е результаты работы коллектива. Вы же знаете, что наша группа одна из ведущих в Институте. Ну что вам стоит, помогите нам, пожалуйста! -- Извините, уважаемый, ваши заслуги всем известны, но сделать ничего не могу. Вы как-то странно рассуждаете: порядка нет, законов нет. Потому и нет, что их никто не соблюдает. Имеются инструкции от Президиума, нормативные документы, ведомственные, так сказать, постановления. Я же не лично против вас, я в смысле общего порядка, так сказать, препятствую. Академик вздыхал. Ему было противно, но ничего сделать с бывшим активистом он не мог. Тот как будто мстил за свою неполноценность, к тому же явно недолюбливал представителей малого народа и старался сделать все от него зависящее, чтобы отдел, руководимый академиком, получил поменьше фондов и благ. Это было особенно обидно, так как в отделе осталось всего несколько толковых сотрудников, с которыми можно было работать, да и те с грустью смотрели на сторону. Все мельчало и вырождалось. Только Володя, какой-то нелепый и похожий на долговязого птенца, явно родившийся не в свое время, заикаясь продолжал ставить все новые и новые эксперименты. Жена его была из глухой провинции и, по-видимому, была настолько счастлива жизни в однокомнатной квартирке на окраине Москвы, что не пилила его вечерами из-за того, что муж приносит домой мало денег. Да и деревенские родственники помогали то яичками, то свежим салом... Академик снова задумался о странной и необъяснимой последовательности исторических взлетов и падений. Казалось бы, в двадцатые годы обстановка в стране была гораздо хуже, люди умирали от голода, но какие блестящие научные школы зародились в то время! Усталость. Усталость общества, вот в чем дело. Тогда в воздухе веяло свежим ветром, сейчас иллюзии утрачены. Эра идеалистов и интеллектуалов закончена. Они уже сделали свои ракеты и ядерные боеголовки. Наступает эпоха купли и продажи, куда выгоднее учиться делопроизводству чем изучать законы всемирного тяготения. Академик тяжело вздохнул. Он вспомнил, что серый недоумок с кадыком вчера решил использовать институтского механика, чтобы что-то починить в своем автомобиле. Как назло, понадобился он ему вчера, как раз в разгаре идущих экспериментов. Володя с механиком заканчивали вытачивать детальки, когда в мастерскую явился один из директорских пособников с брюзгливой физиономией и синяками под глазами. -- Кончай работать, Николай Игнатьевич зовет, -- приказал он с порога. -- Щас, доточу деталь и пойду, -- лениво отозвался механик, которому безумно надоели привередливые ученые, а левая работа сулила деньги и хорошее отношение начальства. -- Я сказал, бросай все и иди! Николай Игнатьевич ждать не будет! Механик уже потянулся к кнопке, выключающей станок, но тут вмешался Володя, разгоряченный азартом идущего эксперимента. -- Никуда он не пойдет, пока работу не закончит! -- тонким голосом крикнул он. -- А ты, сопляк, какое право указывать имеешь? -- злобно огрызнулся мужик. -- Скажу ,чтоб шел, и пойдет как миленький! Кровь ударила Володе в голову. -- Да идите вы на х.. -- крикнул он с надрывом и сам испугался сказанного. Мужик побелел от злости. -- Ну ты об этом крупно пожалеешь, -- сказал он, повернулся и ушел. Академик вздохнул. Ему предстояло объясняться с директором. И хотя тот и был его старым знакомым еще с институтской скамьи, отношения у них были сложные. На столе у академика вдруг пронзительно зазвонил телефон. Он снял трубку. Из нее несся сердитый крик директора. "Я твоего сосунка в порошок сотру, уволю щенка, что он себе позволяет! Вы там совсем распустились, думаешь, что ты академиком стал, так тебе и твоим бандитам все можно?" -- Из трубки неслись еще какие-то угрозы. Академик понял, что расчетами сегодня заняться не удастся и назревает крупный скандал. День был испорчен. Да и за окном погода вдруг резко начала портиться, накатили серые свинцовые тучи, солнце еще показывалось между ними, но ветер уже поднялся, и вершины сосен раскачивались на ветру, а по дорожке начали виться небольшие снежные змейки поземки... У академика была старая привычка, которая немало помогала ему в плохие времена. В такие минуты он садился за стол, закрывал глаза, клал руки на голову и вспоминал о чем-нибудь хорошем. Ах, какие компании собирались у него дома! Какие друзья, блестящие, талантливые, с гитарами, ставшие ныне знаменитыми писатели и поэты, а девочки? Сизые клубы сигаретного дыма, сверкающее шампанское в бокалах и разговоры, разговоры, планы, проекты, замыслы. Сколько их было, маленьких и больших, и что бы они все делали без этих дружеских сборищ, создававших оболочку, державшую их на плаву и позволяющую отвлечься от омерзительной каждодневной реальности. Где они сейчас? Некоторые уже умерли, других разметало по свету. И Москва и Петербург были теперь практически пусты, и только тени прошлого будоражили пустые улицы, знакомые до боли переулки и подъезды. Недавно он впервые после многих лет заехал в любимый им квартал на Петроградской стороне. На пустынной улице грохотал одинокий трамвай. Серый дом с арками, в котором прошло его детство, все так же возвышался над узенькой улицей. Мутные подтеки виднелись на штукатурке, тяжелая поскрипывающая дверь подъезда громко хлопала, и грязные, рассыхающиеся окна дребезжали при приближении трамвая. Пахло какой-то вонючей, кислой похлебкой. Он зашел в темный подъезд и поднялся по лестнице. Тусклый свет с трудом пробивался сквозь узенькие готические своды окон, затянутые многолетней паутиной. Все те же, до боли знакомые черные и бежевые, чуть облупленные каменные плитки в прихожей второго этажа образовывали замысловатый узор, на который он любил глазеть, пока мама, возясь с сетками, набитыми буханками хлеба, луком и вермишелью, открывала тяжелую дверь позвякивающим ключом. Теперь резная дубовая дверь их бывшей квартиры была выкрашена грязно-коричневой краской. Около звонка краска была стерта от многолетних прикосновений человеческих рук и обнажала застарелый темно-зеленый слой штукатурки. Входная дверь скрипела точно как тогда, пятьдесят лет назад. Дверь громко хлопала, и сумрачный подъезд наполнялся гулким эхом. Он вспомнил, как отсюда, из этой двери уходил на фронт отец, в смешном пенсне и длинной шинели и он с замиранием сердца смотрел, как его сутулая спина исчезла из виду и только эхо шагов раздавалось еще с минуту. Он никогда не вернулся назад, и никто так и не знает, в каком болоте под Ленинградом его нашла смерть... Это был город призраков. Поколение за поколением поднималось в нем и безжалостно сметалось ревущим валом грядущих катастроф. Исчезли дореволюционные девочки в белых передничках, их папы в сюртуках и мамы в длинных платьях. Исчезли худые мальчики с удлиненными лицами и горящими глазами, читавшие стихи. Исчезли революционные матросы и интеллигенты, за которыми пришли ночью люди в кожаных пальто. Исчезли пионеры и пионерки в галстуках и их родители, удушенные тупым блокадным голодом и бомбежками. Мама, чудом уцелевшая, так и не смогла вернуться сюда жить, слишком тяжелы были воспоминания о пережитом. Трупы, трупы, умершие, уничтоженные, исчезнувшие, сложенные штабелями -- академику стало страшно. Он вглядывался в темноту подъезда и видел сонм белых призрачных теней, колышущихся и машущих руками. Заболело сердце. Он вышел на улицу и зажмурился от яркого света. На трамвайной остановке сидел пьяный в порванных брюках, забрызганных жидкой глиной. Он неподвижным взглядом посмотрел на академика и рыгнул. Пьяный то выпрямлялся, то тут же сползал в сторону. Тупое, красное, небритое лицо, казалось, ничего не выражало. Мимо пронеслась блестящая импортная машина с открытыми окнами, из которой с грохотом доносилась блатная песня. В машине сидел совсем еще молодой мальчик с наглым и бледным лицом, тронутым ярко проступающими чертами порока. Что-то омерзительное, гадкое и нечистоплотное было во всем этом. Академик прислонился к подъезду и закурил. Он не курил уже давно, но всегда носил с собой пачку "Беломора" на крайний случай. Едкий дым защипал в горле, он с наслаждением вдохнул его и еще раз посмотрел на старый подъезд, выщербленный асфальт. Вдруг он остро почувствовал, что больше никогда сюда не вернется... Успокоиться никак не удавалось. Какая-то тупая боль поднималась в груди. Все смертельно надоело. Одинаковые, звериные и тупые бездари, идиоты, во все времена заправляющие делами и вытаптывающие все светлые ростки. Вся его жизнь прошла в борьбе с такими вот большими и маленькими вырожденцами, год за годом, день за днем, все, что он делал, все, чего добивался, было сделано вопреки им. Все, решительно все, начиная с поступления в университет, куда его не брали из-за происхождения, и заканчивая написанием статей. Он вспомнил о Жоре, старом толстом весельчаке Жоре, любимце женщин, заводиле их компаний и гениальном музыканте. Жора уехал из России уже больше пятнадцати лет назад и прославился тем, что позвонил одному из своих недругов в режимный институт по прямому телефону. "Привет, -- радостно сказал Жора. -- Ты знаешь, здесь здорово. Ты ведь думал о том, чтобы смотать удочки? Забудем старые счеты, я тебе помогу!" В режимном институте сразу же поднялся шухер, и незадачливый абонент был немедленно уволен, несмотря на безукоризненную репутацию и многочисленные объяснительные записки и письма в КГБ. Друзьям Жора из осторожности тогда не звонил. Зато теперь, с наступлением свободы, он каждую неделю набирал номер академика и часами трепался, вспоминая старое. -- Чего ты сидишь, дурак? -- кричал Жора. -- Ты думаешь, они тебе спасибо скажут? Ты так и будешь вкалывать, как папа Карло, до опупения. Ну стал ты академиком, знаменитый, твою мать! Они Сахарова пощадили с его звездами лауреатов? Ни хрена! Поезжай куда-нибудь, поработай год--другой, посмотри мир. Ты же закиснешь там! Академик обычно старался переменить тему разговора, но это ему не всегда удавалось. -- У меня такой друг молодости есть! -- продолжал фонтанировать Жора. -- Это живая легенда, американская мечта! Он создал целую корпорацию, Фимка Пусик, а каким голодранцем был, хуже нас с тобой. Он отличный парень, я у него как-то был, ты не представляешь себе! Отгрохал огромное здание с окнами из темного стекла, сортир мрамором и золотом сияет, все с иголочки! У него домина с участком, тебе не снилось такое! Вот как надо жить. Кстати, он меня спрашивал, не знаю ли я кого-нибудь с мозгами. Ему мозги нужны, это точно. Он помогает людям. Слушай, поезжай к нему, поработаешь, у него свой академик будет, а ты ходы в университеты за это время найдешь. Отличная идея, чем тебе плохо? Место райское, климат изумительный, отдохнешь от своих кретинов. Оборудуешь лабораторию, может какую идею продашь. Даже не сомневайся, я ему позвоню сегодня же! -- Ну куда же я поеду? -- отпирался академик. -- У меня ребята, лаборатория, эксперименты идут. Он гнал от себя эту мысль, хотя все чаще возвращался к этой идее. Однажды на столе у академика зазвонил телефон. -- Григорий, привет, это Ефим Пусик из Америки, -- голос был мягкий и довольно приятный, с легким одесским акцентом. -- Слушай, мне тут Жорка про тебя рассказал всякого. Ты имей в виду, я друзьям доверяю больше, чем себе, -- в трубке раздался странный смешок. -- Если только захочешь или тебя там прижмут, дай знать. Мне от тебя ничего не нужно, считай, что это филантропия. У меня денег слишком много. Я хочу хорошим людям помочь. Понял? Подумай. Я тебе выделю комнату, занимайся, чем хочешь, отдохнешь, годик поживи, может, чего и получится интересное. Хочешь даже ребят твоих выпишем, одного-двоих. Поживите спокойно, подумайте. Я ведь все понимаю. Ну пока, значит имей в виду, если чего надумаешь -- звони. В трубке раздался длинный гудок. Академик еще с минуту держал ее в руке, прислушиваясь к шуршанию и далеким щелчкам, доносившимся из космических глубин, и только затем повесил ее на место. "А, может, и правда махнуть в Америку на годик, выписать туда пару ребят и поработать спокойно?" -- мелькнула в голове мысль. Он отогнал ее в сторону, открыл тетрадь с записями последних экспериментов и, раздраженно сопя, начал делать расчеты. Глава 14. Эдик. Те выходные, в которые удавалось избежать