Когда Генри Уилт выводил собаку на прогулку, или, точнее, когда собака
выводила его погулять, или. еще точнее, когда миссис Уилт приказывала им
убираться из дому, чтобы дать ей возможность заняться йогой, он всегда
выбирал один и тот же маршрут. Вернее, этот маршрут выбирала собака, а Генри
послушно следовал за ней. Они шли мимо почты, пересекали детскую площадку,
проходили под железнодорожным мостом и выходили на тропинку, ведущую вдоль
реки. Пройдя по ней около мили, они опять переходили железную дорогу и
возвращались домой улицами, где все дома были больше и лучше, чем дом Уилта,
где много зелени, а вдоль дороги припаркованы исключительно "роверы" и
"мерседесы". Почему-то именно здесь Клем, чистокровный Лабрадор, чувствовал
себя как дома и делал все свои дела, пока Уилт неловко стоял, сознавая, что
он чужой в этом районе, и жалея, что это так, а не иначе. За всю прогулку
практически только здесь Уилт в какой-то мере осознавал, где он находится.
Всю остальную часть пути он обычно был погружен в мысли, не имевшие никакого
отношения к его маршруту. По сути дела, каждая прогулка с собакой
превращалась для него в путешествие в несбыточное, мечты об отдаленной
возможности безвозвратного исчезновения миссис Уилт, о внезапном обретении
богатства или назначении на высокий пост, о том, что бы он стал делать, будь
он министром просвещения, или, еще лучше, премьер-министром. Он придумывал
уловки, которые могли бы помочь ему достичь цели, мысленно спорил со своими
оппонентами. Если бы кто-нибудь в этот момент обратил внимание на Уилта (а
большинство людей не обращало на него никакого внимания), то увидел бы, что
время от времени губы его шевелятся, а рот кривится в усмешке. Это Уилт
отвечал на собственные вопросы и вдребезги разбивал контраргументы. Именно
во время одной из таких прогулок, к тому же под дождем и после особо
утомительного дня в училище, Уилт впервые почувствовал, что не сможет
осуществить свое предназначение -- жить так, как он сам считает нужным, --
если с его женой не произойдет какого-нибудь страшного и не совсем
случайного несчастья.
Этот вывод не был внезапным, медлительность вообще была характерна для
Уилта, которому всегда не хватало решительности. Доказательством тому
являлись десять лет, проведенные им в Фэнлендском техучилище в качестве
младшего преподавателя второй категории. Десять долгих лет он проработал на
гуманитарном отделении училища, читая лекции будущим газовщикам, штукатурам,
каменщикам и водопроводчикам. Или, вернее, следя за тем, чтобы они вели себя
тихо. Десять лет он провел, переходя из одной классной комнаты в другую с
двумя дюжинами экземпляров Оруэлла, "Сыновей и любовников", "Кандида" или
"Повелителя мух", изо всех сил стараясь, безо всякого видимого успеха,
развить эстетические чувства слушателей дневного отделения.
Мистер Моррис, заведующий гуманитарным отделением училища, называл эти
преподавательские муки "один на один с культурой". С точки зрения Уилта, их
правильнее было бы назвать "один на один с варварством". Несомненно, этот
жизненный опыт помог ему покончить с идеалами и иллюзиями юности. Помогли
этому и двенадцать лет брака с Евой.
Если газовщики прекрасно существовали, ничего не ведая об эмоциональной
значимости межличностных отношений, изображенных в "Сыновьях и любовниках",
и издевались над глубоким проникновением Лоуренса в сексуальную сущность
бытия, то Ева не была способна на подобную отрешенность. Она занималась
культурной деятельностью и самосовершенствованием с энтузиазмом,
раздражавшим Уилта. Хуже того, ее понятие о культуре постоянно менялось,
иногда распространяясь на Барбару Гартлэнд и Аню Ситон, иногда на Успенского
и Кеннета Кларка, но чаще всего ограничивалось инструктором класса керамики
по вторникам или лектором по трансцедентальной медитации по четвергам. По
этой причине Уилт никогда не мог знать, что его ждет вечером кроме наспех
приготовленного ужина, попреков в отсутствии у него честолюбия и
доморощенного интеллектуального эклектизма, который приводил его в
исступление.
Чтобы забыть этих псевдочеловеков-газовщиков и Еву в позе "лотос",
Уилт, шагая по тропинке вдоль реки, погрузился в мрачные мысли, которые
становились еще тягостнее от сознания, что вот уже пятый год подряд ему
почти наверняка откажут в повышении в должности и не назначат старшим
преподавателем и что если он не предпримет как можно скорее каких-либо
решительных мер, то обречен всю оставшуюся жизнь иметь дело с 3-й группой
газовщиков, 2-й группой штукатуров и Евой. С этим невозможно мириться. Надо
что-то делать. Над его головой прогремел поезд. Уилт стоял, провожая глазами
удаляющиеся огни, и думал о несчастных случаях, связанных с пересечением
железнодорожных путей.
-- Он последнее время такой странный, -- сказала Ева. -- Просто не могу
понять, что с ним.
-- Что касается Патрика, то я уже давно отказалась от всяких попыток
его понять, -- промолвила Мэвис Моттрам, разглядывая Евину вазу.-- Мне
кажется, люпин стоит сдвинуть немного влево. Так он лучше оттенит
ораторические свойства розы. Теперь насчет вот этого ириса. Нужно
стремиться, комбинируя цвета, произвести почти звуковой эффект. Так сказать,
контрапунктический.
Вздохнув, Ева кивнула.
-- Он был такой энергичный, -- сказала она, -- а теперь он просто сидит
и смотрит телек. Все, что я могу сделать, это заставить его погулять с
собакой.
-- Может, ему скучно без детей? -- заметила Мэвис. -- Я знаю, что
Патрик скучает.
-- Это потому, что ему есть по кому скучать, -- с горечью произнесла
Ева. -- Генри не в состоянии даже взбодриться настолько, чтобы этих самых
детей завести.
-- Прости, Ева, я совсем забыла, -- произнесла Мэвис и передвинула
люпин так, чтобы он лучше контрастировал с геранью.
-- Да не извиняйся, -- отмахнулась Ева, среди недостатков которой
жалости к самой себе не было. -- Думаю, что я еще радоваться должна.
Представь себе детей, похожих на Генри. Он такой нетворческий по характеру,
и, кроме того, от детей столько беспокойства. Они забирают у человека всю
творческую энергию.
Мэвис удалилась, чтобы помочь кому-нибудь еще добиться
контрапунктического эффекта, на этот раз с помощью настурций и мальвы в вазе
вишневого цвета. Ева потрогала розу пальцем. Мэвис так повезло. У нее есть
Патрик, а Патрик Моттрам такой энергичный. Несмотря на свои размеры, Ева
очень верила в энергичность и творческую жилку. Поэтому даже вполне разумные
люди. не склонные поддаваться влиянию, не выдерживали больше десяти минут в
ее обществе. Даже в позе "лотос" в классе йоги она умудрялась выделять
энергию, а во время попыток трансцедентальной медитации напоминала кипящую
скороварку. Творческая энергия несла с собой энтузиазм, лихорадочный
энтузиазм женщины, не нашедшей себя, для которой каждая новая идея возвещала
зарю нового дня и наоборот. Поскольку все ее идеи были либо мелки, либо
невразумительны для нее же самой, то и приверженность им была соответственно
кратковременной и не могла заполнить ту пустоту в жизни, которая
образовалась в результате неспособности Генри к свершениям. Пока Генри жил в
своем воображении бурной жизнью, Ева, начисто лишенная воображения, вела
бурную жизнь на деле.
С энтузиазмом, достойным лучшего применения, она ввязывалась в разные
дела, заводила новые знакомства, присоединялась к различным группам и
участвовала во всевозможных мероприятиях, причем делала все это с
безрассудством, под которым скрывалась ее эмоциональная неспособность
остановиться хотя бы на мгновение. Сейчас же, попятившись от своей вазы, она
наткнулась на кого-то, стоящего за ее спиной.
-- Простите, -- сказала она и, обернувшись, обнаружила пару карих глаз,
внимательно ее разглядывающих.
-- Не стоит извинений, -- произнесла женщина с американским акцентом.
Она была худенькая и одета с простотой, далеко превосходящей скромные финан
совые возможности Евы.
