я колонна! Шакал троцкизма! Нувориш! На каждом шагу подсираешь Сталину! Фашист! На колени! Ну, каково душевное состояние подследственного, чья рожа попала в мою лапу, вам известно, гражданин Гуров. То же самое испытал и Влачков. Бухается мне в ноги. Прижался щекой к голенищу, воет прямо, не плачет, а воет: спасите, Шибанов, спасите, все ваше, все отдам, спасите, рядовым социализм строить буду! Врешь, говорю, пропадлина зиновьевская и каменевская сука! Давно за тобой наблюдаю. Ты в партию пробрался для личного обогащения! Социализм для тебя, бухаринская сикопрыга, лучший способ обворовывания аристократии, рабочего класса и крестьянства! Ты дошел до крайнего цинизма, куря трубку, символизирующую черепа товарищей Ленина Дзержинского одновременно! Ты, гаденыш, как бы намекал этим, что наши идеи -- дым. Дым! Дым! Признавайся, где тебя притырена трубка с лицом товарища Сталина? Ты почему переебал всю городскую комсомольскую организацию? Ты что этим хотел сказать? Мерзкое насекомое! Встать! У меня на голенищах соль от твоих поганых слез выступила! Встать!.. Это я не вам, гражданин Гуров. Сидите... Шагом марш -- в тир! Идем с Влачковым в тир. Вернее, иду я, а он ползет за мной на карачках и воет: спасите, товарищ Шибав, спасите! Приходим в тир. Снимай, говорю, паскуда рыковская, портреты классиков марксизма-ленинизма и ставь к стенке. Ставит беспрекословно. Полную наблюдаю в этом огромном сильном еще звере атрофию воли и отсутствие инстинкта сопротивления. Поэтому спокойно даю ему его же боею винтовку, патроны и командую... (в тир, надо сказать, из тира ни один звук с воли не долетал) и командую: основоположникам научного коммунизма Марксу-Энгельсу -- пли! Смотрю: по дырочке появилось в марксовой бороде в энгельсовом лбу... По вождю мирового пролетариата Ленину, целься в правый глаз, пли! В левый -- пли! По гениальному продолжателю дела Ленина, по лучшему другу детей врагов народа, дорогому и любимому товарищу Сталину -- пли!. Встать! Встает Влачков. Я, говорит вдруг совершенно по-стариковски, одного теперь прошу у вас, товарищ Шибанов: скажите мне, что происходит, что? Человеский мозг понять этого не в силах! Отвечу, говорю, обязательно, но сначала подпишите вот от протокол допроса. Заполню я его завтра сам. Вы только подпишитесь вот здесь и здесь. Расписывается. Руки дрожат, хотя целился, тухлая крыса, в своих милых классиков и рука его не дрогнула, тварь. Еще раз напялил я ему скальп на лоб и вдавил глаза в глазницы. Затем увожу во внутреннюю мою тюрьму. Назавтра же пускаю по городу слух, что взят Влачков с поличным, когда курил табак из черепа Ленина-Дзержинского и пьяный стрелял в тире по всем вождям, тренируя глаз и руку для будущих покушений. Дело его оформляю артистически. Докладываю о нем самому Ежову и прошу разрешения закравшуюся в обком сволоту расстрелять лично. Получаю карт-бланш. Прихожу к Влачкову в камеру... Вам не надоело слушать?.. Прихожу и говорю, желали вы узнать, что происходит. Происходит, говорю, возмездие. Всего-навсего. Я -- граф Монте-Кристо из деревни Одинки Шилковского района. Помните, как жгли вы ее с Понятьевым? Помните, как стреляли в лоб безоружным кулакам? Помните, как сложили трупы в поле, чтобы волкотня обглодала их? Помните? Я, говорю, сын Ивана Абрамыча, который письмо Сталину относил, а ответ от Понятьева получил. Помните? Вот взгляните теперь на ваше письмо. Видите? Это я сталинским почерком вынес вам приговор. "Расстрелять, как бешеную собаку, не избавившуюся от головокружения от успехов. И. Сталин". Не буду скрывать, гражданин Гуров, стоял я тогда в камере и распирало меня от кайфа замастыренной мести, распирало, и с наслаждением, испытывая чувство освобождения от тоски и гадливости, глядел я на крысу, потерявшую от страха человеческий облик. Да! Крысу! Крысу! Крысу! И вы -- крыса! И папенька ваш был крысой! Помолчите, Гуров, не, выводите меня из себя! .. Но это, говорю, еще не все. Кроме возмездия происходит реставрация демократии в России. ВКП(б) распущена. Земля отдана крестьянам. Рабочие будут участвовать в распределении прибылей. Интеллигенции гарантирована свобода творчества. Мир ожидает вспышка русского ренессанса. Сталин избран президентом страны и приглашен на совещание большой четверки, где красной заразе будет обьявлена тотальная война! Доходит это до вас? Удар я, сам того не сознавая, нанес этим бредом самый страшный, попавший в самую жилку влачковской жизни. К тому же в камеру с улицы доносились веселые вопли пьяных от пропаганды энтузиастов, у которых " за столом никто не лишний", когда "просыпается с рассветом вся советская земля" и лучше которых не умеет смеяться и любить никто на белом свете. Слышите, говорю, как ликуют широкие массы? И он поверил! Он поверил, гражданин Гуров! Он поверил, и это было самое ужасное в той истории, коротеньком эпизоде из моей долгой и кровавой деятельности. Он снова бухнулся мне в ноги, он слизывал с головок моих шевровых сапог, отличные были сапоги, городскую грязь и блевотину, он клялся, что давно почувствовал порочную природу большевизма и того, что большевистские лидеры, вопреки законам логики, экономики и просто очевидности называют социализмом. Он давно почувствовал это, он ужасался, не раз ужасался в душе тому, что происходит, тому, как разрушается сложившаяся веками структура человеческих отношений, как насильно уничтожаются все связи людей с родовыми материальными и культурными ценностями. Он ужасался, но ужас души относил к слабости своей веры в историческую необходимость происходящего, где лишняя тысчонка жизней, не поддающиеся учету страдания и беды -- дерьмо и мелочишка по сравнению с кушем, который предстоит сорвать коммунистам с банка истории. Он верил, видите ли, он слепо верил, и вера его сучья, несмотря на "ряд решительных сомнений", одержала верх над ревмя ревущей от перекромсанной "энтузиастами" действительности, которая, падла такая, плевала на усилия "энтузиастов" и старалась, старалась слабеющими руками засунуть обратно во вспоротый живот выпущенные внутренности, бедное сердце, нежную печень, несчастные свои кишки, отбитые почки... И вот теперь, товарищ, простите, гражданин следователь, вы не можете, не можете не поверить мне, что я предчувствовал, пред-чув-ство-вал события, происходящие за окнами моей тюрьмы. Спасите меня! У меня есть опыт! Я знаю, кого карать, я буду карать беспощадно и последним покараю себя, но сниму перед заслуженной смертью хотя бы часть вины с коварно обманутой временем души! Вы думаете, спрашивает мерзавец и садист, мне хотелось расстреливать работящих и зажиточных крестьян? Думаете, я теперь не сожалею, что вел себя не лучшим образом в том эпизоде, забыл, простите, название вашей деревни? Спасите меня! Спасите, простите и позвольте задать два или три вопроса? Задавай, говорю, мразь. Значит, Сталин все эти годы воплощал в жизнь свою гениальную стратегическую идею? Значит, он изнутри подрывал объективно порочное учение Маркса, развитое в одной отдельно взятой стране Лениным? Значит, жертвы, которые принесло доблестное дворянство, интеллигенция, аграрии, генералитет, офицерство и пролетариат, были не напрасны? Напрасны, говорю, были жертвы, содрогнувшись оттого, что держат Россию в руках, как урки камеру, ублюдки вроде валяющегося у меня в ногах. Почему, удивляется, жертвы напрасны, если в конце концов здравый смысл победил объективно антинародное прожектерство органически чуждого даже мне большевизма? Со мной, гражданин Гуров, хотите верьте, хотите нет, произошла в тот момент странная херовина. Та точная и безжалостная шутка насчет реставрации сместила и в моей собственной башке какие-то шарики, зашел у меня гипофиз за гипоталамус и, обезумее на некоторое время, считал я Россию внезапно реставрированную и очистившуюся от дьявольщины, сущей реальностью, данной мне, как толкуют лекторы, в ощущении. Да, говорю я иссопливившемуся и изрыдавшемуся Влачкову, напрасны были жертвы гражданской войны, разрухи, голодухи, раскулачивания. Напрасны. Их могло не быть. Могло их не быть. Вот в чем дело. Их могло не быть, если бы десяток-другой вождей, заразивших таких, как ты, бешенством, разбудивших в таких, как ты, социальную зависть и вздремнувшую было страсть убивать, оправдавших и снабдивших вдобавок всех вас совершенными приборами самооправдания, если бы, повторяю, десяток-другой вождей, очумелых от обольстительной идеи, здоровые силы общества вовремя изолировали бы к ебени матери, как убийц и безумцев, то и не было бы принесено никаких напрасных жертв народами Российской империи. Царство небесное жертвам, царство небесное... Вы совершенно правы, Боже мой, как вы правы, говорит эта гадина, а в душе моей разливается мир, печаль разливается светлая в забывшейся душе моей, слава тебе Господи, все позади, еще один кусок Дороги вымощен трупами, может, последний