Джеймс Олдридж. Дело чести ----------------------------------------------------------------------- James Aldridge. Signed With Their Honour (1942). Пер. - П.Охрименко, Д.Горбов. В кн. "Джеймс Олдридж. Дело чести. Охотник. Не хочу, чтобы он умирал". Л., Лениздат, 1958. OCR & spellcheck by HarryFan, 14 December 2000 ----------------------------------------------------------------------- 1 Все лето было насыщено пылью. Порой доходило до того, что люди надевали противогазы. Пыль в лагере обволакивала все. Она была в пище, на тарелках и мисках, на одежде - везде. На койках вечером, ночью, весь день. Во рту весь день и всю ночь. В воде. На поверхности всего, что имеет поверхность. Пыль стала синонимом летнего зноя; грязь на лице и теле отождествлялась с жарой. Казалось, что если смыть с себя всю эту пыль и надеть свежее платье, станет прохладно, несмотря на жару и духоту. А кроме пыли, были еще пот и мухи, сырые ночи и холодные утра. Пот и мухи тоже стали синонимом, как пыль и духота. Стоит избавиться от мух, думали вы, и не будешь потеть. Чувствовать на лице влажное тесто из пота и пыли было очень противно. А раздражавшее спину ощущение мокрой пыльной рубашки не покидало вас, даже когда вы снимали рубашку. Если же вам удавалось забыться и уйти от ныли, пота и мух, появлялись итальянские самолеты. Они всегда прилетали под утро, в начале второго, когда всходила луна. Сон, нарушенный налетом в эту пору, был подобен вдоху, который тянешь и тянешь и не можешь выдохнуть. Только сладко заснешь, и вдруг - налет. Оставаться в постели нельзя, так как сейчас посыплются зажигалки, и приходится лезть в щель. А когда возвращаешься на койку, то приносишь из щели еще больше пыли и грязи. В летних боях перевес был на стороне итальянцев. События начались, когда командование принял Грациани. Он пустил против бронеавтомобилей бипланы "КР-42", вооруженные пушкой с бронебойными снарядами. Задача охотиться за "КР-42" и отгонять их от автомашин была возложена одно время на истребители "Гладиатор", но это было безнадежное дело. "КР-42" обычно оставались невидимы, а если случайно и попадались вам, то были слишком близко к своим базам, а вы слишком далеко от своей, чтобы их преследовать. И настоящих сражений быть не могло, так как итальянцы имели приказ уходить после первой атаки. Это было очень разумно, хотя и подрывало их дух, поскольку им приходилось каждый раз обращаться в бегство. Нет ничего мудреного, что они всегда неважно держались в бою. Позднее, когда Грациани и Малетти вторглись в Египет, воздушная война приняла другие формы. Итальянцы использовали все свои "79" для штурмовки и бомбежки всех баз и аэродромов. Эскадрилье "Гладиаторов" пришлось бросить все свое имущество, кроме автомашин, и эвакуироваться из Бук-Бука поближе к Мартин Матушу. Итальянцы дошли до Бук-Бука. Здесь они остановились для подтягивания тылов, а пока вели операции из Соллума, откуда "79" и "Канты" непрерывно бомбили Мерса-Матру; тогда же в воздухе впервые появились истребители-монопланы "Макки". Потребовалось некоторое время, чтобы примениться к тактике "Макки" после "КР-42", которые мало чем отличались от "Гладиаторов". "Макки" не обладали такой маневренностью, как "Гладиаторы", но скоростью превосходили их. И борьба с ними усложнялась, когда они летали в смешанном строю с "КР-42". Перед атакой необходимо было решать, как действовать, в зависимости от того, какой самолет будет перед каш - "Макки" или "42". "Гладиаторы" приуныли. Затем прибыли "Харрикейны". Сначала их было только три. Однажды в полдень они вылетели в очередной патруль над Мерса-Матру. Когда они поднялись примерно на пятнадцать тысяч футов, со стороны моря показались четырнадцать "79" и десять "Макки". "Харрикейны" спикировали и сразу сбили два "79" и один "Макки". Они даже не нарушили строя и снова набрали высоту. "Макки" рассеялись, оставив свои бомбардировщики без прикрытия. "Харрикейны" спикировали еще раз, сбили еще два "79", некоторое время преследовали итальянцев и вернулись на базу. Итальянцы не показывались два дня. Потом появились, наскоро сбросили бомбы и повернули обратно. Они поджидали истребителей, которые могли бы состязаться с "Харрикейнами". На время установилось затишье. Иногда "Гладиаторы" штурмовали итальянские позиции и колонны войск. Итальянцы строили дорогу между Сиди-Баррани и Мерса-Матру. Дорога шла прямиком на протяжении двадцати миль. Два раза "Гладиаторы" вылетали штурмовать саперов, занятых на постройке. Несколько человек было убито, но это только немного замедлило работы. А потом затишье стало таким полным, что "Гладиаторы" один за другим отправлялись в Гелиополис для ремонта. Летчик перегонял свою машину летом в Гелиополис и, пока его самолет был в ремонте, проводил два-три дня в отпуске в Каире; затем перегонял машину обратно в эскадрилью. Так обстояло дело в конце октября, когда итальянцы вторглись в Грецию. Так как большинство исправных самолетов восьмидесятой эскадрильи находилось в Гелиополисе, она получила приказ отправиться в Грецию. Когда из Афин, после осмотра тамошних аэродромов, вернулся командир эскадрильи, в Грецию вылетела первая пятерка "Гладиаторов" с посадкой на Крите для заправки. Следующая пятерка вылетела два дня спустя. Последняя пятерка задержалась, так как она имела новые машины, которые надо было сначала испытать в Гелиополисе. Их перегоняли потом по две и даже в одиночку. Резервы должны были направляться в Грецию по мере их накопления. Лето кончилось. Пыль и восточный ветер наконец утихомирились. В пустыне становилось все холоднее ночью, и холод все дольше держался по утрам. Луны не было, и итальянцы прекратили налеты. Но мухи и грязь были вечны, как смерть. Однако они не так докучали, потому что воздух стал суше, и даже пот мгновенно испарялся, как будто всасывался обратно. Зимний покой мирно распростерся над пустыней. 2 - Наберем двенадцать тысяч? - спросил молодой летчик. - Да, примерно так, - кивнул Джон Квейль. - Греки уверяют, что заметили их на десяти тысячах. Но наверное знать нельзя. По зеленой смеси травы и грязи они прошли к бипланам на конец аэродрома. - Держись вплотную за Гореллем, Тэп. Не позволяй ему отбиваться. - Ладно. - И сам не отбивайся. - Ладно, - еще раз сказал Тэп. - Ты думаешь, с ними истребители? - По донесению - нет. Сюда они во всяком случае не долетят. - Не знаю, Джон. Когда мы покидали Египет, у итальянцев появились эти новые "Ф-5". Тэп задернул молнию на ирвиновской куртке и начал натягивать тонкие перчатки, обтрепавшиеся и лопнувшие по швам. - У них нет дальних истребителей. Но если они покажутся, постарайся прикрыть Горелля. - Не нравится мне плестись в хвосте. Ты мог бы сам замыкать звено, - сказал Тэп. - Привыкнешь. Ты только поглядывай назад. Следи, нет ли погони, это твое дело. И смотри, чтобы Горелль не отставал от меня. Если не будет истребителей, он справится отлично. - Ладно, только не делай слишком крутых разворотов. Я не могу держать высоту, если иду в хвосте, а должен тянуться за тобой. - Хорошо. Присматривай же за Гореллем. Летчики расстались. Квейль направился к самолету, который подруливал по ветру к краю площадки. Он поднял руку, в которой держал шлем. Самолет подрулил к нему. Сидевший в кабине молодой летчик развернул машину на полкруга и прикрыл газ. - Не отставай от меня, Горелль, слышишь? - крикнул Квейль. - Хорошо. - Мы будем иметь дело с "Савойями", я полагаю. Если будешь атаковать, старайся попасть в горб над задней кромкой крыла. Горелль поправил ремни парашюта. - За тобой будет идти Тэп. Квейль еще раз поднял руку и направился к другому самолету метрах в двухстах в стороне; двое механиков прогревали мотор. По дороге он взглянул вверх и увидел водянисто-прозрачную синеву неба и белые как мел пятна облаков. Пожалуй, облака слишком высоко, чтобы прятаться в них. Тысяч пятнадцать футов, и не очень густые. Возможно, что двенадцать тысяч недостаточная высота для атаки. Греки говорили, что "Савойи" держатся примерно на десяти тысячах. Но они могут подняться и выше, чтобы уйти от зениток. Грекам не следовало бы открывать зенитный огонь. Все это пронеслось в уме у Квейля, пока он шагал по аэродрому. Когда он подошел к небольшому короткотелому самолету, окрашенному в защитный оранжевый цвет, из кабины вылез моторист. Мотор самолета работал устойчиво и мягко. - Все в порядке, сержант? - обратился Квейль к низкорослому человеку, стоявшему подле самолета. - В полнейшем. В кабине еще немножко подтекает масло, но педали я вытер начисто. Не ступайте на пол, и подошвы не будут скользить. Стройный молодой летчик натянул на себя подбитый мехом непромокаемый комбинезон, укрепил ремни парашюта, ступил на крыло, подтянулся и легко влез в кабину. Он надел шлем, пристегнул у рта микрофон, затормозил колеса шасси и прибавил газу. Затем он отпустил тормоза и нажал на правую педаль. Самолет сделал поворот и под гогочущие выхлопы мотора вприпрыжку поскакал по зеленым рытвинам взлетной площадки. Еще три самолета рулили по аэродрому с разных направлений. Все это были "Гладиаторы", как и самолет командира звена. Юный Горелль уже поставил свою машину носом против ветра и поджидал других. Один за другим они обходили его и становились в строй, образуя как бы наконечник стрелы. Квейль подошел последним и занял место на острие. Обведя взглядом весь строй, Квейль тронул ручку управления, дал газ и рванулся вперед. Пять самолетов медленно запрыгали по аэродрому, набирая скорость; хвосты поднялись вверх, колеса постепенно оторвались от земли и касались дерна лишь на бугорках, но продолжали вертеться, пока земля не ушла из-под них окончательно. Самолеты легко взлетели. Широкой кривой пять истребителей развернулись над кольцом гор, окружавших аэродром, и стали набирать высоту над Афинами. Поднимаясь, Квейль мог видеть внизу новый город. На улицах не замечалось никакого движения: в городе была объявлена воздушная тревога. Акрополь плоским белым пятном лежал между городом и морем. А вокруг тянулись зеленые луга и сплошная шапка лесов. Вот мы и здесь, думал Квейль, окидывая взглядом свое звено, следовавшее за ним в сомкнутом строю. Как все это просто случилось. Просто, - потому что чего же проще, если ты где-то должен быть. В один прекрасный день, когда они стояли в Фуке и самум бушевал в пустыне, Хикки сказал: "Должно быть, нас пошлют в Грецию". С этого началось. Но наверное никто не знал, даже когда Квейль и Хикки покинули Фуку и вылетели в Гелиополис под Каиром. Хикки был командиром эскадрильи, и так как он направлялся в Каир, а остальные "Гладиаторы" уже собрались на ремонт в Гелиополис, можно было догадаться, что предстоят перемены. Аэродромный автобус поджидал Хикки, чтобы свезти его в штаб. Финн и Джон Херси были на аэродроме. Они рассказывали, что отлично проводили время, пока их самолеты были в ремонте, а потом собирались вернуться в Фуку, но штаб задержал их. Им очень хотелось знать, что все это означает. Вскоре всей эскадрилье стало известно, что Хикки тоже прибыл в Каир. Днем летчики сидели в каирском баре и пили пиво в ожидании Хикки, застрявшего в штабе на другом конце города. Вернувшись из штаба, Хикки пожал плечами и сказал: "Греция", - и все молча погрузились в размышления. Им хотелось потолковать между собой, но приходилось молчать, потому что это была пока военная тайна. Все же вечером, когда Хикки и Квейль возвращались в штаб, Хикки сказал, что, кроме восьмидесятой эскадрильи, других истребителей в Грецию не пошлют. - В Греции будут только британские воздушные силы, - добавил он. - Других родов войск не будет, ну еще базы снабжения. Двести одиннадцатая эскадрилья, "Бленхеймы", уже там. И эскадрилья "Веллингтонов", они делают ночные налеты на Италию. "Бленхеймы" бомбят Албанию. Мы будем их сопровождать. Первые несколько дней будем стоять в Фалероне, возле Афин, а затем, вероятно, переберемся в Ларису, в глубь страны. Там, говорят, собачья погода и высоченные горы. А Херси сказал в тот вечер: "Афины - прекрасный город". Но никто не поверил, и никто не обратил внимания, когда он сказал, что Афины - вполне современный город, а вовсе не древний... И он был прав, - действительно, современный, думал Квейль... Херси рассказывал еще: там не говорят по-английски, зато