-- Я Ева Уилт, -- сказала Ева, которая когда-то посещала курсы умения
знакомиться с людьми при деревенском колледже в Оакрингтоне. -- Мой муж
преподает в техучилище, а живем мы на Парквью, 34.
-- Салли Прингшейм, -- произнесла женщина с улыбкой. -- Мы живем на
Росситер Глоув. Мы сейчас в годичном отпуске. Гаскелл -- биохимик.
Должным образом оценив полученную информацию, Ева Уилт порадовалась,
что оказалась достаточно предусмотрительной, одев голубые джинсы и свитер.
Люди, жившие на Росситер Глоув, были на порядок выше тех, кто проживал на
Парквью, да и мужья-биохимики, пребывавшие в годичном отпуске, безусловно,
преподавали в университете. Мир Евы держался на способности мгновенно
схватывать подобные нюансы.
-- Знаете, я не уверена, что ужилась бы с ораторической розой, --
заметила Салли. -- Я ничего не имею против симфоний в концертных залах, но
вполне обойдусь без них в вазах.
Ева уставилась на нее одновременно с удивлением и восхищением. Открытая
критика искусства Мэвис Моттрам составлять букеты на Парквью считалась явным
богохульством.
-- Знаете, мне всегда хотелось сказать то же самое, -- сказала она с
неожиданной теплотой,-- но я никак не могла набраться мужества.
Салли Прингшейм улыбнулась.
-- Считаю, каждый должен всегда говорить то, что думает. Правда очень
важна во всех сколь-нибудь серьезных взаимоотношениях. Я всегда говорю
крошке Джи то, что думаю.
-- Крошке Джи? -- переспросила Ева.
-- Это Гаскелл, мой муж, -- сказала Салли. -- Не то, чтобы он в полном
смысле мой муж. Просто у нас свободная договоренность жить вместе. Конечно,
мы официально женаты, и все такое, но я полагаю, что самое главное -- иметь
свободу сексуального выбора, разве не так?
Домой Ева прибыла, обогащенная несколькими новыми словами. Уилт был уже
в постели и делал вид, что спит. Она разбудила его и рассказала о Салли
Прингшейм. Уилт перевернулся на другой бок, пытаясь снова заснуть и моля
всех богов, чтобы Ева ограничилась своими контрапунктическими букетами. В
данный момент свобода сексуального выбора для обеих сторон была нужна ему
меньше всего. К тому же подобные декларации, исходящие от жены биохимика,
который мог себе позволить жить на Росситер Глоув, не внушали доверия. Ева
слишком легко попадала под влияние богатства, общественного положения и
новых знакомых, чтобы ей можно было позволить общаться с женщиной,
полагавшей, что оральная стимуляция клитора является неотъемлемой частью
действительно свободных взаимоотношений и что унисекс имеет право на
существование. У Уилта хватало проблем со своими мужскими способностями и
без требований Евы обогатить ее супружеские права орально. Ночь у него была
беспокойная. Его одолевали мрачные, мысли по поводу случайных смертей,
связанных со скоростными поездами, железнодорожными переездами, с их
собственным "фордом" и привязным ремнем, которым пристегивалась в нем Ева.
Поэтому утром Уилт поднялся ни свет ни заря и сам приготовил себе завтрак.
Когда он уже собрался уходить, чтобы успеть на девятичасовую лекцию в 3-й
группе механиков, Ева спустилась вниз с мечтательным выражением на лице.
-- Я только что вспомнила, что забыла тебя кое о чем спросить вчера. --
сказала она. -- Как ты считаешь, что такое "транссексуальное разнообразие"?
-- Это когда стихи о гомиках сочиняют, -- быстро ответил Уилт и пошел к
машине. Проехав по Парквью, он на повороте попал в пробку. Он сидел и про
себя матерился. Ему было уже 34 года, и все его способности были растрачены
на группу механиков и женщину, которая, без сомнения, была с
интеллектуальной точки зрения ниже всякой нормы. Хуже того, он вынужден был
признать, что Евины постоянные упреки, что он не мужчина, соответствовали
действительности. "Если бы ты был настоящим мужчиной, -- повторяла она, --
ты бы проявлял больше инициативы. Ты должен самоутвердиться".
На повороте Уилт самоутвердился, ввязавшись в перепалку с водителем
миниавтобуса. Как обычно, и здесь он оказался не на высоте.
-- Мне кажется, проблема Уилта в том, что ему не хватает честолюбия, --
заметил заведующий кафедрой английского языка, человек без нервов, имеющий
тенденцию рассматривать и решать проблемы с той мерой неопределенности,
которая удачно маскировала отсутствие у него уверенности в себе.
Комиссия по повышениям закивала головами, что она делала пять лет
подряд.
-- Может, он и недостаточно честолюбив, зато предан делу, -- сказал
мистер Моррис, ежегодно выступавший в поддержку повышения Уилта.
-- Предан? -- переспросил заведующий столовой. -- Чему это он так
предан? Абортам, марксизму или распущенности? Чему-нибудь, да обязательно. Я
еще не встречал преподавателя-гуманитария, который не был бы чудаком,
извращением или ярым революционером, а, чаще всего, первым, вторым и третьим
одновременно.
-- Совершенно верно, совершенно верно, -- подтвердил заведующий
кафедрой механической обработки материалов, на станках которого
студент-придурок однажды смастерил несколько бомб.
Мистер Моррис ощетинился.
-- Я согласен, что один или два преподавателя слишком... так сказать...
ударялись в политику, но я решительно возражаю против предположения, что...
-- Давайте отвлечемся от всех этих общих вещей и вернемся к Уилту, --
заявил заместитель директора училища. -- Мы остановились на том, что он
предан делу.
-- Он нуждается в поощрении, -- сказал мистер Моррис. -- Черт побери,
он работает здесь уже десять лет, и у него все еще вторая категория.
-- Именно это я и имел в виду, говоря, что он недостаточно честолюбив,
-- заметил заведующий английской кафедрой. -- Если бы он был достоин
повышения, то давным-давно был бы старшим преподавателем.
-- Должен заметить, что я полностью с этим согласен, -- сказал
завкафедрой географии. -- Совершенно очевидно, что человек, который в
течение десяти лет безропотно соглашается иметь дело с газовщиками и
водопроводчиками, не способен заниматься административной работой.
-- Разве мы повышаем людей только из административных соображений? --
спросил мистер Моррис устало. -- Между прочим, Уилт прекрасный
преподаватель.
-- Хочу заметить, -- вмешался доктор Мейфилд, заведующий кафедрой
социологии, -- что сейчас, в преддверии введения степеней в области
исследований проблем городов и изучения средневековой поэзии, -- я счастлив
сообщить вам, что их введение в принципе одобрено Национальным советом по
научным званиям, -- крайне важно проводить солидную кадровую политику и
резервировать места старших преподавателей для кандидатов, обладающих
специальной подготовкой и достижениями в конкретных областях науки, а не...
-- Если я правильно вас понял, -- перебил его доктор Боард,
возглавляющий кафедру современных языков, -- вы предлагаете предпочесть на
должности старших преподавателей остепененных специалистов, не умеющих
преподавать, а не тех, кто умеет это делать, но не имеет степени?
-- Если бы доктор Боард не прерывал меня, -- продолжил доктор Мейфилд,
-- он бы понял, что то, что я сказал...
-- Маловероятно. -- заметил доктор Боард, -- даже если забыть о вашем
синтаксисе.
Вот так и случилось, что пятый раз подряд о повышении Уилта забыли.
Фэнлендское техучилище расширялось. Возникали новые курсы, и все больше
студентов, у которых было мало способностей, поступало туда, чтобы обучаться
у высококвалифицированных преподавателей, чтобы в один прекрасный день
училище сменило приставку "тех" на "политех". Это было сокровенной мечтой
всех заведующих кафедрами и отделениями, и в процессе достижения этой
высокой цели чувством личного достоинства Уилта и надеждами Евы Уилт можно
было пренебречь.
Уилт узнал эти печальные новости в столовой, перед ленчем.
-- Мне очень жаль. Генри, -- сказал мистер Моррис после того, как они
взяли подносы. -- Всему виной это ужасное экономическое давление. Даже на
отделении современных языков сокращения. У них только двое получили
повышение.
Уилт кивнул. Ничего другого он и не ожидал. Он работал не на той
кафедре, был женат не на той женщине и вообще жил не той жизнью. Он поставил
свою тарелку с рыбными палочками на угловой столик и съел их в одиночестве.
