та работе рознь - и по качеству и по своему роду. Труд мастерового можно грубо охарактеризовать как жизненную необходимость, труд делового человека - как средство к достижению цели, а труд художника или ученого - как самоцель. Можно, конечно, эти определения сделать более отточенными, усовершенствовать их, но, как иллюстрация, сойдут и они. Не думаю, чтобы могли существовать разногласия относительно того, какая деятельность относится к высшему роду: некоторые истины не требуют доказательств. Счастлив тот, чей труд является в то же время его целью. Каждый деловой человек понимает это и с этим соглашается, по крайней мере, разговаривая с человеком, живущим творческой жизнью, или с ученым. Он понимает, что этому счастливцу труд его доставляет радость, которой сам он лишен, причем радость эта никогда не будет омрачена мыслью, что успех его достигнут ценой неудачи другого; понимает, что художник, отдавая работе все силы и способности, ничего, кроме добра, принести людям не способен, что тут не может быть и речи о каком-то соперничестве, а лишь о благородном стремлении все более совершенствовать свою работу. Человек искусства относится к своей работе с трепетом, сознавая, что плод его труда всегда будет представлять бОльшую ценность, чем сам он, тогда как коммерсант обычно смотрит на свою деятельность сверху вниз, понимая, что не всегда она бывает достойна его, разве что сам он личность очень уж малопочтенная. Я слушал его с удивлением. Мне было известно, что банкир - человек просвещенный, думающий, с университетским образованием, что он отлично начитан, но, как правило, в компании он больше помалкивал, а вот теперь разговорился, то ли из расположения к альтрурцу, то ли потому, что тема эта интересовала его настолько, что он готов был поделиться самыми сокровенными своими мыслями. - Итак, - продолжал он, - мы обсуждали вопрос денег, то есть вопрос для всех нас первостепенной важности: унижают или не унижают денежные соображения труд, которому посвящают свою жизнь те из нас, чья деятельность ставится выше всех прочих? Насколько я понимаю, именно это смущает вас, когда вы присматриваетесь к нашим условиям. Альтрурец кивнул. Тот факт, что, обсуждая поступки и взгляды людей искусства, банкир ни словом не упомянул меня, свидетельствовало, как а посчитал, о его врожденной деликатности - откровенно говоря, я немного этого опасался. Однако он был достаточно хорошо воспитан и, не задев никого, продолжал, как бы рассуждая сам с собой: - Думаю, вряд ли кто-нибудь сможет дать вам на это исчерпывающий ответ. Скажу все же, что, по-моему, таким людям много тяжелее, чем всем прочим, и, возможно, в этом и кроется причина, отчего труд по призванию оказывается для многих из них непосильным, хотя, несомненно, он не столь обременителен, как труд коммерсанта. С одной стороны, человека искусства приравнивают к рабочему, к скотине, к существу, которому лишь бы было, что поесть, и место, где поспать. Это если говорить о его потребностях. С другой стороны, его превозносят как существо высшего порядка, которое занято лишь тем, чтобы совершенствовать ниспосланный свыше талант. Это если говорить о его целенаправленности. Мне кажется, что, оказавшись между двумя этими полюсами, человек теряется, и это не может не сказаться на его работе. Остальные молчали. Никто не обратился ко мне с просьбой поделиться своими мыслями на этот счет, тем проще было мне их высказать. - Если вы воспримете мои слова, как результат жизненных наблюдений, а никак не личного опыта... - начал я. - Просим, просим, - сказал банкир, да и остальные не замедлили выразить в разных словах свою готовность послушать меня. - Я бы сказал, что, очутившись в таком положении, трудно не растеряться, однако на работе это никак не сказывается - несмотря ни на что, денежные соображения не могут замарать творение художника. Живописец, актер или даже беллетрист всегда рад побольше получить за свой труд и - такова уж наша грешная суть - обычно выжимает из него все. Однако стоит ему войти в работу как следует, и он забывает решительно обо всем. Он не думает, выгодна ли она, будет ли иметь успех, а лишь о том - удастся ли она ему. - Да, это понятно, - сказал банкир. - Но вот что я хотел бы знать - способен ли он отдать предпочтение менее выгодной работе - если, конечно, в состоянии себе это позволить - зная, что за другую можно получить больше? Иными словами, не влияют ли денежные соображения на выбор темы? - Как ни странно, но, по-моему, нет, - ответил я после короткого раздумья. - Выбор бывает сделан раз и навсегда, когда человек решает посвятить свою жизнь искусству или, вернее, когда выясняется, что он для такой жизни предназначен. В этом случае всякая другая жизнь представляется ему немыслимой. Я знаю, многие считают, что, раз добившись успеха в каком-нибудь жанре, художник и дальше идет по проторенной дорожке, видя в этом верный источник дохода, но это доказывает лишь, что у нас преобладают люди меркантильные. Если бы ему не нравилась его работа, она у него хорошо не получалась бы, сколько за нее не плати. - Рад это слышать, - сказал банкир и прибавил, обращаясь к альтрурцу: - Вот видите, не так уж мы плохи, как кажется. Против ожидания, мы даже лучше, чем можно было бы предположить. - Совершенно верно, - согласился тот. - Я познакомился и с вашей изящной словесностью и с условиями жизни у вас в стране, перед тем как отправиться в путь, и тогда еще отметил, что, как ни странно, они не влияют дурно друг на друга. Это чудесное подтверждение божественного предназначения поэта. - И популярного писателя, - шепнул адвокат мне на ухо, шепнул достаточно громко, чтобы остальные услышали и откровенно повеселились на мой счет. Альтрурец, не страдающий избытком чувства юмора, пропустил шутку мимо ушей. - Корыстолюбие авторов на вашей литературе действительно не сказывается, но, помимо воли, мне приходит на ум, что при всем совершенстве она могла бы быть еще прекрасней, если бы авторы ее могли всецело посвящать себя своей работе и их никогда не подгоняла бы нужда. - Но разве в Альтрурии дело обстоит иначе? - спросил профессор. - Из ваших слов я понял, что в Альтрурии всем приходится работать, чтобы жить. - Нет, это не так. Никто в Альтрурии не работает, чтобы жить. Каждый работает, чтобы предоставить возможность жить другим. - Вот как раз против этого и протестуют наши рабочие! - сказал фабрикант. - Прошлый раз, когда я разговаривал с представителем профессионального союза, он имел нахальство спросить, почему это мои рабочие должны зарабатывать на жизнь не только себе, но и мне. - А то, что вы даете им работу - иными словами, средства к существованию, в голову ему не пришло? - сказал профессор. - Ну что вы. Это последнее, что им придет в голову. - Может быть, - высказал предположение альтрурец, - они не отказывались бы зарабатывать вам на жизнь, если бы их собственная была обеспечена, как это обстоит у нас. Простите великодушно, но у нас в Альтрурии сочли бы чудовищным положение, при котором чьи-то средства к существованию могли бы находиться во власти другого человека, да при наших порядках этого никто себе и представить не может. Неужели вы действительно вольны отнять у человека возможность зарабатывать себе на жизнь? Фабрикант деланно засмеялся. - Волен я и в его жизни, но, как правило, не стреляю своих ближних и до сих пор еще ни разу не уволил человека без достаточно веских оснований. - О, простите меня, пожалуйста, - сказал альтрурец. - У меня и в мыслях не было обвинить вас в подобной бессердечности. Только, видите ли, различие между нашими системами так велико, что ясно представить себе, как действует ваша, мне очень трудно, а разобраться в этом хочется. Застрелив своего ближнего, как вы его называете, вы ответите по закону, но если по какой-то причине - на ваш взгляд, достаточно веской, - вы отнимите у него средства к существованию, и он фактически умрет с голоду... - Тогда закону не будет до этого никакого дела, - ответил профессор за фабриканта, у которого, по-видимому, не оказалось готового ответа. - Но на деле все обстоит совсем не так. За уволенного непременно заступится профессиональный союз, и он будет бить баклуши, пока не устроится на новую работу. - А я был под впечатлением, что наш друг не берет на работу членов профессиональных союзов, - не унимался альтрурец. Я испытывал все большую неловкость от этого разговора и попытался вернуть его назад к интересующей меня теме. - Но, если у вас в Альтрурии литераторы не освобождены от трудовой повинности, откуда у них берутся время и силы, чтобы писать? - Прежде всего вам необходимо уяснить себе, что у нас физический труд никогда не бывает ни изнурительным, ни всепоглощающим. Занимаются им ровно столько, сколько требуется, чтобы хорошо себя чувствовать. Я просто не понимаю, как вы умудряетесь сохранять здоровье при вашем сидячем образе жизни. - О, все мы чем-нибудь для моциона занимаемся. Гуляем по нескольку часов в день, гребем, катаемся на велосипеде или на лошади, фехтуем. - Ну, а у нас, - возразил альтрурец с непосредственностью, извинить которую было бы трудно, если бы не его редкостное обаяние, - моцион ради моциона восприняли бы как глупую блажь. В наших глазах пустая трата сил - вы уж меня извините - всегда будет казаться ребячеством, а то и хуже, безрассудством или распущенностью. 5 В этот момент к нашей маленькой компании подошла сопровождаемая мужем дама - это она так весело окликнула меня из окна кареты, когда я дожидался альтрурца, помогавшего носильщику с багажом, - и сказала: - Мне хочется представить вам моего мужа. Он в восторге от ваших произведений. Она еще долго распространялась на эту тему, искоса поглядывая на внимательно слушавшего ее альтрурца; остальные стояли кружком, вежливо посмеиваясь, муж же всем своим видом старательно подтверждал ее слова. Я нисколько не сомневался, что предполагаемый восторг по поводу моих книг всего лишь повод заставить меня познакомить ее с моим приятелем, однако меня это нисколько не задело, и я охотно представил альтрурца им обоим. Она тотчас же завладела им и потащила гулять по веранде. Муж остался со мной, а прочие участники нашей недавней беседы разбрелись кто куда. Я не очень жалел, что нас прервали - по моему мнению, разговор и так слишком затянулся; я закурил сигару, предложенную мне мужем дамы, и мы вместе с ним пошли в том направлении, где исчезла его супруга. Очевидно, желая польстить в моем лице литературе вообще, он сказал: - Это верно, я люблю, чтоб у меня была книга, на случай если мы не едем в театр, а мне тем временем надо дать мозгам отдых после делового дня. Не скажу, чтобы я серьезно интересовался книгами, обычно жена читает мне вслух, пока меня не сморит сон, а затем уж сама дочитывает роман и при случае мне пересказывает. Деловая жизнь, увы! дается тяжело. Так что я предоставляю чтение жене. Она, можно сказать, знает все, что происходит в этой области. Детей у нас нет, вот она и отдает себя литературе. Ее вообще многое интересует. Чем только она не увлекается: и музыкой, и театром, и литературой. Одним словом, мне с ней повезло. Женщины вообще занятный народ. Он был довольно красив и приятен в обращении - типичный американец из преуспевающих, скорей всего, маклер, хотя чем именно он занимается, я понятия не имел. Пока мы прогуливались с ним, держась на почтительном расстоянии от места, где уединилась со своей добычей его супруга, он сообщил мне, что ему хотелось бы проводить больше времени с ней летом, однако дела... сами понимаете... хоть она может отдохнуть, и на том спасибо - ей отдых просто необходим. - Да, между прочим, - спросил он, - кто он такой, этот ваш приятель? Наши дамы совсем с ума с ним посходили, невозможно было сказать, кому первой удастся прибрать его к рукам - жене или мисс Граундсел. Правда, сам я в таких делах всегда ставлю на свою жену. Он недурен собой - видимо, иностранец? И к тому же большой оригинал, как я посмотрю. Кстати, где находится эта Альтрурия? Я объяснил ему, и он сказал: - А-а, знаю. Что ж, если мы собираемся ограничивать иммиграцию, то альтрурцев, по всей вероятности, скоро и вовсе не увидим, так что из этого визита надо извлечь максимум. Как вы считаете? Не знаю почему, но это невинное замечание меня слегка