-----------------------------------------------------------------------
Hans Erich Nossack. Spirale: Roman einer schlaflosen Nacht (1956).
Пер. с нем. - Л.Черная.
В кн.: "Ганс Эрих Носсак. Избранное". М., "Радуга", 1982.
OCR & spellcheck by HarryFan, 20 September 2001
-----------------------------------------------------------------------
Роман бессонной ночи
Некое событие лишило человека сна. Он пытается вспомнить свою жизнь,
додумать ее до конца; с разделенными ролями он судит себя: обвиняет,
защищает и старается вынести оправдательный вердикт, чтобы наконец-то
обрести покой. Вот-вот спираль его мыслей опустится вниз и человек
погрузится в сон, но тут он вдруг натыкается на какую-то сцепку из своей
жизни, и его опять выбрасывает в бессонницу, под безжалостный свет
сумерек.
Может быть, человек в результате прекратит борьбу и, зябко ежась,
встанет у окна. На улице уже светает, защебетали птицы.
ВИТОК СПИРАЛИ 1. НА БЕРЕГУ
- А теперь я отведу его, не то совсем стемнеет, - сказал мой зять. Он
стоял у маленького зеркальца и приглаживал волосы расческой. При этом он
слегка нагибал голову. Зеркальце по его росту висело чересчур низко.
- Поедешь на мотоцикле? - спросила моя сестра.
- Да нет же. Зачем? Отсюда это в двух шагах. - С этими словами зять
скрылся в их спаленке, чтобы надеть сапоги.
Сестра растерянно взглянула на меня. Ее имени я не назову. Может быть,
назову после, а теперь не хочу. Мне это больно. А то имя, которое ей дали
другие, к ней не подходит.
Я предпочел бы переночевать у них. Но не мог. У них всего-то была кухня
и одна комнатушка, где стояла кровать. Кроме того, мне надо было попасть
на попутный грузовик, который уходил завтра утром ни свет ни заря. Мы
долго прикидывали так и эдак. Правильней было уйти.
- Ты боишься? - спросил я сестру.
Она покачала головой. Точь-в-точь как раньше, когда огорчалась. Плакала
она редко. Только качала головой и смотрела на человека своими огромными
светло-карими глазами. Не говоря ни слова. Конечно, никого не могло
обмануть это ее качанье головой, но такова уж она была. Я в шутку ударил
ее по руке. Теперь, когда она сидела напротив меня за кухонным столом", не
было видно, что она в положении. Маленькое личико, такое же, как всегда, и
худые плечи. Да, это просто не умещалось в моем сознании. Но стоило ей
встать, и все было заметно. Фигура ее стала совершенно бесформенной. Это
настраивало меня на грустный лад, и потому я делал вид, будто ничего не
замечаю.
Я казался себе старше ее.
- Все еще наладится! - сказал я и тут же устыдился этой глупой фразы.
В соседней комнате упал на пол металлический рожок для обуви, и было
слышно, как зять ногой выталкивает его из-под кровати.
- Передай от меня привет Нелли, - сказала моя сестра.
- Кто она такая? - спросил я.
- Одна девушка там, на постоялом дворе. Кельнерша. Да, поклон ей от
меня.
Я не понял, почему надо передавать приветы этой Нелли, но все равно
кивнул в знак согласия.
- Не забудь только, - прошептала она снова.
И тут вошел мой зять. Он поправил на себе форменную тужурку. Муж сестры
был таможенник.
- Ну вот. Давай, - сказал он.
Я поднял рюкзак с покупками, он оказался довольно тяжелый; впрочем, и
по дороге сюда рюкзак весил не меньше из-за тех вещей, которые я привез
сестре. Я перекинул рюкзак через правое плече, и он повис на одной лямке.
- Ну вот! - повторил я слова зятя. Теперь мы стояли с сестрой друг
против друга. Я был немножко выше ее. Вроде она стала меньше ростом. Я
охотно погладил бы ее по голове, иногда ее гладил по голове отец - тогда,
когда она жила еще с нами и когда этого никто не видел. У сестры были
совсем светлые волосы, мягкие-премягкие. Но я не стал гладить ее из-за
зятя, а может, из-за нее самой.
- Ты скоро вернешься? - спросила сестра.
- Ну конечно, золотце, - ответил зять. - Доведу парня и мигом мотану
обратно. - Он вышел из кухни.
Нагнувшись немного вперед, я поцеловал сестру. Надо было придерживать
рюкзак: он мог перевалиться со спины на грудь.
- Всего хорошего, - сказал я, выпрямляясь.
И вдруг сестра перекрестила меня, очень быстро, неловко. Безмерно
удивленный, я вышел вслед за зятем.
Внизу, на улице, все еще парило, там было куда душнее, чем наверху и на
лестнице. Мне хотелось обернуться и помахать сестре рукой. Но их окно
смотрело во двор.
До гостиницы и впрямь оказалось недалеко. За второй поперечной улицей
начиналась главная городская магистраль, переходившая в шоссе, а оттуда
было всего каких-нибудь сотня-две шагов.
- В ее состоянии она неохотно остается одна, - сказал мой зять.
Я промолчал. Трудно было бы растолковать ему, что сестра моя не боялась
одиночества. Нас так приучили дома.
- Еще месяц, по-моему, - продолжал он. - Все у нее нормально, говорит
врач из больничной кассы. Я был с ней там два раза. Можете не беспокоиться
насчет нее.
Потом он перевел разговор на другое. Поговорил о постоялом дворе, о
грузовике, который отправится оттуда, и о женщинах: вообще. Как с ними
бывает и как с ними надо обращаться. Он слегка выпендривался, видно, хотел
научить меня уму-разуму, словно он один во всем этом разбирался. Но он не
так уж хорошо разбирался: говорил то, что говорят обычно, а то как раз - и
неправда. Но я не перечил.
- Может, у них найдется койка для тебя, - сказал он. - Обычно всегда
одна или две комнатенки пустуют. Поговори с Нелли. - Он засмеялся.
У него были маленькие светлые усики. Вообще зять был недурен. В
сущности, я не мог сказать о нем ничего плохого. Когда мы приблизились к
постоялому двору, он немного сдвинул фуражку на затылок. Не исключено, что
из-за жары, а не по другой какой причине.
Постоялый двор был пятый от начала шоссе по левой стороне. По правой
вообще дома уже кончались, там построили спортплощадку, а дальше шли
садовые участки. Дом был старый, двухэтажный, с остроконечной двускатной
крышей. Не очень большой, покрашенный белой клеевой краской.