Вокруг него преподаватели обсуждали различные планы, в частности, кто
попадет в следующем семестре в правление курса. Все они преподавали либо
математику, либо экономику, либо английский, то есть предметы, которые
считались наиболее важными, и поэтому добиться повышения было для них плевым
делом. Гуманитарные науки в расчет не принимались, так что о повышении здесь
было бесполезно даже заикаться. Уилт закончил ленч и пошел в справочную
библиотеку посмотреть фармакопею на инсулин. Ему вдруг пришло в голову, что
инсулин -- яд, не оставляющий следов.
Так ничего и не выяснив, без пяти два он направился в комнату 752
развивать эстетические чувства пятнадцати учеников-мясников, обозначенных в
расписании как "Мяс. I". Как водится, они опоздали и были в подпитии.
-- Мы пили за здоровье Билла, -- возвестил один из них, когда они в
десять минут третьего ввалились в класс.
-- Что вы говорите! -- отозвался Уилт, раздавая учащимся экземпляры
"Повелителя мух". -- Ну и как он?
-- Чертовски плохо, -- отозвался верзила, на кожаной куртке которого
сзади было написано "От-зынь!". -- Его выворачивает наизнанку. У него день
рождения, он выпил четыре рюмки водки и коктейль...
-- Мы остановилась на том, как Пигги попадает в лес, -- сказал Уилт,
пытаясь отвлечь их внимание от дня рождения. Он взял тряпку и стер с доски
изображение противозачаточного колпачка.
-- Это отличительный знак мистера Седвика, -- сказал один из мясников.
-- Он всю дорогу распространяется о противозачаточных средствах и тому
подобном. У него такой пунктик.
-- Пунктик? -- переспросил Уилт, стараясь быть лояльным.
-- Ну, знаете, насчет контроля за рождаемостью. Он ведь когда-то был
католиком, верно? А теперь он уже не католик, вот и старается наверстать
упущенное, -- сказал невысокий парнишка с бледным лицом, развертывая
шоколадку.
-- Кто-нибудь должен рассказать ему о противозачаточных таблетках, --
вмешался другой парень, поднимая голову с парты и глядя на Уилта заспанными
глазами. -- С резинкой ни фига не чувствуешь. С таблеткой куда лучше.
-- Наверное, ты прав. -- сказал Уилт. -- Но я слышал, бывают и
осложнения.
-- Ну, это кто и как берется за дело. -- заявил парень с бакенбардами.
Уилт неохотно вернулся к "Повелителю мух". Он читал эту книгу,
наверное, уже в двухсотый раз.
-- Так вот. Пигги попадает в лес и... -- начал он, но его тут же
пережил еще один ученик, который, судя по всему, разделял отвращение Уилта к
приключениям Пигги.
-- Осложнения дают только те таблетки, где много половых гормонов.
-- Половых гормонов? Очень интересно, -- заметил Уилт. -- Похоже, ты
хорошо в этом разбираешься.
-- Одна старуха, что живет на. нашей улице, получила тромб в ноге...
-- Глупая старуха, -- сказал парень с шоколадкой.
-- Слушайте, -- вмешался Уилт, -- или мы будем разбираться, что Питер
знает по поводу побочных эффектов противозачаточных таблеток, или мы будем
дальше читать про Пигги.
-- А пошла она, эта Пигги, -- заявили бакенбарды.
-- Прекрасно, -- сказал Уилт с облегчением. -- Тогда сидите тихо.
-- Итак, -- сказал Питер, -- эта баба. правда, она не такая уж и
старая, ей где-то около тридцати, так вот она пила таблетки, и у нее
появился тромб, и доктор сказал моей тетке, что все дело в гормонах и что ей
лучше пить другие таблетки. Так вот ее мужу пришлось пойти на стерилизацию,
чтобы у нее больше не было тромба.
-- Пусть меня застрелят, чтоб я такое над собой позволил, -- заявил
парень с шоколадкой. -- Я хочу, чтобы у меня там все было как положено.
-- Каждому -- свое, -- сказал Уилт.
-- Никому не позволю подступиться к моему хозяйству с проклятым ножом,
-- сказали бакенбарды.
-- Да кому ты нужен? -- заметил кто-то.
-- А как насчет того мужика, чью жену ты трахнул? -- спросил парень с
шоколадкой. -- Уверен, он не имел бы ничего против.
Уилт еще раз прибегнул к помощи поросенка и вернул их к обсуждению
проблем стерилизации.
-- Кстати, -- сказал Питер, -- теперь это не то, чтобы раз и навсегда.
Они теперь могут тебе вставить такой маленький золотой краник, и ты можешь
его повернуть, если захочешь потомства.
-- Да иди ты! Все вранье!
-- Ну, бесплатно тебе это никто не сделает, надо заплатить. Я читал об
этом в журнале, в Америке уже эксперименты проводят.
-- А что если прокладка полетит? -- спросил парень с шоколадкой.
-- Позовешь водопроводчика.
Уилт сидел и слушал, как мясники из первой группы разглагольствовали о
стерилизации и противозачаточных спиралях, об индейцах, которым бесплатно
раздают приемники, о самолете, приземлившимся в Одли Энде с грузом
нелегальных иммигрантов, о том, что сказал чей-то брат, полицейский в
Брикстоне, о черных, о том, что ирландцы еще хуже и о бомбах, а потом опять
о католиках и контроле за рождаемостью, о том, что кто это захочет жить в
Ирландии, где даже презервативов не купишь, и опять о таблетках. И все это
время Уилт напряженно думал, как бы ему избавиться от Евы. Посадить ее на
диету из противозачаточных таблеток с высоким содержанием гормонов? Если их
растереть и смешать с овалтином, который она принимает перед сном, то есть
надежда, что она быстренько вся покроется тромбами. Но он тут же выбросил
эту идею из головы. От одной мысли о Еве с тромбами выворачивало наизнанку.
Кроме того, таблетки могли не подействовать. Нет, надо придумать что-то
более эффективное и надежное. Лучше всего подошел бы несчастный случай.
По окончании урока Уилт собрал свои книги и направился в учительскую. У
него было "окно". По пути он прошел мимо строящегося административного
корпуса. Участок уже был расчищен, и строители бурили шурфы под фундамент.
Уилт остановился и стал смотреть, как буровая машина медленно вгрызается в
землю. Рыли большие ямы. Широкие. Тело вполне поместится.
-- На какую глубину копаете? -- спросил он одного из рабочих.
-- Тридцать футов.
-- Тридцать футов? -- переспросил Уилт. -- А когда бетон будете
заливать?
-- В понедельник утром, если повезет, -- сказал рабочий.
Уилт пошел дальше. Ему пришла в голову жуткая идея.
2
Это был один из лучших дней Евы Уилт. У нее были просто дни, отличные
дни и другие, которые она называла "один из таких дней". В "просто" дни все
шло своим чередом, она стирала, пылесосила гостиную, мыла окна, убирала
постели, драила ванну, посыпала антисептиком унитаз, отправлялась в Центр
общественной гармонии, где помогала ксерокопировать или разбирать старую
одежду к распродаже, иными словами, помогала, как могла. Потом возвращалась
домой обедать, после чего шла в библиотеку или к Мэвис, Сюзан или Джин
попить чаю и поговорить про жизнь и про то, как редко теперь Генри спит с
ней и как она упустила свой шанс, отказав в свое время клерку, который
теперь уже управляющий, затем возвращалась домой и готовила Генри ужин.
Потом шла на занятия йогой, составлением букетов, медитацией или керамикой,
и наконец забиралась в постель с чувством выполненного долга.
В "один из таких дней" все шло наперекосяк. Хотя она делала то же
самое, все валилось из рук. Например, сгорал предохранитель в пылесосе, или
забивался сток в раковине, куда попал кусочек морковки. В такие дни
пришедшего с работы Генри ждало либо молчание, либо град упреков по поводу
его многочисленных ошибок и Недостатков. В такие дни Генри обычно особенно
долго гулял с собакой и спал беспокойно, то и дело поднимаясь, чтобы пойти в
туалет, сводя этим на нет благотворное действие антисептика, которым Ева
посыпала края унитаза, и тем самым давая ей предлог поутру снова наброситься
на него с упреками и напоминаниями о всех его недостатках.