он, Господи, помахали, говорю, сабельками, позагоняли штыков под ребра, перевыполнили, говорю, вы норму по выпусканию накопленной за долгие нелегкие века здоровой народной кровушки, мужицкой красной и дворянской голубой! Хватит, говорю, гражданин Влачков, погужевались вы за двадцать лет достаточно! Икры пожрали из царских сервизов, фазанов пощипали, белой рыбкой на золотых подносах побаловались, хватит! Стыдно и подло, говорю, слезами и кровью напрасных жертв платить за бульканье в завистливом желудке. Стыдно бабенок своих одевать в сдрюченные с дворяночек и купчих горностаи! Стыдно ездить со шлюхой вдвоем в отдельном спецвагоне в спецсанаторий имени Ленина закрытого типа. Больше, говорю, не вызовешь ты, козел вонючий, девчоночек из основанной тобой балетной школы имени Крупской на загородную виллу. Не вызовешь, сволочь. У тебя, достойного отпрыска знаменитого разночинца Влачкова от злоебучей нигилистки Блохиной конфискуется все имущество, бесценные коллекции монет, оружия, пропуска в столовую ЦК ВКП(б), особняк, две дачи, свора борзых, драгоценности, мотоциклы, автомобиль "Паккард", снановая кобыла Марлэна от Маркса и Энгельсины, севрский фарфор, трофейные персидские ковры узбекских басмачей, платиновые челюсти еврейских банкиров, панагия Гермогена, импрессионисты, нонконформисты, колье княгини Белобородовой, библиотека Милюкова, микроскоп Карла Линнея, телескоп Джордано Бруно, яхта "Машенька П", конфискуется у вас личный кинозал, скрипка Гварнери, посмертные маски Пушкина, Бетховена, Николая Островского, семена лотоса, иконы, прялки, самоцветы с церковной утвари, офорты Рембрандта, жирандоли, секретер графа Воронцова, гобелены, английское серебро -- все у вас конфискуется, гражданин Гуров, к ебени бабушке, и этому ли вас учили господин Маркс со скромным товарищем Лениным? Извините, гражданин Гуров, что по запарке перепутал вас с Влачковым, а часть его награбленных ценностей с вашими. Извините... Но я, говорит, можно сказать, сохранил все это, кроме пропусков в столовую ВКП(б), для народа, тогда как масса сокровищ сожжена и погибла, масса продана Лениным-Сталиным, да, я могу это утверждать, Сталиным за границу! Если он теперь президент демократической республики России, то пусть тоже несет ответственность за участие в чудовищном эксперименте и сокрытии своего стратегического плана реставрации капитализма от крупных партийных работников. Если, вопит, Влачков, судят меня, то пусть судят и Сталина проклятого, и Кагановича, и Молотова, и всех, всех, всех буденных бандитов! Я берусь помочь вам, гражданин следователь, вскрыть все злодеяния нашей партверхушки, берусь! Не нужно, говорю, обойдемся. Промышленность наша -- говно, сельское хозяйство чахоточное, но органы наши самые лучшие в мире. Обойдемся, разберемся, кому сопли утрем, кому свинца в зад вольем, пробку из-под шампанского вставим и вприсядку плясать заставим! Буквально в каком-то помрачении обрисовал я Влачкову, которому почему-то твердо обещал в те минуты сохранить жизнь, административно-хозяйственное устройство матушки-России, пережившей ужасы марксистского эксперимента. Мы, говорю, объявим всему миру о его успешном окончании, то есть, поясняю, о том, что двадцатилетними опытами полностью доказана морально-экономическая порочность якобы диктатуры пролетариата, а также закономерность разрушения производственных отношений и уродливости развития производительных сил при так называемом социализме. Объявим, говорю, совершенно уже обалдевая, еще об одной классичеокой закономерности -- закономерности возникновения на месте законной власти, свергнутой не без помощи части населения, введенного в заблуждение кучкой фанатиков, авантюристов и урок, власти новой, советской власти, служащей мощным орудием подавления и уничтожения всех свобод, всего народа, включая ту его часть, которая, дура глупая, под балдой сивушной отдала свою законную, свою несовершенную, свою временами мудацкую, глупую, слабую, беззаботную, гулявую, но все-таки свою законную власть в руки влачковских жестоких, жадных, похотливых, ленивых урок. Вы, говорю, понимаете, что вы и ваша свора вплоть до инструктора райкома -- урки? Понимаете? Понимаете, что вы выводили народ на общие работы, наблюдали за ним, погоняли, предписывали, выжимали силы и соки, хлестали нагайками, когда он не соответствовал вашим представлениям о трудовых темпах, затыкали протестующие глотки пряниками, кляпами, позором, пулями, отвлекали подавленных рабов от их собственных человеческих и социальных интересов ужасными сказками о вредителях, диверсантах, саботажниках, троцкистах, инженерах, военных, чемберленах и о безоблачном небе Испании, понимаете? Понимаю, говорит, и приветствую. Что, спрашиваю, приветствуете? Демократическую республику Россию во главе с великим Сталиным. Сталин, говорю, теперь президент и поэтому никак не может быть великим. Со временем он тоже ответит за. злоупотребления служебным положением. Это правильно, говорит Влачков, наглея и оживая, это демократично! Отвечать надо всем! Голосую обеими руками! Но как нам теперь быть, с позволения сказать, с товарищами Марксом, Энгельсом, с Лениным, наконец? Тут я, гражданин Гуров, безумно захохотал, задохнулся от хохота, снимая, очевидно, перманентные стрессы, как теперь говорят, и чуть было, кретин, не погубил себя. Забылся, заелся иными словами, и весело хохоча и заикаясь, начал пороть Влачкову всякую херню насчет Маркса, который отныне на портретах будет выглядеть выбритым и подстриженным наголо, как зэк, насчет Энгельса и Всероссийского общества лжеученых, названных его именем, и насчет Ленина, которого уже вчерне решено перезахоронить на Хайгетском кладбище рядом с Марксом. 06 этом ведутся переговоры с с мэром Лондона. Влачков тоже захихикал, залыбился, а что, говорит, с мавзолеем сделаем? Мавзолей, отвечаю, теперь называется "Застывшая музыка ╧ 1 ". Там будет репетировать джаз Утесова, веселые ребята... Вот тут-то в камеру вваливается мой коллега Круминьш, который у Шекспира воровал сюжеты для своих дел, видит следователя и приговоренного к высшей мере хохочущими и говорит, глядя подозрительно, что это у нас тут за вакханалия и не поехал ли я случайно от служебных перегрузок? Нет, гоеорю, моментально очухиваясь, все в порядке, просто прибег к небольшой психологической экзекуции. Уделывай его быстрей, говорит ворчливо Круминьш, там стол царский накрыт. Тебя все ждут! Какого черта? Как царский стол? Как царский стол?.. Как царский стол? .. Бормотал, белея и пятясь от меня в угол, Влачкое. Он сжался от жути, и было мне страшно, что такое громадное тело на моих глазах сокращается до ничтожества, словно хочет оно стать недостижимой для пули, мечущейся в пространстве точкой. Забился в угол, дальше некуда. Иду на него, пистолет доставая, досылаю на ходу патрон в патронник, вот они, падаль, последние на твоем подлом веку звуки: клацканье стали, подковок моих звон по мертвому бетону. Как так царский стол? Как так царский стол? Залазит Влачков от меня в парашу. Зловонная жижа полилась через край... Как царский стол? А вот, говорю, как: в Екатеринбурге подставной был царь расстрелян, с подставной семьей. Царь же батюшка в Кремле истопником работал и въезжает сегодня в наш город на белом коне, а обыватель, забывший "Боже, царя храни!", горланит поэтому "Мы покоряем пространство и время". Для тебя же, говорю, убийца, вор и блядь, сейчас кончится и то, и другое. И вот тут спокойно и с безмерной тоской, чувствуя неотвратимость изгнания из бытия и поэтому истерически спеша, снова задал мне Влачков вопрос, который потом не раз вырывался передо мной из мерзких и чистейших, из бездушных и божественных, из твердых и побелевших от ужаса уст: но что же происходит?.. Что?.. Ведь человеческий мозг не в силах понять происходящее! Мой батя, Иван Абрамыч, говорю на ухо Влачкову, чуть не блюя от зловония, но боясь, чтобы меня не подслушали, батя мой родной Иван Абрамыч тоже не в силах был понять происходящее, когда лыбился ты и пьянел от страсти убить и целился в его лоб. Ты целился. И ты вспомни, как стоял он с дружками перед тобой, Понятьевым и всей вашей сворой. Вспомни, сука. Секунду, нет, пять секунд даю тебе на жизнь, но только для этого воспоминания! Вспоминай! .. Вспомнил?.. Батя мой умер как человек и чистым предстал перед Богом. Ты же представь, как через секунду смешается твоя кровь с мокротой, с говном и мочою. Но если суждено тебе увидеть на том свете неродившиеся еще души, то ты им передай от меня пару слов насчет того, как нужно вести себя на Земле, как бережно нужно обращаться со своей и с чужой жизнью, и предупреди, серьезно предупреди, чтобы никогда в будущей жизни не пели неродившиеся еще души дьявольскую песенку "Интернационал". Я еще что-то, не помню, что именно болтал и вдруг опомнился: я болтал с мертвецом. Пустил, черт побрал, пулю в рот Влачкова, очевидно, где-то между словами "Вспомнил?" и "Батя умер". Вышел я из камеры, сожалея, что из-за моей халатности не передаст Влачков пожеланий неродившимся еще душам и поэтому дал себе железное слово не пускать больше пуль во лбы и рты подследственных, прежде чем не изложу им как следует свою последнюю просьбу. Согласитесь, гражданин Гуров, грех не воспользоваться такой чудесной оказией... А теперь спать... спать... спать... 