-----------------------------------------------------------------------
"Библиотека современной фантастики", т.23. Пер. с китайск. - В.Семанов.
OCR & spellcheck by HarryFan, 26 August 2000
-----------------------------------------------------------------------
1
Межпланетный корабль разбился.
От моего старого школьного товарища, который больше полумесяца правил
этим кораблем, осталось лишь нечто бесформенное. А я, видимо, жив. Как
случилось, что я не погиб? Может быть, это знают волшебники, но не я.
Мы летели к Марсу. По расчетам моего покойного друга, наш корабль уже
вошел в сферу притяжения Марса. Выходит, я достиг цели? Если это так, то
душа моего друга может быть спокойной: ради чести оказаться первым
китайцем на Марсе стоит и умереть! Но на Марс ли я попал? Могу лишь
строить догадки, никаких доказательств у меня нет. Конечно, астроном
определил бы, что это за планета, но я, к сожалению, понимаю в астрономии
ничуть не больше, чем в древнеегипетских письменах. Друг, без сомнения,
просветил бы меня... Увы! Мой добрый старый друг...
Корабль разбился. Как же я теперь вернусь на Землю? В моем распоряжении
одни лохмотья, похожие на сушеный шпинат, да остатки еды в желудке. Дай
бог как-то выжить здесь, не то что вернуться. Место незнакомое, и вообще
неизвестно, есть ли на Марсе существа, похожие на людей. Но стоит ли
подрывать свою смелость печалью? Лучше успокаивать себя мыслью, что ты
"первый скиталец на Марсе"...
Конечно, все это я передумал уже потом, а тогда у меня очень кружилась
голова. Рождались какие-то обрывочные мысли, но я помню только две: как
вернуться и как прожить. Эти мысли сохранились в моем мозгу, словно две
доски от затонувшего корабля, прибитые волной к берегу.
Итак, я пришел в себя. Первым делом нужно было похоронить останки моего
бедного друга. На обломки корабля я даже не решался смотреть. Он тоже был
моим добрым другом - верный корабль, принесший нас сюда... Оба моих
спутника погибли, и я чувствовал себя так, будто сам виноват в их смерти.
Они были нужны и полезны, но погибли, оставив жить меня, беспомощного.
Дуракам счастье - какое это печальное утешение! Друга я похороню, пусть
мне придется копать могилу голыми руками. Но что делать с останками
корабля? Я не смел взглянуть на них...
Нужно было копать могилу, а я лишь тупо сидел и сквозь слезы глядел по
сторонам. Поразительно, но все, что я тогда увидел, я помню до мельчайших
подробностей, и, когда бы я ни закрыл глаза, передо мной снова встает
знакомый пейзаж со всеми красками и оттенками. Только одну картину я помню
так же отчетливо: могилу отца, на которую я впервые пошел в детстве вместе
с матерью. Теперь я смотрел на все окружающее с испугом и растерянностью,
точно маленькое деревце, каждый листочек которого чутко вздрагивает под
ударами дождевых капель.
Я видел серое небо. Не пасмурное, а именно серое. Солнце грело весьма
сильно - мне было жарко, - но его свет не мог соперничать с теплом, и мне
даже не приходилось зажмуривать глаза. Тяжелый, горячий воздух, казалось,
можно было пощупать. Он был серым, но не от пыли, так как я видел все
далеко вокруг. Солнечные лучи словно растворялись во мгле, делая ее чуть
светлее и придавая ей серебристо-пепельный оттенок. Это было похоже на
летнюю жару в Северном Китае, когда по небу плывут сухие серые облака, но
здесь воздух был еще мрачнее, тяжелее, унылее и словно прилипал к лицу.
Миниатюрным подобием этого мира могла бы служить жаркая сыроварня, в
которой мерцает только огонек масляной лампы. Вдалеке тянулись невысокие
горы, также серые, но более темные, чем небо. На них виднелись розовые
полоски, точно на шее дикого голубя.
"Какая серая страна!" - подумал я, хотя еще не знал тогда, страна ли
это, заселена ли она какими-нибудь существами. На серой равнине вокруг не
было ни деревьев, ни домов, ни полей - одна гладкая, тоскливо ровная
поверхность с широколистной, стелющейся по земле травой. Судя по виду,
почва была тучной. Почему же на ней ничего не сеют?!
Невдалеке от меня летали серые птицы с белыми хвостами, напоминавшие
коршунов. Белые пятна их хвостов вносили некоторое разнообразие в этот
мрачный мир, но не делали его менее унылым. Казалось, будто в пасмурное
небо бросили пачку ассигнаций.
Коршуны подлетели совсем близко. Я понял, что они почуяли останки моего
друга, заволновался и начал искать на земле какой-нибудь твердый предмет,
но не нашел даже ветки, "Надо пошарить среди обломков корабля: железным
прутом тоже можно вырыть яму!" - подумал я. Птицы уже кружили над моей
головой, опускаясь все ниже и издавая протяжные, хищные крики. Искать было
некогда, я подскочил к обломкам и, словно безумный, начал отрывать
какой-то кусок - не помню даже от чего. Одна из птиц села. В ответ на мой
вопль ее жесткие крылья задрожали, белый хвост взметнулся вверх, а когти
снова оторвались от земли. Однако на смену спугнутой птице прилетели две
или три другие с радостным стрекотом сорок, нашедших вкусную еду. Их
собратья, летавшие в воздухе, закричали еще протяжнее, словно умоляя
подождать, и вдруг все разом сели. Я тщетно пытался отломить кусок от
исковерканного корпуса; по моим рукам текла кровь, но я не чувствовал
боли. Накинувшись на коршунов, я стал кричать, пинать их ногами. Птицы
разлетелись, но одна все-таки успела клюнуть человеческое мясо. С этого
момента они перестали обращать внимание на мои пинки: только норовили
клюнуть мою ногу.
Я вспомнил, что в кармане у меня лежит пистолет, судорожно нащупал его
и вдруг - что за наваждение! - в каких-нибудь семи-восьми шагах от себя
увидел людей с кошачьими мордами!
2
"Выхватить пистолет или подождать? - заколебался я, но в конце концов
вынул руку из кармана и молча усмехнулся. - Я прилетел на Марс по
собственному желанию. Еще неизвестно, убьют ли меня эти кошки - может
быть, они самые милосердные существа на свете. С какой стати мне хвататься
за оружие!" Добрые помыслы прибавляют храбрости, и я совсем перестал
волноваться. Посмотрим, что из этого выйдет, во всяком случае, мне не
следует первому нападать.
Увидев, что я не двигаюсь, пришельцы сделали два шага вперед: медленно,
но решительно, как кошки, выследившие мышь. Птицы тем временем разлетелись
со своей добычей... Я закрыл глаза от ужаса. И в ту же секунду меня
схватили за руки. Кто бы мог подумать, что эти люди с кошачьими мордами
действуют так быстро, ловко и бесшумно!
Может, я совершил ошибку, не вынув пистолета? Нет, они должны оценить
мое благородство! Я совсем было успокоился и даже не открыл глаз - от
уверенности, я вовсе не из трусости. Но хотя я не сопротивлялся, странные
существа сжимали мои руки все больнее и больнее. "А добры ли они?" -
засомневался я. Чувство морального превосходства говорило мне, что
человеку унизительно меряться силой с кошками. Кроме того, на каждой моей
руке лежало по четыре-пять лап - мягких, но крепких, охвативших мои руки,
как эластичные ремни. Пороться бесполезно. Если я попытаюсь вырваться, они
выпустят когти. Люди-кошки, наверное, всегда хватают свою добычу
исподтишка, а затем причиняют ей жестокую боль - независимо от того, как
ведет себя жертва. Такую боль, которая заставляет жертву забыть о своем
моральном превосходстве или пожалеть о нем. Теперь я раскаивался, что
ошибся в этих существах и не применил политику силы первым. Один только
выстрел - и, ручаюсь, они бы все убежали. Но раскаянием делу не поможешь.
Светлый мир, который я создал в своих мечтах, обернулся глубоким, темным
колодцем, в котором таилась смерть.
Я открыл глаза. Все они стояли за моей спиной, не желая, чтобы я их
видел. Такое коварство вызвало во мне еще большее отвращение. "Раз я
попался к вам в лапы, убейте меня. К чему прятаться!"