-- Что же я, черт побери, должен делать? -- спросил он однажды. -- Если
я спускаю воду, ты жалуешься, что я не даю тебе спать, а если я не спускаю
воду. ты говоришь, что утром на. все это противно смотреть.
-- Да. противно, и, кроме того, зачем это ты смываешь антисептик с
боков унитаза? И не отпирайся! Я сама видела. Ты прицеливаешься по кругу,
чтобы порошка совсем не осталось. Ты делаешь это специально.
-- Если я буду спускать воду, он и так весь смоется, да еще и ты
проснешься, -- сказал Уилт, сознавая, что у него действительно, выработалась
привычка метиться именно в порошок. Чем-то он ему был противен.
-- Почему ты не можешь дождаться утра? И вообще, так тебе и надо, --
сказала она, предупреждая его очевидный ответ. -- Меньше надо пива пить. Ты
должен гулять с Клемом, а не наливаться в. этой ужасной забегаловке.
-- Отлить иль не отлить, вот в чем вопрос, -- сказал Уилт, принимаясь
за овсянку. -- Что ты от меня хочешь? Чтоб я его узлом завязал?
-- Какая разница, завяжешь не завяжешь, -- с горечью заметила Ева.
-- Для меня очень даже большая разница, так что спасибо.
-- Я имею в виду нашу интимную жизнь, и ты прекрасно это понимаешь.
-- А, ты об этом, -- сказал Уилт.
Но так обычно происходило в "один из таких дней".
В ее лучшие дни случалось нечто неожиданное, привносившее в ежедневную
рутину новое и будившее в Еве уснувшие было надежды, что каким-то чудесным
образом все изменится к лучшему. Именно на таких ожиданиях и зиждилась ее
вера в жизнь. Эти смутные надежды были духовным эквивалентом тех мелочей,
которые занимали все ее время и так удручающе действовали на Генри. В ее
лучшие дни солнце обычно светило ярче, настроение у Евы было приподнятое, и,
обрабатывая мастикой лестницу, она напевала себе под нос "Однажды принц
придет ко мне". В такие дни, преисполненные неясных, но прекрасных и
возвышенных ожиданий, Еву особенно раздражал вид Генри Уилта,
возвращающегося после трудного дня в училище. Генри приходилось самому
заботиться об ужине, и, если у него хватало сообразительности, он старался
держаться от дома как можно дальше. Именно такими вечерами Генри бывал ближе
всего к тому, чтобы действительно убить Еву, а там будь что будет.
В один из ее лучших дней, по дороге в Общественный центр, Ева
натолкнулась на Салли Прингшейм. Эта абсолютно случайная встреча произошла
потому, что Ева отправилась в путь не на велосипеде, а пешком, и предпочла
Росситер Глоув прямой дороге по Парквью. хотя последняя была на полмили
короче. Салли как раз выезжала из ворот на новеньком "мерседесе". Этот факт
не ускользнул от внимания Евы, и она понимающе улыбнулась.
-- Это же надо, как я неожиданно наткнулась на вас, -- сказала она
жизнерадостно, когда Салли остановила машину и открыла дверцу.
-- Может, вас подвезти? Я еду в город, надо купить что-нибудь
легкомысленное для сегодняшнего вечера. К Гаскеллу приезжает шведский
профессор из Гейдельберга. и мы собираемся к Ма Танте.
Ева с удовольствием уселась на сиденье, в уме подсчитывая стоимость
машины и дома, поражаясь необходимости иметь что-то легкомысленное для
посещения Ма Танте (где, как она слышала, даже аперитивы стоят 95 пенсов) и
тому, что д-р Прингшейм развлекает приезжающих в Ипфорд шведских
профессоров.
-- Я собиралась идти пешком, -- соврала она. -- Генри забрал машину, а
сегодня такой чудесный день.
-- Гаскелл купил себе велосипед. Он говорит, что так быстрее, да и
полезно для фигуры, -- сказала Салли, сама не ведая, что тем самым обрекает
Генри Уилта еще на одну неприятность. Ева про себя сразу же решила, что
Генри должен купить на полицейском аукционе велосипед и ездить на нем на
работу и в дождь и в снег. -- Я собиралась заглянуть в "Моды Фелисити",
посмотреть, нет ли там чесучовых пончо. Я их сама не видела, но мне
говорили, что это стоящее дело. Жена профессора Гранта там была и говорит,
что у них прекрасный выбор.
-- Не сомневаюсь, что это так, -- подтвердила Ева, чьи отношения с
"Модами Фелисити" ограничивались разглядыванием витрин и недоумением, кто
же, черт побери, может позволить себе платья по 40 фунтов. Теперь она это
знала. Они въехали в город и оставили машину на многоэтажной стоянке. К
этому времени Ева успела узнать очень многое о Прингшеймах. Приехали они из
Калифорнии. Салли познакомилась с Гаскеллом, когда добиралась автостопом из
Аризоны. До того она жила в Канзасе, но уехала, чтобы пожить в коммуне. У
нее были и другие мужчины. Гаскелл ненавидит кошек. У него на них аллергия.
Бороться за эмансипацию женщин -- нечто большее, чем просто сжечь свой
лифчик. Это прежде всего полная поддержка программы достижения превосходства
женщин над мужчинами. Любовь -- это прекрасно, если не давать задеть себя за
живое. Компост они уже внесли, а сломанный телевизор вынесли. У отца
Гаскелла была сеть магазинов, и это было отвратительно. Иметь деньги очень
удобно, а на Росситер Глоув тоска смертная. И прежде всего, ебля должна быть
в удовольствие, обязательно в удовольствие, с какой бы стороны на это ни
посмотреть.
Услышав последнюю сентенцию, Ева вздрогнула. В ее кругу это слово
произносили мужчины, нечаянно ударив себя молотком по пальцу. Сама же Ева
могла произнести его только в тишине ванной комнаты, причем делала она это с
томлением, лишавшим его всякой грубости и наполнявшим такой потенцией, что
перспектива хорошего секса становилась наиболее отдаленным и абстрактным из
всех ее ожиданий, имевшим мало общего с неловкими телодвижениями Генри
изредка рано поутру. Слово, употребленное Салли, подразумевало почти
непрерывный процесс, нечто привычное и приятное, придающее жизни новую
окраску. Ева с трудом выбралась из машины и в полном шоке последовала за
Салли в магазин.
Посещение магазина в обществе Салли стало для Евы подлинным
откровением. Манера американки делать покупки отличалась захватывающей
решительностью. Там, где Ева хмыкала и ахала, Салли выбирала, а выбрав,
двигалась дальше, оставляя не понравившиеся ей вещи брошенными на стульях.
Хватала другие, взглянув на них, заявляла с усталой снисходительностью, что
это, пожалуй, сгодится, и наконец покинула магазин с грудой коробок, в
которых было на двести фунтов чесучовых пончо, шелковых летних пальто,
шарфов и блузок. Ева потратила семьдесят фунтов на желтую пляжную пижаму и
плащ с широкими отворотами и поясом, в котором, по словам Салли, она была
вылитым Гэтсби1.
-- Теперь нужно купить шляпу, и будет просто блеск, -- заметила она,
когда они грузили коробки в машину. Они купили мягкую фетровую шляпу и затем
выпили кофе в кафе Момбаза, где Салли с длинной тонкой сигарой в руке,
перегнувшись через стол, говорила о телесном контакте так громко, что, как
заметила Ева, женщины, сидевшие за соседними столиками, перестали
разговаривать и начали прислушиваться с явным неодобрением.
-- Соски Гаскелла сводят меня с ума, -- говорила тем временем Салли. --
Он тоже становится просто как бешеный, когда я их сосу.
Ева выпила кофе и прикинула, что бы сказал Генри, если бы ей пришло в
голову сосать его соски. Стал бы как бешеный -- это. пожалуй, мягко сказано,
и. кроме того, Ева начала сожалеть о потраченных 70 фунтах. Это уж
непременно приведет его в бешенство. Генри неодобрительно относился к
кредитным карточкам. Но Еве было так хорошо, что даже мысль о его реакции не
испортила ей настроение.
-- Я думаю, соски играют очень большую роль, -- продолжила Салли. Две
женщины за соседним столом расплатились и ушли.
-- Наверное, -- сказала Ева неуверенно. -- От моих мне как-то было мало
пользы.
-- Разве? -- удивилась Салли. -- Это дело надо исправить.
-- Не вижу, что здесь можно сделать, -- сказала Ева. -- Генри никогда
не снимает пижаму, да и моя ночная рубашка мешает.