16 Вы, между прочим, очень странно вчера смотрели на меня в конце рассказа, вы словно пытались заглянуть в мои планы относительно вашей персоны. Вас так и тянуло в бездну, куда лично мне, откровенно говоря, сейчас заглядывать неохота... Ничего я не знаю... Ночью вы пытались пролезть через окно сортира в сад, но получили резиновой микстурой между рог, упали и разбили об толчок колено. Бобо? А ведь я не раз предупреждал: не вертухайтесь... Я также знаю о вашей попытке, выражаясь романтично, подкупить стражу золотом, серебром и брильянтами. Как неглупый человек вы должны отдать должное неподкупности моих гавриков. Выкладывайте, кстати, в связи с этим адресок еще одного тайника. Вот так. Отлично. Какая же вы богатая все-таки скотина. Мультимиллионер! И как чудовищно, по разным, разумеется, причинам, оба мы ненавидим советскую власть. У вас синдром Бендера, у меня -- Монте-Кристо. Если бы мы махнулись синдромами не глядя, баш на баш, то я бы знал, что делать со своим. И сейчас знаю. Впрочем, вы тоже знаете. А знаете, кто притормозил вас, когда вы уж было собрались лет шесть назад в командировку в Штаты?.. Я... Скромно и тихо, без тени торжества повторяю: я. И, конечно, если бы не я, вам удалось бы провезти с собой или переслать с зарубежными гостями вашего зятя, скажем, колье княгинюшки Белобородовой. Затем свалить и провести остаток дней в Голландии. Так примерно рисовалось вам ваше будущее? Я уж не говорю о 28-летней бело-розовой, как топленое молоко моей бабки Анфисы, голландке, которую вы забрызгали бы своей грязной спермой и произвели на свет пяток мальчуганов с тухлыми генами, абсолютно лишними и ненужными славному голландскому народу... В круиз средиземноморский не пустил вас тоже я. Да! Угадали! Торжественно открыть в Индии мясокомбинат тоже никак не мог я вам позволить. Я пас вас, теленочек вы мой, пас и не брал только потому, что внутренне не дозрел еще до последнего разговора с вами. Но не раз бросало меня в черный пот от мысли, что вдруг каким-нибудь странным образом из-за советского распиздяйства, недогляда, случайности наконец, удастся вам намылиться из пределов обворованного Отечества, а мне утречком сообщают эту новость, и я глупо раскрываю свою варежку, затем сжимаю желваки и, полный мудак, страстно обдумываю, как бы похитрей водворить вас обратно... Ужасно. А вот понимаете вы, что вполне в моих силах переправить себя, вас и наши камешки через Турцию в ту же Голландию. Давайте попьем кофейку, погрызем греночки, расслабимся, сырные палочки передайте мне, сливки, пожалуйста, и колбаски кусок. Благодарю... Итак, мы уже там. Сидим в кафе, в душе покой, и невозможно предстаеить более комфортабельного пути к далекой еще смерти, А милые голландцы и не подозревают, что за старички, что за персонажи российской истории, удачно выбравшиеся из ее кровавого, свинцового потока, попивают на их глазах кофеек, и один из них провожает сальными глазами молодые, упругие попки, рвущиеся на волю из джинсов, и спрашивает другого, нежно укрывшего в громадной лапе, как в теплом гнезде, беленькую, чтобы она, не дай Бог не остыла, чашечку турецкого кофе, спрашивает, урча от счастливейшего из возможных под луной состояний -- стариковской беззаботности: а не сыграть ли нам, гражданин Следователь, в шахматишечки-шашечки? И тот, другой, обращающий на себя внимание прохожих-голландцев скучной лошадиной рожей с оловянными глазами, тихо и печально, что никак не вяжется с его внешностью и соответственно изумляя добрейшего официанта, тот другой, горько и задумчиво отвечает: нет, не сыграть, ибо не переплывут через Лету царь с царицей на ладье деревянной в Екатеринбург, не причалит ладья деревянная к стенке, к той самой, с нее не смыло Время мальчишеских буковок "папа + мама -- любовь", не пройдут царь с царицей, пропустив впереди себя принцесс и принцев, через смертную стенку обратно в живое бытие и не выронит цесаревич Алеша в проломе стены из сердца пульку, что тогда залетела в него, не нагнется поднять ее и не скажет Алеше царь-батюшка: мы Вас ждем, Алексей!.. Послушайте, свинья!!! Я просил вас или не просил передать мне кусочек колбаски, сволочь! Просил или не просил? Так какого же хера вы сидите, жрете, пьете, так сказать, а колбасу мне не передаете? Похамить захотелось?.. Я не изволил психовать! Я не желаю мириться с застольным хамством, сучара гнойная! Ты, я вижу, учишься потихонечку выводить меня из себя? Не выйдет! .. Я сижу чинно и благородно, как в лондонском клубе, беседую с ним мирно о чем-то, вспоминаю, прошу передать мне колбаски, а он, видите ли, в этот момент был от нее черт знает как далеко! Ну, сволочь! Он был далеко от колбасы! От какой колбасы вы были далеко, гражданин Гуров? От "отдельной", "любительской", "языковой", "салями", "сервелата", "московской", "яичной"? Отвечай, падла, не то я тебя... получай, крыса... крыса... крыса... действительно разотру, мешок, набитый подлянкой, ложью, сукровицей, брильянтами, зелеными моими соплями, интернационалом, родной мамой, чужим горем, изумрудами, орденами, родным папой, говном, партбилетом, предательством, мешок, набитый моими яйцами... получай... Я тебе сливок в харю плеснул, оживай, псина, мешок набитый... Ты сам колбаса! Да! Да! Да! Ты не крыса! Ты -- колбаса! Колбаса! Колбаса! Разотру тебя, плевок на текинском ковре! Кол-ба-са-а! .. Рябов! Быстро врача! Быстро! Мне -- стакан валерьянки или пустырника! Битую посуду и жратву уберите отсюда к чертовой матери! Я не хочу есть! .. 17 Странная вещь, гражданин Гуров! Те три дня, что мы не виделись, я по вас тосковал. О случившемся нисколько не жалею, поскольку действительно существуют ситуации, в которых коэфициент контроля над поступками равен нулю. Нулю. А колбаса, что уж тут поделаешь, вывела меня из себя. Как будто кто-то вдруг огулял меня по темечку палкой "полтавской", в глазах поплыло красное облако с белыми точками, похожее на фарш "любительской", и я слегка "поехал" справа налево: вы, даю слово, показались мне... колбасой, набитой черт знает чем. Вот вы сейчас подобрались внутренне, замерли и молитесь неизвестно кому, чтобы прошла мимо колбасная гроза, надеетесь, что вспыхнул я исключительно от тяжкой для меня ассоциации с "яичной" колбасой. Неприятный, конечно, момент, неприятный. Но не в нем дело. Просто поражает иногда мозг полная невозможность просечь в один миг абсурдную чудовищность происходящего, если к тому же непонимание момента не может быть компенсировано поступком. Все клапаны закрыты. От вонючего пара помрачается разум. Поясню. Я ведь часто думал о вашей гениально-хитрой многолетней деятельности, и вдруг одновременно с тем, что вообразил вас колбасой, мешком набитым, в башке моей "поехавшей " мелькнул образ народа, жрущего нынешнюю отвратительную колбасу, "отдельную", "чайную", "любительскую", "эстонскую", "ливерную" и так далее. Ведь это не колбасы, а разложившиеся трупы прежних колбас. Я уж не говорю колбас царских, но и довоенных и послевоенных, сталинских. Оговоримся сразу, и вы не станете возражать, что эту псевдоколбасу жрет к тому же не весь народ. Жрут ее прибалты, хохлы, кавказцы, столичные обыватели, ленинградцы, реже жители городов-героев вроде Тулы и спецы из военных поселений закрытого типа... Год назад мне положили на стол данные экспертизы нескольких сортов вареных и полукопченых колбас, выпущенных в свет тридцатью мясокомбинатами. И чего только в колбасе этой нету? И крахмал, и жилы, превращенные новым, благословленным вами лично, гражданин Гуров, технологическим процессом в кашицу, и конина, и китовина морская, и шпик подохших свиней и прочая мерзость, происхождение которой не смогли определить специалисты, а ее спектральный анализ привел в замешательство видавших виды ядерных физиков. Даже туалетную бумагу, поскольку она отлично ассимилируется с фаршем и увеличивает задарма товарный вес, ухитряются нафуговать в колбасу наши славные работники пищевой промышленности. Скоро в Киеве будет процесс по этому делу. Вы, между прочим, после нашей беседы наговорите на пленку о технических подробностях крупнейших махинаций последнего времени. Непременно -- фамилии главных мафиозо, не директоров мясокомбинатов, Простите, не понял... Да. Конечно. фамилии, которые вам даже "произнести страшно", пожалуйста, на отдельную бумаженцию. Только не думайте, что я удивлюсь. Мне, извините за нескромность, известны о бытовой жизни наших лидеров, их баб и деток