Над ними по воздуху сокол катался
В скрипучней коляске с высокой дугой
Сначала я думал, что меня схватят уже в лимузине. Неправдоподобный
кадиллак с блеском концертного рояля и габаритами чудовищной таксы,
буквальный таксо-мотор, не спешил, как нарочно, тащился в пределах,
дозволенных дорожными указателями .
С момента, как мы отчалили от известного номера 222 на нижнем Бродвее,
что прямо напротив часовни святого Павла, таксист держал издевательскую
скорость, не более двадцати пяти миль в час. Ясно, что она придумана
исключительно для проформы и муниципальных поборов. Как можно на современном
автомобиле мощностью в сотню лошадей плестись будто на велосипеде! Я был
уверен, что на первом же светофоре меня вытащат из машины и прикончат, как
Калдея, на месте.
Лимузинщику, в щегольском мундире и форменной фуражке было, конечно, не
до меня. Он сидел, проглотив аршин, придаток к своему роялю, отмороженный
концертмейстер; рулил, как по нотам, дотошно соблюдая дорожные знаки
препинания.На меня через перегородку отбритого его затылка источалась
подчеркнуто услужливая корректность.И, не сомневаюсь, насмешка. Не верю я
прислуге сильных мира сего. Водитель меня презирал и одновременно завидовал,
давал возможность посибаритствовать одному в миллионерском салоне, где все,
что душе угодно - мягкая ароматная кожа, полированный бар, телевизор, факс и
компьютер. Шанс время от времени проехаться в лимузине - один из лакомых
бенефитов для любого корпоративного служащего, вне зависимости от ранга. Я
бы с удовольствием посибаритствовал, почему нет? В какой-нибудь другой раз..
.
Отъезжая от фронтона Швейцарского банка, я видел на тротуаре своих
сослуживцев, их блестящие глаза, их раскрытыерты.Кто-то крикнул - 'Даешь,
Перчик! (Пеппер - часть моей фамилии.).
Как раз начинался обеденный перерыв, и меня просто подмывало откатить
окно в лимузине, высунуться и спросить: - Не найдется ли у кого, господа,
горчицы Грей-Пуппон? Сам Бог мне велел не унывать и выкинуть эдакое в моем
положении.
Как, вдруг, я заметил этих русских, их смазанные скоростью рожи -
типичные на вид киллеры... Увидел, что и они увидели, опознали меня,
переглянулись друг с другом, решили, конечно: - Гляди, вон, этот денежный
мешок в своем кадиллаке.-Бросились за угол, где, должно быть, запарковались.
Идиотский лимузин буквально стоял на месте; кланялся каждому светофору.
Я повторял про себя - 'Бедный Калдей, бедный Витюля...'-Я уже слышал, что
его зверски убили. Видимо, эти самые головорезы.
Я, в общем, не трус - так мне кажется. Вполне объективно. Временами, я
даже рискованный человек, почище любого всякого. Способен, знаете ли, подчас
на неимоверные безумства. В целом, я не боюсь вещей просто так, то есть
подряд всего, чего можно бояться. Я боюсь, но, как бы вернее сказать, только
того, чего я не могу уговорить не бить меня.Боюсь удара молнии, внезапного
инфаркта, наводнения, некоторых, невнимательных зверей... Прошу у судьбы
единственного одолжения - дайте мне шанс 'уговорить'. Разве это не
справедливо?Как уговорю? - это моя забота. Только разве киллеров убедишь?
Безмозглыx.
Был момент - я схватил трубку; благо в лимо телефон под рукой; решил
набрать всеамериканский SOS - 911. Тут же задумался: - Что скажу оператору?
Подниметсязаваруха, сирены - меня быстрее прикончат. Случайные полицейские
машины, кстати, попадались справа и слева. Что мне оставалось сделать -
завопить? Сидел оцепенелый. До самого моста Таппан-3и никаких
стоящих,связных мыслей у меня не появлялось, был один страх. Это уже потом,
на территоррии Нью-Джерси, когда мне несколько засветила надежда, я стал
отчетливее оценивать происходящее, позволял уже, свойственные мне
придирчивые и насмешливые суждения.
Среди прочего, я думал о том, что смерть в лимузине, в черном
полированном катафалке, согласитесь, слишком претенциозна до безвкусия -
поверхностная метафора из дешевого детектива. Что, скорее всего, я нужен
бандитам живой: у меня все концы и банковские счета...По крайней мере, так
должны думать те, что преследовали меня. Где они, кстати, сейчас, в какой
машине?
