у вас самого родовитости хоть отбавляй; в богатстве ваша милость не нуждается; красоты у законной жены следует бояться как огня; что касается ее рассудительности - вы сами в доме голова, и к тому же вам жена требуется, а не законник; характера у нее просто-напросто нет; лет ей немного... (и про себя добавил: "...жить осталось".). Зато всего остального - сколько душе угодно!" Бедняга пришел в ярость и заорал: "Черт тебя побери, что там может быть остального, если она не родовита, не богата, не красива и не умна? Единственно, что у нее, стало быть, есть, - это как раз то, чего у нее нет: характер!" На этом застиг их Час, и злодей-сват, закройщик супружеских судеб, мастер украсть, соврать, надуть, где надо - подштопать, где надо - надставить, сам оказался мужем чучела, которое хотел подсунуть другому. Подняли тут новобрачные гвалт невообразимый: "Да кто ты такая?", "А ты откуда взялся?", "Ты моей подметки не стоишь!" Так вот и ели они друг друга поедом. <> IX <> <> ПОЭТ В НОВЕЙШЕМ ВКУСЕ <> Один поэт читал в тесной компании презатейливое стихотворение, столь обильно пропитанное латынью, столь густо пересыпанное тарабарщиной, столь искусно замешанное на длиннющих периодах и утыканное вводными предложениями, что слушателям в пору было идти причащаться, так изголодалось их разумение, отвергавшее сию неудобоваримую пищу. На четвертой строфе застиг поэта Час, и так как стихи нагнали такую темень, что зги не видно было, слетелись совы и летучие мыши, а собравшиеся зажгли фонари да свечи и продолжали внимать, словно ночной дозор, той музе, чье имя "...врагиня дня, накинувшая черный плащ на лик". Один из слушателей, с огарком в руке, подошел вплотную к поэту (темному, как зимняя ночь, из тех, что темней могилы), и тут бумага вспыхнула и запылала. Увидев, что горит его творение, стихотворец пришел в неистовство, а виновник поджога молвил: - Это стихотворение только и может стать ярким и светлым, если его зажечь. Факел-то получился на славу, не то что стихи! <> X <> <> ПОТАСКУХА В ФИЖМАХ <> Одна потаскуха, с виду ни дать ни взять пирамида, с таким трудом протискивалась в дверь, выходя из дому, что косяки аж в пот бросило, ибо фижмы ее были столь пышно вздуты, будто под юбками уместилось несколько носильщиков, чтобы таскать ее на себе, как чудовищного змея на карнавальном шествии. Этими юбками подметала она панель сразу по обе стороны площади; тут застиг ее Час, юбки вывернулись наизнанку и, взвившись вверх, поглотили свою хозяйку на манер опрокинутого колокола или мельничного ковша. Тогда-то и обнаружилось, что потаскуха, желая похвастать особой пышностью бедер, навертела на себя изрядную толику тряпок, среди которых была и скатерть, накрывавшая ее живот, будто стол в таверне; на боку красовался ковер, сложенный вдвое; самым же примечательным оказался открывшийся взорам обезглавленный Олоферн, ибо о нем-то и повествовал рисунок на ковре. Завидев это, прохожие давай наперебой свистать и улюлюкать, потаскуха тоже вопила благим матом, однако из глубины плетеной воронки, служившей основой фижмам, крики ее едва доносились, будто со дна пропасти, куда рухнуло сие безобразное чудище. Так и задавила бы ее набежавшая толпа, если бы не новое диво: вышла на улицу кучка щеголей; у одного - подложные икры, а во рту - последних три зуба; с ним два крашеных франта да трое плешивых в париках; застиг их Час, захватил с головы до пят, и подложные икры стали истекать шерстью; владелец их почувствовал, что костям его недостает привычных мягких подушек, и собрался было воскликнуть: "С чего это у меня отнялись ноги?", но не успел пошевелить языком, как зубы один за другим попрыгали у него изо рта. У крашеных же вмиг побелели бороды, будто их вымазали творогом, так что им друг друга и признать-то стало трудно. Парики соскочили с лысин и помчались прочь, унося оседлавшие их шляпы, а на голых, как дыня, лицах остались только усы - вежливое напоминание "memento homo" {Помни, человек (лат.).}. <> XI <> <> ХОЗЯИН И ЕГО ЛЮБИМЫЙ СЛУГА <> У одного сеньора был лакей, к которому хозяин весьма благоволил, хотя тот обманывал его направо и налево; лакея, в свою очередь, надувал его собственный слуга, последнего - подручный, этого же - приятель, приятеля - девка, а ее - черт. Застиг их всех Час, и черт, которому, казалось бы, и дела не было до сеньора, вселился в девку, а девка - в своего дружка, а дружок - в подручного слуги, а подручный - в слугу, а слуга - в лакея, а лакей - в хозяина. До сеньора черт добрался, стало быть, после перегонки через девку и ее сутенера, через подручного, слугу и лакея и по дороге адски разозлился и вконец осатанел; поэтому сеньор схватился со своим лакеем, лакей - со слугой, слуга - с подручным, подручный - с приятелем, приятель - с девкой, а та - со всеми сразу; так нещадно тузили они друг друга, одержимые дьявольской злобой, что лопнула нить, на которую нанизаны были все их обманы и козни, а сатана, незримо оседлавший девку, все переходил от одного к другому, пока окончательно не прибрал всех к рукам. <> XII <> <> ЗАМУЖНЯЯ СТАРУХА НАВОДИТ КРАСОТУ <> Богатая замужняя старуха наводила красоту. Она накладывала сулему слой за слоем на морщинистые щеки, испещренные веснушками; отбеливала бурую кожу, как маляр - дверь в распивочную, коптила брови, словно колбасу; помертвелые губы Притирала восковой мазью, дабы они горели, как свечи, а ланиты, с помощью щепотки румян, озарялись стыдливой алостью. Дуэнья, набальзамированная, подобно мумии, состояла при ней в качестве советника по старому хламу; она сидела на корточках перед хозяйкой с гигантским шиньоном в руках, а горничная, хлопотунья по части баночек и скляночек, держала наготове подушки, подобные тем, что на седлах у амазонок, ибо шерстью сих подушек почтенная сеньора намеревалась заполнить впадины, соответствующие парочке горбов, торчавших у нее на спине. Долго мерзостным видом своим терзала и мучила хозяйка зеркало, пока не настиг ее Час, и тут принялась она все хватать невпопад: сулемой протерла волосы, сажей вымазала зубы, брови покрыла красным воском, румянами измазала как щеки, так и лоб, шиньон сунула в рот, подушки нацепила как раз там, где были выпуклости,, сидит седая, прокопченная, щеки празднуют кто Крашеного, кто Размалеванного, подбородок оброс кудрями, как чертополохом, два горба сзади, два - спереди - вместе и видение, и свинья святого Антония! Дуэнья, решив, что сеньора тронулась умом, дала тягу, подхватив рукой облекавшие ее траурные хламиды. Горничная обомлела, будто ей привиделся дьявол, а хозяйка вне себя от бешенства припустилась вслед за дуэньей, сея повсюду ужас. На шум явился муж и, почитая, что в супругу вселился бес, побежал со всех ног искать заклинателя. <> XIII <> <> ВЛАДЕТЕЛЬНЫЙ СЕНЬОР ПОСЕЩАЕТ ТЮРЬМУ <> Один владетельный сеньор надумал произвести смотр тюрьме, расположенной в столице его владений, ибо стало ему известно, что тюремщики выжимают из сей тюрьмы деньги, как из неистощимой мошны, торгуют преступлениями и наживаются на преступниках, выменивая воров на золото и убийц на звонкую монету. Приказал он вывести ему заключенных и узнал, что взяли их за преступления, кои они совершили, а держат из-за тех, кои совершает алчность тюремщика. Узнал он также, что одним: острожникам ставят в счет то, что они украли или могли украсть, а другим - то, чем они владели или могли владеть, и дело их, стало быть, тянется, пока хватает денег, а наказание приходится на день прощания с последним мараведи. Иначе говоря, если попадают они в узилище за содеянное зло, то наказание несут уже за то, что в карманах у них пусто. Вывели к сеньору двух колодников, которых на другой день должны были повесить. Впрочем, одного содержали уже как вольного по той причине, что истец отказался от иска; второго ждала петля за кражу - за решеткой он провел три года, и за это время из него высосали и чужое - краденое, и свое - кровное, и родительское добро, и последнее, что оставалось у жены с детишками. Тут сеньора застиг Час, и он молвил, изменившись в лице: - Тот, кого вы собрались выпустить, поелику ему простил истец, будет повешен завтра же; потакать подобным сделкам - значит завести открытые торги человеческими жизнями, где можно будет по соглашению купить за деньги помилование и где жизнь мужа станет товаром для жены, жизнь сына - товаром для отца, а отца - для сына. Если помилования от смертной казни будут пущены в продажу - все жизни пойдут с молотка и деньги станут поперек дороги правосудию, ибо нет ничего легче, чем убедить истца, что ему от тысячи или даже пятисот эскудо будет куда больше проку, нежели от одного висельника. Каждое совершенное злодеяние следует рассматривать как со стороны пострадавшего, так и со стороны правосудия; и если уместно, чтобы пострадавший простил виновного, то еще уместнее, чтобы правосудие покарало его по заслугам. Вор, которого вы намереваетесь вздернуть после трехлетнего пребывания в темнице, будет отправлен на галеры; три года тому назад виселица была бы ему справедливой карой, а нынче, повесив его, вы совершите жестокую несправедливость, ибо покараете не только виновного, но и отца его, и детей, и жену, ни в чем не повинных, которых вы объели и обокрали догола, растянув дело на три года. Напомню вам притчу о хозяине, у которого мыши изгрызли бумажный хлам, хлебные корки, объедки сыра да старую обувь. Взял он кошек, дабы вывести мышей; увидев, однако, что кошки поели всех мышей, а затем принялись воровать мясо из котелка да жаркое с вертела, - то голубя схватят, то утащат бараний окорок - хозяин перебил кошек и сказал: "Пусть лучше вернутся мыши!" Приложите к себе эту басню, ибо вы, призванные