ударных трудовых вахт в залах Пусика, были подарками судьбы. Пустынные утренние улицы Литтл-Три были покрыты утренним туманом, наползающим на них с холодного океана, но часам к одиннадцати сквозь серую пелену проступало солнце, разогревавшее еще влажную с ночи землю, и в воздухе поднимались ароматы хвои, свежей травы и цветения. В такие минуты я долго лежал в постели, стараясь не думать о работе и предвкушая спокойный, неторопливый день, когда ты будешь предоставлен сам себе. В один из таких залитых солнцем, прозрачных осенних дней у меня в квартире раздался телефонный звонок. Телефон звенел как-то особенно энергично и напористо, излучая недобрую космическую энергию. Обычно такие звонки не предвещали ничего хорошего и в лучшем случае заканчивались срочным вызовом на работу для ударного устранения очередных неполадок в системе. Особенно участились вызовы на работу в последнее время, так как Леонид был крайне раздражен и не давал спуска сотрудникам. Дурное настроение вице-президента было вызвано тем обстоятельством, что недавно Ефим ненавязчиво порекомендовал ему переехать в новый дом. Дом этот, который Ефим лично присмотрел для своего подчиненного, был расположен в "правильном" месте, то есть в пределах пешей досягаемости от центра Литтл-Три. Естественно, что стоимость правильного дома заставляла останавливаться дыхание и леденеть кровь в жилах. Робкие возражения Леонида вызвали яростный гнев президента и, несмотря на отчаянные попытки открутиться, вице-президенту пришлось немедля справлять новоселье. Свой старый дом, в котором Леонид успел прожить всего несколько месяцев, он был вынужден спешно продать, потерпев при этом значительные убытки. Телефон продолжал звонить. "Брать или не брать?" -- подумал я, но моя рука уже потянулась к трубке. -- Привет, -- раздался бодрый голос Леонида. -- Мне только что звонил Ефим. У него какой-то гость дома, и он хочет, чтобы вы встретились. Срочно езжай к нему домой! -- Я облегченно вздохнул. Визит к Ефиму, хотя и мог занять остаток дня, не предвещал особых неприятностей. Ефим жил в одном из самых дорогих районов Литтл-Три. Его дом находился на вершине небольшой горы, заросшей невысокими деревцами и кустарником. С холма открывался потрясающий вид на окрестности. Вся знаменитая долина, океанский залив, бесконечные белые домики, покрытые красными черепичными крышами и зеленые перелески, горы, университет -- все было видно, как на ладони, и этот мирный пейзаж навевал мысли о бренности и микроскопических масштабах человеческой жизни на планете Земля. Дорога долго крутилась серпантином, мотор ревел, и наконец передо мной открылась зеленая лужайка и застекленная веранда дома, в котором жил Ефим. Около дома стоял невысокого роста мальчик с непропорциональной фигурой, чуть сутулый, в ослепительно белых кроссовках и ярко-голубых джинсах. Он нерешительно подошел ко мне и заговорил тоненьким, почти что детским голоском, с немного заискивающей улыбкой: -- Здравствуйте, это вы приехали к дяде Ефиму? -- Да, -- ответил я, -- он хотел, чтобы я с кем-то встретился. -- Это он обо мне говорил, -- мальчик протянул мне руку и вдруг я с удивлением заметил, что в его висках пробивается седина. -- Меня зовут Эдуард, но все называют меня Эдик. Голос у Эдика был немного капризным и высоким, какой бывает у закормленных, избалованных детей, окруженных няньками и домохозяйками, семейных тиранов, готовых в истерике броситься на пол и топать ногами, пока им не принесут давно желанную красную заводную пожарную машину. Мы прошли в дом. Ефим был одет в просторную грязноватую майку и вытертые джинсы. В этом домашнем обличье он казался усталым добрым дедушкой из Жмеринки, который вот-вот начнет пичкать своих внуков домашними пирожками с вишнями. -- Вот, познакомьтесь, -- Ефим махнул рукой в сторону Эдика. -- Из Кембриджа приехал поговорить. Я когда-то его родителей хорошо знал. Поговори с ним, может быть, возьмем его к нам в компанию. Парень, вроде толковый, -- при этих словах Эдик смущенно улыбнулся, -- разберется в производстве, сделаем вас с ним начальниками. Да, мне Борис с Леонидом надоели, пора менять команду, нам нужна свежая кровь. Правильно? Я и тебя с этими мыслями пригласил. И не ошибся. Но ты ловкий оказался, из-под Бориса уполз как-то незаметно, на четвереньках и хорошо себя чувствуешь. Знаешь, умные люди не помешают. Мне еще одного академика из Москвы рекомендовали, говорят гениальный человек. Так что создадим свою Академию Наук. -- Ефим хихикнул. Холодный белый огонек снова затрепетал у меня в груди, и я почувствовал тревогу. -- Ты понимаешь, -- он развел руками, -- профессоров и доцентов у меня до хрена, а академиков пока еще не было. А то у нас атмосфера какая-то затхлая, люди боятся, Борис как штурмфюрер бегает, командует. Надо, надо менять стиль. -- Я разберусь, дядя Ефим! -- снова детским капризным голоском сказал Эдик. -- Вы знаете, дядя Ефим помог мне спаять мой первый усилитель. Еще в Москве, когда мне было одиннадцать лет! Он у меня не работал и дядя Ефим мне показал, какие детали надо припаять. Ефим довольно ухмыльнулся. Мы прошли в соседнюю комнату. Я разглядел Эдика вблизи и понял, что, несмотря на детскую внешность, он был по крайней мере моим ровесником, если не старше меня. -- Эдик, простите, -- спросил я, --сколько вам лет? -- Много, -- Эдик замялся, поставленный в тупик таким прямым вопросом. -- У меня уже дочка взрослая, в университет поступила. Мне уже сорок три. Он посмотрел на меня незатуманенным детским взглядом, и мне стало даже как-то неудобно за явную бестактность моего вопроса. -- Дядя Ефим просил меня рассказать вам о моей работе, -- начал Эдик. Он достал из портфеля кучу бумаг и аккуратно разложил их на диване, вздохнув и поджав под себя ноги в кроссовках. -- Начнем, пожалуй? -- он набрал в грудь воздух и начал торопливо говорить голосом нудного школьного отличника, переживающего период полового созревания. При этом Эдик все время суетился, быстрыми движениями языка облизывал губы и периодически складывал их бантиком. -- Я еще в шестнадцать лет сдал теоретический минимум Ландау. Эдик снова торопливо облизнул тонкие губы, и голос его стал совсем тоненьким, так что мне показалось, что он сейчас сорвется. Он посмотрел на меня, явно ожидая увидеть реакцию. -- Когда дядя Ефим приходил домой к папе и маме, я часто с ним играл. Затем я работал в Академии Наук, теоретиком. Я занимался проблемой образования волн в космосе, теоретической гравитацией, теорией поля. Особенно меня привлекала квантовая электродинамика. -- Он достал из портфеля еще одну папку. -- Это мои статьи на эту тему, опубликованные в Докладах Академии Наук. В этой статье я рассматриваю очень интересную проблему... --Неожиданно лицо его помрачнело. -- Ах, боже мой, что же я наделал! -- он с отчаянием посмотрел на меня и снова облизал губы. -- Я опаздывал на самолет и, когда улетал к дяде Ефиму, взял с собой не те публикации. Ну ничего, ничего страшного! -- Эдик торопливо выбросил из себя эту фразу и снова перешел на ровный капризный тон, -- эти статьи, собственно, посвящены той же теме, только рассмотренной с другой точки зрения. Когда мы решали уравнение Пуассона для частицы, движущейся в гравитационном поле... Я очень любил физику, но почувствовал, что начинаю отключаться и, чтобы не заснуть, был вынужден посмотреть по сторонам. В салоне у Ефима на полу стоял огромный телевизор и шкафчик со множеством видеокассет. Я перевел взгляд на потолок, поддерживавшийся толстыми темными деревянными балками. -- Вы меня не слушаете? -- обиженно спросил Эдик. -- А дядя Ефим так о вас хорошо отзывался. Что же мне теперь делать? -- и на лице его появились испуг и недоумение. -- Эдик, -- сказал я. -- я верю, что вы сделали много хороших работ. Лучше расскажите о Кембридже, разве вам там не нравится? Учтите, Пусик производит аппаратуру, и квантовая теория поля ему совершенно не нужна. -- В Кембридже я занимался исследованиями. -- Эдик сложил губы бантиком. -- Нет, нет, там очень интересно и очень хорошо, но зарплата маленькая, и все время штурмовщина, гранты, отчеты. Ведь как получилось, у меня дочка поступила учиться, ей нужны деньги. Я позвонил в Москву маме, пожаловался, а она вспомнила про дядю Ефима и перезвонила ему. Тогда дядя Ефим предложил сделать меня заведующим отделом. Я даже не очень хотел сюда ехать, все-таки другое побережье Америки, но мама сказала: "Эдик, дядя Ефим сам тебе работу предложил, неудобно отказываться". Вот я и приехал в гости посмотреть вашу фирму. Я с удивлением посмотрел на моего собеседника. Его немного нелепая детская фигура, капризный голосок, груда разложенных статей, испещренных формулами, создавали странное впечатление взрослого ребенка, человека не от мира сего. "А может быть, он гений?" -- пронеслось у меня в голове. -- Эдик, -- начал я. -- На вашем месте я бы серьезно подумал и выяснил бы у Ефима, какой именно работой вы собираетесь заниматься. -- Я сам работал в Академии и в университете, но когда попал к Пусику, мне было очень тяжело. Учтите также, что здесь жизнь совсем не легкая и Кембридж может показаться вам раем по сравнением с местными нравами. -- Ну что вы! -- Эдик был явно обижен. -- Дядя Ефим так со мной хорошо поговорил. Он и маме обещал, что меня не обидит! Да, я же не закончил рассказывать о моих работах. -- Эдик подбежал к телевизору и вставил в него кассету. -- Это результаты моих расчетов, представленные в виде короткого фильма. На экране начали мелькать голубые и красные квадратики, и Эдик снова увлеченно залепетал, пытаясь объяснить мне глубокий смысл происходящего. В этот момент в комнату вошел Ефим. -- Ну что, поговорили? -- спросил он. -- Да, дядя Ефим. -- Эдик засуетился. -- К сожалению, я забыл в Кембридже часть своих публикаций, но зато я по ошибке привез статьи по схожей тематике, так что мы смогли выйти из положения. А сейчас мы смотрели короткометражный фильм, который я показывал вам вчера вечером, когда прилетел. Он посвящен проблеме возникновения разрывов в четырехмерной структуре пространства-времени. У меня есть еще одна кассета, и я вам обязательно хотел ее показать. Эдик говорил быстро, суетливо и выглядел нелепо. Ефим брезгливо поморщился. -- Отдохни, приди в себя, -- оборвал он его. -- Вы в своем Кембридже совсем уже с ума посходили. Пространство... Я в вашем пространстве живу, понимаешь, о чем я говорю? Мне главное, чтобы производство хорошо пошло. Надо Бориса с Леонидом от дел отодвинуть. Разберись с приборами, парень ты толковый. Ведь и пожить красиво хочется, правда? Здесь место хорошее, я маме так и сказал, я тебя не обижу. Расслабься, поживи в свое удовольствие. -- Хорошо, дядя Ефим. -- Эдик как нашкодивший ученик наклонил голову. -- Вроде толковый парень, да? -- Ефим обращался ко мне. -- Немного сумашедший, но это неплохо, я сам такой. В Кембридже работал, там ведь дураков не держат, правильно? Да и родителей я хорошо знаю, возьмем его, правильно? Нам нужны новые люди. -- Спасибо, дядя Ефим, я постараюсь хорошо работать. -- Эдик окончательно смутился и покраснел. -- Завтра с утра отвези его в компанию, -- Ефим снова поморщился, -- пусть посмотрит на производство, познакомится с Леней. Вот ты что-то придумаешь, он может быть тоже придумает, академика из Москвы вызовем. Накалякаете научных статей и напишете "Спасибо дяде Ефиму." -- Ефим засмеялся. На следующее утро я заехал за Эдиком по дороге на работу. -- Ах, какая у вас машина красивая, -- подросток-теоретик из Кембриджа ощупывал обивку и сиденья. -- У дяди Ефима хорошо, а мы в Кембридже ездим на таких стареньких развалюхах. Даже у известных профессоров старые машины. Нам там совсем денег не платят и даже наоборот, считают, что получать высокую зарплату неприлично. -- Да, -- я был осторожен, -- но за все надо платить. -- Ну что вы, -- Эдик был явно воодушевлен, -- попробуйте прожить на университетскую зарплату, мы каждую копейку считаем. Мне дядя Ефим так и сказал: "Эдинька, поживи вольно, вздохни полной грудью, что ты мучаешься?" Да, мама с папой наверняка будут рады. Эдик был явно увлечен перспективами повышения зарплаты. "В конце концов, какое мое дело", -- подумал я и решил его не расстраивать. Мы