Плотнее задвинувшись в глухой угол, стараясь занимать собою как можно
меньше пространства, я через левостороннее водительское зеркальце принялся
вычислятьмашины, следующие за нами. Отбрасывал за скобки неподходящие. В
результате тщательного анализа остановился на трех - тех, что не исчезали за
нами на довольно длительном перегоне.
Во-первых, ближняя, малолитражка - двухдверный Плимут, вроде Запорожца;
хотя в такую жестянку новые русские не сядут по приговору нарсуда. Следом,
чуть позади, шла золоченая Ауди с ее, не то свадебными, не то олимпийскими
кольцами на носу. Переднее колесо Ауди с искареженным колпаком игриво
вихляло, как бы подмигивая. Из-за одного этого обстоятельства я не мог
принимать Ауди всерьез: слишком клоунский у нее был вид. Третий автомобиль,
что держался от нас дальше всех, только неясно всплывал и покачивался на
горизонте розоватым пятном.
Уже в зоне своего городка, подъезжая к своей улице, я как-то сразу -
бац! - вспомнил, что я, как-никак, пребываю единолично в такомроскошнейшем
лимузине. В кои-то веки!Я размечтался, чтобы соседка по моему кварталу,некая
Джулиана П., прекрасная разведенка, вышла бы прогулять своего мопса и
попалась мне на дороге. Желание прихвастнуть и добить Джулиану своим
лимузином,знаю, было неуместным и легкомысленным; я его честно отгонял, но,
в оправдание, мне вспоминались истории о женщинах, вконец обреченных,
последним усилием подводящих губы себе перед смертью. Чем я хуже!
На мою улицу ни одна из подозреваемых машин не свернула.Пока еще нет.
Все равно я подобрался, как рысь; у меня было все наготове: в левой руке -
закодированная записка для Фаддеева, приятеля-сослуживца, начирканная мной
на ходуна обороте компьютерной распечатки; на моих коленях - коробка
конторского барахла; на плече - сумка; ключ от моей Мазды зажат в правой
руке...
Пулей выскакиваю из лимузина, бросаю коробку в ящик у гаража (Фаддеев
там как-то мне оставлял связку пива), ныряю в Мазду, поворачиваю ключ - ж-ж,
ж-ж... Не заводится!
Кручу, меня трясет; машина мертва. Когда мандражируешь, механизмы
издеваются над человеком -таков закон. Вою, молю, не помогает. Руки
трясутся... Выполняю свои безотказные глубокие вздохи; при этом, что важно,
высказываю машине полное равнодушие, - не хочешь - не надо! Взревела -
завелась мигом. (Машина - женского рода!)
Опережая моторный рев, на красный свет, рванулся на поперечную улочку к
ближайшей дорожной развилкею Представляю, как опешил буквоед-лимузинщик в
фуражке; хотя, на этот раз, он мне был глубоко безразличен.Я заворачиваю
круто на Кленовую стрит, когда взеркало заднего вида замечаю серебряную пулю
Ауди, неуверенно въезжающую на мою улицу с другого конца, с Дубовой авеню.
Я Бросился наверх вдоль Гудзона, к апстейту Нью-Йорка. Гнал-насиловал
свой автомобиль, менял линии, уходил от сомнительных напарников. Опомнился
где-то уже за мостом Таппан Зи,когда вышел на широкий Трувей. Почувствовал,
что кругом стоит невыносимая жара.Раньше не замечал, понятное дело, сидя в
прохладном раю лимузина. В разбитой моей Мазде, с неисправныммоим
кондиционером я задыхался и угорал; не хватало только вскипеть радиатору.
Тогда мне - крышка, верный конец. Рекомендованное инструкциями
гомеопатическое средство от перегрева мотора - включить печку, мне не
годилось: я без того сидел в печке.
Осознав свои шансы, я испугался по-новому; уже не недавним, несколько
театрально-драматическим испугом - удостоиться чести быть застреленным на
Бродвее в готовом лакированном катафалке. Новый страх был простым и
практическим - куда я гоню? Что будет, если сию минуту загорится машина? В
дополнение ко всем напастям заметно ухудшалось мое самочувствие; мне
делалось физически не по себе; я обессиливал; подкатывала паника.Я старался
ее преодолевать единственным универсальным приемом, приходящим мне в голову
- все теми же глубокими вздохами.Паника, на нее я большой мастер, делалась
еще неотвязной.От усиленных вздохов кружилась голова. Мне казалось - я
слепну, мне муторно, вот-вот потеряю сознание...