навести в государстве порядок, охотились, как блудливые коты, на мышат-воришек, которое где срежут кошелек, где вытащат платок, с кого сорвут плащ, а с кого - шляпу; а сами вы тем временем успели заглотать, не жуя, целое королевство, разграбить чужие богатства, разорить немало семей. Негодяи, лучше иметь дело с мышами, чем с такими кошками. С этими словами велел он выпустить на волю всех узников, а тюремных начальников посадить под замок. Содом и ералаш воцарились тут превеликие! Настала очередь тюремщиков вопить и сетовать, а узники, сорвав с себя кандалы и цепи, понадевали их на тех, кто приказал их заковать, и на тех, кто выполнял приказания. <> XIV <> <> ЖЕНЩИНЫ НА ПРОГУЛКЕ <> По улице прогуливались женщины. Одни шли пешком и, невзирая на то, что годы изрядно их заржавили, виляли бедрами, щеголяя высокими каблуками и множеством нижних юбок. Другие ехали, развалясь, в каретах, жеманились, позабыв о прожитых годах, и игриво выглядывали из-за приспущенных занавесок. Иные недотроги, кокетливо вскрикивая от притворного страха, восседали в портшезах, будто изделия стеклодувов, выставленные напоказ в прозрачной горке. Портшез, подобно безмену, качался на плечах у двух мавров или, еще чище, двух плутов лакеев, причем глаза этих хрупких созданий пребывали в весьма тесном соседстве с задницей первого носильщика, а в нос бил аромат его ног, не удерживаемый стелькой и отдающий фрехенальской кожей. Все эти особы мнили себя чуть ли не младенцами, лепетали и ворковали так, что всем было слышно, старости стыдились, как испачканных пеленок, и, ловко сбрасывая со счетов годы, выдавали гробы свои за колыбели. Застиг их Час, и тут набросились на них славные астрологи Штефлер, Маджини, Ориган и Арголи, потрясая развевающимися свитками, где значился возраст каждой из них, с указанием дня, месяца, года, часа, минуты и секунды. Пронзительными голосами астрологи вещали: "Признайте же свои годы, старые чертовки, и внемлите приговору! Вот тебе, например, сорок два года, два месяца, пять дней, шесть часов, девять минут и двадцать секунд". Всемогущий господь, что за галдеж тут поднялся! Каждая спешила отречься от дня своего рождения; только и слышно было: "Ничего подобного, мне едва минуло пятнадцать!", "Иисусе, да разве можно так клеветать? Мне и восемнадцати-то нет!", "А мне только тринадцать", "А я вчера родилась", "А мне всего ничего, это время врет!" Одна из женщин, внесенная в свиток Оригана, как в запись нотариуса, прочитала о себе: "Изготовлена и допущена к жизни в году 1578". Сообразив, что ей, стало быть, стукнуло семьдесят семь, она зарычала тигрицей и зашипела змеей: "Я и вовсе еще на свет не рождалась, проклятый законодатель смерти! У меня даже зубы не прорезались!" - "Эх ты старая карга, гроссбух веков, где же им прорезаться, когда у тебя в деснах торчат корешки! Вспомни свои годы!" - "Знать не знаю никаких годов!" И тут сцепились они друг с другом, и все смешалось в неистовой схватке. <> XV <> <> ПОТЕНТАТ ПОСЛЕ ОБЕДА <> Некий властитель, отобедав, предавался отдыху, благосклонно внимая льстивому щебетанию, слетавшему с клювов его придворных. Меж тем переполненный его желудок изнемогал от трудов непомерных, и поварята-кишки тревожно урчали, будучи не в силах управиться с перевариванием груды мяса, пожранного хозяином. Вино, что ранее пенилось в кувшинах, выступало теперь пузырьками слюны у него на губах, все coramvobis {Здесь: лицо (лат.).} его лоснилось глупостью, и на нем играл румянец бесчисленных здравиц. Едва он принимался нести околесицу, как прихвостни тотчас дурели от восхищения и рассыпались в неумеренных похвалах. Одни говорили: "Какое благородное красноречие!" Другие: "Лучше не скажешь. Великие и драгоценные слова" А один из льстецов, встав на цыпочки подхалимства, на целую голову переврал остальных, заявив: "Внемля тебе, восторг и мудрость погрузились в пучину небытия!" Властитель совсем было размяк от столь приятных слов, но тут желудок его напомнил ему о себе двукратным бульканьем, знаком несварения и предвестником близкой рвоты, а посему он молвил чуть ли не со всхлипом: - Изрядную скорбь причинило мне известие о потере двух моих кораблей! Лизоблюды, нимало не смущаясь, схватились за эти слова как за оружие и, отточив свою ложь, с новым пылом ринулись в бой, завираясь еще хлестче прежнего. Одни твердили, что потеря сия случилась как нельзя кстати и может принести немалую выгоду, ибо даст возможность порвать с ограбившими его мнимыми друзьями и соседями, а на два потерянных корабля придется двести новых, которые он у тех отнимет, исходя из чего и следует действовать в дальнейшем. И вся эта ахинея была обильно уснащена примерами. Другие же доказывали, что потеря явилась-де славным успехом, преисполненным величия, ибо тот велик, у кого есть что терять; истое величие сказывается, мол, в потерях, а победы и приобретения - жалкий удел пиратов и грабителей! И еще говоривший добавил, что потери якобы сами несут в себе средство предотвратить их. Не успел он кончить, как со всех сторон градом посыпались изречения и цитаты, и каждый, кто во что горазд, пустился нанизывать Тацита на Саллюстия, Полибия на Фукидида и вспоминать о великих потерях греков и римлян и прочей ерунде. А так как обжоре нашему только и надо было чем-то оправдать напавшую на него истому, он был рад-радехонек столь искусно позолоченной потере. Лучшего бы и сам черт не придумал! Но в этот миг, как на грех, опять дал знать о себе желудок, туго набитый тяжелой снедью, и властитель громогласно рыгнул. Едва сей звук достиг слуха окаянных льстецов, как они с глубочайшим почтением преклонили колена, прикидываясь, будто господин их просто чихнул, и дружно воскликнули: "Дай вам бог здоровья!" Тут застиг их Час, и властитель, охваченный гневом невообразимым, заорал: - Подлые твари, вы хотите меня уверить, будто я не рыгнул, а чихнул, хотя рот мой находится под самым моим носом! Что же тогда скажете вы о том, чего мне не увидеть и не пронюхать? И он хлопнул себя по ушам, отгоняя лживые речи, точно мух, напустился на льстецов и всех их прогнал пинками из дворца, приговаривая: - Случись мне заболеть насморком, вы, вельможные господа, съели бы меня с потрохами! По счастью, нос у меня оставался свободен. Это вас и сгубило! Видно, ничего нет более ценного, чем хороший нюх! <> XVI <> <> ХАПУГИ И ПЛУТЫ <> Хапуги, наученные горьким опытом, порешили не водиться более с плутами; а те, дабы не утратить навыков плутовства, принялись с самым простодушным видом морочить друг друга, прикрываясь льстивыми речами. Один мошеник сказал другому: - Сеньор, печальная судьба моя научила меня держаться поодаль от этих надувал, ибо они меня чуть не погубили, а посему я обращаюсь к вам, как к лицу, коему хорошо известно, как щепетильно держусь я взятых на себя обязательств, с просьбой ссудить мне три тысячи реалов медью; я же дам вам вексель на верного человека, который расписался, что вернет вам через два месяца названную сумму серебром; можете не сомневаться, деньги все равно что у вас в кармане, осталось только вынуть их и пересчитать. А тот, за коего этот обманщик поручился, сам был отъявленным пройдохой. Плут, у которого просили взаймы, услышав, как другой плут ручается за третьего, сделал вид, будто ни о чем не догадывается, и с преувеличенно горестным видом ответил, что сам как раз собирался отдать в залог за четыре тысячи реалов весьма ценную вещь, стоящую не менее восьми тысяч, и только с этой целью вышел-де из дому. Итак, все мошенники наперебой старались нащупать слабинку друг у друга: кто пытался всучить другому цепь накладного золота, кто - подложный вексель, кто - разорившегося поручителя, кто - подделанную подпись, кто - чужую закладную, кто - серебряную утварь, выпрошенную у знакомых для пирушки, кто - осколки битых рюмок и всякие блестящие стекляшки, выдавая их за алмазы. Языком они пользовались самым убедительным. Один говорил: - Превыше всего я почитаю истину, и ежели она вовсе исчезнет с лица земли, ищите ее у меня; хлеб я зову хлебом, вино - вином. Пускай я лучше умру от голода, но не вымолвлю и слова, если, для того чтобы выжить, надо будет совершить беззаконие, - дороже всего мне доброе имя; ничто не сравнится с правом открыто смотреть людям в глаза. Вот чему учили меня отец с матерью. Другой мошенник подхватывал: - Ничего нет в мире лучше точности: да - да, нет - нет. Неправдой богатства не наживешь; всю жизнь держался я такого мнения. Сперва отдай долг, потом наживай добро. Самое важное - это чистота душевная; я бы не пошел на обман, даже если бы мне за это предложили весь мир. Чистая совесть прекрасней всех благ земных. Так толковали между собой сии ходячие капканы, прикрывая жульнические замыслы благородными рассуждениями, но тут в разгар беседы застиг их Час; каждый мошенник поверил другому, и вот все они разорились дотла. Хозяин цепи накладного золота отдал ее за подложный вексель, а собственник стеклянных алмазов получил за них серебро, взятое напрокат. Засим все поспешили извлечь выгоду из заключенных сделок. Первый плут надумал скорее получить по векселю, пусть даже половину, пока никто не спохватился, что цепь сделана из старого железа. Он побежал к человеку, на чье имя был выдан вексель, но тот заявил, что никакой бумаги не подписывал, поручителя знать не знает, и послал предъявителя ко всем чертям. Плут ушел, поджав хвост, приговаривая: - Ах ты ворюга! Хорош бы я был, кабы цепь и впрямь была золотой, а не состряпана из старых клистирных трубок! А пройдоха, торговавший поддельными алмазами, сказал себе, отдав серебряную утварь ювелиру дешевле, чем стоило серебро по весу, не говоря уж о работе: - Ловко же я расплатился за это серебро осколками битого стекла! Тут как раз явился законный владелец серебряной утвари и, увидев, как его имущество звякает на весах, крикнул альгуасила и велел схватить вора. Поднялась суматоха. На шум прибежал покупатель стеклянных алмазов, испуская истошные крики, а человек, продавший серебро ювелиру, орал во всю глотку: - Этот прощелыга меня надул! Меж тем жулик, отдавший ему серебро за стекляшки, вопил: - Врет, это он меня обокрал! Ювелир же надрывался еще пуще: - Этот лиходей уже не раз пробовал подсунуть мне стекло заместо алмазов! Владелец серебра требовал, чтоб забрали обоих, писец настаивал, чтобы посадили всех троих, - потом, мол разберутся. Альгуасил взял свою дубинку в зубы и правой рукой схватил одного мошенника, левой - другого, а судебный исполнитель вцепился в плащ владельца серебра. После отчаянной потасовки удалось упрятать всех жуликов в тюрьму, где они и остались, как драгоценности в футляре, под бдительным оком палача. <> XVII <> <> ДАТСКИЕ ПРОЖЕКТЕРЫ <> Некоему датчанину принадлежал остров и пять селений, на нем расположенных. Владелец острова был беден, но не так тяготила его нужда, как стремление приумножить свое состояние. Небо покарало уроженцев этого острова, наделив их чуть ли не поголовной страстью к прожектерству. В рукописях в слове "прожектер" нередко встречаются разночтения: одни читают "прожектер", другие - "прохиндей" каждый сообразно своему нраву. По этой причине на острове любой человек был все равно что бич божий. Окрестные жители боялись островитян пуще чумы, ибо стоило подышать одним с ними воздухом, как тотчас состояние вылетало в трубу, источники доходов пересыхали, деньги таяли, а торговцы прогорали. Столь велика была на этой земле тяга к прожектерству, что дети, едва народившись на свет, лепетали уже слово "прожект-проект" вместо "папа-мама". Путаница там царила несусветная, ибо муж с женой, родители с детьми и сосед с соседом только и делали, что предлагали друг дружке: "Давай маханемся: ты бери мой проект, а я возьму твой". Так и упивались они прожектерством, будто вином. И вот однажды добрый сеньор, властитель сих дальних краев, поддавшись на подстрекательства алчности, злейшего из дьяволов, которые в этом мире сбивают людей с панталыку, надумал попытать счастья у прожектеров. Легионы их тотчас же собрались во дворцовом театре, заткнув бумаги за пояс, набив ими карманы так, что листы торчали наружу откуда только возможно. Сеньор изложил собравшимся свои нужды и просил у них помощи. Не успел он договорить, как прожектеры, схватив свои записки, с тетрадями наготове ринулись на него turba multa {Густой толпой (лат.).}, давя один другого, дабы поскорее пробраться вперед, и в мгновение ока запорошили четыре стола бумагами, что снегом. Кое-как они угомонились и приступили к чтению первого проекта, озаглавленного: "Как приобрести вволю золота и серебра, ни у кого ничего не выпрашивая и не отбирая". - Трудновато, на мой взгляд, - сказал сеньор. Проект второй: "Как обзавестись за один день несметными богатствами, отняв у всех то, чем они владеют, и тем самым обогатив их". - Первая половина - отобрать у других - мне по нраву; вторая же - обогатить их, отобрав богатство, - кажется весьма сомнительной. Ну, там видно будет. Проект третий: "Легкий, приятный и разумный способ наполнить казну миллионами, причем лица, чьи деньги туда притекут, не только того не заметят, а, напротив, почтут себя в выигрыше". - Недурно, лишь бы прожектер сам взялся убеждать этих людей, - сказал сеньор. Четвертый: "Средство для превращения недостатка в избыток, ничего не добавляя и не меняя существующего ныне порядка, дабы ни у кого повода роптать не явилось". - Столь приятный проект вряд ли осуществим. Пятый: "Как получить все, чего душа просит: хватать, отбирать, требовать у всех и каждого, пока чертям тошно не станет!" - Ну, уж коли тут черти замешались, такой проект, видимо, подойдет. Воодушевленный сим одобрительным возгласом, автор предложения добавил: - И скажу еще, что тот, кому достанется в удел сбор этих денежек, послужит утешением для всех, кто их лишится. - Да как у тебя язык на такое повернулся? - заорали все, будто разразился гнев божий; поднялась невиданная кутерьма; прожектеры обрушились на своего собрата, обзывая его пьяницей и собакой. - Прохвост! - вопили они. - Даже сатана не додумался бы счесть сборщика налогов за чье-либо утешение, когда в нем-то и кроется бедствие непоправимое! И тут пошли они браниться между собой, обзывая друг друга "прожектеров сын", как мы говорим "сукин сын", ибо каждый почитал дельным только собственное предложение. Свара разгоралась все пуще, как вдруг вбежали слуги, обезумевшие со страху, крича, что дворец пылает с трех концов, а ветер еще раздувает пламя. Среди таких тревог и застиг Час сеньора и прожектеров. Дым так и валил густыми клубами и все прибывал. Бедный сеньор уж и не знал, куда податься. Но прожектеры принялись успокаивать его: они-де вмиг выручат его из беды. Бурными потоками вырвались они вон из театра; одни ринулись во дворец и давай выбрасывать из окон все, что хранилось в кладовых и гардеробных, вдребезги перебив все ценные предметы, попавшиеся им под руку. Другие схватились за кирки и стали разбирать дворцовую башню; третьи, полагая, что свежий воздух вмиг утихомирит пламя, взялись срывать с крыши черепицы. Вскоре они уничтожили значительную часть кровли и напакостили во всех покоях. Никому из прожектеров не удалось управиться с огнем, зато с дворцом и всем его содержимым расправились они на славу. Сеньор вышел из дому и увидел, что дым уже не клубится, ибо вассалы его, народ и стража потушили пожар, - и еще увидел он, что прожектеры добрались до фундамента, а от самого дворца и всего, что там было, мало что осталось. Он едва не лишился ума от ярости, узрев столь злое дело, и воскликнул: - Негодяи, пожар - ничто по сравнению с вами и вашими предложениями. Лучше бы мне погореть вконец, нежели слушаться ваших советов, это обошлось бы мне куда дешевле. Вот какова ваша помощь: разломать весь дом, дабы сохранить один его угол Вы, стало быть, полагаете, что выбросить чужое имущество - значит спасти его, а перебить все вдребезги - значит выручить его владельца. Своему властителю вы даете в пищу его же собственные руки и ноги и утверждаете, что кормите его, в то время как он по частям пожирает самого себя. Но ежели голова поедает тело, она теряет свою сущность и становится для себя же смертоносным раком. Собаки! Огонь справедливо надумал сжечь меня за то, что я вас здесь собрал и выслушал; а увидев меня во власти прожектеров, он утих, сочтя меня сгоревшим. Пламя куда милосерднее, нежели прожектеры; его может укротить вода, а вы от воды только раздуваетесь; все стихии способствуют вашему росту, а вы восстаете против них. Антихрист, должно быть, тоже будет прожектером, как и вы. Всех вас следует сжечь живьем, а пепел сохранить и превратить в щелок, дабы выводить с его помощью позорные пятна во всех государствах. Князь и в бедности останется князем; но ежели он обратится к прожектерам за советом, как избавиться от бедности, он тотчас же перестанет им быть. <> XVIII <> <> СВОДНИ И ГОРЛАСТЫЕ ДЕВКИ <> Сводни и горластые девки держали свой мерзостный совет. С изрядным нахальством сетовали они на скудные времена и перемывали косточки всем денежным мешкам. Наконец, причмокивая обездоленным ртом и постукивая пустыми деснами, заговорила самая старая из сводней, беззубая и шепелявая, как сосунок: - Весь мир того и гляди взлетит на воздух! Смотрите, что за сласть нам досталась на долю: время нас скоро голодом уморит; все на волоске от гибели; о подарках на рождество и на праздники лучше забыть, о них и память-то прогнила; магарычи травой поросли; деньги так изменились с виду, что их не узнаешь; накидка при размене крупных денег улетучилась, ровно честь у подлеца; золотой реал скоро будут на улицах за два гроша показывать, как слона. А уж о дублонах можно сказать, как об инфантах арагонских: "Что с ними сталось?" Вместо "получай" теперь все больше слышишь "ужо расплачусь", "обязуюсь уплатить вашей милости" - все равно что колбаса с ядом, чтобы собак травить; ярлык на предъявителя - дохлое дело; явится к тебе этакий молокосос с волосатыми ляжками и ленточками на висках и оставит тебя при пиковом интересе. А по-нашему, доченьки, надо вот как: деньги на бочку! Рассчитывайся звонкой монетой, да к тому же вперед, а не задним числом. Захаживают ко мне прогнившие насквозь старички, не то живые, не то мертвые; с лица они страшны, зато в остальном аккуратны, стараются, как могут, воспламенить меня и щедро расплачиваются за омерзительность своего вида. Поверьте, девочки, корысть любую вонь отобьет; покрепче зажмурьте глаза, зажмите нос, будто пьете слабительное; пить горечь для своей пользы - это значит принимать лекарство; помните, как ни изношен шитый золотом наряд, а сожги его - золото останется; как ни выварена мозговая кость, а высоси мозг - спасибо скажешь! Для каждой из вас припасено у меня с полдюжины протухших старцев, сухоньких, как изюм, морщинистых любовников, которые так и харкают золотом. А я даже трети с вас не возьму; хватит с меня скромного подарочка, лишь бы осталось за мной доброе имя, коим я всю жизнь хвалилась. Дошамкав свою речь, старуха соединила нос свой с подбородком на манер когтя и состроила девкам гримасу, придававшую ей сходство с краном от винной бочки. Одна из попрошаек-загребал, помойка в юбках, волосатая воровка ответила ей: - Ты, бабушка, наводчица на потехи, сплетчица тел, сводница людей, надувательница человеков, ткачиха гримас; знай же, слишком