уже подъезжали к зданию компании. -- Подумать только! -- в изумлении и восторге заверещал Эдик, -- какая огромная вывеска "Пусик", а когда-то в Москве папа давал ему взаймы десятки и пятерки! Неужели это здание компании? С ума можно сойти, да у дяди Ефима целая промышленная империя! Обязательно позвоню папе и ему все расскажу! Такое огромное здание. Да сюда весь наш факультет из Кембриджа поместится! --Эдик увлеченно бегал среди стеллажей с деталями, щупая их руками, и продолжал восторженно удивляться. -- Эдик, я хочу вас еще раз предупредить, что вам придется непросто, -- начал я. -- В каждом деле необходим профессионализм, а он приходит после многих лет работы. Ведь нельзя же научиться играть на рояле за несколько дней... -- Ну что вы! -- Эдик надулся. -- Я же в детстве был радиолюбителем. И по программированию занял первое место на всесоюзной олимпиаде школьников, когда еще первые компьютеры только появились. Интересно, где дядя Ефим сделает мне кабинет? -- Вообще-то в компании свой кабинет только у Ефима и у Леонида. Так что я бы не рассчитывал на отдельную комнату, тем более что их у нас практически не существует. -- Ничего, я себе отгорожу закуток. Надо будет выписать научные журналы. У вас сколько библиотечных дней в неделю? Ах, какое солнышко на улице, а в Кембридже в это время уже слякоть, какое дядя Ефим замечательное место выбрал! Эдик подбежал к терминалу компьютера, за которым сидел один из Пусиковских старожилов, молчаливый китаец Вонг, пухлые белые руки которого как птицы летали над клавиатурой. -- Ах, как интересно, а на каком языке программирования вы работаете? А вы используете структуры? Когда я работал в Кембридже, я самостоятельно написал большую программу, выводящую результаты на экран. Вы мне можете рассказать о ваших программах? Вонг, несколько ошарашенный таким натиском, начал что-то объяснять Эдику. -- Ну что вы, разве так можно организовывать работу? -- Эдик явно входил в роль руководителя. -- Это же прошлый век! У нас в Кембридже на персональных компьютерах никто не работает! Борис, сидящий за соседним столом, уже несколько минут неодобрительно присматривался к происходящему, играя желваками. Наконец, терпение его лопнуло, он решительно встал и подошел ко мне. -- Мне надо с тобой поговорить! -- он взял меня за руку, отвел в комнатку для совещаний и закрыл за собой дверь. -- Что это за идиот? -- зло спросил он по-русски. -- Ефим просил показать ему компанию, он работает в Кембридже. -- Почему он ходит здесь и пристает к людям? Что, Ефим хочет взять его на работу? -- Я не знаю наверняка, -- осторожно ответил я. -- Спроси у Ефима. -- Почему он пришел в компанию в джинсах? -- Борис явно заводился. -- Он здесь вообще проездом, сегодня улетает обратно, да и Ефим ему ничего про местные порядки не объяснил. -- Тогда ты объясни ему, что к чему. Это то, чего я боялся. Ефим берет на работу недоумков и хочет развалить компанию. Кто он такой? -- Сын каких-то старых приятелей Ефима. Он физик-теоретик. -- Еще один русский! У нас уже какая-то русская компания получается. Что он здесь будет делать? Отвлекать людей разговорами? -- Борис вышел из комнаты, сжав кулаки. В воздухе запахло грозой, но Эдик явно ничего не замечал и, увлеченно облизывая тонкие губки, сложенные бантиком, объяснял остолбеневшему Вонгу особенности квантовых переходов. Вонг явно ничего не понимал, но из вежливости покачивал головой, как китайский болванчик. Около меня появился Андрей с важным и многозначительным лицом. -- Это тот самый сын друзей Ефима? -- спросил он начальственным тоном. -- Боря мне только что на него пожаловался. Между прочим, он отвлекает Вонга от работы, а каждая минута его труда стоит компании денег. Немедленно уведи его, это непорядок! Я отметил про себя, что меня уже отождествляли с Эдиком. -- Эдвард, -- вежливо позвал я визитера, -- нам необходимо срочно поговорить. Эдик недоуменно посмотрел на меня. -- Мне понадобится еще ровно четыре минуты, -- поджав губы ответил он. -- После этого я в вашем распоряжении. -- Он улыбнулся и нежным взглядом посмотрел на оторопевшего Вонга, почему-то намертво застывшего в неестественной напряженной позе, тупо глядящего перед собой остекленевшим взглядом и изредка помаргивающего сквозь выпуклые стекла очков своими раскосыми глазами. Эдик снова сложил губы трубочкой, взгляд у него как-то посветлел, прояснился, и он немного наклонил голову набок, как петух, плотоядно подкрадывающийся к курице. -- Это очень про-о-осто, -- тянучим тоненьким голоском продолжал он, -- в проектировании программ соблюдается своеобразный закон сохранения эне-е-ергии... Вонг продолжал моргать, застыв в той же позе. Мне неожиданно стало смешно, я отошел за угол и затрясся от беззвучного хохота. За мной за угол зашел Андрей, который был основательно взбешен. -- Что ты смеешься, -- прошипел он, и лицо его побагровело, -- немедленно прекрати это безобразие! Этот тип парализовал нам работу. Посчитай сам: Борис вынужден идти объясняться с Ефимом, я тут с тобой время теряю, ты не на рабочем месте, да еще Вонга загипнотизировали. Ты на него посмотри, он же в сомнамбулизм впал! При этих словах на меня напал новый взрыв истерического хохота, я скорчился, но вынужден был тут же распрямиться, так как в комнату вошел Ефим. -- Листен, Листен, -- он с ненавистью смотрел на Андрея. -- Что происходит, не успел человек появиться, как мне на него идут жаловаться. Борис пришел, ты тут как тут. У тебя есть свое дело или нет? Есть? -- Есть, Ефим. -- Андрей мгновенно утратил величие. -- Ну и иди работать! Борис, как комиссар, пришел мне жаловаться! Ну и что из того, что он к людям пристает, это даже хорошо! Вы здесь засиделись, варитесь в своем соку! Он толковый парень, у него идеи какие-то в голове крутятся, ты понял, о чем я говорю? -- Ефим в раздражении покачал головой. -- Пойдем, надо поговорить, -- он пригласил меня выйти в коридор. -- Ты понимаешь, они накинулись, говорят, Эдик отвлекает людей. Нет, может быть я глупость делаю, но я хочу здесь что-то изменить. Ты понял? Все-таки другой человек, может быть он херню несет, но нам нужна какая-то встряска. Вот он с Вонгом поговорил, а Вонг, может быть, от экрана отвлечется, посмотрит в окно, скажет: "Да пошел этот Ефим к такой-то матери" и уедет в горы на лыжах кататься. Ты понимаешь? Ну нет, я ничего против Лени и Бориса не имею, но скучно как-то, затхло. Нам нужна свежая кровь, представление. Ты понял? Хрен с ним, если он даже ничего не сделает, пусть он круглый идиот, все равно, люди уже зашевелились, забегали. Ты на Бориса посмотри, челюстями двигает, как будто запах мяса почуял. И Андрей на запах прибежал. Как гиены или волки. Это нормально, у них даже румянец на лице появился, здоровые, хищные реакции! Пусть побесятся. Вот я Эдика начальником над Борисом поставлю, тогда начнется игра! Я тебя хотел подставить, но ты не захотел воевать, умнее оказался. А этот дурак хочет, понял в чем дело? -- Ефим, -- я пришел в ужас от далеко идущих планов президента, -- подумайте о деле. Эдик, конечно, парень умный, но для того, чтобы войти в курс дела ему понадобится по меньшей мере полгода, да и склад у него совсем не такой, чтобы заниматься производством. -- Листен, Листен! -- Ефим начал раздражаться. -- Это херня полная. Да любой идиот сможет все сделать. Ты думаешь, Борис такой уникальный? Он идиот, и Леонид мудак, Эдик, конечно, тоже мудак, я же все вижу. Полный идиот, но своеобразный, ты обратил внимание, как он губки вытягивает? Голову наклонил и как бульдог вцепился, челюсти не разведешь! Может быть, я глупость делаю, но ты мне помоги, понял? Мне нужна твоя помощь! Разговор с Ефимом меня окончательно запутал. Ничего не подозревающий Эдик, раскрасневшийся от только что прочтенной лекции, спешил поделиться со мной впечатлениями: -- Все-таки у дяди Ефима далеко не все продумано. Надо же, я даже удивляюсь, такое производство, и люди ничего не слышали о теории сложных систем! -- Эдуард, мой вам совет, оставайтесь в Кембридже, -- я попытался сказать это как нельзя более жестко. -- У вас там хорошая репутация, здесь же придется тяжело, это грубое производство, и поменять существующие порядки будет сложно. И еще, я советую быть поосторожнее с людьми, здесь сложились свои порядки... -- Это только кажется, -- Эдик обиженно вытянул губы. -- Когда дядя Ефим назначит меня руководителем отдела, я обязательно все изменю. Как же я могу остаться в Кембридже, когда мама обещала дяде Ефиму, что я соглашусь? Нет, сегодня же улетаю обратно и начинаю собирать вещи! Я глубоко вздохнул. Жизнь в компании дяди Пусика обещала быть бурной и интересной. Глава 15. Совет. Утро выдалось хмурым и прохладным. Академик встал рано, посмотрел на привычные ряды серых многоэтажных домов с глазницами окон и бельем, болтающимся на узких балкончиках, потом долго плескался в ванной, тщательно выбрился и умылся холодной водой. Кожа на щеках покраснела, одеколон пощипывал лицо, и он почуствовал, что выспался и достаточно бодр, чтобы встретить предстоящие испытания. Академик подошел к старому дубовому шкафу и достал из него черный, официальный костюм, который одевал лишь по особо важным случаям. В лацкане пиджака поблескивал профиль Ломоносова, выдающий принадлежность обладателя к научной элите огромной, подергивающейся в конвульсиях страны. "Великая, могучая... Эх, как бы она не дернулась в своих схватках слишком сильно, так что всех подомнет под себя," -- подумал академик. Он затянул галстук на белоснежной накрахмаленной рубашке и оценивающе посмотрел на себя в зеркало. "Сойдет, -- решил он, -- для моего возраста я еще прилично выгляжу". День предстоял омерзительный. Сегодняшнее заседание Ученого Совета института решало многое. На академика уже давно катили бочку. Друзья не раз передавали ему, что в дирекции накопились письма с обвинениями, доносами и жалобами на него. В чем только его не обвиняли! И в нарушении этики, и в разбазаривании ресурсов, и в укрытии от коллектива института каких-то средств и приборов, и даже в прямом воровстве институтского имущества, включая лабораторный спирт. В последнее время дело приняло еще более серьезный оборот, так как бывший профорг, а ныне замдиректора был близким другом и собутыльником новоиспеченного представителя недавно преобразованных Органов. Как намекали доверенные лица, недавние обвинения напрямую связывали имя академика с незаконной продажей секретных технологий на Запад за иностранную валюту. "Господи, опять все повторяется", -- подумал академик. Он только посмеивался над нелепыми обвинениями, но в последние недели делу был придан серьезный оборот. Академика вызывали к директору, в Президиум Академии Наук, с ним беседовал следователь, откормленный мужик в штатском, явно соскучившийся по работе. До поры до времени директор сдерживал своих подчиненных. В конце концов, практически вся наука в Институте делалась академиком и его учениками. Что-то изменилось в последние месяцы, видимо директор сам попал в какую-то непонятную постороннему наблюдателю зависимость от своих серых и черных кардиналов. "Что-то за этим стоит, -- думал академик, -- не может быть, чтобы он так просто уступил им. Нет, они чем-то повязаны вместе." -- Он с тоской подумал о том, что многие из тех сотрудников, от которых можно было ожидать какой-либо поддержки, давно разбросаны по различным университетам и компаниям Европы и Америки, находясь в бессрочных отпусках. Они, быть может, раз в году наезжали в Москву на пару недель проведать родных и знакомых. В опустевшем институте остались всего несколько полубезумных бессеребренников, увлеченно копающихся в книгах и в своих установках. Он вошел в просторный и темный холл института. Вахтер, сидящий у тускло освещенной будочки, лениво и как-то по-особенному нагло осклабился. "Все они одна шайка-лейка, -- подумал академик. -- Какая чудовищная инерция сидит у людей внутри. Взять хотя бы этого зажравшегося вахтера, на кой черт здоровый, красномордый мужик сидит и пропускает в здание научных сотрудников, когда всем давно известно, что другая дверь, выходящая в заваленный ржавым хламом институтский двор уже несколько месяцев не запирается? Пошел бы работать в частную компанию, даже