говорят по-французски и по-немецки. В городе есть отличные кабаре с венгерками, - их много везде на Балканах. "Мы, вероятно, прилетим туда как раз под занавес", - сказал в заключение Херси. А он, Квейль, оптимистически заметил: "Они могут еще преподнести тебе сюрприз". - "Кто, греки?" - спросил Херси. - "Они неплохие вояки". Они вылетели из Гелиополиса на другой день, звеньями по трое. Хикки взял с собой Горелля и Финна. Херси вылетел с Вэйном и Стюартом. Тэп взял Констэнса и Соута, а Квейль - Брюера и Ричардсона. Остальные летели поодиночке. Это был далекий перелет, и им пришлось сделать посадку в Кании, на Крите, для заправки. Хикки поджидал их в Фалероне с автобусом, который вместе с наземным составом прибыл морем. На этом автобусе они отправились в Афины. Они не ожидали разыгравшихся при этом сцен. Когда они въехали в город, население шумно приветствовало их. Автобус еще был окрашен в песочный цвет, цвет пустыни, и по этому признаку нетрудно было распознать английскую военную машину. Греки встречали их радостными криками. А когда они подъехали к отелю "Атинай" и начали вытаскивать из автобуса свои пожитки, вокруг мигом собралась огромная толпа. Греки подхватили вещи. Вещевой мешок Квейля вырвали у него из рук. Его хлопали и гладили по спине, а кто-то стукнул по голове. Вместе с Хикки он с трудом проложил себе дорогу к подъезду. Да, здорово было! Он сам слышал, как толпа кричала: "Инглизи, инглизи айропланос!" Все были в приподнятом настроении, и все соглашались, что греки - прекрасные люди. Каждый раз, когда случалось идти по улице, за ними увязывались прохожие, которые радостно говорили им что-то по-гречески. Когда в первый же день в Афинах была объявлена воздушная тревога, а Квейль и Хикки продолжали шагать по тротуару, полиция приложила все усилия, чтобы втолкнуть их в ближайшее убежище, но они отказались. Греки недоумевали, почему они не поднимаются в воздух, чтобы прогнать итальянские самолеты. Но итальянцы не появились над городом, и греки ликовали, а один хорошо одетый грек сказал Хикки: - Ну, теперь эти мерзавцы сюда не прилетят! Не-ет! Теперь мы можем быть спокойны. Вы надежные ребята. Мы так рады вам! Теперь эти мерзавцы не прилетят. О нет! А вечером в шумном, ярко освещенном, шикарном кабаре, переполненном летчиками двух бомбардировочных эскадрилий, находившихся в Афинах уже с неделю, стоял дым коромыслом. Певички, венгерки и гречанки, пытались было выступать со своими номерами в зале, между столиками, но пришлось от этого отказаться, так как летчики позволяли себе вольности. Впрочем, девицам это нравилось, - они сами льнули к мужчинам, никого не обделяя своими нежностями. Кабаре было битком набито, - нельзя было ни пошевелиться, ни улучить минуту тишины, чтобы сказать что-нибудь, ни разобрать, что говорят другие, так что никто не мешал девицам, и они делали, что хотели. Особенно буйствовала одна гречанка со шрамом над большим выпученным глазом. - Инглизи, инглизи! - кричала она. Она вылила кружку пива на пол, "чтобы было скользко и хорошо пахло". Ее платье было разорвано на спине - модное дорогое платье. Кожа у нее была на редкость смуглая. Кто-то крикнул: - У нее белье в горошинку! - Нет, нет... - сказала она по-английски. Она совсем завладела Хикки, вцепилась в его рыжие волосы и кричала: "Смотрите, смотрите, совсем красные!" Потом нагнула его голову к своей груди и, указывая на полоску материи во впадине между грудями, объявила: "Тот же цвет. Как раз для него. Красное к красному!" И Хикки, обычно сдержанный и холодный, нисколько не был смущен, так как успел уже захмелеть. Это было какое-то безумие и напоминало кадр из фильма; но следующий день и ночь были не менее безумны и фантастичны. Из-за низкой облачности эскадрилья до сегодняшнего дня не поднималась в воздух. Это был их первый вылет. Хикки отправился в Ларису вместе с Херси и Стюартом, чтобы осмотреть аэродром. В ближайшие дни их могут туда перебросить. Ну что ж, не все ли равно, было бы только кино и теплая погода. Отогнав посторонние мысли, Квейль с сосредоточенным вниманием взглянул на приборную доску и внезапно почувствовал, что ему очень холодно. До сих пор он только уголком сознания регистрировал то, что видели его глаза на доске. Он все время поглядывал то вверх, на небо, то на приборную доску, то назад, на свое звено. Пять самолетов разворачивались широким кругом над районом Афин; они находились теперь в нескольких милях к северо-западу от города, над невысокими горами, на высоте четырнадцати тысяч футов. - Я замерзаю. Сколько мы еще будем подниматься? - услышал он голос Тэпа в наушниках. - Дальше не пойдем, - сказал Квейль в микрофон. - И не надо разговаривать. Они должны быть где-то поблизости. Ответа не последовало, и Квейль окинул взглядом свое звено. Самолеты сверкали на бледно-голубом фоне в ярких лучах солнца. Внизу под собой Квейль видел Горелля, Брюера, Ричардсона и Тэпа. Его глаз никак не мог привыкнуть к внешнему виду камуфлированных "Гладиаторов", - они казались более короткими и более грозными. Он никак не мог свыкнуться с мыслью, что такие бипланы, как "Гладиатор", принимают участие в современной войне. Скорее по счастливой случайности, чем по заранее рассчитанному плану, в Египте оказалось довольно много "Гладиаторов", когда Италия вступила в войну. И по счастливой же случайности истребитель, на который возлагали свои надежды итальянцы, оказался двойником "Гладиатора". Фиат "КР-42" тоже был биплан, с такой же маневренностью, как и "Гладиатор", с предельной скоростью пикирования около трехсот миль в час, что лишь не намного превышало скорость "Гладиатора". "Харрикейны" обладали слишком большой скоростью и недостаточной маневренностью, чтобы сбивать "КР-42". А итальянский соперник "Харрикейна", "Г-50", обладал слишком большой скоростью и недостаточной маневренностью, чтобы сбивать "Гладиаторы". "Гладиаторы" были способны сбивать только "КР-42". Одиночному "Гладиатору" редко удавалось сбить бомбардировщик, разве только представлялась возможность два-три раза атаковать врага, что случалось не часто. Больше шансов было, когда целая эскадрилья или звено истребителей поочередно атаковали один и тот же летящий в строю бомбардировщик; тогда можно было попасть в пилота или в мотор, но только на близком расстоянии. Четыре 7,7-миллиметровых пулемета "Гладиатора" били на короткую дистанцию, - не больше пятисот ярдов, - и давали небольшой сноп огня. Такими же свойствами отличался и "КР-42". Оба самолета годились только для того, чтобы сбивать друг друга - вот и все. Они должны были быстро сойти со сцены, как сошли "Фэйри-Баттлы" после крушения Франции. Звено уже поднялось на пятнадцать тысяч футов. Было очень холодно. Квейль оглянулся кругом. "Савойи" могли появиться в любую минуту. Их трудно будет заметить на фоне многокрасочных греческих гор. Он включил передатчик и спросил: - Что-нибудь видно, Тэп? Тэп ответил тотчас же: - А ты что, не видишь? Шестерка, курс сто семьдесят, высота около десяти тысяч, без истребителей. Квейль взглянул на компас. Звено шло курсом около ста восьмидесяти градусов. Он сделал поворот до ста семидесяти и стал высматривать вражеские самолеты. И вдруг он их увидел, - они шли медленно, вытягиваясь черной линией на светлом фоне котловины между двумя горными цепями. - Держись ближе, Горелль, ближе! Квейль обернулся через плечо, чтобы посмотреть, подтянулся ли Горелль. - Мы атакуем их сначала на пикировании, - сказал он в микрофон. - С параллельного курса, Джон? - спросил австралиец Вэйн. - Да. Не отставать от меня. И не действовать в одиночку. Сосредоточимся на одном самолете. Квейль знал, что на Ричардсона можно положиться. Это был выдержанный человек и выдержанный летчик, никогда не терявший голову в бою. Но за Гореллем надо было смотреть в оба. Горелль только недавно прибыл в эскадрилью. Лицо у него было наивное и простодушное, и Квейль не представлял себе, чтобы он в состоянии был трезво и всесторонне оценивать разнообразные комбинации, возникающие в одиночном бою. То же самое можно было сказать и о Тэпе. Тэп бросался на врага очертя голову, гвоздил все, что попадалось ему на пути, а если враг заходил в хвост, он делал первое, что ему приходило в голову. Вэйн, австралиец, был парень надежный. Трезвая голова, как и Ричардсон. На его худощавом смуглом лице всегда была печать настороженности, хотя его юношеский вид мог ввести постороннего человека в заблуждение. "Савойи", казалось, были далеко внизу, на расстоянии около пяти миль. Квейль повернул в их сторону, держа нос самолета не совсем по курсу, чтобы не терять их из виду. Бомбардировщики, по-видимому, заметили "Гладиаторов" и как будто стали набирать высоту. Они шли к Пирею, но были еще слишком далеко от него, чтобы "Гладиаторы" могли ринуться на них, как только они выровняются для бомбежки. Звено приближалось к "Савойям", которые явно набирали высоту. Они шли прямо на Пирей, который был расположен милях в двух от Афин; с этой высоты порт и город сливались в одно. Когда бомбардировщики очутились над Пиреем, Квейль направил свой самолет так, чтобы можно было атаковать их с борта. Он бросил взгляд назад, убедился, что звено идет за ним вплотную, затем качнул крыльями, подавая сигнал, и дал ручку на себя. Самолет "клюнул", вошел в пологое пике, и Квейль устремился, как стрела, целясь впереди "Савой", которые уже летели горизонтально и начали сбрасывать бомбы. Вниз! Четырнадцать тысяч, показал высотомер, тринадцать тысяч. Скорость намного превышала триста миль. И вдруг, - казалось, прошло не больше двух секунд, - Квейль увидел в зеркале прицела хвост "Савойи". Он быстро и слегка довернул ножное управление, так что самолет скользнул в крутом пике, и как только в прицеле мелькнул горб над крылом бомбардировщика, Квейль резко нажал спуск на ручке. Самолет задрожал от стрельбы и продолжал идти прямо на "Савойю", очертания которой все более расплывались в прицеле, но Квейль держал палец на спуске, пока весь прицел не заполнила только небольшая часть "Савойи"; тогда он потянул ручку на себя, почувствовал легкую тошноту и увидел под собой черную массу "Савойи" и белые трассирующие пули его пулеметов. Он полого взмыл кверху на две тысячи футов и быстро оглянулся на свое звено. Оно нарушило строй, - вечная история. Два "Гладиатора" шли за ним на некотором расстоянии справа. Он развернулся, чтобы снова атаковать "Савойи", как вдруг ему бросилось в глаза белое облако с черными краями дыма, клубившегося над стремительно падавшим самолетом. Может быть, это был "Гладиатор". Тем временем "Савойи" ушли вперед, и он видел внизу разрывы их бомб. У них как будто было все в порядке, по крайней мере они продолжали сбрасывать бомбы. Но строй их рассыпался, и тут-то и таилась опасность для них. Впереди слева, на тысячу футов ниже Квейля, летела одиночная "Савойя". Квейль опять дал ручку от себя и повернул ножное и ручное управление с таким расчетом, чтобы зайти в хвост "Савойе" в мертвом конусе. Он не полагался на инстинкт, как делает большинство пилотов; он рассчитал движения обоих управлений, как ряд шахматных ходов, и полого снизился за мертвым конусом "Савойи". Не убавляя скорости, он нажал спуск. В прицеле показался левый мотор "Савойи". Пулеметы дрогнули. Квейль бросил взгляд назад, - нет ли гам преследователя, - и снова нажал спуск. Четыре пулемета бешено застрочили, сотрясая самолет. И как раз в ту минуту, когда справа появилась другая "Савойя", намереваясь перехватить его, он взмыл кверху и дал крутой крен. Он видел, как внизу, у самого хвоста "Гладиатора", пролетали трассирующие пули. Квейль набрал высоту и огляделся кругом, отыскивая свое звено. Один из "Гладиаторов" ринулся на бомбардировщик, от которого он только что оторвался. "Это, наверное, Горелль, - подумал Квейль. - Слишком круто и быстро вошел в пике". Квейль сделал разворот, наблюдая за разыгравшейся схваткой. "Гладиатор" обрушился на "Савойю", и Квейль видел, как трассирующие пули протянулись за "Савойей" и впиваются в "Гладиатора", но тот взмыл вверх и зашел слева. Из левого мотора "Савойи" показался дым, и она стала терять высоту. Она перевернулась в воздухе и потеряла управление. Она падала все быстрее и вошла в плоский штопор. Квейль делал полупетли