- Ну зачем так... - невольно начал я, но тут же остановился: ведь они
не понимают нашего языка.
Единственным следствием моих слов было то, что лапы мучителей сжались
еще крепче. Да если б они и поняли меня, то вряд ли подобрели бы. Уж лучше
они связали бы меня веревками, потому что ни моя душа, ни тело не могли
больше выдержать этих мягких, крепких, жарких, отвратительных объятий.
В воздухе летало все больше коршунов, которые, распластав крылья и
склонив головы, выжидали удобный момент, чтобы вернуться вниз и снова
полакомиться.
Интересно, что задумали проклятые кошки, торчащие за моей спиной? Нет
хуже, когда тебя медленно пилят тупым ножом. Я неподвижно стоял и глядел
на коршунов. Эти жестокие твари за несколько минут расправились с моим
бедным другом. За несколько минут? Но тогда их нельзя назвать жестокими.
"Ты легко умер, - позавидовал я товарищу. - Ты во много раз счастливее
меня, обреченного на медленную пытку!"
"Хватит же, хватит!" - чуть было вновь не сорвались с моих губ ненужные
слова. Нравов и повадок людей с кошачьими мордами я не знал, но за
прошедшие минуты на собственном опыте убедился, что они самые жестокие
существа во вселенной. А для палачей не существует слова "хватит":
медленно мучить жертву для них своего рода наслаждение. Какой же толк
говорить с ними! Я уже приготовился к тому, что мне будут загонять иголки
под ногти или вливать в нос керосин - если на Марсе вообще существуют
иголки и керосин.
Тут я заплакал - не от страха, а от тоски по родине. Светлый, великий
Китай, где нет ни жестокостей, ни пыток, ни коршунов, поедающих мертвых, -
наверное, я уже никогда не вернусь на твою райскую землю и не смогу больше
вкусить справедливой человеческой жизни! Даже если я выживу на Марсе,
самое большое наслаждение здесь будет для меня страданием!
Тем временем существа с кошачьими мордами ухватили меня за ноги. Они
по-прежнему не издавали ни звука, но я ощущал на своей спине их горячее
дыхание. Мне было так противно, будто всего меня обвили змеи.
Внезапно раздался отчетливый звон, который, казалось, нарушил долгие
годы безмолвия. Я и сейчас иногда еще слышу его. Это защелкнулись кандалы
на моих ногах, такие тесные, что я перестал чувствовать лодыжки.
Какое преступление я совершил? Что они собираются сделать со мной?
Впрочем, что рассуждать: в кошачьем обществе человеческий разум вряд ли
нужен, не говоря уже о чувствах.
Затем они надели мне наручники, но лап все-таки не разжимали.
Чрезмерная осторожность (из нее всегда рождается жестокость), видимо,
является необходимым условием жизни в сумраке.
Напротив, теперь две потные лапы вцепились мне еще и в шею. Это
означало, что я не должен оглядываться, - как будто мне хотелось смотреть
на них!
Может быть, из той же чрезмерной осторожности над моей шеей уже
занесены сверкающие клинки? "Сейчас поведут!" - подумал я, и словно в
ответ люди с кошачьими мордами дали мне пинок под зад. Я чуть было не
свалился с ног, но лапы мягкими крючками удержали меня. За спиной
послышалось фырканье, какое обычно издают коты, - очевидно, мои мучители
смеялись. Конечно, они радуются, что могут издеваться надо мной!
Я надеялся, что быстроты ради они понесут меня, но снова жестоко
ошибся: они заставили меня идти самого, будто догадавшись, насколько это
для меня мучительно.
Пот заливал мне глаза, но я не мог смахнуть его ни руками, скованными
за спиной, ни даже простым движением головы, так как меня цепко держали за
шею. С усилием выпрямившись, я шел - нет, не шел, не могу подобрать слово,
способное выразить, что я делал: прыгал, полз, извивался, ковылял...
Пройдя несколько шагов, я услышал - к счастью, они еще не заткнули мне
уши - яростное хлопанье крыльев: это коршуны разом, как на поле боя,
ринулись в атаку... Я не мог простить себе, что не успел выкопать могилу и
похоронить своего товарища. Почему я столько времени тупо сидел на месте?!
Если я уцелею и когда-нибудь вернусь сюда, то, наверное, и костей твоих не
найду. Ничто и никогда отныне не заглушит моего стыда, и каждый раз,
вспоминая эти печальные минуты, я буду чувствовать себя самым никчемным
человеком на свете!
Все тело ныло, а мысли, точно в дурном сне, по-прежнему устремлялись к
погибшему другу. Закрыв глаза, я представлял себе коршунов, клюющих его
останки. Мне чудилось, будто они клюют мое собственное сердце. Куда меня
ведут? Открыть глаза имело бы смысл в том случае, если бы я надеялся на
побег и хотел запомнить дорогу, а просто глядеть по сторонам ни к чему.
Мое тело уже не принадлежало мне, я его не чувствовал, как человек после
тяжелого ранения. Моя жизнь была в чужих руках, но это уже не печалило
меня.
Когда я открыл глаза, то почувствовал себя точно после похмелья.
Закованные ноги ломило, боль отдавалась в сердце. Не сразу я понял, что
нахожусь в лодке. Как я попал в нее, когда? Но это все пустяки - главное,
что нет горячих лап и вообще никого вокруг. Надо мной серебристо-пепельное
небо, внизу - маслянистая темно-серая поверхность реки, которая беззвучно,
но быстро несет мою лодку.
3
Я не думал ни о каких опасностях, в моей душе не было никакого страха.
Жара, голод, жажда, боль - ничто не могло побороть усталости: ведь я
больше полумесяца летел в межпланетном корабле. Лечь на спину мне мешали
наручники, поэтому я улегся на бок и заснул, вверив свою жизнь
маслянистому потоку. Может быть, мне по крайней мере приснится хороший
сон?
Вновь я очнулся в углу не то колодца, не то маленькой хижины без окон и
дверей. Пол ей заменял кусок травянистой лужайки, а крышу - клочок
серебристо-пепельного неба. Мои руки уже были свободны, но на пояснице
прибавилась толстая веревка. Другого конца веревки я не видел - наверное,
он был привязан где-то наверху. Не иначе как меня спустили сюда на
веревке. Пистолет по-прежнему лежал в кармане. Странно! Чего они хотят от
меня? Выкупа? Слишком хлопотно, потому что им придется тогда слетать на
Землю. А может быть, они решили выдрессировать пойманное чудовище и
выставить в зоопарке? Или отправить в клинику на препарирование? Во всяком
случае, это было бы не лишено целесообразности. Я усмехнулся: кажется, я
начинаю сходить с ума.
Во рту пересохло. Почему они не отобрали у меня пистолет? Этот странный
и успокаивающий факт, однако, не утолил моей жажды. Я стал озираться и
увидел в углу каменный кувшин. Что в нем? Чтобы заглянуть внутрь, мне
придется прыгать в своих кандалах. Превозмогая боль, я попробовал
подняться, но ноги по-прежнему не слушались меня. Колодец был неширок, и
стоило мне лечь на землю, как до кувшина осталось бы несколько вершков. Но
веревка на поясе предостерегла меня от бесполезной попытки. Если бы я лег
на живот, вытянул руки и дернулся, веревка поставила бы меня на ноги.
Запекшееся горло помогло мне изобрести гениальный план: надо лечь на
спину и двигаться ногами вперед, словно жук, который опрокинулся и не
может перевернуться. Несмотря на то, что веревка была завязана очень туго,
я все-таки сдвинул ее вверх, на грудь, чтобы она не помешала мне достать
до кувшина. Лучше боль, чем жажда! Веревка глубоко, до крови врезалась мне
в тело, но я двигался, не обращая на это внимания, и наконец дотянулся до
драгоценности.
К несчастью, кандалы не позволяли мне раздвинуть ноги, чтобы обхватить
ими кувшин, а когда я разводил носки, я не мог дотянуться до него.
Безнадежно!