- Там наверху спит Нелли, - сказал мой зять.
Под скатом крыши по всему фасаду тянулась доска с надписью: "Привал для
водителей грузовиков". Сбоку, чуть ниже, на шарнире была укреплена фара,
по ночам она освещала вывеску. Но фару еще не зажгли, хотя уже совсем
стемнело.
Дом находился в глубине, гораздо дальше той черты, на которой стояли
другие дома. На площадке перед ним я увидел не то три, не то четыре
грузовика с прицепами. Колеса грузовиков разворотили землю, кое-где в
колеях еще не просохли лужи после грозы, которая пронеслась сегодня днем.
Какой-то парень в комбинезоне с большим гаечным ключом в руках возился со
своей машиной. Когда мы проходили мимо, зять приложил палец к козырьку
фуражки, по парень, только мельком взглянув на нас, продолжал свою работу.
Внутри, в комнате для приезжих, было на редкость тихо. Откуда-то сзади
доносились приглушенные звуки радио, но его никто не слушал. За столом
сидели несколько человек и ели. Или, может, они просто молча курили. Как
видно, мой зять знал почти всех. Он окликал их по именам, и они звали его
по имени.
- Ну, Карл, как деда? - спросил он небритого человека, в волосах
которого уже пробивалась седина, хотя он был не старый. Карл ел свиную
ножку с кислой капустой. На большом пальце левой руки у него был свежий
шрам, черный от машинного масла. Быстро взглянув на меня, он продолжал
жевать.
- Мы выезжаем в пять, - сказал он с набитым ртом.
Очевидно, уже раньше обо всем было договорено.
Потом вперед вышла молодая женщина. Или девушка. Она была совсем
другая, не такая, как моя сестра, это я сразу понял. Темнее - я имею в
виду ее волосы и глаза. Волосы у нее были очень даже темные. Но различие,
в сущности, заключалось не в этом. Прежде всего она была куда шустрее.
- Добрый вечер, детка, - сказал мой зять и потрепал ее по щеке.
Девушка не обратила на это внимания, она смотрела на меня. И я
внимательно глядел на нее. У девушки были веснушки, не так уж много, на
обоих крыльях носа. Я вспомнил, что должен передать ей привет от сестры.
Но пока не стал. Мне казалось, что лучше обождать.
- Он, стало быть, поедет завтра с Карлом до Унтерхаузена, - сказал ей
мой зять. - Оттуда он за час доберется пешком до дома. А теперь принеси-ка
нам две кружки пива. Жара адская.
Мой зять сел рядом с Карлом. Я запихнул рюкзак под скамейку и тоже сел
с ними. Нелли пошла в конец комнаты, где, наверно, была стойка. Ходила она
тоже совсем по-другому, не так, как моя сестра. Может быть, впрочем,
различие заключалось в том, что она была на высоких каблуках.
- Пусть ночует в кузове, - сказал с набитым ртом Карл, - у меня там
тридцать мешков кофе. На них можно здорово выспаться.
- Что делает Ханнес? - спросил кто-то из присутствующих.
Я не сразу понял, к кому он обращается: ко мне или к моему зятю. Хотя я
был весь внимание. Очень странно, что они знакомы с братом матери.
- А что ему, собственно, делать? - ответил зять вместо меня.
- И этот тоже станет таможенником? - спросил тот же человек, показав на
меня большим пальцем.
Все в комнате засмеялись, но негромко и беззлобно.
- Твое здоровье, Нелли, - сказал мой зять, когда девушка принесла пиво.
Отхлебнув из кружки, он провел по мокрым усам тыльной стороной руки. - Иди
сюда. Присядь к нам на минуточку. - Он обхватил ее за бедра и притянул к
себе.
Я слегка отодвинулся, чтобы освободить для девушки место. И собирался
было отпихнуть подальше рюкзак, потому что она зацепилась за него ногой.
По Нелли сказала:
- Отстань.
- Контрабанда? - спросил все тот же человек, который сидел напротив.
- Он сделал покупки в городе, - объяснил мой зять. По-видимому,
разговор этот был ему неприятен. - Они живут там, у себя, как на Луне.
- Луна - это здорово, - засмеялся кто-то.
И все за столом рассмеялись.
- Мы даже не предполагали, что в тех местах - Луна. Ты и правда с Луны
свалился? - спросил он.
И Нелли тоже взглянула на меня. Чтобы узнать, не с Луны ли я свалился.
И я посмотрел на нее. Потом мой взгляд упал на руку зятя, которая лежала
на бедре девушки. Казалось, рука была вовсе не его, какой-то посторонний
предмет. Но сверху кисть была влажная от пива, которое он стирал с усов. Я
заметил также, что, допив кружку, зять притянул Нелли еще ближе. Тут я
опять поднял глаза.
- Ты ужинал? - спросила Нелли.
Я кивнул.
- Он ужинал на Луне, - сказал тот же парень, которому так понравилась
острота насчет Луны. - На Луне едят свиные ножки?
- Хватит, кончай, - сказала Нелли и высвободилась из рук зятя.
Зять положил деньги за пиво на стол и поднялся.
- Ну вот, Нелли, спрячь его у себя под крылышком до завтра, не то он у
нас пропадет. Я все улажу, Карл.
- Ладно, ладно, - сказал Карл.
- Как дела дома? - спросила Нелли.
- Как положено в положении...
Не знаю, хотел ли он сострить. Во всяком случае, пытался засмеяться. Я
заметил, что Нелли не смеется, и это доставило мне огромное удовольствие.
Потом я проводил своего зятя. Мы прошли между кузовами грузовиков и
очутились на шоссе. Не обменявшись ни словом. Мой зять не знал толком, что
ему еще сказать. Он был немного смущен. Мы постояли некоторое время и,
повернувшись, взглянули на гостиницу. За это время совсем стемнело, и
включили фару, освещавшую вывеску. Мой зять вздохнул.
- Завтра опять будет гроза. Полоса гроз еще не кончилась. Ничего
хорошего не жди, - сказал он, протягивая мне руку. - А эти ребята -
неплохие. Не подумай дурного. Кланяйся всем дома. Недели через три я опять
загляну к вам. Заранее не знаю, когда меня пошлют. Об этом сообщают только
накануне. Может, все уже позади будет... Я говорю о ребенке. Ну, бывай...
Он говорил только для того, чтобы не молчать. Я поблагодарил, и он
ушел. Я стоял на улице до тех пор, пока его шаги не смолкли вдалеке, тогда
я отправился назад. На подножке одного грузовика сидели два человека. Я
видел это по огонькам их сигарет. Чтобы не мешать, я держался поближе к
забору, за которым был соседний двор. И еще потому, что мне надо было
справить нужду.