Чтобы отвлечься, я сделал радио громче. Биты музыки сводили с ума. На
станции с новостями говорили об ограничении улова кильки в Бискайском
заливе. Меня подташнивало. Желеообразный, лишенный кислорода воздух висел
над расплавленным шоссе; рваными кусками, медузами покачивался перед
глазами.
- А, что - довольно интересный эффект, - подал реплику сидящий внутри
меня дежурный врач-психиатр. -Не следует заострять на себе внимание, так
каждый может свихнуться. Посмотрим лучше, как воздух сгущается в желейную
призму, как, преломляясь через нее, чудесно преображается мир.
С окружающим миром у меня старые счеты. Думаю, кое-кому из нашего
эмигранского племени знакомы возникающие временами предчувствия или миражи.
Инопланетное, халовинное ощущение Америки. В обычной, повседневной жизни оно
запрятано за углом, за порогом сознания. Подозрение в том, что невинный,
'такой же, как и везде'красивенький американский ландшафт - всего лишь обман
зрения, каверзная виртуальность. Что сейчас произойдет дьявольское
расслоение пространства; отлетят полоски слюды и убедишься, что давным-давно
пребываешь в пустоте загробного мира.
В былые времена метафорой обмана служили зеркальные комбинации. Теперь
- чехарда микрософтных 'окон'; клик - ты в ином свете.Стоит мне завестись, я
жду - сейчас сменится экран-заставка, и я более не смогу пренебрегать
очевидным фактом, что хожу вверх ногами по чужой стороне планеты. Не думаю,
что один я такой, кто не удосужился здоровым образом отупеть; что лишь у
меня редкаяэмоциональная лабильность и ожидание мистификаций.Первый, я сам
хочу верить, что американская 'мейн стрит' естьпродолжение улицы моего
детства; что здесь, как и там, проливается тот же дождь и те же ползут
облака. Не тут-то было, не получается. Выдает - то странное освещение, то
запах. Как ты ни бейся, для перемещенныхлиц первого поколения страна
детствапо гроб жизни не разжимает своей мертвой хватки.Рефлексы, привитые с
детства, ломают нам произношение, преломляютзрение, заставляют не смотреть,
но больше сравнивать, не познавать - припоминать похожее, делить все на наше
и ненаше. Когда неразборчивые случайные звуки слышатся русской речью, когда,
ни к селу ни к городу, проезжая пенсильванский поселок, попадаешь в
подмосковную Малаховку. Иногда благословление, иногда проклятье, это
неотвязное свойство не дает мне шанса стать в меру безразличным,
обыкновенным местным жителем, равным среди равных. Чтобы окончательно стать
своим человеком в НовомСвете, видеть все 'как есть', без сносок и
параллелей, нужно, вероятно, пройти лоботомию или хотя бы оказаться в
положении, когда контакты с русскими и на русском исключаются бесповоротно.
Именно бесповоротности,- делаю язаключение - вот, чего мне не достает!
И, находясь в целительном пафосе отвлеченных таких рассуждений, я-таки
беру поворот, первый подвернувшийся выезд с шоссе и въезжаю в тенистый
городок, какихтут тысячи.Паркуюсь намеренно ближе к полиции. - Хорошо, -
свыкался я с мыслью, - сейчас, положим, я теряю сознание, клаксоню слабеющей
рукой; а там, где полиция, тамтебе отыщетсяи госпиталь и охрана.
Я пользую иногда маленькие хитрости - смирением и готовностью к худшему
пытаюсь задобрить судьбу. Подействовало и на сей раз. Состояние было вполне
сносным. В обморок я не падал.
Вылезая из машинной духоты в полуденный жар, я, правда, заметил, что
ноги меня могли бы держать по-крепче. Горячий асфальт под ногамиплыл.
Инопланетность окружающего пространства меня все еще не оставляла. Какие-то
опять же русские слова ко мне доносились будто бы от придорожных ворон.Или -
от собравшейся у рекламного щита группы местных обитателей.
В толпе каркалось, повторялось - Крремль, крремл... Отчего мне стала
мерещитьсяна щите Красная площадь с Василием Блаженным. В американских
газетах мне уже попадались картинки с причудливым нашим собором, причем, в
самой неожиданной связи. Чаще на рекламах, где изображались винтом
закрученные розетки мороженого. (Хорошо б эскимо в такуюжару!) В другом
варианте, вафельный стаканчик с мороженым помещался в поднятой руке Статуи
Свободы.