Оставалось только лежать навзничь и глядеть в небо. Машинально нащупав
пистолет, я вынул его и залюбовался изящной вещицей. Потом приставил его
блестящее дуло к виску: стоит шевельнуть пальцем - и с жаждой покончено
навсегда. Но тут меня осенила новая мысль. Перевернувшись на живот, я
дважды выстрелил по веревке. Она обуглилась. Лихорадочно работая руками и
зубами, я оборвал ее и в безумной радости, забыв про кандалы, вскочил на
ноги, но тут же упал. Когда я дополз до кувшина и заглянул внутрь, там
что-то блеснуло. Может быть, вода, а может быть... Но мне было не до
сомнений. Первый же прохладный глоток показался мне вкуснее волшебного
нектара. Усилия всегда вознаграждаются: я наконец понял эту простейшую
заповедь.
Воды было совсем немного, и я не оставил ни капли.
Обняв своего спасителя - кувшин, - я размечтался о том, что обязательно
захвачу его с собой, когда полечу обратно на Землю. Но тут же помрачнел:
увы, надежды нет... Долго я сидел не шевелясь, глядя в горлышко кувшина.
Надо мной с отрывистыми криками пролетела стая птиц. Я очнулся, поднял
голову и увидел розовую полоску зари. Серое небо сделалось как будто выше
и яснее, стены тоже украсились розовой каймой. "Скоро стемнеет, - подумал
я. - Что же делать?"
Все действия, которые были бы уместны на Земле, здесь не подходили. Я
не знал своего противника и не представлял, как с ним бороться. Даже
Робинзон, наверное, не испытывал ничего подобного: он был свободен, а мне
предстояло освободиться из лап людей с кошачьими мордами, о которых доселе
никто ничего не знал.
Но что же все-таки делать?
Прежде всего хорошо бы снять кандалы. До этого я не рассматривал их,
думал, что они железные, но теперь выяснил, что они свинцового цвета. Вот
почему мучители не отобрали у меня пистолет: на Марсе, должно быть, нет
железа, и из чрезмерной осторожности люди-кошки не решились дотронуться до
незнакомого вещества. На ощупь кандалы были твердыми. Я попробовал сломать
их - не поддаются. Из чего же они сделаны? К острому желанию спастись
добавилось любопытство. Я постучал по кандалам дулом пистолета, они
зазвенели, но не как железо. Может, это серебро или свинец? Все, что мягче
железа, я перепилю - стоит только разбить кувшин и выбрать поострее
осколок (я уже забыл о своем намерении привезти каменный кувшин на Землю).
Но грохнуть кувшин о стену я не решался, боясь привлечь сторожей. Нет, они
не услышат: ведь я только что стрелял из пистолета, и никто не появился.
Осмелев, я отбил от кувшина тонкую острую пластинку и принялся за работу.
Конечно, даже железную балку можно упорным трудом сточить в иглу для
вышивания, но тут дело было еще сложнее. Опыт по большей части дитя
ошибки, а мне оставалось только заблуждаться, потому что мой земной опыт
здесь ничего не значил. Хотя я пилил очень долго, на кандалах не появилось
даже царапины, как будто я пытался камнем сточить алмаз.
Я ощупал свои лохмотья, туфли, даже волосы, надеясь найти хоть
что-нибудь способное мне помочь. Неожиданно я обнаружил в часовом
карманчике брюк спичечный коробок в металлическом футлярчике. Я не курю и
обычно не ношу с собой спичек. Этот коробок мне сунул за неимением другого
подарка один знакомый перед отлетом. "Надеюсь, что спички не перегрузят
межпланетный корабль!" - пошутил он тогда.
Играя коробком, я предавался пустяковым, но приятным воспоминаниям.
Стемнело. Я чиркнул спичкой, потом зажег вторую. Машинально, дурачества
ради, поднес ее к своим кандалам, и вдруг - пшш! - от них осталась лишь
горстка белого пепла, а все вокруг наполнилось зловонием.
Оказывается, эти кошки знакомы с химией. Вот уж не ожидал!
4
Когда все потеряно, в избавлении от кандалов мало проку, но теперь я
хоть не должен стеречь этот кошачий колодец. Спрятав пистолет и спички, я
ухватился за висящий конец веревки и полез на стену. Кругом царила серая
мгла, какая бывает скорее в парильне, чем на открытом воздухе.
Перевалившись через край, я спрыгнул на землю. Куда же идти? Храбрости у
меня сильно поубавилось. Ни домов, ни огонька, ни звука. Вдалеке (а может
быть, невдалеке - я не мог определить расстояние) темнело что-то вроде
леса. Не пойти ли туда? Но кто знает, какие звери меня там ожидают!
Я посмотрел на звезды: сквозь серое, чуть розоватое небо виднелось лишь
несколько самых крупных звезд. Меня снова начала мучить жажда, на этот раз
вместе с голодом. Ночная охота, да еще на неведомых зверей и птиц, занятие
не для меня. Хорошо еще, что не холодно; наверное, здесь можно и днем и
ночью ходить голым. Я сел, прислонившись к стенке своей бывшей тюрьмы, и
уставился на звезды, стараясь ни о чем не думать. Самые обычные мысли
могли сейчас вызвать у меня слезы. Одиночество еще страшнее, чем боль.
Глаза слипались, но заснуть было бы слишком опасно. Поклевав некоторое
время носом, я вдруг вздрогнул и широко открыл глаза: мне показалось,
будто впереди мелькнула человеческая тень. "Наверное, это галлюцинация!" -
выругал я себя и закрыл глаза. Но едва я снова открыл их, как впереди
опять мелькнула тень. У меня волосы встали дыбом: ловить на Марсе
призраков не входило в мои намерения. Я твердо решил бодрствовать.
Долгое время ничто не появлялось. Тогда я нарочно сощурился, оставив
между ресницами крохотную щелку. Тень тотчас появилась!
Теперь я уже не боялся ее. Совершенно ясно, что это не призрак, а
существо с кошачьей мордой. Оказывается, у него такое острое зрение, что
оно даже издалека видит, закрыты ли у меня глаза. Я радостно сдержал
дыхание и стал ждать. Если оно кинется на меня, я с ним расправлюсь!
Неизвестно почему, но я считал себя сильнее человека-кошки. Может быть,
потому, что у меня пистолет? Смешно!
Время здесь не имело никакой цены. Мне показалось, что прошло несколько
веков, прежде чем незнакомец приблизился. На каждый шаг он тратил по
четверти часа, а может быть, по часу; в каждом шаге чувствовалась
осторожность, накопленная поколениями. Ступит сначала правой, затем левой
ногой, согнется, тихо выпрямится, оглянется, подастся назад, неслышно, как
снежинка, ляжет на землю, поползет, снова выгнет спину... Наверное, так
котенок ночью учится ловить мышей.
Если бы я шевельнулся или открыл глаза, он, без сомнения, тотчас бы
отпрянул. Но я не двигался, внимательно следя за ним сощуренными глазами.
Я чувствовал, что он вовсе не желает мне зла, а, наоборот, боится меня.
В руках у него ничего не было, к тому же он пришел один. Как мне дать
ему понять, что я совсем не собираюсь нападать на него? Пожалуй, лучший
способ - не двигаться, тогда он но крайней мере не убежит.
Человек-кошка приблизился ко мне вплотную, я уже чувствовал его горячее
дыхание. Отклонившись в сторону, словно спринтер, готовый принять
эстафетную палочку, он дважды махнул лапой перед моим лицом. Я еле заметно
кивнул головой. Он быстро убрал лапу, но остался на месте. Я снова кивнул,
затем медленно поднял руки и показал ему пустые ладони. Он как будто понял
этот язык жестов, тоже кивнул головой и выпрямился. Я поманил его пальцем.
Он снова кивнул, давая понять, что бежать не собирается. Так продолжалось
примерно с полчаса, после чего я наконец привстал.
Если никчемную трату времени можно назвать работой, то люди-кошки -
самые трудолюбивые существа на свете. Битый час мы с ним обменивались
жестами, кивали головами, шамкали губами, пофыркивали носами - словом,
двигали буквально каждым мускулом тела, подтверждая, что не хотим
причинить друг другу вреда. Разумеется, мы могли провести за этим занятием
еще час, а скорее всего целую неделю, если бы вдалеке не появилась новая
тень. Мой приятель первым заметил ее, отпрянул в сторону и призывно махнул
лапкой. Я побежал за ним. От голода и жажды у меня рябило в глазах, но я
чувствовал, что если нас настигнут, то мне и моему спутнику несдобровать.
Я не хотел терять нового знакомца: он будет прекрасным помощником в моих
скитаниях на Марсе.