мы еще молоды, чтобы продаваться бородатым гнилушкам, столетним шаркунам. Охоться-ка лучше за дуэньями, они как раз королевы мая среди покойниц, таким мотылькам только над могилками и порхать. Эх, тетушка, когда кровь играет, любовные утехи милее денег, а наслаждение дороже подарков. Пора тебе найти другое занятие, а то, гляжу, по тебе уже телега плачет, на которой повезут тебя в остроконечном колпаке да под градом огурцов. Не успела она договорить, как всех их застиг Час; кредиторы толпой ввалились в дом и подняли суматоху. Один потащил вон мебель и кровати в уплату за наем дома; другой принялся отбирать свое добро, от подушек до гитары, хватая не только тряпки, но и девок за разные места. Слово за слово, полезли все друг на друга с кулаками. Старьевщик вопил на всю округу, недосчитавшись парочки фижм. Девки, сгрудившись вокруг старой своей наставницы, визжали, как хор на спевке: "Да что же это творится?", "Ей-богу, я не такая, ей-богу, я не этакая!", "Вот как мы влипли!", "Ишачили как негры - и на тебе!", как водится среди шлюх. Зловредная же старуха только крестилась, что было силы, взывая к Иисусу. Увенчался кавардак появлением дружка одной из девок, который без лишних слов вытащил шпагу и полез на кредиторов, обзывая их шаромыжниками и ворами. Те тоже схватились за шпаги, и завязалась драка, да такая, что в доме ни единой вещички не уцелело. Девки высунулись из окон и орали до хрипоты: "Караул, убивают!" и "Что там полиция смотрит?" На шум прибежал альгуасил с обычной своей свитой, восклицая: "Именем короля!" да "Следуйте за мной!" Вывалилась вся орава на лестницу, а оттуда на улицу, кто в крови, кто в лохмотьях. Хахалю в свалке раскроили полголовы, да и вторая половина, насколько мне известно, держалась на честном слове. Побросав и плащ, и шляпу, укрылся он в церкви. Альгуасил же вошел в дом и, завидев там славную старушку, набросился на нее, приговаривая: "А, ты снова здесь, старая стерва, мало тебе, что тебя трижды высылали! Ты одна во всем виновата!" Забрал он сводню и девок (а заодно и все, что попало под руку) и потащил всю честную компанию расхристанных и простоволосых в кутузку, под дружные возгласы соседей: "Скатертью дорога, шлюхи!" <> XIX <> <> ЗАКОННИК И СУТЯГИ <> Некий законник, отрастивший столь пышную черную бороду и усы, что лицо его, казалось, щеголяет в подряснике; трудился в своем кабинете, снизу доверху набитом книгами, столь же бездушными, как их владелец. Разбирался же он в них еще меньше, чем вверившиеся ему сутяги; ибо, непомерно кичась обилием томов на полках, был слишком глуп, чтобы взять в толк, о чем в них говорится. Известность же снискал он благодаря зычному голосу, красноречивым жестам и бурному словоизвержению, в котором противники захлебывались и тонули. В кабинете его, даже стоя, не могли уместиться все желающие, каждый был привязан к своей тяжбе, словно к столбу на лобном месте. Сей достойный муж сыпал направо и налево словечками, имеющими хождение в суде, а именно: "на этом разрешите закончить", "считаю подобное решение весьма желательным", "уповаю на справедливость вашей милости", "закон в этом случае гласит недвусмысленно", "дело наше яснее ясного", "разбирательство излишне", "дело говорит само за себя", "закон на нашей стороне", "никаких затруднений представиться не может", "судьи у нас превосходные", "противная сторона не приводит ничего путного себе в поддержку", "доводы обвинения выеденного яйца не стоят", "требую отмены приговора; ваша милость, дайте вас убедить!". И тут же он прописывал: кому прошение, кому жалобу, кому запрос, кому протест, кому ходатайство, кому требование. Мелькали под его пером имена всяких Бартоло и Бальдо, Аббати и Сурдо, Фариначчи и Тоски, Кюжаса, Лефевра, Анчарано, сеньора председателя Коваррубиаса, Шасне, Ольдраде, Маскарди, а после авторитетов по законам королевства еще и Монтальво и Грегорио Лопеса, равно как и множество других имен и ссылок на параграфы, нацарапанные бог знает как с затейливыми закорючками сокращений для обозначений слов "кодекс" или "дигесты", с большим потомством цифр и неизбежным ibi {Там (лат.).} на конце. За сочинение ходатайства требовалась плата; писцу за переписку полагалось платить особо; поверенному за подачу бумаг - особо; чиновнику судебной палаты - особо; докладчику за сообщение - особо. За такими хлопотами и застиг сутяг Час, и все они воскликнули в один голос: - Видно, сеньор адвокат, в любой тяжбе самые скромные требования у противной стороны, ибо она добивается своего и за свой счет, а ваша милость, защищая нас, добивается своего, да только за наш счет. И поверенному надо дать, и писцу с ходатаем заплатить. Противная сторона ожидает приговора, однако знает, что дело может быть и пересмотрено, но ваша милость со своими присными наносит нашему кошельку приговор окончательный, обжалованию не подлежащий. По суду нас то ли засудят, то ли нет, а коли мы с вами свяжемся, с нас беспременно уж снимут пять шкур за день. Справедливость в конечном счете, возможно, и восторжествует, да только нам торжествовать не приходится - плакали наши денежки. Из всех наших авторов, текстов, решений и советов можно сделать один вывод: непростительно глупо тратить то, что у меня есть, дабы получить то, что есть у другого, да еще, как знать, получишь ли. Тяжбу мы, может статься, выиграем, но карман наш наверняка останется в проигрыше. Адвокат спасает своих подзащитных на манер того капитана, который в бурю сбрасывает за борт все, что возможно, и приводит судно в гавань, если на то есть соизволение господне, ободранным и разоренным. Сеньор, нет лучшего адвоката, нежели доброе согласие, только оно дарит нам то, что отбирает у нас ваша милость; а посему мы со всех ног кинемся договариваться с противной стороной. Ваша милость лишится податей, кои взимает она с наших ссор и раздоров; и ежели мы придем к согласию с противной стороной ценой отказа от наших притязаний, мы выиграем ровно столько, сколько проиграет ваша милость. Повесьте лучше объявление о сдаче напрокат ваших ученых текстов, ибо любая потаскуха может дать подчас куда более толковый совет, нежели ваша милость. А коль скоро вы наживались, стряпая тяжбы, вооружитесь черпаком да наймитесь-ка в повара! <> XX <> <> ТРАКТИРЩИКИ <> Как бы ни вздували трактирщики цену на вино, никогда не скажешь, что они превозносят свой товар до небес; напротив, они тщатся свести небеса пониже, к вину поближе, дабы щедрые потоки воды хлынули в бурдюки, и молят они о дожде куда усерднее, нежели землепашцы. Итак, вокруг такого бурдюка-водоноса, пузатого что кувшин, собрались шумливой гурьбой лакеи, носильщики, конюхи и стремянные. Человек шесть-семь из них плясали до упаду с галисийскими девчонками, пока в горле не пересыхало, и пили с ними взапуски, дабы с новыми силами пуститься в пляс. То и дело заливали они глотку вином: чаша как птица перелетала из рук в руки. Один из посетителей, признав по запаху болотную жижу, намешанную в вино, сказал: - Ну и крепкое винцо! - и чокнулся с другим шалопаем. Тот же, хоть и видел, что чаша полным-полна воды - тут не то что мошек отгонять, а скорее лягушек ловить, - ответствовал собутыльнику: - Вино поистине отменное. Что-что, а жидким его не назовешь. Уберег, видно, господь свои дары от дождя. Трактирщик, почуяв, что над ним глумятся, сказал: - Молчите, пьяницы, коли хотите выпить! - Лучше скажи - коли хотите выплыть, - ответил ему один из стремянных. На этом застиг их Час, и выпивохи взбунтовались, пошвыряли на пол чаши и кувшины и заорали: - Эй ты, хлябь небесная, зачем обзываешь пьяницами утопленников? Льешь небось ведрами, а продаешь кувшинами; по-твоему, выходит, что мы окосели, как зайцы, а на деле мы крякаем, как утки. У тебя в доме и ступить-то нельзя без болотных сапог да войлочной шляпы, все равно что зимой на размытой дороге, проклятый виноподделец! Будучи уличен в сношениях с Нептуном, трактирщик прохрипел: - Воды мне, ради бога, воды! Затем подтащил бурдюк к окну и опростал его на улицу с криком: - Эй, поберегись, воду выливаю! А прохожие отзывались: - Осторожней со своими ополосками! <> XXI <> <> СОИСКАТЕЛИ ДОЛЖНОСТИ <> Тридцать два человека, домогавшихся одной и той же должности, ожидали сеньора, от которого зависела их участь. Каждый приписывал себе ровно столько заслуг, сколько остальным - недостатков; каждый мысленно посылал другого к чертям; каждый говорил себе, что остальные - безумные наглецы, коль скоро они лезут туда, куда достоин пройти единственно он; каждый смотрел на другого с лютой ненавистью и кипел черной злобой; каждый припасал втихомолку грязные вымыслы и наветы, коими собирался опорочить других. Глядели соперники угрюмо и дрожали во всех суставах, ожидая, когда им придется согнуться в три погибели перед сеньором. Стоило двери скрипнуть, как искатели, встрепенувшись, принимались нырять вперед всем телом, поспешая занять позу, исполненную раболепия. Лица их уже сморщились, столь часто строили они благоговейные рожи, дабы получше выразить готовность к услугам. Не в силах будучи разогнуть поясницу, топтались они на месте, на манер пеликана или осла, наступившего на поводок. Едва в комнату входил паж, как все, почтительно осклабившись, приветствовали его словами: "Ваше величество!" Наконец явился секретарь и стрелой пронесся через приемную. Завидя его, собравшиеся съежились еще приниженней, изогнулись в пятерку и чуть ли не на корточках осадили его своим обожанием. Он же на рысях произнес: "Извините, сеньоры, спешу", опустил глаза долу, как невеста, и был таков. Сеньор собрался было принять домогателей. Раздался его голос: - Пусть входит первый. - Это я! - воскликнул один из