На неверных ногах я подошел ближе к щиту объявлений и отчетливее
рассмотрел, что, в самом деле, там были нарисованы незабываемые
купола-розетки, все же, на мой взгляд, больше похожие на чалму индийского
Тадж-Махала. Что ж - и такое мне попадалось. Если не ошибаюсь, то был анонс
нового индийского ресторана. Представляю - какой-нибудь мальчишка-оформитель
решил подработать, кликнул мышкой, скопировал Блаженного на компьютере.
Какая ему разница! Ясноглазому американскому подростку, простодушному
гражданину вселенной нет на свете границ и стилей. Подошел, смотрю - на
плакате приблизительно, а-ля по-русски, воспроизведен наш знаменитый 'огород
невиданных овощей' и снизу, волною идет сопровождающпя подпись скачущими, с
намеком на юмор, литерами - "Кремль Без Штанов".
....................................................................................................................................................
......
Он зачитал: -...Называется( предварительное название) -
"ОГРАБЛЕНИЕ ШВЕЙЦАРСКОГО БАНКА". Глянул на меня на секунду поверх
очков.
- Посвящается товарищу Ювачеву Даниилу Иванычу, то есть Хармсу. С
превеликим почтением.
Фаддеев, Халдеев и Пепермалдеев гуляли по нижнему Манхеттену в ланч.
Над ними по воздуху катался надувной пляжный матрац. Дирижабль Гудиер плыл
невысоко в ультрамариновом небе. С уличной глубины были видны его швы и
заклепки. В расщелинах башен, ровно в лесу, слоями висело пыльное солще.
Прекрасный денъ, прекрасное настроение. Нежный весенний пух улетал, не желая
смешиваться с запахом горелых претцелей и хотдогов. Ограблением еще не
паxло...
Роман, заметьте, плагиатства тут нет. Заимствовать, если только
тон-камертон, никому не возбраняется.У Хармса, друзья, если помните, гуляли
в дремучем лесу; Фаддеев в цилиндре, Калдеев в перчатках, авы, Пепермалдеев
- с ключом на носу.
У меня диспозиция совершенно другая:
В липучую жару приятели были в белых сорочках с галстухом из Брукс
Бразерс и в легких итальянских туфлях.
Видите, у меня совсем по-другому. Положим, настоящие ваши имена, то
есть имена моих героев, для соблюдения прайвеси - другие. Но, могли быть, и
те же самые. Это не умаляет правды жизни. Ведь несмотря ни на что, не
исключая симпатичного ключа на вашем носу,в стихах Хармса правды больше, чем
в 'Правде' тех же самых тридцатых годов....
... гуляли втроем. Одному - тоскливо. Вдвоем - рискованно; возможна
любовь, от которой до ненависти только шаг. Больше трех - толпа, расколы и
разнобой. Втроем - в самый раз, что подтверждается примерами литературы и
искусства: васнецовские рыцари на перепутье, тройки парткомов и мушкетеры...
Друзья задирали головы, отчего в высоте нью-йоркские башни рискованно
раскачивалясь, вслед за облаками кружились, готовые обрушиться на смотрящиx.
Мычали машины, шаркали шаги; из гуляющей толпы в воздух взлетали отдельные
голоса и крики. Фаддеев, старый крот, командовал, где повернуть. Он различал
в толпе, кто есть кто. Указывал, вон - лох яз Огайо; вон - бременский
музыкант; тот - наркоман из Гааги, этот - переодетый коп, дальше - охотница
до распродаж... Наших Фаддев легко узнавал по извиву спины, тем более
счетоводов из нашего Швейцарского банка и других мировых корпораций калибра
Форчун-1000, не менее. Гуляющие, такие же клерки, как и наши
друзья-программисты, с утра дожидались ланча. Мечтали продлить его до отбоя.
Подневольные люди, они, случалось, завидовали праздношатающимся. Пока не
вспоминали, что, в отличие от зевак, им начисляется зарплата. Зависть
проходила.
...Итак, гуляли они в солнечный день. Может быть,то были 'дни' ,
слившиеся в один бесконечный нью-йоркский полдень. Гуляли, не думая о том,
что проживают беспечнейшее время своей жизни. Когда нет ни беды, ни горя,
когда небо - синее не бывает. Такие пасторали полагается подавать в
солнечных пятнах, в хороводе белых мух, в усыпляющем полете теней, облаков и
звуков. Ветер воспоминаний рвет занавески, пузырит женские юбки....