и крены, чтобы не терять "Савойю" из виду, пока она не врезалась в море. Квейль снова огляделся по сторонам. "Савойи", восстановив строй, быстро уходили на запад. Далеко внизу под собой Квейль увидел одного "Гладиатора". Он повернул назад и только тут сообразил, что находится милях в десяти от Афин, над морем. Продолжая высматривать своих, он крикнул в микрофон: - Возвращаемся! Отзовитесь, кто слышит! Отвечайте! - Хэлло, Квейль, сколько мы сбили? - Это ты спикировал на ту "Савойю", Горелль? - Я. Не ушла от нас. - Где Тэп и все остальные? Видел ты их? - Тэп повернул на базу. Остальные тоже, должно быть, в порядке. Я только Ричардсона не видел. Вэйна видел. Это он сбил первый самолет. Два бомбардировщика, не плохо, а? - Возвращаемся! - ответил Квейль. Они повернули назад, к Фалерону. Горелль приземлился первым. Три "Гладиатора" были на аэродроме, когда Квейль, сделав бочку низко над аэродромом, пошел на посадку. Немножко глупая вещь эта бочка, но было бы явным снобизмом не сделать ее, после того как они наверняка сбили по крайней мере один бомбардировщик. Квейль опустил посадочные щитки и сбавил скорость, идя змейкой. Он отрулил к углу аэродрома. Сборщик Джок и регулировщик Черчилль уже спешили к нему. Квейль сдвинул назад верх фонаря кабины, отстегнул микрофон. Когда самолет остановился, он снял перчатки, похлопал одна о другую озябшими руками, с трудом поднялся, перелез через борт и тяжело ступил на землю закоченевшими от холода ногами. - Кого не хватает? - спросил он подбежавшего Джока. - Мистера Финли. Это был Тэп. - Есть у меня пробоины? Квейль обошел вокруг самолета. - Как будто нет. У мистера Горелля есть. - Да. Я видел, как он их получил. Квейль отцепил парашют и зашагал к ангарам. Горелль, Ричардсон, Вэйн и врач двести одиннадцатой эскадрильи шли ему навстречу. - Кто видел Тэпа? - спросил он. - Вэйн видел, - сказал Горелль. - Видел, как он повернул домой. Оказывается, Тэп сбил первый бомбардировщик. А я думал, что это Вэйн. Квейль поднял голову и обвел небо глазами. Но ничего не было видно, и не слышно было шума мотора. - Мы сбили два бомбардировщика. Я проследил за тем, который сбил Тэп. Горелль говорит, что вы с ним тоже сбили один, - сказал Ричардсон. Он говорил очень спокойно, поглаживая свои вьющиеся волосы. - Ты видел, как он упал в море, Горелль? - Ну конечно. Стой! Что это! Он с трудом сдерживал волнение. Летчики уже подходили к ангарам, когда вдали послышался шум мотора. Они долго всматривались, но не могли разглядеть самолета. Квейль прислушался, сказал: "Гладиатор!" - и прошел в оперативный отдел. Он писал донесение, когда в комнату вошел Тэп. - Куда ты пропал? - спросил Квейль, не поднимая головы. - Я хотел удостовериться, что я его сбил. - Да, хорошо ты присматривал за Гореллем! Он шел все время за мною, а ты оторвался! - Я был не нужен Гореллю. Я видел, как твоя "Савойя" отстала от своих, когда ты ее атаковал. Я набрал высоту, а потом дал в нее очередь. Она штопором пошла вниз. Я хотел догнать тебя и Горелля, но вы были уже далеко. Удалось вам сбить ту, вторую машину, за которой вы погнались? - Да. Горелль ее сбил. Но ты не должен так отрываться, Тэп. - Я видел, что Горелль совсем не нуждается во мне. - Дело вовсе не в нем. А вот хорош бы ты был, если бы вдруг появились "Г-50". - Мне бы все равно досталось, раз я замыкающий звена! Квейль кончил донесение. Он сложил его и сунул в карман комбинезона. Остальные четверо уже сидели в автобусе эскадрильи. Автобус был перекрашен в новый защитный цвет: коричнево-зеленый. - Мы едем в отель "Король Георг", там есть ванны. Едешь с нами, Джон? Квейль поинтересовался, каким образом можно принять ванну в чужом отеле. - Платишь пятьдесят драхм и занимаешь свободный номер. - Очень уж шикарно это, - сказал Квейль. - Все наше начальство живет там. - Да, - улыбнулся Горелль, показывая белые и ровные зубы, слишком белые и ровные, чтобы быть настоящими, и все же самые настоящие. - Но это сейчас единственное место, где есть горячая вода. Квейль сдал донесение в штаб, и все пятеро отправились в отель. "Король Георг" находился рядом с "Великобританией", где помещался штаб греческого командования. У подъезда "Великобритании" стояли гвардейцы-эвзоны в белых юбочках и два грузовика, набитые молодыми головорезами с винтовками и пулеметами. Это были телохранители Метаксаса. Кучки зевак и молодчики из фашистской юношеской организации ЭОН в голубых костюмах, похожих на лыжные, и белых гамашах поджидали выхода Метаксаса или Палагоса, главнокомандующего греческой армией. Когда те показались, люди, стоявшие кучками, стали махать руками и кричать, - им было за это заплачено. Каждое утро на улице Акрополь можно было видеть, как молодчики из ЭОН дают наставления, куда идти и кого приветствовать. Иногда югославский принц Павел и его жена-баварка тоже появлялись здесь, но их встречали без энтузиазма, а юные фашисты хранили полное молчание. Зато когда сюда привезли первого героя с албанского фронта, собралась огромная толпа, встретившая его бурными приветствиями. У подъезда "Короля Георга" всегда дежурила тайная полиция Метаксаса, в которой не было ничего тайного, - это были просто люди свирепого вида в штатском. Квейлю и его спутникам нетрудно было проникнуть в отель, так как они были в военной форме; но за ними следили. Маленький черноусый швейцар заносил в особую записную книжку имена и звания всех посетителей и по какому делу они приходили. Летчики протискались сквозь строй агентов тайной полиции. Обширный вестибюль был переполнен, все кресла заняты: шикарно одетые женщины, английские офицеры связи, богатые греки, французы и немцы. Германия не находилась в состоянии войны с Грецией, и немцы свободно посещали вестибюль "Короля Георга", чтобы следить за англичанами и вообще за всем, что здесь делается. И никто им не мешал, так как греческая тайная полиция прошла школу у немецких инструкторов и была настроена прогермански. - Нам нужна ванна, - сказал Тэп, обратившись к швейцару с черными усами. Швейцар посмотрел на вошедших и, помедлив, сказал: - Никак нельзя. Ни одного свободного номера. - Были утром, - сказал Горелль. - Я справлялся по телефону. - Мы не можем предоставить вам номера, - ответил швейцар. - Почему? - Директор сказал - нет. Он сказал - нельзя. - Почему? Что мы не заплатим, что ли? - спросил Тэп. - Директор сказал, что номера нужны для других джентльменов. - Да ну его к чертям! - Нет, нет, ничего не выйдет! Он сказал - нельзя. - Мистер Лоусон у себя в номере? - Не знаю. - Черт возьми, так узнайте! - сказал Тэп. - Его нет! - не задумываясь, отрезал швейцар. - Идем, Тэп. Ты же видишь, мы здесь нежеланные гости. - Мы зайдем к Лоусону. - Кто он такой? - Военный корреспондент. Они направились к лифту. Швейцар что-то крикнул им вслед. Он хотел сказать, что посторонним не разрешается подниматься, но дверь лифта уже захлопнулась. Лоусона дома не оказалось. Тэп пошел за горничной и попросил ее открыть номер. Она явилась, полная, красивая, с обручальным кольцом на пальце. Открыв дверь, она улыбнулась и сказала: - Инглизи. - Потом по-французски: - Мсье Лоусона нет. - Да, - сказал Тэп. - Но нам нужна ванна. Ванна! - Он указал на ванную комнату. - А... для всех? - спросила горничная по-французски. - Да. Конечно. Для нас всех. Она сказала еще что-то по-французски. - Что она говорит? - осведомился Тэп. Он уже снимал башмаки. - Она пошла за полотенцами, - сказал Ричардсон. - Отлично. - Тэп пустил воду и начал раздеваться. - Вечером я уйду в "Аргентину". Чур, я первый, - сказал он. Квейль уселся на низкой кровати и окинул взглядом комнату. На зеркале в одном углу зеленым, синим и черным карандашом было нарисовано лицо. Рисунок был сделан мягким карандашом, который хорошо ложится на стекло. Карандаш был положен густо, чтобы придать рисунку рельефность, но местами сквозь рисунок просвечивало стекло, и отраженный свет делал нарисованное лицо еще более рельефным и выразительным. На стенах висели огромные карты Греции, выпущенные военным министерством, а над письменным столом перспективная карта Албании. На столе стояла портативная пишущая машинка, рядом лежало несколько папок. В книжном шкафу были книги на немецком, французском и английском языках. Квейль вытащил книгу под названием "Ссыльные на Архипелаге". Горничная вошла с охапкой полотенец, подала их Тэпу вместе с мылом и вышла. - Кто он, этот военный корреспондент? - спросил Квейль. - Американец, - сказал Горелль. - Состоит при армии. - Что за птица? - Гм... Вроде тебя. Но ничего парень. И говорит, как ты. Тэп уже сидел в ванне. Горелль и Вэйн достали с полки журналы. Ричардсон, курчавый здоровенный малый со спокойными движениями, пробовал настроить радио. Тэп вылезал из ванны, когда в комнату вошел высокий белокурый мужчина в военной форме цвета хаки. Он на миг остановился в недоумении, но тут раздался голос Тэпа: - Хэлло, Лоусон! Мы арендовали вашу ванну. - Пожалуйста, - сказал Лоусон. - Это Джон Квейль. Наш командир звена, - представил Тэп. - Очень рад, - сказал Лоусон. Он увидел худощавого, крепко сложенного молодого человека, стоявшего перед ним в несколько принужденной позе. Лоусон бросил беглый взгляд на его лицо, которое могло бы показаться бесцветным, если бы целое не распадалось на отдельные характерные черты: резко очерченный нос, правильные линии лба и подбородка. Глаз Квейля почти не было видно, - так глубоко они сидели под надбровными дугами. Верхняя губа у него была тонкая и невыразительная, но нижняя полная, и подбородок хорошо очерчен. В заключение Лоусон отметил шелковистые темные волосы, мягкие, но не очень взъерошенные. Все это ему понравилось с первого взгляда, понравилась и слабая улыбка, которая появилась на губах Квейля, когда они обменивались рукопожатием. Тэп представил и остальных, и Квейль уселся в низкое кресло. - Вы американец? - спросил Квейль Лоусона. - Самый настоящий. Вы, вероятно, знали нашего Энсти? Квейлю не пришлось напрягать намять. Нетрудно было вспомнить Энсти. Это был американский летчик, вступивший в восьмидесятую эскадрилью: слишком пылкий и необузданный для полетов на "Гладиаторе", он кончил тем, что врезался в строй двенадцати неприятельских самолетов и погиб, предварительно протаранив одну "Савойю". - Да. А вы его знали? - спросил Квейль. - Мы вместе учились. - Вы, значит, тоже со Среднего Запада? - Да. - Энсти всегда сердился, когда говорили, что там задают тон изоляционисты. - Я тоже обижаюсь на такие разговоры. У нас есть, конечно, изоляционистская прослойка... Ну да черт с ними! - Куда вы собираетесь вечером, Лоусон? - спросил Тэп, застегивая куртку. - Никуда. Вечером мне, вероятно, придется сражаться с цензурой. - Присоединяйтесь к нам. Мы все идем к "Максиму". - Я могу заглянуть туда попозже, - сказал Лоусон. - А ты как, Джон? - Я тоже зайду позднее. Вы не ждите меня. Лоусон сел за небольшой письменный стол, заложил лист бумаги в машинку и начал печатать. Ричардсон уже вышел из ванны - его место занял Горелль. Пока они по очереди совершали омовение, а Лоусон стучал на машинке, Квейль сидел и читал. Когда Вэйн вышел из ванной, Тэп, Ричардсон и Горелль, занимавшиеся перелистыванием журналов, встали. - Спасибо за ванну, Уилл, - сказал Тэп, обращаясь к Лоусону. - Не за что. Всегда рад. Они еще раз поблагодарили его и вышли. - Значит, ждем тебя, Джон, - напомнили они Квейлю. Квейль кивнул головой и встал. Он спросил Лоусона, можно ли ему тоже принять ванну. Лоусон, продолжая писать, рассмеялся и сказал: - Валяйте! Квейль принял ванну, вытерся последним сухим полотенцем, бросил все полотенца в корзину и стал одеваться. Лоусон уже кончил печатать, когда он вышел из ванной. - Сегодня вылетали? - спросил Лоусон. - Да. - Удачно? Квейль запнулся. - Не беспокойтесь, - сказал Лоусон, - все равно цензура не пропустит. - Мы должны остерегаться неточностей, - сказал Квейль. - Мы сбили две "Савойи". Этот белокурый американец понравился Квейлю с первого взгляда, как и Квейль ему. - Много у вас возни с цензурой? - спросил он. - Да, она проклятие этой войны. Квейль натягивал летные сапоги. - Как вы ладите с греками? - спросил его Лоусон. - Ничего. Ладим вполне. Нам не приходится иметь с ними много дела. - Странный народ, - сказал Лоусон. Он сложил