покоробило, и я сказал: - Знаете, дружище, если я правильно понимаю альтрурцев, мысль эмигрировать в Америку едва ли соблазнит кого-то из них. Как мне кажется, они восприняли бы такое предложение приблизительно с тем же энтузиазмом, с каким мы сами отнеслись бы к предложению поселиться среди эскимосов. - Да что вы? - сказал мой новый знакомый, нимало не задетый. - Но почему? - Право, не знаю. И не уверен, что у меня есть достаточно веские основания для такого утверждения. - То есть они еще хуже, чем англичане в прошлом, - пришел он к выводу. - Вот уж никогда не подумал бы, что до сих пор есть иностранцы, которые к нам так относятся. Я считал, что после войны все изменилось. Я вздохнул: - Боюсь, что далеко не все: во всяком случае, изменилось не столь радикально, как мы привыкли думать. Но, если уж на то пошло, мне кажется, что, по мнению альтрурца, англичане по части дикости нравов обставили даже нас. - Да неужели? Что ж, так англичанам и надо, - сказал мой собеседник и расхохотался так искренне, что я позавидовал ему. - Милый, - окликнула его жена, сидевшая в уголке с альтрурцем. - Не сходил бы ты за моей шалью. Что-то прохладно. - Схожу непременно, если только ты скажешь мне, где ее искать, - ответил он и тут же сообщил мне доверительно: - Никогда не помнит, где ее шаль, - только и знаем, что ищем. - По-моему, я оставила ее в конторе гостиницы. Спроси у дежурного; может, конечно, она на вешалке у входа в столовую... или у нас в номере. - Так я и думал, - сказал ее муж, снова бросив на меня взгляд, говоривший, что он с трудом удерживается от смеха, и с добродушным видом удалился. Я подошел и сел рядом с альтрурцем и дамой, и она тотчас же заговорила, обращаясь ко мне: - Ах, я так рада, что вы появились. Я пыталась растолковать мистеру Гомосу кое-какие тонкости нашего этикета. Он все добивается от меня, почему мы не приглашаем местных жителей потанцевать вместе с нашей молодежью, и я пыталась объяснить ему, что с нашей стороны очень большой любезностью является уже то, что мы разрешаем им толочься на веранде и глазеть в окна. Она издала высокомерный смешок и слегка качнула хорошенькой головкой в сторону сельских девушек и парней, которых набралось сегодня больше, чем обычно. Все они были достаточно миловидны и, по случаю субботы, заметно принаряжены. Наверное, одежда их оставляла желать лучшего - на костюмах молодых людей лежала печать массового производства, а девушки щеголяли в доморощенных платьицах, сшитых по дешевым модным журнальчикам, впечатление они производили хорошее и вели себя - не придерешься, держались тихо, слишком тихо, если уж на то пошло. Они занимали часть веранды, которая обычно отводилась им, и сидели, наблюдая за танцующими в зале не с завистью, а скорее, я бы сказал, с грустью, и впервые мне вдруг показалось странным, что они не принимают участия в общем веселье. Я и прежде не раз видел их здесь, но меня никогда не удивляло, что их не впускают внутрь, а вот теперь, в какую-то злосчастную минуту, я усмотрел в этом нечто противоестественное. По-видимому, разговор относительно положения рабочих в нашем обществе заставил меня взглянуть на вещи глазами альтрурца, и, тем не менее, меня раздражило, что он задал этот вопрос после того, как мы ему все так подробно растолковали. То ли это было ехидство, то ли глупость? Я обозлился и сказал: - Ну, чтобы танцевать, надо за музыку платить. - Значит, денежные соображения касаются даже светских развлечений? - И даже очень. А у вас этого нет? Он уклонился от ответа на этот вопрос, так же как уклонялся от ответов на все прямые вопросы насчет его страны. - Денежных соображений для нас вообще не существует, как вы знаете. Значит, если я вас правильно понял, все светские увеселения оплачиваются у вас гостями? - Ну дело обстоит не так уж плохо. Большая часть развлечений бывает за счет хозяина. Даже здесь, в гостинице, хозяин нанимает оркестр и предоставляет своим гостям отдельный зал для танцев. - А посторонним вход строго воспрещен? - Почему же? Постояльцам из других гостиниц и пансионов, а также владельцам дач здесь бывают только рады. Особенно молодым людям. Видите ли, молодых людей всегда не хватает, - и действительно, в окне мелькало несколько хорошеньких девиц, танцующих шерочка с машерочкой; подростки, уцепившись за талии рослых партнерш, кружились под звуки вальса, поднявшись на цыпочки. - Забавно как-то, вы не находите? - спросил альтрурец. - Скорей нелепо, - воскликнул я, испытывая некоторую неловкость. - Однако что поделаешь? Молодые люди работают не покладая рук в городах, те, конечно, кто смог найти себе там работу. Остальные подались на Запад и растут там вместе со всем краем. На всех летних курортах на Востоке Америки на одного молодого человека приходится по меньшей мере двадцать барышень. - А что произойдет, если пригласить сюда потанцевать этих молодых фермеров - ведь они фермеры, насколько я понимаю? - спросил мой друг. - Это немыслимо. - Почему? - Нет, миссис Мэйкли, боюсь, что придется мне вернуть его вам, - сказал я. Дама рассмеялась: - Не уверена, что мне этого хочется. - Ну, пожалуйста, - сказал альтрурец с некстати пробудившимся юмором. - Я понимаю, что осточертел вам своими вопросами, но, умоляю, не бросайте меня наедине с моими догадками. Страшно представить, что я надумаю. - Ладно уж, не брошу, - сказала дама и снова рассмеялась, - я попробую объяснить вам, что случилось бы, если бы мы пригласили этих фермеров или батраков, или кто они там, на танцы. Мамы ужасно возмутились бы, а юные девицы перепугались, никто не знал бы, что делать, и танцы сами собой прекратились бы. - Значит, эти барышни предпочитают танцевать друг с дружкой или с мальчишками? - Нет, они предпочитают танцевать с молодыми людьми своего круга; они лучше вовсе не будут танцевать, чем снизойдут до какого-то безродного кавалера. Я ничего не могу сказать против местных молодых людей - они очень вежливы и не позволяют себе ничего предосудительного. Но они воспитаны совсем по-иному. Они были бы не на месте и чувствовали бы себя неловко среди этих барышень. - Да, я понимаю, что для такого общества они были бы несколько неуместны, - сказал альтрурец с проблеском удивившего меня здравого смысла, - и пока в вашем обществе существует подобное положение, иначе и быть не может. Вы меня извините, пожалуйста, но несоответствие между вашими политическими идеалами и экономическими постоянно создают какую-то путаницу у меня в голове. Думая о вас, я всегда в первую очередь рассматриваю вас политически, и в моем представлении вы являетесь истинной демократией; а потом вдруг возникают некоторые другие факторы, знакомясь с которыми я вижу, что и в теории и на практике вы мало чем отличаетесь от аристократических государств Европы. Все это приводит меня в крайнее недоумение. Прав ли я, предполагая, что ваша экономика направлена на то, чтобы закрепить непреодолимое неравенство между вами и задушить всякую надежду на братство, провозглашаемое вашим государственным строем? Миссис Мэйкли взглянула на меня, всем своим видом показывая, что она не улавливает смысла его слов; опасаясь углубиться в еще худшие дебри, я решил уклониться от ответа. - Сомневаюсь, чтобы кого-то беспокоили эти различия, - сказал я. - Мы привыкли к ним, и никто против них не возражает, что, несомненно, является доказательством их преимущества. Тут мне на подмогу подоспела миссис Мэйкли: - Американцы, к какому классу они ни принадлежали бы, очень гордые люди, и мне не кажется, что кто-нибудь из этих славных деревенских пареньков был бы рад, если бы его пригласили в зал потанцевать - тут он был бы единодушен с барышнями. Вы себе даже не представляете, как развито у некоторых из них чувство собственного достоинства. - Настолько, что они готовы терпеть, когда их куда-то не пускают, как людей не того класса? - Уверяю вас, они нисколько не страдают от ущемленного самолюбия и считают себя отнюдь не хуже других. Среди них попадаются довольно занятные личности. Вот, например, молоденькая девушка, вон там, у первого окна, - ее я просто уважаю. А рядом с ней ее брат - вон тот высокий худой молодой человек с римским профилем, - весьма распространенный тип лица здесь в горах. Их отец был солдатом и так отличился в одном из последних сражений, что его произвели в офицеры. Получил тяжелое ранение, но от пенсии отказался, просто взял и вернулся на свою ферму и работал до самой смерти. Теперь ферма перешла к его сыну, и он живет там с сестрой и матерью. Сестра зарабатывает шитьем, и таким образом им удается сводить концы с концами. Эта девушка - первоклассная портниха и берет так дешево! Она много шьет мне летом, и у нас с ней очень хорошие отношения. Она очень любит чтение! Ее мать прикована к постели, но, пока дочь шьет, она читает ей вслух, и вы даже представить себе не можете, сколько книг они умудрились таким образом прочитать. Когда она приходит за заказом, я люблю поговорить с ней о литературе. Я непременно приглашаю ее сесть - мне приходится напоминать себе, что она не дама общества. Я знаю, многие меня осуждают, и, наверное, немножко я таки ее порчу - этим людям обычно ударяет в голову, если вы обращаетесь с ними, как с равными. Они и без того держатся достаточно независимо и свободно. Но, что касается Лиззи, то я совершенно забываю, что между нами существует какое-то различие - люблю ее, хоть убейте. Вы обязательно должны сводить мистера Гомоса к ним, мистер Твельфмо. Представляете, они повесили саблю отца над изголовьем кровати матери. Это так трогательно. Но, вообще, живут они ужасно бедно. Миссис Мэйкли вздохнула и смолкла, но ненадолго, так как тут же задала вопрос, от которого, по-видимому, собиралась сперва воздержаться: - Мне тоже хочется кое-что у вас спросить, мистер Гомос. Правда ли, что в Альтрурии все непременно занимаются каким-нибудь физическим трудом? - Ну, еще бы, - ответил он, прямо как настоящий американец. - Даже дамы, леди? Или у вас их нет? Мне это показалось несколько бесцеремонным, но альтрурец, по всей видимости, ничего для себя обидного в вопросе не усмотрел. - Пожалуй, нам нужно постараться лучше понять друг друга, прежде чем я отвечу на этот вопрос. У вас ведь нет титулов, как в Англии... - Еще чего! Мы, слава Богу, превозмогли эти предрассудки, - сказала миссис Мэйкли голосом, в котором отчетливо слышался республиканец, что было мне прямо маслом по сердцу. - Слово "леди" для нас скорее нравственная категория. - Но ведь, по вашим словам, вы иногда забываете, что ваша портниха - не леди. Что вы хотели сказать этим? Миссис Мэйкли задумалась: - Я имела в виду... по всей вероятности, я хотела сказать, - что она выросла не в той среде... получила не то воспитание. - Значит, имеются в виду не только нравственные качества, но и светские достоинства - аристократичность, умение держать себя в любом обществе? - Общество у нас действительно делится на классы, с этим я согласна, но, как вы знаете, у нас в Америке аристократии нет. Альтрурец снял шляпу и вытер со лба несуществующий пот. Он глубоко вздохнул: - И до чего же все это сложно. - Вы правы, - согласилась миссис Мэйкли. - Скорей всего это так. Всем иностранцам так кажется. С этим понятием надо сжиться, - объяснить это невозможно. - В таком случае, сударыня, не объясните ли вы мне без лишних слов, что подразумеваете вы под словом "леди", а потом уж я на досуге постараюсь с этим понятием сжиться. - Я постараюсь, - сказала миссис Мэйкли. - Конечно, гораздо проще было бы просто показать вам, кто леди, а кто нет! Однако поскольку круг ваших знакомств пока что очень ограничен, я попробую обойтись без личностей. Прежде всего, леди - даму общества - не должны касаться мелкие повседневные дрязги. Ей необязательно быть очень богатой, но и считать копейки - не для нее. Ей надлежит отдавать все свои силы светским обязанностям. Для нас прошли те времена, когда леди могла распоряжаться на кухне, иногда даже что-нибудь готовить, а потом бежать встречать гостей и рассыпаться перед ними в любезностях. Она должна иметь определенного образца дом, чтобы ее entourage [обстановка (фр.)] не казался тесноватым и скудноватым; ну и, конечно, она должна иметь хорошие туалеты, и в большом количестве. Ей необязательно быть законодательницей мод, но не дай ей Бог