шофером, заколачивал бы в десять раз больше. Ан-нет, сидит, выслуживается перед директорской сволочью как в старые времена. Он ведь даже не задумывается о том, что если так дальше пойдет, то и Институт, в котором он сидит, закроется сам собой за ненадобностью. А, впрочем, может быть я слишком наивен и дело к тому и идет -- он ждет, пока всех этих ученых вытравят поганой метлой и тогда они с дирекцией потрут руки, да и откроют в пустом здании контору по перепродаже куриного дерьма и металлолома! Вот он и сидит, дожидается своего звездного часа." Академик прошел мимо группки сотрудников. -- Здравстуйте, Григорий Семенович, -- они как-то испуганно взглянули ему в лицо. -- Здравствуйте. "Ждут, ждут, чем дело закончится," -- подумал академик. Он решил построить свое выступление на совете с перечисления научных результатов, полученных руководимым им отделом. В просторном актовом зале на стене висели запыленные от времени портреты столпов Российской и мировой науки. Строгие усатые и бородатые старцы уже многие десятилетия глядели неподвижным взглядом на ряды кресел и на далекие сосновые перелески, видневшиеся за широкими окнами. Зал был уже наполовину полон. На сцене стояла деревянная кафедра для выступающих с выгравированным гербом СССР и с уже потерявшей свою актуальность надписью "Пролетарии всех стран, соединяйтесь!". Около кафедры стояли столы, покрытые зеленым сукном. Далеко в углу виднелся наполовину прикрытый белый гипсовый бюст Ленина. Его так и не удосужились убрать из зала заседаний и, задвинув в угол, стыдливо прикрыли старой занавеской. Занавеска сползла в сторону, и запыленный руководитель российских большевиков, покрывшийся мелкой паутинкой гипсовых трещинок, с хитроватым, чуть монгольским прищуром всматривался в зал. -- Григорий Семенович, ждем, ждем! -- за столами уже сидели директор, двое его заместителей и несколько приближенных. --Сегодня вы у нас, так сказать, герой дня! -- Директор отвел глаза в сторону. "Стыдится, -- подумал академик. -- Чувствует, что делает грязную работу, но держится за свой вонючий пост." -- Мы сегодня, Григорий Семенович, начнем с обсуждения вас членами трудового коллектива. Так сказать, вопрос в последнее время встал очень остро, накопились замечания. -- директор явно играл на публику. Бывший секретарь профкома с кривой улыбкой кивал, двигая кадыком. -- Нет, я прошу вас вначале дать слово мне. -- Академик чувствовал, что злость поднимается у него в душе и старался себя сдержать. -- В конце концов, это Ученый Совет, и мы находимся в Институте Академии Наук и получаем свою зарплату за свою работу. Так что я считаю, что Ученый Совет должен прежде всего оценивать деятельность коллектива, исходя из полученных научных результатов! -- Да вы не волнуйтесь, -- слово взял заместитель директора. -- Конечно, вы правы, и ваш доклад у нас в повестке дня. Вы же видите: все расписано. Первым пунктом -- сообщения дирекции. Вторым -- ваш доклад. Третьим -- дискуссия и четвертым -- "Разное". -- Ну, хорошо, хорошо, -- академик сунул под мышку папку с приготовленными бумагами и сел в первом ряду. Зал постепенно наполнялся. Дни заседаний Ученого Совета были уникальными потому, что собирали сотрудников института в одном месте. Академик удивленно оглянулся. Он и не подозревал, что в этих стенах до сих пор работает такое количество народа. -- Григорий Семенович, -- это подбежал запыхавшийся Володя. -- Вот вы просили последние результаты, я все подготовил, -- и он протянул прозрачную кальку с нарисованными от руки графиками. -- Спасибо, Володенька! -- академик был тронут этим проявлением поддержки. Минутная стрелка часов дернулась и замерла на цифре двенадцать. Директор взял карандаш и постучал по графину с водой. Гул, стоящий в зале, прекратился. Кто-то в задних рядах гулко кашлянул. -- Товарищи, -- слово взял директор. -- Сегодняшнее совещание Ученого Совета посвящено обсуждению трудовой деятельности отдела нашего Института номер семь, руководимого в течение последних нескольких лет нашим уважаемым Григорием Семеновичем. В зале повисла зловещая тишина. "Началось, -- подумал академик. Он почувствовал, что сердце стучит у него в груди. -- Только бы сдержаться", -- он напрягся в кресле. -- Мы все знаем Григория Семеновича как заслуженного человека, лауреата Ленинской премии, получившего широкое признание у отечественной и зарубежной научной общественности... "И говорит-то штампами, дурак, как на партийном собрании, -- академику вдруг стало смешно, и на душе отлегло. -- Спектакль, дурацкий спектакль", -- подумал он. -- К сожалению, с началом перестройки и бурными изменениями, переживаемыми российской наукой, многое изменилось и вокруг и, видимо, изменилось внутри нас самих. В последнее время сам Григорий Семенович и некоторые из его сотрудников поставили себя, как бы это выразиться, вне трудового коллектива нашего Института. Они не считаются с установленными правилами, грубо нарушают хозяйственный распорядок, ставят себя и свои нужды выше интересов остальных отделов и лабораторий. В зале возник легкий шум, как будто ветерок пробежал по рядам и сразу смолк. "А крикуны были, -- академик усмехнулся, -- когда свободой запахло, петиции писали, демократов поддерживали. А сейчас боятся, самые активные разбежались, а эти сидят, держатся за скудный кусок хлеба." -- В дирекцию нашего института уже давно поступали жалобы как от отдельных сотрудников, так и от целых трудовых коллективов лабораторий, в которых граждане обращали наше внимание на недопустимое положение в седьмом отделе. -- Ложь! -- громко крикнул кто-то с галерки. -- Давно пора, правильно! -- зашумели в средних рядах и поднялся какой-то глухой гул. -- Тише, граждане, тише! -- Директор поднял граненый стакан, позвякивая толстым стеклом, налил в него воды из старомодного графина и выпил. "Как в старом кино", -- ситуация становилась анекдотичной, и академик с интересом ожидал развития событий. -- Мы решили разобраться в поступающих к нам жалобах и выяснили ряд совершенно недопустимых в нашей организации нарушений. -- Например! -- кричал тот же парень, который перед этим выкрикнул "Ложь". -- Пожалуйста, -- директор надел очки. -- Мы все знаем, что фонды заработной платы организациям Академии Наук были резко сокращены и сотрудники во многом зависят от грантов, получаемых от Российского фонда исследований, международных организаций. Так вот, мы подвели некоторую интересную статистику. Из двенадцати грантов, полученных Институтом за последние четырнадцать месяцев, восемь, я повторяю -- восемь, -- он сделал многозначительную паузу, -- были выделены отделу номер семь! --В зале поднялся недовольный гул, как будто в гнездо ос бросили булыжник. -- Интересно, граждане, что Григорий Семенович входил в ряд комиссий Академии Наук, ведающих распределением этих грантов, а также пользовался своим личным влиянием в международных комиссиях и своими, так сказать, знакомствами во влиятельных международных научных кругах. -- Это неправда! -- академик вскочил с места. -- Деньги мы получали за работу, за первоклассные научные результаты. Я никогда не опускался до того... -- Григорий Семенович, мы вам дадим слово, пожалуйста сядьте! Проявляйте уважение к Ученому Совету, -- дебиловатый замдиректора тряс своим кадыком, и на лице у него появилось злобное выражение, как у барбоса, отгоняющего незваного прохожего от хозяйского забора. -- Это еще не все, -- директор прищурившись посмотрел на следующую страницу, -- давайте посмотрим, как именно распределялись эти деньги. Большую часть их в виде зарплаты получили всего четыре - пять человек, так сказать, особо приближенные, а на остальную сумму заслуженный руководитель устроил себе две зарубежные командировки, из которых, как говорится, вернулся не с пустыми руками! -- Безобразие! Распустились совсем! Нахапали долларов! Чушь собачья! -- крики неслись из средних рядов. "Ну и сволочь, -- академик передернулся от отвращения, -- это же надо опуститься до такой низости. Скотина, хоть я и знал, что подонок, но такого не ожидал". -- Он встал, и лицо его налилось кровью. -- Я попрошу уважаемого директора отдавать себе отчет в своих голословных утверждениях. Я готов полностью, до последней копейки отчитаться во всех средствах, полученных и потраченных отделом... -- Сядьте! -- на этот раз кричал директор. Он снял очки и смотрел академику прямо в глаза. -- Вы за все отчитаетесь по закону. -- Так вот, -- директор взял листок, -- у нас имеется заявление, подписанное пятью членами трудового коллектива отдела, излагающее факты нарушений. -- Это ложь! Подделка! -- академик почуствовал, что у него сдавило сердце. -- Подделка? Сергей Михайлович, пожалуйста! "Сережа? Не может быть!" -- академик широко раскрыл глаза. Он тянул изо всех сил этого худенького и какого-то синюшного паренька, казалось, выбравшегося из закопченных заводских окраин, пробивал для него общежитие, добавки к зарплате и вот... К трибуне подошел Сережа и, стараясь не смотреть в глаза академику, начал говорить: -- Мы в отделе давно возмущались тем, как Григорий Семенович собственной властью распределяет деньги и создает вокруг себя верных ему людей, снабжая их американскими долларами... У академика стало кисло во рту. "Врешь, Сережа -- подумал он. -- И тебе немало доставалось от общего пирога, но ведь ты же не работал, ведь всем известно, что с работы таскал детали домой для своего мелкого кооперативчика, а я тебя, дурака, покрывал, понимал, что детей кормить надо..." -- Более того, -- Сережа вдруг ясным взглядом посмотрел академику прямо в глаза. -- Григорий Семенович на моих глазах пытался продать результаты работы коллектива Израильской оборонной промышленности. Он связывался с представителями Израильской стороны и назначал им цены за получаемые в отделе материалы. -- Зал застонал. Это уж была совсем чушь. Академик переписывался и пару раз звонил Грише, своему бывшему ученику, работавшему в Израиле и ставившему эксперименты в Тель-Авивском университете. -- Сколько их не корми, все в лес смотрят! -- отчетливо раздался чей-то грубый и наглый голос. -- Это, это, -- академик задыхался. -- Я обращусь в Президиум, не имеете права... Как вы смеете, Сережа, как вы могли, после того как я вас... -- В последнее время Григорий Семенович вообще очень активно занимался пропагандой сионистских взглядов среди евреев, еще работающих у нас в Институте, -- холодно продолжал Сергей. -- Они все время проводили какие-то непонятные встречи и о чем-то договаривались между собой. -- Спасибо, Сергей Михайлович! -- директор продолжал говорить ровным голосом. -- Григорий Семенович, как у вас обстоит дело со счетами в иностранной валюте, например в израильских шекелях? У меня, например, таких счетов нет. Хочу довести до вашего сведения, граждане, что этим вопросом сейчас активно занимаются компетентные организации, и я не сомневаюсь, что им удастся обнаружить истину. -- В зале стало шумно. -- Более того, граждане, касательно последних слов Сергея Михайловича. Так вот, мне в руки недавно попал прелюбопытный документ. Я бы сказал, страшный документ. Я бы никогда не поверил в его существование, если бы мне его не принес лично в руки один из наших сотрудников еврейской национальности, нашедший его на своем столе и не пожелавший участвовать в этом заговоре. Да, да, хоть и противно это произносить, в сионистском заговоре, имевшем место в стенах нашего Института. Кстати сказать, роль Георгия Семеновича в этом заговоре еще предстоит выяснить, особенно в связи с только что выяснившимися подробностями о его связях с Израильскими военными. -- Это что еще за заговор? -- выкрикнули из зала. -- Информирую вас, товарищи. Вот на этом листочке, -- директор потряс бумажным листом, -- содержатся инструкции всем ученым-евреям нашего Института стараться захватить руководящие посты, пользуясь свободой и демократией, стараться продвигаться в дирекцию, оттеснять от руководства сотрудников - неевреев, распределять фонды заработной платы и финансирование исследований, действовать в интересах государства Израиль.... -- Вот это да! Не дождутся! -- зал возмущенно гудел. -- Да, граждане, мне просто стало страшно, когда я эту листовку увидел. Вы