такие подробности, что сообщи я о них, и у мирового коммунистического движения волосы на лобке станут дыбом. Разумеется, не от стыда за коллег, а от неосторожности их и глупости. Знакомый один генерал сболтнул мне, что то ли Гесс Холл, то ли глава сирийских коммунистов умолили Косыгина закрыть продуктовые магазины "Березка", эти оазисы в мертвой пустыне, где ключом била жизнь из свежайшей вырезки, из говяжьих языков, из ветчинки, со среза которой стекала чистая слеза, где щекотал ноздри душок копченых колбасин, а очищенная трижды водяра была чудесна! Понимаю, Вас, конечно же, должна удивлять моя озабоченность вшивой социальной жизнью народа и мое негодование по поводу мурлыкающего в прижизненном коммунизме начальства. Да! Негодую, как экзальтированный гимназист! Негодую, потому что... сколько можно лгать?! Потому что во мне орет не советский прирученный либерал, поглощающий за сытным завтраком самиздат, а крестьянин во мне орет, гены орут крестьянские, хотя пашу я не один десяток лет не на земле, а в проклятых органах. Пашу, пашу, пашу, отлавливаю и казню сучару всякую, от красных безумных фанатиков до такого ворья и вредителя, как вы, гражданин Гуров... Молчать! Раз я говорю, что вы вредитель, значит, я знаю, что я говорю, и отвечаю за свои слова перед совестью и народом! Он, видите ли, не вредитель. Нет, это ты бытовой вредитель, а не расстрелянная троцкистско-зиновьевская шобла! Понял, убийца матери собственной и предатель родного отца? Одна шестая часть света, как говорят шакалы-урки, девятый член без соли доедает и с утра до вечера, с утра до вечера, брызгая драгоценными калориями и получая взамен эрзац, пашет, сеет, жнет, плавит, выдает на гора, следует почину, возводит, перекрывает, запускает, перевыполняет, добивается, внедряет, экономит, сдает в срок, посвящает шестидесятилетию миллионный метр ткани, спускает на воду, охваченная небывалым трудовым подъемом, закладывает, и не надо, гражданин Гуров, делать кислую рожицу, давая мне понять, что у вас зубы скулят от оскомины, набитой этой отвратительной фразеологией. Итак: одна шестая часть света ишачит, спины не разгибая и якобы создавая материальную базу коммунизма, в который сама не верит, а такие падлы, как вы, вводят в желудок строителей коммунизма сивуху, квашеную капусту, хлеб, картошку, сало, мороженую рыбу, макароны, крайне редко мерзлое мясо и прочую небывалую и невиданную в мире колбасу. А недавно один цекист из отдела пропаганды зазвал -- меня на пьянку. Премию он получил за удачную фразеологическую находку. "Последнему юбилейному, -- или ударному году, черт его знает, -- пятилетки достоиный финиш ", а может, "СССР -- страна развитого социализма". Точно не помню. Что-то в этом роде, Рад как ребенок. Лично Суслов пожал ему руку и сказал: такие лозунги работают на нас, как заводы. Огромная в них заключена энергия. Спасибо! Ну, крупный фразеолог и закатил мощную пьянь. На даче, разумеется. Не вас мне удивлять тем закусоном и выпивоном. Гвоздем пьяни был теленок, начиненный поросенком, а в поросенке растлевались, томились и млели фазанчики, и все это было прошпиговано заморскими пряностями, кавказскими травками, орехами, бананами, косточками гранатов и прочими радостями жизни нашего крупного демагогацфазеолога. Ел я, пил, тупо представлял репортаж об этой пирушке, показанный по вонючей программе "Время" и мысленно задавал вопрос милым диссидентам, и мужам, и мальчикам: что же вы, дорогие, все толкуете о свободе слова, передвижения, печати, вероисповедания, психушках, геноциде, а о здоровье народа недоговариваете? Да, гражданин Гуров, меня беспокоит здоровье народа, меня волнует, что он жрет и что он пьет, потому что в отличие от вас, козла, я, несмотря на свое палачество, вырождение и, возможно, безумие, остаюсь сыном своего покойного отца Ивана Абрамыча! А он года за два, за три до начала порабощения крестьянства говорил деревенским мужикам так: раз, братцы, земля теперь наша, то мы и ответствуем за нее перед Богом и людьми. Мы ихние кормильцы. Пущай они там соображают свои железки, по небу летают, ток посылают в провода, музыку толкают на расстояние, под водой гуляют и на звезды зарятся, а нам их кормить, чтоб пупок завинчен был крепко, чтобы кровь в них играла взамен потраченной, чтоб баб своих сытых и белых они жарили в охотку и детишков русских и прочих рожали германцу на зависть. Вот как дело обстоит. Ежели кто мироедствоеать зачнет, мы ему скажем: не наживи килу, мудило! Не по артельному поступаешь, не дери с города три шкуры, не обгладывай его мослы, пущай и он жиреет. А нам само собой перепадет от завода железон и моторов. Голыми грапками мы с вами теперь Россию не прокормим и здоровье народу не обеспечим... Вот как говорил Иван Абрамыч... и он прокормил бы Россию! Прокормил бы! .. Да плевать мне в конце концов, иной раз думаю, чем кормят свой народ абсолютно не подотчетные ему вожди, если сам народ безропотно сожрал и продолжает жрать такую тухлую и похабно-лживую пропаганду, что даже мои сверхсекретные эксперты и спецы по психологии масс не в силах объяснить этот феномен. Все! Больше о колбасе ни слова. Миллионы, нажитые на ней, выйдут вам боком, гражданин Гуров, хотя и погужеваться успели вы на своем веку как следует. Погулял Красный дьяволенок по российскому буфету, хрен ли говорить. Завтра мы, пожалуй, отдохнем и двинемся дальше... И не прячьте улыбочку злорадную, не прячьте! Думаете, я не секу, чему вы в эту секунду улыбаетесь? Вспоминаете, сучка, как сидел я верхом на мерзлой колодине? Да? Полагаете, что беспокоят меня не здоровье народа и похабная гастрономическая изолированность вождей от масс, а кое-что иное? Говорите уж. Я даже соглашусь с некоторыми оговорками, что сосиски и колбасы -- это фаллические образы моего ущербного подсознания. Против психоанализа не попрешь, как заявил мне на допросе молодой кровосмеситель.Можете похихикать. Плевать! 18 Вы ведь ушли тогда из Одинки строем и с песнями, наглядевшись в свои двенадцать лет на смерть врагов, наглотавшись пролитой крови, закалив сердчишки зрелищем чужого страдания. Папы подарили вам, щенкам, возможность безнаказанно развязать и отправить живущий почти в каждом инстинкт жестокости. Ушли вы, падлы смрадные, на штык -- флажки, как пелось в вашей песне, а нас бросили, псы, в сани, и родные наши осиротевшие лошадки затрусили к детдому... К детдому... Вот воспоминание, от которого еще промозглей чувствую я вечную мерзлоту в промежностях. Не перебивайте меня, однако, и перестаньте делать идиотские заявления насчет вашей полной непричастности и произволу выродков, а также извращения чистых идей маньяками. Не про-хан-же! Не раз я слышал это тупое утверждение, что, дескать, хороша была идея, а вот исполнение херовато... Я не желаю сейчас дискутировать с вами! Не может не быть заложенной в гены идеи вся выплеснутая потом отвратина, все то, что вы пытаетесь считать "перерожденческими явлениями", все следствия, которым вы решительно отказываете в кровном родстве с породившими их причинами... Идея, видите ли, была хороша, а исполнение херовато! И слова-то какое нашли! "Исполнение". Исполнение -- это по-нашенски, по-чекистски: казнь! Вашими устами, гражданин Гуров, говорит если не сам Асмодей, то один из его пропагандистов -- "фазеологов. "Исполнением Да! Хороша была идея Сатаны! Хороша! Лучше идеи, чем коммунистическая, не было у Дьявола с сотворения мира. Не было, сучий его род! С исполнением же, действительно, вышла у Черта осечка, именно в России, несмотря даже на то, что Бесы взяли-таки здесь власть в свои руки. Наверно, был у Дьявола момент, когда показалось ему, что "исполнение" идет нормально, что вот-вот содрогнутся Душа Личности и Душа Народа и, омертвев, полетят в тартарары. Палачи обрубили уже вроде бы все корни, связывавшие Души с истинным Бытием. Родовые -- подняв Брата на Брата, Отца на Сына, Сына на Отца. Духовные -- разрушив Храм, где душа причащалась к чувству Бесконечности, и надругавшись над его служителями. Культурные -- облевав наследие, традиции, в общем, выстроенный за века Дом, и объявив заодно задачей искусства служение "народу". Тому самому народу, который по прикидкам Дьявола уже бездушен в полном смысле этого слова, отторгнут наконец от Бога, и можно любоваться до конца времен, как артистически реализует человек ничем не сдерживаемые силы Зла. То, что раньше, в двадцатых и тридцатых годах, гражданин Гуров, называли энтузиазмом, которым проникнулись Красные дьяволята, вроде вас, было на самом деле разлившимся в людях чувстеом удачи самого Сатаны, его вдохновением, самодовольством и пьянью победы. Был у Дьявола Асмодеича миг, когда показалось ему, что вот оно, елки зеленые, удастся вроде бы соблазнить одну шестую часть света! Хана! Штурмуем, бля, небеса! Держись, Творец, хотя, возможно, никакой ты не Творец, а просто у меня, у бедного