прослыть старомодной. Разумеется, она должна получить приличное воспитание и образование и обладать изящным вкусом. Должна разбираться в искусстве, в литературе, в музыке, ну и так далее и, хотя ей вовсе не обязательно чем-то серьезно увлекаться, иметь какое-то увлечение, а то и не одно, только хорошо. Самое похвальное увлечение - благотворительность, она в большом ходу. Часто благотворительность помогает утвердиться в обществе. Некоторые, правда, избирают в тех же целях религию; я бы этого не сделала, но это верный способ, и винить людей, если они к нему прибегают, нельзя. Я рада сообщить, однако, что обычные церковные кружки теперь уже не имеют того веса в свете, что прежде. Благотворительность куда более обещающа. Однако вы понимаете, до чего трудно дать точное определение слову "леди". В таких вещах все построено на ощущениях, а это так тонко, так хрупко. И потом все беспрерывно меняется; Европа стучится к нам в двери, оттесняя старые американские идеалы. То, что было вполне приемлемо десять лет назад, сейчас кажется совершенно недопустимым или, по меньшей мере, нелепым. Вас, конечно, не обвинят в вульгарности, но запишут в ретрограды, что, разумеется, не лучше. Но, право, - сказала миссис Мэйкли, - боюсь, что я так и не сумела объяснить вам, что такое "леди". Мы все посмеялись над ее чистосердечным признанием. Затем альтрурец спросил: - Но скажите, правильно ли я понял, что одним из условий для нее является полная праздность? - Праздность? - воскликнула миссис Мэйкли, - да светская дама занята с утра до ночи! Она укладывается спать совершенно измученная. - Чем же? - спросил альтрурец. - Но ведь она должна постоянно следить за собой и за своим домом, ездить на завтраки, на чаи, на обеды, и в концерты, и в театры, и на выставки, и на заседания благотворительных обществ, и на приемы, и писать по этому поводу тысячи записок, принимая приглашения и отклоняя их, устраивать завтраки и обеды, ездить с визитами и принимать визитеров, и уж я не знаю, что там еще. Это самое чудовищное рабство! - Ее голос поднялся до визга, очевидно было, что при одной мысли обо всем этом нервы ее совершенно сдали. - У вас не остается для себя ни минутки, ваша жизнь не принадлежит вам. - Но полезную работу дамам делать не разрешается? - _Работу_! А по-вашему, это не работа? И не _полезная_? Да вы знаете, временами я завидую своей кухарке, завидую судомойке. Стойте! Не спрашивайте меня, почему я не пойду на кухню или не поползаю с тряпкой на коленях! Это невозможно! Невозможно, и все! Разве что какая-нибудь grande dame [знатная дама (фр.)] могла бы, но, если вы недалеко ушли от стесненных обстоятельств или когда-нибудь прежде в них пребывали, для вас это исключено. Кроме того, если бы мы начали сами делать домашнюю работу, как это делают, насколько я понимаю, ваши альтрурские дамы, что сталось бы с нашим услужающим сословием. Мы бы лишили их средств к существованию, и это было бы жестоко... - Да, отнимать средства к существованию у своих ближних было бы нехорошо, - задумчиво признал альтрурец, - я понимаю, что это серьезное препятствие. - Просто непреодолимое! - сказала дама в полном изнеможении, однако голос ее снова звучал дружелюбно, - видимо, своей кротостью он задобрил ее. - А какую пользу приносит ваша общественная жизнь - могу я спросить? - осведомился он через некоторое время. - Пользу? А почему обязательно пользу? Она существует ради того, чтобы убивать время. - Значит, вы изнемогаете под таким страшным гнетом впустую, не принося никому никакой пользы, разве что убивая время, и вы не можете скинуть его, не лишив средств к существованию людей, зависящих от вас? - Да, - вмешался я, - это трудность, с которой мы встречаемся на каждом шагу. Именно о ней с большой убедительностью говорит Мэтью Арнольд в своей статье, посвященной этому фантазеру Толстому. Он спрашивает, какова же будет участь людей, нуждающихся в такой работе, если мы сами начнем трудиться по дому, подавать и прислуживать друг другу, как Толстой проповедует? Ответа на этот вопрос нет. - Это правда, - сказал альтрурец, - в вашем положении ответ на него найти трудно. - По-моему, - сказала миссис Мэйкли, - при данных обстоятельствах мы поступаем правильно. - О, я отнюдь не берусь вас судить. И если вы считаете условия, существующие у вас в стране, наилучшими... - Мы считаем их лучшими в этом лучшем из миров, - сказал я истово, и меня вдруг осенила мысль, что, если у нас когда-нибудь будет государственная церковь, обязательно надо будет эдакое вот утверждение относительно нашего экономического порядка включить в ее будущий символ веры. Альтрурец, однако, не проследил до конца мою мысль. - А ваши барышни? - спросил он миссис Мэйкли. - Чем занимают свое время они? - Вы хотите сказать, после того как они начнут выезжать? - Да, по-видимому. Она слегка задумалась: - Да, пожалуй, приблизительно тем же. Конечно, у них есть свои собственные развлечения: танцы, всевозможные общества, кружки кройки и шитья, вышивки... Надеюсь, даже альтрурцы одобрят то, что они шьют для бедных, - в голосе миссис Мэйкли зазвенел сарказм. - Безусловно, - ответил он и чуть погодя спросил: - Только вот, не отбивают ли они хлеб у какой-нибудь нуждающейся портнихи? Но вы, по всей вероятности, оправдываете это беспечностью молодости. Миссис Мэйкли смолчала, и он продолжал: - Одно мне трудно понять, как вы, дамы, выдерживаете такую нервную, напряженную жизнь. После всего того, что вы мне рассказали, я не понимаю, как вам удается сохранять здоровье. - Но мы его и не сохраняем, - сообщила миссис Мэйкли с явным удовольствием. - Я уверена, что среди женщин, которые выбились из рядов рабочего класса, но еще не достигли настоящего богатства, вы не найдете ни одной по-настоящему здоровой. - Не слишком ли сильно сказано? - рискнул перебить ее я. - Отнюдь нет, даже наоборот, - ответила миссис Мэйкли - ей, по-видимому, доставляло немалое удовольствие рисовать положение слабого пола в столь мрачных красках. Женщин такого склада не остановить, стоит им только начать. - Не надо было мне соваться. - Но, если вы из соображений гуманности удерживаетесь от всякого физического труда, предоставляя его тем, кому он нужен как средство к существованию, я думаю, вы все же должны совершать какой-то моцион? - Нет, - весело тряхнула головкой миссис Мэйкли, - мы предпочитаем принимать лекарства. - Вы должны оценить это, - сказал я альтрурцу, - поскольку у вас считается, что движение для движения бессмысленно или безнравственно. Однако, миссис Мэйкли, - обратился я к ней, - как же вы меня подводите! Я тут рассказывал мистеру Гомосу, что дамы у нас занимаются спортом во время своего летнего отдыха так усердно, что приходится опасаться, как бы мы, бедняги, вскорости не отстали от вас не только в умственном, но и в физическом отношении. Не отнимайте у меня хоть это утешение. - Что вы! - сказала она. - Охотно оставляю его вам, особенно после того, как вы столь элегантно изложили свою мысль. Но, право же, просиживать все лето напролет на гостиничных верандах, как это делает подавляющее большинство наших дам, не представляется мне занятием чрезмерно атлетическим. Однако не буду спорить, есть еще у нас "реликты", но выражению Мэтью Арнольда, которые играют в теннис, ходят на яхтах, плавают, совершают дальние прогулки и лазят по горам. - Она помолчала и заключила с нескрываемым злорадством: - Но надо видеть, в каком плачевном виде они возвращаются осенью в города. Я же и остался в дураках и не мог удержать смех, хотя чувствовал себя перед альтрурцем немного неловко. К счастью, он не стал заострять внимания на этом вопросе, его любопытство вильнуло в сторону. - Но, как я понимаю, лето у ваших дам предназначено для отдыха, в чем бы он ни выражался. И, значит, у них принято проводить летний сезон вне города? По крайней мере, так я понял из слов мистера Твельфмо, - прибавил он, почтительно взглянув на меня. - Да, так принято среди дам того класса, которому это по карману, - сказала миссис Мэйкли и продолжала, словно почувствовав невысказанный укор в его словах. - Нам нет ни малейшего смысла жариться все лето в городе, только потому что нашим отцам и братьям приходится сидеть там в силу необходимости. Кроме того, к концу сезона мы очень устаем, и им не меньше нашего хочется, чтобы мы поскорее уезжали сюда. - Да, все говорят, что отношение американцев к женщинам достойно восхищения. - Они у нас просто душки, - сказала миссис Мэйкли, - а вот и один из их лучших представителей. К нам подходил ее муж, он накинул шаль ей на плечи. - Ну-ка, чье доброе имя ты сейчас порочишь? - шутливо спросил он. - Где же в конце концов она оказалась? - спросила миссис Мэйкли, имея в виду шаль. - Там, где ты ее оставила: на диване в боковой гостиной. Я не чаял живым через зал пробиться, лавируя среди всех этих вальсирующих пар. Их было по меньшей мере три. Бедные барышни! До чего же их всегда жаль в таких местах... Молодым людям, остающимся в городе, живется куда веселей. К их услугам клубы, театры, ну, а если погода станет совсем уж непереносимой, они всегда могут провести ночь на побережье. Все окрестности в часе езды от города кишат ими. Там девицам не приходится танцевать с маленькими мальчиками или шерочка с машерочкой. Но, конечно, если им это больше нравится, то беспокоиться не о чем. - Он улыбнулся жене, подмигнул мне и несколько раз подряд затянулся сигарой, как бы подчеркивая иронию сказанного. - Выходит, значит, молодые люди, которых барышни обычно встречают в обществе, все поголовно работают в городах? - обратился к нему альтрурец с вопросом - совершенно ненужным, поскольку он уже слышал об этом от меня. - Да, те, кто не подался на Запад, чтобы расти вместе со всем краем, ну и, конечно, за исключением тех, кто унаследовал состояние. Те обычно проводят лето в море на своих яхтах. - Но зачем нужно молодым людям ехать на Запад, чтобы расти со всем краем? - не унимался мой друг. - Затем, что Восток уже вырос. Они должны пробиваться, а пробиться можно именно на Западе. Деньги надо делать, - пояснил он в ответ на недоумевающий взгляд альтрурца. - Иногда я просто ненавижу слово "деньги", - сказала его жена. - Слово ладно, ты главное к самому предмету относись спокойно, Пегги. - Я понимаю, что без них не обойдешься, - вздохнула она. - О барышнях, которые превратились после Гражданской войны в старых дев, говорили, что они потеряли свои шансы в борьбе за объединение. Мне кажется, что ничуть не меньше их теряют свои шансы в борьбе за доллар. - Марс довольствовался тысячами, Мамону же понадобились десятки тысяч, - возгласил я. - Все мы любим констатировать факты, пока от нас не требуется каких-то действий, а как дойдет до этого - отрицаем их. - Увы, дело обстоит именно так, - сказала миссис Мэйкли. - Ну, знаешь ли, моя милая, жена - удовольствие дорогое, - сказал ее муж, - так что, если хочешь иметь его, волей-неволей приходится за доллар бороться. - Бедненькие! Да разве я осуждаю вас? Что поделаешь! Так уж заведено, так оно и будет до скончания века. Альтрурец слушал нас с выражением учтивого недоумения, которого я уже начинал побаиваться. - Следовательно, вы в своем превосходном обществе подчас бываете вынуждены в погоне за богатством откладывать, а то и вовсе отказываться от семейного счастья? - Видите ли, - сказал Мэйкли, - какой молодой человек захочет привести молодую жену в дом, уступающий в красоте и удобствах ее прежнему дому. - Иногда мне кажется, что это ошибка, - немного грустно сказала его жена, - и что мы охотно разделяли бы лишения с любимым человеком. - Ну знаешь, - со смехом возразил мистер Мэйкли. - Думаю, что немногие отважились бы на это. Слишком большой риск. Я тоже рассмеялся, но жена его не поддержала нас, и, воспользовавшись наступившим молчанием, альтрурец, как и следовало ожидать, вылез с очередным вопросом: - Скажите мне, пожалуйста, распространяется ли такое положение на низшие классы? В частности, затрагивает ли оно рабочих? - О нет, - хором ответили мы, и миссис Мэйкли прибавила: - С вашими альтрурскими понятиями вы, естественно, гораздо больше симпатизируете низшим классам и полагаете, что на их долю выпадают все тяготы, свойственные нашей системе; но, если бы вы только могли представить себе, какая борьба идет в нашем