Люди-кошки наверняка гнались за нами, потому что мои проводник прибавил
шагу. Сердце мое было готово выпрыгнуть - сзади раздался пронзительный
вой. Видимо, люди-кошки рассвирепели, если решились подать голос. Еще шаг
- и я упаду от изнеможения или у меня горлом пойдет кровь...
Собрав последние силы, я выхватил пистолет и наугад выстрелил. Сам я
даже не слышал звука выстрела, потому что тут же лишился чувств.
Очнулся я в какой-то комнате. Серое небо, красный свет... Земля...
Межпланетный корабль... Лужа крови, веревка... Я снова закрыл глаза.
Только спустя некоторое время новый приятель рассказал, что втащил
меня, как дохлую собаку, к себе домой. Почва на Марсе такая мягкая и
нежная, что при падении я даже не наставил себе синяков. А наши
преследователи, напуганные моим выстрелом, наверное, бежали три дня без
оглядки. Маленький пистолет с какими-нибудь двенадцатью патронами
прославил меня на весь Марс.
5
Я спал без просыпу и, наверное, заснул бы вечным сном, если бы не мухи.
Впрочем, я не знаю, что это за насекомые. Они больше похожи на маленьких
зеленых бабочек, этакие прелестные мотыльки, но еще несноснее наших мух.
Их на Марсе ужасно много - тряхнешь рукой, и с нее сразу слетает целая
стайка живых зеленых лепестков.
Тело затекло, потому что я всю ночь проспал на земле: люди-кошки не
знают кроватей. Одной рукой отгоняя мух, а другой почесываясь, я оглядел
хижину. Собственно, смотреть в ней было не на что. Я надеялся найти таз
для умывания, но безуспешно. Раз не оказалось вещей, пришлось смотреть на
стены и потолок. Они были из глины, без каких-либо украшений. Воздух в
хижине отдавал затхлостью. Лишь в одной из стен имелось отверстие аршина в
три высотой, которое служило и дверью, и окном одновременно.
Пистолет был по-прежнему при мне, это прекрасно. Хорошенько спрятав
его, я вылез через отверстие и тут понял, что окна были бы бесполезны:
хижина находилась в лесу - наверное, том самом, который я видел вчера
вечером. Листья на деревьях росли так густо, что через них не пробился бы
и самый яркий солнечный свет, а здесь он к тому же рассеивался в сером
неподвижном воздухе.
Я оглянулся по сторонам, но вокруг меня были толь ко густые листья,
сырость и вонь.
Впрочем, нет! Под одним из деревьев сидел человек-кошка. Он, конечно,
давно видел меня, но, поймав мой взгляд, бросился на дерево и исчез в
листве. Это меня разозлило. Разве так принимают гостей: ни еды, ни питья,
только ночлег в вонючей хижине! Решив не церемониться, я полез за хозяином
на дерево и, ухватившись за ветку, стал ее раскачивать. Человек-кошка
жалобно пискнул и остановился. Убежать ему было некуда, и он с прижатыми,
как у побитого кота, ушами начал медленно спускаться.
Я ткнул пальцем себе в рот, вытянул шею и несколько раз шевельнул
губами, объясняя, что хочу есть и пить. В ответ он показал на дерево.
"Может, он советует мне поесть плодов?" - сообразил я, мудро предположив,
что люди-кошки не едят риса. Но плодов на ветках не было. Между тем
человек-кошка взобрался на дерево, бережно сорвал несколько листьев, взял
их в зубы и вновь спустился, показывая то на меня, то на листья.
Когда он увидел, что эта скотская пища меня ничуть не привлекает, его
лицо исказилось - вероятно, от ярости. Почему он злился, я, конечно,
понять не мог, а он не мог понять, чем недоволен я.
Наконец я решил взять листья, но пусть он сам протянет их мне. Он
снова, казалось, ничего не понял. Мой гнев сменился сомнением: а может
быть, передо мной женщина? Может быть, на Марсе мужчины и женщины тоже
общаются, не приближаясь друг к другу? [иронический намек на строгие
моральные правила конфуцианства, в частности на фразу древнего философа
Мэн-цзы (III в. до н.э.): "Если мужчины и женщины общаются, не приближаясь
друг к другу, это соответствует церемониям"] Или - страшно вымолвить - это
правило здесь распространено на общение между всеми людьми (через
несколько дней выяснилось, что моя догадка была верна)? Ладно, не стоит
ссориться с тем, кого не понимаешь. Я подобрал листья и обтер их рукой -
по привычке, потому что руки у меня были грязные и кровоточили. Потом
откусил кусочек листа и поразился его приятному запаху и сочности. Изо рта
у меня закапал сок, и человек-кошка дернулся, словно желая подхватить
капли. "Видно, эти листья очень дороги, - подумал я. - Но почему он так
трясется над одним листом, когда вокруг целый лес? Впрочем, здесь все
странно!"
Съев один за другим два листа, я ощутил легкое головокружение. Душистый
сок как бы растекся по всему телу, наполняя его приятной истомой. Потянуло
спать, и все-таки я не заснул, потому что в этом озере дурмана таилась
капля возбуждающего, как при легком опьянении. У меня в руке был еще один
лист, но я не мог поднять руку. Смеясь над собой (не знаю, отразился ли
этот смех на моем лице), я прислонился к дереву, закрыл глаза и покачал
головой. Вмиг чувство опьянения прошло, теперь уже все мое тело, каждая
пора смеялась. Голода в жажды как не бывало, мыться больше не хотелось:
грязь, пот и кровь ничуть меня больше не тяготили.
Лес, как мне показалось, посветлел, серый воздух стал не холодным в не
душным, а таким, что лучше и не надо; зеленые деревья приобрели какую-то
мягкую поэтическую прелесть. Промозглая вонь сменилась крепким сладковатым
ароматом, словно от перезрелой дыни. Нет, это была не нега, а
восхитительное опьянение. Два листа влили в меня неведомую силу, и в сером
воздухе Марса я теперь чувствовал себя точно рыба в воде.
Я присел на корточки, хотя раньше не любил так сидеть, и начал
внимательно разглядывать своего кормильца. Обида на него прошла; теперь он
стал мне симпатичен.
Человек-кошка оказался не просто большой кошкой, которая ходит на
задних лапах и одевается. Одежды на нем как раз не было. Я засмеялся и
тоже снял с себя рубаху и туфли: если не холодно, зачем таскать на себе
всякую рвань? Но брюки я оставил - не из стыдливости и не ради пистолета
(его я мог носить прямо на ремне), а потому, что без карманов мог потерять
спички. Вдруг люди-кошки снова попробуют надеть на меня кандалы?
Итак, у него было длинное тонкое туловище и короткие конечности с
короткими пальцами (не удивительно, что люди-кошки быстро бегают, но
медленно работают; я вспомнил, как долго они связывали меня). Шея
нормальная, но очень подвижная: голова могла поворачиваться почти за
спину. Лицо большое, глаза круглые, очень низко посаженные, над ними
широкий лоб, поросший такой же короткой шерстью, что и макушка. Нос и рот
слиты вместе, но не так красиво, как у кошки, а грубо, как у свиньи. Уши
маленькие и торчат очень высоко. Туловище округлое, покрыто тонкой и
блестящей шерстью серого цвета, который издали отливает зеленым, словно
птичье оперение. На животе восемь черных точек - сосков. Каково внутреннее
строение людей-кошек, я не знаю до сих пор.
Движения моего нового знакомца казались замедленными, но на самом деле
были очень проворны, так что я ни разу не смог заранее догадаться о его
намерениях. Единственное, что я наверняка определил в нем, - крайнюю
подозрительность. Его руки и ноги не бездействовали ни минуты, причем
ногами он двигал так же проворно, как руками. Чаще всего он пользовался
осязанием: здесь пощупает, там потрет или просто прикоснется. Словом, он
был похож на суетящегося муравья.
Зачем он привел меня сюда да еще накормил листьями? Мне очень хотелось
поговорить с ним, но как? Ведь языка-то я не знаю.
6
Месяца через три я уже говорил по-кошачьи. Малайский язык можно изучить
за полгода, а кошачий еще быстрее. В нем всего четыреста-пятьсот слов, и,
употребляя их так или эдак, можно сказать что угодно. Конечно, многие
понятия и мысли выразить столь скудным запасом слов невозможно, но
люди-кошки придумали на этот случай прекрасный способ - вовсе не говорить.