-- Только не говорите мне, что вы спите одетыми. Бедняжка! Еще и ночная
рубашка. Господи, как это унизительно для вас? Я хочу сказать, что все это
типично для общества, где доминируют мужчины, все эти условности с одеждой.
Вы, наверное, страдаете от йедостатка прикосновений. Гаскелл говорит, что
это еще хуже, чем недостаток витаминов.
-- Ну, Генри всегда приходит домой очень усталым, -- сказала Ева. -- Да
и я все время чем-то занята и тоже устаю.
-- Меня это ничуть не удивляет, -- заметила Салли. -- Гаскелл говорит,
что усталость у мужчин является следствием их половой неуверенности. У Генри
большой или маленький?
-- По-разному, -- сдавленно промолвила Ева. -- Иногда большой, а иногда
маленький.
-- Я предпочитаю мужчин, у которых маленький, -- сказала Салли. -- Они
так стараются.
Они допили кофе и вернулись к машине, обсуждая пенис Гаскелла и его
теорию о том, что в сексуально недифференцированном обществе стимуляция
сосков будет играть все возрастающую роль в развитии у мужа осознания его
гермафродитной природы.
-- Он об этом написал статью, -- сказала Салли по дороге домой. -- Она
называется "Мужчина в роли матери". Ее в прошлом году напечатали в журнале,
издаваемом Обществом по изучению недифференцированного секса в Канзасе. Джи
делал для них исследование поведения животных. Там же он писал свою
диссертацию о смене половых ролей у крыс.
-- Наверное, это очень интересно, -- сказала Ева неуверенно. Все это
впечатляло и, конечно, редкие статьи Генри о слушателях дневного отделения в
квартальном журнале "Гуманитарные науки" не могли идти ни в какое сравнение
с монографиями д-ра Прингшейма.
-- Право, я не знаю. По сути дела, все очевидно. Если вы надолго
поместите в одну клетку двух самцов крыс, то рано или поздно у одного из них
обязательно разовьются активные тенденции, а у другого пассивные, -- устало
сказала Салли. -- Но Гаскелл просто осатанел. Он считал, что они должны
меняться ролями. Джи, он такой. Я ему сказала, что все это глупо. Я сказала:
Лжи, радость моя, крысы по сути недифференцированны. Они же не могут делать
собственный экзистенциальный выбор". И знаете, что он ответил? "Крысы -- это
парадигма, крошка. Если ты это запомнишь, ты все поймешь правильно. Крысы --
это парадигма". Что вы на это скажете?
-- По-моему, крысы просто отвратительны, -- сказала Ева не подумав.
Салли рассмеялась и положила руку ей на колено.
-- О Ева, солнышко, -- пробормотала она, -- вы такая очаровательно
приземленная. Нет, я не повезу вас домой. Мы поедем ко мне, выпьем и
пообедаем. Я жуть как хочу посмотреть на вас в этой лимонной пижаме.
И они повернули в сторону Росситер Глоув.
Если крысы были парадигмой для д-ра Прингшейма, то наборщики из 3-й
группы были парадигмой для Генри Уилта, правда, несколько иного сорта. Они
сконцентрировали в себе все самое трудное, грубое и кровожадное, что было
спецификой дневного отделения, и, более того, эти поганцы считали себя
грамотными, поскольку умели читать, а Вольтера идиотом, потому что он
заставлял Кандида все делать не так. Занятия в этой группе шли после
медсестер и перед перерывом и будили все самое худшее в Уилте. По-видимому,
они будили все самое худшее и в Сесиле Уильямсе, которого Уилт вынужден был
заменять.
-- Он уже вторую неделю болеет, -- сказали Уилту ученики.
-- Ничего удивительного, -- отозвался Уилт. -- От вас любой заболеет.
-- У нас был один дядька, так он отравился газом. Его звали Пинкертон.
Он вел у нас семестр и заставлял читать эту книгу, ну, "Джуд Незаметный"2.
Ничего книжечка. Про этого убогого Джуда.
-- Я знаю, -- заметил Уилт.
-- В следующем семестре старичок Пинки не объявился. Он проехал
немножко вниз по реке, одел шланг на выхлопную трубу и отравился.
-- Я его понимаю, -- сказал Уилт.
-- Как же так? Он ведь должен был показывать нам пример.
Уилт мрачно разглядывал класс.
-- Я убежден, что именно это он и имел в виду, когда покончил с собой.
Ну, а теперь займитесь делом и тихонько почитайте, поешьте и покурите так,
чтобы никто из административного корпуса не заметил. Мне тут надо кое-что
сделать.
-- Сделать? Как будто вы знаете, что такое настоящее дело. Вы только и
умеете, что сидеть и читать. Это что, по-вашему, работа? Пусть меня
застрелят, если это работа, а вы еще и деньги за это получаете...
-- Заткнись, -- сказал Уилт с неожиданной яростью. -- Заткни свою
дурацкую пасть.
-- Кто это мне указывает? -- спросил наборщик.
Уилт хотел сдержаться, но не смог справиться с собой. Этот класс
наборщиков был невероятно нагл и самонадеян.
-- Я, -- заорал он.
-- Вы и кто еще? Вы один и мышь не сможете заставить заткнуться, даже
если будете этим заниматься весь день.
Уилт поднялся.
-- Ах ты. засранец поганый! Ах ты, грязный, сопливый...
-- Должен сказать, Генри, что ожидал от вас большей выдержки, --
говорил заведующий гуманитарным отделением час спустя, когда кровь из носа
Уилта уже перестала идти, а медсестра заклеила ему бровь лейкопластырем.
-- Ну, это вообще не мой класс, они меня достали, насмехаясь над
самоубийством Пинкертона. Этого бы не произошло, если бы Уильяме не заболел,
-- объяснил Уилт. -- Как у него занятия в группе наборщиков, так он
заболевает.
Мистер Моррис уныло покачал головой.
-- Мне безразлично, кто они. Просто нельзя допустить, чтобы вы
набрасывались на учащихся с кулаками.
-- Я? На учащихся? Да я пальцем...
-- Ладно, ладно, но ведь вы употребляли оскорбительные выражения. Боб
Фенуик вел занятия в соседнем классе, и он слышал, что вы обозвали этого
Аллисона поганым засранцем и придурком с грязным умишком. Стоит ли
удивляться, что он вас ударил?
-- Наверное, вы правы, -- сказал Уилт. -- Я не должен был выходить из
себя. Мне очень жаль.
-- Давайте обо всем забудем, -- сказал мистер Моррис. -- Но запомните,
что, если вы хотите получить старшего преподавателя, не стоит оставлять
пятна крови на журнале после драки с учащимися.
-- Да не дрался я с ним, -- сказал Уилт. -- Он меня ударил.
-- Будем надеяться, что он не пойдет в полицию и не обвинит вас в
нападении на него. Только такой рекламы нам не хватало.
-- Снимите меня с этой группы, -- попросил Уилт. -- Я сыт этим зверьем
по горло.
Уилт прошел по коридору в учительскую, взял пальто и портфель. Ему
казалось, что его нос увеличился вдвое, а бровь ужасно болела. По дороге к
машине он встретил нескольких коллег, но никто не поинтересовался, что с ним
случилось. Он вышел из училища незамеченным и сел в машину. Закрыв дверцу,
Уилт несколько минут сидел, наблюдая, как рабочие забивают сваи под
фундамент нового корпуса. Вверх-вниз, вверх-вниз. Как гвозди в гроб
забивают. Когда-нибудь и он будет лежать в гробу, незамеченный и не
оцененный при жизни младший преподаватель (второй категории). Совершенно
забытый всеми, кроме подонка-наборщика из 3-й группы, который навсегда
запомнит день, когда он дал в нос преподавателю гуманитарных наук и это
сошло ему с рук. Наверняка будет хвастаться этим перед своими внуками.
Уилт завел машину и поехал в сторону главной магистрали, переполненный
отвращением к наборщикам из 3-й группы, техучилищу, жизни вообще и себе в
частности. Теперь он понимал террористов, готовых пожертвовать собой ради
стоящего дела. Были бы у него бомба и дело, он с восторгом взорвал бы себя и
невинных прохожих к чертям собачьим, чтобы доказать хотя бы на миг. что он
тоже способен действовать. Но ни бомбы, ни дела у него не было. И поэтому он
просто поехал домой, несколько раз нарушив по дороге правила, а приехав,
припарковал машину около дома 34 на Парквью. Затем открыл парадную дверь и
вошел.