Калдеев просился к фонтану - туда, где на солнце жмурятся девушки,
вкушают из белых картонок китайскую еду. Калдеев канючил, потому что больше
всего на свете любил женщии с талией, как у песочных часов. Ими он
изрисовывал свои деловые бумаги. Одну фигуру неплохо набросал гвоздем в
туалете. Фаддеев знал слабость товарища. Он подгадывал маршрут таким
образом, чтобы завернутъ по дороге в одну из малопристойных лавок. Там - у
индуса под пыльным стеклом прилавка лежали как освежеванные муляжи половых
частей. Правда, после этих визитов Калдеев делался болен; у него понижалась
конторская производительность на весь остаток рабочего дня. Но Фаддеев ему
потакал. Сам - женатый и многодетный, закоренелый семъянин, он к женским
приманкам был счастливо равнодушен. Предпочитал наесться до отвала и промытъ
горло пивом, чтобы уже до пяти дремать перед компьютером, переваривать пищу.
В обеденный перерыв Фаддеев шел исключительно за едой. Он знал, как избегать
грабительских цен общепита; шел прямо к заветным прилавкам, где еда стоила
баснословно дешево. Ему был знаком облюбованный еврейскими иммигрантами
заветный подвальчик под польским костелом. Там бедная, но гордая
вшистка-една скармливала потрясающие галушки по дайму за штуку. За доллар
можно было лопнуть во славу милости и дотаций католической ксензы. Беда - за
галушками было далековато ехать, так что временами, по случаю цейтнота,
Фаддеев вел товарищей в ближние потайные места.
В любом закутке американской дешевизны, обнаруживались русские. В
грудах мануфактуры, на тряпичных копеечных свалках, дуных, без кондиционера,
с гудящим фабричным вентилятором, в муравейнике дерущихся за дармовые кофты
различались спины родимых извивов. Их попадалось немало и в продуктовых
лавках, где цены непостижимым образом держались на уровне довоенныx. За это
требовалось стоять в очереди. Страсть к халяве - пособница очередей. В
дальнем хвосте какая-нибудь бабка подучивала внучку, уверенная, что ее не
понимают: - Ты пойдь уперед Халя, скажи им, что сил нет, спешу на кружок. На
данц-класс, по-ихнему, скажи им - плииз...
Откушав, друзья усаживались в тени стального метеорита работы Исаму
Нагучи перед Центром Мировой Торговли. Калдеев закуривал и наблюдал, как
девушки его мечты, чувственно примериваясь, надкусывают хот-доги, ловят
открытым ртом китайскую лапшу - волосатый ло-мейн, вылизывают из картонок
хот-н-саур - наперченный странный супчик.
Пепермалдееву зрелище отрыгалось словами. Сядя на бортике фонтана, он
болтал ногами и, как всегда, волновался. Роман страдал интеллигентским
неврозом, по неволе делавшим его аналитиком, пугливым и многословным. Он все
накалывал на булавку, главным образом, слова. Голова его была замусорена
канцелярщиной и архаизмами псевдокультурного слога - 'собственно,
чрезвычайно, достаточно, как-бы...' .Безвредные эти козявки сылались из него
в изобилии.
Он вопрошал: - Чрезвычайно мне интересно - как американец, собственно
говоря, знает, что я хочу - теплый суп -'ворм' или, как-бы, суп с
'ворм'-червяками?
Калдеев, завороженный девушками, не слышал вопроса; а Фаддев, твердил
одно - как неохота идти возвращаться в контору - 'ишачить'.
По нижиему Бродвею, мешая траффику, двигались республиканские
демонстранты с плакатами - 'за жизнь, против абортов'. Солидарный
республиканец Фаддев рявкнул и поддержал. Крикнул: - Долой компьютерные
аборты! Пояснил, что имел в виду зверскую команду 'аборт' на языке
программирования.
- Аборты - гадость. - Калдеев, сплюнул. - Но у меня, братцы, есть лучше
идея. Слабо нам сбить дирижопль? Так - для смеха. Можно из рогатки? Или, как
один у нас, в Костроме - бутылкой...
Вдруг его лицо по-новому озарилось. - А слабо нам, братцы, ограбить
Швейцаров! А что? Денег у них навалом... И он запел: - Родной наш банк гудит
как улей, а нам-то xули... - и далее, по известному тексту...
Запросить полный текст - E-mail: BOBAP21@Hotmail. Com
Last-modified: Fri, 26 Jul 2002 06:12:25 GmT