--------------------
Хамза Есенжанов
Яик - светлая река
---------------------------------------------------------------------
Есенжанов Хамза. Яик - светлая река. Алма-Ата, "Жазушы", 1971. 696 с.
Авторизованный перевод с казахского А.Ананьева, Г.Бельгера,
В.Новикова, И.Щеголихина.
OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 28 января 2004 года
---------------------------------------------------------------------
--------------------
Роман
-----------------------------------------------------------------------
Есенжанов Хамза. Яик - светлая река. Алма-Ата, "Жазушы", 1971. 696 с.
Авторизованный перевод с казахского А.Ананьева, Г.Бельгера,
В.Новикова, И.Щеголихина.
OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 28 января 2004 года
-----------------------------------------------------------------------
Хамза Есенжанов - автор многих рассказов, повестей и романов. Его
наиболее значительным произведением является роман "Яик - светлая река". Это
большое эпическое полотно о становлении советской власти в Казахстане.
Есенжанов, современник этих событий, использовал в романе много исторических
документов и фактов. Прототипы героев его романа - реальные лица. Автор
прослеживает зарождение революционного движения в самых низах народа -
казахских аулах, кочевьях, зимовьях; показывает рост самосознания бывших
кочевников и влияние на них передовых русских и казахских
рабочих-большевиков.
Роман "Яик - светлая река" в 1968 году получил Государственную
республиканскую премию имени Абая.
СОДЕРЖАНИЕ
КНИГА ПЕРВАЯ
Перевод А.Ананьева
КНИГА ВТОРАЯ
Перевод Г.Бельгера, В.Новикова, И.Щеголихина
Вот они, быстротечные Едиль да
Яик, не раз в верховья их устремляли
герои свои челны.
Сакен Сейфуллин
Книга первая
Часть первая
ГЛАВА ПЕРВАЯ
1
Хаким кончал в этом году реальное училище.
В городе у него были излюбленные места, которые он посещал каждый день.
Никакая непогода не могла удержать его. Этими местами были клуб медиков и
дом на Губернаторской улице с высоким крыльцом и зеленой крышей. Едва на
землю опускались сумерки, как он спешил в клуб потанцевать с Мукарамой, а
потом провожал ее по тихим, заснувшим улицам. Мартовские события,
взбудоражившие город, нисколько не волновали Хакима. Он почти не ходил на
съезды, куда стремились попасть все учащиеся; как-то случайно зашел с
Мукарамой, но она сказала "скучно!", - и он уже больше не помышлял об этом.
Его не увлекали ни бурные споры товарищей, проходившие в общежитиях и
ученических клубах, ни разговоры на улицах, Хаким отделился от друзей.
Сегодня он лениво лежал на кровати и, заложив руки под голову,
вспоминал, как вчера вечером танцевал с Мукарамой, как провожал ее. Шли по
освещенной стороне улицы, как хотелось Хакиму; ему было лестно на виду у
всех идти рядом с Мукарамой. Возле дома с зеленой крышей и высоким крыльцом
остановились. Мукарама пригласила его войти.
- Хаким, - негромко спросила она, когда они уже сидели в просторной и
богато убранной коврами комнате, - что вы думаете делать после окончания
училища, останетесь в Уральске или поедете в свою, как ее... Джамбейту?
Какое нехорошее название! - в голосе девушки и ласка и тихая, затаенная
грусть.
- Когда я возле вас, моя звезда всегда надо мною, - сказал Хаким. -
Работать в хорошем или жить в плохом городе - все равно, лишь бы быть с вами
вместе, - он улыбнулся, довольный своим удачным ответом. - Но почему вы
считаете Джамбейту плохим?
- Некрасивое название. Что это слово означает?
- Я же не словесник, чтобы знать значение каждого слова. В нашем языке
много подобных слов: Анхата, Шидерты, Бульдурты, Уленты, Калдыгайты,
Кокпекты...
- Ой-ой-ой! Какое множество "ты-ты-ты"!
- Можно сказать и Анхали, Шидерли, Бурдурли, Уленди, Калдыгайли! -
добавил Хаким. - Со временем ученые напишут пудовые тома об окончаниях "ты"
и "ли", доказав происхождение этих звуков своими тончайшими аргументами. Но
что нам до этого!
- Вы не ответили на мой вопрос, Хаким.
- Где пожелаете, там и останусь. Только сначала надо окончить институт.
- Институт?! - воскликнула Мукарама и задумалась. Она вспомнила одного
знакомого. - Хаким, вы знаете доктора Ихласа?! Он, кажется, тоже из
Джамбейты. Красивый такой...
- Знаю, из наших мест. Да, он красивый человек. И жена у него красивая.
И сын, должно быть, будет красивый.
- У него есть жена и сын? - удивилась Мукарама.
"Зря я все-таки сказал, подумает, что ревную..." - мысленно упрекнул
себя Хаким.
- Мальчик у них совсем маленький. Ему около года. Они нам доводятся
дальними родственниками.
Обоим стало неловко, и к этому разговору они больше не возвращались.
Хаким все еще лежал в кровати и улыбался - так приятны были ему эти
воспоминания. Но размышления о докторе Ихласе настораживали его. "Почему она
так интересовалась доктором? Странно... - думал Хаким. - Но нет, не может
этого быть, чтобы доктор ей... Нет, Мукарама любит меня. Конечно же, только
меня".
За окном - весна! Тает. С крыш звонко, одна за другой, падают крупные
капли; в косых лучах солнца, щедро льющихся через окно на пол, кружатся
тысячи мельчайших пылинок. Беспрерывно чирикают воробьи. Рядком усаживаясь
на карниз, они то вдруг с шумом взлетают ввысь, то опять возвращаются и
клювами расправляют взъерошенные перья.
Хаким смотрит в окно и сладко потягивается. Воробьиное чириканье
напоминает ему родной аул, такие же солнечные мартовские дни - ту беспечную
детскую пору, когда он сбивал сосульки с карнизов плоских крыш, когда,
взобравшись на сено, сложенное на крыше, ложился на солнечную сторону и
часами наблюдал за перелетными птицами в бездонном голубом небе. Он считал и
пересчитывал их и всегда сбивался со счета. Вспоминалась теперь и пестрая
деревянная чашка с курткоже*. Хаким словно держит в руках эту пеструю чашку,
слышит запах, чувствует, как текут слюнки... "Вот бы увидела Мукарама, как я
пил из той чашки..." - думает он.
______________
* Курткоже - суп, заправленный куртом.
В комнату вошел его товарищ по училищу Сальмен, с удовольствием
растирая мохнатым полотенцем раскрасневшееся тело. Косо посмотрев на Хакима,
он недоуменно пожал плечами и прошел к своей койке.
А Хаким ничего не слышал и ничего не видел. Воображение рисовало ему
глиняную землянку с тухлым, прокисшим воздухом, в одном углу жалобно блеет
только что окотившаяся двойняшкой овца, в другом - он и Мукарама -
молодожены. Мукарама, с детства привыкшая к роскоши, меняет свой уютный
четырехкомнатный деревянный дом на сырую полуразвалившуюся землянку?.. Его
любимая Мукарама, привыкшая к кровати с пружиной, белоснежным простыням...
Нет, аульная жизнь - не ее удел. Да и сам он вдруг почувствовал, что не
сможет больше жить в такой землянке. "Я должен остаться в городе. Я буду в
городе вместе с Мукарамой!"
- Эй, Онеке, ты все еще лежишь? Дорогой мой, уже десять часов! - войдя
в комнату, проговорил гимназист с худощавым лицом и круглыми большими
глазами.
Хаким, не обращая внимания на вошедшего, продолжал беспечно смотреть в
окно.
Сальмен пригласил Амира сесть.
- Сегодня жумга - день молитвы и праздника. Некуда идти, нечего делать,
вот и лежим, отсыпаемся, - как бы оправдывался Сальмен. Он уловил в
обращении товарища к Хакиму какую-то иронию, но, не поняв ее, решил тут же
спросить: - Скажи-ка, Амир, что это за Онеке?
- Можно сказать и Евеке вместо Онеке. Суть не изменится. Все равно -
покоритель неприступных женских сердец, - сухо бросил Амир.
- А-а, вон оно что, - протянул Сальмен. - Понял, понял: Евгений
Онегин... Это наш-то Хаким?!. - И, хлопнув себя по колену, громко
рассмеялся.
- Эй ты, рыбак-баркин!* Да знаешь ли ты вообще что-нибудь, кроме чудака
рыбака да судака-рыбки! Слушай, я тебе сейчас новость расскажу: и
Овчинникова, и Макарова, и всех этих Акчуриных и Кубжасаровых обложили
налогом. Каково?.. Теперь-то, наверное, придется им распрощаться с
мельницами, заводами и всем богатством. Одно осталось - бежать. А знаешь,
куда нынче буржуи собираются? В Барса-Кельмесскую область**, - продолжал
неугомонный Амир, толкая в плечо Хакима.
______________
* Баркин - ветвь рода Байбакты, занимавшаяся рыболовством.
** Барса-Кельмесская область - дословно: поедешь - не вернешься.
- Оставь меня, пожалуйста, в покое, - хмуря брови, просил Хаким, - и
без того не могу собраться с мыслями...
- Вставай, лежебока! Небось в любовной упряжке коренным идешь. Как по
Абаю:
Шлю, тонкобровая, привет!
Похожей не было и нет!
Нечего сказать, красивая у тебя девушка. Сам видел: в момент
одурачивает простачков! Смотри, Хаким, чтобы и ты не попался на ее крючок.
Оторвешься от друзей - туго придется...
- Довольно! Сколько можно подшучивать?..
Но Амир не унимался:
Когда тоскую по тебе,
Мне слезы затмевают свет...
- Тьфу!..
...Ты лучше всех. За сотни лет
Подобной не был мир согрет...
Ты в сердце у меня живешь,
Во сне преследуешь, как бред...
- Ну, чего замолчал? Пропой уж до конца.
- Ты, видно, не собираешься идти на собрание, самовлюбленный Нарцисс!..
- У меня сегодня много неотложных дел.
- Конечно, конечно, - к Курбановым зайти...
Хаким отвернулся. "Завидует..." - подумал он. Но прямодушный и
находчивый весельчак Амир, несмотря на то, что Хаким отвернулся от него,
продолжал со смехом:
- Хаким, дружище, зачем нам городские чиновничьи дочери? Неженки...
Зачем ты спешишь с женитьбой? Повремени, мы найдем себе без восьми
черных!..* Наших, простых, степных!