Дьявола, больное воображение, мания преследования и комплекс неполноценности. Мы наш, мы новый мир построим, кто был ничем, тот станет всем! Один только миг радовался Сатана, и вдруг приуныл, ибо не такой он кретин, чтобы не чувствовать напрасности в конечном счете сеоих усилий и несокрушимость Творца на Земле и в людях. В очередной раз приуныл после очередной блистательной стратегической операции Дьявол, но взбодрил себя, перенимая постепенно у людей чудесный дар не падать Духом даже перед лицом неминуемой гибели, Взбодрил и решил, что одним махом, как в октябре 1917, ему с Творцом не разделаться. Перманентность побед -- вот что мне необходимо, вот что в конце концов утвердит царство мое на этой проклятой планете, подумал Асмодей. За работу, товарищи! Не поддавайтесь на отчаянные провокации Божественного начала! Советская демократия -- высший тип демократии! Наше правосудие самое справедливое в мире! Да здравствуют народно-освободительные движения! Мы придем к победе коммунистического труда! Будущее не за горами! Учение Маркса всесильно, потому что оно верно, сукой мне быть, товарищи, век свободы не видать, продадим родине дополнительно 100000 тонн зерна, не то пасть порву! Короче говоря, Сатана чувствует, чувствует даже в такой начисто подавленной и отлученной от всех свобод массе советских людей, людей нового типа, глухое сопротивление своим наваждениям, очищение и освобождение от них то одной, то другой, то третьей, то сотой, то пятитысячной личности. Ужасает и бросает Асмодея в уныние существование Душ, выстоявших в эти годы, подчас перед лицом смерти, но не тронутых адской скверной. А обрубленные родовые и духовные культурные корни снова прорастают, хоть и тычутся иногда в полной темени в разные стороны, как бледные голоски на клубнях подпольной картошки. И уж, выйдя из подполья на свет Божий, растут и сил набираются. С корнями социальными, гражданин Гуров, дело обстоит потуже. О них у нас будет особый разговор... Что же мы наблюдаем, бегло взглянув на шар земной глазами Дьяволами Много сделано и делается уже на одной шестой части света. Успешно, но не так, как хотелось бы, развиваются метастазы советского фашизма. Урки-террористы гуляют по буфету. Наконец-то цивилизация, которую Сатана пестует не один десяток веков и все сбивает, сбивает, сволочь, с правильного пути, так же как свою любимую служанку науку, стала приносить чертиле плоды. Померкшие небеса. Реки, выблевывающие в моря и океаны дерьмо и непроваренную жратву Молоха. Близки к завершению два капитальных труда Асмодея -- Красная и Зеленая Книги. Вещи ведут необъявленную тотальную войну с человеком, занимая Время и Пространство существования. В плен уже взяты сотни миллионов людских душ. Кто не с нами, тот против нас! Метет и жутко завывает белая метелица наркомании. Сатана безумно ревнует человека к Образам Божественного мира и уводит его от них, отлучает от них, искажает их и радуется, подсунув разуму вместо естественнцх и прекрасных -- образы безумия и разлуки, И продолжает совершенствовать оружие массового уничтожения Душ. Вот погодите, падлы, думает, наверно, Верховный Урка всех времен и народов, изведу я, изведу я ваши Души все до одной, а с Телами у меня, бля буду, затруднений не предвидится. Все у меня готово для последнего решительного боя, для уничтожения жизни на Земле, сначала человеческой, потом звериной, птичьей, растительной, рыбьей, амебной и так далее! Я, пусть меня фрайер на шашлык посадит, не угомонюсь до тех пор, пока последнего вируса не приделаю к ногтю на вашей планетке! Так что, как видите, гражданин Гуров, много Сатаною сделано и делается уже. Но все равно у него ничего не выйдет, ибо жаждет он погубить Всех, а Творец хочет спасти Каждого. Не выпучивайте на меня свои фары. Я в своем уме, а вот мысли я беспорядочно излагал не свои. Пришлось недавно допрашивать одного диссидента. Молодой человек. Православный. Бросил физмат университета. От религии пришел к беспокойству насчет прав человека. Сами понимаете, официально согласиться с ним я не мог. Интересно было болтать с тем молодым человеком, интересно! Он словно прочитал, змей, мои собственные наблюдения и мысли! Предупредил я его, что посажу, если не прекратит антисоветской деятельности. В гробу, говорит, видел я ваши угрозы... Расстались мирно. Еле я удержался, чтобы, впав в патологическую сентиментальность, не чуждую нам -- палачам, не пожать его руку и не выпить чернила допросов на брудершаут... Чистая и твердая Душа. Не то, что у нас с вами... Вы не забывайте моего вопросика, есть она вообще у вас или нет? .. Предполагал, что и меня вы однажды спросите об этом. Предполагал... Отвечаю: не знаю. Точней ответить сейчас не могу. Это -- самый точный, уверяю вас, ответ. Вижу по вашей блядской усмешке, что после хитро-мудрых логических и химических операций, проделанных с совестью или с тем, что вами за нее принимается, вы предполагаете в себе наличие Души. Предполагайте. На Страшном Суде, однако, разберутся. Там не пересылка, как говорят урки, там сука за вора не прохляет вовек... А я про себя ничего не знаю. Я -- палач. Я -- урод. Я -- шестерка проклятой мною власти. Я -- говно!.. Прости меня, отец, Иван Абрамыч! 19 Да! Я -- говно, а не граф Монте-Кристо, гражданин Гуров! Знаете, где мне, трудновоспитуемому и считавшемуся полоумным бесенку попалась в руки эта великая книжка?.. Вы угадали. Угадать несложно. Да. В детдоме для мальчиков -- детей кулаков и врагов народа имени... против фашизма... Я не шучу. Именно так он и назывался. "Детдом имени против фашизма" ДИПф. Вот это был грязный дневной зверинец и подлый ночной террариум! .. Ря-ябов! Сука, где ты провалился?.. Еще коньяку! Насрать на врачей! Коньяку, я сказал! У меня вечная мерзлота в промежностях! А ну-на, Рука, смир-рно! Сесть! .. Смиррно! .. Сесть! .. Вокруг стола -- шагом а-арш!.. Сесть! Не обращайте внимания, гражданин Гуров, я расслабляюсь. Память моя стала такой спертой, вобрала в себя столько ужаса, вони, абсурда, грязи, лжи, фантасмагорий и подлятины, что теперь, гужуясь впервые за полвека, выкидыеает со мной жуткие коленца... Мне страшно... Страшно! .. Нет, не просто "становится прошлое близким" по вашему идиотскому выражению. Меня волокет холодным магнитом туда... в Одинку... на печь... на мерзлую колодину... в сани... в детдом, и я как бы оказываюсь там, начинаю задыхаться, как ео сне, и нет сил проснуться, не выдержит сердце, рехнусь, второй раз это пережить невозможно... Зверинец... Террариум... Рябов, где ты?.. Имени против фашизма! Все там было. Утром чай, днем баян, вечером собрание... Там чаще били, чем кормили, а кормили тем, чем били. Били же чем попало. Монстры-перевоспитатели полагали, что только с помощью боли физической и унижения, про душу они тоже не забывали, может быть вполне осуществлен контакт непонятно зачем оставленных в живых выродков с первой в мире советской действительностью, где никто на свете не умеет лучше нас смеяться и любить. Но и актив имелся в детдоме имени против фашизма. Шли в него смекнувшие, что лучше самим бить, чем быть битыми. Они и колотили нас и за себя, и за перевоспитателей. Колотили за все: за не тот жест, не ту улыбку, не то прилежание, не тот труд, не тот аппетит, не те настроения, не те мысли, не то прошлое и так далее. Если повода не находилось, его выдумыеали, сочиняли, заставляли расколоться и, конечно же, кандей казался расколовшимся раем по сравнению с процедурой дознания... По утрянке нас выстраивали перед портретами Ленина и Сталина. Зарядка, затем пение одной, двух любимых песен Ильича, затем дрова, затем полмиски шелюмки, приборка и политграмота. На уроке слабые, битые, но поумневшие звереныши тискали доносы. Донос считался легким симптомом морального возрождения вражьего выблядка. За него выдавался белый хлеб. Вы бы посмотрели, гражданин Гуров, как интеллигентные дети инженеров, врачей, эсеров, дворян, священнослужителей, бывших помещиков, фабрикантов, литераторов, не выдержав голодухи, хамского насилия и унижений, превращались в волчат...Не все, конечно, не все, далеко не все, теплились во многих души, сопротивлялись распаду, одни смиренно, другие яростно... Были побеги, удавки, толченое стекло, саморубы, уксусная эссенция, кипяток на руки, голодовки -- все было в детдоме имени против фашизма, как потом было то же самое, но еще пострашнее в лагерях... Пожалуй, я начинаю надираться. На сегодня хватит... Ночной, подлый террариум... По ночам активисты бегали по спальням со стоячими. Им хотелось ласки, и бледные, бедные лысенькие мальчики с черными кругами под глазами, за конфетку, за кусок сала, за хлеб или просто так, от страха, схватившего за горло, подставляли несчастные попки молодым козлам... Потом кто развращался, кто падал, кто вешался, кто тихо плакал... Рябов! Рябов! Подай мне сюда... слезинку, так сказать, ребенка... отставить... виноват... подай мне сюда Карла Энгельса, Владимира Сталина... Максима Крррупскую ты мне сюда подай! Пода-а-ай, говорю-ю! .. Они видели, все они видели... с портретов... и зеркало русской революции там висело... Волоки их, Рябов, не-мед-лен-но! Я их тыкну, тыкну... Перовскую... Желябова тоже волоки... всех тыкну бородищами, усами, носами, очками, мордами, умными лбами в несчастные попки мальчиков... тыкну, тыкну в первую сперму молодых козлов... тыкну, сука, тыкну в слезинку... Все.