А когда я подошел к дверям, от дома на меня с бешеным лаем бросилась
большая собака. Чуть ли не ньюфаундленд. От страха я отпрянул назад, но
потом увидел, что собака на цепи, цепь тянулась от конуры.
- Фрейя, куш! - крикнула Нелли, стоя на ступеньке крыльца.
Свет фары освещал ее сверху, особенно рукава кофточки, выглядывавшие
из-под фартука. Рукава фонариком около предплечья были стянуты красной
ленточкой. И в волосах у Нелли тоже сверкал красный бантик. С левой
стороны. Она казалась очень чистенькой, это мне сразу бросилось в глаза.
- Он ушел?
- Да.
- Так-то оно лучше.
Я вопросительно взглянул на нее. Ростом она была не больше моей сестры,
но сейчас она стояла на крыльце. Нелли заметила, что я не понял смысла ее
последней фразы.
- Часто ему не следует здесь появляться, это может повредить ему, -
пояснила она.
Мы молчали. Я подумал, не надо ли мне чего-нибудь предпринять. Теперь я
мог бы передать привет от сестры. Но мне было приятней стоять просто так,
ничего не делая. Я бы с удовольствием стоял с ней долго. Я помнил, что
говорил мой зять но дороге сюда, но мне это казалось глупой болтовней.
- Ну а что с ней? - спросила она после паузы.
- Спасибо, она...
- Да, я в курсе.
- Ты с ней знакома?
- Сперва он приводил ее сюда, раза два. А потом не стад. Это заведение
не для нее. Я вижу ее иногда, когда она ходит за покупками. Но она не
видит меня. Она вообще никого не видит, если с пей не заговоришь. Вы
любите друг друга?
- Да, очень. Она меня перекрестила, когда я уходил.
Нелли посмотрела на мой лоб, словно там что-то могло запечатлеться.
- Разве сестра набожная? - с удивлением спросила она.
- Нет, такого за ней не водилось. И у нас дома креститься не принято.
Может быть, она это где-то вычитала. Они там взяли библиотечный абонемент
на всех.
- Вон грузовик Карла. - Нелли показала на него пальцем. - Хочешь спать
в нем?
- Да, на мешках с кофе.
- Можешь переночевать у нас.
- Знаю.
- Знаешь?
- Зять сказал, что у вас бывают свободные номера.
- У тебя есть деньги?
- Немного есть. Я могу заплатить.
- Поговори с дядей. А теперь пошли. - Она хотела нырнуть в сени, но
вдруг опять повернулась ко мне. - Вас трудно разговорить, - сказала она.
- Да, мы мало говорим.
- Почему?
- Потому что в этом нет ничего хорошего, - сказал я, - да и надобности
нет.
- Иногда все же есть надобность, - возразила она. И о чем-то напряженно
задумалась. Так задумалась, что на лбу у нее обозначилось много совсем
маленьких морщинок. - А может, ты предпочел бы спать у меня? - спросила
она.
- Да я не прочь, - сказал я.
Она снова наморщила лоб. Хотела что-то добавить, но не стала.
И тогда я передал ей привет от моей сестры.
- Она настоятельно просила кланяться. И повторила это дважды.
- Почему же ты сказал это только сейчас? - спросила Нелли.
- Раньше здесь был мой зять. И потом, я решил подождать немного.
- Чего ты ждал?
- Я тебя еще не знал.
- Почему она вдруг передает мне поклоны? Боится за своего мужа?
- Не думаю. Может быть, ты ей нравишься?
Нелли испытующе поглядела на меня.
- Вы какие-то странные, - сказала она.
- Я сестру хорошо знаю, - сказал я, - так хорошо, как я, ее никто не
знает. Мы всегда были вместе.
- Говори тише. Ведь это не для чужих ушей. А теперь пошли.
Я присел за стол к Карлу. Парни беседовали о своих делах. О моторах,
дорогах и прочем. Я слушал. Их разговоры были мне знакомы. И у нас они
велись, когда приезжали моряки с барж. Нелли время от времени подходила к
столу и тоже прислушивалась. Но и она не вмешивалась в их разговоры. Она
стояла, прижавшись к краю стола, праздно, но казалось, будто все в ней
натянуто, словно тетива лука. Я искоса смотрел на нее. И она чувствовала,
что я не спускаю с нее глаз. Это я сразу заметил. Позже появились еще три
парня помоложе. Они прошли в глубину зала к стойке, чтобы пропустить
глоток. Оттуда доносился смех. Наклонившись немного влево, я увидел, что
они лапают Нелли и стараются притянуть ее к себе, точно так же, как мой
зять, и она это терпит. Я внимательно следил за всем. Парни выпили не так
уж много. И за нашим столом пили мало. Люди устали. Под конец к нам
подошел хозяин, которого я до сих пор еще не видел. Видел только его руки
на стойке, когда он подвигал Нелли рюмки со спиртным. Все звали его "дядя"
или "дядюшка". Это был коренастый невысокий человек. Волосы у него торчали
ежиком. Он сильно хромал. Видимо, ходил на протезе. Хозяин скользнул по
мне взглядом, не поздоровавшись. Только спустя некоторое время он вдруг
спросил:
- Ты приехал сюда на его мотоцикле?
- Да, он захватил меня с собой.
- Он как раз патрулировал?
- Да, - ответил я. - А мне надо было отвезти вещи сестре и сделать
покупки.
Хозяин взглянул на меня, и мне показалось, что он хотел спросить: какие
именно покупки?
- Он свалился с Луны, - вмешался в разговор тот парень, который острил
насчет Луны.
Хозяин вопросительно посмотрел на него.
- Разве ты не знаешь, что они живут на Луне?
Но хозяин, как видно, пропустил эту шуточку мимо ушей.
- Ханнес Штрук - твой дядя? - спросил он.
- Он в родстве с моей матерью, - ответил я.
Все пристально посмотрели на меня, будто я сказал что-то из ряда вон
выходящее. Я был весь внимание. Каждый раз, когда речь заходит о Ханнесе
Штруке, я - весь внимание.
- А что он сейчас делает?
- Что ему делать? То же, что и всегда: разъезжает по окрестностям и
закупает скот для скотобоен. - Я не смотрел на хозяина. Мой взгляд был
устремлен в глубь комнаты. Нелли все еще стояла с тремя парнями у стойки.