лист бумаги пополам и вставил копирку. - Такой стойкости я еще не видал. Идут в бой с голыми руками. Но... боже мой, ни малейшего намека на порядок. Квейль улыбнулся. - Сейчас они слушают Метаксаса. Думают, что он сумеет установить порядок. Им нравится порядок, если они находят его в готовом виде. Но по существу они всей душой ненавидят Метаксаса. - А англичане? - спросил Квейль. - Ну, это совсем другое дело! - начал Лоусон, но заметил, что Квейль поддразнивает его, - он не ожидал этого от Квейля, - и рассмеялся. - Хотите пройтись со мной? - спросил он. - С удовольствием. Куда вы идете? - На почтамт. - Что вы там будете делать? Сдадите телеграмму? - Именно. А потом за нее примется цензура. Квейль рассмеялся. - Ко мне цензоры относятся довольно снисходительно, - сказал Лоусон. - Я иногда приглашаю их в ресторан. - Вы явно стакнулись с греками. - Не поймите меня ложно. Мне нравятся греки. Я хотел бы познакомить вас с одним чудеснейшим человеком. Очень типичный рядовой грек. Он журналист. Был сослан Метаксасом за издание либеральной газеты в Салониках. Они вышли на улицу, погруженную в полный мрак, и пошли, спотыкаясь на каждом шагу. - У вас совсем нет знакомых греков? - спросил Лоусон. - Нет. - Хотите познакомиться с этим журналистом? Он женат, у него сын и дочь. Я как раз собирался заглянуть к ним сегодня. Хотите пойти со мной? Квейль немного помедлил. - Благодарю вас, с удовольствием, - сказал он. - Это очень интересная семья. Старик думает, что Метаксас вполне подходящая фигура для настоящего момента, так как он хороший генерал. Но сын говорит: "Меня на мякине не проведешь". По его словам, Метаксас не хотел воевать, когда итальянцы вторглись в Грецию. И вообще вся верхушка была продажной. Но у этих проклятых греческих солдат оказались винтовки, и они стали драться, а тогда Метаксасу и его присным тоже волей-неволей пришлось драться. - По-вашему, это правда? - спросил Квейль. - Никаких сомнений. И дочь так думает. Она с братом заодно. Они продолжали путь молча. Им было очень хорошо в обществе друг друга, но об этом не хотелось и не надо было говорить. 3 Дряхлое такси повезло их в афинский пригород Кефисию. Они проезжали по шоссе, по середине которого была проложена трамвайная линия. Вагоны шли один за другим, и каждый был облеплен солдатами в измятых мундирах темного защитного цвета. Солдаты направлялись в Афины из кефисских казарм, тянувшихся вдоль дороги; казармы обнесены были белой стеной, а внутри, над невысокими зданиями, нависали ветви белого эвкалипта. Ночь опускалась на придорожные поля, и вскоре ничего уже не было видно, кроме быстро мелькавших дальних огоньков, теней деревьев, полей, потом домов и снова полей и деревьев. Они проехали по темным безлюдным улицам тихой деревни и остановились на немощеной дороге у двухэтажного каменного белого дома. Лоусон расплатился с шофером, и они зашагали к подъезду по каменным плитам дорожки. Дверь открыла смуглая девушка в белом платье и крестьянской безрукавке. - Это Уилл, - сказала она по-английски. - Хэлло, - отозвался Лоусон. Когда Квейль вошел, оказалось, что девушка почти одного с ним роста. А его волосы по сравнению с ее шевелюрой казались совсем светлыми. - Джон Квейль, лейтенант авиаотряда. Елена Стангу, - представил Лоусон. Они обменялись рукопожатием. Елена Стангу взяла пилотку из рук Квейля и повесила ее на вешалку. Затем проводила гостей в комнату с низким потолком. Она представила Квейлю худого юношу в очках, которого назвала: "Астарис, мой брат". Вошла седая женщина, она приветствовала Лоусона возгласом: "Хэлло, Уилл", улыбнулась Квейлю и сказала: "Добро пожаловать", когда Лоусон представил ей своего спутника. - Я плохо говорю по-английски. Вы уж меня извините, - предупредила госпожа Стангу. - Очень сожалею, что не говорю по-гречески, - из вежливости сказал Квейль. Появился и сам Стангу, худой, как и сын, с седыми прядями в черных волосах, румянцем, проступающим на щеках сквозь смуглую кожу, с карими глазами, светившимися улыбкой, когда он говорил. Он крепко пожал руку Квейлю и радостно приветствовал Лоусона. В этом человеке чувствовалась жизнерадостность, но сейчас она была какой-то напряженной. Тем не менее он весь излучал теплоту, и у Квейля сразу же появилось к нему теплое чувство. Он говорил очень быстро, перескакивая с одного на другое, и, сострив насчет своего аппетита, сразу перешел к двум бомбардировщикам, которые, как он слышал, были сбиты сегодня. - Я видела, как один из них падал, - сказала госпожа Стангу. - Да, - сказала Елена, обращаясь к Квейлю. - Мы ездили в Глифаду и видели, как на него сверху налетел небольшой аэроплан. - Это был, вероятно, Квейль, - сказал Лоусон. - Это был, вероятно, молодой Горелль: он сбил сегодня свой первый бомбардировщик. - А вы тоже участвовали в бою? - спросила Елена. - Сколько числится на вашем счету итальянцев? - перебил ее Стангу. - Около двенадцати, - ответил Квейль с деланной небрежностью. - Итальянцы как будто плохие вояки? - допрашивал Стангу. - Далеко не плохие, когда действительно хотят драться. - Чем же вы объясните, что сбили столько? - У них нет никакой охоты воевать. Но в настоящем бою они держатся хорошо. - Греки говорят, что самолеты у них никуда не годятся. - Нет, самолеты у них не плохие. Но они не хотят воевать. В настоящем бою они дерутся как следует. Они умеют постоять за себя. Квейль начинал скучать. Он не мог наблюдать за девушкой, - каждый раз, как он взглядывал на нее, она улыбалась и смотрела ему прямо в глаза. Черные волосы удивительно гармонировали с ее круглым лицом и миндалевидными глазами. Челка на лбу еще больше округляла ее лицо и как-то по-особенному смягчала его выражение, когда она улыбалась. За столом избегали говорить о политике. Хозяева не знали, как относиться к Квейлю. Они не знали, насколько можно доверять человеку в военной форме, да к тому же еще англичанину. У англичан есть странная черточка - холодный патриотизм, который на самом деле вовсе не холоден, а наоборот, не знает меры. На них никогда нельзя положиться. Поэтому за столом не говорили о Метаксасе и других делах, хотя Лоусон именно для этого и привел сюда Квейля. Но Квейль ничего не имел против, ему довольно было девушки. Лоусон тоже относился к ней далеко не безразлично; Квейль это сразу заметил. Отец и брат девушки видели все. Отца это забавляло, а Астарис усмехался. Он не проронил ни единого слова, пока Квейль и Елена обменивались пустыми замечаниями. А потом начал спор с отцом на родном языке, конец которому положила госпожа Стангу. - Вы уж извините их. Они все время спорят, - сказала она. - Ну что ж, это очень хорошо, - возразил Квейль. - Не совсем! Они слишком расходятся во взглядах, а ведь они отец и сын. - В чем же вы расходитесь? - спросил Квейль. Его начали злить их упорные старания избежать политического разговора. - Было бы невежливо обсуждать наши дела в вашем присутствии, - ответил Астарис. Квейль назвал это политической трусостью, и они были не столько обижены, сколько озадачены его словами. - Греков в этом упрекать нельзя, - вспыхнув, сказала девушка. - Прошу прощения, - поспешил поправиться Квейль. - Мы не можем и не хотим рисковать, - сказал Астарис. И оттого, что он в первый раз за весь вечер поднялся с места и принялся шагать по комнате, он уже не казался таким тщедушным, скорее наоборот - здоровым и сильным. - Вполне согласен, - ответил Квейль, чтобы показать им свое сочувствие. Разговор оборвался. Девушка встала и вышла. Квейль обратил внимание на ее медленную, слегка качающуюся походку и волнообразное движение плеч. После некоторого молчания Лоусон спросил Стангу, что говорится в вечерней сводке греческого командования. - Они стоят у Корицы, мы захватили высоту, которая дает нам возможность овладеть городом в течение суток или даже, как сообщалось вчера... Квейль поднял глаза и увидел девушку, спускавшуюся по лестнице в прихожую; на голову она накинула шарф или крестьянский платок: он отсюда не видел. - Я иду поговорить по телефону, - сказала она по-английски, обращаясь к матери. Квейль вскочил и поспешил в прихожую. - Я провожу вас, - сказал он и взялся за пилотку. - Не стоит. Тут недалеко, - ответила она. Она все еще была сердита. - Я провожу вас, - повторил он. Она пожала плечами, и оба направились к двери. Квейль видел, как остальные следили за ними. - Не надевайте, - сказала она, когда Квейль хотел нахлобучить пилотку. - Почему? - Нас предупредили, чтобы мы не поддерживали знакомство с английскими военными. И расстегните шинель. Квейль сунул пилотку под мышку и распахнул шинель. - Я знаю, что ваш отец был в ссылке, - начал он. - Да, - подтвердила она. - Я только хочу сказать, что я знаю, почему вы избегаете политических разговоров. - Вы - инглизи. Мы должны соблюдать осторожность. Мало ли кому вы можете случайно передать наши разговоры. - Я понимаю, - сказал Квейль. - За нами следят в оба. Астариса то и дело сажают. Отца теперь оставили в покое, он дал подписку, что стоит за Метаксаса. А Астарис не захотел. - Вам остается только воды в рот набрать, - сказал Квейль. - И быть трусами, как вы нас назвали. Но сейчас за все расстреливают, потому что война. Мы только благоразумны. Они прошли по каменной дорожке и вышли за ворота. Было темно, луна еще не всходила. Он взял Елену под руку, - улица была немощеная: всюду рытвины и ухабы. Она не отняла руки, и он ощущал теплоту и упругость ее тела. Они свернули в узкую аллею, обсаженную деревьями по обе стороны; в аллее гулял ветер, и сквозь листву не видно было неба. В конце аллеи стояла небольшая будка, здесь была автобусная остановка. Сидевший в будке мальчик передал Елене телефонную трубку. Она набрала номер, поговорила по-гречески и повесила трубку. - Я сообщила в госпиталь, что приду завтра, - сказала она мягко, когда они повернули назад. - Вы медицинская сестра? - Нет, я просто помогаю на пункте первой помощи. - Что вы делали до войны? - спросил Квейль. - Училась в университете. Я студентка. - А вас никогда не трогали? - спросил Квейль, незаметно сжимая ей локоть. - Мне обрезали косы, когда однажды схватили меня с Астарисом. Он невольно посмотрел в темноте на ее волосы и спросил: - Когда это было? - Давно. Теперь я в стороне от этих дел. Из-за матери. Когда живешь в семье, приходится бороться на два фронта. Моя мать поседела, когда отца сослали. Он дал подписку, которую они требовали, потому что мать лежала больная. И я тоже поэтому не занимаюсь больше политикой. Они молча продолжали путь, намеренно замедляя шаги. Трудно было быть предприимчивым, потому что Квейлю мешала пилотка под мышкой, и вообще он чувствовал себя неловко. Едва ли имело смысл разыгрывать кавалера. Он не знал, как подойти к этой девушке. Она не противилась, когда он крепче сжал ее руку, но он знал, что она воспротивится, если он попытается пойти дальше. И он не хотел рисковать. - Где вы работаете? - спросил он. - В Афинах? - Да. - Я когда-нибудь навещу вас, - сказал он, чтобы что-нибудь сказать. - Я работаю в небольшом госпитале за университетом. Там есть вывеска Красного Креста, так что найти нетрудно. Но я недолго там пробуду. Она остановилась, Квейль молчал, Елена продолжала: - Я еду в Янину, в прифронтовую полосу. Но там есть еще девушки в госпитале, они будут рады, если вы зайдете. Они вечно говорят о белокурых инглизи. Впрочем, вы не белокурый, не такой, как Лоусон. По нем у нас девушки сходят с ума. - По мне они не будут сходить с ума. Когда вы уезжаете? - На следующей неделе. Я очень рада. Стыдно оставаться здесь, когда идет война. Здесь мы не чувствуем войны, даже не знаем, на что она похожа. - Напрасно вы стремитесь на войну, - сказал Квейль. - Это грязное дело, самое грязное, какое только может быть. - Я знаю. Я не рисую себе радужных картин. Но война это дело. Они вошли в ворота и направились к дому. - Я зайду к вам завтра. Можно? - сказал он, пока им отворяли дверь. - Приходите в обеденное время. Тогда у нас меньше работы, и я смогу вас чем-нибудь угостить. Госпожа Стангу открыла дверь, и они вошли. 