______________
* Без восьми черных - то есть без калыма. Обычно калым за девушку
устанавливался в восемь голов рогатого скота, среди которых должны были быть
четыре стельные коровы.
- Нет, Амир, твое деление на простых - степных - и городских -
чиновничьих - неверное, - возразил Сальмен. - Ты как будто не невест, а
скакунов себе выбираешь. И там и здесь есть хорошие и плохие девушки.
- В спорах рождается истина, как говорил наш филолог. Правильно,
Сальмен, вступай в спор. Под простыми я подразумеваю дочерей трудового
народа! Понял? То-то! - Амир назидательно поднял палец. Немного помолчал и
заговорил совершенно о другом: - Вчера на заводе был митинг. Выступал
Дмитриев. Жаль, что вас там не было. Вот оратор так оратор! Хорошо говорил,
народу собралось много. После собрания его рабочие на руках вынесли... А
сегодня состоится митинг фронтовиков. Одевайтесь, пойдемте! Будет очень
интересно! Опять должен выступать Дмитриев.
Хаким встал с постели и начал одеваться, не поддерживая разговора Амира
с Сальменом.
- Хаким, давай и мы сходим. Ты слышал, что Амир говорил? Там будут все
студенты. А после митинга втроем зайдем в чайную и пообедаем.
Хаким отрицательно покачал головой и вышел.
2
Доктор Ихлас Шугулов, приехавший в город из Джамбейты, остановился у
толмача - переводчика Минхайдара Курбанова. Встал он в это утро рано.
Торопливо позавтракав, пошел на заседание земства, где вторую неделю
обсуждались вопросы землеустройства.
- До скорого свидания, аже!* - Доктор почтительно склонил голову перед
бойкой старушкой с узкими, плутоватыми глазами.
______________
* Аже - бабушка.
- Счастливого пути, доктор! Не опаздывайте на обед, - ласково ответила
старуха, провожая гостя.
- Постараюсь, постараюсь...
Когда за доктором захлопнулась дверь, старуха начала на все лады
расхваливать его:
- Воспитанный человек, благородный, учтивый... Уходит - прощается,
приходит - здоровается. Среди теперешней молодежи это клад, а не человек.
Молодой доктор нравился старухе не только своей учтивостью и
изысканностью манер, но и щедростью. Старуха, хорошо знавшая цену деньгам,
умела оценить и такое благородство гостя. На деньги, что давал доктор, можно
было купить продуктов на целую неделю.
- Видимо, правду говорили, что отец его - богатый человек. Да, видно, и
сам он получает немалое жалованье, если имеет возможность давать деньги без
счета... Красивый, очень красивый человек, - бормотала старуха, складывая в
аккуратную стопку обесценивающиеся керенки. - С образованными людьми никогда
не пропадешь...
Мукарама стояла перед трюмо и поправляла свои пышные волосы. Минхайдар
просматривал "Уральский вестник". Они не обращали внимания на старуху.
Толмач скользил глазами по заголовкам - неинтересно. Взгляд его остановился
на объявлениях, набранных крупным шрифтом. Но и здесь он прочел только
приказ наказного о поголовном взятии всех казаков на учет.
Свернув газету, Минхайдар положил ее на стол и несколько минут сидел
молча, нервно покусывая ногти. Затем встал, прошел в свою комнату,
переоделся и, вернувшись, задумчивым взглядом посмотрел на Мукараму. Она все
еще стояла возле трюмо. Минхайдар позвал сестренку в свой кабинет.
- Мукарама, иди-ка сюда!
- Что скажешь, абый?* - спросила девушка, входя вслед за ним в комнату.
______________
* Абый - старший брат (татарск.).
Мукарама знала: если брат вызывал ее в кабинет, то разговор предстоял
серьезный. Она с нескрываемым любопытством смотрела в бледное лицо брата,
стараясь угадать, о чем он будет говорить. Но лицо Минхайдара было
непроницаемо - он умел скрывать свои чувства. Тонкие морщинки на нахмуренном
лбу и всегда сжатые губы придавали его лицу суровый вид. Но Мукарама все же
заметила внезапную перемену в брате за последнюю неделю: под глазами у него
появились синие круги, и сам он казался помятым и измученным, словно не спал
несколько ночей подряд. Брат теперь был холостым человеком, и Мукарама
подумала: "Может, засиделся где-нибудь на гулянке?.." Но тут же отбросила
эту мысль - ведь она видела, что всю ночь напролет в кабинете Минхайдара
горел свет.
Толмач подошел к окну и, резко обернувшись, в упор посмотрел на сестру.
Скрестив руки на груди, он медленно начал говорить:
- Когда умер ати*, ты была еще маленькая. Растить тебя, воспитывать и
учить - все эти обязанности легли на мои плечи. Ты это сама прекрасно
знаешь. Вот и сейчас я частично выполняю эти обязанности. Ты окончила
медицинские курсы. Это хорошо. Но достаточно ли это образование? Нет. И это
ты тоже отлично понимаешь. Ты должна поступить в институт. Но!.. Но что
теперь делается в мире?! Все перевернулось вверх дном, все перемешалось и
перепуталось, и учиться в такой обстановке, конечно, нет никакой
возможности. Гражданская война!.. Долго ли продлится она, скоро ли
кончится - известно одному аллаху. Я говорю это к тому, что тебе нужно
начать работать по специальности. Кое-что я уже придумал на этот счет и хочу
дать тебе сегодня совет, а заодно и предложить место, которое я подыскал,
где можно хорошо устроиться.
______________
* Ати - отец (татарск.).
Этот нравоучительный тон брата Мукарама знала отлично. "Опять
советы..." - недовольно подумала девушка. Ей хотелось теперь поскорее уйти
куда-нибудь, все равно куда, лишь бы не слышать монотонного голоса брата.
- Я все выполню, что бы вы мне ни сказали! - выпалила она и схватилась
за ручку двери. Но тут же отдернула руку, испугавшись своих необдуманно
сказанных слов: "Выполню все... А вдруг он что-нибудь предложит такое...
Родной брат, а обязательно идет наперерез твоим желаниям..." Невозмутимый
вид брата, его серьезный и настойчивый взгляд не на шутку встревожили
Мукараму.
- Я присмотрел тебе место, где ты получишь хорошую практику, - снова
начал Минхайдар. - Ты будешь работать с доктором Ихласом. Он согласен
руководить твоей практикой. Этот человек - видный хирург.
- Здесь, в Уральске? - вырвалось у Мукарамы.
- Нет. В Джамбейте... Скоро этот человек, по всей вероятности, станет
министром казахского правительства... Во всяком случае, доктор Ихлас и
сейчас заведует уездной больницей. У него впереди большая перспектива, и,
если ты захочешь, эта перспектива будет и у тебя.
- Абый, зачем иметь огромную перспективу где-то? Для меня как для
медицинской сестры вполне достаточно и здешней городской больницы, - начала
было возражать Мукарама, но брат тут же перебил ее:
- Ты же только что дала обещание, что будешь выполнять все, что я
скажу.
Голос брата звучал властно и твердо, и Мукарама с гневом подумала:
"Жестокий, безжалостный человек! Почти выгнал свою жену, заставил ее уехать
к родителям. Теперь надо мной хочешь властвовать?.." Она презирала брата в
эту минуту, ненавидела его всем своим существом, но не могла сейчас открыто
высказать ему свое негодование. Стараясь скрыть нахлынувшие чувства,
Мукарама отвернулась и тихо проговорила:
- Куда ты меня посылаешь? В глушь, с незнакомым человеком, одну...
- Не в глушь, а в уездный центр. Там у нас много знакомых татар. Я
напишу письмо Валию Черному, ты у него остановишься и будешь жить. И не
вздумай плакать, Мукарама, ты уже не девочка. Люди в восемнадцать лет
государством управляют!.. Тебе необходимо ехать в Джамбейту и по другой
причине, но... об этом разговор будет после. Так вот, слышала, что я тебе
сказал? Все!
Не успела Мукарама опомниться, как Минхайдар вышел из кабинета. Она не
слышала, как брат одевался в передней, как он вышел на улицу, громко хлопнув
дверью; девушка стояла неподвижно, затуманенным взглядом смотрела в окно и
обдумывала, что теперь будет делать. Брат тверд, он постарается выполнить
все, что сказал.
Едва Минхайдар вышел из дому, в кабинет колобком вкатилась старуха.
- Ты поезжай, Мукарама, поезжай! Не противься своему брату. С доктором
Ихласом не только в Джамбейту - в Стамбул можно ехать! Такой симпатичный
человек, э-э-э... - протянула она.
Мукарама внимательно поглядела на старуху и мысленно отметила, что и
она в последние дни как-то изменилась: оживилась, бойчее двигала руками,
громче и торопливее разговаривала, и в глазах ее светился какой-то
подозрительный блеск.
- Его отец, говорят, богатый-пребогатый, - тараторила старуха. - И сам
он человек щедрый-прещедрый! Среди нас, татар, редко встречаются такие люди.
Разве только Акчурины?.. Но они все семейные...
И Мукараме вдруг все стало ясно. "Неужели они меня за этого доктора?..
Вдвоем решили?.. Доктор Ихлас!.. "Жена... Ребенок..." - вспомнила она слова
Хакима. - Нет, этого не может быть!" Она на миг увидела перед собой Хакима.
"Нет, это невозможно!.."
- Знаю, трудно в молодые годы... Вместе гуляли, ходили на танцы,
привыкли друг к другу, - словно угадывая мысли девушки, говорила старуха. -
Но ты не унывай, таких студентов еще встретится много, ой как много! А такой
милый человек, как доктор, встречается в жизни один раз, да и то только
счастливой девушке.
- Я же, бабушка, не просила вас подыскивать мне счастливого человека!
Женатого... с ребенком... - Губы девушки дрогнули. - Если бы была жива
мама... - Она не договорила и стремглав выбежала из кабинета.
- Э-э, ты еще молода. Не понимаешь ты ничего, - сказала вслед ей
старуха и покачала головой.
3
Никто не откликнулся в доме Курбановых, когда Хаким постучал в дверь.
"Неужели Мукарамы нет дома? Но если ее нет, где же тогда старуха?" Он
постучал еще раз, не очень сильно, но настойчиво. По-прежнему ни звука.