- Можешь переночевать здесь, - сказал хозяин.
- Большое спасибо.
Он быстро взглянул на людей за столом. Они молчали. С этим вопросом
было покончено. Потом хозяин встал и, хромая, направился к стойке. Нелли
заняла его место, с ней начали расплачиваться. Все поднялись.
- Стало быть, ровно в пять, - сказал Карл и вышел на улицу.
Залаяла собака.
- Тебе, пожалуй, пора идти наверх, - сказала Нелли, обращаясь ко мне.
- Рюкзак брать?
- Да, возьми. А я приберу здесь. Иди по лестнице до самого верха. Потом
прямо по коридору. Там дверь.
Я перекинул через плечо рюкзак.
- Пошли, я зажгу тебе свет, - сказала она и вышла со мной в сени.
- Вы так рано закрываете? - спросил я.
- Дядя еще побудет внизу. На всякий случай. Но большинство водителей
укладываются спать рано. Если ты устал, можешь тоже лечь.
Но я не последовал ее совету. Там, наверху, было довольно тепло. Пахло
сухим деревом и гвоздикой. Я не стал включать лампу: было достаточно
светло от фары, горевшей как раз под чердачным окном. Я поставил рюкзак в
угол и вошел в мезонин. Из окна был виден брезент на грузовиках. Слышно
было, как переговаривались шоферы, как хлопали дверцы кабинок. Вокруг
горевшей фары вились рои мошек и ночных бабочек. На шоссе по направлению к
городу прогромыхал грузовик с прицепом. Дорога там некруто поднималась в
гору, поэтому гремела выхлопная труба и из-за нее дребезжали стекла. За
грузовиком ползли две легковушки, водитель одной из них нетерпеливо
сигналил. Потом опять стало тише.
Я сел на постель и приготовился ждать. На столе стояла ваза с
гвоздиками. Наверно, цветы с соседних садовых участков, подумал я. Комната
была небольшая. Тикал будильник. Он стоял на белом шкафу. Я услыхал
какой-то шорох. Ночные бабочки бились о занавески и обои, ища пристанища.
Снизу почти не доносилось звуков. Несколько раз хлопнула входная дверь, и
пол слегка завибрировал. Слышен был также чей-то голос. Очень монотонный.
Возможно, по радио передавали последние известия.
Я снова вспомнил, что говорил мой зять по пути на постоялый двор, но
опять почувствовал: это - неправда. Бросил вспоминать, просто ждал, ничего
не думая. Я немного устал, но не ложился.
Наконец я услышал, что она поднимается по лестнице. Это могла быть
только она. Если бы поднимался хозяин, я сразу узнал бы его шаги, ведь у
него был протез. Но эти шаги были легкие, и ступеньки охотно поддавались.
Только когда она вошла в верхний коридор, стал слышен перестук высоких
каблуков. Она погасила свет на лестнице. Я не нашел выключателя. А потом
она вошла в комнату, и я поднялся с постели.
- Сиди, пожалуйста, - сказала она.
Я опять сел.
Она включила маленькую настольную лампу на тумбочке около кровати.
Ее-то я и вовсе не приметил. На лампочке был бумажный абажур.
Нелли подошла к окну, высунула голову наружу и приподняла над открытыми
створками окна белые занавески, чтобы задернуть их. Ночные бабочки,
которые отдыхали на занавесках, влетели в комнату и устремились к лампе.
Потом Нелли подошла к шкафу и сняла с него будильник. Я заметил, что
фартук она оставила внизу.
- Я уже в четыре должна быть на месте, - сказала она, - надо
приготовить завтрак для водителей и наполнить их термосы.
Я наблюдал за бабочками. Коснувшись горячей лампочки, они слегка
шелестели под бумажным абажуром. Бабочек было много, и все разных видов.
Одна была очень большая, с мохнатой головой, светло-коричневая, с двумя
глазками на крыльях. И еще там был целый рой бабочек поменьше. Совсем
белая бабочка походила на невесту в чесучовом наряде. Еще я заметил
сине-зеленую бабочку с прозрачными крылышками, темно-сине-зеленую. Все они
взлетали наверх, под абажур, а потом, подергавшись, падали на салфетку,
которая лежала на мраморной доске тумбочки. Довольно бессмысленное
времяпрепровождение, но, может быть, это лишь так казалось.
Краем глаза я видел также, что Нелли вынула из полос спой красный
бантик. Пальцами разгладила ленточку и положила ее на стол рядом с вазой;
потом подошла к зеркалу, которое висело над умывальником. Запустила руки в
волосы и закинула их назад. Они доходили ей почти до плеч. Я пристально
наблюдал за всем и удивлялся бабочкам. Их замечательной окраске и
силуэтам. К чему это? - думал я. Ведь ночью их никто не видит.
- Твой зять рассказывал обо мне? - спросила Нелли, разглядывая себя в
зеркале. Быть может, она видела в зеркале и меня, ведь я сидел на свету,
рядом с лампой.
- Нет, - сказал я.
- Это правда?
- Он говорил не о тебе.
- О ком же?
- О женщинах.
- Что именно?
- То же, что и все говорят.
- Ты не хочешь мне рассказать?
- По-моему, он болтал чепуху.
- Наверно, - сказала она.
Она открыла шкаф и достала пачку сигарет с верхней полки. Потом стала
искать спички. Спички лежали на тумбочке.
- Ты некурящий? - спросила она.
- Курю, но редко и сейчас не хочу.
- У вас все некурящие?
- Те, что к нам приезжают, - курящие. Но у нас дома не курят.
- На это косо смотрят?
- Да, пожалуй. У нас это считается роскошью.
Нелли закурила сигарету и выпустила дым на бабочку. Она стояла напротив
меня. Казалось, хотела сказать что-то, но промолчала. Вместо этого скинула
с ног туфли и отбросила их в сторону.
- Болят, - сказала она. - Я весь день на ногах.
Несколько раз она прошлась босая по комнате с сигаретой во рту. Теперь
она ступала неслышно, и мне это нравилось.
- Можно мне сесть на постель? - спросила она.
- Конечно. И ты еще спрашиваешь? Ведь это твоя постель.
Я отодвинулся к изножью, чтобы освободить для нее место.
- Спасибо, - сказала она, садясь.
Матрас слегка запружинил, и я, хочешь не хочешь, придвинулся к ней.
Пришлось опять отодвигаться.
- Ты предпочел бы спать внизу в кузове? - спросила Нелли.
- Нет, мне и здесь хорошо, - ответил я.