4 На другой день ему не пришлось увидеть Елену Стангу. Он никогда не знал, будет ли свободен завтра, если только не польет дождь. Он весь день дежурил в Фалероне на случай налета. Хикки еще не вернулся из Ларисы, а самолет Горелля был в ремонте, - растяжки одной из коробок крыльев пострадали от итальянских пуль. Остальные четверо - Квейль и Вэйн, Тэп и Ричардсон - дежурили с раннего утра до поздней ночи. А ночью их вызвали в штаб. Командир соединения ожидал их в большом белом доме, где раньше помещалась школа. Тут же, к их удивлению, оказался и Херси. Херси сказал, что из Ларисы он вернулся в автомобиле, чтобы ознакомиться с дорогой, по которой им должны подвозить снабжение. В Греции, заявил он, очень трудно летать. Между Ларисой и Албанией такие горы, каких он никогда не видал. А дороги настолько плохи, что без транспортных самолетов "Бомбей" едва ли обойтись. Они пришли к командиру соединения, который заговорил, как всегда, отрывистыми, энергичными фразами: - Полагаю, вы будете рады известию, что вас направляют в Ларису. Наш пессимист Херси только что вернулся оттуда. И он и Хикки считают, что аэродром там неплохой. Я осматривал его вчера сам. Грунт немного сырой, но ничего. Одно только: два-три дня вас будет обслуживать наземный состав из греков. По этим горным проходам много не перевезешь. Мы переправим ваш наземный состав на "Бомбее". У нас есть сейчас один. Командир сделал паузу, но никто не стал задавать вопросов, все знали, что речь еще не кончена. - Грекам здорово достается на фронте, - продолжал командир. - У итальянцев около тридцати бомбардировочных эскадрилий и двадцать пять истребительных эскадрилий на трех секторах, так что грекам не очень весело. Они теснят итальянцев под Корицей, но на побережье дело сложнее. Мы считаем, что итальянцы направят главный удар вдоль шоссе и железных дорог, идущих к Ларисе и вдоль побережья. Вот почему вас посылают в Ларису. Потом вам придется, вероятно, передвинуться еще дальше. Но завтра отправляйтесь в Ларису и будете там поджидать, пока не покажутся итальянцы. Вы должны патрулировать шоссе и прибрежную полосу - зона обширная, и подолгу держаться над объектами бомбардировки вы не сможете. Надо сохранить операцию в секрете, так что завтра вылетайте потихоньку. Мы хотим преподнести противнику сюрприз, когда он появится без сопровождения истребителей. Надо сбивать бомбардировщики. Греки чуть не в отчаянии, так, как потеряли большинство своих истребителей. Нужно провести операцию незаметно и сосредоточить все внимание на бомбардировщиках. Но не к чему рисковать, если их будут сопровождать истребители. На каждый наш истребитель у итальянцев будет десять, они предпочитают не рисковать. Эскадрилью итальянских бомбардировщиков всегда сопровождает целый полк "КР-42". А кроме того, на фронт прибыли истребители "Г-50", но эти сведения еще нуждаются в проверке. Завтра в Ларисе Хикки информирует вас обо всем. Вылететь вы должны до рассвета. Так будет лучше во всех отношениях, и никому не говорите об этом, даже летчикам других эскадрилий. Это может оказаться вопросом жизни и смерти для греков. - Дело становится веселее, - сказал Тэп, когда они спускались по лестнице. - Да... - Херси, как старший, мог позволить себе критическое замечание. - Значит мы будем сбивать бомбардировщики, а "КР-42" будут сбивать нас, - сказа-л он. Но на его слова не обратили внимания, - он был известный ворчун. Они направились к отелю "Король Георг". Квейль хотел отыскать Лоусона, чтобы договориться через него с Еленой Стангу. В отеле происходил какой-то банкет, в вестибюле распоряжался незнакомый швейцар. Лоусона не оказалось дома, и швейцар не знал, где он. Тэп уже проскользнул в бар, Вэйн и Ричардсон последовали его примеру. Так как вылетать надо было рано, Квейль решил присмотреть за ними. Он тоже спустился в бар. Здесь было несколько летчиков бомбардировочной эскадрильи. Они разговаривали с Тэпом и Вэйном. Ричардсон в конце стойки пил пиво, заедая фисташками. Квейль дернул Тэпа за фалду и сказал: - Мы опоздаем. Идем, пока вы еще в своем виде. - Погоди минутку, Джон. Ты знаком с Дэйвисом из двести одиннадцатой? - Еще бы! Хэлло, Дэйвис. - Хэлло, Квейль. - Он рассказывал мне, как над Валлоной на наши "Бленхеймы" набрасываются целые полки "КР-42". - Выпей с нами, Квейль, - Дэйвис повернулся к буфетчику. - Нет, спасибо, - сказал Квейль. - А что - разве завтра вылетаешь? - Нет. Я просто не пью. - Ну рассказывай дальше, Дейвис. Так что же эти "КР-42"? - сказал Тэп. - Они налетают на нас сверху. Мы летим низко над целью. А они всегда выше. Ну собьешь один, два, но вчера мы потеряли Фила Кэлхуна. Он отстал от строя, и они нагнали его. Когда же вы, ребята, явитесь к нам на подмогу? Что вы здесь, собственно говоря, делаете? - Мы сами не знаем. Старайтесь продержаться, пока мы не подоспеем, - ответил Квейль. Он извлек из бара Тэпа, Вэйна и Ричардсона и вернулся с ними в гостиницу "Атинай". Херси, который задержался у командира полка, вошел в большой двойной номер, служивший им общей спальней: - Вы можете оставить здесь свои постельные принадлежности, я прихвачу их с собой на "Бомбее". - Где мы там будем жить? - спросил Ричардсон. - Помещение - дрянь. Бетонные бараки. А во время дежурства на аэродроме - палатки. - А девчонки есть в Ларисе? - спросил Тэп, сидя на кровати и перелистывая книгу о насекомых. - Конечно. Только неприступны, как стена. - Это мелочь! - сказал Тэп. Квейль уже спал, а он все еще читал о насекомых. 5 Рэтгер, водитель аэродромного автобуса, разбудил Квейля. - Пять тридцать, мистер Квейль, - сказал он, и Квейль-со сна не сразу сообразил, зачем его будят. - Какая погода? - Дождь как из ведра. - Вы принесли метеосводку? - Да. Он протянул Квейлю листок бумаги. Сводка гласила: облачность над Афинами - девять десятых, на высоте пяти тысяч футов видимость - нуль, скорость ветра - сорок миль в час, центр циклона движется на восток через Пинд со стороны Мисолонги. К полудню он может пройти над нами. Остальные тоже начали подниматься. Дождь привлек их внимание. - Неужели вылетаем? - спросил Вэйн, потирая темный подбородок. Его черные глаза от сна стали еще чернее. - Подежурим на аэродроме, - сказал Квейль. - Летная погода может быть к полудню. Пока постараюсь раздобыть карты. Вставайте! Позавтракав, они поехали на автобусе по безлюдным утренним улицам в Фалерон. Дождь лил сплошными потоками, небо было затянуто тучами, и никто не верил, что погода прояснится. Они вошли в оперативный отдел, свалили в кучу свое летное снаряжение и стали ждать, пока рассеются тучи. Тэп прилег на походную койку, не снимая комбинезона, так как было еще холодно, и вскоре заснул. Они прождали все утро ясного неба или хотя бы благоприятной метеорологической сводки. Но циклоп распространился и продвинулся на север, вдоль Пинда, в сторону Ларисы. В полдень Квейль сказал, что поедет в штаб и поговорит с командиром. Вести разговор по телефону опасно. Остальные хотели увязаться за ним, но он рассчитывал увидеться с Еленой Стангу и потому объявил, что нельзя уходить с аэродрома, так как, может быть, придется спешно вылетать. Когда он явился к командиру, тот сказал, что сегодня уже ничего не выйдет, а завтра надо вылететь часом раньше - больше шансов на благоприятную погоду. Завтра они должны быть на месте во что бы то ни стало. Квейль отправился на поиски Елены Стангу. Она сидела за столиком и скатывала бинты при помощи небольшого деревянного валика с ручкой. Когда он вошел, она встала и улыбнулась. На ней был светло-желтый халат, ее волосы рассыпались прядями по плечам. Улыбка не изменила очертания ее щек, лоб оставался гладким. Правильность черт подчеркивал разрез ее глубоко сидящих темных глаз. Она сказала: - Это вы! Войдите. Какой вы мокрый! - Вода стечет, - сказал Квейль. И прибавил: - Я не мог прийти вчера. Очень жалею. Она сказала: - Да, я так и думала. Он стоял не двигаясь, и вода с шинели капала на пол. Она сказала: - Я не могу уйти сейчас. Он перебил ее: - Я знаю, но я хотел бы увидеться с вами сегодня вечером. - Это трудно. Она говорила совсем тихо, чтобы другие девушки не слышали. - Может случиться так, что я не скоро увижусь с вами. Я хотел бы встретиться с вами сегодня. - Я буду занята до позднего вечера. Вы сможете проводить меня отсюда домой? - спросила она. - Думаю, что смогу. В котором часу? - В десять. Ждите меня около университета. - Хорошо, - сказал он. Он крепко пожал ей руку. Она улыбнулась, и он вышел. Летчики начинали уже терять терпение, когда он вернулся в Фалерон, но очень обрадовались, узнав, что сегодня они не вылетают. Делать им было нечего, и они отправились в город, в кино. В кино жизнь всегда кажется прекрасной. На экране мистер Эррол Флинн выступал в роли Робин Гуда. Шервудский лес был показан красочно и очень эффектно, и Квейлю хотелось верить, что это действительно Шервудский лес, хотя он знал, что Шервуд совсем не таков. На мгновение его охватила тоска по родине, но в это время покойный Герберт Мундин вместе с другими актерами спрыгнул с деревьев. Очень хорошо сделали Квейль и остальные, что пошли в кино: здесь не было дождя, и сами они уже не были грязными и мокрыми, потому что забыли об этом. Нет чувства приятнее, чем душевное волнение без всякой нервозности и без всякой примеси чего-то физического. Сейчас они испытывали душевное волнение без чувства ответственности и угрожающей опасности. Это было очень хорошо в их положении; совсем иначе было бы, если бы то, что они делали изо дня в день, не разрушало, а созидало. После того как режиссер соединил руки мистера Флинна и мисс Хэвиллэнд, был показан репортаж с фронта. Они не понимали греческих надписей, но видели скорчившихся от холода, устало и нестройно марширующих измученных греческих солдат. Они встали и вышли. В десять вечера Квейль был у подъезда университета и стал ждать Елену. Дождь прекратился, тучи рассеялись, небо прояснилось. Он знал, что завтра будет хорошая погода. Ему не хотелось думать об этом, не хотелось покидать город. Лариса - та же пустыня, только вместо пота и пыли будут грязь и слякоть. И там холоднее, чем здесь, а это хуже, чем жара. В Афинах так хорошо: толпы людей, новые дома. Не хочется уезжать отсюда. Он знал, что Лариса - просто большая деревня со старыми домами, с добродушными спокойными жителями, на редкость приветливыми, как все эти люди; но там нет той нарядности и лоска, которые так влекут к себе после боевой обстановки. - Это вы? - Елена коснулась его руки в тот момент, когда он следил за автомобилем, буксовавшим на мостовой. - Хэлло, - сказал он. - Мы поедем на автобусе. Остановка тут недалеко. Она взяла его под руку. Он возразил: - Нет, мы возьмем такси. - Солдатам такси не по средствам, - шаловливо сказала она. - Я лейтенант авиаотряда и не женат. Мне по средствам. - А что это за чин - лейтенант авиаотряда? - По чину я то же, что капитан в армии. - Значит, у вас много денег? - Да. - Ну как хотите. Только не ведите неосторожных разговоров в такси. Они спокойно шагали в пропитанной сыростью тьме, дождевая вода холодно поблескивала на листьях деревьев и на асфальте мостовой. По дороге им попалось старое такси. Елена объяснила шоферу по-гречески, куда ехать, тот стукнул по счетчику, и они покатили. По мокрым белесовато-черным улицам они выехали на Кефисское шоссе, и Пентеликонские горы, темные, уходящие в необозримую высь, вдруг выросли перед ними, словно они ехали прямо на стену гор. Одной рукой Квейль обнял Елену, другой схватил ее за руку. - Не надо здесь. Пожалуйста, - тихо сказала она. - Не здесь. Он отнял руки и отодвинулся в угол. Она наклонилась к нему и ласково сняла с него пилотку. Этот жест говорил о дружеском расположении, а вовсе не об отказе. Все же он чувствовал себя неловко после полученного отпора. - Я охочусь на территории Лоусона? - деловито спросил он. - Молчите! Не говорите глупостей. Я не территория. А если бы и была, то не принадлежала бы Лоусону. Она положила его пилотку рядом с собой и взяла его за руку, но не придвигалась и сидела молча, пока старое такси громыхало по шоссе, подпрыгивая на выбоинах. Она остановила такси далеко от дома. Они вышли, и она кивнула Квейлю, чтобы он расплатился с шофером. Когда такси отъехало, она сказала: - Мы найдем потом другое для вас. А сейчас мы можем пройтись. Незачем посвящать шоферов в свои дела, - это неосторожно. Когда они проходили по грязной немощеной тропинке, Квейль взял ее под руку. Их