Прислушался: в сенцах будто заскрипели половицы, и снова тихо. "Неужели
ослышался?" Хаким громко застучал в дверь и прислонился ухом к замочной
скважине. Молчание. Тогда он надавил плечом - дверь поддалась. Заглянув в
небольшую щель, Хаким ничего не смог увидеть. Еще сильнее надавил плечом, но
массивная зеленая дверь больше не поддавалась. Юноша растерянно стоял перед
нею, не зная, что предпринять. Но вдруг его взгляд упал на перила, и он
решил взобраться на них и оттуда заглянуть в окно. Прохожих не было, только
в конце улицы маячила одинокая фигура. Хаким быстро вскарабкался на перила и
заглянул в окно. Там в знакомом ему трюмо он увидел отражение девушки. Это
была Мукарама. Она сидела на корточках, обхватив голову руками. Лица ее не
было видно.
"Что с ней?.. Плачет?.." Хаким ясно видел, как поднимаются и
вздрагивают плечи Мукарамы, и не мог оторвать взгляда от окна. Но с минуты
на минуту могли появиться на улице люди, и это заставило его спрыгнуть вниз
и снова подойти к двери.
По обеим сторонам крыльца стояли две скамейки. Чтобы не вызвать
подозрений у прохожих, Хаким сел на скамейку с видом человека, который живет
в этом доме. "Почему не открыли дверь? Мукарама, конечно, видела меня в
окно... Может быть, случилось какое-то несчастье и она не хочет, чтобы я
видел ее с заплаканными глазами? Но это глупо. Может, из-за меня что?..
Может, с братом поссорилась? Из-за чего? Они всегда жили мирно".
Немного повременив, Хаким снова настойчиво постучал в дверь. Но теперь,
чтобы его не могли увидеть из окна, он плотно прижался к двери. Постучал
второй раз, третий - нетерпение росло. Вот скрипнула дверь, и по полу легко
зашуршали шаги. "Идет!.." Сердце гулко забилось в груди. "Обниму и
крепко-крепко поцелую", - подумал он и уже приготовился выполнить свои
намерения, но дверь открылась, и на пороге появилась старуха.
- Вам кого? - сухо спросила она, словно никогда раньше не знала Хакима.
- Аже, я... Мне надо поговорить с Мукарамой по одному делу... - робко
сказал Хаким и хотел войти, но старуха преградила дорогу.
- Мукарамы нет дома, - оборвала она Хакима и стала закрывать дверь.
Хаким не сразу нашелся что сказать; он успел просунуть руку, так, чтобы
дверь не могла закрыться, и, собравшись с мыслями, проговорил:
- Аже, вы должны впустить меня. Я всего только на одну минуту. Одно
только слово скажу и уйду. Ведь Мукарама дома, вон в той комнате сидит. Я ее
видел...
Хаким замечал и раньше, что старуха с неприязнью относится к нему, но
чтобы захлопывать перед ним дверь - этого не было. "В чем дело?.."
- Оказывается, ты не только под чужими дверьми околачиваешься, но и в
чужие окна подглядываешь! - обрушилась старуха на Хакима. - Как это так - ни
с того ни с сего ломиться и дверь к девушке? Где это видано? Вас только
допусти, вы и в девичью спальню ворветесь!.. Мукарама больна и не велела
никого впускать к себе. Убери руки и не хватайся.
Хаким вспыхнул, но сдержал себя и тихим извиняющимся голосом
проговорил:
- Прошу прощения, аже. Я долго стучался, но никто не ответил. Вот и
заглянул в окно. Ничего в этом плохого нет. Если Мукарама больна, то тем
более я обязательно должен повидать ее.
- Нет, нет. Не велено!..
Но тут из комнаты в сенцы вышла Мукарама - Хаким увидел ее в просвет
двери.
- Добрый день, Мукарама! Я хотел к тебе только на минутку, но аже не
пускает меня. Мы никак с ней не можем договориться.
Девушка приоткрыла дверь, но молчала. Она безразличным взглядом обвела
старуху и так же безразлично посмотрела на Хакима. Ее глаза, казалось,
потускнели и были безучастными ко всему происходящему. Хаким растерялся.
"Может, и в самом деле больна?" - мелькнула догадка. Он пристальней взглянул
в лицо девушки, стараясь поймать ее взгляд, но она, как и в первый день их
знакомства, смотрела куда-то поверх Хакима. Маленькая ямочка на правой щеке,
которая всегда появлялась, когда она смеялась, теперь была еле заметна.
Брови нахмурены, нижняя губа поджата. "Это что за перемена?" Робким,
взволнованным голосом он спросил:
- Что случилось, Мукарама, что с тобой?
- Я вас не приглашала, - словно сдерживая гнев, ответила девушка.
- Да, мы условились встретиться в клубе, но вы же не запрещали мне
приходить к вам домой! Я торопился увидеть вас!..
- Одного вашего желания недостаточно. Я в этом окончательно
убедилась, - холодно проговорила девушка, все так же глядя поверх головы
Хакима.
- Мукарама! - голос Хакима прозвучал умоляюще. - Что это? Я ничего не
понимаю...
- Придет время - поймете.
- Мукеш, я ни в чем не провинился перед вами, чтобы так загадочно и
холодно со мной разговаривать.
- Я никого не обвиняю, виновата сама...
Мукарама резко повернулась и ушла в комнату, Хаким ощутил на себе
самодовольный взгляд старухи. Пока он раздумывал, входить или не входить,
старуха захлопнула дверь.
Он все еще стоял перед дверью, когда его окликнули:
- А-а, молодой человек! Ты ко мне? Что, никого нет дома? - Вверх по
ступенькам поднимался доктор Ихлас.
- Да, - растерянно ответил Хаким.
- Ну, садись на скамейку, присаживайся, побеседуем...
ГЛАВА ВТОРАЯ
1
В только что организованном Совдепе разгорались бурные прения, а враги
в это время тайно готовили заговоры.
Заседания Совдепа проходили почти каждый день - один за другим
назревали неотложные вопросы, и их надо было решать. Члены Совдепа выступали
активно. Особенно подолгу говорил член Совдепа Яковлев. Он начинал свою речь
всегда с опровержения: "Это нереально, это неосторожный шаг..." Сколько ни
проходило заседаний исполкома, какие бы ни разбирались на них вопросы,
Яковлев неизменно твердил свое: "Это нереально..."
На вчерашнем заседании рассматривался вопрос о претворении в жизнь
решений съезда о земельной реформе. Яковлев, взяв слово, начал мягко и
слащаво, как неизменный советник-дядя, но таким тоном, назидательным и
безапелляционным, что возражений после него не должно было быть.
- Пока мы окрепнем и станем твердо на ноги, - говорил он, обводя
присутствующих недвусмысленным взглядом, - нам нужно всячески обходить
трудности, иначе говоря, лавировать на водоворотах, чтобы не опрокинуло нашу
ладью. Короче, надо врага резать ватой...
Во время его слащавой и безупречно гладкой речи учитель Червяков,
назначенный комиссаром просвещения, нетерпеливо ерзал на стуле, хмурил
брови, недоумевающе поглядывал на председателя и, наконец, не выдержав,
перебил оратора:
- По-вашему, товарищ Яковлев, скотопромышленник Овчинников придет сам в
Совдеп и скажет, что у него из десяти тысяч десятин пахотных и сенокосных
угодий девять тысяч девятьсот оказались лишними. Берите, мол, их, товарищи
совдеповцы. Так, что ли?
Лицо Яковлева слегка потемнело.
- Вы искажаете мои слова. Я говорил совсем не так, как вы пытаетесь
передать. Я подчеркивал и еще раз подчеркиваю, что вскрывать рану
преждевременно не следует.
- Следует!.. Рана эта раскрылась давно и сама, сама раскрылась эта
социальная язва и гноится только благодаря словам и делам таких
нерешительных, как вы, товарищ Яковлев, и вам подобных р-рев-во-люционеров!
- Это, товарищ Червяков, - холодно возразил Яковлев, - с вашей стороны
явное недопонимание сущности вопроса, схоластика, демагогическое
рассуждение. Классовая борьба - это трудная и сложная борьба...
- Пролетариат сам возьмет власть в свои руки. А капиталисты и помещики
никогда не скажут: "Нате, мол, возьмите, пожалуйста, бразды правления..."
Перепалка грозила перейти в ссору, которая затянулась бы надолго и
отвлекла заседание от существа разбираемого вопроса. Споривших вовремя
остановил председатель Совдепа Дмитриев. Он подчеркнул смелость и
принципиальность суждений Червякова и дал понять Яковлеву, что тот неправ.
Но Яковлев и на сегодняшнем заседании начал выступать с отрицания. А
заседание было экстренное. Председатель Оренбургского Совдепа Самуил Цвилинг
ночью вызвал к прямому проводу Дмитриева и сообщил ему, что Оренбургский
Совет рабочих и крестьянских депутатов предъявил ультимативное требование
Уральскому казачьему войску - в течение суток подчиниться местному Совдепу.
Дмитриев доложил об этом членам Совдепа, и сейчас шло оживленное обсуждение,
как и что нужно предпринять, чтобы заставить казаков выполнить это
требование.
Особенно радостно встретил сообщение Дмитриева Червяков.
- Послать к наказному атаману парламентера и ускорить ответ! -
возбужденно предложил он.
- Его надо заставить поскорее убраться отсюда подобру-поздорову. Пусть
навьючивает свой атаманский скарб и уходит. Это лучшее, что можно сделать, -
сказал Абдрахман Айтиев, исподлобья поглядывая на сидящего напротив
Яковлева.
В плохо натопленной комнате холодно и просторно. В ней нет ни роскошных
стульев, ни диванов - простые скамейки и дубовый стол, вокруг которого и
сидят члены Совдепа. Их всегда шестеро. Они - в верхней одежде, в шапках,
словно зашли сюда на несколько минут, чтобы переброситься словом, и сейчас
снова пойдут куда-то по важным и неотложным делам. Только Яковлев выделяется
среди всех. На нем дорогое драповое пальто, на голове черная шляпа, а на
ногах дорогие ботинки. Осмотрительный и осторожный, Яковлев с привычным
спокойствием адвоката выслушал Дмитриева, подождал, пока отбушевала волна
возгласов и реплик, и взял слово.
- Нажим, - начал он осторожно, - оказанный Оренбургским Советом на
правительство войска, и требования, предъявленные ему, - это всего лишь
политический маневр, от которого нам ничуть не легче. В действительности же
мы не получаем из Оренбурга ни вооружения, ни реальной помощи в людях. А
сила противника? Обученные казачьи полки, готовые в любую минуту ринуться в
бой и изрубить в куски всякого, кто попытается преградить им дорогу. Казаки,
а это все мы знаем, народ отчаянный и безжалостный. Одно слово -
го-лово-резы!.. Теперь позвольте мне задать вам такой вопрос: а чем
располагаем мы? Какими силами? Добрыми желаниями и благими намерениями - и
все, насколько мне известно. При таких обстоятельствах бороться с казаками,
бороться всерьез - это нереально и смешно.