претендентов. - Иду! - подхватил другой. - Я уже тут, - закричал третий. И все давай оттеснять друг дружку от дверей, аж сок брызнул. Услышав галдеж за дверью, бедный сеньор вообразил, какой подымется содом, когда злополучные искатели места примутся осаждать его, размахивая своими ядовитыми прошениями, и пожалел, что вовремя не оглох. Он проклинал день своего рождения, горестно размышляя о том, что раздавать блага было бы весьма приятным делом, кабы не получатели сих благ, и что любая милость оборачивается бедствием для дарителя, ежели ее выпрашивают, а не принимают с благодарностью. Видя, что сеньор медлит, нахалы крепко призадумались - кому же достанется желанное место? Долго ломали они голову над задачей, как разделить одну должность на тридцать два человека. Они пытались вычитать единицу из тридцати двух так, чтобы тридцать два получилось в остатке, но что-то не выходило. И каждый мнил, что только ему достанется должность, а остальным - от ворот поворот. Сеньор же сказал: - Видно, ничего не поделать, одного придется обрадовать, остальных обидеть. Как ни тянул он время, все же пришлось ему позвать просителей, дабы наконец разделаться с ними. Напустил он на себя неприступный вид, наподобие мраморного изваяния, чтобы скрыть свои чувства на время аудиенции. Домогатели ворвались, оттирая друг друга, будто овцы, но, прежде чем они успели разинуть рты и поднять крик, сеньор молвил: - Должность одна, вас же много; я желаю, чтоб занял ее один, но и прочие не остались бы в убытке. - На этих словах застиг его Час, и сеньор, оказав милость одному из собравшихся, вдруг залопотал бессвязно, обещая остальным, что и они, в очередь, унаследуют сию должность. Тотчас же каждый из злополучных наследников возмечтал о смерти тех, кого он заступит, суля им круп, плеврит, чуму, тифозную горячку, разрыв сердца, апоплексию, дизентерию и острие кинжала. Не успел сеньор договорить, как будущим наследникам почудилось, что их предшественники уже прожили долее, нежели десять Мафусаилов, вместе взятых. Когда же десятый подсчитал, что унаследует должность через пятьсот грядущих лет, все преемники наперебой принялись гадать, когда же им достанутся посмертные блага. Тридцать первый, после тщательных выкладок, уразумел, что займет желанное место день в день с концом света, уже после пришествия Антихриста, и воскликнул: - Я заступлю на сию должность между пыткой иглами и огнем! Хорошим же я окажусь работником, когда меня поджарят! А кто в судный день позаботится, чтоб покойнички уплатили мне жалованье? На мой взгляд, пускай тридцатый живет, сколько ему заблагорассудится, ибо к тому времени, как он займет свое место, весь мир давно вывернется наизнанку! Сеньор удалился, не дожидаясь, пока все на словах поубивают и попереживут друг друга, ибо стало невмочь смотреть, как они погоняют столетия и очертя голову несутся к saeculum per ignem {Гибели тленного от огня (лат.).} жаждая устремиться в saecula saeculorum {Здесь: вечность (лат.).}. А счастливчик, подцепивший лакомый кусок, совсем опешил, увидев, каким длинным рядом наследников довелось ему обзавестись; судорожно схватился он за свой пульс и поклялся остерегаться поздних ужинов и солнечного жара. Остальные же переглядывались, как злобные каторжники, скованные одной цепью, и каждый проклинал другого за то, что тот еще жив, накликал на него всяческие хворости, присчитывая ему с десяток лишних годков, угрожая ему разверстой могилой, хирел от его цветущего здоровья, будто от собственного недуга, и жаждал одного - швырнуть предшественника врачам, как швыряют собаке кость. <> XXII <> <> ПОПРОШАЙКИ <> Несколько попрошаек, из тех, что просят взаймы, а отдают после дождика в четверг и охотятся на простофиль, как пауки на мух, улеглись спозаранку в постели, поелику нечем было прикрыть бренное тело. Потратил" они в складчину восемь реалов - все свое достояние - на облатки, чернила, перья и бумагу, превратив их в некие блюдечки для сбора пожертвований, иначе говоря - в послания с отчаянной припиской, оповещающей о крайней нужде, - мол, тут замешана честь и "дело идет о жизни и смерти", обещая вернуть долг в ближайший срок и объявляя себя рабами данного ими слова. А на тот случай, ежели в ссуде откажут, сославшись на пустую мошну, была заготовлена у просителей последняя из тысячи пятисот их уловок: буде наличных не найдется, пусть благоволят прислать на предмет заклада какие-либо ценности, кои будут, разумеется, возвращены затем в полной сохранности. И в заключение: "Простите за дерзость" и "Мы не осмелились бы обратиться ни к кому другому". Сотню таких записок собрались жулики выпустить, подобно стрелам из лука, дабы не осталось уголка, не окропленного брызгами их плутовских козней. С записками рысцой потрусил известный дока пожрать на чужой счет, великий жулик с бородой что рыбий; хвост и в плаще - ни дать ни взять лекарский подручный! Остальные же проходимцы, засев в своем гнезде, взялись подсчитывать будущие доходы и спорить до хрипоты, составят ли они шестьсот или четыреста реалов; когда же стали прикидывать, на что потратить доставшиеся нечестным путем деньги, свара разгорелась еще пуще; мошенники до того развоевались, что повскакали с кроватей, а поскольку им нечего было натянуть на задницу,, каждому досталось больше пинков, нежели оплеух. Тут как раз воротился сборщик урожая с хитроумных замыслов, и плуты нюхом почуяли - ничего нет, в карманах пусто, авось бог подаст! Руки посланец растопырил, дабы все нидели, что ношей он не обременен, зато письма торчали отовсюду. Попрошайки остолбенели, поняв, что улов состоит единственно из ответов на послания, и спросили, едва дыша: - Что же у нас есть? - А ничего нет, - ответил незадачливый вымогатель. - Потрудитесь прочитать, коли нечего считать. Принялись плуты разворачивать записки с ответами; первый гласил: "Ничто в жизни меня так сильно не огорчало, как невозможность услужить вам таким пустяком". - Чего там, услужил бы, так еще не так бы огорчился! Во второй значилось: "Сеньор, кабы я вчера получил ваше письмо, я с превеликим удовольствием оказал бы вам сию услугу". - Пошел ты к черту со своим вчерашним днем! Чтоб тебе всю жизнь бегать за должниками! Третий ответ: "Времена такие пошли, что ничего блаприятного ожидать не приходится!" - Ах ты проклятый ходячий календарь! У тебя денег просят, а ты предсказаниями занимаешься! Четвертый: "Ваша милость не столь страдает от нужды, как страдаю я от невозможности вам помочь". - А ты откуда знаешь, как я страдаю, чертов ублюдок! В пророки подался, стервец! Догадки строишь, когда у тебя взаймы просят? - Дальше нечего и читать, - завопили все хором. И после долгих и крикливых сетований порешили: сейчас ночь; в возмещение понесенных убытков погрызем вместо ужина облатки, коими запечатаны были письма, и присоединим сии послания к кипам прежних, а затем продадим их кондитеру, который даст нам за это самое меньшее четыре реала и понаделает из них саваны для пряностей, колпачки для засахаренных фруктов, мантильи для булочек и сапожки для пирожных. - Это ремесло - брать взаймы - давным-давно сыграло в ящик, - сказал, зевая, гонец. - Теперь остается только у кого-нибудь ум призанять заместо денег. Когда посмотришь, как от тебя воротит нос и строит кислую рожу тот, у кого хочешь попросить в долг, - ты сам готов дать ему больше, чем собирался у него взять. А коли подсчитать, сколько потрачено на писанину да беготню, выйдет, что ты всегда в проигрыше. Господа хапуги, люди всюду держат ухо востро! За такими разговорами застиг Час сих ловцов рыбки на бумажную наживку, и самый начальный из них молвил: - Сколько ни болтай языком о чужих деньгах, своих не прибавится, а если дожидаться, пока их принесут на блюдечке, - сдохнешь от голода под забором. Сладкие речи - не отмычка, красные слова лезут в уши, а не в карманы. Дать аудиенцию тому, кто пришел у тебя гроши вымогать, - все равно что черту давать. Трудно стало просить, легче отобрать. Ежели каждый за свой мешок держится, нечего мешкать попусту. Иначе говоря, коли взялся воровать - воруй во всю прыть, да с толком хватай, чтобы на всех хватило - и на обвинителя, и на писца, и на альгуасила, и на прокурора, и на адвоката, и на ходатая, и на докладчика в суде, и на судью, а остаток прибереги, ибо тощему кошельку уготована толстая веревка. Друзья, уж лучше быть с родной земли изгнанным, нежели в родную землю загнанным; огласка в одно ухо вошла, из другого вышла; коли на позор нас выставят - от этого никому ни тепло ни холодно, сей позор нам не в зазор; коли сечь возьмутся - тут уж выбора нет, бери, коли дают. Может, когда оголят тебя, еще народ телеса твои похвалит, а когда с кобылки слезешь - прикроешь зад курткой. Коли пытать будут да правды добиваться - что с нас, вралей, возьмешь? Пытка - напрасный труд, правды от нас, так же как и от портных, не добьешься. Коли на каторгу отправят - послужим королю бритыми головушками: пусть светят ему наши макушки, меньше будет расходовать на светильники. Коли повесят, это уж пахнет finibus terrae {Концом края (лат.).