В холле странно пахло. Вроде какими-то духами. Запах был такой тяжелый
и сладкий. Он поставил портфель и заглянул в гостиную. Евы дома не было. Он
пошел на кухню, поставил чайник и потрогал свой нос. Надо будет посмотреть
на него как следует в ванной комнате. Он уже почти поднялся по лестнице,
размышляя о том, что эти духи определенно обладают какими-то миазматическими
свойствами, как вдруг застыл на месте. В дверях спальной стояла Ева Уилт в
ослепительно желтой пижаме, нижняя часть которой напоминала широченные
шаровары. Выглядела Ева чудовищно. особенно если учесть, что ко всему
прочему она курила длинную тонкую сигару в длинном тонком мундштуке, а губы
ее были накрашены ярко-красной помадой.
-- Крошка пенис, -- пробормотала она хрипло и покачнулась. -- Иди же
сюда. Я буду сосать твои соски, пока ты не дашь мне кончить орально.
Уилт повернулся и скатился вниз. Сучка напилась. Видно, это был один из
ее лучших дней. Даже не выключив чайник, Генри Уилт вышел из дому и снова
забрался в машину. Не дождется"она, чтобы он дал ей сосать свои соски. На
сегодняшний день с него хватит неприятностей.
3
Ева Уилт спустилась вниз и без большого энтузиазма поискала "крошку
пениса". Во-первых, ей вовсе не хотелось его найти, во-вторых, у нее не было
настроения сосать его соски, и, в-третьих, она хорошо знала, что ей не
следовало тратить семьдесят фунтов на пляжную пижаму и плащ, которые она
вполне могла купить за тридцатку у Блоудена. Они ей были не нужны, да и
вообще она плохо представляла себе, как появится в таком виде на Парквью. Ко
всему прочему ее подташнивало.
Все-таки раз он оставил чайник на плите, значит, он где-то здесь. Это
было не похоже на Генри -- уйти и оставить чайник. Ева заглянула в комнату
для отдыха. До обеда, пока Салли не назвала свою гостиную комнатой для
отдыха, она тоже была гостиной. Она заглянула в столовую и даже в сад, но
Генри как сквозь землю провалился, забрав с собой машину и Евины надежды на
то, что сосание сосков придаст новый смысл их браку и покончит с дефицитом
телесного контакта. Наконец она прекратила поиски, заварила себе чай и
уселась на кухне, размышляя, что же, черт побери, заставило ее выйти замуж
за такую шовинистическую свинью, как Генри Уилт, который не поймет, что
такое хороший секс, даже если ему покажут таковой через увеличительное
стекло, и для которого идея изысканного вечера сводится к кэрри из цыпленка
в индийском ресторане и "Королю Лиру" в Гилдхолле. Почему она не вышла замуж
за кого-нибудь вроде Гаскелла Прингшейма, который развлекает шведских
профессоров у Ма Танте и осознает значение стимуляции клитора как
необходимого чего-то-там-такого для действительно удовлетворяющего взаимного
проникновения? Многие до сих пор находят ее привлекательной. Например Патрик
Моттрам и Джон Фрост, который преподает ей керамику, да и Салли сказала, что
она очаровательна. Ева сидела, уставившись в пространство между сушкой для
посуды и миксером, который Генри подарил ей на Рождество, и думала о том,
как странно смотрела на нее Салли, когда она переодевалась в лимонную
пижаму. Салли стояла в дверях своей спальни с сигарой во рту, следя за
движениями Евы чувственным оценивающим взглядом, вогнавшим Еву в краску.
-- Дорогая, у вас такое приятное тело, -- сказала она, когда Ева быстро
повернулась, чтобы спрятать дырки на трусиках, и торопливо надела пижамные
брюки. -- Нельзя, чтобы все это богатство пропадало.
-- Вы правда считаете, что мне идет?
Но Салли уже внимательно разглядывала Евину грудь.
-- Крошка с сиськами, -- пробормотала она. Груди у Евы были очень
большими, и Генри, в один из его не самых лучших моментов, сказал что-то о
вымени ада, вызванивающем судьбу тому, кому оно принадлежит. Салли дала
Евиному бюсту более высокую оценку и настояла, чтобы Ева сняла бюстгальтер и
сожгла его. Они спустились в кухню и выпили по рюмочке теквилы, затем
положили лифчик вместе с веточкой остролиста на поднос, и Салли полила все
коньяком и подожгла. Им пришлось вынести поднос в сад, потому что запах был
просто ужасен, да и уй дыма было полно. Там они улеглись на траву и
хохотали, пока все это тлело. Вспоминая сейчас об этом, Ева испытывала
чувство сожаления. Бюстгальтер был хороший, эластичный и призванный,
согласно телевизионной рекламе, придавать женщине уверенность в тех местах,
где она больше всего в этом нуждается. Но Салли сказала, что сжечь его -- ее
долг перед собой, как свободной женщиной, и после двух рюмок у Евы не было
настроения сопротивляться.
-- Ты должна чувствовать себя свободной, -- сказала Салли. -- Свободной
быть. Свободной быть.
-- Свободной быть кем? -- спросила Ева.
-- Самой собой, дорогая, -- прошептала Салли и ласково дотронулась до
нее в таком месте, что будь Ева трезвее и не в таком приподнятом настроении,
она решительно отвергла бы его как определение самой себя. Они снова
вернулись в дом и пообедали смесью теквилы, салата и домашнего сыра, что
совсем не удовлетворило Еву, чей аппетит мог сравниться только с ее страстью
к новым знакомствам. Она было намекнула об этом Салли, но Салли
пренебрежительно отнеслась к идее плотно есть три раза в день.
-- С точки зрения калорий, вредно есть пищу с высоким содержанием
крахмала, -- сказала она. -- Важно не то, сколько ты ешь, а что. Секс и еда,
радость моя, очень похожи. Лучше сорок раз по разу, чем один раз сорок раз.
-- Она налила Еве еще одну рюмку теквилы, настояла, чтобы она откусила
кусочек лимона перед тем как опрокинуть рюмку, и помогла ей подняться наверх
в большую спальню с большим зеркалом над большой кроватью.
-- Самое время для КТ. -- сказала она, опуская жалюзи.
-- Ка те, -- пробормотала Ева.
-- Касательная терапия, дорогая, -- сказала Салли и мягко толкнула Еву
на постель. Ева Уилт уставилась на свое отражение в зеркале: большая
женщина, нет, две большие женщины в желтых пижамах на большой кровати,
большой кровати алого цвета; две большие женщины без желтых пижам на большой
кровати алого цвета; четыре голые женщины на большой кровати алого цвета.
-- Нет, Салли, не надо.
-- Прелесть моя, -- сказала Салли и заглушила ее протесты орально. Это
были какие-то совершенно новые ощущения, которые, впрочем, Ева мало
запомнила. Она уснула еще до того, как касательная терапия дала какой-то
эффект. Когда она проснулась часом спустя, то обнаружила Салли уже полностью
одетой и стоящей у постели с чашкой кофе в руках.
-- Господи, как мне плохо, -- сказала Ева, имея в виду не только свое
физическое состояние, но и моральное тоже.
-- Выпей, и ты почувствуешь себя лучше.
Ева выпила кофе и оделась под аккомпанемент объяснений Салли, что
послеконтактная запретительная депрессия является совершенно естественной
реакцией на первый сеанс касательной терапии.
-- После нескольких сеансов тебе все будет казаться вполне само собой
разумеющимся. Может быть, сначала потеряешь контроль над собой и будешь
рыдать и кричать, зато потом почувствуешь необыкновенную свободу и
облегчение.
-- Вы так думаете? Не знаю, право.
Салли отвезла ее домой.
-- Вы с Генри обязательно должны прийти к нам на вечеринку в четверг,
-- сказала она. -- Я уверена, что крошка Джи будет рад вас видеть. Он тебе у
понравится. Он обожает грудь. Он будет от тебя без, ума.
-- Говорю тебе, она была пьяна в стельку, -- сказал Уилт, сидя на кухне
в доме Питера Брейнтри, пока хозяин открывал для него бутылку пива. -- Пьяна
в стельку, и к тому же на ней была жуткая желтая пижама, и она курила сигару
в длинном мундштуке.
-- А что она говорила?