Яковлев говорил сидя, наклонив голову и рисуя что-то на бумажке.
- Что же тогда, по-вашему, делать? - спросил Дмитриев.
Яковлев резко поднял голову и, бросив короткий неприязненный взгляд на
Дмитриева, мгновенно отвернулся к окну, чтобы этого взгляда никто не смог
заметить. Но Айтиев, следивший за Яковлевым и Дмитриевым, заметил все: как
скрестились их взгляды и в усталых глазах Дмитриева заблестели огоньки
гнева.
Все еще глядя в окно, Яковлев продолжал:
- Товарищ Дмитриев, вы прекрасно знаете, что надо делать. Да и все мы,
здесь сидящие, хорошо понимаем обстановку. Я только повторяю уже сказанное
мною: в данный момент нам не следует резко нажимать на Войсковое
правительство. Это, понимаете, нереально. От этого не будет никакой пользы,
мы только нанесем колоссальный вред делу революции... Попробуйте сказать
генералам и атаманам: "Сдайте оружие, расформируйте части и расходитесь по
домам!" И не просто по домам, а в подчинение Совдепа. Что они на это
ответят? Да они попросту разгонят Совдеп, а нас всех арестуют. Поиздеваются,
а потом повесят или расстреляют. Истребят всех, никого не пощадят. А мне, я
думаю, так же как и вам, не хотелось бы болтаться по глупости на
перекладине! - Яковлев нервно забарабанил пальцами по столу.
Дмитриев встал, бледное лицо его побагровело. Он говорил, стараясь
скрыть волнение, но гнев все же прорывался, и речь его была пылкой и острой:
- Давно уже было предложено генералам Мартынову, Емуганову и Акутину
подчиниться областному Совдепу, ликвидировать правительство и распустить
войско. Таково решение съезда. И что же, товарищ Яковлев, эти генералы уже
разогнали Совдеп и мы с вами висим на перекладине? Так, что ли? Или это
нереально?.. Они боятся нас! Да, боятся. Но мы не боимся их и не собираемся
складывать перед ними оружия. Совдеп существует, его не спрячешь в
письменный ящик. Я не могу допустить, чтобы Совдеп бездействовал. Мы должны
выполнить решения съезда и областного исполнительного комитета. Сил у нас
для этого достаточно. Нужно только действовать смелее и решительнее. Да если
бы большевики боялись арестов и гонений, то давно бы уже распалась наша
партия или стала на путь соглашательства, как это сделал преподобный
социалист Керенский, как это предлагаете теперь нам вы, товарищ Яковлев...
Мы не можем принимать отступнических, половинчатых решений, ибо нас осудят
массы, а это пострашнее всяких перекладин! - Дмитриев обвел присутствующих
вопросительным взглядом: поддерживают его другие члены Совдепа?
По тому, как члены Совдепа одобрительно закивали головами, Дмитриев
понял - поддерживают.
Поднялся Червяков:
- Даже в случае, если нас - меня, Дмитриева, Айтиева и других -
арестуют, от этого дело наше не погибнет. Совдеп будет жить, на смену нам
придут другие и заставят подчиниться Войсковое правительство. Ведь за нами,
товарищи, народ. За нами тысячи сочувствующих нам граждан, я уже не говорю о
революционерах, которые всей душой преданы революции и готовы в любую минуту
идти за нее на смерть. За нами наше рабочее правительство и большая Россия.
Если это так, а это так и есть, какое мы имеем право хоть на вершок уступать
врагу? Никакого. Оренбургский Совдеп предъявил ультимативное требование, и
мы должны заставить Войсковое правительство подчиниться этому требованию
немедленно, в течение двадцати четырех часов!
- Это единственно правильное решение, - подтвердил старый юрист
Бахитжан Каратаев, степенно поглаживая густую бороду.
- Правильно!
- Верно!
- Итак, товарищи, вы меня здесь назвали соглашателем и трусом? -
Яковлев повернулся к столу и, не дожидаясь ответа, продолжал: - Если бы я
был трусом, не сидел бы два раза в тюрьме. Разве об этом никому не известно?
Я должен вам сказать: нет и не было Яковлева-соглашателя, есть только
Яковлев-революционер! Товарищ Дмитриев очень красноречив, но, я думаю,
бросать колкости и давать клички здесь совсем неуместно.
Яковлев умолк, обиженно опустив глаза. В комнате наступила тишина. Все
старались не смотреть на Яковлева. Лишь Айтиев нет-нет да бросал на него
исподлобья косые взгляды. "Конечно, - мысленно рассуждал он, - человек ты,
Яковлев, хороший, хваткий, иной раз даже и находчивый, но, джигит ты мой
дорогой, у тебя только хороши слова, а как до дела - кишка тонка... Пальто у
тебя красивое, и сам ты красивый, но лучше бы было, если бы дела у тебя были
красивые, как у Дмитриева..."
- Так что же, Петр Астафьевич, кто пойдет к генералу? - спросил
Червяков у Дмитриева.
- Я пойду! - Яковлев встал. - Посмотрим, кто трусливый, а кто стойкий.
Я потребую немедленно выполнить ультиматум!
Дмитриев недоуменно пожал плечами: "Поступай как знаешь" - и,
повернувшись к Мендигерею Епмагамбетову и Быкову, сказал:
- Не теряйте времени и поезжайте сейчас же, как уславливались. Вы
готовы? - спросил он Мендигерея, широкоплечего человека в шинели.
- Собраться нам недолго, Петр Астафьевич, нужна только лошадь. Но
лошадь, говорят, уже нашли. Мы с Быковым доберемся на его лошади до Требухи,
а дальше поедем на свежих... Выедем сразу же после заседания, - заключил
Мендигерей.
- Хорошо... Ну, товарищи, на этом заседание сегодня заканчиваем.
Комната опустела.
2
Перед Михеевым проплывала древняя Азия, как в сказке "Тысяча и одна
ночь", с фантастическими городами, полными сокровищ, горами и полями,
таинственными джунглями, кишащими тиграми, слонами, змеями, - обширнейший
простор с бесчисленным населением, даровыми богатствами, двумя океанами и
многочисленными морями, позволяющими плыть во все части света...
Вот она, величавая Приуральская низменность, как ворота соединяющая два
материка. Через эту низменность лежал великий караванный путь в Азию. И
славен подвиг первоказака атамана Ивана Кольцо, первым ступившего на эту
благодатную землю.
Отделившись от буйной дружины Ермака Тимофеевича, Кольцо с небольшой
горсткой людей двинулся вниз по Яику. На золотом куполе Сарая-Орды - ставки
Ногайского хана - он сменил холодный полумесяц на свой победоносный флаг.
Далеко вглубь зашел Иван Кольцо. Там, где ныне рассыпала избы станица
Рубежная*, уже давно сровнялась с землей забытая могила атамана.
______________
* Рубежная - самая старинная казачья станица на Яике.
Много унес в море воды Яик, много великих дел свершилось на его
берегах. Одно за другим выросли военные укрепления, рождалось прославленное
яицкое казачество - стальной щит Российской империи на дальней границе. Где
вы теперь, закаленные в боях дружины Неплюева, Гурьева, Перовского! Неужели
империя, создаваемая мечом и кровью в течение столетий, разлетится в один
миг, как стекло? Казаки, герои казаки - надежда и доблесть России! Неужели
вы смените шашки на посохи и палки, а властвовать будут неотесанные мужики и
грубые мастеровые?.. Или возьмут над вами верх дикие киргизы и вы станете их
рабами?..
- Н-нет! Не бывать этому! - Михеев встал и, заложив руки за спину,
быстро зашагал из угла в угол просторного, отлично меблированного кабинета.
Яковлев шел по улице не торопясь, угрюмый и злой. "Все, кто приезжает
из России, особенно петроградцы и москвичи, - хвастунишки, - ехидно думал
он. - Видели там революцию, герои! Нет, революция совсем не то, что вы
думаете, товарищи. С горсткой милиционеров и кучкой рабочих, причем
бестолковых и безоружных, нечего соваться к казакам. Это наивысшая глупость.
Только круглый дурак может не понимать этого. А заставить подчиниться
казаков словами - это и вовсе смешно. Что им до наших слов, когда у них
винтовки!.." Яковлев не верил, что можно сломить казаков, заставить их
подчиниться Совдепу, однако все же шел в Войсковое правительство для
переговоров с наказным атаманом Мартыновым.
Когда Яковлев отправлялся на переговоры, Айтиев предложил ему:
- Возьмите сопровождающих, вы же парламентер Совдепа! Одному неудобно
идти...
Яковлев бросил короткий взгляд на Айтиева: "Держи свой ум при себе!" И,
ничего не ответив, пошел один. Теперь, подходя к резиденции наказного
атамана, он искренне сожалел, что не взял сопровождающих. Вдоль улицы и на
крыльце толпились вооруженные казаки. Недоброе предчувствие охватило
Яковлева, но отступать уже было поздно.
У входа его остановил дежурный офицер и, приняв за обычного просителя,
начал допрашивать, по какому поводу и с каким заявлением он пришел. Когда
Яковлев сказал, что он - один из руководителей областного Совдепа и требует
встречи с наказным атаманом, офицер с любопытством оглядел его и потребовал
документы. Он долго рассматривал поданную бумагу, потом покрутил ее в руках
и повел Яковлева к дежурному капитану.
Услышав: "Член облсовдепа..." - капитан поднял голову и в упор
посмотрел на вошедшего.
- Вашим вопросом сейчас занимается господин Михеев, - отрывисто сказал
он. - Давайте заявление, я передам его лично в руки его превосходительства.
- Господин капитан, - бодрясь, начал Яковлев, - я приехал не для подачи
заявления, а для ведения переговоров. Сейчас не то время, чтобы генералы
презирали нас, трудовой народ, надо бы и вам это знать. Сейчас наша власть,
и я требую...
- Господин Яковлев, нотации будете читать в другом месте и для другой
аудитории. Здесь мы сами можем дать вам урок по политике! - грубо оборвал
его капитан. - Однако, если их превосходительство пожелает побеседовать с
вами, я доложу им о вас, - и капитан скрылся за массивными дверями
генеральского кабинета.
Через несколько минут он вернулся в приемную:
- Их превосходительство господин Михеев просит вас к себе.
Невысокий подвижный мужчина средних лет с черными блестящими глазами и
сединой на висках, Михеев встретил Яковлева, как хорошего знакомого.