хорошем обществе, каких трудов стоит нам удерживать то, что мы имеем, или добывать то, чего не имеем, у вас нашлось бы сострадание и к нашим привилегированным классам. - Несомненно! - сказал альтрурец. - Помню, отец говаривал, что белые терпят от рабства куда больше, чем черные, - сказал Мэйкли, - по его словам, с этим делом нужно было кончать прежде всего, чтобы не мучить дольше хозяев. В конце фразы он запнулся, будто что-то в его словах ему не совсем понравилось, и я тоже отчетливо почувствовал, что ему немного изменило чувство меры, но предпочел промолчать. Жена его, однако, молчать и не подумала. - Конечно, тут нельзя сравнивать, но особенно биться трудящимся классам не приходится, не то что нам. Они женятся и выходят замуж по старинке. Терять им нечего, поэтому они могут себе это позволить. - Блаженны ни на что не уповающие. Да что там говорить - это страна рабочих, - сказал мистер Мэйкли сквозь клубы сигарного дыма. - Вы бы посмотрели на них сейчас, летними ночами, в городских парках, скверах и дешевых театриках. Девушки их не уезжают поправлять здоровье, а молодым людям не приходится расти вместе с краем на Западе. Одним словом, кончил трудовой день и иди веселись. А то еще хорошо пройтись по рабочим кварталам и посмотреть, как они сидят на своих крылечках со своими женами и ребятишками! Посмотришь и пожалеешь, что сам не беден - уверяю вас! - Да, - сказала миссис Мэйкли, - просто удивительно, как эти женщины умеют сохранять здоровье и силы при всем своем тяжелом труде и огромных семьях. Иногда я действительно завидую им. - Как вы думаете, понимают они, какую жертву приносят дамы высшего общества, предоставляя им всю работу в ущерб своей нервной системе и физическим силам? - Они ни малейшего понятия об этом не имеют. И откуда им знать, что приходится выносить дамам общества. Они искренне считают, что мы ничего не делаем. И еще завидуют нам, а иногда бывают такими равнодушными и неблагодарными, когда мы пытаемся помочь им или установить с ними дружеские отношения, что мне подчас кажется, что они нас ненавидят. - Но это все от неведения. - Конечно! Хотя я не уверена, что они знают о нас меньше, чем мы о них. В общем, и те, и другие склонны винить во всем противоположную сторону. - Об этом можно только пожалеть, правда? - Конечно, можно, но что поделаешь? Узнать как следует людей можно только, пожив их жизнью, но тут встает вопрос - стоит ли игра свеч? Скажите, а как на этот счет у вас в Альтрурии? - Видите ли, мы разрешили эту проблему единственным возможным, как вы говорите, способом. Мы все живем одинаково. - И вам не кажется, что это немножечко - совсем чуть-чуть - скучно? - с улыбкой спросила миссис Мэйкли. - С другой стороны, все дело в привычке. Для людей, не обращенных в истинную веру - как я, например, - это представляется невыносимым. - Но почему? Ведь когда вы были моложе, до замужества, жили же вы у себя дома, в семье. Или вы были единственным ребенком? - Нет, что вы! Нас было десятеро. - Значит, вы жили одинаковой жизнью и делили все поровну? - Да, но мы же были семьей. - А мы и рассматриваем человечество как одну семью. - Извините меня, мистер Гомос, - но ведь это же ерунда какая-то. Нельзя иметь родственных чувств без любви, а вряд ли возможно любить посторонних людей. Конечно, разговоры насчет ближних и тому подобное - это очень хорошо... - Она осеклась, словно вдруг смутно припомнила, кто, собственно, первый затеял этот разговор, но затем продолжала: - Конечно, я воспринимаю это, как сущность нашей веры и ее духовную основу, никто не станет возражать против этого, но что я хотела сказать - у вас, по всей вероятности, постоянно случаются ужасающие ссоры. Она попыталась сделать вид, что слова ее следовало понимать именно так, и он пошел ей навстречу. - Да, у нас бывают ссоры. А разве у вас дома не бывало их? - О, мы иногда устраивали грандиозные потасовки. Мы с Мэйкли не могли удержаться от смеха, услышав ее чистосердечное признание. Альтрурец сохранил серьезность: - Но, поскольку вы жили одинаково, вы знали друг друга и, следовательно, быстро мирились. То же самое и у нас, в нашей одной большой семье. Идея одной большой семьи приводила миссис Мэйкли все в более и более веселое настроение: она хохотала прямо до упаду. - Простите меня, пожалуйста, - наконец выговорила она сквозь смех. - Но я просто представить себе этого не могу. Нет, это слишком нелепо. Только представить себе обычную семейную перепалку, помноженную на население целого континента! Значит, вы находитесь в состоянии непрерывного скандала. У вас никогда не бывает мира. Нет, это хуже, куда хуже, чем у нас. - Но, сударыня, - начал он, - вы полагаете, что наша семья состоит из людей, отстаивающих каждый свои личные интересы, что присуще вашей цивилизации. Тогда как на деле... - Нет, нет, не говорите - я знаю человеческую натуру, мистер Гомос. - Миссис Мэйкли вдруг вскочила и протянула ему руку. - Спокойной ночи! - мило пожелала она и, опершись на руку мужа, пошла прочь от нас, но по дороге обернулась и кивнула с веселым торжеством во взгляде. Альтрурец повернулся ко мне с живым интересом: - Неужели ваша система не предусматривает никаких мер для того, чтобы заставить наконец низшие классы осознать страдания и жертвы, на которые идут ради них высшие классы? Неужели вы не собираетесь ничего предпринимать, чтобы свести их вместе, дать им возможность понять друг друга и полюбить? - Этим вечером, во всяком случае, нет, - ответил я, отбрасывая прочь окурок сигары. - Лично я иду спать. А вы? - Пока нет. - Что ж, спокойной ночи! Вы уверены, что найдете свой номер? - Да, конечно. Спокойной ночи! 6 Я расстался со своим гостем с некоторой поспешностью, испытывая трудноопределимую досаду. То, что он приставал с вопросами касательно вопросов, на которые общество неустанно отвечает, причем всегда одинаково, было не так уж плохо - хуже, если бы их задавал человек, принадлежащий к нашей цивилизации. Как-никак альтрурец был представителем совершенно иного образа жизни - полностью противоположного нашему, - по этой причине многое можно было ему простить, ведь и американцу многое простилось бы в России, если бы вопросы насчет империализма он задавал, исходя из своего республиканского опыта. Мне было известно, например, что в Альтрурии человек, обладающий крупным талантом или вообще чем-то замечательный, чувствует себя обязанным перед всем народом и стремится слиться с народной массой, а не норовит выделиться. Знал я и то, что почет, оказываемый альтрурцами своим талантам, всецело зависит от их поведения. Естественно, что человеку, порожденному такой цивилизацией, трудно понять нашу точку зрения. Считая за идеал общество, открытое для всех, он вряд ли мог понять наш идеал общества, замкнутого и доступного с трудом. И все же, как мне кажется, все мы проявили к нему много терпения - с американцем, который попробовал бы сунуться к нам с такими вопросами, мы разделались бы в два счета. Однако даже от иностранца, гражданина республики, основанной на идее, которая еще со времен Каина неизменно терпела повсюду крах, - я имею в виду идею "ответственности за брата своего", - подобные вопросы можно было выслушивать без обиды, лишь делая скидку на наивность; а то, что они были наивны, сомнению не подлежало. Я полагал, ему должно быть очевидно, что раз шестьдесят миллионов американцев решили положить в основу своей федерации принцип своекорыстия, значит, да здравствует своекорыстие, и, если даже оно несет кому-то лишения, то оно же несет другим в десять раз больше незаметных на первый взгляд благ. Если несколько сот тысяч избранных американцев пользуются, согласно своему общественному положению, привилегией третировать своих сограждан, это так же правильно и справедливо, как то, что четыре тысячи американских миллионеров богаче всех остальных американцев, вместе взятых. При таком положении вещей - проистекающем из нашего политического равенства и материального благосостояния - каждый, кому доступен промысел божий, не может не усмотреть в этом божественного предначертания, сомневаться в совершенстве которого кощунственно и грешно. Сомнения альтрурца, которые нельзя было не заметить, я относил на счет его чужеземных корней, и мне было ясно, что так же поступали и мои друзья. Не знаю, как им, но мне понадобилось для этого некоторое усилие, что было не особенно приятно. Я не мог отмахнуться от того обстоятельства, что, хотя в вопросах нравственности и экономики мы не сходились с ним ни по одному пункту, он был моим гостем, и, следовательно, ответственность за него продолжала лежать на мне. Так, вероятно, чувствовал бы себя английский джентльмен, введший в общество тори горластого американского демократа, или, еще точнее, старосветский южанин, приютивший у себя северянина-аболициониста и не сумевший пресечь расспросов о том, как обходятся его ближайшие соседи со своими рабами. Какое-то время его будут терпеть, как моего гостя, но его молчаливое осуждение наших порядков и очевидная примитивность мышления неизбежно приведут к тому, что терпение окружающих лопнет и, когда это произойдет, позор неминуемо падет и на мою голову. Мне такая перспектива была не по душе, и я решил по возможности от этого увильнуть. Признаюсь, я охотно отрекся бы от него, как уже открестился от его мировоззрения, но не знал иного пути сделать это, кроме как отказать ему в гостеприимстве, а пойти на это я не мог. Что-то - затрудняюсь сказать, что именно - в этом человеке таинственно привлекало меня. Была в нем какая-то милая детскость, которую, однако, никак нельзя было назвать недоразвитостью. В конце концов я решил, что, с одной стороны, перестану церемониться и буду говорить ему все, что думаю, с другой же - буду делать все, чтобы оградить его, - ну и себя, конечно, - от страшивших меня последствий. Наконец я уснул, обдумывая экскурсию куда-нибудь повыше в горы. Это должно было занять остаток времени, которое - по моим расчетам, он собирался провести у меня, и удержать его от дальнейших исследований в области американской жизни, поскольку они могли привести - во всяком случае здесь, в гостинице, - к плачевным результатам. Меня разбудил стук в дверь, и, не глядя в ту сторону, я сонно пробормотал из глубины своей постели: "Войдите!" - Доброе утро! - отозвался низкий бархатистый голос альтрурца. Я отодрал голову от подушки и увидел, что он стоит, прислонившись к закрытой двери с моими ботинками в руках. - Ой, простите! Я разбудил вас. Я думал... - Что вы, что вы! - сказал я. - Самое что ни на есть время. Но зачем вам было приносить мои ботинки? Вот уж ни к чему! - Не без задней мысли, - ответил он. - Мне захотелось, чтобы вы меня похвалили. Как по-вашему, они ведь неплохо вычищены, в особенности для любителя? - Он подошел к кровати и стал поворачивать их в руках, так что они заиграли на свету, и улыбнулся, глядя на меня сверху вниз. - Я не вполне понимаю... - начал я. - Да просто я начистил их, - сказал он. - Вот и все. - Вы их начистили? - Вот именно, - ответил он беззаботно. - После того как мы с вами расстались вчера вечером, я решил зайти в камеру хранения - взять один из своих саквояжей, который не принесли в комнату, и встретил там коридорного с забинтованной рукой. Он сказал, что растянул запястье, когда подносил одной даме чемодан - очень большой по его словам, - ну и я попросил его позволить мне помочь ему с сапогами, которые он как раз чистил. Он сначала наотрез отказался, но я настоял, чтобы он дал мне на пробу одну пару; после этого он разрешил мне чистить мужские ботинки, сказав, что с дамскими справится сам, не напрягая руки. Оказалось, что это совсем не так уж трудно, и после того как я вычистил несколько пар, он сказал, что я делаю это не хуже его. - Кто-нибудь видел вас? - задохнувшись, спросил я, чувствуя, как покрываюсь холодным потом. - Нет, целый час с двенадцати до часу мы работали без помех. Он уже кончил возиться с багажом, так что мы смогли хорошо поговорить. Он оказался очень неглупым; между прочим, он рассказал мне об обычае давать на чай, который вы порицаете. По его словам, слугам этот обычай не нравится так же, как и постояльцам, однако им приходится брать чаевые, потому что хозяева стали учитывать их при расчете жалованья и без них просто не