знаете, мы все привыкли иронизировать над советской пропагандой, все подвергать сомнению, -- директор театрально развел руками. -- У нас в последнее время сложился даже стереотип, что евреев в России только и делали, что притесняли, а Израиль это просто замечательное государство. Да я и сам так уже думал. Но что прикажете делать, когда видишь перед собой такое? Все-таки мы с этими людьми родились в одной стране, работали бок о бок долгие годы, и вот националистический дух, чувство своего превосходства над окружающими, подогреваемое сионистской пропагандой, ударило им в головы и заставило их объединиться в какую-то просто-таки волчью стаю. -- Что за чушь! -- на этот раз кричал старый профессор Войцевич, но его голос с трудом прорывался сквозь басовый гул, издаваемый толпой раскрасневшихся людей. "Как рой шмелей," -- автоматически отметил Академик. Он потерял дар речи и никак не мог поверить в реальность происходящего, судорожно щипая себя за руку. -- Кстати, как ни грустно мне это признать, Григорий Семенович допустил и нарушения уголовного законодательства, -- продолжил директор. -- У нас есть свидетели, что ценные металлы, используемые в его отделе, были им проданы с целью личного обогащения, в частности для строительства дачного дома. -- Нахапали, господа ученые! -- нагло прокричал кто-то басом. -- Как вы смеете! -- это кричал Володя, хриплый голос его сорвался. -- Заткните этому сопляку глотку! -- прорычал тот же хамоватый бас. -- Вы не смеете, уберите руки! -- Володя кричал, но несколько парней с ухмылкой скрутили его и вытолкали за дверь. В зале стало шумно. -- Разрешите мне сказать! -- со своего стула с гневным криком, опираясь на палку, поднялся старик Войцевич. Он был последним живым классиком, сохранившимся в Институте, и разгоряченный зал неожиданно замолк. -- Я лично не верю в эти нелепые, сфабрикованные обвинения. Да все евреи уже давно уехали, посмотрите по сторонам, господа хорошие, я смог насчитать всего семь или восемь человек, включая Григория Семеновича. -- И семерых хватит! -- иронично выкрикнул кто-то из зала. -- Позор нашему Институту. И дирекции прежде всего. Какой же может быть заговор, да еще с листовками и с прокламациями? -- Войцевич покрутил пальцем у лба. -- Они же не идиоты. Это мы с вами, сидящие в этом зале и всякая мразь, которая у нас завелась с легкой руки дирекции, вот кто идиоты. Стыдно! И еще. Только что доброе имя Григория Семеновича было омерзительным образом очернено. Я очень хочу напомнить присутствующим, что научная школа, созданная в стенах этого здания, во многом обязана этому человеку. Как бы то ни было, давайте не забывать, что благодаря ему созданы принципиально новые направления Российской науки. --А я так не считаю! -- со своего места вскочил лысый мужчина с плоскими, как у судака, глазами и с брюшком. Он недавно стал заведующим одной из лабораторий, и академик не вполне был уверен, чем именно он занимается. -- Если он даже и крупный ученый, это не дает никому, даже академику, права красть деньги у окружающих. А уж эта история с Израилем и с листовками совсем ни в какие ворота не лезет! Мы получаем зарплату от государства не для того, чтобы плоды наших трудов уплывали за рубеж! Достаточно уже Россия настрадалась, сколько вот таких выучили, а они или удрали и греются теперь под пальмами, или плетут заговоры за нашими спинами! -- Правильно! -- хрипло крикнул кто-то. -- Ну хватит, надоело уже! -- с издевкой раздалось в ответ. -- Если бы смог, давно бы и сам смотался финики жрать. -- Не мешайте! -- зал зашумел. -- Дайте мне сказать! -- Академик вдруг почуствовал себя совершенно спокойно. Он встал, выпрямился и подошел к трибуне. Наступила тишина, пронзительная и неправдоподобная. -- Я хотел начать свое выступление с последних результатов, полученных нашей группой. Но думаю, что это излишне. Большинство из присутствующих в зале этих результатов просто не поймут в силу крайне скудных умственных способностей. -- Ну, полегче на поворотах! -- Недовольный рокот возмущения поднялся и начал нарастать. -- Еще я хотел выразить свое крайнее неуважение к членам Ученого Совета, разыгравшим это омерзительное представление. Да, я вас не уважаю! Вернее, я питаю глубочайщее уважение к нескольким порядочным людям, еще оставшимся в стенах нашего Института. Я полон уважения и благодарности к профессору Войцевичу. Я знаю, что в этом зале есть люди, понимающие, что стали невольными участниками омерзительного спектакля, разыгранного дирекцией. К сожалению, боюсь, что они находятся в абсолютном меньшинстве. -- Прекратите! Возмутительно! -- выкрики раздавались тут и там. -- Мне наплевать на ваши угрозы, ваши обвинения и ваши решения. Я счастливый человек, так как успел застать те времена, когда в Академии Наук еще работали интеллигенты. Хотя они всегда были в меньшинстве. А вы и вам подобные могут и дальше продолжать оставаться подонками! Я заявляю, что немедленно ухожу из Института, так как работать в этой атмосфере мне просто противно и я более не считаю это для себя возможным. -- Григорий Семе... -- Неважно. Вы меня больше не увидите! Жаль только ребят. Быть может, у кого-нибудь из вас хватит совести подумать о молодом поколении, которое входит в науку, изгаженную вашими испражнениями! В зале засвистели. Академик набрал в грудь воздух и четким, строевым шагом подошел к двери и, выйдя, громко ею хлопнул. Он спустился в свой кабинет, вытряхнул из стола письма, оттиски последних статей, сунул под мышку пару любимых книг и стремглав вышел из здания под нагловатую ухмылку красномордого вахтера. "Пропадите вы все пропадом!" -- думал он. Странная пустота и чувство какого-то космического покоя овладело душой. Академик бросил вещи в багажник своей старенькой машины, завел мотор и выехал со двора. Он колесил по городу, повторяя старые, так хорошо ему известные маршруты. Смеркалось. Темные громады домов светились тусклыми желтыми огоньками, и черное ночное небо, казалось, было совсем близко к земле, покрытой умирающей мокрой травой и опавшими листьями. Он остановился около своего дома. На улице было промозгло, как бывает поздними осенними вечерами. Изо рта шел мокрый пар. Академик поднял воротник пальто и зашел в свою квартиру. В комнате было как-то по-особенному тихо, и темнота, идущая от окна, скользила по занавеске, черным облаком кралась по деревянному полу и наступала на книжные полки, завоевывая себе все новые территории. "Зря я так, погорячился. Надо было сражаться. Уж слишком просто они меня добили," -- с досадой подумал он. -- "А, может быть, это к лучшему". Взгляд его упал на серый телефонный аппарат, стоявший на столе. Казалось, от аппарата исходит странная магическая сила и чрево его пронизывают светлячки электрических разрядов. Рука его потянулась к трубке и сняла ее. Разряды забегали, засуетились, и в трубке зашуршало. Академик достал записную книжку и долго возился, набирая длинный номер. В трубке долго шипело, щелкало, затем наступила звенящая тишина. Он потряс телефон и услышал неожиданно близкий и громкий гудок. -- Hello, -- донесся голос с неизгладимым Одесским акцентом. -- Ефим? -- Yes, Who is speaking? -- Ефим, это Григорий, из Москвы. Из Академии наук. Вы меня помните? -- Конечно, -- человек на другом конце линии что-то жевал. -- Ефим, вы меня как-то просили позвонить... Я готов работать в вашей компании. Глава 16. Автопоезд из Кембриджа. В прохладном зале компании, под немигающим светом люминисцентных ламп, светился серыми пузатыми свеженькими боками, подмигивал зелеными и красными лампочками, поблескивал позолочеными разъемами новый прибор, гордость команды и Ефима. Над распотрошенной коробкой склонился Петя, с сосредоточенным видом закусивший запорожские усы и изучающий мерцающие голубоватые импульсы, бегущие по экрану осциллографа. Импульсы зарождались на металлических ножках черненьких микросхем, хитроумно раскиданных внутри серого металлического ящика с надписью "Пусик". Андрей с интересом заглядывал ему через плечо, водя рукой по испещренной поправками схеме, которую он держал у себя в руках, и изредка с важным видом давая советы. За стоящим рядом компьютером сидел Борис, прищурясь и уставившись в экран. Лицо его выражало целую гамму эмоций, из которых прежде всего в глаза бросалась пренебрежительная кривая ухмылка, как будто буковки, мерцающие на экране бросали ему вызов подобный тому, который моська бросала цирковому слону. Руки Бориса с невероятной скоростью летали над клавишами, он одновременно работал по крайней мере с шестью программами, тут же сравнивая бегущие колонки цифр с ожидаемыми и листая толстый справочник. В тот момент, когда он находил правильную комбинацию цифр, лицо его озарялось торжеством, он сжимал кулаки и невольно приподнимался в кресле. Время от времени к волшебной коробке подбегал Леонид, держа маленькие плоские проводки и пластмассовые разъемчики, которые он то и дело прикладывал к различным платам, поджимая губы и ругая бездарных поставщиков. С разъемами, насколько я знал, обнаружилась проблема, так как после нескольких переключений они трескались и начинали ломаться. Я со вздохом посмотрел на эту сцену, напоминающую слаженную работу космонавтов на борту орбитальной станции. В груду железа, подмигивающую разноцветными лампочками, я вложил немалую часть своей души. Головная боль, страх, непонимание, радость находок и отчаяние, бессонные ночи -- эти тупые, безликие холодные железки впитали все, как вампир, высасывающий кровь из своей жертвы, и теперь жили своей собственной жизнью. Под их оболочкой бегали короткие импульсы, заставляющие облачка электронов пульсировать и обрушиваться на миллиарды переходов, спрятанные под черными тельцами микросхем, жужжал вентилятор, и электронный мозг компьютера посылал в коробку миллионы инструкций, составленных Борисом и Петей и заставляющих крохотные заряженные частички исполнять свой замысловатый танец. Этот танец должен был в скором будущем принести Ефиму немалый доход. Я вспомнил о старой гипотезе, что вся наша вселенная на самом деле заключена внутри какого-нибудь электрона, и содрогнулся, представив, как в другом измерении, где-то бесконечно далеко, сидит огромный Борис, и бескрайняя космическая пустота с разбросанными клочьями газа сжимается, пульсируя в такт его командам. Я оторвал свой взгляд от загадочного прибора и увидел, что в дальнем конце зала появился Ефим. Он рассеянно осмотрелся вокруг, затем подошел к пожилому китайцу, сидящему на сборочной линии, о чем-то с ним дружелюбно поговорил, снова осмотрелся и направился к нам. -- Ну, как дела? -- судя по тону Ефим находился в рассеянно-расслабленном состоянии. -- Машина готова? Надо ее начать выпускать, это будет сенсация. Уже сейчас о ней все говорят, вы не представляете, телефоны обрывают. Я точно говорю, мы прибыль удвоим или утроим. Ни у кого ничего подобного даже близко нет! -- Ефим подошел к Пете, продолжающему одной рукой крутить осциллограф, а другой лазить по схеме электронным щупом. -- Есть проблемы? -- спросил он. -- Листен, Листен, что ты все время сидишь, ты на себя посмотри! Ты же как робот, я точно говорю, глаза сумашедшие, ковыряешься. Засиделись, кроме работы ничего не видите, с утра до ночи паяльники, приборы. -- Петя растерянно смотрел на Ефима снизу вверх. -- Листен, Листен, я чего думаю, тебе надо полетать! Да, иди полетай, я тебе от компании оплачу билеты, это не так дорого. Надо нам всем почаще летать, вы понимаете, о чем я говорю? -- Да, да, Ефим. -- Леонид удивленно смотрел на президента, и даже у Бориса на лице поднялись брови, и появилось недоуменное выражение лица. -- Так вот, надо полетать. Я сделаю так, чтобы все летали. Купим тебе билеты, поедешь, сядешь в самолет. Представь себе, ты сидишь, идти никуда не надо, внизу облака, Земля крохотная, солнце светит в иллюминатор. Это отвлекает, как-то расслабляешься. Нам даже совещания так можно проводить, вы понимаете, о чем я говорю? Полетаешь так денек--другой и, глядишь, голова свежая! Это здорово, я по себе знаю. Значит езжай, купим тебе билеты с пересадками, полетай. Леонид, распорядись, чтобы билеты купили. -- Да, хорошо Ефим. -- Леонид замялся. -- А куда билеты брать? --Ну, я