Добродушно улыбаясь, пожал ему руку и усадил в кресло. Сам сел напротив и
заговорил о погоде, о затянувшейся зиме в этом году, о том, что в городе
пустеют лавки, а товары не завозятся. Ни словом не обмолвился он о брожении
в городе, ничем не упрекнул Совдеп и большевиков. Со стороны казалось, что
Михеев был настолько далек от политики, что едва ли удастся с ним
переговорить.
- Трудно теперь хорошего табачку достать, - продолжал Михеев, -
приходится довольствоваться тем, что есть. Закуривайте, - он протянул
Яковлеву роскошную коробку с душистым турецким табаком. Лицо его
расплывалось в улыбке.
"Какая благовоспитанность! Манеры!.. Какой культурный человек! - думал
Яковлев. - Сразу видно: хорошо воспитан..." И он проникался искренним
уважением к собеседнику.
- Извините, ваше превосходительство, но я не курю. Спасибо за
угощение, - Яковлев почтительно наклонил голову.
Михеев, продолжая улыбаться, глазами настойчиво изучал собеседника.
Яковлев, когда входил к нему, намеревался сразу же пожаловаться ему на
грубые поступки караульного офицера и дежурного капитана, но то, как принял
его Михеев, разрушило его планы. Добродушие председателя располагало к
другому - мирной беседе. Однако надо было что-то предпринимать. И Яковлев,
борясь сам с собой, начал:
- Ваше превосходительство, уважаемый председатель, вы являетесь
председателем Войскового правительства. А я, насколько вам уже известно,
представитель областного Совдепа. По поручению исполнительного комитета я
пришел к вам узнать, какой ответ вы приготовили на условия Оренбургского
Совдепа. - Он вынул платочек и вытер вспотевший лоб.
Михеев ответил не сразу. Он с минуту сидел молча, словно вспоминая
что-то и стараясь понять, о чем говорил собеседник, потом глаза его
оживились, и он, растягивая слова, заговорил:
- Вы упомянули Оренбургский Совдеп?.. Да, да, что-то они нам
присылали... какие-то требования или даже, кажется, ультиматум. Но
позвольте, для чего этот ультиматум? Он уместен только там, где люди не
понимают друг друга или не хотят понимать и вечно ссорятся. Но между нами...
Беда, знаете ли, в том, что некоторые из образованных людей понимают нас
неверно, а иногда просто совсем не понимают. Думают, раз генералы, значит,
обязательно реакционеры. А ведь это далеко не так. Свобода человека,
социальный прогресс, стремление к возвышению нации - это задачи века, и они
одинаковы для всех. И мы, генералы, отнюдь не противники этому. А если кто и
противится, то это только по недоразумению. Сами подумайте, господин
Яковлев, какой безумец осмелится возражать против величия России? Кому не
радостно сознавать, что Россия может стать в ряд великих держав с
просвещенным народом, как цивилизованные западные империи?
- Ваше превосходительство, эти слова не прямой ответ на мой вопрос. Вы
еще не сказали мне, когда признаете народное правительство, когда
подчинитесь областному Совдепу и, наконец, когда распустите ваше так
называемое Войсковое правительство? - осмелел Яковлев.
Михеев в ответ громко рассмеялся. Яковлев побагровел, в нем заговорило
самолюбие.
- Оренбургский Совдеп предъявил вам требование: подчиниться в течение
суток! Вы должны это сделать мирным путем и немедленно. В противном случае,
как только оренбургское войско прибудет, мы заставим вас силой выполнить
ультиматум.
При этих словах Михеев потемнел, но стараясь скрыть свое волнение,
неловко задвигался на стуле.
- Войско... В наше время всего можно ожидать: сегодня нет войска,
завтра - вот оно! Но ведь мы не немцы, чтобы против нас выставлять войска?
По меньшей мере это все странно. Ведь казаки - боже мой! - разве они
добровольно отдадут свое оружие, господин Яковлев?! Нет. Это может решить
только время. А кто же не подчинится народной власти?.. Постепенно, не
спеша, как говорится, казаки и сами сложат оружие. А там уж ваше дело
приучать их к мирной жизни. Кстати, господин Яковлев, ответьте, пожалуйста,
на такой вопрос: оренбургский комиссар, видимо, нерусский человек? Как его
фамилия?..
- Цвилинг.
- Да, да, вспомнил... Так вот что я хотел сказать: в ваших Совдепах уж
очень много Бронштейнов, Цвилингов, Фрунзе, Каменских. Скажите, отчего это у
вас так много жидов и немцев? Да и сами вы, кажется, мордвин?
- Ваше превосходительство, вы шовинист. Мы не делим людей на нации. Все
люди равны. А вас прошу не переводить разговор на другую тему.
- Хе-хе-хе!.. Извините, пожалуйста, если мои слова вас огорчили. Вы
считаете меня шовинистом? Но разве это уж так плохо? Я не вижу в этом ничего
предосудительного. Но вы, кажется, не удовлетворены моими доводами, господин
Яковлев?
- По существу вы мне ничего не ответили. А ваши небылицы о том, будто
казаки не хотят складывать оружия, рассказывайте детям. Возможно, они
поверят вам. На самом же деле Войсковое правительство противится разоружению
и настраивает казаков против Совдепа. Нам известно, господин Михеев, что вы
накапливаете силы, вооружаете казаков. Я еще не встречал в жизни солдат,
которые отказались бы вернуться в родной дом. Казаки - тоже солдаты.
- Хе-хе-хе, господин Яковлев, теперь мне видно: вы не русский и не
разбираетесь в психологии казаков. Казаки - это крестьяне. Но они не могут
чувствовать себя спокойно, если рядом с плугом не воткнуты в землю сабля и
ружье. Так у них спокон веку заведено. Это - традиция, и берет она начало с
тех самых времен, когда казаки стали называться казаками. Изменить ее за
день или за неделю абсолютно невозможно. По традиции казаки собрали Большой
Круг и избрали себе начальников. А Круг созывался исключительно по воле
станичных казаков. Удивительно, как вы не можете этого понять? Собственно,
откуда вам, всем этим Цвилингам, знать быт и обычай русского человека, его
душу - того русского, который называет себя казаком!.. Между прочим,
господин Яковлев, вы большевик или меньшевик? - спросил Михеев, пристально
глядя на Яковлева.
- Господин Михеев, извините, господин председатель, нет никакой
надобности знать мои политические убеждения! - отрезал Яковлев, все больше и
больше возмущаясь наглостью собеседника.
- Конечно, господин Яковлев, ваша воля - говорить или не говорить,
каких вы придерживаетесь политических убеждений. Ведь и Керенский и Мартов -
тоже социалисты. Но с ними можно вести переговоры, прийти к обоюдному
согласию, а с большевиками, подчеркиваю - с убежденными большевиками, ни о
чем невозможно договориться. Именно это я и имел в виду, когда спросил, к
какой группе вы примыкаете.
"Что он, насмехается или выпытать что-нибудь хочет? - подумал
Яковлев. - Правильно я говорил на заседании: с генералами надо разговаривать
тогда, когда у нас будут вооруженные отряды. А пока - придерживаться
политики: и вы хороши, но и мы не дурные... Посмотрим, товарищ Дмитриев,
хватит ли у тебя геройства схватиться с казаками или нет?.." - мысленно
укорил Яковлев председателя Совдепа.
- Итак, ваше превосходительство, вы не хотите по доброй воле
подчиниться областному Совдепу? Хорошо. У меня больше вопросов нет, -
проговорил Яковлев, вставая.
Михеев сделал вид, будто не расслышал его последних слов, и с
удивлением спросил:
- Вы уходите?.. Вас отвезут на санях. Долг гостеприимства - тех, кто
приезжает к нам с добрыми, мирными намерениями, встречать доброжелательно и
с уважением. Вы не можете себе представить, господин Яковлев, какое огромное
удовольствие доставила мне беседа с вами. Да, кстати, мы с вами могли бы
хлебом-солью встретить вышедшие из Оренбурга войска. Только, к сожалению, я
не знаю, роты это или полки? И когда они прибудут сюда? Вы, случаем, не
знаете, господин Яковлев? - Михеев подался вперед и замер, ожидая, что
ответит Яковлев.
- Господин председатель, вы, наверное, лучше меня знаете, сколько дней
потребуется войску, чтобы пройти расстояние в триста километров. Судя по
вашим словам, сомнительно, что вы встретите Оренбургский отряд хлебом и
солью... Впрочем, это доброе намерение. Будьте здоровы!
- Всего хорошего, господин Яковлев.
Слегка кивнув головой, Яковлев вышел из кабинета.
3
- Полезная болтовня!.. Хотел показать свою силу... Ясно: как мы и
предполагали, из Оренбурга вышли войска. Когда я в разговоре между прочим
спросил: "Роты это или полки?.." - он проговорился: "Отряд!.." Отряд - это
около батальона, если верить словам Яковлева. Я ему не дал окончательного
отказа, но и ничего конкретного не обещал. Держал, как говорится, на длинной
веревке и вдалбливал в его дубовую башку, что казаки - исконные вояки,
привыкли к оружию и не сразу их можно заставить жить мирно. "Надо, - говорю
ему, - действовать постепенно, полегоньку, уговорами..." - говорил Михеев,
сидя в кабинете у генерала Акутина.
- Он начальник их или рядовой? - спросил Акутин. Свинцово-бледное лицо
его продолжало оставаться неподвижным и непроницаемым.
- Все они там начальники, а этот, что был у меня, кажется, тоже
председатель. На язык остер, в шовинизме меня обвинил. Ха-ха-ха... А при
следующей встрече непременно скажет: "Почему не становитесь большевиком?" -
Иронизируя, Михеев поглядывал на дверь, словно Яковлев только что вышел из
кабинета.
- Я думаю, вы закончили с ним как положено?
Михеев чуть сощурил глаза, он понял, на что намекал Акутин - на арест
Яковлева.
- Куда он от нас денется, господин генерал? Ведь это дело нескольких
часов.
"Хитрый же ты человек, - подумал Акутин, глядя на Михеева. - Старая
хитрая лисица: не даст ни захлопнуть лапу в капкан, ни следов не оставит. Но
ничего, всему свой черед. Придет время, запляшете у меня, как на ежовых
шкурах, босоногое мужичье, серошинельники! Дайте только поднять казачков..."
Акутин сидел молча, свинцово-бледное лицо его, казалось, стало еще
бледнее.
- По-моему, надо сначала прибрать к рукам поселковых совдеповцев. Ваше
мнение?.. - холодно обратился он к Михееву.
- Гм, гм, это, пожалуй, верно...