пальцы сплелись, и обоим стало тепло. - Почему вы не сможете больше видеться со мной? - спросила она. - А для вас это имеет значение? - Да, - сказала она. - Но если нельзя говорить, то не надо. Так будет лучше. - Я хочу точно знать, где вы будете находиться, - сказал он. - Вы можете писать мне по адресу Красного Креста. Только просите кого-нибудь написать вам адрес по-гречески. - Но ведь вы уезжаете из Афин. Когда вы едете? - Я думаю, на следующей неделе, - сказала она. - А там, в этом новом месте, смогу я вас там отыскать? - В Янине? Да. Помните - Янина. Янина. - Не забуду, - сказал он. Он потянул ее за руку и остановился. Потом повернул ее лицом к себе и поцеловал в губы. Она не оттолкнула его. Ее жаркие губы были крепко сжаты. Он забыл все на свете. Он чувствовал только, как горит его лицо и как по всему телу разливается теплота этой девушки. Он оторвался от нее, и они медленно пошли дальше. Он молчал. Молчал, так как знал, что всякие слова неуместны. А он чувствовал, что не хочет позволять себе с ней ничего неуместного. - Это глупо, - сказала она. - Ничуть не глупо, - возразил он. - Вы уедете. Я уеду. А мы вот что делаем. - Ничуть не глупо. Мы будем видеться. Ему не хотелось говорить. - Не в этом дело, а в том, что впереди ничего нет. - Почему нет? Квейль хотел снова обнять ее, но она не остановилась. - Потому, что все это слишком сложно, - сказала она. - И потому, что вы уедете. - Я же вернусь, - сказал он. - Да нет же! Я хочу сказать - уедете из Греции. Она не нервничала и говорила очень спокойно. Квейль предпочел бы меньше твердости. Он остановил ее, и на этот раз ее губы трепетали, как напряженно бьющийся пульс. Ее руки обвились вокруг его шеи, и, возбужденный теплотой ее тела, он стал целовать ее сначала страстно, потом очень нежно. Она вырвалась из его объятий. - Плохо то, что не скоро повторится такая минута. - Она по-прежнему говорила спокойно. - Вы забудете? - спросил он. - Не знаю. Но знаю, что плохо разлучаться надолго. - Не всегда. Скажите, что не всегда. - Не знаю, - сказала она. - Не знаю. Они приближались к дому. Начал моросить мелкий дождь. Квейль опять поцеловал ее и погладил по голове. Волосы ее были мягкие и мокрые. Его пальцы ощупывали их, они были очень густые, ложились прядями на плечи и обрамляли лоб пышной и ровной челкой. - Не забудешь? - тихо и страстно произнесла она. - Нет. Он потерял голову. Он это чувствовал. Он это знал. - Нет, - повторила она и резким жестом нагнула его голову к себе. - Я сообщу свой адрес. Жди здесь. - Буду ждать, - обещал он, хотя знал, что не будет. - Дальше не надо, - сказала она, когда они подошли к воротам. - Как хочешь. Он поцеловал ее еще раз в полуоткрытые мягкие губы, а она с величайшей нежностью провела рукой по его волосам. Затем он быстро повернулся и зашагал прочь, думая о том, как он теперь доберется домой, - она совсем забыла, что обещала найти для него такси. 6 На другое утро погода была ясная. Они вылетели еще до рассвета и набрали значительную высоту, чтобы преодолеть Парнас. С самого старта в воздухе сильно болтало, и Квейль продолжал набирать высоту, чтобы выйти из неспокойных слоев атмосферы, но и на высоте двенадцати тысяч футов было неспокойно, да еще при встречном ветре скоростью двадцать миль в час, что сильно сказывалось на расходе горючего. Лететь было скучно, и приходилось следить за собой, чтобы не задремать. Пилотирование сводилось к сидению вразвалку с постоянным положением дросселя и на постоянном курсе. Квейль хотел сохранить строй и все время оглядывался - не отстал ли Тэп и держатся ли выше Вэйн и Ричардсон. Это стало у него, впрочем, привычкой - постоянно оглядываться назад, не пристроился ли в хвост итальянец, даже когда, как сейчас, был один шанс на тысячу встретить итальянский истребитель в этой зоне. Внизу открывалась живописная панорама, по мере того как поднимались горы и все шире развертывались долины, развертывались, пока не охватили горы со всех сторон. Низко нависшее облако скрыло на время вершины гор, а по склонам поползли зеленые тени лесов, придавая картине еще более красочный вид. Очень красиво все это было с высоты двенадцати тысяч футов. Когда-нибудь, думал Квейль, надо будет приехать сюда и посмотреть на всю картину снизу. Или хотя бы на часть картины. И вернуться к нормальному представлению о времени и пространстве, отделяющих одно место от другого. Эти места особенно было бы интересно обойти пешком. После войны было бы чудесно это проделать... После войны... Он постарался отогнать мысль о том, что будет после войны, перевел взгляд на приборную доску, чтобы отогнать эту мысль, но она крепко засела в мозгу. После войны... Что будут делать Горелль, Вэйн, Тэп, Ричардсон или Стюарт, Констэнс, Соут, да и все они, после войны? И чем они, черт возьми, занимались до войны? Он не знал. Не знал потому, что не спрашивал их; а не спрашивал потому, что это дало бы им право, в свою очередь, задавать вопросы ему, а этого он не хотел. Почему? Что за беда, если они спросят? Почему не ответить? Он слушал лекции в лондонском университете, собирался стать инженером. Так, хорошо, но разве это хоть кому-нибудь из них интересно! Вот, например, Тэп. Квейль знал, что он делал до войны. Шатался по Лондону и швырял деньгами направо и налево, так как не знал, куда их девать. Имя Тэпа иногда встречалось в светской хронике, и он был очень удивлен, когда Тэп появился в их эскадрилье и ему пришлось обучать его, а также и Горелля, некоторым особым маневрам на "Гладиаторе". Горелль был совсем еще юнцом, когда началась война. Лет восемнадцати, не больше. Он поступил в колледж короля Вильгельма, когда Квейль уже кончал его. Возможно, что они и встречались там, но он не помнил этого юношу с открытым лицом, ослепительными зубами и волнистыми волосами. Из него выйдет толк в жизни, думал Квейль, если только он уцелеет. Парень здоровый, простой, глубоко порядочный, не мучающий себя сложными вопросами. Вроде Вэйна, только Вэйн как австралиец более практичен. Вэйн отлично разбирался во всякой обстановке и всегда знал, что надо делать. Он весь был такой же подвижной, как его смуглое, скуластое лицо, а его протяжный говор при первом знакомстве можно было принять за "кокни". Но когда Тэп как-то сказал ему это, он очень рассердился. Он тоже еще совсем юнец, но, по-видимому, успел познакомиться с практической стороной жизни: вечно говорит об овцеводческой ферме в Австралии, на которой он вырос. Что его заставило стать летчиком? Они, вероятно, все такие в Австралии, интересно было бы съездить туда после войны. А Ричардсон, курчавый, положительный Ричардсон, который вечно спорит с Тэпом, потому что он серьезно смотрит на вещи, а Тэп совсем наоборот... Да, это уравновешенный и хороший боец, на него можно положиться. Но чем он занимался до войны, черт возьми? Он никогда не распространялся на этот счет, и Квейль вдруг почувствовал к нему уважение за это. Сейчас совершенно другая жизнь, не имеющая ничего общего с тем, что было до войны. И Брюер тоже никогда не говорил о том, что он делал до войны... Брюер... Высокий, жилистый, добродушный Брюер... Надо бы сойтись с ним ближе, подумал Квейль. Со всеми ними надо сойтись поближе. Эта мысль всегда приходит ему в голову, когда он летит над землей. Но сразу куда-то улетучивается, когда он садится на землю. Сдержанность - необходимая вещь в их профессии. Очень важное качество. Но надо больше обращать на них внимания, Квейль. Соут, например. Кто обращает внимание на Соута? На этого паренька с детским лицом?.. Всегда он на месте, но никогда не скажет ни слова. У него нет характера, или недостаточно характера, и он не может преодолеть свою скромность. Вот было бы у него такое чувство юмора, как у Констэнса... Квейль вспомнил, как однажды Констэнс, выйдя из кабины после полета, принялся так смеяться, что насилу мог рассказать, как он наклонился вперед, чтобы высмотреть один "КР-42", и у него подвернулась рука, а коленом он толкнул ручку управления и не успел опомниться, как перевернулся в воздухе, а когда потянул ручку управления назад, то случайно нажал спуск и выпустил пулеметную очередь чуть не в хвост Тэпу. И, слушая его, все хохотали, кроме Соута. Хикки раньше во многом напоминал Ричардсона, но он стал гораздо сдержаннее, по мере того как эскадрилья росла и появлялись новые люди. Херси, Тэп, Хикки и сам он, Квейль, составляли первоначальные кадры эскадрильи. Все остальные были, так сказать, новенькими. Херси раньше всех других вступил в эскадрилью. Он был, как полагается, равнодушным циником, но Квейль помнил случай, когда Херси во время налета итальянцев на Фуку так кипятился, что чуть не оторвал ему руку, пытаясь втащить на наблюдательную вышку, чтобы он мог следить оттуда за ходом бомбежки. Остаются еще Финн и Стюарт. Финн - светлый блондин, вроде Лоусона. И вообще он похож наружностью на Лоусона, думал Квейль. Стюарт и Финн всегда неразлучны - они очень подходят друг к другу. Они часто летят вдвоем отдельно от других. Оба они так молоды... - Джон, - услышал он вдруг, - меня скоро начнет тошнить. Давай поднимемся выше. Это был Тэп. Квейль только сейчас почувствовал, как сильно качает, и увидел впереди скопление облаков. Эскадрилья находилась на высоте тринадцати тысяч футов. - Ну как - поднимемся выше? - снова спросил Тэп. - Ладно, до пятнадцати тысяч! - ответил Квейль. - Только не отставай, Тэп! Квейль по продолжительности полета определил их местонахождение. Они миновали уже последнюю горную цепь, через полчаса можно будет начинать снижение. - Осталось каких-нибудь полчаса, Тэп. Не стоит забираться выше, - сказал Квейль в микрофон. Под ними была сейчас плотная облачность, слишком плотная, чтобы пробиться сквозь нее. Квейль попытался связаться с Ларисой. Он выровнял звено. С полчаса кружили самолеты над облачностью, но никаких "окон" в ней не было. Квейль приказал сомкнуться, не терять его из виду, и врезался носом в облачность. Она была густая, белая, и звено, снижавшееся в ней широкой спиралью, как по горной дороге, по-прежнему не находило "окон". Звено шло за Квейлем вплотную, пока не спустились до шести тысяч футов. В одном месте облачность была особенно густая. Воздушное течение, идущее к земле, захватило Квейля и бросило его книзу футов на пятьсот. Он видел за собой два самолета, но другие два отстали. Вэй и Ричардсон оторвались. На высоте двух тысяч облачность разорвалась, и Квейль очутился под ней. Он легко отыскал аэродром, и самолеты сели в строю на сырую, глубокую грязь. Хикки уже нашел пустой старый дом на окраине Ларисы. Квейль, Вэйн, Тэп, Ричардсон и Горелль вытащили из кабин свои фибровые чемоданы и вещевые мешки. Штаб гарнизона Ларисы предоставил в распоряжение Хикки большой "паккард", на котором они и проехали две мили до города. Дом, где они остановились, был пустой и отсыревший. Сырость под открытым небом - вещь вполне законная, но сырость и холод в доме действовали угнетающе. Лариса оказалась скорее деревней, чем городом. Старые дома из белого камня располагались квадратами кварталов по обе стороны вымощенных булыжником улиц. На главной улице, тянувшейся через весь город, попадались новые здания. На площади стояла новая гостиница с рестораном, но ресторан с улицы был заперт, и проникнуть туда не удалось. Смуглые, невысокие, тепло одетые греческие крестьяне, усталые на вид солдаты и мелкие торговцы Ларисы приветливо и радостно улыбались им, когда они проходили по улицам. Некоторые похлопывали их по плечу. Это были по большей части крестьяне, и Горелль сказал: - Я никогда не думал, что греки такие... Ричардсон, Вэйн, Горелль, Тэп и Квейль зашли в кафе, весьма мрачное снаружи, с крашеными деревянными ставнями. Кафе было тускло освещено простыми электрическими лампочками без абажуров, ветхие мраморные столики в беспорядке стояли на грязном дощатом полу. Летчики уселись за один из столиков, и к ним подошел седовласый официант. Он был одет, как и все здесь, и они не сразу признали в нем официанта. Кивнув головой и улыбнувшись, официант исчез и вернулся с пятью рюмками, наполненными прозрачной, похожей на воду жидкостью. Он поставил рюмки перед посетителями, быстро закивал головой и сказал что-то по-гречески. Квейль поднес рюмку к носу: пахло