не знаю, -- Ефим закрутил головой, -- сами решайте, все взрослые люди. Можно в Японию или в Европу и назад. Или можно над Америкой полетать. Нет, лучше чтобы внизу была и земля и океан, так что пусть летит в Нью-Йорк вначале, а оттуда в Европу и через Азию в Японию и назад сюда. Так самое лучшее, облетишь вокруг шарика и вернешься. -- Пусик развернулся и направился к двери. Около двери он еще остановился. -- Так что срочно берите билеты! -- он постоял еще секунду и закрыл дверь. -- Ну, ты слышал? -- Леонид наигранно-бодрым голосом обращался к Пете. -- Придется тебе немного развеяться, ну это даже ничего, мне нравится эта идея! Завтра же поедешь в аэропорт. -- Мне это кажется по крайней мере странным! -- отчеканил Борис. Он недовольно огляделся вокруг и снова уставился в мерцающий экран. Петя с немного растерянным видом снова ткнул электронный щуп куда-то вглубь коробки и на экране осциллографа побежали голубоватые зайчики. Сквозь мягкое шуршание кондиционеров с улицы пробивался тяжелый, вибрирующий звук, нарастающий с каждой секундой, и вот уже здание затряслось, и пол слегка заходил под ногами. Я с удивлением выглянул в окно. К зданию компании подъезжал странный автопоезд. За огромным семитрейлером с блестящими хромированными колесами тянулся прицеп, на котором плавно покачивалась огромная, длинная угловатая американская машина, каких в последнее время уже не выпускают. Автомобиль этот напоминал небольшой космический корабль, к которому приделали кучу каких-то блестящих хромированных безделушек и ручек. В последний раз такие машины я видел в фильмах семидесятых годов про доблестных американских полицейских, ведущих борьбу с коммунистическими шпионами или с международной мафией. Автопоезд медленно подполз к компании, и в какой-то момент мне показалось. что он вот-вот врежется в крыло здания. Я со страхом оценил расстояние до лестницы, ведущей на улицу, так как в случае столкновения с хромированной махиной, от хилой, постройки, рассчитанной на постоянные землетрясения, остались бы только руины. В последний момент грузовик дал задний ход и замер, перегородив стоянку для автомобилей. Дверь автомобильного гиганта открылась, и из нее вылезла детская фигурка Эдика в ярко-голубых джинсах и в ослепительно белых кроссовках. Он с радостной лучезарной улыбкой поглядел на яркое солнце, зеленую траву и, поймав на себе наш взгляд, с энтузиазмом помахал рукой. -- Еще только этого мудака не хватало! -- процедил сквозь зубы Леонид и со злостью бросил карандаш на пол. -- Вот его и надо послать полетать к чертовой матери. -- Он развернулся и ушел в свой кабинет. Борис молча наблюдал за исторической сценой приезда. Он нахмурился, поджал губы, и на лице у него проступили суровые черты, как у римского воина в наступающей колонне легионеров, предвкушающего схватку с толпой варваров, вооруженных кольями и топорами. -- Здравствуйте дядя Ефим, я приехал! -- долетел до нас через открытую дверь тоненький капризный детский голосок. -- Мама просила передать Вам привет и папа тоже! Я через всю Америку на грузовике из Кембриджа шел на скорости шестьдесят три с половиной мили в час. Шестьдесят пять это слишком много, может полиция остановить, а на полторы мили меньше уже почти совсем безопасно. Борис передернулся, как будто через него пропустили электрический ток, а на лице у Андрея появилось какое-то гадкое и иезуитское выражение. -- Вот твои билеты, -- Леонид решительной походкой вышел из кабинета и направился к Пете, -- только что получил по факсу. Нью Йорк, Мюнхен, Дели, Сингапур, Токио, Сан-Франциско. Займет у тебя трое суток. Билеты получишь завтра в аэропорту. Я беззвучно рассмеялся, смотря на растерянного Петю. В глазах у Бориса на секунду появилось какое-то веселое выражение, которое мгновенно сменилось на суровый холодный взгляд. Через несколько минут Эдик появился на пороге, излучая радостную улыбку. -- Здравствуйте, меня зовут Эдик! Меня дядя Ефим из Кембриджа пригласил к вам поработать, вы наверное знаете! Я только что проехал через всю Америку! Я уже дяде Ефиму рассказал, что пришлось идти на шестидесяти трех с половиной милях в час. -- Я бы настоятельно рекомендовал вам немедленно переставить грузовик. Вы блокировали всю стоянку компании, -- жестко отчеканил Борис. -- Ах, да, конечно, я сейчас переставлю. Мы ехали над пропастями, но я ни разу не сбавил скорость... -- Эдик, продолжая лучезарно улыбаться, вынул из кармана огромную связку ключей и, позвякивая, долго в ней копался, пытаясь вытащить ключ от машины. -- Все-таки ключи для грузовиков сильно отличаются от ключей для легковых автомобилей -- те делают маленькими, дамскими, а водители грузовиков народ грубый, и ключи для них тоже делают большие и грубые, из плохого металла. Я пока ехал к дяде Ефиму, уже почти стал таким же грубым, большим, коренным американцем. Теперь я могу пойти работать водителем грузовика, так что мне этот ключ уже подходит. -- Он наконец извлек нужный ключ. -- Я так рад, что дядя Ефим меня позвал к себе работать! В детстве он помог мне спаять мой первый усилитель! -- Эдик замялся, словно пытаясь вспомнить что-то очень важное. -- Ах да, грузовик! -- он развернулся и вышел на лестницу. -- Трудно в это поверить, -- Борис покраснел и сжал кулаки. -- Он несет абсолютный бред в то время, как его грузовик блокировал подъезд к зданию! И он даже не подумал об этом! С улицы донесся скрежет и пол начал вибрировать. Я снова с опаской посмотрел на металлическую громадину. медленно отъезжающую от здания. -- Ученые, -- Борис шипел сквозь зубы, -- я их насмотрелся в России, теперь еще и здесь на них смотреть! Развели у себя в университетах социализм, как они такого мудака там держали? Все зло в этой стране от вот таких вот идиотов, леваков, кретинов, хиппи, гомосексуалистов. Вся эта мерзость идет из университетов. -- Да, ребята... -- Леонид был растерян. -- Я чувствую, что у нас возникнут проблемы. Команда пристально, изучающим взглядом посмотрела на входящего в дверь Ефима. -- Ну что, купили билеты? -- Да, Ефим, все заказано, -- засуетился Леонид. -- Петя завтра вылетает. -- Почему завтра? -- поморщился Ефим. -- Можно было найти и на сегодняшний рейс. Ну да ладно. Я думаю, все по очереди будем летать. Видели ученого, мать его? Это же надо, через всю Америку со своим хромированным динозавром на прицепе переть! Он еще перед этим мне весь телефон оборвал, рассказывал, как он поедет. Ну ничего, парень вроде толковый, посмотрим, что получится. Борис пусть его возьмет к себе, обучит. -- Ефим, -- решительно начал Борис. -- Листен, Листен, не перебивай меня! Я все понимаю, не хочешь. Я бы и сам не хотел такую штучку иметь. Он вроде такой маленький, тихенький, дядя Ефим, тя--тя--тя--тя, а сам все жилы вытянет! Ну ничего, пусть он помучается, ему полезно. Дашь ему задачку посложнее, может быть, он выплывет и будет толк. Какая тебе разница, верно? Ты сбей с него эту спесь, он видите ли из Кембриджа. И не давай ему уклоняться в сторону, пусть выполняет то, что положено, это ему не университеты. Вернее, это жизненные университеты, -- Ефим усмехнулся. -- Если Эдик что себе позволит, сразу иди ко мне, я ему врежу так, что все мозги вылетят! По команде пробежал какой-то еле заметный ветерок облегчения, а на лице у Бориса появилась довольная хищная улыбка. Я с удивлением вспомнил свою первую встречу с Эдиком и понял, что искать какой-либо смысл в словах Ефима занятие опасное и неблагодарное. Подопытный Эдик, напоминающий живца на рыбалке, уже отогнал машину на безопасное расстояние от компании. Он был явно воодушевлен и, как всегда, ничего не подозревал. -- Ах, как будто вчера я был у дяди Ефима в гостях, -- Эдик мечтательно посмотрел на зал. -- А здесь ничего не изменилось. У нас в Кембридже все так завидовали, что я ухожу работать в промышленность. У нас как раз подоспело время сдавать очередной отчет и пришлось не спать ночами, но я-то уже знал, что скоро уеду к дяде Ефиму, и мне только от одного этого чувства было намного легче. Я говорил себе: ничего, Эдик, скоро к дяде Ефиму поедем... Дядя Ефим обещал назначить меня руководителем программистов. Он так и сказал "Эдуард, вначале поучись, а потом поставлю тебя руководить". Как у вас тут интересно! Я пока к вам вел грузовик, очень изменился. У меня даже речь другой стала, и манеры настоящего американца появились, даже руки загорели, стали большими и грубыми. Я теперь себя чувствую настоящим американским пионером, первопроходцем, уехавшим на дикий Запад. Между прочим, здесь даже музыка по радио совсем не такая, как в Кембридже. И автомобили другие! В Кембридже люди относятся к автомобилям как к железякам и ездят на старых, ржавых американских автомобилях, а у вас здесь одни новенькие японские машины. И дороги совершенно другие. Когда-то моя вторая машина в Америке заглохла в самом центре Нью-Йорка, и тогда я купил старенький Бьюик, его занесло, и на поручне одного из мостов Нью-Йорка осталась глубокая вмятина. А с Бьюиком даже ничего не случилось. Вы только представьте, глубокая вмятина на железном рельсе... Мне ужасно хотелось исчезнуть где-нибудь в коридоре, но красноречие Эдика не знало границ. Он продолжал рассказывать мне о своем богатом опыте жизни в Америке, и я вдруг заметил, что к нам, чуть наклонив голову вперед, приближается Борис с едва заметной кривоватой ухмылкой. Он напоминал акулу, уверенными движениями рассекающую холодную океанскую воду и приближающуюся из темных глубин к своей мягкотелой, теплокровной жертве, бултыхающейся на поверхности воды. -- Извините, -- громовым, металлическим басом прервал он Эдика. -- Ефим просил немедленно подключить вас к работе. Буквально час назад мы обнаружили ошибки в измерениях, и вам необходимо срочно найти причину неисправностей в программах, я думаю это займет не более десяти минут. Эдик явно не ожидал такого напора. Его детские глаза начали часто моргать, затем широко раскрылись, и он покорно пошел вслед за Борисом, как двоечник за строгой учительницей. Я с интересом следовал за ними. -- Программа довольно простая, -- решительно объяснял Борис, -- сама измерительная часть занимает не более пятисот строк, но она встроена в большой комплекс из примерно двухсот тысяч операторов. -- На экране с огромной скоростью сменялись какие-то буковки и цифры. -- Ну все, я объяснил все, что знал, теперь за дело! -- Лицо его приобрело одновременно злорадное и довольное выражение, он порывисто встал и оставил Эдика одного. Бывший сотрудник из Кэмбриджа побелел и хватал воздух, как глубоководная рыба, вытащенная на поверхность. Он тупо посмотрел на экран, затем перевел взгляд на меня. -- Борис сказал, что эту задачу можно сделать за десять минут? -- в недоумении спросил он. -- В Кембридже у меня бы ушло на такую работу не менее двух недель. Я ведь даже не знаю, о чем идет речь, и все это вижу впервые. Я пожалуюсь дяде Ефиму! -- Эдик, я бы не советовал вам начинать свою работу на новом месте с жалоб. Постарайтесь лучше разобраться в этой программе, быть может, это действительно не так уж и сложно. Борис вдруг стремительно вышел из-за угла и подошел к нам. "Точно как хищник", -- подумал я. -- "Вначале укусил жертву, потом отплыл в сторону, а сейчас зажмет в челюстях и будет трепать из стороны в сторону". -- Готово? -- Борис строго посмотрел на Эдика. -- Нет? А проблема между прочим чрезвычайно проста. -- Он подсел к экрану, и руки его залетали над клавишами. -- Само значение наверняка поступает в это место, иначе и быть не может. Правильно. Затем оно передается для вычислений в управляющую программу, так вот оно. Ну конечно, округление произведено неверно! -- Он быстро щелкнул по клавиатуре. -- Готово! У меня это заняло меньше минуты, Вам я дал десять, учитывая, что вы здесь впервые. Скажу честно, я несколько разочарован, и Ефим непременно узнает это мое мнение. "Надкусил", -- подумал я. -- Хорошо, у меня есть и другое задание, в общем-то тоже минут на десять работы, но я разрешаю им заниматься до завтрашнего вечера. Собственно вся проблема изложена вот на этом листочке, -- и он вручил оторопевшему Эдику лист бумаги, густо испещренный заметками. -- Такой подход невозможен! Никто не в состоянии починить сложную