...Как ядовитая степная змея, готовясь напасть на жертву, зловеще
шипит, поводя головой и угрожающе выбрасывая вперед жало, - белые генералы,
притаившись, ждали удобного момента для нападения. Едва ушел Яковлев, они
собрали военный совет. К атаманам казачьих станиц, расположенных восточнее
города, поскакали нарочные с тайным предписанием: шестому полку Бородина
совместно с дарьинскими казаками встретить Оренбургский отряд и разгромить
его, не допуская до города; седьмому полку, соединившись с казачьими
сотнями, движущимися со стороны Нижней Барбашевки, Бударина и Илецка,
подойти к городу и быть готовыми к мятежу.
Руководство всеми операциями взял на себя генерал Акутин.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
1
Когда Амир пришел на квартиру отца, во дворе стояла рыжая лошадь
Быкова, запряженная в сани. Сам Быков сидел на санях, доверху нагруженных
почерневшей кугой. Кивком головы поздоровавшись с незнакомым человеком, Амир
прошел в дом.
Мендигерей сидел у окна и курил.
- Папа, - спросил Амир, подойдя к отцу, - далеко ль так рано собрался?
В аул?
Мендигерей ответил не сразу. Он несколько секунд сидел молча, чувствуя
смертельную усталость и страшную головную боль. Веки, казалось, налились
свинцом и клонились книзу. Таким он вернулся с заседания Совдепа. Да и на
заседании как-то был задумчив, не выступал, а только одобрительно
поддерживал говоривших.
Вместо ответа он спросил сына:
- У тебя, случайно, нет порошка от головной боли?
Только теперь заметил Амир, что лицо у отца багрово-красное, а глаза
помутнели, будто влажный туман гулял под ресницами.
- Ты болен, папа? Ты так изменился... А порошок, кажется, в кармане
старого костюма... Я сейчас сбегаю.
- Нет, нет, не надо. Если здесь нет, то не ходи. Я сейчас уезжаю.
Срочное дело, и задерживаться я не могу. Только вот ждал тебя, чтобы
попрощаться.
- Так ведь у тебя температура! Смотри, как горят щеки! Разве можно в
таком состоянии? Куда же ты едешь?..
Что-то тревожное проникло в сердце Амира. Мендигерей, задумчиво глядя
на сына, сказал:
- Нет, у меня температура нормальная. А голова болит да болит... Это у
меня иногда бывает, особенно когда долго не пью чай. Ты спрашиваешь, куда
держим путь? В такое тревожное время люди предпочитают умалчивать, куда они
едут и зачем. Наши деды говорили: "Сын узнает цену дитяти, когда сам станет
отцом". Знай, и тебе придется не раз испытать такие поездки, и запомни: один
ум - хорошо, а два - лучше, но услышанное не всегда способен удержать
человеческий язык. Понял? Да, впрочем, Амир среди ваших студентов много
горячих споров. Все вы еще молоды и будьте осторожны. Учтите, Войсковое
правительство не дремлет, оно следит за каждым из вас. Если не преданный
друг, не делись мнением. Абдрахман пока остается в городе, заходи к нему,
слушай его советы...
Амир не перебивал отца, но в душе не одобрял его. "Едет больной, а
куда - сказать не хочет даже сыну. Читает наставления..."
Отец заметил, как удивленно смотрит на него сын, и не выдержал:
- Еду в Оренбург по секретному заданию исполкома, - и, торопливо
натянув шинель, Мендигерей крепко обнял сына и поцеловал.
- Папа, - попросил Амир, - если заедешь в аул, передай привет маме и
скажи ей, что я тоже скоро приеду.
- Возможно, ты ее увидишь раньше меня, - понизив голос, сказал отец.
Сани скрипнули и заскользили по утоптанному снегу. Последние слова отца
все еще звучали в ушах Амира. Он уловил в них какую-то неясную тревогу, но
Мендигерея уже не было во дворе. Амир постоял с минуту, размышляя. Но,
успокоив себя, вспомнил, что его ждет Хаким Жунусов, и поспешил к товарищу.
2
Рыжий конь бежал крупной рысью, сани легко катились по скованной
утренним морозцем дороге. К полудню начало подтаивать, полозья врезались в
мокрый снег, и конь заметно начал сдавать.
- Утомили коня... Дорога тяжелая, а розвальни - для тройки ломовых!
Какой тут разговор про нас, сани б дотянул до места, - жаловался Мендигерей
Быкову, шагая по обочине.
- Скоро хутор, - уверенно сказал Быков, глядя на потные бока лошади. -
Сделаем остановку, покормим коня. Отдохнем, а к вечеру опять дорогу
подморозит. Я думаю, доберемся. У нас обычно в эту пору снега уже не бывает,
только кое-где по овражкам разве. А нынче что-то зима затянулась. А в ваших
краях как? Наверное, уже настоящая весна?
- Нет, и у нас снег. Ведь аул-то мой вон в той стороне, - Мендигерей
указал рукой на противоположный берег Яика.
- Вы женаты?.. И ребятишки, наверное, есть. Ждут...
- Есть, Игнат Иванович, и жена и ребятишки. И ждут, конечно. Но разве
теперь до них! Контра революцию душит, а мы дома отлеживаться, хозяйством
заниматься? Не такое теперь время. Вот покончим с буржуями, тогда и займемся
хозяйством.
- Иногда думаешь, не лучше ли быть в такое время холостым, одиноким
человеком. А у меня тоже - мать старенькая и жена с грудным ребенком. Как
подумаю о них - сердце щемит. Уезжаешь, а душа там остается. Мало ли что
может случиться. Да и в доме, сказать по правде, все время нужна мужская
рука. А тут еще кулаки ворошиться начинают, угрозы разные, да и казаки
нахохлились. Что им стоит - подожгут дом, и баста. У нас в селе народ не
очень надежный. Кулаки задабривают, разные слухи пускают, а люди волнуются,
черт их разберет, сами против себя идут, - делился Игнат своими тревогами и
опасениями.
Сели в сани. Игнат сбоку смотрел на обветренное лицо Мендигерея, чуть
выдвинувшийся вперед подбородок, мускулистую шею и крепкие плечи. "Сильный!
Богатырь!.. Казахи обычно не имеют себе равных в кулачном и нагаечном боях.
Мендигерей наверняка с одного удара свалит любого. А характер, видно, у него
странный, - думал Игнат. - Как у нашего Василия... Он тоже вечно угрюмый. Но
жалостливый, как малое дите..."
- Епмагамбетыч, не холодно? Солнце - оно светит, да не больно греет.
Ветерок сырой, в шинельке-то застыть можно.
- Ничего, не застыну. Шинель хоть и старая, но греет еще. У меня под
ней кожаная куртка, - и, достав кисет, свернул цигарку. Полуобернувшись,
прикрываясь от ветра, чиркнул спичкой. Заклубился синий дымок. Мендигерей с
удовольствием затянулся несколько раз и развалился на жесткой куге,
удовлетворенно расправляя плечи. Он наблюдал, как догорает цигарка, и
осторожно стряхивал пепел в снег.
В хуторе, где они остановились, чтобы покормить коня и дать ему
отдохнуть, Мендигерей пристроился возле весело потрескивавшей печки и молча
курил.
Обедали скупо. Поели хлеба с молоком, и Мендигерей стал торопить Игната
с выездом.
Отдохнувшая лошадь весело бежала по накатанной дороге. Когда до села,
куда они намеревались попасть дотемна, осталось семь верст, рыжий конь,
усталый и вспотевший, едва передвигал ноги.
- Вообще-то он у меня резвый, без кнута ходит, - пытался оправдаться
Игнат. - А в городе какой уход? Отощал, вот и плетется еле-еле. Но,
Епмагамбетыч, теперь, считай, доехали. Что тут осталось?.. Ерунда. Давай-ка
закурим еще разок и - дома... - Игнат соскочил с саней и, достав кисет, стал
на ходу сворачивать цигарку.
Солнце садилось. Над горизонтом темно-синей чертой стыло облако.
Багрово-красные потоки солнца словно подпирали его и, пронизывая, окрашивали
небо в яркий багрянец. До захода, как мысленно определил Мендигерей,
оставалось не больше одного аркана-бойы*. К лесу, что виднелся на
противоположном берегу, летели стаи ворон.
______________
* Аркан-бойы или тусау-бойы - характерные выражения у казахов при
определении времени по солнцу (до захода оставалось не больше двух-трех
метров).
Игнат, глядя на запад, покачал головой:
- Кровяной! Жди похолодания...
- Это хорошо, - отозвался Мендигерей. - Подмерзнет дорога, быстрее
поедем. Время, время нам выиграть надо. Чем скорее, тем лучше. Кстати, мы
долго не будем задерживаться у вас. Перекусим и сразу же дальше. Пусть
ночью, все равно. Как ты думаешь, Игнат Иваныч, лошадь найдем, а?
Но Игнат почти не слушал Мендигерея. Он пристально всматривался в
дорогу - вдалеке маячил одинокий всадник.
- Кто это так спешит, Мендигерей, погляди-ка... Да, ты спрашиваешь,
найдем ли лошадь? Найти-то найдем, да как бы в тепле в сон не потянуло.
- Нет уж, на этот раз сон отставить. Отоспимся после. Главное - лошадь
найти... А верховой, видно, тоже в село торопится. Скажи, куда эта дорога
ведет?
Они стояли на обочине и курили. Вместе с ними отдыхал и рыжий конь.
- На Дарьинку.
- Ну, трогай! Рыжик немного отдохнул. Это все сани проклятые, а то бы
давно были дома.
- Едем! Едем!..
Игнат пошел вперед. Конь без понуканий и окриков дернул сани. Повеяло
жильем. Рыжий навострил уши и пошел быстрее, он чуял близкий отдых и корм.
Игнат и Мендигерей теперь едва успевали за ним. Вскоре их нагнал верховой.
Зорко блеснули глаза казака. Он оглядел с ног до головы идущих по обочине
людей и, нахлестывая лошадь, поскакал дальше.
- Младший сын зажиточного казака Калашникова, - бросил вслед ему
Игнат. - У отца две мельницы, около пятидесяти десятин земли, скота целый
табун, да и курень ладный. Это один из самых клыкастых мироедов. Но в этом
году ему пришлось здорово раскошелиться. Придавили налогами. Его да еще
одного такого же мироеда, Пескова. Заставили сполна уплатить зерном.
Злобствуют теперь. Недавно пытались поджечь поселковый Совдеп, но не
удалось. В дни съезда наши ребята опять немного прижали их... А сын
Калашникова, этот, что проскакал, три месяца в Дарьинке был. Там ведь целая
школа организована, готовят войсковых офицеров. Видали на нем погоны?..