Она взглянула на меня, и я посмотрел на нее. Как и прежде, когда мы
стояли в сенях, на лбу у нее обозначились крошечные морщинки. Они
молниеносно пробегали по ее коже. Я невольно рассмеялся.
- Что с тобой? - спросила она.
- Ничего. Я увидел морщинки у тебя на лбу.
- Тебе восемнадцать?
- Да.
- Тебе и впрямь восемнадцать?
- Да, стукнуло месяц назад.
- Стало быть, ты моложе сестры.
- Да, она на год старше.
- В это трудно поверить. Но видно, что ты ее брат, "хотя вы и не похожи
друг на друга. Мне ее жаль.
Теперь я невольно вздохнул.
- Может быть, она родит двойню.
Я испугался. Двойню? Сразу двух детей? Но шоссе снова прогромыхал
грузовик. Мы помолчали. Надо было переждать, иначе мы не расслышали бы
друг друга.
- У таких молоденьких женщин очень часто рождаются двойняшки. Уж очень
она раздалась. Я как-то разговорилась с торговкой овощами на рынке, она
того же мнения.
- И с этим ничего нельзя поделать?
- Теперь уже поздно. Ей не надо было выходить за него, вот и все.
- А она и не хотела.
Нелли сбросила пепел с сигареты на тарелочку с рекламным львом.
- Может, вы и впрямь живете на Луне, - заметила она.
- Мы живем у реки. Луна всходит на другой стороне, напротив нас. Иногда
она бывает очень большая и красная. А иногда на реке появляется лунная
дорожка, как раз рядом с разрушенным мостом. Разумеется, это только блики
на соде, но кажется, будто по дорожке можно перейти реку и достичь
запретного берега, как они его называют. Это все придумала моя сестра в
детстве.
Пока я говорил, Нелли смотрела на меня во все глаза.
- И потому сестра тебя перекрестила? - спросила она.
- Не знаю почему. Я сам ужасно удивился.
- Ничего странного, вы вместе росли, вот в чем дело, - сказала она и
загасила сигарету. - Но женщин у вас, стало быть, нет.
- Почему у нас нет женщин? А моя мать? Женщин сколько угодно и на
баржах. В Унтерхаузене и в других деревнях они тоже, конечно, живут. Время
от времени кто-нибудь из них заглядывает к нам. Мать разговаривает с ними
на кухне. У них свои дела, уж не знаю какие. Но до наступления сумерек они
всегда прощаются. Ведь от нас по болоту полтора часа ходу... А откуда вы
знаете про Ханнеса Штрука? - спросил я. Внезапно я вспомнил о нем.
- Он иногда здесь появляется. Не часто.
- Я и не подозревал.
- Почему ты спрашиваешь о нем?
- Твой дядя спросил меня о Штруке.
- Дядя сам был водителем грузовика. Несколько лет назад он попал в
аварию и на страховку купил этот дом.
- А жены у него нет?
- Жена от него сбежала. Вот почему я здесь.
- А он что, недавно здесь побывал?
- Кто? Штрук? Месяца два или три назад. Точно не помню.
Я успокоился. Стало быть, он не имеет никакого отношения к нашему
теперешнему разговору.
- Нам нет дела до Штрука, - сказала Нелли.
- Я его не люблю.
- Его никто не любит. Но и такие люди должны существовать.
Я взглянул на нее, силясь понять, что она имеет в виду.
- Ну? - спросила она.
- Он был когда-нибудь здесь, наверху? - ответил я вопросом на вопрос.
- Штрук? Тебе внушил это твой зять?
- Нет.
- А если да, то ему несдобровать. Вот почему ты спрашиваешь о Штруке?
- Да. Потому.
Нелли это явно поразило.
- Действительно потому?
- Да.
Она все еще сомневалась. Но постепенно ее гнев улегся.
- Не беспокойся. Уж он-то сюда не поднимется. Только не он. Как это
могло прийти тебе в голову?
- Пришло, ведь все парни у вас внизу его знают. И еще потому, что
другие тебя обнимали. Даже мой зять.
- Раз им это нравится, от меня не убудет, - сказала она.
Я подумал, что никто не стал бы лапать мою сестру. Никому это и в
голову не пришло бы. Конечно, я не произнес ни слова вслух, но Нелли
слегка покраснела, так мне показалось.
- Что ты вообще обо мне вообразил? - пробормотала она сердито. Схватила
пачку сигарет, но тут же отбросила ее. - Если у тебя была одна цель:
побеседовать о Штруке, - мог бы сказать это внизу.
- Я вовсе не желаю беседовать о Штруке. Просто должен соблюдать
осторожность. Я хотел знать, не кроется ли за твоим приглашением что-то с
ним связанное.
- При чем тут Штрук? Где он кроется? И вообще, что мне с тобой делать?
- Мы будем спать.
- Спасибо за лестное предложение.
- Ты спросила, хочу ли я спать у тебя наверху, и я ответил: да.
- Ты ответил: я не против.
- Я ответил неправильно. И увидел это по твоему лбу, по морщинкам на
лбу. Но где мне было найти правильные слова? Все ведь произошло так
быстро.
- Да, все произошло очень быстро. Иногда это происходит чертовски
быстро. Кажется, ты намерен лечь в постель прямо в сапожищах?
Я тут же нагнулся и стал развязывать кожаные шнурки на своих башмаках.
Но и это ее не устроило.
- Вы какие-то чудные. - Она нажала на кнопку выключателя, и настольная
лампочка погасла.
Я испуганно подскочил и взглянул на нее. Было все еще очень светло.
Свет фары падал на белые занавески. Я не успел стащить с себя башмаки.
- Что такое? - спросила она.
- Послушай, Нелли, - сказал я. В первый раз я назвал ее по имени, и она
это заметила.
- Да?
- Здесь очень сильно пахнет гвоздикой.
- Могу выставить цветы в коридор.
- Нет, я не это хотел сказать. Мне очень нравится запах гвоздик. Они
пахнут очень, очень хорошо. Да. Я опять говорю не то. Я хотел сказать, что
мы, может быть, не такие уж чудные. Это только кажется другим людям из-за
того, что мы не умеем правильно выражать свои мысли. А это происходит
потому, что мы мало говорим. Нам нельзя говорить много, слишком опасно.
Если есть возможность, мы ограничиваемся двумя словами: "да" и "нет". В
наших местах следует избегать всего, из чего стало бы понятно, о чем мы
думаем. Ибо мы, разумеется, думаем очень напряженно; поскольку нам не
положено говорить, мы, вероятно, думаем больше, чем все остальные люди.