систему, не зная ее составных частей! Я бы хотел ознакомиться с документацией, общим описанием. У нас в Кембридже ... -- Эдик явно приготовился начать философствовать. -- У нас никакой документации и описаний не существует. Такова жизнь, это производство, и все меняется буквально каждый день. Придется разбираться на ходу, так что извиняюсь. До завтра, -- Борис снова исчез. "Теперь отплывет в сторонку и будет наблюдать за агонией," -- пришло мне в голову. Неожиданно для меня самого модель хищника и жертвы получала весьма правдоподобное практическое подтверждение. -- Ах, Боже мой, если мама с папой узнают об этом, то они очень расстроятся. -- Эдик был обескуражен. Ничего, ничего, я обязательно во всем разберусь. Я ведь в Кембридже решал очень сложные задачи, их никто не мог решить. Ведь дядя Ефим меня совсем не для этого сюда приглашал, здесь что-то не так. Я с ним обязательно поговорю! -- Губы его плаксиво скривились, и мне показалось, что Эдик вот-вот разрыдается. Он с отчаянием посмотрел на листочек с очередным заданием, грустно вздохнул и непонимающим взглядом посмотрел на экран. -- Да здесь десятки тысяч программ, кто же может в этом разобраться безо всякого описания? -- Он с ожиданием поддержки посмотрел на меня. -- Работаешь? -- Ефим как всегда появился бесшумно. -- Молодец, так и надо. -- Дядя Ефим, -- Эдик вскочил и с надеждой посмотрел на него, -- Борис, видимо, что-то неправильно понял, он дает мне невыполнимые задания... -- Листен, Листен! -- Ефим повысил голос. -- Сиди и делай то, что он тебе говорит. У него есть чему поучиться. Да, я тебе обещал, ты выучись, войди в курс дела и я тебя поставлю начальником. Да, может быть вице-президентом сделаю. Но пока сиди тихо, понял? Нет, если что не так, конечно, можешь мне напрямую жаловаться, да и Борису не спускай хамства. Он парень крутой, я его знаю. Понял меня? -- Да, дядя Ефим, все понял. -- Эдик немного успокоился. Он вытянул губы трубочкой. -- Я все сделаю обязательно, вы даже не знаете, какие сложные программы я писал в Кембридже, -- он склонился над столом и с потерянным взглядом начал изучать листочек с заданием. Я вышел из комнаты. Ефим следовал за мной. -- Не знаю, может я и глупость делаю, но мне надо людей расшевелить, ты понимаешь? Вот я Петю послал полетать, и тебя тоже пошлю. А что, прокатись. Они на этого, как его зовут? Ну да, на идиота этого накинутся, это как зарядка, физическое упражнение. А может быть он их съест, или огрызаться будет. Ведь это как организм, понял? Кровь по жилам побежит быстрей. Да в общем-то он вроде бы неглупый парень. И родителей я его знаю хорошо. Ничего, ничего, это ему будет полезно, пусть ему Борис как следует врежет, а то у него там в Кембридже совсем мозги набекрень поехали. Ты понял? Борис уже ко мне приходил, говорит Эдик ни хера не соображает, что он тупица. Врет, что-то он наверняка соображает. Выучится, а не выучится черт с ним, уедет обратно в Кембридж. Ну, а может и не уедет, уйдет к конкурентам и хрен с ним. Мама его звонила, жаловалась, что ему там мало денег платили. Ну хорошо, хотел больше денег, я ему прибавлю пять тысяч в год, но за это пусть отрабатывает. У нас даром ничего не бывает. Так что это всем полезно, это я точно чувствую, у меня всегда чутье на эти вещи. Тут еще из Москвы один академик звонил, на работу просился, я тебе говорил. Ну, тот, говорят, большая величина, я его приглашу, пусть поработает. При этих последних словах Ефима мне стало не по себе и как-то тоскливо царапнуло внутри, и белый холодный огонек снова разгорелся ярким леденящим пламенем. На следующий день Эдик с грустным видом сидел, тыкая пальцами по клавиатуре. К середине дня, проходя мимо, я неожиданно увидел, что лицо его обрело вдохновенное выражение, губы сложены бантиком и голова слегка наклонена набок. Вскоре я обнаружил у себя на столе меморандум. Он был написан Эдиком и начинался довольно патетически: "Многолетний опыт человечества давно показал, что для поддержания нормального функционирования сложных систем, начиная с государственных и заканчивая сложными программно-аппаратными комплексами, необходима сложная и хорошо отработанная система координации усилий отдельных индивидумов. В случае компании "Пусик" это означает, что разработка новых продуктов и исправление ошибок в старых продуктах возможно только при поддержании подробной документации и отчетности. Например, такая документация необходима в случае отсутствия или смерти ее разработчиков, например, моей смерти...." Прочтя эти слова, я начал хихикать и с трудом мог заставить себя читать дальше. Борис был взбешен. Он носился по компании, судорожно сжимая листок с меморандумом в кулаках, и, скрипя зубами, играл желваками на покрасневших скулах. -- Эту задачу можно сделать за десять минут безо всякой документации! -- закричал он, подойдя к Эдику. Эдик сложил губы трубочкой, слегка наклонил голову и своим тоненьким капризным голоском произнес фразу, вошедшую в историю: -- Давайте поспорим. Я готов заплатить вам тысячу долларов, если Вы действительно исправите эту систему за десять минут. Боря, зачем вам отказываться, это легкий способ заработать деньги. У меня замечательные часы с секундомером. Борис неожиданно стушевался. -- Ну хорошо, не за десять минут, но за полчаса максимум! -- недовольно прорычал он и ретировался. Взгляд у Эдика просветлел, он аккуратно сложил стопку листочков и начал что-то на них записывать. Во время обеденного перерыва я налетел на Ефима, совершавшего обход своих владений. -- Какой молодец, врезал Борису! -- Ефим, узнавший об этой истории от побелевшего от ярости Леонида, не мог скрыть удовольствия. -- Ты не думай, он не так прост и безобиден, как кажется. Это он только на первый взгляд такая сюся, дядя Ефим, мама, папа... -- Ефим довольно рассмеялся. -- Он как бульдог, его и в Кембридже все ненавидели, он же садист, вцепится и не оттащишь, придется челюсти разжимать. Вот теперь они забегают, постараются его на куски разорвать. Ничего, ничего, это им полезно, в хорошей форме будут, как стая волков. А Эдик -- мой Кембриджский олененок! -- Ефим, Ефим! -- подбежавший Леонид был крайне возбужден. -- Что случилось? -- Петя... -- Леонид начал заикаться и никак не мог выдавить из себя окончание фразы. Мне вдруг стало жутко. Я представил себе, как самолет, совершавший межконтинентальный рейс, упал в холодный серый океан... -- Что? Что? -- испуганно переспросил Ефим. -- Его задержали. В Мюнхене. У Интерпола его маршрут вызвал подозрения, и его приняли за курьера мафии. Мы только что получили запросы из Германии и из ФБР. Что делать? -- Немедленно пошли им факс, что они идиоты и что мы будем их судить. Мерзавцы. Сняли парнишку с рейса, не дали полетать. Хотя, это тоже неплохо, развлечение. Побыть в полицейской камере в Мюнхене, да... А то бы летел как боров в кресле и жрал бы обеды один за другим. Еще бы разжирел... Пошли им факс. Ну, что я могу еще сделать? Ефим развел руками. Грубые силы борьбы с международной преступностью явно вошли в противоречие с интересами частного бизнеса. Глава 17. Академия Пусика. Серебристое тело самолета с надписью "Аэрофлот" наконец подкатило к зданию аэропорта, слегка потряхивая на бетонных плитах свое человеческое наполнение, и академик с досадой потрогал начинавшие становиться колючими щеки. Перелет был долгим и мучительным. Вначале в Москве почти пять часов ждали двух противного вида раскормленных мужиков в добротных серых костюмах, с наглыми, красными лицами. Академик долго гадал над тем, были ли они высокопоставленными правительственными чиновниками или просто мафиози, скупившими на корню службы аэропорта, но так и не смог придти к какому-либо определенному заключению. Потом самолет трясся почти двенадцать часов в воздухе, садился на Аляске, снова взмывал в воздух и, казалось, этому ревущему движению не будет конца. Взлетное поле за окном было точно таким же, как и в Москве, жухлая трава, подтеки мазута и выбоины, серое цементное здание диспетчерской службы вдалеке. Только зеленые горы на горизонте, снующие по территории аэродрома микроавтобусы и служебные машины, да здоровенный негр, разгружавший чемоданы, позволяли понять, что надсадно ревущий самолет все-таки не смог облететь весь земной шарик и плюхнулся на землю где-то посередине своего витка. Академик с досадой поморщился. Он не любил опаздывать, даже в тех случаях, когда от него ничего не зависело. Опоздание было особенно досадным еще и потому, что Ефим обещал прислать одного из своих сотрудников в аэропорт для того, чтобы отвезти академика к себе домой. Все имущество академика состояло из старенького, потертого кожаного чемодана, в котором лежал костюм, несколько рубашек, пара книг и пухлые папки с бумагами и статьями. Он с трудом поднял чемодан с черной, плывущей ленты транспортера и обнаружил, что кожа вспорота. Чемоданчик явно потрошили в Шереметьево. "Боже мой, не дай бог пропали статьи!" -- подумал он и трясущимися руками начал отстегивать ремни. К счастью, бумаги были на месте, исчезли только карманный диктофон, купленный в Англии год назад, и фотоаппарат. "Мерзавцы чертовы!" -- выругался академик, но делать было уже нечего. За дверями таможни стоял высокий, рыжеватый парень интеллигентного вида со строгим выражением лица. Его острые, цепкие глаза пристально глядели из-за выпуклых линз очков. Парень держал в руках листок бумаги с именем академика. -- Здравствуйте, -- басистым мужественным голосом сказал он. -- Меня зовут Борис. Добро пожаловать в Америку. -- Спасибо Боречка, извините за опоздание ради Бога. -- Никаких проблем! -- академику показалось, что Борис даже немного смутился, и он почувствовал к нему симпатию. -- Боречка, вы представляете, каковы мерзавцы, у меня чемодан в Москве распотрошили! -- Не расстраивайтесь, быдло есть, было и будет быдлом. А чемодан все равно себе новый купите, с таким неприлично ездить. -- Борис брезгливо поморщился. -- Да, конечно, Боря, я все понимаю, но все равно обидно, чувствуешь себя как будто изгаженным. -- Россия-матушка, что поделаешь. С народом надо быть жестким, в кулаке держать! -- лицо Бориса мгновенно ожесточилось и приобрело суровость. -- Смотрите, что происходит: чуть коммунистам стоило вожжи отпустить, и все покатилось. И царь-батюшка слишком милосерден был, развел всякой нечисти, а гадость эту надо было до основания каленым железом изводить. -- Он разволновался, даже покраснел и, тяжело дыша, строгим, испытывающим взглядом посмотрел на академика сквозь выпуклые стекла очков. -- Ну, Борис, в чем-то вы, конечно, правы, -- академику стало слегка не по себе от той неистовой убежденности, которая сквозила в голосе Бориса, -- но нельзя же всех под одну гребенку. Тут дело еще и в психологии народа. Столько лет угнетения, крепостного права, когда мужика могли засечь насмерть... -- Вы мне эту демагогию из учебников для красных комиссаров бросьте! -- Борис основательно рассердился и мгновенно покраснел как рак. -- Нельзя с этой чернью по другому! Иначе она мировой пожар раздует и своим благодетелям глотку перережет! Уроки истории надо запоминать, вот что я вам скажу. -- Боря, вы в чем-то правы, но нельзя бесконечно действовать насилием, необходима же и доброта и гуманизм! -- Вы бросьте свой слащавый гуманизм! Это мы уже проходили. -- Борис как-то по-иезуитски оскалился и пристально посмотрел на академика. -- Такие вот псевдогуманисты, вылезшие из еврейских местечек, пораспускали сладкие слюни, а потом устраивали красный террор и концлагеря! Казалось, эта фраза была обращена непосредственно к академику. Ему стало неприятно, и он замолчал. Борис, к которому он в первую минуту почувствовал симпатию, целеустремленно шел вперед, поджав губы и толкая перед собой тележку со вспоротым чемоданом. -- Вы в Академии работали? -- Борис неожиданно прервал молчание и заговорил уже спокойным голосом, в котором время от времени проскальзывали стальные интонации, теперь уже гораздо лучше узнаваемые, чем раньше. -- Случайно не знали профессора Горькина? -- Василия Станиславовича? Как же, прекрасно знал. Мы с ним когда-то еще в шестидесятые годы занимались расчетами. -- Это один из моих учителей, -- Борис немного расслабился, -- читал