лакрицей. - Оузо, оузо, - сказал официант. - Ладно, - сказал Вэйн. - Мы выпьем. Он поднял рюмку. Они все подняли свои рюмки, повернулись лицом к залу, затем к официанту, громко сказали: "Ваше здоровье"! - и выпили. - Черт возьми! - сказал Тэп. - Вот это да! Напиток оказался очень крепким и напоминал по вкусу цитварное семя. Официант принес из буфета бутылку и снова наполнил рюмки. Потом он принес кофе по-турецки в маленьких чашечках. Они снова выпили. Крепкая влага разливалась по всем жилам. В дверях показался священник и направился к летчикам. У него были длинные волосы и длинная борода, одет он был в черную рясу с подрясником. - Мсье, - сказал он. - Монсеньор, - сказал Квейль. Священник ничего больше не произнес, только улыбнулся и потребовал бутылку. Ему тоже подали рюмку. Он не переставал подливать летчикам. Прочие посетители, рабочие и крестьяне в широких штанах и башмаках с загнутыми кверху носками, тоже подсели к ним. Компания расширилась, все продолжали пить, греки хлопали летчиков по спине и весело говорили между собой, причем Квейль неоднократно ловил слово "инглизи". Квейль чувствовал, что ему становится жарко и весело. Вэйн подружился со священником, пил с ним вровень и хлопал его по спине. Крестьяне и рабочие оживленно разговаривали. Одного они куда-то услали. И все время, рюмка за рюмкой, пили прозрачный напиток. Некоторые крестьяне пили его из стаканчиков, подбавляя воды, отчего напиток делался мутный, как облако. Все время греки возбужденно о чем-то толковали, а летчики обменивались между собой замечаниями по-английски. Разговор прерывался, когда они поворачивались к грекам, и греки молча улыбались им, а они улыбались грекам. Это молчание говорило больше слов и не нуждалось ни в каких пояснениях. Вскоре вернулся грек, которого услали из кафе. С ним был другой, одетый по-европейски, в пиджачную пару и коричневые ботинки. На голове у него была серая шляпа. - Вы англичане? - спросил новый грек по-английски. - Да. - Летаете? Сражаетесь? Ого! Добро пожаловать. Вы сражаетесь? - Да. Он повернулся к другим и сказал что-то по-гречески, потом снова обратился к летчикам: - Вы чудесные ребята. Мы видели сегодня, как вы прилетели. Ах, как хорошо! Греки что-то наперебой кричали ему, а он прислушивался. - Они просят передать вам свое приветствие. Они рады вас видеть в Ларисе и пьют за ваше здоровье. Все пьют. Да. Люди кивали головами, улыбались и поднимали рюмки. Вэйн встал, поклонился и тоже поднял рюмку. "Эллас", - сказал он, и, услышав от англичанина первое греческое слово, означавшее "Греция", - Вэйн заучил его в Аргентине, - греки сгрудились вокруг него, затопали ногами и осушили свои рюмки. - Моя фамилия - Георгиос. Я из Австралии - вот смотрите! Грек вытащил из кармана паспорт, на котором сверху значилось "Британский паспорт", а пониже, под австралийским гербом, - "Австралия". Все повернулись к Вэйну. Грек оказался австралийским подданным. Энтузиазму не было границ. - Вэйн. Смотри - земляк. Австралиец, понимаешь? Грек - земляк Вэйна! Это было замечательно, все шумно выражали свой восторг. - Ваше здоровье! - крикнул Тэп и залпом осушил свою рюмку. Вэйн был счастлив. Они тут же стали вспоминать Брисбэн. Потом Вэйн запел "Матильда пляшет", и грек тотчас же подхватил песенку. - Эх вы, несчастные томми! - крикнул Вэйн, дерзко вздернув вверх свой смуглый подбородок. - Сам ты несчастный австралишка! - крикнул ему Ричардсон. - Вы только послушайте, - не унимался Вэйн. Развалившись на стуле, он снова запел "Матильду". - Тише! - крикнул Тэп. Но Вэйн продолжал петь, а Георгиос, наклонившись к нему, подтягивал. Он тоже был счастлив, потому что Вэйн искал у него поддержки в этом шуточном национальном споре. - Куда вы годитесь! - орал Вэйн. - Вот смотрите - нас двое. Выходите на нас всей компанией. Всех уложим. А нас только двое - понимаете? Он повернулся к Георгиосу: тот широко улыбался. Квейль рассмеялся, когда Вэйн встал и принял угрожающую позу. - Когда мы налетаем на итальянцев, - шумел Вэйн, - они удирают от нас, как полоумные. Разве не правда? Он посмотрел вокруг. - И великолепно, - сказал Ричардсон. Куда делась его уравновешенность. - Задайте хорошенько этим мерзавцам! - воскликнул Георгиос. - Мы им покажем, - обещал ему Вэйн. Греки опять, перебивая друг друга, кричали что-то. Георгиос перевел: - Они говорят, что вы спасаете Грецию. Мы на земле, а вы в воздухе. Они еще хотят сказать, что мы ненавидим фашистов больше, чем вы, потому что у нас тоже есть фашисты. Вот почему мы так бьем их. Вы уничтожаете всех итальянцев в воздухе, а мы - на земле. - Передайте им, что они самые храбрые воины на земле, и мы будем рады очистить для них воздух, - сказал Вэйн. Каждое слово он подтверждал ударом кулака по плечу священника, и удары посыпались особенно щедро, когда он, кивая головой, слушал речь Георгиоса, который пространно, с многочисленными жестами, передавал его слова по-гречески. Священник поднял рюмку и сказал только одно слово: "Ник!" - Победа! - перевел Георгиос. Это вызвало новый взрыв энтузиазма. Люди кричали, смеялись и пили, - им еще не приходилось пить за победу, и греки отнеслись к этому так серьезно, что летчики не могли удержаться от смеха. - Можно здесь достать чего-нибудь поесть? - спросил Вэйн Георгиоса. Священник с явным удовольствием смотрел на Вэйна, который был несколько похож лицом на Байрона. - Здесь нет, но я покажу вам хорошее местечко. Я знаю, где можно поесть. - Спросите их, сколько все это стоит, - сказал Вэйн, опуская руку в карман. Георгиос обратился к официанту, но тут поднялся страшный шум, и Георгиос сказал: - Они говорят, что вы не должны платить. Вы - гости. Мы так счастливы, что вы здесь, - вы наши гости. - О, нет. - Вы их обидите, - сказал Георгиос. - Ну так спросите их, можем ли мы в свою очередь угостить их. Тут уж ничего нет обидного. Георгиос перевел слова Вэйна, греки засмеялись и закивали головами. - Да, они будут очень рады. Рюмки наполнились опять, и летчики выпили за греков, а греки с очень серьезными лицами подняли свои рюмки и разом опрокинули их. - Они просят выпить с ними еще, - сказал Георгиос. - Передайте им, что мы ничего не ели, - сказал Квейль. Георгиос передал. Греки закивали головами, и летчики встали. - Сколько с нас? - спросил Вэйн. - Оставьте двадцать драхм. Хватит вполне, - сказал Георгиос. - Я покажу вам, где можно закусить. Греки начали пожимать им руки. Они пожали руки всем грекам, и греки хлопали их по спине, пока они надевали шинели. У Квейля брюки были заправлены в сапоги на бараньем меху. Один из крестьян указал на сапоги и кивнул головой. Квейль кивнул ему в ответ. - Они просят, чтобы вы завтра опять зашли выпить с ними, - сказал Георгиос. - Скажите, что мы будем очень рады. Летчики вышли из кафе под возгласы греков: "Дзито и инглизи!" Они кричали в ответ: "Дзито и Эллас!" Выйдя на площадь, Квейль понял, насколько он был пьян. Он плохо соображал, движения его были неуверенны. Они легли спать рано. Действие напитка, который Георгиос называл "оузо", начинало сказываться во всей своей силе через час. Так пьяны они еще никогда не были. Хикки был недоволен: завтра им предстояло целый день патрулировать, - итальянцы уже начали бомбить прибрежные города и дороги. Грекам приходилось очень туго, и если эскадрилья не отразит эти воздушные атаки, греки, весьма вероятно, вынуждены будут отступать, вместо того, чтобы продолжать наступление. На другой день они все были очень серьезны и следили за собой, так как понимали, что вчера белый напиток греков свалил их с ног. Они отправились на аэродром, и Хикки принес карты из бетонного барака, половину которого занимал оперативный отдел греческого штаба. Карты были слишком мелки, масштаба 1:1000000. Но лучших эскадрилья добыть не могла, так как не хотела пользоваться картами с греческими надписями. Зона, которую им предстояло прикрывать, простиралась на юго-запад до прибрежного городка Арта, где был порт. Через порт и тянувшееся от него западное шоссе шло снабжение всего прибрежного фронта. Им предстояло летать через Пинд, горный хребет, который проходит с севера на юг и делит Грецию на две части, и патрулировать дорогу, идущую от Арты к северу до Янины и между Яниной и Метсово, который лежал на вершине Пинда. Они взлетели тройками. Ведущими шли Хикки, Херси, Квейль и Тэп. Быстро поднявшись примерно до тысячи футов, они построились и взяли курс напрямик. Вскоре они перевалили через невысокий горный кряж и набрали высоту, следуя по течению реки Пенейос, орошающей равнину между Кардицей и Триккалой. Они рассчитывали достичь Арты приблизительно в то же время дня, в какое накануне итальянцы ее бомбили. На вершинах Пинда лежал снег, и Квейль почувствовал, что ему становится холодно. Он пожалел, что на нем не было ирвиновских теплых шаровар, но их трудно было достать за пределами Англии. Видимо, монополию на ирвиновское обмундирование присвоили себе нестроевые офицеры. Сильно болтало, и Квейль подумал, что Тэпа, должно быть, тошнит. За Квейлем шли Горелль и Ричардсон; за Тэпом - Вэйн и юный Финн. Когда Пинд будет виден с запада, тогда пора набирать высоту. Хикки предпочитал не пользоваться микрофоном, так как какой-нибудь итальянский самолет, находящийся поблизости, мог их услышать, а их главным шансом в драке была неожиданность. Необходимо было поэтому идти в тесном строю. Впрочем, Хикки с такой легкостью и с таким искусством вел эскадрилью, что сохранять строй было нетрудно. Эскадрилья была уже над Артой. Тонкая пелена облаков висела над городком, лишь изредка открывая просветы. Облачность была низкая и служить прикрытием не могла. Солнце светило ярко. Эскадрилья повернула на север от Арты и пошла вдоль реки, по берегу которой вилось шоссе, служившее объектом бомбежки для итальянцев. Летчики поглядывали вокруг в ожидании неприятеля. Эскадрилья рассредоточилась для атаки и держалась на высоте пятнадцати тысяч футов. Квейлю совсем не улыбалась перспектива боя над этими высокими горами, вершины которых были предательски окутаны облаками. Хикки качнул свою машину, подавая сигнал, и Квейль быстро осмотрелся вокруг. Ниже, прямо на них, шло такое большое соединение, какого Джон Квейль еще никогда не видал. Оно растянулось на добрый десяток миль. Тут было не меньше ста пятидесяти самолетов. Квейль не мог еще рассмотреть, в каком соотношении здесь были бомбардировщики и истребители, но он видел отдельные группы, видимо из истребителей, и выругался вслух: истребителей было по меньшей мере полсотни. Вскоре итальянцы очутились прямо под ними, и Квейль не знал, видит ли их противник, или нет. Но тут Хикки качнул крылом, и Квейль понял, что началось... Вечная история. Сущий ад. Их полсотни. У него засосало под ложечкой от чрезмерного напряжения. Звено развернулось правым крылом и было теперь позади итальянцев, на высоте трех тысяч футов над ними. И тут началось. Хикки спикировал, остальные последовали за ним. Квейль видел, как они проваливались под горизонт один за другим. Когда нырнул Ричардсон, Квейль тоже спикировал, - вокруг него были только "Савойи" и "КР-42", и он подумал: "Вот так чудеса". Уже далеко внизу Квейль видел, что Хикки, прорвавшись сквозь строй вражеских истребителей, пошел на бомбардировщиков. За ним шли остальные. Тэп со своим звеном оставался выше, чтобы выручать эскадрилью, когда ей придется слишком туго. Итак, их было девять, - девять против целой тучи. Тут Квейль прошел строй истребителей. С молниеносной скоростью проскользнув между двумя "КР-42", он увидел, как оба пилота повернули к нему головы. Он знал, что они погонятся за ним, и сумасшедшим пике ринулся прямо на один из бомбардировщиков. Нет, этот ублюдок от него не уйдет. Квейль совсем оглох и ничего не слышал. Он только смотрел вперед, и когда "Савойя" мелькнула в его прицеле, он, зверски крича, изо всех сил нажал спуск и вывел свой самолет из пике, царапнув спину бомбардировщика, и все кричал и кричал... На вершине свечки Квейль развернулся иммельманом и увидел миновавшие его трассирующие пули. Один "КР-42" рванулся вверх, вслед за ним. Квейль, сделав полубочку, всадил в него пулеметную очередь, - пошел наперерез ему, затем сделал боевой разворот и снова атаковал "Савойю", всадив и в нее очередь, снова набрал