прожить. Он прекрасный мужественный человек и... - Мистер Гомос, - перебил я его, приободренный известием, что никто не видел, как он помогал коридорному чистить ботинки, - мне нужно поговорить, с вами очень серьезно, и я надеюсь, вас не обидит, если я буду говорить весьма откровенно, имея при этом в виду исключительно заботу о вашем благе. - Это было не совсем так, и меня слегка передернуло, когда он принялся благодарить меня со своей проклятой искренностью, подозрительно смахивающей на иронию, но все же я продолжал: - Мой долг по отношению к вам как моему гостю предупредить вас, что ваше стремление исполнять за других людей их обязанности не так легко осуществимо здесь, как воображаете вы в силу особенностей вашего воспитания. Поверхностное сходство обмануло вас, но, право, я не понимаю, как вы, прочитав о нас уйму книг, не уяснили себе еще до приезда сюда, что Америка и Альтрурия - это страны, совершенно не схожие в своих руководящих принципах. Да, обе они являются республиками, но Америка - республика, где каждый за себя, и здесь вы не можете помогать другим, как принято у вас на родине: это чревато опасностями и смешно наконец! Вы никогда не должны забывать об этом, иначе вам не избежать ошибок, которые поставят в весьма затруднительное положение и вас, пока вы находитесь здесь, и, - вынужден был я прибавить, - всех ваших друзей. Вы понимаете, я очень рассчитывал, что после того, что я и мои друзья рассказали вам о нашей цивилизации, вы не допустите подобных оплошностей. Я повидаю коридорного, как только встану, и попрошу его ни с кем не делиться о происшедшем, но должен признаться, мне будет достаточно неприятно говорить в тоне просителя - обстановка у вас так не похожа на нашу, что он мне просто не поверит и сочтет меня за мистификатора. - Вряд ли он так подумает, - сказал альтрурец, - и, надеюсь, все будет не так плохо, как вам кажется. Я очень сожалею, что сплоховал... - Да господи, оплошностью ваш поступок выглядит исключительно в силу обстоятельств. Рассуждая отвлеченно, только правильно помочь человеку, нуждающемуся в помощи, - никто не станет отрицать этого, даже здесь, в стране, где каждый сам за себя. - Рад слышать это, - сказал альтрурец, - выходит, промах, который я совершил, не так уж груб. Знаете, мне кажется, вам не стоит беспокоиться и объяснять альтрурские воззрения коридорному. Кое-что я ему уже объяснил, и он все отлично усвоил; он утверждает, что даже здесь бедным людям приходится до некоторой степени придерживаться тех же принципов, без этого у них не было бы ни малейшего шанса выжить. Он говорит, что им приходится помогать друг другу точно так же, как и нам у себя на родине, и что только богачи среди вас действительно независимы. Право, мне кажется, вам нет нужды говорить с ним, если, конечно, вы сами не хотите этого; к тому же, опасаясь, как бы чего не вышло, я, предлагая свою помощь, сообразовался с тем, что слышал от вас и от ваших друзей. Я спросил, нет ли кого-нибудь, кто мог бы помочь ему с чисткой ботинок, что в таком случае я с радостью заплачу этому человеку, но он ответил, что не знает никого, кто согласился бы на эту работу, что ему пришлось взяться за нее потому, что иначе он не получил бы места коридорного, но все остальные слуги считают это занятие для себя унизительным и ни за что не согласились бы помочь ему. Вот тогда я понял, что спокойно могу предложить свои услуги. Мне показалось, что передо мной непробивная стена, но я все же спросил: - И вы не сделали никаких выводов из того, что он сказал вам? - То есть? - спросил в свою очередь альтрурец. - Вы не подумали о том, что, если никто из остальных слуг, работающих вместе с ним, не хотел помочь ему чистить ботинки и что если сам он занимается этим только по обязанности, вряд ли вам следовало браться за эту работу. - Не подумал, - сказал альтрурец простодушно. Наверное, он все-таки почувствовал отчаяние, в которое я впал от его слов, во всяком случае, он спросил: - Но почему я мог не захотеть сделать для другого то, что охотно сделал бы для себя? - Есть немало вещей, которые мы охотно делаем для себя и вовсе не хотим делать для других. Но даже, исходя из предложенного вами принципа - на мой взгляд, ошибочного и нелогичного, - ваши действия не могут быть оправданы. Джентльмен не может захотеть почистить _собственные ботинки_. Это унижает его достоинство; это работа, которую он ни за что не станет делать, если можно ее кому-то спихнуть. - Следовательно, в Америке, - сказал альтрурец, - не считается унижающим достоинство джентльмена поручать другому работу, которую сам для себя он делать не желает? - Безусловно! - Вот оно что? - протянул он. - Значит, мы в Альтрурии вкладываем совсем иной смысл в слово "джентльмен". Теперь я понимаю, что совершил ошибку. Впредь буду осмотрительней. Я решил, что лучше переменить тему: - Кстати, - сказал я, - может, давайте сходим сегодня в горы? - Я буду очень рад, - сказал альтрурец, и в голосе его прозвучала такая искренняя благодарность, что я устыдился своего двоедушия. - Тогда давайте отправимся сразу после завтрака. Я спущусь вниз через полчаса. Поняв намек, он удалился, хотя в глубине души я опасался, как бы, действуя в лучших альтрурских традициях, он не предложил мне помочь одеться. Спустившись вниз, я нашел его в обществе миссис Мэйкли, которая тут же пустилась подробнейшим образом описывать красоты гор при свете утреннего солнца. - Не удивляйтесь, что застали меня на ногах в такой несусветный час. Не знаю, вчерашний ли наш интересный разговор меня так взбудоражил или что-то иное, но меня не взяло снотворное, хотя я приняла пятнадцать крупинок сульфонала, во всяком случае, я встала ни свет ни заря, когда положено просыпаться жаворонкам, если они действительно существуют не только как литературный образ. Но воздух здесь такой чудесный, что можно иногда и не поспать ночь. Мне кажется, что если захотеть, то можно научиться обходиться здесь вообще без сна; я, во всяком случае, _могла бы_! Увы, бедный мистер Мэйкли, по-видимому, на это _неспособен_. Он отсыпается за меня, поэтому мне придется завтракать без него. Знаете, я совершила очень дерзкий поступок: распорядилась, чтобы метрдотель пересадил вас за наш стол; я знаю, мистер Твельфмо, вы будете очень этим недовольны, потому что, естественно, не захотите делить мистера Гомоса с кем бы то ни было, за что я вас нисколько не порицаю, но я вам этого _не позволю_, так и знайте. Радость, которую я испытал, услышав эти слова, была не вполне безоблачна, но я попытался не показать этого миссис Мэйкли и испытал огромное облегчение, когда, улучив минутку, она шепнула мне: - Я прекрасно понимаю, каково вам, мистер Твельфмо, и постараюсь помочь вам удерживать его от неразумных выходок. Я испытываю к нему симпатию, и мне просто невыносима мысль, что он может стать всеобщим посмешищем. Думаю, что вдвоем с вами мы справимся. Правда, нам не удалось предотвратить рукопожатие, которым альтрурец обменялся с метрдотелем, когда тот распахнул перед нами дверь в столовую, и удержать от поклона официантке, перед которой он склонился, как перед знатной дамой. Но мы сочли за лучшее не обращать внимания на маленькие погрешности и не растрачивать душевных сил по мелочам. Завтрак, к счастью, прошел благополучно, если не считать того, что он вскочил, подобрал с пола ложку, которую официантка имела неосторожность уронить, и вручил ей ее с поклоном; но со стороны это легко могло сойти за знак внимания в адрес миссис Мэйкли. Завтракающих было еще совсем немного, но я заметил, что среди официанток, стоявших со скрещенными на груди руками возле столиков, за которыми они прислуживали, царило сдержанное волнение и что метрдотель обеспокоен настолько, что его красивое лицо порозовело. Миссис Мэйкли спросила, идем ли мы в церковь, - она сказала, что едет в том направлении и с удовольствием подвезет нас. - Сама я не пойду, - объяснила она, - нет смысла слушать проповедь, когда в голове такой сумбур, - и потому решила довольствоваться добрым делом. Хочу отвезти книги и газеты миссис Кэмп. Мне кажется, одно вполне заменит другое, а как по-вашему, мистер Гомос? - Пожалуй, что так, - ответил он с добродушной серьезностью, в какой-то мере гармонирующей с ее игривостью. - А кто такая миссис Кэмп? - спросил я как будто между прочим. - Мать Лиззи. Помните, я вчера говорила вам об их семье" она наверняка прочитала уже книги, которые я принесла ей в прошлый раз, а Лиззи, конечно, постеснялась просить меня одолжить им еще, потому что видела, что я разговариваю с вами, и не хотела перебивать. Такая милая девушка! Я думаю, воскресные газеты уже пришли, захвачу-ка я их тоже. Миссис Кэмп всегда бывает так рада им, и я обожаю слушать, когда она обсуждает события общественной жизни. Но, может быть, вы не одобряете наши воскресные газеты, мистер Гомос? - Не знаю, что и сказать вам, сударыня. Я ведь их еще не видел. Ведь это мое первое воскресенье в Америке. - Одно могу сказать, мне очень жаль, что вы уже не увидите былого пуританского воскресенья, - сказала миссис Мэйкли, внезапно перескочив с воскресных газет на новую тему. - Хотя здесь, в горах, может, кое-что вы еще и застанете. А так, кроме ржаного индейского хлеба, печеных бобов и рыбных тефтелек, пожалуй, ничего и не осталось. - Но все это очень вкусные вещи. - Вы правы, они еще не худшее. Она была поверхностная болтушка, и я опасался, как бы она не брякнула чего-нибудь лишнего, но, если у нее и вертелось что-то на языке, ее опередил альтрурец, который спросил: - Не покажется ли вам, сударыня, чересчур нескромным, если я попрошу вас познакомить меня как-нибудь с этой семьей? - С Кэмпами? - переспросила она. - Что вы! С огромным удовольствием. - Ее, по-видимому, осенила какая-то мысль, и она предложила: - А может, поехали со мной прямо сегодня утром, или вы с мистером Твельфмо твердо решили посетить церковь? Альтрурец посмотрел на меня, и я сказал, что буду только рад прихватить для них несколько книг и присоединиться к доброму делу. - Возьмите что-нибудь из своих, - тотчас посоветовала миссис Мэйкли. - А они не станут судить меня слишком строго, как вы думаете? - спросил я. - Миссис Кэмп, возможно, и станет, - ответила миссис Мэйкли с улыбкой, - ее интересует более содержательная беллетристика, но Лиззи, я думаю, с удовольствием прочтет хороший старомодный романчик, где дело всегда кончается свадьбой, как в ваших очаровательных книжках. Я слегка поморщился - всякому охота считаться писателем серьезным, и потом я не любил, когда мне напоминали о моем литературном успехе у молоденьких барышень, но я сумел справиться с собой и сказал: - Итак, мое доброе дело посвящается Лиззи. Спустя полчаса мы уже катили в горы в двухместной коляске, экипированной одной из лучших упряжек гостиницы и одним из самых неразговорчивых кучеров. Мужу своему, чтобы, проснувшись, он не начал беспокоиться, не найдя нас в гостинице, миссис Мэйкли оставила записку. Она зазвала альтрурца на заднее сиденье, и, после нескольких безуспешных попыток завязать беседу с кучером, я повернулся к ним и вмешался в их разговор. Внимание альтрурца привлекал не столько пейзаж - хотя он неизменно признавал его красоту, каждый раз, когда мы начинали восторгаться, - а люди, их быт и отношения. Его интересовало все: и скот, пасущийся на полях, и встречные лошади, и красота и удобство жилищ, и разнообразие посевов, и виды на урожай. Я был рад, что он хотя бы на время прекратил свои въедливые расспросы о нашей цивилизации и переключился на предметы реальные и, наперебой с миссис Мэйкли, удовлетворял его любопытство. Мы сообщили ему, что шикарные упряжки, повстречавшиеся нам, принадлежат гостиницам, или пансионам, или - на худой конец - фермерам, сдающим комнаты со столом; потрепанные же экипажи принадлежат местным жителям, зарабатывающим на жизнь землепашеством. Земли возделывалось не так уж много - поскольку главный упор делался на сено, - и только там и сям мелькали небольшие клочки земли, засеянные картофелем или фасолью, да еще попадалась иногда пара акров кукурузы. Дома, хозяева которых не сдавали комнат дачникам, были не лучше упряжек, и только те, где дачники жили, выглядели современно и нарядно. Встречались нам и заколоченные домики, и я пытался растолковать