-- Все... Спасибо, гражданин Гуров... Это -- последняя рюмка... Ко мне тоже однажды сунулся один хмырина. Стишки, сволочь, писал под Маяковского. Я вот этой рукой взял его за хер, вывел немедленно из спальни и кулачищем врезал по темечку. Я так в деревне, бывало, баранов забивал. Силен был не по годам. Врезал, а он -- брык с копыт, и до утра провалялся. На мое счастье отшиб я ему тем ударом память. Все начисто забыл, падлюка, даже "бурямглоюнебокроя", "Интернационал", "Распорядок дня и ночи ДИПф" и кто автор "Детской болезни левизны". Пойдемте... прогуляемся... искупнемся... немедленно... и поблаженствуем... на вашем пляже... Рябов! Идем купаться. Прими меры. И чтобы никаких эксцессов, гражданин Гуров, попыток рвануть в Турцию и прочее. Руки за спину! Режим тюремный... Пошли на прогулку! Разговорчики!.. Я вам, гниды, закурю! Закурите с Троцким на разводе! Вихри враждебные веют над нами... За-апевай! .. 20 Море! .. Море, гражданин Гуров! Вон маменьки и папеньки с детишками. Камешки звякают... Стюдень плавает. Медуз я люблю. Ведь они тоже, так сказать, что-то чувствуют... Эту вот объективную реальность, данную им, по словам Ульянова, в о-щу-ще-ни-и! А может, медузы чувствуют всего один какой-нибудь слог из этого слова? Например: "ще". Или "щу". Лично я чую "ни". Вы мне отвратительны! Я надрался. Я желаю заявить протест! Слушайте! Я нырнул сейчас и почувствовал себя сиротой... Сироткой... Вы -- негодяй! Вы маму собственную убили, вместо того, своей рукой, чтобы лежать с ней вот тут на пляже! .. Цыц! Отвечай мне, как на плахе, достоин ты самой страшной казни и, главное, предсмертных... как я мог про это забыть! .. мук, мук, мук, эа убийство родной маменьки? Учти! У тебя есть один шанс облегчить свою участь. Один! Говори правду, блядища поганая, только правду, со дна того места, где была душа. Не может там ничего не остаться! Не может! Выкорябывай! .. Рябов! Боржомчика! .. Доставай муть последнего осадка!., Говори! Что ты чувствуешь?.. Я ведь урок видел, убийц, с горою трупов на совести, но было в них на молекулку людского, было! А в тебе есть? Ты медуза? Я против тебя про-тес-ту-ю! Выкорябывай, что в тебе осталось! Доставай! .. Молчишь, проститутка! .. Может, тебе память отшибло?.. Не исключено?.. Я в таком случае вызову завтра одного бандита из Института Психиатрии, доктора наук, он тебе с ходу память восстановит! Не про-хан-же!.. Никто не забыт, век свободы не видать, ничто не забыто! формуляры хранить вечно! .. Ты вспомнишь даже, что говорил бабушке в интимный момент дедушка. Ты понимаешь возможности нашей славной психиатрии, идущей рука об руку с органами госбезопасности и ВЭДЭ... в последний и-и-и реши-тельный бой, сучий потрох! Понимаешь? Лучше вспоминай то, что было, советую от души! Или же придется вспомнить то, чего не было дано в ощу-ще-ни-и. Меня интересуют... странно... трезвею... два момента, или один из двух. Первый момент: что ты чувствуешь в связи с маменькой, что чувствовал и так далее. Но только не темнить! Только не раскидывать чернуху! Правду! Самую страшную, но правду! Харкайте кровью, препарируйте себя без наркоза, это -- ваше дело. Приложите к устам зеркальце русской революции. Запотело? Второй момент: если ничего вы действительно не чувствуете в связи с маменькой, то, будьте любезны, объясните мне чудесное и гениальное устройство механизма постепенного вытеснения из памяти таких ужасных нечеловеческих вещей, как убийство маменьки. А может быть, это настолько сверхьестественный факт, что память... или совесть, как хотите это называйте... вообще категорически отказывается принимать его в свои вонючие анналы?.. Ах, я неправильно ставлю вопрос и тем самым лишаю вас возможности подойти с какого-либо бону к объективной правде. Так, так. А я ебал "объективную правду". Я выписываю и получаю "Субъективную"! И ты мне ее выдавай! А не то я прикажу Рябову вбить тебе в глотку и в жопу по медузе -- сразу заговоришь!.. Я, видите ли, неправильно ставлю вопрос. Теоретик хуев! Ты мне скажи: жалко тебе маменьку или не жалко? Было тебе невыносимо жить или не было, хотя мысли залезть в петлю ни ты в себе, ни я в тебе предположить не можем... Ну, падлюка, ну, свинья краснодьявольская! Выворачиваешься ты, как глиста, выведенная на чистую воду. Повыворачивайся. Ты кому хочешь доказать, что вина твоя сомнительна, и в худшем случае она не прямая, а исключительно косвенная? Себе или мне? И если косвенная, то речь уже пойдет не о механизме вытеснения вины, а о процессе самоуспокоения и самооправдания? Вы этого хотите, гражданин Гуров? .. Но я видывал позиционных игроков почище вас. Не одну ночь, не один день сиживал я, бывало, ломая голову и нервишки, наступая, отступая, комбинируя, выигрывая, проигрывая, и я понимаю, что вы не расколетесь, пока вас не припрут коленом к стенке... Вот сейчас, не хитря, я даю вам слово палача: если вы, как на духу, расскажете мне о своих эмоциях, уясните: эмоциях, а не о бурных или медленных химических процессах, происходивших в вашей памяти, в совести, в мозгу, я повторяю, даю вам честное слово палача, оставлю вас наедине с вашей маменькой и больше никогда не заикнусь об этом деле... Отказываетесь. Понимаю. Насильно и никакими посулами я не заставлю вас раскрыть передо мной душу. А вдруг у тебя ее нет? Волк! Глиста! Крыса! Одевайся, сволочь! С папенькой твоим мне меньше пришлось возиться и открылся он в конце концов, а ты выкручиваешься перед самим собой! .. Пошли! .. Если ты продал душу Дьяволу за уверенность в том, что нет твоей прямой вины в смерти маменьки, то я тебя сейчас достану, сучка, достану! Я эксгумирую на твоих глазах то, что ты воровато закопал в паперти или в совести... плевать, мне все равно! 21 Где моя папочка? .. Вот моя папочка! .. Читайте свое заявление в партком института, гражданин Гуров, об отказе от отца. Читайте. Я совсем отрезвел, читайте... Оживает память? Лепечет гунявая совесть: агу-агу?.. Папеньку ведь тоже вы погубили вот этим своим патетическим письмом. Как прекрасно оно сохранилось! Ни червячка, ни запашка, ни трупных пятен, ни тленья, и течет, чуете, течет по синеньким, венозным закорючкам вашего почерка чернильно-кроваво-говенная кровь отцеубийства. А у вас самого сосудики уже не те, сердце сдает, черты лица благодаря мне соответствуют, наконец, вашей внутренней сущности, легкий циррозик от вечного коньячка, естественная смерть взяла уже в кассе предварительной продажи билетик для встречи с вами, но вам безумно хочется жить и почти невозможно примириться с тем, что письмо это переживет вас... Правда? Вы тогда думали -- участь папеньки предрешена, видели -- пустеют партхоромы в вашем доме и соответственно редеют ряды дружков и подружек на лекциях в институте. Это заметал Сеньор Арест Ежович товарищей с семьями. Начали с царя-батюшки и вот возвращалось к ним их же чудовищное злодейство с кривой ухмылкой на бандитской харе... Тут-то вы и просекли в один миг, как показалось вам, происходящее и вправду сорвали куш: спасение и карьеру. Не без помощи, заметим, случайности. Да... случайности... случайности... Ласточки-случайности... Пожалуй, думаю я сейчас, нет на белом свете вещицы волшебней и замечательней! Может быть, и не вещицы вовсе, а... существа, хоть и не плотского, не духовного, но существа! Существа! Оно настолько мало, что мы не можем предвосхитить ни времени его пояеления, ни точки приземления на зелененькой полянке Судьбы. А вы знаете, что так называемая "чистая случайность" принципиально не может быть ни замечена, ни осознана? Сама она уже принесла счастье, горе, удачу, смерть, славу, нищету и слиняла, и за нее человек в ста процентах из ста принимает тающий на глазах огненный прочерк -- след движенья, -- соединивший настоящее с будущим или возвращающий прошлое, как в случае с вами, гражданин Гуров, в настоящее. Бывает еще предчувствие прилета случайности -- наитие, но причину его самовлюбленный, хамоватый человеческий разум относит к своим гениальным способностям, а не к самому существу случайности, едва- едва тронувшей светом или тенью, это зависит от направления ее движения, кончики наших нервов, верхушки травинок на полянке судьбы. Но кто? В каном году? На каком допросе? В связи с каким делом развивались передо мной эти мысли о случайности? Вот сумасшествие -- от невозможности вспомнить! А вы на самом деле не жить безумно