Без думанья нам не обойтись, но наше искусство состоит в том, чтобы делать
вид, будто мы вообще не думаем. Живи ты с нами, ты была бы такой же. Я
почти уверен. Хотя вовсе не легко говорить только два слова: "да" и "нет",
- а во всех других случаях держать язык за зубами. Особенно трудно с
непривычки. Иногда хотелось бы говорить весь день напролет или всю ночь
напролет. Прямо подступает к горлу. Но так не годится, сразу пропадешь.
Они только и ждут той минуты, когда человек не выдержит и заговорит. В
детстве мы спали с сестрой в одной кровати. Они считали, что мы спим, а мы
вместо этого шептались под периной и рассказывали друг другу решительно
все. И даже когда мы засыпали, то видели одинаковые сны. В ту пору нам
было хорошо, но потом мы подросли, и меня отправили спать на сеновал, а
сестра укладывалась в ту же кровать. Теперь, когда она уехала, в кровати
сплю я. А она... Я рассказываю все это, чтобы ты меня правильно поняла. Но
в сущности, я и сейчас говорю не то, что намеревался сказать. Такие люди,
как мы, люди, которые много думают, не смея высказаться, считают, что все
другие думают то же самое и что, стало быть, для объяснения вовсе не
надобны слова. Поэтому-то все сказанное нами звучит фальшиво, ибо люди
ждут от нас совсем иного. Вот и тебя мои речи удивили и даже рассердили,
хотя я этого, ей-богу, не хотел. Я выскажу тебе, Нелли, все наперед, пусть
это и не будут по-настоящему правильные слова. Прошу тебя, не сердись. Но
я не знаю, что из всего этого получится. Да и как это можно знать? Ничего
плохого не будет, точно. Почему из этого должно получиться плохое? Моя
сестра, как-никак, послала меня к тебе, и поэтому я сразу сказал "да". Но
не знаю, знала ли она все, то есть знала ли она, что из этого произойдет.
И потом, надо же подумать о тебе тоже. Уж лучше я выскажу все наперед.
Возможно, с этим тоже надо считаться, Нелли, потом будет слишком поздно, и
ты начнешь удивляться, начнешь злиться, возможно... Да, не исключено, что
произойдет вот что: я в тебя влюблюсь...
Потом мы некоторое время лежали тихо. Оба с открытыми глазами. Я
понимал, что Нелли напряженно думает. Быть может, у нее опять появились
такие же, как и прежде, маленькие морщинки на лбу. Я мог легко стереть их,
чувствовал, что во мне скопилось множество слов, целый поток. Но я ждал.
Было так приятно нежиться в постели и ждать слов, которые вот-вот сами
потекут. Хотя стало жарко. Я бы с удовольствием сбросил с ног одеяло.
- Ты вспоминаешь о своей сестре? - спросила в конце концов Нелли.
- Нет, - сказал я. В эту минуту я не вспоминал о ней. То есть не думал,
как думал раньше (так или иначе она постоянно присутствует в моих мыслях).
- По-твоему, она умрет от этого?
- Почему она обязательно должна умереть? Хрупкие создания переносят
роды часто лучше других женщин. Да, часто так бывает. Даже если родятся
двойняшки. Это еще ничего не значит. А может, никакой двойня и не будет.
Кто его знает? Я сказала про двойняшек, потому что недавно подумала об
этом. Стояла у бакалейщика около прилавка, покупала изюм для сладких
пирогов - некоторые мужики просят сладких пирогов, чудно - и тут увидела
ее на улице. Она прислонилась животом к витрине, личико у нее было совсем
маленькое. Меня она не заметила. Смотрела на товары, выставленные в
витрине, а может, еще куда смотрела. Вот у меня и мелькнула мысль.
Конечно, от родов помирают, всякое случается. Но никто об этом не думает.
- А у тебя детей не будет?
- Я слежу, не бойся. Потом, когда выйду замуж, но это уже другое. Тогда
конечно... Штрук правда твой дядя?
- Мы его так зовем. Он брат моей матери, хотя гораздо моложе ее. Может
быть, сводный брат. Она с ним очень считается. Многие с ним считаются,
хотя и не любят его. По-моему, он им внушает страх, но все равно они
делают с ним дела. Штрук объезжает окрестные деревни, покупает скот и
продает его на бойни. Но, конечно, он делает и другие дела, и моя мать
тоже. Это связано с моряками на баржах и с прочим. Ты ведь понимаешь, о
чем я веду речь? Поэтому он приезжает к нам раз в неделю, и на кухне они
обо всем договариваются. Мы, дети, это всегда знали, хотя не
присутствовали при их разговорах. Но, разумеется, замечали, что они
притворяются, будто ничего не происходит. На кухне всегда было очень тихо.
Быть может, именно Штрук и сказал матери: "Неплохо, если она станет женой
таможенника". А уж сестре моей преподнесли все иначе. Ей сказали: "Мы не в
состоянии содержать тебя весь век. Пора выходить замуж". А за кого ей было
выходить? Никого другого не оказалось поблизости. Хочешь, я скажу тебе
правду, Нелли? По-моему, Штрук сам охотно женился бы на ней. Не знаю,
почему мне так кажется. С сестрой я не делился своими подозрениями. О
таком говорить нельзя. Но и она все понимала. Незачем было говорить. Вот
почему...
- А отца у вас нет?
- Есть. Конечно, есть. Как ты могла подумать?
- Ты ведь о нем не упоминаешь.
- Почему бы у нас не было отца? Разумеется, есть. Но в доме о нем не
упоминают.
- Он сбежал?
- Да нет же. Он с нами. Всегда с нами. И убежать он не может.
- Почему?
- У него отнялись ноги.
- Вот оно что, - сказала Нелли.
- Нет, этого тебе не понять, - сказал я. - Это совсем не так просто. Да
и случилось уже давным-давно, сестре моей тогда было семь, а мне шесть, но
с тех пор ничего не изменилось. Дело в том, что нам внушили, будто мы во
всем виноваты. В том, что у отца отнялись ноги. Сам он этого не внушал. Он
это даже в мыслях не держал, но мать так сказала. И внешне все выглядит,
будто мы и впрямь виноваты. Когда они рассказывают об этом случае, то люди
могут поверить. Трудно что-нибудь возразить. Поэтому нам и тяжело жить,
очень тяжело. И все же это неправда. Ты понимаешь, что это неправда, но с
уверенностью утверждать не можешь. Те, другие, всегда правы. Поэтому лучше
не опровергать. Только когда смотришь на отца, знаешь, что те, другие, не
правы. Именно потому, что он и слова не говорит в опровержение...