альтрурцу, что фермеры Новой Англии не выдерживают конкуренции с огромными хозяйствами Запада. - Видите ли, - говорил я, - земледелие там - это предпринимательство, вроде добычи угля в Пенсильвании или финансовых операций на Уолл-стрите. Вы даже не представляете себе тамошних масштабов. По всей вероятности, я слегка занесся, расписывая богатства, широкой рекой текущие с наших ферм на Западе, подчеркивая, что они пять, десять, а то и двадцать акров каждая, - просто не мог обойтись без того, чтобы не жать на педаль, проигрывая этот пассаж. Миссис Мэйкли слушала меня с интересом, не менее живым - будучи передовой американкой, она, разумеется, ничего не знала о собственной стране: ни ее географии, ни истории, ни политики. - Итак, в гористых районах Новой Англии, - заключил я, - остаются лишь те, кто слишком стар или слишком ленив, чтобы уехать. Энергичные молодые люди считают постыдным для себя задерживаться здесь, разве что кто-то из них надумает содержать пансион или сдавать дом на лето дачникам. Если же он к такому заработку не склонен, то едет на Запад, получает в свое распоряжение участок, а затем, в зрелом возрасте, возвращается и покупает заброшенную ферму, чтобы жить там весной и летом. - Боже мой! - воскликнул альтрурец. - И до чего же все просто! Тогда, конечно, не удивительно, что владельцы бросают свои оскудевшие земли, хотя, мне кажется, некоторые не могут не чувствовать при этом, что лишают себя родины. - Ну, мне кажется, сантименты тут ни при чем, - ответил я беспечно. - Тпру-у! - сказала миссис Мэйкли, по обычаю некоторых женщин обращаясь к лошадям, прежде чем к кучеру, тот натянул вожжи и обернулся к ней. - Кстати, не Рубен ли это Кэмп вон там около дома? - спросила она, как будто мы только что говорили о нем - тоже манера чисто женская. - Так точно, сударыня, - ответил кучер. - А, ну тогда... Рубен! - окликнула она молодого человека, нервно расхаживающего в палисаднике обветшалой, покрытой налетом грусти фермы, заглядывая то в одно окошко, то в другое. - Подойдите-ка ко мне, пожалуйста. Он поднял голову, огляделся по сторонам, и, определив, кто его зовет, подошел к калитке и, опершись о нее, выжидающе посмотрел на нас. Я увидел, что это тот самый молодой человек, который сидел накануне вечером на веранде гостиницы с девушкой, которую миссис Мэйкли называла Лиззи. - Не скажете ли вы, дома сейчас Лиззи или нет? - Да, она дома, с мамой сидит, - ответил молодой человек голосом, в котором не было ни приветливости, ни неприязни. - Вот как хорошо, - сказала миссис Мэйкли. - А то она могла и в церковь пойти. А что, собственно, тут происходит? Что-нибудь случилось? - Нет, просто я проверяю, все ли в порядке. Хозяева просили меня посматривать. - А где же они сами? - Уехали. - Уехали? - Да. На Запад. Бросили свою старую ферму, потому что не могли больше сводить концы с концами. - Вот вам, пожалуйста, иллюстрация, мистер Гомос, - сказал я. - Удобный случай из первых рук узнать очень интересную подробность нашей цивилизации, - и прибавил тихонько, обращаясь к миссис Мэйкли, - познакомьте нас, пожалуйста. - Конечно! Мистер Кэмп, это мистер Твельфмо, писатель, - вы, конечно, читали его книги, а это мистер Гомос - гость из Альтрурии. Молодой человек открыл калитку и вышел к нам. На меня он не обратил никакого внимания, а альтрурца схватил за руку и стал ее трясти. - Уж о вас-то я слышал, - сказал он. - Миссис Мэйкли, вы ехали к нам? - Да. - Так поезжайте же. Мама будет вне себя от радости познакомиться с мистером Гомосом. Мы немало здесь слышали об Альтрурии, - прибавил он, обращаясь к нашему другу. - Мама читает о ней все, что только ей в руки попадет. Ей будет очень приятно поговорить с вами; боюсь, что никому из нас она не даст слова вставить. - О, я буду очень рад познакомиться с ней, - сказал альтрурец, - и поведать ей все, что сам знаю. Только не расскажете ли вы мне сначала об этих заброшенных фермах. Это для меня нечто новое. - Ну, для нас это далеко не новость, - усмехнулся молодой человек, - да и что тут рассказывать. Они рассыпаны по всей Новой Англии. Стоит человеку убедиться, что он и на похороны себе не сможет заработать, у него пропадает желание быть похороненным в этой земле, и он снимается с места и уезжает. - Но ведь раньше люди имели с земли достаточно, чтобы жить, - вмешался я, - почему же теперь так получается? - Почему? Да потому что прежде им не приходилось конкурировать с ценами, устанавливаемыми Западом; кроме того, земля не была так истощена, да и таких высоких налогов не взимали. Понравилось бы вам платить от двадцати до тридцати долларов с тысячи, притом, что доходы ваши до последней копейки вычисляются в городе? - Но чем же объяснить такие высокие налоги? - Школами и дорогами. Нам нужны школы, а вам, горожанам, нужны хорошие дороги, чтобы приезжать сюда летом. Верно? Ну и потом лето коротко, и иногда мы остаемся без урожая. Кукурузу может побить морозом, и, в награду за труды, нам только прибывает забот. Единственно, что никогда не подведет, это картофель - не считая, разумеется, сена, - ну, а когда все до одного выращивают картофель, вы сами понимаете, что случается с ценами. - Но, послушайте, мистер Кэмп, - сказала миссис Мэйкли, склонясь к нему, и голос ее стал ласковым и воркующим, словно она убеждала его не скрывать правду от старого друга вроде нее. - Не заключается ли причина в том, что фермерским дочкам захотелось учиться играть на рояле, а фермерским сыновьям понадобились кабриолеты? Профессор Люмен говорил как-то, что, если бы фермеры работали с былым усердием, фермы их по-прежнему приносили бы хороший доход, а что бросают они их в большинстве случаев по своей лени и нерадивости. - Его счастье, что он не при _мне_ это сказал, - произнес молодой человек, вспыхнув до корней волос. И прибавил с горечью: - Если он хочет убедиться, как легко в наших краях прокормиться крестьянским трудом, он может пожить на этой ферме год-другой и попробовать - много с него не возьмут. Только, думаю, круглый год он тут жить не станет; ферма ему понадобится несколько летних месяцев, когда он сможет любоваться красивыми видами и наблюдать, как я неподалеку копошусь на своей земле, пока он покуривает, сидя у себя на крылечке. Он повернулся и посмотрел на старый дом. Когда он снова заговорил, в голосе его уже не было раздражения: - Люди, жившие здесь, купили землю у индейцев, и владели они ею более двухсот лет. Неужели вы думаете, они бросили бы свою ферму из лености или потому что не могли выжать из нее роялей и кабриолетов, или просто по глупости - счастья своего не понимали. Здесь был их дом, здесь они рождались, здесь жили и здесь умирали. Вон там у них семейное кладбище. Ни миссис Мэйкли, ни я не нашлись, что ответить, и мы предоставили слово альтрурцу, который высказал догадку: - Я полагаю все же, что, получив новую землю на Западе, они заживут как следует. Молодой человек облокотился о колесо, возле которого стоял: - Что вы подразумеваете под получением новой земли? - Ну, из той, что принадлежит государству... - Хорошей земли среди той, что принадлежит государству, _не существует_. Вся хорошая земля принадлежит железнодорожным компаниям, фермерским синдикатам и спекулянтам; если вы хотите приобрести ферму на Западе, вы должны за нее заплатить деньги. Это на Востоке владельцы раздают свои земли, потому что они потеряли всякую ценность. Не имея денег, вы можете купить ферму в рассрочку, из расчета десяти, двадцати, а то и тридцати процентов годовых и жить в землянке среди чистого поля... пока не подойдет срок уплаты по закладной. Молодой человек снял руки с колеса, отступил назад и сказал: - До встречи у нас дома. Кучер тронул лошадей, и мы быстро покатили вперед. Должен признаться, что его пессимизм порядком мне наскучил, и, когда мы немного отъехали, я обернулся к альтрурцу и сказал: - Все это сущая ерунда, и совсем уж не так плохи у нас дела. В Америке миллионеров, наверное, больше, чем во всех остальных цивилизованных странах, вместе взятых, и не может быть, чтобы фермеры находились в таком уж безвыходном положении. Все богатство идет от земли и, не сомневайтесь, уж свою долю они-то получат сполна. - Рад слышать это, - сказал альтрурец. - Скажите, а что это за новая партия, которая возникла на Западе? У них еще недавно съезд был. Я что-то читал об этом вчера в поезде. - О, это все наше ошалевшее мужичье - они не желают возвращать деньги, взятые в долг, или оказываются не в состоянии платить проценты. Скоро все это уляжется. Политические волнения такого рода бывают у нас постоянно. Один хороший урожай, и все придет в норму. - А это правда, что им приходится платить такие высокие проценты, как говорил только что наш молодой друг? - Ну, - сказал я, предпочитая смотреть на дело с юмористической точки зрения, что очень помогает нам, американцам, сносить чужие беды. - У меня впечатление, что этот молодой человек упивается несчастьями своих ближних. Ничего не поделаешь - такова уж человеческая натура. - Вы так думаете? - сказал альтрурец. Мне кажется, что он уже один раз задал мне подобный вопрос, когда я сослался на человеческую натуру, оправдывая какую-то заурядную эгоистическую выходку, но я предпочел пропустить его слова мимо ушей и продолжал: - Земля там так плодородна, что одним урожаем фермер часто может покрыть все долги. - Неужели это возможно? - вскричал альтрурец. - Значит, случаи, когда фермерам отказывают в праве выкупа имущества из-за просрочки платежа по закладной, на что намекал наш молодой друг, должны быть очень редки? - Точно сказать не берусь. - И без того наболтав лишнего, я не считал себя обязанным делиться с ним фактом, который непрошенно возник в памяти именно в этот момент. Однажды случилось мне разговаривать с владельцем ссудной кассы, живущем на Западе, - отличный малый, прямой и откровенный. Я спросил его, выкупают ли фермеры обычно свои земли, и он ответил мне, что, если земля заложена за четверть стоимости, фермер может со временем ее выкупить, если же за половину или даже треть - ему никогда выкупить ее не удастся, и он продолжает работать в поте лица до конца своих дней, так и не расплатившись с долгами. - Однако, - заключил я, - вы можете быть уверены, что наш молодой друг говорит о положении с известной предвзятостью. - Послушайте, - сказала миссис Мэйкли, - я просто требую, чтобы этот нескончаемый разговор о деньгах был прекращен. Мне даже слушать противно. Мне кажется, что я и спать-то не могла прошлой ночью, наслушавшись о спекуляциях, которые провел мистер Мэйкли. Цифры роились у меня в мозгу, и в конце концов темнота вокруг оказалась усеянной знаками доллара, прямо как Млечный Путь звездами. Я... Ой! Господи, да что же это такое? Вот же паршивцы! Испуг миссис Мэйкли быстро сменился истерическим смехом, когда кучер ловко осадил лошадей, и шайка босоногих ребятишек, возившихся в дорожной пыли, рассыпалась во все стороны, ища укрытия в придорожных кустах, совсем как стая вспугнутых куропаток. У меня создалось впечатление, что детей не меньше дюжины, причем все они одного роста. На деле же их оказалось всего пять-шесть, во всяком случае, судя по количеству видневшихся в зарослях кустарника блестящих зубов и глаз, сияющих восторгом при виде паники заезжей барыни. - Вы что, не понимаете, что лошади могли вас задавить, - спросила она с суровостью, свойственной добрым женщинам, когда они говорят с людьми, только что спасшимися от смерти. - Но до чего они очаровательны, эти замарашки, - прибавила она, вновь охваченная волнением. Один шестилетний храбрец вышел из кустов, и, обратившись к нему, она спросила: - Разве ты не знаешь, что нельзя играть посреди дороги, где то и дело проезжают экипажи? Это что, все твои братья и сестры? Оставив без ответа первый вопрос, он сказал: - А вот он - мой сродный братец. Я вытащил из кармана несколько медяков и протянул ему: - Каждому по одной денежке. Хватит? Простая арифметическая задачка была в один момент решена. Только одна маленькая девочка оказалась обделенной и тут же начала реветь от страха и страстного желания получить свою долю. Я кинул ей монетку, однако выскочившая откуда-то жирная собачонка поймала ее на лету ртом. - Вот те на! - воскликнул я веселым, насмешливым тоном - как я умею. - Уж не конфет ли