Скороиспеченный хорунжий. Вот такие-то и будут поднимать бунт, гады! -
выругался Игнат, глядя вслед всаднику. - Если им представится хоть малейшая
возможность, они, конечно, поднимут бунт.
- Как звать Калашникова?
- Захар. Что, вы знакомы с ним?
- Нет. Откуда мне его знать? Так просто спросил, вспомнил нашего
Калашникова. И у нас такой же зажиточный Калашников. Нашего зовут
Иннокентием.
- Гм, да, - пробормотал Игнат.
Он тоже теперь думал о другом - о доме: "Догадалась Марфуша баньку
истопить или не догадалась?.. В самый раз бы теперь попариться..."
Думая каждый о своем, Мендигерей и Игнат шли молча. А конь все ускорял
и ускорял шаг - порожние сани везти было легко, да и дорога под вечер снова
взялась ледяной коркой.
Сгущались сумерки. Далекие избы деревни сливались с синевой неба.
Подтаявший за день снег казался пепельно-синим. Наезженная дорога, темная от
раструшенного сена и конского навоза, черной змейкой разрезала степной
простор.
Село уже было совсем близко. Игнат и Мендигерей сели в сани. Предстояло
еще переехать глубокий овраг, а там и село. Рыжий конь временами переходил
на рысь.
Щеки обжигал морозный ветерок, бодрил усталое тело. Близость дома и
тепла ощущали и люди. Бесконечные собрания, многочисленные хождения по
неотложным делам в городе утомили Игната, и теперь, в ожидании близкой
встречи с семьей, он повеселел.
Глухо стучали копыта о затвердевший снег дороги, поскрипывали полозья.
Подъехали к краю оврага. На спуске конь замедлил шаги, настороженно
задвигал ушами, зафыркал. На дне оврага, сгрудившись на дороге, стояли
всадники. Игнат не сразу сообразил, что это за люди и с какими намерениями
собрались здесь, но почувствовал, что они затевают что-то недоброе. Он
схватился за вожжи, но было уже поздно - сани скатились в овраг и врезались
в толпу всадников.
- Стой!
- Кто такие?
- Быков, ты, что ли?
Игнат по голосу узнал Остапа Пескова. Одновременно он увидел
склонившееся злое лицо Архипа Волкова, бесшабашного сельского пьяницы,
который за стопку самогона мог сделать любую подлость.
- Поворачивай лошадь, к атаману поедешь! - заносчиво крикнул он. - А
это ктой-то с тобой, комиссар?..
С другой стороны саней гарцевал на потном коне хорунжий, тот самый
хорунжий, что час назад обогнал их по дороге.
- Сабли наголо! - скомандовал он казакам. - Архип, бери коня под
уздцы! - И, обернувшись к Игнату и Мендигерею, визгливо добавил: - Именем
Войскового правительства вы, красная комиссарская сволочь, ар-рестованы!
Обыскать!.. - Голос у хорунжего тонкий, бабий.
Игнат растерялся, испуганно оглядывал окруживших сани всадников, - все
они были знакомые, но чужие и злые. Мендигерей слез с саней и низким баском
проговорил:
- Кто ты: разбойник с большой дороги или человек, с которым можно
говорить по-человечески? Ты что тут беззаконие творишь?
Мендигерей искоса взглянул на сани, где под кугой была спрятана
винтовка. "Не успею, - подумал он, - придется с одним наганом..." Он
выхватил из бокового кармана наган.
- Разговаривать будешь у атамана!
- У меня нет никаких дел к атаману.
- Зато у нас есть дело к красным комиссарам... А ну, обыщите его, живо!
Мендигерей понял, что так просто не отделаться, и приготовился к
обороне. Когда один из казаков слез с коня и подошел к нему, чтобы отобрать
наган и обыскать, Мендигерей с силой оттолкнул его и побежал к берегу, где
за обрывом можно было спрятаться и отстреливаться. За ним погнались три
казака, выбросив вперед сабли.
- Догнать!.. Зарубить... - истерически кричал хорунжий.
Полуобернувшись, Мендигерей, не целясь, дал несколько выстрелов по
казакам. Он был уже на краю обрыва, еще секунда - и он в укрытии. Но
страшный удар по голове сбил его с ног. Он качнулся и, словно бычок, что
собирается бодать, ткнулся головой в снег. Второго сабельного удара уже не
почувствовал...
Выстрел вывел Игната из оцепенения. Он увидел бегущего к обрыву
Мендигерея и гнавшихся за ним казаков. "Помочь, помочь добежать!.." -
мелькнуло в голове. Игнат выхватил из-под куги винтовку и, щелкнув затвором,
стал целиться в нагонявшего Мендигерея казака. Но выстрелить не успел.
Кто-то ударил его нагайкой по лицу, потом чем-то тяжелым по голове... Руки
онемели, по телу разлилась теплота. Он не слышал, как на него навалились
казаки и, заламывая руки, начали связывать.
- Трогай, - скомандовал хорунжий, когда покончили с Быковым.
Ни скрипа саней, ни быстрого бега усталой лошади не чувствовал Игнат;
изредка, когда на минуту к нему возвращалось сознание, до слуха его
доносилась злобная ругань казаков.
3
Марфа Быкова, поджидая уехавшего мужа, покормила дочурку и попросила
свекровь:
- Покачайте внучку, а я пойду запру Машку в коровник. Что-то она все к
воротам подходит и мычит. Чего доброго, убежит в степь телиться...
Девочка махала ручонками, хваталась за платье матери.
- Ишь, ишь что делает, непоседушка ты моя, - говорила старуха, беря на
руки внучку. - Ишь как брыкается, как не хочет к бабушке!.. Ну идем, идем,
деточка, идем, пташечка ты моя, не будь шалуньей. Озорницей растешь, вся в
отца...
Марфа улыбнулась:
- Разве Игнат озорником рос?
- Еще каким!.. Все в нашем роду шустрые.
Она села с внучкой на скамейку. Девочка опять начала вскидывать
ручонками, стараясь ухватиться пальчиками за сморщенный подбородок.
- Спи ты, неугомонная! Баюшки-баю...
Вечерело. В комнате сгущался полумрак. Бабушка в темноте видела плохо,
она скорее почувствовала, чем заметила, что Марфа чему-то улыбается.
- Ты чему это радуешься?
- Так просто. Вы назвали Игната озорником, а мне кое-что вспомнилось,
вот и улыбаюсь.
- Если бы Игнашка мой не был шустрым да смекалистым, навряд ли твой
отец выдал бы тебя за него замуж. Василий у меня - учитель, Игнат - всем
селом управляет!.. Разве плохие у меня дети? - В голосе ее звучала гордость
за детей. Неожиданно понизив голос, она начала сокрушаться: - Где Игнатушка
так долго?.. Вторая неделя идет, а он все не возвращается. Уж не заболел ли?
Марфуша, может, он сегодня приедет, затопила б ты баньку, а?
Девочка, задремавшая было на руках бабушки, проснулась.
- Спи, спи, моя крошечка, уже ночь... Баю-бай!..
Но девочке, очевидно, не хотелось спать. Она повернула головку и,
увидев знакомую пеструю кофту, потянулась к ней.
- К мамке захотела, ах ты стрекоза! Все к мамке да к мамке, а бабушка
чужая, что ли?
Девочка слушала и улыбалась, но ручонки ее по-прежнему тянулись к
матери.
- Возьми ее, Марфа, она у тебя быстрее заснет, а Машку в коровник я
сама запру. Да за печкой последи, чтобы пироги не подгорели. Игнаша-то весь
в отца, чуть подгорелое - в рот не возьмет. Отец, бывало, чернее тучи ходил,
если на столе замечал подгорелый пирог. Аккуратность любил.
Старуха набросила на голову шаль и вышла в сенцы.
Марфе шел тридцатый год. Ее муж Игнат на крестьянском сходе в феврале
был избран председателем поселкового Совдепа, а в марте тот же сход послал
его депутатом на областной съезд. На съезде его избрали членом
исполнительного комитета. Подходила к концу вторая неделя, как он уехал в
город. Дома беспокоились, все глаза проглядели, поджидая, а он все не
возвращался. "Неужели забыл нас? - думала Марфа. - Лучше бы его не выбирали
никуда, жил бы себе и жил спокойно, так нет... Что я сделаю одна со старухой
да с ребенком?.. Скоро пахать надо, а там сенокос... А Песковы-то и
Калашниковы - словно озверели. Как они давеча смотрели на меня?.. Злятся на
Игната, что налогами большими обложил. Ну и что ж, у вас есть чем платить,
уплатите... А Остап-то Песков что вчера говорил: "Как поживаем, комиссарша
Быканиха?.." Затевают что-то они, глаза волчьи... Скорее бы уж приезжал, что
ли!.."
Она положила девочку в люльку и подошла к печке. Пламя осветило полное
красивое лицо Марфы. Она взяла кочергу и стала разгребать угли. До слуха
донеслись какие-то непривычные гулкие звуки. Марфа не поняла, то ли это
кочерга тарахтела о раскаленные кирпичи, то ли что-то другое. Она притихла,
вслушиваясь. Где-то за селом глухо ухнуло, и еле слышно задребезжали стекла.
Марфа торопливо подбежала к окну и отдернула шторку - на улице ни души,
тихо, темно. "Может, стрелял кто?" Если бы Марфа в эту минуту была на улице,
она услышала бы шумный говор людей, доносившийся из оврага, выкрики и удары
плеток.
Выстрелы больше не повторялись.
В сенцах опять заскрипели половицы, это торопливо входила старуха. Она
шла и разговаривала сама с собой:
- Надоели холода... Когда же, в конце концов, наступит тепло? Опять
подул ветер, да такой холодный, ажно за нос и щеки щиплет. Залютуют морозы,
но все равно зиме теперь недолго царствовать. - Старуха вошла в комнату. -
Не беспокойся, Марфушенька, Машку я загнала. И соломки свежей подстелила -
отелится она нынче ночью. Посмотрела я сейчас на нее - вся в мать свою, вся
в Субботку. Та, бывало, точь-в-точь так: как телиться, так к воротам. А
ворота сама открывала, рогами... Подденет засов и выходит на улицу. И Машка
норовила открыть, хорошо, что мы вовремя спохватились, а то тоже бы ушла...
- Ведь на улице стреляли, разве ты не слышала?