Случилось очень большое несчастье, Нелли, такое большое несчастье, что ты
даже представить себе не можешь. Другие люди не понимают, какое это
огромное несчастье. Они считают, будто у нас все точно так же, как у них.
Но мы всегда все понимали, с самого детства. Мы с самого детства, еще с
того времени, когда были маленькими несмышленышами, понимали, что у нас
все не так, как у других. Отец упал со стремянки. Он вовсе не хотел
влезать на эту стремянку. Он повторял: "Оставь! Оставь!" Я слышал это
сверху, так как висел, ухватившись за балку под крышей сарая. Но мать моя
подзуживала его: "Полезай! Полезай же!" Тогда он, вздыхая, стал
карабкаться наверх, но тут вдруг одна перекладина сломалась - она была
трухлявая, совсем трухлявая, - отец свалился. Увидев, что он лежит на
земле, я так разволновался, что чуть было не выпустил из рук балку, тогда
я упал бы прямо на него. Мать пыталась взвалить отца на спину и вытащить
из сарая, и сестра моя с плачем помогала ей. Сперва мне показалось, что
отец умер, но он посмотрел наверх, на меня, и сказал: "Ничего страшного".
Мне почудилось даже, что он улыбнулся. После этого я моментально спустился
вниз по стене сарая, только я один знал то место, где можно было быстро
спуститься. Я тоже пытался помочь матери. "Ты убил своего отца, - сказала
мать. - Беги скорее в Унтерхаузен. Зови врача!" И тут я помчался через
болото, я бежал всю дорогу, но дороге не было конца. "Если он погибнет, я
покончу с собой, - повторял я на бегу. - Я просто-напросто спрыгну со
сломанного пролета моста в реку". Тогда мне было всего шесть годочков. В
Унтерхаузене они стали обзванивать деревни, чтобы узнать, где врач. Его
никак не могли найти. Врач явился к нам только на второй день, он был пьян
в стельку. За это время мать и моряки с барж, которые стояли на причале у
нашего дома, положили ноги отца в лубки. Он сломал себе оба бедра или обе
тазобедренные кости. Врач сказал, что отца надо немедленно отправить в
больницу, там его вылечат, ничего непоправимого не произошло. Отец
спросил, сколько это будет стоить. Врач ответил: приблизительно столько-то
и столько-то. Отец промолчал. Все мы стояли вокруг его кровати. Мать, моя
сестра и я. И мать тоже промолчала. Тогда отец сказал: "Таких денег у нас
нет". Врач пожал плечами, все мы продолжали молча стоять, прошло еще
несколько минут, и тут внезапно моя сестра воскликнула: "Может быть, у нас
все же есть такие деньги, надо только сосчитать?" Мать хотела возразить,
но отец опередил ее: "Нет, таких денег у нас, к сожалению, нет. И вообще
все это ни к чему. Дома кости тоже срастутся". Нелли, ты слышишь? Или ты
уже спишь?
- Нет, я не сплю, - ответила Нелли.
- Деньги в доме наверняка водились, понимаешь. Мы, конечно, не знали,
сколько именно, для этого мы были слишком малы. Но за кухней помещался
темный чуланчик, забитый всякой рухлядью. Перед ним обычно стоял стул, на
котором восседала мать. Однако, когда в дом являлся этот Штрук или другие
подобные типы и делали с ней дела, она возилась в чуланчике, и никто не
смел ей мешать, не то мать приходила в ярость. Она зарабатывала и на
молочных поросятах. За домом у нее было несколько хлевов. Люди говорили
даже, что у матери легкая рука: свиньи у нее здорово набирали вес. Ах, как
я ненавидел этих животных! Одно мясо, голое мясо! Меня заставляли чистить
хлева. А сестра должна была кормить свиней. В тот день все и началось.
Сестра горько плакала, потому что мать бранила ее. Тогда я топнул ногой.
Мать собралась побить меня, но я ускользнул, забравшись под крышу сарая.
Моя мать - высокая грузная женщина... С тех пор папа ходит на костылях,
согнувшись в три погибели. Собственно, не ходит, а передвигается, и на
очень короткие расстояния. Притом страшно медленно. Одевается он
самостоятельно, но и на это у него уходит много времени. Впрочем, время у
него есть. Ничего другого он делать не в состоянии. Отцу дали видавший
виды плетеный стул, мы ставим его у входной двери под навесом, а летом
иногда задвигаем под старое сливовое дерево. Отец сидит и смотрит на реку,
смотрит на другой берег. "Там он никому не мешает", - сказала как-то моя
мать этому Штруку. Я услышал ее слова совершенно случайно. И сразу же
передал сестре, она заплакала. Да, иногда она плакала, но только тогда,
когда никто, кроме меня, не мог этого видеть. Раз в неделю мы выносим отцу
на улицу маленькое зеркальце, которое висит в комнате. Он подстригает себе
усы и брови, нависшие на глаза. За это время он стал совсем седой, белые
волосы окружают его голову венчиком. Зима для отца - скверное время...
Только не думай, Нелли, что люди презирают отца. Когда к нам заходят
моряки с барж, они здороваются с ним, спрашивают, как жизнь. При этом они
снимают шапки. Они и впрямь относятся к нему с уважением, это чувствуется.
Моя мать это тоже чувствует; мне кажется, она каждый раз заново удивляется
такому отношению к отцу. Это видно по складке у нее на лбу. Складка не
похожа на те маленькие морщинки, что я видел у тебя, это темная глубокая
морщина прямо над носом. Только пресловутый Штрук никогда не входит к нам
с фасада, он через двор направляется прямо на кухню к матери. А если они
невзначай встречаются с отцом, тот вежливо спрашивает Штрука: "Ну вот,
стало быть, ты опять появился?.." И ни слова больше. К делам матери отец
не имеет никакого отношения. И раньше не имел. Но он знал о них, вот в чем
суть. Что ему оставалось, посуди сама? Понимаешь, отец не из наших мест.
Откуда он, я не знаю. Он совсем из других краев. Приехал до моего
рождения. И почему он, собственно, переселился к нам? Может, думал, что у
нас здесь лучше? С чужими людьми я не могу обсуждать эту тему, хотя дорого
дал бы, чтобы все узнать. Отца я тоже не осмеливаюсь спрашивать. Нет, это
не годится. Слышишь, Нелли?
- Да, слышу, - сказала Нелли.