Прилагательных и наречий очень мало, с существительными тоже небогато.
Например, все, что связано с дурманным деревом, ограничивается следующими
понятиями: большое дурманное дерево, маленькое дурманное дерево, круглое
дурманное дерево, тонкое дурманное дерево, заморское дурманное дерево,
большое заморское дурманное дерево, хотя в действительности это совершенно
различные растения. Местоимения не очень употребительны, ибо
существительные предпочитают не заменять. Так иногда говорят дети.
Запомнишь несколько существительных - и объясняйся, а глаголы можешь
выражать жестами. Есть у них и письменность: смешные значки, похожие на
маленькие башенки или пагоды, но их очень трудно изучить. Обычные
люди-кошки знают от силы два десятка таких значков.
Большой Скорпион - так звали моего нового друга - помнил очень много
башенок и даже умел слагать стихи. Поставишь в ряд несколько красивых слов
без всякой мысли - и получается кошачье стихотворение: драгоценный лист,
драгоценный цветок, драгоценная гора, драгоценная кошка, драгоценный
живот... Так звучало стихотворение Большого Скорпиона "Чувства, возникшие
при чтении истории". У людей-кошек была своя история и
двадцатитысячелетняя цивилизация.
Научившись разговаривать, я понял все. Большой Скорпион был важной
персоной в Кошачьем государстве: крупным помещиком и в то же время
политическим деятелем, поэтом и военным. Крупным помещиком он считался
потому, что владел целой рощей дурманных деревьев. Дурманные листья
являются самой изысканной пищей людей-кошек, а это, в свою очередь, тесно
связано с историей дурманных листьев. Вытащив для доказательства несколько
исторических скрижалей (вместо книг у людей-кошек употребляются каменные
плиты длиной в два аршина и толщиной в полвершка, на каждой из которых
вырезано десятка полтора очень сложных знаков), он сказал, что пятьсот лет
назад они еще кормились земледелием и дурманные листья завез в Кошачье
государство какой-то иностранец. Сначала их могли есть только
высокопоставленные лица, а потом листьев стали ввозить больше и к ним
пристрастились все. Не прошло и пятидесяти лет, как граждане, не
употреблявшие их, стали исключением. Есть дурманные листья очень приятно и
выгодно, после них разыгрывается воображение, но руки и ноги перестают
двигаться. Поэтому землепашцы вскоре забросили свою землю, а ремесленники
свои ремесла. Видя, что все предаются безделью, правительство издало указ,
запрещающий есть дурманные листья. Однако в первый же день после запрета
императрица от тоски дала императору три пощечины (Большой Скорпион
продемонстрировал мне очередную историческую скрижаль), отчего император
заплакал горючими слезами. Поэтому к вечеру того же дня вышел новый указ:
считать дурманные листья "государственной пищей". Большой Скорпион сказал,
что во всей кошачьей истории не было более славного и милосердного деяния.
После возведения дурманных листьев в ранг государственной пищи кошачья
цивилизация стала развиваться во много раз быстрее, чем прежде: дурманные
листья отбили охоту к физическому труду, что позволило сконцентрировать
энергию на духовной деятельности. Особенно прогрессировали поэзия и
искусство: за последние четыреста лет кошачьи поэты ввели в поэтический
язык множество новых словосочетаний, не употреблявшихся за всю
предшествующую двадцатитысячелетнюю историю, например, такое, как
"драгоценный живот".
Но это не значит, разумеется, что в обществе не возникали известные
разногласия. Триста лет назад дурманные листья выращивались повсюду, но
чем больше люди ели их, тем ленивее становились. В конце концов некому
даже стало сажать дурманные деревья. И тут вдруг случилось грандиозное
наводнение (Большой Скорпион немного побледнел, когда сказал мне это:
оказывается, люди-кошки больше всего на свете боятся воды). Наводнение
унесло множество дурманных деревьев. Без чего-нибудь другого жители еще
могли обойтись, но без дурманных листьев они не могли предаваться
праздности и лени, поэтому всюду начался разбой. Судебных дел стало так
много, что правительство издало еще один в высшей степени гуманный указ:
не считать кражу дурманных листьев преступлением. Последние триста лет
были периодом разбоя, но это совсем неплохо, так как разбой
свидетельствует о свободе личности, а свобода всегда была высшим идеалом
людей-кошек. (Примечание. Слово "свобода" в кошачьем языке не совпадает по
своему значению с аналогичным китайским словом. Люди-кошки называют
свободой насилие над другими, отказ от совместной деятельности,
произвол... Отсюда разобщенными оказываются не только мужчины и женщины,
но и все люди. Свободный человек не позволяет окружающим касаться его.
Встретившись, люди-кошки выражают почтение друг другу не рукопожатием или
поцелуем, а отворачиваясь друг от друга.)
- Тогда почему же вы продолжаете сажать деревья? - спросил я. На
правильном кошачьем языке эту фразу следовало произнести так: повернуть
голову налево (означает "тогда"), ткнуть пальцем в собеседника ("вы"),
дважды сверкнуть белками глаз ("почему") и дважды повторить слово "дерево"
(в первом случае оно выступает в роли глагола). Слово "продолжаете"
опускается за ненадобностью.
Большой Скорпион закрыл рот. Рот у людей-кошек постоянно открыт, и
когда его на время закрывают, это означает удовлетворение или глубокое
раздумье. Он ответил, что сейчас дурманные деревья сажают лишь несколько
десятков человек, исключительно сильные мира сего: политические деятели,
военные и поэты, которые одновременно являются помещиками. Они не могут не
сажать дурманных деревьев, так как иначе потеряют всю свою власть. Для
политических деятелей дурманные листья - единственный способ увидеть
императора. Военные используют их как армейский провиант, а поэтам они
дают возможность грезить средь бела дня. В общем, дурманные листья
всемогущи, благодаря им можно всю жизнь бесчинствовать. Слово
"бесчинствовать" в устах высокопоставленных людей-кошек - самое изысканное
понятие.
Охрана дурманных рощ - основная функция Большого Скорпиона и других
помещиков. На свою армию они не могут положиться, потому что кошачьи
солдаты, как приверженцы истинной свободы, могут только поедать дурманные
листья и не понимают, что значит повиноваться приказу. Солдаты часто
грабят собственных хозяев - с точки зрения людей-кошек (во всяком случае
Большой Скорпион думал именно так), это вполне логично. Кто же охраняет
дурманные леса? Иностранцы. Каждый помещик вынужден содержать несколько
иностранных наемников. Страх перед иностранцами - одна из исконных
особенностей кошачьей натуры. Любовь к так называемой "свободе" не
позволяет кошачьим солдатам прожить хотя бы три дня без убийства, а война
с иностранцами для них вещь совершенно невозможная. Большой Скорпион
прибавил с удовлетворением, что стремление к взаимной резне в Кошачьем
государстве день ото дня возрастает, и методы убийства стали почти столь
же утонченными, как законы стихосложения.
- Убийство стало своего рода искусством! - поддакнул я. В кошачьем
языке не было слова "искусство", из моих долгих объяснений он ничего не
понял, однако все-таки запомнил китайское слово.
В древности люди-кошки воевали с иностранцами и даже побеждали, но за
последние пятьсот лет вследствие междоусобиц совершенно позабыли об этом,
обратили все усилия на внутренние раздоры и стали очень бояться
иностранцев. Без иностранной поддержки их император не получил бы к своему
столу ни одного дурманного листа.
Три года назад в Кошачье государство уже прилетал один воздушный
корабль. Откуда - жители не знали, но запомнили, что на свете существуют
большие птицы без перьев.
Когда прилетел наш корабль, люди-кошки поняли, что прибыли иностранцы,
но были уверены, что я тоже марсианин: они не могли представить, что,
кроме Марса, существуют другие планеты.
Большой Скорпион с другими помещиками тотчас побежал к месту
приземления, чтобы добыть иностранцев для охраны своих дурманных рощ. Все
прежние иностранные охранники почему-то вернулись к себе на родину, и
нужно было срочно вербовать новых.