- Стреляли?.. Не слышала, милая. Да хоть бы и из пушек палили, все одно
не услышала бы. Уши-то у меня закутаны, видишь. Завязала их, чтобы не
простудить. Да, так про Машку... Ушла бы за ворота, наделали бы мы с тобой
делов! Ветер лютый, так под ноги и подкашивает, где бы мы ее искали в такой
мороз? Да и теленок замерз бы... С Субботкой у нас однажды такой случай был.
Недоглядели, ушла она со двора, и с концом, а тоже вот-вот отелиться должна
была. Искали и ночью и днем - нет нигде. Игнаша все лощинки, все овражки
излазил вдоль и поперек, с ног сбился, а Субботки нет. Я по берегу Яика
искала, почти до другой станицы доходила и тоже не нашла. Мы уж и в табуне
смотрели, и под каждый кустик заглядывали, ровно как в землю провалилась.
Полтора суток мучились, да так ни с чем и вернулись домой. Загоревали,
грешным делом стали подумывать, не увел ли кто нашу Субботку?.. А случилось
это как раз за неделю до Ивана Купалы. Стояли теплые дни...
- Так и не нашли? - спросила невестка, чтобы прервать некстати
начавшийся длинный рассказ свекрови. Но это не так-то просто сделать, раз
старуха начала, она обязательно доскажет все, что хотела.
- Ты погоди, нс спеши, ведь Субботка как раз телиться должна была в ту
ночь...
- И отелилась?..
- Отелилась.
- Сбросила, поди, телка где-нибудь в овраге...
- Ох, какая ты умная! Курица и та над цыплятами дрожит, покуда не
выходит, а ты хотела, чтобы корова бросила своего телка. Скотина - она, что
человек, а может, еще и пуще за свое чадо трясется. Вот как оно, милая.
Корова своего телка за пять верст найдет. Через полтора суток объявилась
наша Субботка, вечером с табуном пришла домой. Пастухом у нас тогда дед
Василь был. Подзывает меня к воротам и говорит: "Анастасия Васильевна,
корова твоя, наверное, в роще отелилась, потому как в обед гляжу: идет из
кустов, покачивается... А брюхо-то под ребра подтянуло. Точно отелилась.
Телка-то, поди, в кустах спрятала, от ревности, по своему коровьему
разумению. Это у них бывает так, прячут. Идем завтра со мной на луг и
покараулим: как Субботка отколется от стада, прямо за ней иди, да только не
спугни смотри, она и приведет тебя прямо к телку..." - "Ладно, - говорю
ему, - обязательно приду". Дед Василь ушел, а я к Субботке - и впрямь бока у
нее впалые, вымя потрогала - пустое. Видать, телок-то все высосал.
"Субботка, говорю, где ж ты бросила своего теленочка?.." А она как замычит,
будто понимает все. Ходит по двору, словно ищет что-то, и мычит, да жалобно
так. Закрыла я ворота, засов веревкой привязала и ушла в избу. Ночью слышу -
ворота скрипят. Выбегаю: Субботка рогами поддела засов и норовит сорвать
его. А он не поддается, привязан крепко. До самого утра не смыкала я глаз,
все следила за ней, чтобы не ушла, случаем. На зорьке отвела в табун. И что
ты думаешь, Марфуша, как только дед Василь выгнал табун на луг, Субботка
помычала, помычала и прямо к роще... Я за ней... Игнашку-то не будила,
пусть, думаю, поспит, сама справлюсь. Мешок с собой прихватила. Иду, значит,
следом за Субботкой, еле поспеваю - торопится она, торопится. Почти уж бегом
бегу, чтобы из виду не потерять. Спустилась Субботка к реке, помотала
головой - и к даче атамана... И так она несколько раз: то к реке, то к даче,
то к реке, то к даче, следы, значит, запутывала. Скотина, а соображает.
Потом все-таки пошла на дачу. Тут, в кустах, я едва не потеряла ее, -
несется как ветер, только спина да рога мелькают. Выбежала на полянку, живот
поджала да как замычит, жалобно, призывно, вроде бы и голос-то не ее. Гляжу:
из травы выскакивает теленок. Маленький, ножонки тоненькие, будто
хворостинки, а самого так и качает из стороны в сторону. Не к матери он
пошел, а в другую сторону... Шел, шел - да как взбрыкнет и пустился вскачь.
Субботка за ним и мычит. Остановился телок, прислушался - мать ли?.. И - раз
Субботке под ноги. Залез, и не видать его, только слышно, как чмокает... Вот
она какая у скотины любовь к своему чаду - телиться подальше от людей ушла,
да и показывать телка-то не хотела, покуда не окрепнет, а ты: "Сбросила..."
Кабы сбросила, не было бы у нас Машки.
- Я же никогда об этом не слышала... кажется, кто-то к воротам
подъехал!.. - насторожилась Марфа.
Она кинулась к окну и, прижавшись лицом к стеклу, стала всматриваться в
ночную темень.
- Рыжик у ворот, а Игната что-то не видать, - торопливо проговорила
невестка и так, без платка, бросилась к дверям.
- Шаль-то хоть накинь, простынешь! - крикнула ей вслед старуха. -
Игнат-то прозяб, поди, с дороги, коня помогла бы распрячь да завести в
конюшню...
Но Марфа была уже за дверями.
- Разве послушается когда-нибудь, - ворчала старуха. - Такой ветер на
улице, а она с открытой головой! Платка, что ли, нету аль шубенки... - Она
подошла к печи, отодвинула заслонку и стала смотреть, хорошо ли зарумянились
пироги.
Подбежав к воротам, Марфа не сразу отодвинула засов. Она сначала через
плетень выглянула на улицу - у ворот действительно стоял Рыжик, помахивая
головой и позвякивая удилами. Увидев Марфу, он потянулся к ней мордой и
жалобно заржал. Марфа искала глазами Игната: "Может, пешком шел,
приотстал..." Но на улице никого не было. "Может, в Совдеп зашел?.. Или к
Ивану Андреевичу?.. - Где же это он?.." В соседней избе, где жил шорник Иван
Андреевич, горел свет. Марфа подбежала к окну и, приподнявшись на носках,
заглянула в комнату. Ветер трепал ее волосы, леденил щеки, поднимал подол
платья, но она ничего не замечала - думала только об одном: "Где Игнат и что
с ним?.." Предчувствие чего-то недоброго охватило ее.
В избе соседа тускло горела лампа. Иван Андреевич сидел на маленьком
стульчике и сучил дратву. Игната в комнате не было.
Марфа вернулась к воротам и завела Рыжика во двор. "Придет..." -
мысленно успокаивала она себя, распрягая потного коня. И только тут
заметила, что вожжи волочились по земле, концы их были покрыты ледяной
коркой. Это еще больше встревожило ее. Она отвела Рыжика под навес и,
вернувшись к саням, достала из-под куги коврик и понесла его в дом.
- Мамаша, Рыжик без Игната пришел! - испуганно проговорила она, дрожа
от волнения и холода.
Она развернула коврик и при свете лампы увидела на нем темные пятна.
Поднесла коврик ближе к свету - кровь!.. Марфа с ужасом смотрела на пятна и
не могла выговорить ни слова, посиневшие губы ее дрожали, коврик выпал из
рук. Подошла мать и тоже, бледная и испуганная, начала рассматривать пятна.
Кровь еще не замерзла, пальцы прилипали к коврику.
- Батюшки, что же это такое? - зашептала Марфа. - Убили!.. Убили!..
Ведь стреляли, стреляли, я сама слышала! - Она застонала и, закрыв лицо
ладонями, опустилась на колени.
"Боже, боже..." - шептали губы. В голове возникали и проносились
картины одна ужаснее другой. Убили, убили, и лежит он теперь в снегу и
замерзает... Она вспомнила перекошенное в ехидной улыбке лицо кулака
Пескова, его злой, ненавистный взгляд, словно вновь услышала его насмешливый
голос: "Быканиха, скоро придем к тебе свататься..." Марфа с ужасом
догадалась, что это они, Песков и Калашников, подстерегли Игната и убили...
- Это Песковы подстерегли его, Песковы. Звери, волки!.. Напали,
наверное, на одного, избили до полусмерти и бросили где-нибудь на дороге...
Разве от них отобьешься, волки и есть волки, стаей ходят, всем родом.
Испокон веку подлость творят, и дед был кровопиец, и отец, и сыновья такие
же, что им стоит загубить душу!.. Беги, Марфуша, к Василию и скажи, что мол,
Игната Песковы избили...
- А может, к атаману?.. Может, он лучше?..
- Нет, нет, иди к Василию, пусть он его поищет. Ты - женщина, что ты
сможешь сделать? Да и атаман тебя слушать не станет. Он тоже из того же
рода, что и Песковы, - волки!.. Беги скорее, Марфушенька, к Василию.
Марфа накинула шубенку и побежала к дому Василия.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
1
Хаким почти не слушал доктора Ихласа, его интересовало другое, другие
были у него мысли - он старался разгадать, что значит: "Придет время - все
узнаешь..." Странно вела себя сегодня Мукарама, говорила резко и даже
грубо!.. А старуха?.. О, эта проклятая старуха, поговорить не дала как
следует... Хаким думал обо всем этом и не мог ничего понять. Он почти не
слушал, что говорил ему доктор Ихлас, и безразлично кивал головой.
- Ты где собираешься проводить лето - в городе или в ауле? - спросил
Ихлас.
Хаким не понял вопроса и бессмысленно ответил:
- Да.
- В ауле неинтересно, да и делать там сейчас нечего - скука. А в
городе, пожалуй, можно интересно проводить время, - продолжал доктор, не
обратив внимания на то, что Хаким ответил невпопад.
Он давно уже с любопытством присматривался к красивому лицу Хакима, к
его тонкой и стройной фигуре, с завистью отметил, что юноша стал очень
симпатичным молодым человеком и, пожалуй, красивее его, доктора. Раньше
Ихлас был твердо убежден, что он самый красивый из казахов. Об этом говорили
ему женщины. Вот и вчера на балу у барона Дельвига Ольга Константиновна -
жена самого Жаханши Досмухамбетова - восхваляла его красоту.
- Жаханша, взгляни, пожалуйста, на Ихласа Чугуловича, ведь вправду он -
красавец! - восторженно говорила она мужу. - Нашему доктору только в
Петербурге на балах танцевать. Он бы непременно имел успех! Будь я чуточку
помоложе, обязательно бы влюбилась в доктора Ихласа, и ни в кого больше. Я и
сейчас немного влюблена в него...
Хотя Ихлас и любил, когда ему говорили комплименты и хвалили его в
глаза, но теперь ему было все же как-то неловко: рядом стоял муж. Жаханша
Досмухамбетов, мельком