она собирается купить на эти деньги? Шутка моя имела большой успех, и дети долго смеялись, исполненные благодарности, которую пробуждает малейший знак внимания. - Приведи сюда свою сестренку, - сказал я самому бойкому мальчугану, и, когда тот подошел, ведя за руку маленькую барышню, я вложил ей в ручонку еще одну монетку. - Смотри, чтобы жадная собачонка не отняла ее у тебя, - сказал я, и мое остроумие снова было встречено аплодисментами. - Где вы живете? - спросил я, мне вдруг, неизвестно почему, захотелось продемонстрировать альтрурцу добросердечность, отмечающую отношения наших высших и низших классов. - А вон там. - Проследив движение его головы, я увидел на самой опушке леса деревянный домик. Он был только что построен, и его еще не успели даже обшить досками. Я привстал на козлах и рассмотрел, что домик полутораэтажный и что в нем, по всей видимости, комнат четыре или пять. Окна с некрашенными рамами были уже застеклены, хотя и без занавесок, однако входная дверь была, очевидно, еще не навешена. Хозяева тем не менее явно собирались зимовать здесь: бревенчатый фундамент был обложен землей, из крыши маленькой пристройки торчала печная труба. Пока я рассматривал домик, в дверях его появилась молодая на вид женщина - наверное, ее привлек наш разговор с детьми. Она спрыгнула с порога вниз на землю - крыльцо все еще было делом будущего - и не спеша направилась к нам. Дети бросились ей навстречу, показывая монетки, и вместе с ней снова подошли поближе. - Я надеюсь, вы не испугались, - воскликнула миссис Мэйкли, не успела женщина приблизиться. - Никто из них не пострадал. - Нет, я не испугалась, - ответила молодая женщина, - здесь, в деревне, растить детей вполне безопасно, и я никогда не беспокоюсь за них. - Да, конечно, пока они не попадут под лошадь, - сказала миссис Мэйкли, удачно скрашивая шуткой нравоучение. - Они что, все ваши? - Моих только пятеро, - ответила она и прибавила, указывая на приблудную овцу в своем стаде. - Племянник мой. Они тут неподалеку живут. Дети сбились вокруг нее, и она ласково поглаживала их по головенкам, продолжая разговаривать с нами: - У сестры их девять, только остальные сегодня пошли с ней в церковь. - У вас выговор какой-то не американский, - заметила миссис Мэйкли. - А мы англичане. Наши мужья работают в каменоломне. А это _мои_ хоромы. - Женщина кивнула в сторону домика. - Наверное, со временем будет премилый домик, - сказала миссис Мэйкли. Гордость, с какой женщина говорила о своем жилище, не прошла для нее незамеченной. - Да, если мы когда-нибудь наскребем денег, чтобы достроить его. Спасибо вам за детей. - Благодарите вот этого господина, - сказала миссис Мэйкли, указывая на меня, и я скромно потупился в знак согласия. - В таком случае благодарю вас, сударь, - сказала молодая женщина и снова спросила миссис Мэйкли: - А вы не из здешних мест, сударыня? - О нет, мы живем в гостинице. - В гостинице? Должно быть, дорого получается? - Да, недешево, - сказала миссис Мэйкли с оттенком самодовольства, которое невольно испытывает каждый из нас, ухлопав солидную сумму денег. - Ну, наверное, вы себе это можете позволить, - сказала женщина, жадно рассматривая очаровательный туалет миссис Мэйкли. - Одни богаты, другие бедны. Так уж устроен мир. - Совершенно верно, - очень сухо ответила миссис Мэйкли, на этом разговор заглох, так что кучер счел, что пора трогать. Когда мы отъехали достаточно далеко, она сказала: - Я сразу поняла по ее акценту, что она не американка, ну и потом эти иностранцы совершенно лишены чувства собственного достоинства. Довольно-таки нахальный намек насчет того, что хорошо бы помочь ей достроить ее "хоромы". Хорошо, что вы ничего ей не дали, мистер Твельфмо. Я боялась, что она сумеет разжалобить вас. - Ну что вы! - ответил я. - Достаточно уж бед я с детьми натворил. Альтрурец, который уже давно не задавал никаких вопросов и только прислушивался с большим интересом ко всему, что творилось вокруг, улыбнулся и спросил: - Будьте так добры, объясните мне, так ли уж было бы плохо, если бы вы предложили этой женщине немного денег, чтобы помочь ей завершить постройку? Я не дал миссис Мэйкли ответить на этот вопрос. Мне не терпелось обнародовать собственные взгляды на политическую экономию. - Плохо, и даже очень. Тем самым я низвел бы ее до состояния нищеты. Вы даже не представляете себе, как быстро такие подачки развращают их. Стоит им получить какую-то помощь, и они тотчас ждут еще; начинают рассчитывать на подаяние и строят на этом бюджет. Вид медяков, которые я дал детям - скорей шутки ради, а не из благотворительности, - оказал на эту женщину пагубное воздействие. Она приняла нас за богачей и решила, что мы можем помочь ей выстроить дом. С такими нужно всегда быть начеку. - Мне кажется, что американка никогда не позволила бы себе сделать такой намек. - Да, я уверен, что ни американка, ни американец ничего подобного себе не позволили бы. Чаевые они принимают, но чтобы попрошайничать - нет! - Какое-то время мы повосторгались благородной независимостью, присущей американцам всех классов. Нашим адресатом был альтрурец, но он, казалось, не слышал нас. Наконец он спросил с легким вздохом: - Значит, у вас ни в коем случае не следует поддаваться благому побуждению помочь кому-то, так как это может привести к пагубным последствиям? - Вот именно, - сказал я, - теперь вы видите, с какими трудностями нам приходится сталкиваться при попытках разрешить проблему бедности. Мы не можем допустить, чтобы люди страдали - ибо это было бы жестоко, но и облегчить их нужду мы не можем без того, чтобы дать им почувствовать себя нищими. - Вот оно что? - сказал он. - Положение действительно затруднительное. - Интересно было бы знать, - спросила миссис Мэйкли, - как вы в Альтрурии справляетесь со своими бедными? - А у нас их нет, - ответил он. - Ну, скажем, относительно бедными - ведь есть же у вас люди, которые богаче других. - Нет, нету! Мы сочли бы это худшей формой инсивизма. - А это что такое? - Неумение или нежелание быть гражданином, - пояснил я. - Простите меня, мистер Гомос, - сказала она, - по-моему, это просто невозможно. В стране должны быть и богатые и бедные. Так всегда было и всегда будет. Та женщина выразила это очень точно. Разве не сказал Иисус Христос: "Бедные всегда с вами?" 7 Альтрурец взглянул на миссис Мэйкли с удивлением, заметно возросшим при виде самодовольного выражения, с каким она произнесла это загадочное изречение. - Неужели вы правда думаете, что этим речением Иисус Христос хотел сказать, что бедные всегда должны быть с нами? - спросил он. - Ну, конечно, - ответила она победоносно. - А как бы иначе могло развиваться чувство сострадания у богатых? Богатство одних и бедность других - разве не на этом зиждутся человеческие взаимоотношения? Если бы все мы были довольны жизнью или все получали равную долю жизненных благ, разве мог бы идти разговор о какой-то благотворительности? А ведь еще апостол Павел сказал: "И нет ничего выше творения блага". Кажется, в новейшей редакции Библии "благотворительность" заменена словом "любовь", но, в общем, это одно и то же. Альтрурец от изумления впал в молчание, которое не нарушил, пока вдали не показалась ферма Кэмпов. Она стояла на вершине холма, начинавшегося от самой дороги, выходила окнами на очаровательную долину, залитую ярким праздничным светом и, должно быть, простиравшуюся до горных гряд на горизонте, таких далеких, что трудно было решить, размыты ли их контуры светом или набежавшей тенью. С виду ферма, без сомнения, была ладная, как говорят в деревне. Старый дом, когда-то давно покрашенный красной краской, словно вжался в землю; сзади к нему примыкали пристройка, дровяной сарай и каретник, а дальше все под той же крышей конюшня и коровник. Вдоль стены дома, обращенной к улице, был расположен небольшой цветник. По одну сторону двери столпилось несколько испанских ив, по другую - росла старомодная вьющаяся роза, оплетавшая вход. Старая собака, лежавшая у порога, поднялась на негибкие ноги при нашем приближении и заскулила; куры, клевавшие что-то на дорожке среди щебня, лениво посторонились, давая нам дорогу, и лишь только гравий перестал хрустеть под колесами нашего экипажа, послышались торопливые шаги, и из-за дома вышел Рубен Кэмп, подоспевший как раз вовремя, чтобы подать руку миссис Мэйкли и помочь ей спрыгнуть на землю, что она исполнила с завидной легкостью: ее на редкость живой ум вызывал ответную живость во всем теле, и в тридцать пять лет она обладала грацией и гибкостью восемнадцатилетней девушки. - Ах, Рубен, - со вздохом сказала она, обращаясь к нему по имени, и в голосе ее прозвучало волнение, ставшее понятным из последующих слов. - До чего же я завидую вам! Что за прелестный старый дом, такой уютный и милый сердцу! Каждый раз, приезжая сюда, я вспоминаю ферму моего дедушки в Массачусетсе, где в раннем детстве проводила каждое лето. Будь у меня такая усадьба, я бы ни за что с ней не рассталась. - Что ж, миссис Мэйкли, если у вас действительно есть такое желание, вы могли бы иметь эту ферму задешево. Да и не только ее, а любую другую в наших окрестностях. - Не говорите так, - возразила она, - послушать вас, так начинает казаться, будто зашатались и готовы рухнуть самые основы. Я не могу сказать точно, что кроется в ваших словах, но мне кажется, что вы противник прогресса и зовете нас отказаться от Декларации прав. Нет, мне решительно не нравятся такие речи. Кэмп как будто справился со своим дурным настроением и ответил вполне любезно: - Против Декларации прав как таковой я ничего не имею, однако в нашей конкуренции с фермами на Западе толку от нее немного. - Но ведь вы же согласны, что каждый человек родится свободным и равноправным, разве нет? - спросила миссис Мэйкли. - С этим-то я согласен, но... - Тогда почему вы возражаете против свободной конкуренции на равных началах? Молодой человек рассмеялся и распахнул перед нами дверь. - Проходите прямо в залу, пожалуйста. Мама сейчас будет готова, - сказал он и прибавил: - Мне кажется, она решила принарядиться в вашу честь, мистер Гомос, надевает самый лучший чепец. Ваш визит для нее огромное событие. Да и для всех нас. Мы очень рады вам. - И я очень рад, что пришел, - сказал альтрурец так же просто. Он обвел взглядом лучшую комнату дома, которая так никогда и не приноровилась к вкусам и потребностям дачника. Она отпугивала его всем, чем могла: своим чопорным убранством, грубошерстной обивкой жестких стульев, старомодными темно-коричневыми обоями с тусклым цветочным рисунком. Окна были плотно закрыты, и хозяин не предложил открыть их. Две-три мухи влетели за нами в переднюю, но не осмелились проникнуть во внутреннее помещение, где мы сидели в таком густом мраке, что семейные фотографии, высоко висящие на стенах, были едва различимы. Я все это взял на заметку: мне показалось, что эта комната отлично подошла бы для сцены сельских похорон, и я с удовольствием отметил, что миссис Мэйкли перешла на какой-то траурный шепот, когда осведомилась: - Надеюсь, ваша матушка чувствует себя сегодня не хуже, чем обычно? В такой комнате волей-неволей зашепчешь, подумал я. - О да! - ответил Кэмп, и в этот момент дверь из комнаты, выходящей в переднюю, отворилась и из нее вышла его сестра, принеся с собой немного света в мрак, обступавший нас. Она поздоровалась за руку с миссис Мэйкли, которая познакомила меня с ней, а затем представила ей альтрурца. Девушка поклонилась мне очень вежливо, но несколько натянуто, что свойственно деревенским жителям, которые при встрече с незнакомыми людьми пуще всего боятся, как бы не уронить свое достоинство. Мне показалось это прелестным, и я тут же решил, что обязательно использую эту черту при создании чьего-то характера, и даже не пожалел о том, что с альтрурцем она обошлась несколько иначе - теплее, что ли. - Мама будет так рада видеть вас, - сказала она ему и прибавила, обращаясь ко всем нам: - Проходите, пожалуйста, вот сюда. Мы последовали за ней и оказались в большой солнечной комнате с низким потолком, которая когда-то, без сомнения, была гостиной, но которую теперь предоставили прикованной к постели больной. Одна дверь вела в кухню, где уже был накрыт стол, - тарелки, по деревенскому обычаю, были перевернуты вверх дном, а