мне лекции в Университете. Один из немногих людей, которых я уважаю. Он никогда не вешал лапшу на уши. -- Да, надо же как замечательно! -- Вы уже знаете, чем будете заниматься у Ефима? -- В общих чертах, Боря, вы знаете, Ефим меня пригласил, так сказать, не оговаривая конкретных функций, предложил продолжать научные исследования, которые я вел в России. Нет, я безусловно готов и хочу помочь компании... -- В России вообще никакой науки не было! -- Борис произнес эту фразу с холодной и яростной убежденностью. -- Я насмотрелся в Университете на всех этих ученых, сплошная мафия. Так что для вашей же пользы советую поскорее включиться в работу компании. -- Да нет, Боря, вы меня не поняли. Я очень благодарен Ефиму за его предложение и с удовольствием приму участие в работе. Но насчет науки вы неправы. Дорогой мой, откройте любой Американский физический журнал и вы увидите, столько ссылок на советских ученых... -- Русских, а не советских. Хорошо, я допускаю, что могу быть неправ. -- Борис строго посмотрел на академика. -- Вы сможете помочь нашей группе рассчитать напряжения, возникающие в деталях? -- Да о чем разговор, Боря, с удовольствием. Сразу же этим займусь. А в чем проблема? -- Мы уже год не можем решить, делать ли в наших стендах отверстия. -- Услышав в голосе академика готовность к сотрудничеству, Борис явно убавил жесткости в голосе и с увлечением начал описывать проблему. -- Ефим сам колеблется, четыре дырки просверлить или шесть, так что необходим теоретический расчет. -- Это школьная задачка, я завтра же все рассчитаю. -- Неприятное чувство, вызванное нетерпимостью Бориса и упоминанием о комиссарах из еврейских местечек не покидало академика. Всю дорогу Борис деловым тоном объяснял технические проблемы компании Пусика, и у академика слегка пошла кругом голова. Он даже не заметил, как и когда они подъехали к просторному дому со стеклянной террасой. -- Привет, привет, -- навстречу ему вышел мужчина примерно его возраста со слегка отвисшей нижней губой и ироничным взглядом. Одет он был в вытертые джинсы и просторную футболку. -- Жора про тебя рассказывал. Спасибо, Боря помог мне, тебя подвез, я сегодня со своими идиотами разбирался. Ну что, отказывался, упирался, а эти сволочи все-таки тебя довели, верно? -- Да, Ефим, честно говоря, не хочется про это вспоминать. У меня только одна мечта: если удастся создать здесь маленькую группку, перетащить хотя-бы одного или двух моих ребят, наладить работу, то моя жизнь не пропала! -- Сделаем все, всех перетащим! -- Ефим почему-то слегка поморщился. -- Это пустяки, не в этом главное. Ты понимаешь, я уже скоро двадцать лет как в этой стране. Ты видишь, я всего добился. Кем я был в Союзе? Пархатым жидом, вот кем. Любая мразь могла меня по стенке размазать и топтать меня ногами. Если бы ты знал, сколько мне пришлось пережить, сколько унижений, как меня не посадили, до сих пор ума не приложу. И вот я уехал, нищий, оборванец. Как сейчас помню, приехал в Вену, и у меня пять долларов в кармане. И в Америку приехал у меня немногим больше было. Ты понимаешь, я всего добился своей головой и руками. У меня есть все, и этого хватит на сто таких жизней. Теперь самая последняя мразь в Москве, которая меня разорвать на куски была готова, на коленях ко мне приползет и будет ноги лизать, потому что они в дерьме плавают, как им и полагается по заслугам. Все встало на свои места, и поэтому Америка великая страна. Я тебе это говорю, потому что вижу, что ты чем-то на меня похож. У тебя тоже все получится, я чувствую. -- Спасибо, Ефим, -- академик был тронут. -- Так вот, мне это все никакой радости не приносит. Нет, интересно, конечно, деньги, работа, но ведь пора и о душе подумать. Никто не вспомнит меня через двадцать лет, все эти железки, все изменится, придут другие технологии. Поэтому у меня мечта: помочь хорошим, талантливым людям, по которым советская власть прошлась паровым катком. Вот тебе, взять и помочь, ведь должно быть у людей хоть какое-то вознаграждение за их муки, верно? -- Ефим, мне по правде не верится, что это все на самом деле происходит со мной. -- Да, -- Ефим усмехнулся, -- бывают такие моменты в жизни, когда оказывается, что мечта сбывается. И ты знаешь, у тебя бывало так? Она сбывается, и ты сам не веришь, что все это произошло. Ну, -- он на секунду задумался, -- как будто ты шел по полю и нашел золотой слиток. Поднял его, смотришь и не можешь поверить, ощупываешь его пальцами, он такой чуть пористый, с буграми, шершавый, поблескивает, и вот ты держишь его и медленно начинаешь понимать: "Да, да, это я, и я не сплю, и все это на самом деле". -- Ефим, -- академик почувствовал подъем, -- вы не можете себе представить, как я вам благодарен. Я хочу сказать, что в общем-то я не привык брать и не отдавать долги, так что я с большим удовольствием помогу вашей компании с расчетами. Борис упоминал про какие-то отверстия... -- Слушай, Слушай! -- Ефим начал раздражаться. -- Пошли Бориса к чертовой матери. Сопляк паршивый! Он же фашист, ему бы зоной или шарашкой руководить. Я его терплю только потому, что он делу полезен. Я про что говорю, хочешь помочь делу, я буду рад. Посчитай нам напряжения в деталях. А вообще я хочу создать научный центр под твоим руководством. Вытащим твоих ребят, сделаем вначале небольшую лабораторию. Здесь такое место, тысячи компаний, университеты, это центр мировой науки! Ты что думаешь, и Стэнфорд так начинался, и Принстон. Быть может, будет когда-нибудь университет имени Пусика. -- Ефим, это было бы замечательно! -- академик с некоторым испугом почувствовал, что разговор с Пусиком начинает напоминать прекрасный сон, после которого просыпаешься ранним утром и медленно, с сожалением начинаешь осознавать, что воздушная призрачная мечта улетает вместе с отступающим сумраком ночи. -- Я навел справки. -- Ефим зевнул. -- О тебе все замечательно отзываются. А для меня это много значит. Да что там, если ты со своей мордой пробился в академики в этой стране, это обо всем само за себя говорит. Даже если вы со своей лабораторией ничего не сделаете, не переживай. Мне все равно выгодно деньги на исследования списывать с налогов. Так что ты ничему не мешаешь. Считай, что я перед Богом хочу сделать хорошие дела. Договорились? -- Конечно, Ефим. -- Вот и прекрасно. А теперь отдыхай. -- Он пригласил академика следовать за ним и провел его в просторную комнату с деревянной террасой, нависающей над садом. Академик с наслаждением принял душ. Голова гудела, спать не хотелось. Он погасил свет в комнате. Уличные фонари отблескивали в экране телевизора, бокалах, стоящих в небольшом шкафу и в оконном стекле. Он вышел на поскрипывающую деревянную террасу. За ней простирался темный склон горы, громко пели цикады, и прохладный воздух, наполненный ароматом трав и цветения, мягкими волнами спускался по шуршащей листве деревьев. На горизонте за темными очертаниями холмов раскинулось бесконечное море ярких и разноцветных огней, переливающихся и мерцающих. "Вот оно, буйство жизни, -- думал академик, -- ведь каждый такой огонек освещает чей-то дом, жизнь, мысли, мучения и радости, и все они вместе собираются в этот искрящийся водопад, бурлящий и сверкающий в этой ночи. -- Он перевел взгляд на небо. Там, в далекой космической тьме ровным светом горели тысячи звезд. --Каждый миг в этой жизни уникален, фотоны, ударяющие сейчас в сетчатку моих глаз были рождены быть может миллиарды лет назад во время страшных, не поддающихся разуму космических катастроф и все эти годы летели в бесконечной пустоте пространства и вот сейчас, в эти секунды поглощаются в моих нервных клетках. И кто знает, быть может, свет той же звезды в эти секунды долетает до неизвестной нам планеты, на поверхности которой живое, разумное существо тоже глядит вверх, ощущая бесконечность и таинственность вселенной..." Он глубоко вдохнул ночной ароматный воздух, открыл окно, с наслаждением лег на хрустящую белую простыню и не заметил, как заснул спокойным, безмятежным сном. Утро было солнечным и прозрачным. Птицы за окном пели как сумасшедшие, и яркие лучи солнца пробивались сквозь сочную зеленую листву деревьев. Академик открыл глаза. На часах было всего около шести часов утра. Сейчас, под утренним ласковым солнцем были видны внизу бесконечные ряды больших и маленьких домиков, разбросанных между зеленых аллей и парков. Где-то совсем далеко аккуратные ряды строений заканчивались, там блестело плоское голубое зеркало залива, за которым поднимались высокие, безжизненные выгоревшие горы. Академик перевел взгляд налево. Там на горизонте тоже виднелись горы, но не безжизненные, а наоборот, покрытые густым зеленым лесом. С вершин этих гор серебрянными, переливающимися и мерцающими под яркими лучами солнца клочьями спускался туман, растекаясь по горным хребтам и исчезая по мере приближения к зеленой долине, расчерченной далекими нитками шоссе, по которым как букашки ползли автомобили. Легкие порывы свежего морского ветра ласково трепетали волосы. "Фантастический пейзаж!" -- подумал академик. Он вышел из своей комнаты, аккуратно застелив постель. Ефим уже был одет и расхаживал по салону, прижимая к уху беспроволочный телефон. -- Слушай, Слушай, Леонид, прекрати! -- он раздраженно рычал в трубку. -- Я тебе сказал, ни одной системы я не продам, пока дырки не будут просверлены. Ты понял? Да, ну и что с того, что я сказал Джиму их не сверлить? Я передумал. Листен, Листен, прекрати немедленно! Это мое дело, понял? Мне наплевать на покупателей. Ты выполняй свои функции, а я буду выполнять свои. Я чувствую, что без дырок эту систему продавать нельзя. Да я целую ночь не спал, как в бреду думал об этом, пока ты храпел в постельке как сурок! Все, больше слышать ничего не хочу! -- он бросил трубку. -- Кретины, -- Ефим покачал головой. -- Ты не представляешь себе, как я устал сражаться с этими идиотами. Ты меня понимаешь, да? Может быть, ты действительно сможешь нам помочь, познакомься с проблемой сегодня. Хорошо? -- Конечно, Ефим, о чем разговор. -- Вот и прекрасно. Ну давай выпьем кофе и поедем в компанию. Белый мерседес Ефима мягко подкатил по аллее с аккуратно подстриженными газонами к двухэтажному зданию с темными стеклами. -- Вот оно, мое хозяйство. -- Ефим водил академика из комнаты в комнату мимо людей, склонившихся над какими-то железными деталями, бесконечными приборами и ящиками с гудящими вентиляторами. -- Ефим, Ефим! У нас крупная неприятность! -- подбежавший к ним Леонид был явно перепуган. --Что случилось? -- Ефим в одно мгновение помрачнел. -- Все вчерашние поставленные блоки неисправны. -- Что? -- Ефим покраснел от гнева. -- Кто принимал поставку? -- Он обернулся к академику. -- Извини, мне сейчас придется тебя оставить. Борис тебе пока определит рабочее место. Увидимся после обеда. Академик на некоторое время остался предоставлен сам себе. Он посмотрел на просторный, освещенный ярким светом люминисцентных ламп зал, заставленный рядами столов, на которых громоздились сошедшие с конвейера приборы. "Это же надо было такую махину раскрутить, да еще в чужой стране," -- подумал он, наполняясь уважением к Ефиму. Борис стремительно вошел в зал из коридора, нервно отпивая на ходу воду из белого пластикового стакана. -- Доброе утро! Ефим меня просил вам помочь, -- сказал он по-английски и строгим взглядом посмотрел на академика. Это неприятно резануло академика и своей неестественностью и тем, что он с трудом разбирал непривычно быстрые фразы. -- Пойдемте, я покажу место, где вы сможете работать. -- Он развернулся и быстрой походкой вышел из зала. Академик следовал за ним. Они вошли в тесную комнату, в которой сидели несколько сотрудников, столы которых почти что касались друг друга. Один из столов был свободен. -- Это ваше рабочее место. -- Борис развернулся, явно намереваясь уйти. -- Если что-нибудь потребуется, обращайтесь ко мне, -- добавил он. -- Боря, извините, мне нужно с вами поговорить. -- Академик сказал это по-русски и ребята, сидевшие в комнате, обернулись при этих словах и с интересом посмотрели на него. -- Попрошу вас выйти в коридор! -- недовольно прошептал Борис по-русски и вышел из комнаты. -- Учтите, -- сердито продолжал он, --