высоту и увидел, что на него идет еще один "42" и со всех сторон еще и еще, и куда ни глянь - трассирующие пули. Квейль пошел вверх на полном газу - они подумают, что он хочет иммельманом уйти от них. Но он резко нажал на правую педаль, а ручку управления взял на себя. Он потерял скорость, в то время как два "42" прошли прямо над ним. Их пулеметы раскалились, но они продолжали стрелять. Квейль погнался за одним из них, но итальянец сделал отчаянное пике. Квейль решил не отставать, в ушах у него опять заревело, он старался поймать итальянца в прицел, но тот все дальше уходил от него, так как пикировал быстрее. Тогда он пустил ему вдогонку пулеметную очередь, рванул ручку на себя, и у него на секунду потемнело в глазах, когда, поднявшись вверх вертикальной широкой свечкой, он вдруг потерял скорость на ее вершине. Но это было ненадолго, и он снова набрал скорость. Небо сплошь было усеяно "42", но он нигде не видел "Гладиаторов". Два "42" шли ему наперерез, а третий пикировал ему в хвост. Он метнулся вверх, - всего в нескольких дюймах под ним прошли два "42". Третий все еще держался у него на хвосте. Тогда Квейль круто спикировал и в погоне за скоростью открыл дроссель до отказа, чтобы уйти от итальянца. Он не смотрел по сторонам. Потянув ручку на себя, он с воющим ревом мотора вошел в петлю, на вершине ее выровнял самолет и снова спикировал. Он нажал на рычаг газа, но газ был и так открыт, и теперь Квейль знал, что он обязательно настигнет "42". Это был рассчитанный прием, которому их учил Хикки, и он вышел как раз в хвост "КР-42". Квейль выровнял свой самолет всего лишь в полусотне метров от "42", и итальянец не подозревал, что Квейль пристроился ему в хвост. Когда голова итальянца мелькнула в его прицеле, Квейль, яростно нажав спуск, почувствовал тряску и увидел, как его трассирующие пули насквозь прошили итальянца; рука пилота безжизненно вывалилась наружу. "42" все еще шныряли вокруг. Внезапно Квейль увидел "Гладиатора", который свечой шел вверх, и "42", стрелявшего в него в упор. Квейль сделал переворот через крыло и, не оглядываясь назад, кинулся сверху на "42" и всадил ему в хвост пулеметную очередь. "42" очень резко задрал нос, потерял скорость и начал падать. Когда Квейль выровнялся, он увидел справа раскрывшийся парашют и подумал; не из их ли эскадрильи выбросился кто-нибудь. Но думать было некогда. Бросив взгляд вниз, он увидел, что идет почти крыло к крылу с "КР-42", который держался немного выше его, но гораздо ближе, чем летят обычно самолеты в строю. Квейль видел лицо итальянца и его недоумевающий взгляд. Итальянец видел лицо Квейля. Они шли совсем рядом; оба инстинктивно оглянулись назад, нет ли кого в хвосте, и продолжали идти прямо, не отрывая взгляда друг от друга, и каждый ждал первого жеста противника. Время казалось вечностью, а прошло всего несколько секунд... Квейль нажал на правую педаль и прикрыл дроссель, пока его правое крыло не провалилось. Падающим листом он скользнул под "КР-42". Затем дал полный газ, взмыл прямо кверху, и когда брюхо вражеского самолета мелькнуло в его прицеле, он громко выругался и нажал спуск, - он знал наверняка, что попал в цель. Он чуть не врезался в итальянца, но, сделав крен и боевой разворот через крыло, уклонился от "42", который вспыхнул и камнем пошел вниз. Квейлю казалось, что он остался один. Справа все небо было усеяно беспорядочно летящими самолетами, но он видел только "42". И вдруг откуда ни возьмись один "Гладиатор" ринулся на двух "42", сверкнул желто-красный язычок огня, и трассирующие пули врезались в итальянца. "42" завис, затем перевернулся и стал падать, но тут Квейль увидел слева "Гладиатора", который начал терять высоту, - по-видимому, с ним что-то случилось. Квейль осмотрелся по сторонам, ища остальных, но мог найти еще трех "Гладиаторов", не считая тех двух, что были поблизости. По серому пятну на правом верхнем крыле он узнал машину Тэпа. В это самое мгновенье подбитый "Гладиатор", охваченный пламенем, пронесся вниз прямо у него за хвостом. Квейль видел фигуру летчика в кабине, но не мог разобрать, кто это. Одно он знал наверняка, что летчик погиб. Он бросил взгляд вверх и увидел "42", который сбил "Гладиатора". "42" уходил. Квейль хотел броситься за ним, но его опередил Тэп, - он был ближе. Однако "42" сделал иммельман и совсем было уже зашел в хвост Тэпу, как вдруг Тэп сделал самую крутую, самую страшную петлю, какую видел когда-либо Квейль, очутился выше "42", подошел к нему с борта и начал сажать в него одну пулеметную очередь за другой. "42" загорелся и начал падать. Тэп опять сделал петлю, вышел из нее сзади Квейля и поднял вверх руку, сигнал, означавший, что он израсходовал боеприпасы. Они повернули домой. Их двое - вот все, что Квейль знал пока. Он чувствовал страшную усталость и не стал следить за остальными "42", которые уходили на север. Его не интересовало, сорвали они бомбардировку или нет. Его не интересовало ничто, он чувствовал только усталость. От сильного напряжения у Квейля так разболелся живот, что ему хотелось облегчить желудок тут же, в кабине. Но все же он взял курс на Ларису и стал набирать высоту, потому что во время боя они с пятнадцати тысяч футов спустились до трех тысяч. В пылу драки он забыл о горах, а теперь они вставали перед ним, и очень грозно. Квейль включил микрофон и крикнул: - Тэп, ко мне. - Есть, - ответил Тэп. - Вот так переплет, скажу тебе. Кого из наших сбили? - Не знаю. - Как будто Хикки? - сказал Тэп. - Нет, Хикки так не сбить. - А Горелля ты не видел? Не видел, сбили еще кого-нибудь? - Я видел только, как кто-то терял высоту, - сказал Квейль. - Черт возьми, ну и каша. А на Горелля стоило посмотреть. Он был как бешеный. Разговор прервался, и они стали подгребать к Ларисе. Очутившись над городом, они кое-как пошли на посадку. Тэп приземлился после образцовой медленной бочки на элеронах, и Квейль пошел за ним, сделав двойную бочку, хотя чувствовал себя совершенно разбитым и больным. Но он знал, что и Тэп чувствует себя не лучше. Квейль приземлился в стороне, встал и увидел большой транспортный самолет "Бомбей". Два человека бежали через аэродром, и Квейль узнал их: Джок и Рэтгер - сборщик и регулировщик. Пока эскадрилья дралась, они прибыли сюда на "Бомбее". - Кто вернулся? - спросил Квейль. - Мистер Херси, мистер Финли, мистер Ричардсон и мистер Стюарт... - И это все? Господи боже!.. Херси, Тэп, Ричардсон, Стюарт и он сам... - Да, сэр. Мистер Финли чудом добрался назад. Его самолет прямо разваливается. Квейль отцепил парашют. Пока он расстегивал лямки, Джок обошел его самолет со всех сторон. - Ни одной пробоины. Но поглядите на растяжки, - сказал Джок. Растяжки так ослабли, что болтались на легком ветру. Квейль глянул на них и пошел. Только четверо, и даже Хикки не вернулся. Должно быть, Тэп прав, - это Хикки загорелся в воздухе, думал Квейль, шагая к бетонному бараку. Нет, не может быть. Хикки, Горелль, Констэнс, Соут, Брюер, Финн, - никто из них не вернулся. Брюер и Финн... сразу в такую переделку! Брюер... возможно, что то был Брюер... А Соут... тихий Соут... Из двенадцати вернулось пятеро... Но ведь "КР-42" было не меньше сотни? Во время боя подошли еще несколько отрядов. Интересно все-таки, как там бомбардировщики... Квейль не проследил за ними до конца. Куда! Такая каша. - Мог ты представить себе что-нибудь подобное? - этими словами встретил его Тэп, когда он вошел в оперативный отдел. - Ты не знаешь, что с остальными? - спросил Квейль. - Нет. И никто не знает. В это время послышался шум мотора, и они выбежали наружу. Все стояли, задрав головы. Самолетов было несколько. Квейль насчитал три. Они шли очень низко и сразу приземлились, как будто хотели поскорее соприкоснуться с землей. Андерсон, врач эскадрильи, приехавший на "паккарде", сел в автомобиль и поспешил ко всем трем самолетам, потому что они не отрулили, как полагается, в разные стороны, а остановились рядом. Из одного вылез Хикки, из другого - Констэнс. Хикки и Констэнс направились к третьему самолету, и летчики все бросились туда вместе с Андерсоном. Подбежав, они увидели, что Хикки и Констэнс вытаскивают из кабины Горелля. Он был смертельно бледен и не мог стоять на ногах. Андерсон положил его на землю, глаза его были закрыты, его тошнило... Все лицо было в крови, кровь была и на куртке. Когда врач снял с него ирвиновскую куртку, Квейль увидел пулевую рану на шее. Андерсон достал из походного чемоданчика марлю и эфир и начал вытирать кровь. Квейль видел, как Тэп побледнел и отошел в сторону. Двое солдат из команды обслуживания принесли простые греческие носилки. Хикки и Квейль понесли раненого к автомобилю; врач продолжал осторожно вытирать кровь, стараясь не причинять боли. Раненый пошевельнулся, но не открыл глаз, веки его были плотно сжаты. - Беда, - сказал Андерсон. - Он потерял много крови. Везти его на этой машине не годится. - Можно подождать, пока мы попробуем раздобыть карету скорой помощи? - спросил Хикки. - Нет. Кладите его сюда, во всю длину. Голову выше. Они положили Горелля на заднее сиденье, Хикки занял место шофера, а врач уселся на полу, не выпуская из рук своего чемоданчика. - Я скоро вернусь. Ждите меня здесь, - сказал Хикки остальным. - Мы поедем в город с командой, - предложил Тэп. Хикки бросил: "Ладно", - запустил "паккард" и медленно тронулся с места. Оставшиеся пошли к самолету Горелля посмотреть, что с ним случилось. Хвостовое оперение было почти начисто срезано пулеметным огнем и еле держалось. Пуля, пронзившая шею Горелля, пробила заднюю стенку кабины и вдребезги разбила указатель поворота и крена. Пол и сиденье в кабине были залиты кровью. - Он был как бешеный, - сказал Тэп. - Он спикировал, чтобы атаковать бомбардировщики, но не успел выйти из пике и с размаха врезался в самую гущу "Савой", а в хвосте у него уже был один "42". Но он, по-видимому, совсем забыл об этом "42" и пристроился в хвост "Савойе". Я видел, как он начал поливать его из пулемета. А "42" поливал его. Просто не понимаю, как он продержался. Он не отставал от бомбардировщика, пока тот не повалился в огне. Это было что-то неслыханное. Он все время то выходил из боя, то опять врывался в самую гущу, и я ждал, что вот-вот ему будет конец. Он, наверное, был уже ранен и сам себя не помнил. Больше тут делать было нечего, и они пошли, обсуждая подробности боя. Все говорили разом, и только Тэпа выслушали внимательно, так как он следил за ходом боя от начала до конца. - Сколько мы все-таки сбили? - спросил Ричардсон. - В первые же двадцать секунд два их самолета рухнули, - ответил Тэп. - Куда делись Вэйн и Финн? - Я думаю, что это самолет Финна сбит и загорелся, - сказал Констэнс. - Нет. Я видел, как на Финна насело около десятка "42" неподалеку от меня, а тот самолет был далеко, - сказал Ричардсон. Тут послышался шум мотора, все устремили глаза в небо. "Гладиатор", - сказал кто-то. Но самолета пока не было видно. Они слышали только шум мотора и до боли напрягали зрение. Самолет появился на малой высоте, с севера. За ним шел другой. - Двое! Двое! Первый самолет приземлился, все ждали, кто выйдет из кабины. Но они узнали его только, когда од отцепил парашют и направился к ним. - Финн! И другой самолет приземлился. - Это самолет Вэйна, - сказал Констэнс. Они ждали, пока летчик выйдет и повернется в их сторону. - Это Брюер, - сказал Тэп. Значит, не хватало только Вэйна и Соута... Один рухнул на землю в горящем самолете, другой выбросился с парашютом. Брюер на ходу хлопал руками. - Чертовски замерз. Кто вернулся? - спросил он. - Все, кроме Вэйна и Соута. - Я видел, как Соут выбросился с парашютом, - сказал Финн. - Я провожал его некоторое время вниз. - Ну, а Вэйн чуть не свалился на меня, когда загорелся и падал, - сообщил Брюер. Итак, это был Вэйн. Кто-то в Австралии будет горевать. У нас вышло из строя три летчика и четыре машины, думал Квейль. А может быть, и пять, если принять во внимание, в каком состоянии машины. Интересно, пришлют ли пополнение? Может быть, сюда направят остальные три "Гладиатора" из нашей эскадрильи? Мало толку, если семерым придется драться против такой массы "42", как сегодня. И сбивать только бомбардировщики... Бедняга Вэйн... Эх, что уж тут... На большом грузовике, кото