поверх блюд накинута кисея, защищавшая их от мух. Миссис Мэйкли рванулась к кровати, излучая бодрую, несколько покровительственную жизнерадостность: - Ах, миссис Кэмп, вы так хорошо сегодня выглядите, просто смотреть приятно. Я уже несколько дней собиралась навестить вас, да все не могла выкроить времени, но, я знаю, вы не против воскресных визитов. Она взяла руку больной в свои и, всем видом показывая, как мало ее тревожит различие в их общественном положении, склонилась и поцеловала миссис Кэмп, сидевшую в подушках. У нее было крупное благообразное лицо несколько мужского склада, так и светившееся в то же время материнской лаской. Миссис Мэйкли продолжала щебетать, и все остальные терпеливо слушали, пока наконец она не повернула голову в сторону альтрурца и не сказала: - Я осмелилась привезти с собой моего друга мистера Гомоса. Он приехал из Альтрурии. Затем повернулась ко мне: - Мистер Твельфмо уже знаком вам по своим прелестным романам. Однако, хотя она и отпустила мне поверхностный комплимент, было совершенно очевидно, что по мнению этой лицемерной особы выдающийся иностранец был куда более важной персоной, чем выдающийся писатель. Не знаю, догадалась ли миссис Кэмп по выражению моего лица, что я заметил это, но она, очевидно, решила, что в ее отношении ко мне я ничего такого не замечу. Она протянула руки мне первому и сказала, что я даже не догадываюсь, как много тяжких часов помог ей скоротать. Затем она повернулась к альтрурцу и протянула руку ему. - Ах, - сказала она с таким глубоким и протяжным вздохом, как будто это был решающий момент в ее жизни. - Неужели вы правда из Альтрурии? Даже не верится. Ее благоговейный взгляд и серьезный тон сообщили этим банальным словам качество, вовсе им не присущее, но миссис Мэйкли приняла их за чистую монету. - Не правда ли? - сказала она поспешно, не успел альтрурец раскрыть рот. - И у нас у всех такое же чувство, миссис Кэмп. Уверяю вас, что, если бы не статьи в газетах и не постоянные разговоры, я бы ни за что не поверила, что может существовать такая страна, как Альтрурия; если бы не мистер Твельфмо, который как заведено, должен сохранять все свои выдумки для романов, - я, право, заподозрила бы, что они с мистером Гомосом _разыгрывают_ нас, по выражению моего мужа. Альтрурец улыбнулся вежливо, но как-то неуверенно, словно не вполне уловил смысла ее слов, и за нас обоих ответил я: - Если бы вы могли понять то особенное душевное состояние, в которое привело меня знакомство с мистером Гомосом, я уверен, вы, миссис Мэйкли, никогда не заподозрили бы, что у нас с ним могут быть какие-то расхождения. Так же, как и вам, мне он кажется ни с кем не сравнимым. А временами представляется исключительно плодом моего воображения, неосязаемым и смутным, как укор совести. - Вот именно! - воскликнула миссис Мэйкли и рассмеялась, восхищенная удачным сравнением. Альтрурец, по-видимому, догадался, что мы шутим, хотя все Кэмпы сохраняли невозмутимое молчание. - Надеюсь, дело обстоит не так уж плохо, - сказал он, - хотя я и сам замечал, что внушаю вам некоторое недоверие. Не понимаю, почему, и был бы рад, если бы мог рассеять его. Миссис Мэйкли тут же решила использовать представившуюся ей возможность. - Ну, так вот. Во-первых, мы с мужем долго говорили обо всем этом вчера, после того как расстались с вами, - собственно, отчасти из-за этого мы и не спали, на деньги разговор перешел позднее. Поражает даже не то обстоятельство, что огромный континент, не уступающий по размеру Австралии, так долго оставался неоткрытым, а, главным образом, положение в вашей стране - я имею в виду то, как вы живете: один для всех, а не каждый для себя. Мой муж уверяет, что это сущий вздор, такого никогда не было и быть не может; это противоречит человеческой натуре, парализует инициативу, в корне душит предприимчивость, стремление преуспеть. Чего-чего только он не говорил по этому поводу - всего не упомнишь, но, во всяком случае, он сказал, что для американцев это неприемлемо. Альтрурец молчал, только грустная улыбка появилась на его лице, и миссис Мэйкли продолжала обворожительно, как она умела: - Я надеюсь, что, передавая высказывания своего мужа, я не оскорбила ни ваших личных чувств, ни национальных. Я знаю, что мой муж неисправимый мещанин - хоть _человек_ он добрейший, - и я ни в коем случае не разделяю его взглядов, но мне так _хотелось бы_ услышать, что по этому поводу думаете вы. Вся беда, миссис Кэмп, - сказала она, поворачиваясь к больной, - что мистер Гомос невозможно скрытен во всем, что касается его собственной страны, а я просто пропадаю от желания услышать о ней из первых рук, и потому мне кажется, что для того, чтобы заставить его пооткровенничать немного, все средства хороши. - Я не нахожу ничего обидного в словах мистера Мэйкли, - ответил ей альтрурец, - хотя с нашей точки зрения он во многом не прав. Неужели и вас удивляет, - спросил он, обращаясь к миссис Кэмп, - что народ мог положить в основу своей цивилизации такой тезис - нужно жить друг для друга, а не только для себя? - Вовсе нет! - ответила она. - Бедные всегда так живут, иначе они вообще не могли бы существовать. - Насколько я понял, именно это и говорил мне вчера вечером коридорный, - сказал мне альтрурец. Затем, обращаясь ко всем присутствующим, он прибавил: - Наверное, даже в Америке больше бедных людей, чем богатых? - На этот вопрос ответить вам точно не могу, - сказал я, - думаю, однако, что среди людей, решивших самим ковать свое счастье, богатых больше, чем бедных. - Остановимся на этой формулировке. Если она отвечает действительности, то я не вижу, почему американцы столь непримиримы к альтрурской системе. Что же касается того, существует ли и существовал ли когда-либо альтруизм в гражданском его выражении на деле, то, как мне кажется, нельзя отрицать, что среди первых христиан - тех, что жили непосредственно после Иисуса Христа, и на кого, надо думать, его пример наложил наиболее яркий отпечаток - практиковался альтруизм не менее радикальный, чем тот, что положили мы в основу своего государственного устройства и нашей теперешней экономики. - Да, но вы знаете, - сказала миссис Мэйкли с видом человека, который выдвигает аргумент, от которого просто не отмахнешься, - от _этого_ пришлось отказаться. Ничего из этого не вышло. Выяснилось, что в культурном обществе такое учение не пойдет, и если хотеть, чтобы христианство развивалось, не нужно слепо следовать его букве. Во всяком случае, - продолжала она, не скрывая удовольствия, которое испытываем все мы, загнав противника в угол, - вы должны признать, что у нас гораздо больше простора для личности. Но, прежде чем альтрурец смог ответить, в разговор вступил молодой Кэмп: - Если вы хотите увидеть американские личности в чистом виде, поезжайте в один из наших крупных промышленных городов и посмотрите на заводских рабочих, когда они разбредаются вечером по домам: молоденькие девочки и пожилые женщины, мальчишки и взрослые мужчины, все в хлопковом пуху и усталые до того, что еле передвигают ноги. Так и плетутся эти личности толпой, ничем не отличаясь от стада баранов. - Без жертв ничто не обходится, - решительно сказала миссис Мэйкли, как будто и себя причисляя к ним. - Разумеется, одни люди бывают поярче, другие посерее. Многое зависит от темперамента. - А еще большее от ваших капиталов, - возразил Кэмп с дерзким смешком. - В Америке при капиталах можно и личностью быть, а вот без капиталов - трудно. Его сестра, не принимавшая до той поры никакого участия в разговоре, заметила тихим голоском: - А по-моему, так ты очень даже личность, Руб, хотя денег у тебя не очень-то много, - и они дружно рассмеялись. Миссис Мэйкли принадлежала к числу тех неумных женщин, которые должны настоять на своем, даже в ущерб себе. - Я уверена, - сказала она так, будто говорила от лица всех высших классов, - что среди _нас_ никаких личностей нет. Мы все из одного теста сделаны. Иначе в обществе и не может быть. Если вы начнете чересчур уж выпячивать свою индивидуальность, люди начнут вас сторониться. Это пошло и очень скучно. - Значит, индивидуальность не кажется вам таким уж ценным качеством? - осведомился альтрурец. - Оно мне кажется просто отвратительным, - вскричала дама, очевидно забыв, с чего начался спор. - Что касается меня, я бываю по-настоящему довольна, только когда забываю о том, что нужно быть личностью и вообще все эти глупости. Этим торжественным заявлением инциденту, по всей видимости, был положен конец, и все мы примолкли на минуту, чем я воспользовался, чтобы осмотреться в комнате и отметить с присущим мне литературным чутьем всю простоту и даже бедность обстановки. Здесь находились кровать, на которой лежала больная, у изголовья стол с грудой книг и керосиновой лампой - из чего я заключил, что днем обычно она бодрствует, а ночью в часы бессонницы читает при свете этой лампы. Еще в комнате были деревянные стулья, на которых сидели мы; по чистому полу были разбросаны там и тут овальные и круглые самодельные половички. Еще стоял придвинутый к стене небольшой мелодион. Окна были занавешены бумагой, и, насколько я мог припомнить, никаких маркиз снаружи не было. Над изголовьем кровати висела кавалерийская сабля с портупеей - та самая, о которой я уже слышал от миссис Мэйкли. Я вдруг подумал, что стены этой комнаты, наверное, многое видели, и сказал, обращаясь к больной: - Вы себе не представляете, миссис Кэмп, как я рад, что мне довелось побывать у вас в доме. Он так типичен, по-моему. Видно было, что ей приятно это слышать. - Вы совершенно правы, - сказала она, - это самый настоящий старинный фермерский дом. Мы никогда не пускали дачников, и потому он сохранился в более или менее первозданном виде, немногие перестройки и переделки производились обычно, потому что это было нужно, реже - потому что нам так хотелось. - Какая жалость, - продолжал я, отвечая, как мне показалось, в масть, - что мы, горожане, приезжая в сельскую местность, почти не видим сельской жизни. Я, например, провел здесь уже несколько сезонов, а в фермерский дом попал впервые. - Быть того не может! - воскликнул альтрурец, и, заметив, что обстоятельство это представляется ему исключительным, я слегка возгордился своей исключительностью. - Да. Думаю, что городские жители, приезжающие сюда из года в год на лето, редко заводят знакомства с людьми, которые живут здесь круглый год. Мы живем в гостиницах и держимся своей компанией, а если и ходим в гости, то только к кому-нибудь из дачников, вот и получается, что мы никак не можем разорвать порочный круг слишком тесных уз, нас связывающих, и неосведомленности в отношении посторонних. - Но вы считаете, что для вас это несчастье? - спросил альтрурец. - А что поделаешь? Чтобы свести нас, нужен счастливый случай, вроде сегодняшнего. Но ведь не каждый день нам в руки попадает гость из Альтрурии, а раз так, зачем нам ходить по чужим фермам. - У нас вы всегда были бы желанным гостем, мистер Твельфмо, - сказала миссис Кэмп. - Но, простите меня, - сказал альтрурец, - то, что вы говорите, представляется мне поистине ужасным. Можно подумать, что вы люди другой расы, другой породы. - Да, - сказал я, - мне порой кажется, что наша гостиница - это корабль, бросивший якорь у незнакомого берега. Жители доставляют продукты и ведут торговлю с буфетчиком, иногда мы даже видим их через борт, но в разговоры не вступаем и дел с ними никаких не имеем. Когда сезон приходит к концу, мы отплываем, и на этом все кончается - до следующего лета. Альтрурец повернулся к миссис Кэмп: - А как вы смотрите на это? Что вы думаете по этому поводу? - Мы как-то не думали об этом, но теперь, послушав мистера Твельфмо, я вижу, что дело обстоит именно так. И это очень странно - ведь все мы принадлежим к одному народу, говорим на одном языке, исповедуем одну религию, и страна у нас одна - та самая, за которую сражался мой муж и за которую - думаю, что я имею право сказать это, - он отдал жизнь. Ведь вернулся с войны совсем не тот человек, которого мы прежде знали. Возможно, у нас есть и общие интересы - это мы могли бы выяснить, если бы нам удалось познакомиться поближе. - Но как хорошо, что столько горожан едет теперь на отдых в деревню, - сказала миссис Мэйкли. - Один штат Нью-Гэмпшир имеет с них