хотите, а все забыть, забыть, забыть! И вам удавалось и удается принимать страстное желание всезабвенья за безумную жажду жизни... Но кто же все-таки изволил философствовать насчет случайности? Прах сонма подследственных моих сгнил, лиц их не восстановить в памяти, протоколы допросов размыты дождями дней и мокрым снегом долгих лет, а мысли ихние всплывают вдруг, оживают, раскрываются, как водяные лилии, помимо моей воли и шевелят мой язык и снова тонут е гадостном омуте моего существованья. Сука вы, гражданин Гуров! Ведь вы не знали точно: возьмут вашего папеньку или оставят, положение у него тогда было прочнее, чем у остальных. Однако, решив не рисковать, на всякий, так сказать, случай, и почувствовав к тому же отцовское смятенье, тиснули вы это письмецо. Соображали, в общем, вы правильно. После ареста цена отреченью от отца была бы грошовой, если не никакой. Но до ареста такое блядство котировалось бы высоко. Высоко!.. И вот, когда ваша маменька, горько пошутив, собрала папеньке, так многие тогда делали, корзинку с бельишком, куревом, колбаской и хлебушком, вы поняли: пришла пора! .. Вы прелестно мне подыграли, потому что спешили. Мне нелегко было подкопаться под Понятьева, несмотря на кучу доносов и готовые сценарии его дела, сочиненные мной в тиши ночей. Нелегко. Крепко сидел ваш папенька в партийном кресле. От прошлых заслуг лопалось его пузо, перетянутое старинным грузинским ремешком, подарочком Сталина. Член ЦК. Шеф различных обществ, один из отцов Нового Крепостного строя. Демагог. Начетчик. Рысь битая, циничная и подлая. Запоздалое вам спасибо, гражданин Гуров, милый сынуля нового типа. Спасибо. Ах, вы понимали, что участь отца в любом случае решена и защитили свою судьбу и карьеру единственным из имевшихся тогда способов... Нет! Ни черта не знали вы об участи папеньки, Ни черта не знали и о колуне, занесенном мною над его хребтиной. Не всех же бесов мы тогда отловили и пошмаляли. Многие до сих пор гремят костями к светлому будущему. Могла коса гульнуть мимо папеньки. Просто вы подстраховались. Вас учили всю вашу жизнь каркать на мораль традиционную и буржуазную, вот вы и сдали на "отлично" экзамен по морали советской... Полагаю, события развивались следующим образом. Папенька с маменькой, чтобы снять тревогу и развлечься, слиняли на охоту в Новый заповедник, а вы, загнанный страхом за собственную шкуру, звякнули к нам в управление. Так, мол, и так, эсерская пакость собралась в своем логове, Не дремлите, товарищи! Звонили анонимно. После звонка вы выступили на общем партсобрании, где и зачитали свое гнусное отречение, подчеркнув, что делаете это тогда, когда скрытый враг, гражданин Понятьев, еще находится на свободе. - Павлик Морозов жив, дорогие товарищи, он подрос. Он вырос, он бдителен, как никогда, он вооружен учением, перед которым не устоит любой чуждый социализму человек, кем бы он ни был! Имя Павлика -- комсомол! .. Без капли застенчивости запели вы "Интернационал", вас тут же усыновила сорокапятилетняя Скотникова -- садистка и стукачка, а я получил, наконец, в свои руки убийцу отца и матери. Спасибо вам! Ну, как состояние? Уверенное или мутит? .. Тоскливо? Безмятежно? Что-нибудь дрогнуло в вас? Что-нибудь в душе шевельнулось? Может быть, в психике таких людей, как вы, отделяется один возраст от другого по мере движения к смерти, вроде ступеней громадной ракеты, и детство, юность, зрелость сгорают так бесследно, словно их вообще не существовало? Или они существуют в памяти абсолютно изолированно друг от друга и от вашего сегодняшнего "я"? Не желаете говорить на эту тему? Ну, и хер с вами! Тогда давайте обедать. К папеньке мы еще вернемся. После обеда займемся маменькой... Завтра в двадцать ноль-ноль состоится ваш раэговор с Парижем, с мадам Гуровой. Зять с дочерью тоже там? Молодцы! Славно гуляете по буфету! Лазурный берег... Косметическая клиника в Бордо, Я бы вашей супруге натянул на зажравшуюся харю морщины вот этой рукою быстрей и почище тамошних шарлатанов... Кое-какой текст разговора выдаст вам Рябов... Мелькнула мыслишка проорать что-нибудь в трубку? Нет? Не верю. Или вы уже так подавлены, что все -- до лампочки? Тоже нет? Значит, тогда вы уверены в не-про-хан-же любого хулиганства. Угадал? То-то! Поэтому не пытайтесь хипежить. Рябов осерчает и переломает вам пару ребер. Это ни к чему... Пусть ваши родственнички спокойно и бессовестно отдыхают в капиталистическом аду от нашего советского рая. Им продлят визу. Культобмен с францией только выиграет от этого, а мы тут еще позанимаемся, поглядим программу "Время", понаблюдаем, как мчится страна к своему шестидесятилетию. У вас когда день рождения? Прошел? Жаль. У меня же ровнехонько седьмого ноября. Отметим его непременно. Я угощаю. 22 А помните, как отдали вы приказ перебить перед уходом из Одинки всех наших кошек и собак? Да, да! Лично вы. Вы ведь командовали дьяволятами, вы и приказ, естественно, отдали. Не я же и не Бухарин его отдавали. Ворошиловские стрелки! Пах! Пах!., Пах! Мя-яу... Ав-ав-ав!,. Ах, вы этого тоже не помните и призываете, впервые за всю нашу беседу, на помощь свидетелей. Кис, кис, кис! Хороший кот! Но я сиамцев не люблю. Трильби! Трильби! Ко мне. Этих я тоже не люблю. Я люблю замызганных Васек, Мурок, вечнобрешущих Шавок, Кабздохов, Пиратов и Жучек. Перебили вы их, перебили... Предполагаете, что это могло быть сделано исключительно из "гуманных" соображений? Для животного домашнего, по-вашему, лучше смерть, чем бездомность?.. Так, так... То есть, как это вы требуете прокурора по надзору? Вы что, очумели? Может, жалобу в ЦК желаете тиснуть? -- Не про-хан-же! Я -- ваш прокурор! Я ваш Брежнев, Громыко и прочее политбюро! .. Не валяйте дурака и поймите, пожалуйста, сводить вас с ума я не собираюсь... Неужели так трудно понять, что я болтать хочу, болтать, отпустить язык на волю без конвоя, пусть себе мелет что угодно? Я же вслух говорю то, что думаю, первый раз в жизни, сука вы эдакая! После того письмеца и партсобрания папеньку я вашего спокойно сгреб, и он сполна получил за все, сполна. Так мне, во всяком случае, тогда казалось. Маменьку я брать не стал. Она была славная, несчастная, верная и неповинная в преступлениях и делах своего мужика женщина. Она не отреклась от него, таскала передачки, писала письма Сталину и поседела, сдав сразу лет на двадцать от вашего, гражданин Гуров, гнойного предательства. Не тронул я ее, но папенька ваш думал, что жена его блядь. Он слышал инсценированные мной пьяные вопли на чекистских борделях. Он получал состряпанные моими мошенниками письма якобы от супруги, с проклятьями и чудовищными откровениями типа "ты никогда не удовлетворял меня, но я ради партии поддерживала в тебе иллюзии того, что ты прекрасный муж чина. Ты -- дрянь! А вот твой следователь -- романтик наших органов и чувств..." Грубо, конечно, глупо, не талантливо, но ведь и я тогда щенком был двадцатилетним, трясущимся и безумствующим от скрежета в душе комплекса гравюра Монте-Кристо. Мну все равно было, как и чем достать вашего папеньку. Главное -- достать! И я доставал. Я его так достал, что... Впрочем, речь о том деле -- впереди. 23 Граф Монте-Кристо... Все же какая-то падла стукнула, что это я промеж рог врезал возбужденному первой половой грохотухой активисту. Кандей. Семь суток... Хотя, нет! Не будем уходить от вашей маменьки, гражданин Гуров!,. Она бродила, бывало, по ночам под окнами Управления, дожидаясь меня, бросалась в ноги, умоляла разрешить разделить судьбу мужа, помочь ему строить социализм в любых, даже каторжных условиях, ибо дело не в условиях, а в практическом соответствии нашим идеалам... Графу Монте-Кристо из НКВД не удалось спасти вашу матушку от высылки. От казни удалось. Я подсунул одному вепрю в удобный момент шедевр моих фармазонов ужасное, подлейшее заявление с понтом, как говорят урки, от бывшей жены врага народа Понятьева. Этого было достаточно. Караганда... Болезнь. Голодуха. Безысходность. Это чувство, между прочим, в те годы саранчовой тучею закрыло небо над одной шестой частью света. И сквозь саранчу пробивались к полюсу полярники, самолетики пробивались через нее в Америку, и дура ебаная Америка подставляла им ладошки, разевала рот от великодушного восторга и джентльменской зависти к загадочной стране, не успевшей вычесать вшей из буйных чубов и снять лапти, а уже покоряющей пространстео и время пламенным, установленным Сталиным вместо сердца, мотором. Не замечали ни Мир, ни молодые энтузиасты вроде вас, ни вечно остающийся на свободе обыватель, ни Ромен Горький, ни Лион Толстой, ни Бернард Шоухов того, что самолетики, забрызганные саранчовой плотью тоски, летают на крови и серебрятся их крылышки втертым в дюраль серым веществом, добытым нашими славными чекистами из раздробленных черепов невинных жертв Террора Эдмундыча Ежова. Я повторяю: невинных жертв... Папеньку