-- Ну, если хочешь знать, она говорила: "Иди сюда..." Нет, это
чересчур. У меня был совершенно ужасный день в училище. Моррис сказал, что
меня так и не назначат старшим преподавателем. Уильямс опять болеет, и я
лишен своего свободного часа. Мне дал по физиономии верзила из группы
наборщиков, а дома меня встречает пьяная жена и называет "крошкой пенисом".
-- Она тебя так назвала? -- переспросил Питер Брейнтри, уставившись на
Генри.
-- Ты же слышал, что я сказал.
-- Ева назвала тебя "крошкой пенисом"? Не может быть!
-- Что ж, ты имеешь шанс пойти туда и послушать, как она назовет тебя,
-- сказал Уилт с горечью. -- И не говори потом, что я виноват, если она,
пока в настроении, пососет твои соски орально.
-- Бог мой? Это что же, она тебе этим угрожала?
-- Этим и кое-чем еще, -- ответил Уилт.
-- Это не похоже на Еву. Совсем не похоже.
-- Она, бля, и внешне не была на себя похожа, если уж говорить правду.
Она была выряжена в какую-то дикую желтую пляжную пижаму. Этот цвет надо
видеть. Лютик перед ним меркнет. А рот у нее был весь вымазан отвратительной
ярко-красной помадой, и она курила... Она уже шесть лет как бросила курить,
и потом вся эта бредятина насчет "крошки пениса" и сосания сосков. Учти,
орально.
Питер Брейнтри покачал головой.
-- Какое пакостное слово, -- заметил он.
-- Если хочешь знать мое мнение, то, что оно подразумевает, не менее
пакостно, -- заметил Уилт.
-- Все это звучит по меньшей мере странно, -- заметил Брейнтри. -- Один
Бог знает, что бы я стал делать, если бы Сьюзан, явившись домой, стала бы
настаивать на сосании моих сисек.
-- Сделай то же, что и я. Убирайся из дому, -- сказал Уилт. -- Кроме
того, дело не только в сосках. Черт побери, мы женаты уже долгих двенадцать
лет. Маленько поздновато уже начинать всю эту оральную чушь. Дело в том, что
она помешалась на сексуальной эмансипации. Вчера она явилась домой с занятий
икебаной у Мэвис Моттрэм, разглагольствуя о клиторальной стимуляции и
свободном сексуальном выборе для обеих сторон.
-- Свободном что?.
-- Сексуальном выборе. Может, я что не так понял. Знаю только, что про
сексуальный выбор там было. Я как-то не совсем тогда еще проснулся.
-- Где, черт возьми, она всего этого набралась? -- спросил Брейнтри.
-- У проклятой янки, которую зовут Салли Прингшейм, -- ответил Уилт. --
Ты же знаешь Еву. Она способна за милю унюхать заумную бредятину и
устремиться туда, как навозный жук, учуявший открытый канализационный люк.
Ты представления не имеешь, со сколькими дурацкими "новыми идеями" мне
пришлось познакомиться. Ну, с большинством из них я способен ужиться. Ей
свое, мне свое. Но если речь идет об оральном участии под ее вопли о женской
эмансипации, то тут уж, пожалуйста, увольте.
-- Чего я никак не могу понять, так это почему нам, чтобы добиться
сексуальной свободы и женской эмансипации, нужно вновь стать животными, --
сказал Брейнтри. -- Откуда эта вздорная идея, будто ты должен быть все время
страстно влюблен?
-- Мартышки, -- заметил Уилт угрюмо.
-- Мартышки? Почему мартышки?
-- Вся эта ерунда насчет поведения животных. Мол, если животные так
поступают, то и люди должны. Ты ставишь все с ног на голову и, вместо того
чтобы возвыситься, ты оказываешься отброшенным на миллион лет назад.
Следуешь прямиком за орангутаном. Эгалитаризм самого низшего пошиба.
-- Я все же не совсем понимаю, при чем здесь секс, -- сказал Брейнтри.
-- Я тоже, -- сказал Уилт.
Они отправились в таверну "Поросенок в мешке" и напились.
Была уже полночь, когда Уилт добрался домой. Ева спала. Уилт тихонько
пробрался в постель и долго лежал в темноте, размышляя о высоком содержании
гормонов.
Прингшеймы вернулись к себе на Росситер Глоув от Ма Танте усталыми и
раздраженными.
-- Нет ничего зануднее шведов. -- заявила Салли, раздеваясь.
Гаскелл сел и уставился на свои ботинки.
-- Унгсторм в порядке. Его только что бросила жена, ушла к физику,
специалисту по низким температурам из Кембриджа. Он не всегда такой
подавленный.
-- Никогда бы не догадалась. Кстати о женах. Я тут познакомилась с
такой неэмансипированной женщиной -- я подобных просто не встречала. Зовут
Ева Уилт. У нее сиськи, как дыни.
-- Не надо, -- сказал доктор Прингшейм. -- Меньше всего мне сейчас
требуются неэмансипированные жены с большими сиськами. -- Он забрался в
постель и снял очки.
-- Я ее сегодня здесь имела.
-- Имела?
Салли улыбнулась.
-- Гаскелл, солнышко, у тебя поганый умишко.
Гаскелл Прингшейм близоруко улыбнулся своему отражению в зеркале. Он
гордился своим умом.
-- Просто я тебя знаю, любовь моя, -- сказал он. -- Знаю все твои
маленькие причуды. Кстати о причудах. Что это за коробки в комнате для
гостей? Надеюсь, ты не тратила деньги? Ты же знаешь, что у нас в этом
месяце...
Салли улеглась в постель.
-- Деньги-меньги, -- сказала она. -- Я отошлю все завтра назад.
-- Все?
-- Ну, не все, так большую часть. Надо же мне было произвести
впечатление на эту крошку с сиськами.
-- Для этого совершенно необязательно скупать полмагазина.
-- Гаскелл, солнышко, дай мне закончить, -- сказала Салли. -- Она же
маньяк, прелестный, очаровательный, одержимый маньяк. Она не в состоянии
посидеть ни минуты, чтобы что-нибудь не чистить, прибирать, драить или
стирать.
-- Нам только и не хватает в доме еще одной одержимой женщины. Кому
нужны две?
-- Две? Разве я маньяк?
-- С моей точки зрения, маньяк, -- ответил Гаскелл.
-- Но у той есть сиськи, крошка, понимаешь, сиськи. Короче, я
пригласила их на вечеринку в четверг.
-- Какого черта?
-- Ну, я тебя сто раз просила купить мне посудомоечную машину, но воз и
ныне там. Поэтому я решила раздобыть ее себе сама. Такую симпатичную
старательную маниакальную посудомоечную машину с сиськами.
-- Господи, -- вздохнул Гаскелл. -- Ну и сучка же ты.
-- Генри Уилт, -- сказала Ева на следующее утро, -- ты зануда. -- Генри
сидел в постели. Чувствовал он себя просто ужасно. Нос болел еще сильнее,
чем накануне, голова разламывалась, и он провел полночи, смывая антисептик
со стенок унитаза. Его настроение не улучшилось от того. что его разбудили и
обозвали занудой. Он взглянул на часы. Было уже восемь, а в девять у него
были занятия в группе каменщиков. Он вылез из постели и двинулся в ванную
комнату.
-- Ты слышал, что я сказала? - спросила Ева, тоже выбираясь из постели.
-- Слышал, -- ответил Уилт и тут увидел, что она голая. Голая Ева Уилт
в восемь часов поутру представляла собой почти такое же душераздирающее
зрелище, как и пьяная Ева Уилт в пижаме лимонного цвета и с сигарой в зубах
в шесть часов вечера. - Какого черта ты ходишь здесь в таком виде?
-- Кстати о виде. Что это с твоим носом? Наверное, ты напился и
грохнулся. Он весь красный и распухший.
--Он действйтельно красный и распухший. И чтоб ты знала, я вовсе не
грохнулся. Теперь, Христа ради, не путайся под ногами. У меня лекция в
девять.
Он протиснулся мимо нее, прошел в ванную комнату и посмотрел на свой
нос.
Вид у него был ужасный. Ева вошла следом за ним.
-- Если ты не падал, то что же тогда случилось? -- настойчиво спросила
она.
Уилт выдавил пену из тюбика и осторожно размазал ее по подбородку.
-- Ну? -- спросила Ева.
Уилт взял бритву и подставил ее под струю горячей воды.