- Дом принадлежит матери. Он очень старый. Говорят, ему несколько сот
лет. И он уже сильно покосился. Несмотря на это, дом стоит, он построен
добротно, и место тоже выбрано неплохо. В сущности, в нем можно было бы
прекрасно жить. Только очень одиноко. Хотя не так уж одиноко, как кажется,
ведь река всегда с тобой. Порой она зеленая, порой желтая, а потом
свинцово-серая. Рыбы в реке нет - говорят, из-за фабрик, которые будто бы
расположены дальше в верховьях. Но баржи... Дом принадлежал матери моей
матери, и ее матери тоже. И так далее, и так далее; не знаю, сколько
поколений владели им. Когда-то очень давно там, говорят, была переправа, и
наш дом был домом у переправы. Знаешь ли ты, что такое дом у переправы?
Теперь такое и не встретишь. Люди с другого берега громко кричали, и тогда
их перевозили на лодке через реку. Потом аккурат на том месте выстроили
мост. И это тоже случилось в незапамятные времена. Мост был стальной,
построенный, как говорится, на века, ведь ему надо было противостоять
сильному течению и крупным льдинам зимой. Для судов оставили три прохода,
самый большой - в середине, он предназначался для баржей и плотов. Две
опоры моста стояли в реке. Они еще сейчас заметны, на них выросли березки,
и моряки должны глядеть в оба. Наверно, дорога через реку на другой берег
имела в ту пору важное значение, иначе не построили бы такой солидный
мост. Но обо всем этом, в частности о том, куда вела дорога, не знает
теперь ни одна живая душа. Люди все начисто забыли. И никого это сейчас не
интересует, порой вдруг что-то промелькнет в разговоре, и опять молчок. Я
собрал эти сведения по крохам. На нашей стороне тоже не существует больше
дороги. Да и зачем она нужна? Чтобы добираться до Унтерхаузена? Но туда
ведет тропка через болота, вполне достаточно и тропки. Все мы, местные,
изучили ее, а чужие к нам не забредают. Что им у нас делать? К нам
приезжают только таможенники, патрулирующие окрестности, но они едут из
города вдоль реки. По этой дороге вполне проходит мотоцикл, надо, правда,
соблюдать осторожность. На мотоцикле приехал и мой зять, а потом я вместе
с ним отправился тем же путем, взобравшись на заднее сиденье. В первый
раз. И еще к нам заглядывают моряки с барж. Дальше нас дороги нет. Ибо
мост... Мост уже не существует. Он обрушился; впрочем, по-моему, его
давным-давно уничтожили. Люди это не признают. Нельзя даже спрашивать об
этом: в лучшем случае на тебя смотрят с удивлением, а не то сердито.
"Какие глупости", - говорят люди. Знаешь ли, мне кажется, они
действительно не знают, что произошло с мостом. Их родители или бабушки с
дедушками не захотели рассказывать, в чем было дело, и постепенно народ
утратил к этому всякий интерес. И все же странно, что ни у кого это не
вызывает любопытства. Пусть мост уничтожен, но ведь видно, что он
существовал в былые времена. Видно невооруженным глазом. По крайней мере
на нашей стороне реки. Сохранилось еще полпролета, он возвышается над
водой, и спереди, на самом верху, растет маленькая березка. Будто флаг. До
этого места запрещено ходить, опасно. Вход на мост завалили валунами, а
над ними повесили старый щит с надписью. Буквы на нем уже стерлись. При
желании можно легко перелезть через валуны и через щит, но и я на это не
отваживаюсь. Мне тоже кажется, что руины моста продержатся недолго. Надо
надеяться, что в минуту, когда он окончательно рухнет, под пролетом не
будет баржи, ей тогда несдобровать. Но пока что... На другой стороне реки,
как ни странно, уже не видно никаких следов моста и дороги, которая ведь
доходила до самой воды. Не понимаю почему. Ведь если бы остались хоть
какие-то следы, они были бы заметны и у нас. Наш берег - высокий. Довольно
высокий и крутой. Мы протоптали узкую тропинку к реке, она такая
глинистая, легко поскользнуться. И повсюду гнездятся ласточки. Иногда за
нами увязывалась кошка; нам часто приходилось спускаться по этой тропинке:
мы должны были выбрасывать в реку всякую дрянь, которую не жрали свиньи, а
потом прополаскивать ведра. Работа нам нравилась, хотя она тяжелая,
особенно для маленьких детей. И вот, если кошка бежала за нами -
трехцветная кошка, - ласточки явно сердились, а кошка делала вид, будто
ничего не замечает. Да, у нас была кошка. Она не отходила от моей сестры.
Теперь она почти все время сидит рядом с отцом; и он и она смотрят через
реку на другой берег, смотрят часами, не шелохнувшись. Наверно, кошке
очень обидно, что моя сестра ушла с чужим человеком, с этим зятем. Другой
берег совершенно плоский, на нем вообще ничего не видно. Все называют тот
берег запретным. Но почему он запретный?.. Ты слышишь, Нелли?
- Да, слышу, - ответила Нелли.
- Я думал, ты спишь.
- Нет, лежу с открытыми глазами. Сама не понимаю почему. Обо всем этом
я узнала сегодня впервые.
- Быть может, правда тот берег запретный? Тогда с этим должен считаться
каждый. Но негоже просто говорить "запретный", и дело с концом! Словно это
никого не касается. Словно того, другого берега вообще не существует. Ведь
люди видят его изо дня в день, надо только взглянуть в ту сторону. Пускай
мы не замечаем там ничего особенного, но, как ни крути, сам берег есть. И
не только его мы видим, мы видим, что там ровная поверхность и растет
трава, куда ни кинь взгляд. Бурая трава, довольно высокая. Когда по траве
пробегает ветер, кажется, что это рябь на воде. Стало быть, и ветер там
гуляет. И что ни говори, на той стороне всходит солнце и луна. Да и почему
бы отец стал смотреть все время на ту сторону? И мы - моя сестра и я? Не
скажу, что мы заприметили там нечто из ряда вон выходящее, но ведь и там
может что-то случиться, и, если люди не станут наблюдать, они пропустят
нечто важное. Раньше там явно была какая-то жизнь, были люди, иначе не
построили бы мост. Вылив ведра, мы присаживались у воды. Из дому нас не
было видно, да и мать к реке никогда не спускалась. Казалось, нас все
забыли, ужасно приятное чувство. И такая тишина. Только плеск воды. Мы
рассказывали друг другу разные истории. Как люди жили на том берегу и что
будет, если мы переправимся на ту сторону. И еще обсуждали, как именно
переправляться. С