}, да ведь двум смертям не бывать! Зато будь висельник каким ни на есть плутом, родителям его всегда почет, ибо все олухи только и делают, что хором твердят: обесчестил-де сынок родителей, а ведь что за достойные да благородные люди! А коль скоро, пока мы живы, лекари да аптекари рвут у нас деньги из глотки, разве плохо заболеть пеньковой болезнью и эдак оставить их с носом? Итак, господа, беритесь за дело! Не успел он договорить, как прощелыги закутались в простыни, сунули огарки в карман для обмана воров, спустились на одеяле через окно на улицу и разбежались кто куда: взламывать сундуки, поднимать щеколды да шарить по карманам - только пятки засверкали! <> XXIII <> <> ИМПЕРАТОРСКАЯ ИТАЛИЯ <> Императорская Италия, у коей от славного прошлого сохранилось только имя, узрев однажды, что монархия ее распадается на куски, за счет которых расширяются владения различных князей, и что судебные власти ее только тем и заняты, что латают порядком излохматившиеся ее земли; уразумев, что если ей когда-то и удалось прибрать себе то, чем владели многие, это не значит, что она с такой же легкостью сможет одна вернуть себе то, чем завладели теперь другие; почувствовав себя обнищавшей, а поэтому приобретшей легкость небывалую за счет веса утраченных провинций, пошла в ярмарочные плясуньи и, не чуя земли под ногами, взялась ходить по тугому канату, всему миру на погляденье. А колышки, на коих сей канат держался, укрепила она в Риме и в Савойе. Любовались же на нее, хлопая одобрительно в ладоши, Испания, с одной стороны, и Франция - с другой. Оба монарха сих великих держав с глубочайшим вниманием следили за ее прыжками и вольтами, дабы заметить вовремя, куда она клонится, и подхватить, буде она упадет. Увидя, как насторожились сии зрители, взяла Италия в руки заместо балансира венецианскую синьорию, дабы с ее помощью держать равновесие и с уверенностью ходить туда и сюда по столь узкой стезе; с точностью рассчитав свои движения, она принялась прыгать и вертеться самым чудесным образом, прикидываясь подчас, что вот-вот упадет, то в сторону Испании, то в сторону Франции, и изрядно забавляясь горячностью, с коей те протягивали к ней руки и норовили схватить ее, а все, кто собрался поглядеть на это зрелище, весьма потешались, когда оба короля неизменно оставались ни с чем. За подобными увеселениями и застиг их Час; дабы перевес оказался на его стороне, король Франции, отчаявшись победить в открытой борьбе, надумал расшатать маленько колышек, что был вбит в Савойе. А монарх испанский раскусил его замысел и тотчас же выставил заместо подпорок государство Миланское, королевство Неаполитанское и Сицилию. Италия меж тем все плясала да плясала на канате, пока не увидела себя распятой, как на кресте, на той самой палке, что держала для равновесия за плечами; отшвырнула она палку и, ухватившись руками за канат, промолвила: "Полно, не ходить мне больше по канату, ежели те, кто смотрит на меня, только и ждут, чтоб я грянулась оземь, а то, что поддерживало меня, обернулось тяжким крестом". И не доверяя более своей опоре в Савойе, оказала предпочтение той, что имелась в Риме, сказав: - Коль скоро все жаждут овладеть мною, отдамся-ка я во власть церкви, и все грехи мне будут отпущены, буде доведется пасть. Тогда король французский отправился в Рим, напялив шкуру кардинала, дабы неузнанным остаться; однако король испанский живо разгадал хитрость мусью, нарядившегося монсиньором, и, отвесив ему учтивый поклон, вынудил того снять кардинальскую шапочку и обнаружить плешь еретика, отнюдь не похожую на тонзуру. <> XXIV <> <> НЕАПОЛИТАНСКИЙ КОНЬ <> Неаполитанского коня все грабили - кто корм утащит, кто поможет доесть солому; для кого служил он ломовой лошадью, для кого, под ударами хлыста, рысаком, а для кого и кобылой. И увидев, что под властью герцога Осуны, несравненного вице-короля, непобедимого полководца, нашел он себе пару в славном и доблестном коне, что красуется на гербе Осуны в пурпурной упряжке, доставшейся ему от двух венецианских галер да от богатого сокровищами корабля из Бриндизи, сделался наш неаполитанский конь морским коньком после бесчисленных славных сражений на море; пощипал травку на пастбищах Кипра и напился в Тенедосе, когда примчал на крупе мощный корабль султанского флота от самых Салоник к капитану своих галер, дабы тот как следует почистил ему бока капитанской скребницей, за каковые подвиги Нептун признал его первородным своим сыном, сотворенным вместе с Минервой. Еще известно было, что сам великий Хирон пустил турецкие полумесяцы ему на подковы, вследствие чего он могучими копытами выбил зубы венецианским львам в великой битве при Рагузе, где, имея под началом всего пятнадцать парусов, разодрал в клочья восемьдесят вражеских и обратил неприятеля в постыдное бегство, уничтожив немало галер и галеасов, а также большую и лучшую часть воинов. А вспоминая столь славные дела, огляделся он и увидел, что нет на нем попоны, бока стерты в кровь и мучит его сап, ибо набросали ему в кормушку куриных перьев; что день ото дня запрягают его в карету, его, коня столь неукротимого, что даже французы, пусть и изрядные всадники, все же никак не могли удержаться на нем, сколько ни пробовали. Почувствовал он такую горесть и скорбь от жалкого своего состояния, что пришел в великий гнев, заржал, подобно боевой трубе, зафыркал, извергая из ноздрей пламя, возжаждал обратиться в троянского коня и, взвившись на дыбы, разнести город ударами копыт. На шум прибежали неаполитанские мужи, накинули коню на голову плащ, дабы глазам смотреть было неповадно, и, улещая его непонятными калабрийскими словами, стреножили и накинули на шею недоуздок. А как стали привязывать его к железному кольцу в конюшне, застиг их Час, и тогда двое из мужей предложили раз и навсегда отдать коня Риму - дешевле, мол, обойдется и сподручнее, нежели каждый год платить дань деньгами и иноходцем; заодно положен будет конец спорам с папскими клевретами, кои издавна сверлят коня глазищами и того гляди сглазят его вконец. На это другие, сильно обозлясь, ответствовали, что коню подобная беда не грозит, поскольку король Испании прикрыл его со лба тремя крепостями, а сами они скорее" поджилки коню перережут, а не позволят обратить его в мула и нарядить в папские покрывала. Первые же мужи возразили, что нежелание быть па-листом сильно смахивает на ересь и что ни одно седло так не подойдет сему коню, как седло святого Петра. Такой ответ еще раззадорил спорщиков, и они заявили, что, дабы еретики не выбили папу из седла, скакать на коне этом надлежит единственно королю Испании. Кто кричал "тиара!", а кто "корона!", и слово за слово завязалась такая перебранка, что несдобровать бы тем и другим, кабы не явился избранник народный, провозгласивший: - Конь сей, что ныне закусил удила, знавал многих хозяев, однако чаще ходил на свободе, нежели на поводу. Охраняйте его и берегите, ибо немало бродит по Италии мошенников в поисках удачи, немало конокрадов в ботфортах со шпорами; иной цыган только и смотрит, как бы обменять на него украденную в былое время клячу, а потайные ходы в конюшню ему давно известны. Глядите в оба, чтоб не подобрался к нему со скребницей французский конюх, который только раздразнит, а не почистит его; а пуще всего опасайтесь всяких мусью, коим ничего не стоит обрядиться в подрясник да сутану, лишь бы оседлать сего коня. <> XXV <> <> ДВА ВИСЕЛЬНИКА <> Вешали двух негодяев, повинных в полудюжине убийств. Один уж болтался на перекладине деревянного покоя, как язык колокола, другой же только уселся на скамью, на которую садится тот, чья шея ждет наездника. В толпе прогуливались два врача, ожидая, не хватит ли кого солнечный удар; увидев висельников, они заплакали навзрыд, как младенцы, и проливали столь горючие слезы, что торговцы, стоявшие рядом, осведомились, не приходятся ли им осужденные сыновьями, на что лекари отвечали, что знать их не знают, а слезы льют по той причине, что на глазах у них умирают двое людей, не потратив ни гроша на медицину. На этом застиг всех Час; и висельник, догадавшись, что имеет дело с врачами, сказал: - Ах, сеньоры лекари, вот где ваше место! Виселица к вашим услугам, ибо вы столько народу поубивали, что достойны занять мое место, и с такой сноровкой отправляли людей на тот свет, что заслужили места палача. Впрочем, иной раз людей хоронят и без участия Галеновых учеников, а пенька гордо пренебрегает учеными высказываниями. Мулы, кои привозят вас в недобрый час, - лесенка темной масти, что ведет прямехонько на виселицу. *Пришла пора правду молвить: орудовал бы я не кинжалом, а рецептами, не попал бы я сюда, даже если б поубивал всех, кто на меня глазеет. Попрошу вас заказать дюжину месс: вы легко включите их в один из бесчисленных параграфов любого наспех составленного завещания. <> XXVI <> <> ВЕЛИКИЙ КНЯЗЬ МОСКОВИИ И ПОДАТИ <> Великий князь Московии, разоренный войной с татарами и их грабежами, а также частыми набегами турок, вынужден был обложить новыми податями свои земли и владения. Собрал он приближенных и слуг, министров и советников, а также простой люд своего двора и поведал им, что расходы по содержанию войск, долженствующих защищать их от алчных происков соседей и недругов, ввергли его в крайнюю нужду; что ни республики, ни монархии не могут прожить без податей, а подати сии, будь они легкими или обременительными, всегда оправдывают себя, ибо превращаются в средства защиты народа, с коего их взимают, и тем самым приносят ему мир, благосостояние и жизнь за счет ничтожно малой доли, жертвуемой каждым при справедливом и разумном распределении сих обложений. А в заключение добавил он, что собрал сюда всех ради их же блага и выгоды. Приближенные и министры поспешили заявить, что согласиться с предложением является делом святым и необходимым и посему в ответе не приходится сомневаться; что все достояние надлежит отдать на нужды князя и оборону отчизны, а князь, мол, пусть соизволит править по своему разумению и взыскивать с подданных своих сколько вздумается, ибо тот, кто отдаст ему свое имущество, покупает себе же покой и процветание, и чем выше налог, тем больше чести и радости народу от сознания, что князь так в нем уверен. Великий князь выслушал их с удовольствием, но