-- Несчастный случай, -- сказал он.
-- Не иначе как столкновение со столбом. Так я и знала, что ты
пьянствовал.
-- С наборщиком, -- невнятно сказал Уилт и начал бриться.
-- С наборщиком?
-- Вернее, меня ударил по лицу один особо задиристый ученик-наборщик.
Ева уставилась на его отражение в зеркале.
-- Ты что, хочешь сказать, что студент ударил тебя при всех?
Уилт кивнул.
-- Надеюсь, ты дал ему сдачи.
Уилт порезался.
-- Нет, черт побери, -- сказал он, пытаясь остановить кровь. -- Ну вот,
посмотри, что из-за тебя произошло.
Ева на жалобу внимания не обратила.
-- Ты должен был дать ему сдачи. Ты не мужчина.
Уилт положил бритву.
-- Меня бы уволнля. Да еще поволокли бы в суд, обвинив в нападении на
студента. Прекрасная идейка, ничего не скажешь.
Он взял губку и вымыл лицо.
Ева отступила в спальню, удовлетворенная исходом спора. Теперь о пижаме
лимонного цвета будет забыто. Она выбросила из головы терзания о своем
маленьком расточительстве, заменив их чувством обиды, которое на время
полностью вытеснило все другие мысли. К моменту, когда она закончила
одеваться. Генри съел свою овсянку, выпил полчашки кофе и уже мучился в
автомобильной пробке у поворота. Ева спустилась вниз, приготовила свой
завтрак и приступила к ежедневной уборке, чистке, стирке, обработке порошком
и т.д.
-- Следование целостному подходу, -- говорил доктор Мейфилд, --
является неотъемлемой частью...
Шло заседание Объединенного комитета по развитию гуманитарных наук.
Уилт ерзал в своем кресле, мечтая оказаться в другом месте. Доклад доктора
Мейфилда "Знания учащихся и внешкольные занятия" был ему совершенно
неинтересен и, кроме того, был настолько закручен и монотонен, что Уилт с
трудом удерживался, чтобы не уснуть. В окно ему хорошо видны были машины,
работающие на строительстве нового административного корпуса. Контраст между
практической деятельностью на улице и абстрактными теориями доктора Мейфилда
был разительным. Если доктор действительно рассчитывал, что ему удастся
внушить какие бы то ни было знания газовщикам из 3-й группы, то он наверняка
не в своем уме. Хуже того, его проклятый доклад неизбежно вызовет споры об
учебных часах. Уилт посмотрел вокруг. Здесь были представлены все фракции:
новые левые, левые, старые левые, независимый центр, культурные правые и
реакционные правые.
Себя Уилт считал независимым. В молодые годы он принадлежал политически
к левым, а в культурном отношении к правым. Иными словами, он был против
атомной бомбы, за аборты и ликвидацию частной системы обучения и против
смертной казни, чем заслужил себе репутацию радикала. В то же время Уилт
поддерживал идею возвращения ремесел колесного мастера, кузнеца и ручного
ткачества, что немало мешало попыткам техучилища привить своим студентам
любовь к достижениям современной технологии. Время и непримиримая грубость
штукатуров внесли свои коррективы. Идеалы Уилта испарились, а вместо них
возникло убеждение, что человеку, который сказал, что перо сильнее меча,
прежде чем открыть рот, следовало бы попытаться прочесть "Мельница на
Флоссе"3 в 3-й группе механиков. По мнению Уилта, меч в этом случае подошел
бы куда больше.
Пока зудел доктор Мейфилд и шли глубокомысленные споры по поводу
расписания, Уилт изучал ямы под сваи на строительной площадке. Они
превосходно подходили для того, чтобы спрятать там тело. К тому же будет
приятно сознавать, что Ева, столь невыносимая при жизни, после смерти будет
держать на себе вес многоэтажного здания. Кроме того, ее практически
невозможно будет разыскать, а уж об опознании не сможет быть и речи. Даже
Еве, которая любила похвастаться своей крепкой конституцией и еще более
крепкой волей, вряд ли удастся сохранить свои отличительные черты на дне
такого шурфа. Главная трудность заключалась в том, как ее туда, в эту дыру,
засунуть. Поначалу казалось, что можно воспользоваться снотворными
таблетками, но у Евы был прекрасный сон, и она не верила ни в какие
таблетки. "Хотел бы я знать почему, -- мрачно подумал Уилт. -- Ведь она
готова поверить практически во все остальное".
Его размышления были прерваны возгласом мистера Морриса, объявившего
собрание закрытым.
-- Прежде чем мы разойдемся, -- сказал он, -- я хотел бы коснуться еще
одного вопроса. Заведующий инженерной кафедрой обратился к нам с просьбой
организовать курс лекций о современном обществе для практикантов-пожарников.
Я составил список тем и преподавателей, которые будут читать эти лекции.
Мистер Моррис раздал темы как Бог на душу положит. Майору Милфилду
достались средства массовой информации, связь и демократия, о которых он
ничего не знал и знать не хотел. Питер Брейнтри получил новую животную
чувственность в архитектуре, ее происхождение и социальные признаки, а Уилт
-- насилие и развод. В конечном итоге он посчитал, что ему еще повезло. Тема
была весьма созвучна его сегодняшнему настроению. По-видимому, мистер Моррис
был того же мнения.
-- Мне подумалось, что эта тема может вас заинтересовать после
вчерашнего маленького эпизода с наборщиками, -- сказал он, когда они
выходили. Уилт вяло улыбнулся и отправился во 2-ю группу слесарей и
наладчиков. Он дал им читать "Шейна", а сам занялся подготовкой тезисов
своей будущей лекции. Он слышал шум машин, бурящих шурфы. Уилт представил
себе Еву, лежащую на дне ямы, и бетон, льющийся сверху на пижаму лимонного
цвета. Мысль была приятной и помогала ему в работе. Он придумал название:
преступление в семье, подзаголовок: убийство одного из супругов, падение
уровня преступности после введения законов о разводе.
Да, ему будет о чем побеседовать с практикантами-пожарниками.
4
-- Терпеть не могу вечеринки, -- говорил Уилт вечером в четверг. --
Если и есть еще что-то хуже вечеринок, так это университетские тусовки, а
которые с выпивкой, те самые мерзкие. Ты приносишь с собой бутылку
приличного бургундского, а кончается тем, что пьешь чье-то жуткое пойло.
-- Это не просто вечеринка, -- сказала Ева, -- это пикник.
-- Здесь сказано "Приходи и прикоснись; вечер с Салли и Гаскеллом в
21.00 в четверг. Приноси свою амброзию или рискни отведать прингшеймовский
пунш и что Бог пошлет еще". Если под амброзией не подразумевается алжирская
затхлая вода, то я не знаю, что это такое.
-- Я думала, ее мужики пьют, чтобы член стоял, -- заметила Ева.
Уилт взглянул на нее с глубоким отвращением.
-- Изысканных фраз ты набралась от этих новых знакомых. Член стоял! Не
представляю, что это взбрело тебе в голову.
-- Конечно, не представляешь. Где уж тебе! -- сказала Ева, направляясь
в ванную. Уилт сел на кровать и стал разглядывать приглашение.
Отвратительная карточка имела форму... Какую же она, черт побери, имела
форму? Так или иначе, она была розового цвета и открывалась снаружи
вовнутрь,н там были эти двусмысленные слова. Приходи и прикоснись. Пусть
только кто-нибудь его коснется, он мм скажет, что он о них думает. И еще
это, насчет "что Бог пошлет еще"? Сборище согбенных ученых мужей,
покуривающих травку и рассуждающих о теории систем для манипулирования
данными или значении допопперовского гегельанизма для современной
диалектической обстановки, или еще о чем-то столь же нечленораздельном и
время от времени вставляющих слова из трех букв, чтобы доказать, что ничто
человеческое им не чуждо?
-- А вы чем занимаетесь? -- спросят они его.
-- Ну вообще-то я преподаю в техучилище.
-- В техучилище? Надо же, как интересно, -- глядя поверх его плеча в им
только понятные вдохновляющие горизонты, и он вынужден будет провести вечер
в обществе какой-нибудь страхолюдной бабы, твердо убежденной, что
техучилище. приносит реальную пользу, что интеллектуальные достижения в
значительной степени переоцениваются и что людей следует ориентировать на
умение жить в обществе, а ведь техучилища именно этим и занимаются, не