Помещики условились передавать меня друг другу по очереди, так как в
последнее время нанять иностранца было очень нелегко. Увидев, что
физиономия у меня отнюдь не кошачья, они страшно перепугались, но затем
распознали мою наивность и решили не приглашать меня на службу, а просто
схватить. Как истые граждане Кошачьего государства, они были очень хитры и
иной раз способны на риск. Сейчас я понимаю, что, если бы я первым
применил силу, они бы тотчас разбежались, но ни в коем случае не
отказались от своей затеи. К тому же я не сумел бы найти себе пищу. В
общем, я доволен, что тогда не выстрелил. Но, с другой стороны, схватив
меня, они утратили ко мне уважение. Теперь можно было не говорить со мной
ни о каких условиях, достаточно давать немного еды. Изменились и намерения
союзников: вскоре из общественной собственности я превратился в частную.
Большой Скорпион был необычайно горд своим успехом, так как измена клятве
входит в их понимание свободы.
Они посадили меня закованным в лодку, а сами, страшась воды, побежали к
хижине-колодцу по берегу. Если бы лодка перевернулась, виною было бы,
разумеется, лишь мое собственное невезение. Лодка должна была сама
уткнуться в отмель, недалеко от которой стояла хижина-колодец.
Водворив меня в хижину, они разошлись по домам есть дурманные листья.
Носить подобную ценность с собой чрезвычайно опасно, поэтому они
предпочитали есть дома.
Роща Большого Скорпиона находилась ближе других от моей
импровизированной тюрьмы, но и он отправился за мной не сразу: после
дурманных листьев необходимо немного поспать. Большой Скорпион думал, что
его соперники придут не скоро, их появление было для него полной
неожиданностью. "Хорошо, что это "искусство" помогло!" - произнес он,
восхищенно указывая на мой пистолет. Теперь он всякий незнакомый предмет
называл искусством.
Я спросил, из чего были сделаны кандалы. Он пожал плечами и сказал, что
их привезли из-за границы.
- За границей есть много полезных вещей, но нам ни к чему подражать им.
Ведь наше государство самое древнее! - Большой Скорпион на секунду
удовлетворенно закрыл рот. - Впрочем, когда отправляешься в путь,
наручниками и кандалами запастись не мешает.
Я не понял, подсмеивается он надо мной или говорит серьезно. Сейчас
меня интересовало, где он провел эту ночь, потому что в лесу не видно было
других хижин. Не желая отвечать на мой вопрос, он попросил у меня
какое-нибудь "искусство", чтобы показать императору. Я дал ему спичку,
решив, что в "свободном" обществе каждый должен иметь какую-нибудь тайну,
и спросил только, есть ли у него семья.
Он кивнул головой.
- Вот соберем дурманные листья и поедем ко мне домой.
- А где твой дом?
- В столице. Там живут император и много иностранцев. Ты сможешь
увидеть своих друзей.
- Я прилетел с Земли и никого на Марсе не знаю.
- Все равно ты иностранец, а иностранцы всегда дружат.
Продолжать объяснения было бесполезно. Лучше дождаться, когда будет
закончен сбор дурманных листьев, и поскорее отправиться в путь, чтобы
собственными глазами взглянуть на Кошачий город.
7
Я считал, что никогда не смогу подружиться с Большим Скорпионом, а он,
вероятно, искренне желал дружбы, но его искренность, как у всех
людей-кошек, была весьма ограниченна. Он дружил только с теми, кого
собирался использовать в своих интересах. В течение трех или четырех
месяцев меня ни на минуту не оставляло желание похоронить останки
погибшего друга, однако Большой Скорпион всячески препятствовал мне. Он
воображал, будто охрана дурманных деревьев - единственная цель, ради
которой я прилетел на Марс. О дружеском долге люди-кошки вообще, наверное,
не имели понятия. Большой Скорпион все время твердил мне: "Ведь твой
приятель умер, зачем же смотреть на него?" Он скрывал от меня, в какой
стороне то место, где упал корабль, и все время следил за мной. Я
потихоньку искал дорогу, думая, что стоит пойти по берегу реки, как я
найду обломки корабля, но каждый раз, когда я выходил из дурманной рощи,
передо мной откуда ни возьмись появлялся Большой Скорпион. Он никогда не
пытался принудить меня вернуться, а умел растрогать своими жалобами и
причитаниями, словно слезливая вдова. Я понимал, что в душе он смеется
надо мной, считает меня дураком, но ничего не мог с собой поделать. В
дурманной роще, кроме меня, жили еще какие-то существа, которым он
запрещал встречаться со мной. Едва я замечал их вдали и направлялся к ним,
как они тут же исчезали - наверняка по приказу Большого Скорпиона.
Дурманные листья я решил больше не есть.
- Их нельзя не есть, - с мягкой настойчивостью убеждал меня Большой
Скорпион. - Без них горло пересохнет, а вода далеко. Нужно мыться,
купаться - сколько хлопот! Мы уж на себе испытали: их невозможно не есть.
Другая пища очень дорога, но дело не в цене. Главное, что она невкусная, а
иногда даже ядовитая. Если не есть дурманных листьев, можно умереть!..
Тут он начинал размазывать по лицу слезы, но я знал, что это его
обычный трюк, и не поддавался. Если я буду есть дурманные листья, то стану
таким же, как люди-кошки, а этого Большой Скорпион и хочет! Хватит, я и
без того слишком простодушен. Я должен снова вернуться к человеческой
жизни: есть, пить и мыться как люди, а не превращаться в полумертвого
ленивца. Я скорее согласен прожить две недели, но разумно и полноценно,
чем двадцать тысяч лет прозябать в дурмане. Все это я высказал Большому
Скорпиону, но он, конечно, ничего не понял и наверняка счел меня
безмозглым идиотом. Как бы то ни было, а я принял решение.
После трехдневных препирательств мне пришлось взяться за пистолет.
Правда, я еще не забыл о чести и справедливости, положил пистолет рядом и
сказал Большому Скорпиону:
- Если ты будешь заставлять меня есть дурманные листья, я тебя убью.
Решай!
Большой Скорпион отскочил в сторону, даже не попытавшись отнять у меня
пистолет. Огнестрельное оружие в его лапах было бы не опаснее соломинки.
Ему нужен был не мой пистолет, а я сам.
Наконец он предложил компромисс: каждое утро я должен съедать по одному
дурманному листу.
- Один листочек, всего одну крохотную драгоценность, чтобы не
отравиться воздухом!
Я убрал пистолет, и мы сели друг против друга. Он обещал давать мне
еду, но считал, что с питьем будет трудно: придется носить воду кувшином с
реки.
- Зачем каждый день так далеко бегать, да еще таскать кувшин? Это
неумно. Не лучше ли без всяких забот есть дурманные листья? Что за чудак,
не понимает своего счастья! - рассуждал Большой Скорпион, однако
настаивать не посмел, а лишь заявил, что должен ходить вместе со мной.
Конечно, он боялся, как бы я не убежал. Но ведь я могу убежать и при нем,
если захочу. Услышав это, он закрыл рот на целых десять минут, так что я
даже испугался, не помирает ли он от страха.
- Тебе незачем ходить со мной, клянусь, что я не убегу! - утешил я его.
Он тихо покачал головой:
- Клянутся только дети.
Рассерженный такой беспардонностью, я схватил Большого Скорпиона за
волосы, в первый раз применив силу. Он никак не ожидал этого. Пожертвовав
несколькими волосками, а может быть, и клочком шкуры, он отбежал на
почтительное расстояние и объяснил мне, что прежде среди людей-кошек были
распространены клятвы, однако за последние пятьсот лет их давали так
часто, что теперь произносят только в шутку. Эта реформа является
очевидным прогрессом. Доверие вещь неплохая, но с практической точки
зрения не очень удобная. Дети любят давать клятвы именно потому, что их
вовсе не обязательно соблюдать. Все это Большой Скорпион говорил печально,
потирая общипанное место.
Устыдившись своей вспыльчивости, я позволил ему ходить со мной и
получил в награду вкусный ужин. Люди-кошки готовят отлично, жаль только,
что в их кушанья попадает слишком много мух. Я сплел из травы крышку и
велел повару накрывать еду. Кошачий повар нашел это странным, даже
смешным, но, получив приказ Большого Скорпиона, не посмел со мной спорить.