несколько усомнился в их словах и пожелал услышать, что скажет народ; а народ, пока высокие особы разглагольствовали, перешептывался да помалкивал. Наконец избран был среди них один, коему поручено было высказать общие помыслы. Вышел он с видом весьма независимым и произнес следующее: - Всевластный повелитель наш, твои верные подданные в моем лице с величайшим почтением припадают к стопам твоим и благодарят за рачительность твою об их жизни и безопасности; будучи рождены в твоих владениях и получив от отцов в наследство любовь к своему владыке, просят они передать тебе, что готовы слепо выполнять твою волю, как делали доныне во все дни твоего царствования, да продлится оно и впредь. Известно им, сколь неусыпно бдишь ты, дабы защитить их от бед, и печешься о них не только как самодержец, но и как отец родной, и благодарны они тебе за сию благосклонность и опеку свыше всякой меры. Разумеют они, каковы настоятельные причины, побуждающие тебя к новым неизбежным расходам, от коих уклониться ты не можешь без ущерба для себя и для нас и кои понести не в силах вследствие крайней нужды. От имени моих соотечественников предлагаю тебе все, что есть у нас, без остатка, однако прошу взять во внимание два соображения, а именно: во-первых, ежели ты заберешь себе все имение подданных своих, ты тем самым истощишь родник, долженствующий питать как тебя, так и твоих наследников; иначе говоря, прикончив их, ты сам совершишь то, чем грозит тебе недруг, и это тем опаснее, что неизвестно, разорит ли нас ворог, а уж ты-то разоришь нас наверняка. И тот, кто советует тебе погубить себя, дабы спастись от гибели, тот пособник врага, а не добрый советник. Вспомни о землепашце, коему Юпитер, по словам Эзопа, подарил курицу, которая кормила его, принося что ни день по золотому яичку, пока хозяин, поддавшись наущениям алчности, не решил, что птица, дающая по золотому яйцу в день, хранит в лоне своем богатые залежи сего металла, а посему выгоднее будет забрать его сразу, нежели получать мало-помалу, как заблагорассудилось богам. Убил он курицу и лишился тем самым и ее, и золотых яиц. Владыка, не дай же совершиться на деле тому, что у философа было притчей; иначе ты и народ твой станете притчей во языцех. Властвовать над нищим народом - значит быть не властителем, а бедняком. Князь, который содействует обогащению подданных своих, имеет столько же тугих кошельков, сколько подданных, а у властителя, повинного в их бедности, столько же болезней и тревог, сколько подданных, и даже меньше подданных, нежели врагов и бедствий. С богатством можно распроститься когда захочешь, с бедностью - никогда. Однако вряд ли кому захочется избавиться от богатства, от бедности же - всякому. Другое соображение: острая нужда, что терзает тебя, порождена двумя причинами. Первая кроется в непомерных кражах и грабежах, совершаемых теми, кого ты взял себе в помощь; вторая - в тяготах, что добавились нынче. Нет сомнения, что та причина - первая; твое дело дознаться, не является ли она, кроме того, и главной. А затем распредели по усмотрению своему и на благо казны, какую часть награбленного должны возвратить твои приспешники, а какая доля придется на подати. И тогда сетовать будет единственно тот, кто был тебе изменником. На этих словах застиг их Час, и князь, поднявшись во весь рост, промолвил: - Вы, грабители казны моей, немедля верните недостачу и, сверх того, оплатите все нужды народные, А дабы не было долгих проволочек, приказываю вам и присным вашим, кои издалека, через посредничество ваше, впитывали, подобно губке, все мое достояние, оставить себе только то, что досталось вам у меня на службе, за вычетом жалованья. Столь доброе и справедливое решение князя вызвало великое и единодушное ликование простолюдинов, которые приветствовали его громкими возгласами, именуя августейшим, и, павши на колени, сказали ему: - В знак признательности нашей мы готовы отдать тебе не только долю, коей ты от нас потребуешь, но добавить к ней еще ровно столько же, и пусть порядок сей установлен будет навечно, для всех случаев, когда придется тебе покрывать то, что у тебя отнимут; тогда и хапуги призадумаются, принимать ли твои дары. <> XXVII <> <> ШУЛЕР <> Вооружившись колодой карт, более меченной, чем лицо болевшего оспой, некий шулер, когтистый как мартовский кот, решил обчистить другого жулика. Игра велась на фишки, поскольку шулер придерживался взгляда, что несчастливый игрок так легче переносит свой проигрыш, чем когда на глазах у него забирают его кровные денежки. Шулер предоставил своему противнику ставить туда, куда ему будет угодно: хоть направо, хоть налево, - ибо куда бы он ни поставил, все неизменно выходило не по его желанию: карта, которая, по его расчетам, должна была лечь направо, ложилась налево, и наоборот. Искусство шулера можно было лишь сравнить с талантом Апеллеса, - игра была поистине художественной, между тем как противнику везло как утопленнику: он пускал последние пузыри. Счет очков первого неизменно составлял двадцать четыре, а у второго, перевалив за полдень, так до часу ни разу и не дотягивал. Тут-то и застиг их Час. Шулер, пересчитав фишки, объявил: - Ваша милость должна мне две тысячи реалов. На что жулик, пересчитавший, в свою очередь, фишки, словно собирался раскошелиться, ответствовал: - В фейерверке талантов ваших, государь мой, не хватает одной штуки - шутихи. А штука эта весьма несложная - проигрывать и не платить. Включите ее в ваше великолепное собрание, и вам ни в чем не придется завидовать Дарахе. Посчитайте, что сейчас вы вели игру с кустом бузины, на котором удавился Иуда со своими тридцатью сребрениками, - а с покойников, вы знаете, взятки гладки. То, что здесь было безвозвратно утрачено, так это время, но в этом отношении мы оба в проигрыше, как я, так и ваша милость. <> XXVIII <> <> ГОЛЛАНДЦЫ <> Голландцам по милости моря достались в удел ничтожные лохмотья суши, кои они сумели украсть у волн морских, отгородившись песчаными холмами, именуемыми плотинами. Сей народ, восставший против бога на небе и короля на земле, замесивший свой мятежный дух на дрожжах политических козней, добившийся посредством грабежей свободы и преступной независимости и приумноживший свои владения за счет хитроумных и кровавых предательств, достиг успеха и процветания, а посему стал известен всему миру как народ воинственный и богатый. Хвалясь, что Океан признал их, голландцев, за первородных сынов своих, и уверовав, что он, давший им на жительство сушу, которую сам прежде покрывал, не откажет им и в землях, кои он омывает, они решили, укрывшись в судах и населив их великим множеством корсаров, грызть и подтачивать со всех сторон Запад и Восток. Двинулись они в поисках золота и серебра на наши корабли, подобно тому как наш флот идет в Индию за этими сокровищами, ибо рассчитали, что куда быстрее и дешевле отобрать у того, кто везет, нежели у того, кто добывает. Беспечность иного капитана или буря, сбившая корабль с пути, принесли им миллионы с меньшими затратами, нежели труд на золотых приисках. А зависть, которую все монархи Европы питают к славе и величию Испании, еще поощряла да подхлестывала их алчность. Расхрабрившись от поддержки многочисленных сторонников, завязали они торговые сношения с Португальской Индией, а затем проникли и в Японию. И то падая, то вновь подымаясь с благоразумным упрямством, завладели они лучшей частью Бразилии, где прибрали к рукам, как говорится, не только власть да право, но вдобавок и табак да сахар, и если от сахарных заводов ума им не прибавилось, то денежки у них завелись без сомнения, и притом немалые, а мы остались голые и горькие. Засели они в сих краях, горловине обеих Индий, подобно голодному чудовищу, падкому на суда и корабли, и грозят Лиме и Потоси (скажем, дабы уточнить географию), что вот-вот подойдут, не замочив ног, к их высоким берегам, едва только им наскучит плавать по морю, скользить по реке Ла-Плата, вгрызаться, подобно раку, в побережье Буэнос-Айреса и неусыпно сторожить эти воды. Итак, сии прожорливые разбойники немало времени потратили, крутя глобус и перебирая морские карты. Раскрыв циркуль во всю ширь, то и дело прыгали они через страны, высматривая и подбирая чужие земли. А принц Оранский с ножницами в руках кромсал карту вкривь и вкось, согласно велениям собственной прихоти. За этим занятием застиг их Час; и некий старец, согбенный бременем лет, отобрал у принца Оранского ножницы, сказав: - Ненасытные обжоры, жадные до чужих провинций, всегда помирают от несварения желудка; и ничто так не вредит кишечнику, как власть. Римляне, выйдя из ничтожной борозды, куда не посеять было и полселемина зерна, собрали вокруг себя все окрестные земли и, дав волю алчности, впрягли весь мир в ярмо своего плуга. А поелику известно, что чем шире разольешься, тем скорее иссякнешь, случилось так, что римляне, как только им стало что терять, стали это терять. Ибо жажда к умножению богатств всегда больше, нежели возможность сии богатства сохранить. Пока римляне были бедны, они побеждали имущих; а те, отдав им свое достояние и сами превратившись в бедняков со всеми вытекающими отсюда последствиями, наделили их пороками, кои влекут за собой золото и страсть к наслаждениям, и тем самым погубили римлян, отомстив им с помощью своих же богатств. Что для нас ассирийцы, греки и римляне, как не черепа, напоминающие о бренности всего земного? Трупы сих монархий должны служить нам скорее пугалами, нежели примерами, достойными подражания. Чем старательнее мы будем на безмене власти приближать наш малый груз к тому великому грузу, с которым мы хотим сравняться, тем меньше мы сможем уравновесить его, а чем дальше мы будем стремиться от него уйти, тем легче наш незначительный вес сможет уравновесить тяжелые кинталы; если же мы поставим безмен в предельное положение, то малый наш вес уравновесит и тысячу кинталов. Траян Боккалини изложил сей парадокс в своем труде "Пробный камень", а подтверждением ему служит испанская монархия, чей вес мы жаждем уменьшить за счет увеличения нашего; но сия прибавка к нашему весу ведет только к его утрате. Из подданных чужого государства мы сделались свободными - сие было поистине чудом; теперь задача наша сохранить это чудо. Франция и Англия помогли нам отпилить от Испании изрядный кусок ее владений, коим наводила она страх на соседей, но по той же причине сии державы не потерпят, чтоб мы доросли до той степени, когда станем для них опасны. Топор, опутанный срубленными ветвями, уже не орудие, а только помеха. Франция и Англия будут поддерживать нас, пока мы в них нуждаемся; но стоит нам понадобиться им, как они тотчас примутся искать разорения нашего и скорейшей гибели. Тот, кто увидит, что нищий, которому он подавал милостыню, разбогател, либо потребует у него обратно свои деньги, либо станет у него занимать. Стоит нам чем-то завладеть, как на эти владения принимаются точить зубы всевозможные властители, на глазах которых мы богатеем. Разорившегося соседа презирают все, разбогатевшего - боятся. Ежели мы станем попусту расточать свои силы, мы только сыграем на руку королю Испании в ущерб самим себе; а ежели он задумает разделить и ослабить нас, он даст нам отнять у него часть владений, почтет это уловкой, а не утратой и без труда отнимет все, некогда завоеванное нами, позволив забрать у него земли, отстоящие от него столь же далеко, сколь и от нас. Голландия исходит кровью в Бразилии, а сил ей не прибавляется. Коли мы уж взялись воровать, нам должно уметь сохранить награбленное и не воровать впредь, ибо ремесло сие ведет скорей на виселицу, нежели на трон. Принц Оранский, раздосадованный такими речами, отнял у старца ножницы и сказал: - Рим погиб, зато жива Венеция, хотя в свое время крала чужие земли не хуже, чем мы. Петля, о коей ты упомянул, чаще достается в удел неудачникам, чем ворам, и мир так устроен, что крупный вор посылает на виселицу мелкого. Тот, кто срезает кошельки, всегда зовется вором; тот же, кто присваивает провинции и королевства, от века зовется королем. Право монархов зиждется на трех словах: "Да здравствует победитель!". Ежели разложившийся труп порождает в самом себе жизнь, это явление естественное и не противное природе. Труп не сетует на червей, которые его пожирают, ибо сам дал им жизнь. Пусть каждый поостережется, как бы ему не сгнить и не породить собственных червей. Всему приходит конец, и малому быстрее, чем великому. Когда нас станет бояться тот, кто некогда жалел, наступит наш черед жалеть того, кого некогда боялись мы. Мне такая мена по вкусу. Уподобимся же, коли сможем, тем, кто был в свое время подобен нам. Все, что ты тут говорил, следует сохранить в тайне от королей Англии и Франции; и помни впредь, что изначальная помеха становится опорой, когда вырастает. Говоря таким образом, кромсал он ножницами направо и налево, выстригая наудачу куски то побережий, то заливов, а потом соорудил из обрезков корону и возвел самого себя в бумажные короли. <> XXIX <> <> ВЕЛИКИЙ ГЕРЦОГ ФЛОРЕНТИЙСКИЙ <> Великий герцог Флорентийский, снискавший по вине семи букв в слове "великий" ненависть всех прочих потентатов, беседовал, запершись, со своим верным слугой, коему доверял самые сокровенные тайны. Речь шла о красе подвластных ему городов, о процветании государства, о торговле с Ливорно и о победах, одержанных его галерами. Заговорили наконец о блеске его рода, в жилах которого смешалась кровь всех монархов и коронованных особ Европы, ибо благодаря многократным союзам с Францией герцог насчитывал среди своих родичей по материнской линии и королей-католиков, и христианнейшего короля, и монарха Великобритании. За подведением сих итогов застиг их Час, и слуга, побуждаемый им, сказал: "Государь! ваше высочество, выйдя из горожан, достигло герцогского трона: "memento homo". Пока о вашей светлости говорили как о властителе, не было никого вас богаче; нынче же, когда говорят тесте королей и зяте императоров, "pulvis es" {Ты прах (лат.).}, а ежели вам на долю выпадет счастье стать тестем французской ветви да услышать проклятия сватов, in pulverem reverteris" {Во прах возвратишься (лат.).}. Государство ваше процветает, города прекрасны, порты богаты, галеры победоносны, родня сиятельна, власть, судя по всему, не ниже королевской: однако бросились мне в глаза пятна, кои омрачают и ослабляют блеск сей власти, а именно: память, которую хранят вассалы ваши о временах, когда они были вам ровней; республика Лукка, что торчит, как бельмо на глазу; крепости Тосканы, кои находятся в руках короля Испании; и добавка "великий" к "герцогу", на зависть всем соседям. Герцог, дотоле не замечавший таковых недостатков, спросил: - Как же вытравить сии пятна? На что слуга ответствовал: - Вытравить их невозможно, ибо лепятся они столь близко одно к другому, что потребно будет вырезать целый лоскут; а способ сей вовсе негоден, ибо лучше уж ходить в пятнах, нежели в лохмотьях, и коль скоро пятна таковы, что вывести их можно, только отрезая лоскут, у вас вскорости не останется ни единого лоскутка и ваша, светлость сама разлезется на лоскутья. Скажу еще, что пятна сии надлежит загонять вглубь, а не счищать с поверхности. Посему используйте, ваше высочество, собственные слюни и посасывайте эти пятна натощак; а чем понапрасну расходовать деньги на приданое для королев, потратьте-ка их лучше на покупку затычек для соседских ушей, дабы не слышно им было, как вы разделываетесь с пятнами. <> XXX <> <> АЛХИМИК <> Некий алхимик, столь жалкого вида, будто плоть его подвергли перегонке, а одежду испепелили, вцепился в другого бедолагу у дверей угольщика и твердил ему: - Я спагирический философ и алхимик, знакомый с тайными силами минералов; по милости господней проник я в секрет философского камня, источника жизни и бесконечно воспроизводимой трансцендентной трансмутации; порошок, извлеченный из сего камня, служит мне для превращения ртути, железа, свинца, олова и серебра в золото более высокой пробы и куда более ценное, нежели добытое обычным путем. Я творю золото из трав, из яичной скорлупы, из волос, из человеческой крови и мочи и из всякого мусора; трачу я на это немного времени и самую ничтожную толику денег. Я никому не осмеливаюсь открыться, ибо как только известие сие дойдет до слуха властителей, они заточат меня в тюрьму, дабы не тратиться более на морские походы в Индию и показать кукиш тамошним золотым россыпям и другой кукиш - Востоку. Вижу, что ваша милость - человек рассудительный, благородный и почтенный; посему я и решился доверить вам столь важную и редкостную тайну. Ознакомившись с ней, вы через день-другой будете голову ломать, куда бы деть свои миллионы! Бедняга глядел на него с жалкой собачьей преданностью, ибо воспылал столь неутолимой страстью к несметным миллионам, ему обещанным, что пальцы у него ходили ходуном, будто пересчитывая денежки, а завидущие глаза вытаращились во всю ширь. Мысленно он уже понаделал немало золотых брусков из сковородок, жаровен, котелков и подсвечников. Он спросил алхимика, сколько ему потребуется денег, чтобы приступить к делу. Тот ответил, что потребуется всего ничего: шестисот реалов с лихвой достанет, чтоб позолотить и посеребрить вселенную, и большая часть денег этих уйдет на реторты и тигли. Самый же эликсир, животворная душа золота, ничего не стоит, его найдешь бесплатно, где только захочешь, а на уголь не надобно и гроша ломаного, ибо с помощью извести и навоза можно и возгонять, и переваривать, и сепарировать, и ректифицировать, и заставить циркулировать. И дабы доказать, что он не попусту болтает, он готов хоть сейчас проделать это все на дому у собеседника, в его присутствии, и требует лишь одного - сохранения тайны. Меж тем угольщик, слушая его брехню, кипел от злости оттого, что алхимик норовил обойтись без угля. На этом застиг их Час, и угольщик, черный от угольной пыли и насквозь провонявший адской кухней, набросился на алхимика и заорал: - Бездельник, враль, жулик, зачем ты водишь за нос хорошего человека, суля ему золотые горы? Алхимик тоже распалился и крикнул угольщику, чтоб сам не врал, но глазом не успел моргнуть, как получил от того затрещину. Завязалась потасовка, и алхимику так досталось, что нос у него налился огнем, будто реторта. Простофиля же не разнимал драчунов, боясь перепачкаться в саже да копоти, а они так крепко вцепились друг в друга, что и не разобрать было, кто из них угольщик и кто кого выкрасил в черный цвет. Прохожие наконец сумели их унять; посмотришь на них - закоптели оба, как соборные гасила или словно их свечными щипцами отделали. Угольщик сказал: - Этот грязный мошенник хвалится, будто научился добывать золото из дерьма и старого железа, а сам гол как сокол, ни кожи ни рожи. Мне подобные птицы знакомы, сосед мой пострадал от такого же загребалы, который целый месяц заставлял его покупать у меня уголь, пока не выманил из него тысячу дукатов, и все сулил, что обратит уголь в золото, а обратил в дым да пепел и ободрал беднягу как липку. - Поганый ты пес, - ответил алхимик, - я свое слово сдержу. А ежели ты добываешь золото и серебро из камней, которыми торгуешь заместо угля, из земли и дерьма, которыми их присыпаешь, да из ловких проделок с весами, почему мне не добыть золота с помощью Ars magna {То же, что Opus magnum, - алхимия (лат.).}, Арн