Нечистоплотность люди-кошки возвели в одну из самых славных своих
традиций, поэтому повар все же продолжал хитрить со мной. Каждый раз,
когда на еде не было крышки, мне приходилось жаловаться Большому
Скорпиону. Но однажды мне вовсе не принесли еды, а на следующий день
подали тарелку, покрытую вместо крышки толстым слоем мух. Оказывается,
Большой Скорпион и его слуга стали презирать меня за слабость.
Рукоприкладство считается привилегией высокопоставленных людей-кошек, и
подчиненные принимают побои как должное. Что же делать? Пускать в ход руки
мне не хотелось: я считал себя гуманным человеком и всегда гордился этим.
Но, увы, я рисковал лишиться не только еды, но и безопасности. Ничего не
поделаешь, пришлось и у повара выдрать клочок шкуры. С тех пор крышка уже
не лежала без дела. Да, здесь трудно сохранить человеческое достоинство...
Моим главным удовольствием на Марсе было утреннее купанье. Я вставал
еще до рассвета и выходил на речную отмель неподалеку от дурманной рощи.
Короткая прогулка успевала лишь освежить меня; я стоял по щиколотку в воде
и ждал восхода. Утренний пейзаж был удивительно спокоен и красив. На небе,
еще не подернутом туманом, виднелись крупные звезды, кругом ни звука -
только тихое журчанье воды по песку. Солнце поднималось, и я входил в
реку. Здесь было мелко, нужно было сделать по отмели шагов двести, чтобы
вода дошла до груди. Вволю поплавав, я выходил из воды и обсыхал на
солнце. Рваные штаны, пистолет, спичечная коробка - все лежало на большом
камне. Я стоял голый, без забот и печалей, и чувствовал себя самым
свободным человеком в этом сером мире. Но вот солнце начинало пригревать,
над рекой поднимался туман, и мне становилось немного душно. Все-таки
Большой Скорпион не лгал, говоря, что здесь можно отравиться воздухом.
Пора было возвращаться и есть свой дурманный лист.
К сожалению, мои купанья продолжались недолго - по вине того же
Большого Скорпиона. Примерно через неделю, едва ступив на отмель, я увидел
вдалеке снующие тени. Я не обратил на них внимания и продолжал любоваться
восходом. Восток медленно розовел, рассеянные облака превращались в
багровые цветы, звезды пропали. Затем облака вытянулись цепочкой, став
темно-оранжевыми, с серебристо-белыми краями там, где они смыкались с
серым небом. На оранжевом фоне выступили темные пятна, словно окаймленные
золотыми нитями. Из них, неуверенно дрожа, выпрыгнул кроваво-красный, не
очень круглый диск, превративший облака в сверкающую чешую. Река
посветлела и залилась золотым блеском. Облака становились все тоньше, а
вскоре совсем исчезли, сменившись легкой розоватой пеленой. Солнце
поднялось. Теперь уже все небо приобрело серебристо-серый оттенок, в
некоторых местах даже голубой.
Я смотрел на это как зачарованный, а когда наконец обернулся, увидел на
берегу, всего в каких-нибудь десяти саженях, толпу людей-кошек. "Наверное,
они заняты чем-то своим", - подумал я и решил продолжать купанье. Но едва
я зашел поглубже, как толпа передвинулась к отмели. Когда я бросился в
воду, на берегу поднялся пронзительный вой. Я несколько раз окунулся и
вышел на отмель; вопящая толпа попятилась. Я понял, что людей-кошек
привлекло сюда мое купанье.
"Пусть себе глазеют, - подумал я. - Ведь их интересует не мое тело -
они сами ходят голыми, - а как я плаваю. Может быть, поплескаться еще
немного, чтобы расширить их кругозор?" Но тут я увидел Большого Скорпиона,
который стоял впереди всех, почти у самой воды. Видимо, желая показать,
что он не боится меня, он скакнул еще ближе и сделал лапой знак, чтобы я
прыгнул в воду. Четырехмесячный опыт подсказал мне, что, если я ему
подчинюсь, он совсем заважничает. Этого я уже не мог стерпеть: всю жизнь
не любил, чтобы мною помыкали. Я вышел на отмель, достал пистолет и
прицелился в него.
8
Я еще никогда не видел, чтобы Большой Скорпион так смеялся. Чем больше
я свирепел, тем сильнее он корчился от хохота, как будто смех у
людей-кошек был главным средством избежать расправы. Я спросил, зачем он
собрал толпу. Он не отвечал и по-прежнему хохотал. Мне было противно
связываться с ним, поэтому я предупредил, что ему несдобровать, если он
еще раз устроит что-либо подобное.
На следующее утро, еще не дойдя до отмели, я вновь увидел снующие тени;
их было больше, чем вчера. Надо выкупаться, чтобы понять, в чем же
все-таки дело, а с Большим Скорпионом рассчитаюсь потом! Я зашел в воду и,
делая вид, будто моюсь, начал следить за толпой. Позади Большого Скорпиона
стоял человек-кошка с большой охапкой листьев, которая доходила ему до
самого подбородка. По знаку Большого Скорпиона слуга пошел вдоль толпы, и
охапка листьев в его лапах стала постепенно уменьшаться. Тут мне стало
ясно, что Большой Скорпион пользуется случаем, чтобы торговать дурманными
листьями, причем наверняка по повышенной цене.
Я люблю посмеяться, но тут мне было не до смеха. Люди-кошки очень
боялись меня, иностранца; значит, всю эту комедию затеял Большой Скорпион.
Следовало проучить его, иначе я никогда уже не смогу наслаждаться утренним
купаньем. Конечно, если бы люди-кошки захотели поплавать вместе со мной, я
не имел бы ничего против, река принадлежит не мне одному. Но когда один
купается, а сотни глазеют да еще занимаются куплей-продажей - это мерзко!
Я хотел схватить не Большого Скорпиона (он вряд ли сказал бы мне
правду), а одного из зевак, чтобы узнать, в чем же все-таки дело. Поэтому
я стал медленно пятиться задом, намереваясь незаметно выйти на берег и
помчаться к ним.
Но едва я побежал, как раздался дикий вопль - противнее визга свиньи,
которую режут. Землетрясение не произвело бы большей паники, чем моя
неожиданная атака. Люди-кошки мчались сломя голову, давя друг друга,
падая, снова вскакивая... Берег в одно мгновение опустел, лишь кое-где
валялись раненые, которые уже не могли бежать. Я поднял одного из них:
глаза закрыты, дыхания нет! Поднял другого - жив, хотя нога сломана.
Впоследствии я не раз бранил себя за то, что допрашивал раненого. Если
прощать себе все, что сделал, не подумав, люди никогда не станут
гуманными.
Заставить полумертвого от страха человека-кошку говорить, да еще
говорить с иностранцем, - самое трудное дело на свете. Я понял наконец,
что это убьет его, и оставил свои попытки. Двое пострадавших по-прежнему
лежали на земле, а остальные быстро ползли в сторону. Я не стал догонять
их.
Вот и нарвался на крупную неприятность! Кто знает, что представляют
собой кошачьи законы? Правда, я убил этих несчастных не собственными
руками, но, говоря откровенно, был всему причиной. Впрочем, пусть эту кашу
расхлебывает Большой Скорпион, а пока лучше воспользоваться случаем и
сходить к месту крушения корабля. Опомнившись, Большой Скорпион побежит
искать меня, вот тут-то я его и прижму. Если он не согласится помочь, я к
нему не вернусь. Шантаж? Но с таким лживым и презренным существом
невозможно обращаться иначе.
Спрятав пистолет, я с поникшей головой побрел вдоль реки. Солнце палило
немилосердно, и я чувствовал, будто мне чего-то не хватает. Проклятые
дурманные листья! Без них я не мог противостоять палящему солнцу и
ядовитому туману, поднимающемуся с воды.
Кошачьих святых я не знал, поэтому, чтобы скрыть собственную
беспомощность, мне оставалось проклинать только людей-кошек. Я подумал,
что дурманные листья легче всего добыть на "поле боя". Конечно, я мог бы
сходить в рощу и отломить там целую ветку, но мне было лень шагать так
далеко. Поэтому я вернулся на берег, подобрал несколько листьев, брошенных
разбежавшимися, пожевал один из них и снова отправился вдоль реки.
Вскоре передо мной показались серые холмы. Я помнил, что корабль упал
недалеко от них, хотя и не знал, в какой стороне. Жара стояла невыносимая.
Два новых листа не принесли мне облегчения. Кругом ни деревца, отдохнуть
все равно негде. Я решил идти до тех пор, пока не найду корабль.
Вдруг сзади послышались крики. Я различил среди них голос Большого
Скорпиона, но продолжал идти, не оборачиваясь. Вскоре он догнал меня -
бегал он очень быстро. Я хотел схватить его за шиворот и вытряхнуть из
него душу, однако рука не поднялась: слишком уж у него был жалкий вид -
морда вспухла, на голове и туловище ссадины, шерсть слиплась, словно у
водяной крысы. Кто его избил, мне было все равно, но к напуганному и
израненному Большому Скорпиону я проникся сочувствием. Он похватал
разинутым ртом воздух и наконец выдавил:
- Скорее, дурманную рощу грабят!
Я рассмеялся; моего сочувствия как не бывало. Если бы Большой Скорпион
попросил меня защитить его жизнь, я, как истинный китаец, тотчас
откликнулся бы. Но кто станет защищать добро помещика? Грабят так грабят,
я тут ни при чем.
- Скорее, дурманную рощу грабят! - повторил Большой Скорпион, отчаянно
тараща глаза.
- Расскажи мне сначала, зачем ты устроил утреннюю комедию, - потребовал
я.
Большой Скорпион задергал шеей от ярости и с трудом выдохнул:
- Дурманную рощу грабят!
Он задушил бы меня, если бы посмел. Но я тоже стоял на своем и решил не
трогаться с места до тех пор, пока он не скажет мне правды. В конце концов
мы пошли на сделку: я отправляюсь за ним, а он объяснит все по дороге.
Оказалось, что глазевшие на меня люди-кошки были представителями
высшего общества, которых он пригласил из города. Богачи никогда не встают
так рано, но мое купанье было слишком редким событием; кроме того, Большой
Скорпион обязался поставить им лучшие дурманные листья. Каждый посетитель
платил ему за зрелище десять национальных престижей (основная денежная
единица в Кошачьем государстве), а дурманные листья - два прекрасных,
сочных листа - давались бесплатно.
"Ну и тип! Выставляет меня напоказ, как свою собственность!" - подумал
я, но Большой Скорпион, не дожидаясь, пока я выскажу свое возмущение, уже
принялся мягко оправдываться:
- Видишь ли, национальный престиж есть национальный престиж. Когда
чужой национальный престиж забираешь в свои руки, это считается очень
благородным поступком. Хоть я и не посоветовался с тобой, - Большой
Скорпион шел очень быстро, но это не мешало ему изъясняться все мягче и
изысканнее, - я знал, что ты не будешь против такого высоконравственного
шага. Ты, как всегда, купаешься, я получаю горсточку национальных
престижей, зрители расширяют свой кругозор, и никто не остается в убытке.
Это очень выгодное дело!
- А кто будет отвечать за умерших?
- Это пустяки! - пыхтя, отвечал Большой Скорпион. - Когда я кого-нибудь
убиваю, мне достаточно выложить несколько дурманных листьев. Законы -
только знаки, вырезанные на камне, а листья - это все. Никто не станет
интересоваться, убил ты кого-нибудь или нет. За тебя даже ни одного
дурманного листа платить не придется, потому что наши законы на
иностранцев не распространяются. Я жалею, что сам не иностранец. Если ты
убьешь кого-нибудь здесь, в деревне, брось его там, где убил, чтобы
белохвостые коршуны могли полакомиться, а если в городе, то зайди в суд и
сообщи. Судья тебя очень вежливо поблагодарит.
Большой Скорпион мне завидовал, а я чуть не плакал: "Бедные люди-кошки!
Вот и кончена ваша жизнь! Где же справедливость?!"
- Ведь те двое убитых были богатыми людьми. Разве их родственники не
захотят тебе отомстить?
- Конечно, захотят. Это они напали на мою рощу. Они давно уже послали
шпионов, чтобы следили за каждым твоим шагом. Как только ты отошел от
рощи, они сразу же налетели на нее. Идем скорей!
- Неужели человек ценится меньше дурманного листа?
- Мертвые - это мертвые, а живым нужно есть дурманные листья. Идем!
Может быть, я заразился стяжательством от людей-кошек, а может быть,
меня надоумила последняя фраза, брошенная Большим Скорпионом, но я вдруг
сообразил, что должен потребовать у него национальных престижей. Если в
один прекрасный день я покину его - а мы с Большим Скорпионом, наверное,
никогда не станем друзьями, - то чем мне кормиться? Я имею право получить
долю из денег, заработанных с моей помощью. В других условиях я бы никогда
не додумался до этого, но здесь необходимо предусматривать все. Мертвые -
это мертвые, а живым нужно есть дурманные листья. Разумно.
Невдалеке от рощи я остановился и спросил:
- А сколько ты заработал за эти дни?
Большой Скорпион оторопел и вытаращил глаза.
- Всего пятьдесят национальных престижей, да еще два из них оказались
фальшивыми. Идем скорее!
Я решительно повернулся и пошел назад. Он догнал меня:
- Сто! Сто!
Поскольку я продолжал идти, он довел цифру до тысячи. Я знал, что самих
зевак была почти тысяча, но не хотел торговаться с ним.
- Ладно, дашь мне пятьсот, а иначе прощай.
Большой Скорпион понимал, что каждая минута промедления стоит ему
дурманных листьев, и со слезами на глазах согласился.
- А если ты еще когда-нибудь тайком будешь зарабатывать на мне, я сожгу
твою рощу! - добавил я, похлопав по спичечному коробку.
Он снова поддакнул.
В роще уже никого не оказалось: наверное, грабители выставили
дозорного, который и сообщил им о моем приближении. Два или три десятка
деревьев на опушке стояли почти голыми. Большой Скорпион вскрикнул и упал
без чувств.
9
Дурманная роща выглядела очень красиво. Листья были уже больше ладони:
толстые, темно-зеленые, с золотисто-красными прожилками. На самых сочных
листах появились разноцветные пятнышки, которые превратили рощу в огромный
пестрый цветник. Солнечный свет, пробиваясь сквозь серый воздух, делал
листья еще более яркими и привлекательными. Они не слепили глаз, а
радовали, словно древняя картина, на которой краски почти не поблекли, но
благодаря прошедшим годам утратили ненужную пестроту.
Возле рощи с утра до вечера стояло множество зрителей. Впрочем, нет, не
зрителей, потому что глаза у них были блаженно закрыты, а носы втягивали
волшебный аромат. Из разинутых ртов текла слюна. Когда задувал ветер, все
продолжали стоять неподвижно - вытягивались и поворачивались только их
шеи, подобно рожкам улиток. Какой-нибудь созревший лист падал. "Нюхатели"
не видели и не слышали его мягкого падения, но, казалось, чуяли носом: они
мгновенно открывали глаза, шевелили губами, однако Большой Скорпион всегда
опережал жаждущих. Он подкатывался, точно клубок шерсти, и подбирал свою
драгоценность. Вокруг раздавались тяжелые вздохи.
Для охраны рощи Большой Скорпион нанял пятьсот солдат, расквартировав
их больше чем в километре отсюда, потому что они первыми начали бы грабить
рощу. Не приглашать их нельзя, так как охрана дурманных деревьев была
самым важным делом в Кошачьем государстве. Все понимали, что солдаты
ничего не могут защитить, но отказаться от них значило оскорбить
генералов, а Большой Скорпион был гражданином благонамеренным и не хотел,
чтобы его в чем-нибудь обвинили. Однако во избежание соблазна он ставил
свое войско подальше. Когда ветер дул слишком сильно и притом в сторону
солдат, хозяин приказывал им отойти еще на полкилометра. Они ни за что не
послушались бы его приказов и восстали, если бы рядом не было меня.
Недаром в Кошачьем государстве существует поговорка: "Иностранец чихнет -
сто солдат упадет".
Войском Большого Скорпиона командовали двадцать генералов. Эти генералы
были мудрыми, справедливыми, верными и надежными, но в любую минуту вполне
могли связать хозяина и тоже кинуться грабить рощу. Только благодаря моему
присутствию они не грабили, а оставались верными и надежными.
Забот у Большого Скорпиона было хоть отбавляй: шп