вашего к таковым не отношу, гражданин Гуров. Он и ему подобные получили от своих питомцев все, что сами заложили в код их поведения и морали. Одна шестая часть света походила тогда на тюремную камеру, на территорию лагпункта, на бараки, где развернулась отчаянная рубка сталинскими суками ленинских блатных. Мы еще вернемся, гражданин Гуров, к Террор Эдмундычу, к его метафизической подоплеке, если, разумеется, таковая существует, но не могу не поделиться с вами одним наблюдением. Происходившие целые двадцать лет события так потрясли социальные, культурные и нравственные стереотипы обывателя (к обывателям я отношу простых, как говорится, людей, не являющихся партийными, советскими и прочими функционерами), потрясли так, что обыватель подсознательно следовал здоровому инстинкту, активно включался в уничтожение всяких Шишек и мелкой сошки, воплощаеших в его воображении Силы Зла, и, считал свои действия благом, необходимым для очищения атмосферы бытия от удушливых миазмов разлагающегося на глазах Трупа Великой Идеи, служить которой заставляли насильно. А знаете, гражданин Гуров, какого самого жирного товарища зайца уделал Иосиф Виссарионович на величайшей охоте всех времен и народов? Посадил на руководящие посты и способных и тупых оглоедов и вросли они в кресла, и внушилась им мысль, что крах власти это -- их смерть, крах ихней привилегированной жизни, крах светлой беззаботности женушек, крах карьеры родственников и детей -- новой касты, оградившей себя от глаз посторонних, то есть народа, заборами, секретной системой закрытого питания, снабжения, медобслуживания, отдыха, броневиками, персональными лайнерами, вагонами и т. д. Да-а. Вот, кажется, еще один гаврик, неизвестно, посаженный или казненный мною, заговорил моими устами. Попадались, попадались мне молодчики, которые на допросах брякали такие вещи, от которых у моих коллег волосы опять же на лобках становились дыбом. А я запоминал, запоминал, хотя иногда мои собственные соображения были намного радикальней и "мракобесней" бесстрашных откровений "врага "... Странно, очень странно, что в память мою врезались лица гавриков ординарных, серых и тупых, а вот Личности, мстительно сводящие меня с ума голосами своими и мыслями, прячутся в подворотнях башки, аукаются, призраки безликие, не потерявшие однако лица перед смертью... Вы не замечали: меняется мой голос, когда я начинаю философствовать, и вы смотрите на меня такими глазами, как будто перед вами не я, а кто-то другой, с замогильной сторонки?.. Тот же, говорите, голос... Странно. Мне он иногда кажется не моим... Ладно. К Террору Ильичу мы еще вернемся... Болтать с супругой будете приблизительно так: все нормально, здоров, хотя из-за влажности немного гнетет душу, Много читаю. Познакомился с интересным человеком. Часто встречаемся, беседуем, подружились. Судьба частенько сталкивала нас в прошлом, однажды даже виделись. С тех пор прошло немало лет. Вернетесь, познакомлю вас всех с ним... Привезите марочного ликерчика... Как Париж?.. Нет, не скучаю. Сплю неважно. Снятся отец и мать. Сны страшны, как в детстве... Поболтайте там с колдунами, к чему это снятся родители... Будто бы я предал отца, а мать уморил голодной смертью... Ужас!,. Не могу тебе не рассказать... плевать на франки! Неужели я дожил до того, что не могу лишних пару минут потрепаться с Парижем? Так вот: я лежу в ванной с шампанским. В ней плавают лепестки роз. Происходит что-то эротическое с невидимой нимфой, а мимо какие-то Силы, не люди, не конвоиры, именно Силы, ведут мать. Сама она идти не может. Она повисла на чьих-то бесплотных руках. От этого ее поступь кажется бесконечно тяжелой и в то же время совершенно воздушной. - Васенька, сделай ты мне бутербродик, -- просит мать, -- я умираю, я ухожу, Васенька! И ты веришь, Эля, онемели от шипучих пузырьков, онемели руки, и нимфа, сволочь, к тому же мешает. Вот и все... А отец так ужасно снится, что я лакаю седуксен, Ну, будет. Привет вам от моего приятеля. Целую. До встречи... Да! Забыл сказать! Еще мне снится дурацкая фраза "А что сказал дедушка в интимный момент бабушке?" Я напрягаю все свои силы, чтобы услышать ответ, но не слышу и в страхе просыпаюсь... Только не беспокойтесь... Стрессики во сне весьма полезны. Психика наша как бы репетирует очередную встречу с собачьим бредом бытия, тренируется, набирается сил, Без этого мы сходили бы на каждом шагу с ума! .. Целую! Ясен вам ваш телефонный разговор, гражданин Гуров? .. Эй! .. Не вздумай, скот, врезать дуба! Такой легкой смерти ты не заработал своей поганой жизнью! Рябов! .. Реанима- торов сюда! Хватит козла забивать и медсестер харить! Живо! .. Видишь, он шнифты под люстру закатил. Душу из всех выну вот этой рукою!,. Гуров! Сволочь! За что мне такое наказание послано... приникать... своими губами к твоему... плюгавому рту, падаль слабонервная, и вдыхать воздух своей жизни... в помойку твоего нутра... проститутка!.. Дыши, не то я пулю себе в лоб пущу! .. Ря-бов! 24 Вы напрасно думаете, что я вчера перепугался, Нисколечки, гражданин Гуров. У вас был не сердечный приступ, а странный обморок. Отключка. Чего-то ведь и вы, оказывается, вынести не в силах. А пугаться я не пугал св. Ну, сдохли и сдохли, не успев краем глаза взглянуть на мстительный оскал монте-кристовского хлебала... Лучше ответьте, сами-то, вы как? Рады возвращению на белый свет? Не лгите. Не верю... Вы не то что удручены, вы счастливы, вы сейчас от каждого мгновения пригубливаете по глоточку и рады бы растянуть их подольше, тайком от меня. Угадал? .. То-то! Благодарю за признание. Это по-игровому, по-мужски! Будем считать, что маленькую партишечку я сейчас у вас выиграл. А вот за всю жизнь отыграться мне не суждено. Относительно этого я не заблуждаюсь. Ночью я ни хрена не дрых и, знаете, чем занимался?.. Камешки ваши перебирал. Пересыпал из одной лапы в другую, свечи зажег, жирандоли подвинул поближе, промыли мои глаза хрустальные лучики, и я даже не узнал их, глянув на себя в зеркало. Изумительное, надо сказать, зеркало. Французской, очевидно, революции, не иначе... Перстни на пальцы натянул, сапфировой брошью футболку украсил -- чистый гравюр... Хожу себе по вашим коврам и чувствую, что чистейшей любовью люблю прекрасные вещицы, не ставшие хуже оттого, что заляпаны они подлятиной и кровью, проходя по одному делу с таким говном, как вы. А пару жемчужин, розовую и черную, я узнал. Представьте себе, узнал! Но мне совершенно неинтересно, как они к вам попали из Влачковского сундучка. Этим вопросом мы заниматься не будем... Кажется, мы остановились на том, что меня кинули в трюм за покушение на жизнь активиста? .. Нет! Мы остановились на вашей маменьке, Представляете, с каким адом в душе жила она до своей голодной смерти? Где моя папочка? Вот моя папочка! И вот еще два ваших письма. Два за семь лет! Вы просите не писать вам, так как работаете на номерном заводе... Сообщаете, что уходите на фронт. Номерной завод на самом деле был мясокомбинатом. Вы -- главный инженер. Это начало вашей коммерческой деятельности. Изобретение добавок к фаршам сосисок и колбас... Подбор кадров для реализации левого товара и излишков, Вы правильно поняли лозунг Сталина "Кадры решают все". Кадры -- это члены шайки. И вы их подобрали лучше, чем Сталин. Вас никто ни разу за три десятка лет не заложил и не продал... Не могли же вы писать обо всем этом маменьке... Ни на каком фронте вы тоже не были. В годы войны, имея купленный белый билет... Только не дергайтесь. Доктор Клонский, заделавший вам его за пятьдесят тысяч рэ и пару американских патефонов, жив. Вот дневник, который он втихаря вел все эти годы по старой интеллигентской привычке. Почитайте, с какой гадливостью он описал ваш визит к себе и свое согласие на сделку... Но это не важно. В годы войны, перейдя в Главк, вы назначили свои кадры директорами Мясокомбинатов. В те времена за кружок "Краковской" можно было получить Левитана, Кандинского, Сомова... Над камином, простите, Сомов висит? Ах, это Сислей! Чудесный пейзаж. За кило шпика -- рублевскую икону получить было можно. То, что люди становятся дешовками, а настоящие вещи все дорожают и дорожают, вы просекли вовремя и железно... В общем, достаточно было одного вашего звонка какому-нибудь карагандинскому жулику, скупаешему за бесценок по вашему указанию драгоценные вещички у эвакуированных аристократов и наследников большевистских мародеров, и маменька ваша была бы спасена от болезни и голодной смерти. Вы уморили мать, боясь родства, которое уже похерили с концами, боясь суда материнской совести и прочих дел, связанных с возвращением матери из ссылки. Бумаги ее, целая пачка ответов из канцелярий Калинина, Сталина, Молотова и три ваших письма много лет хранились у соседей. Царство ей небесное... Не одна она писала тогда письма и просьбы о помиловании своим палачам. Крупный урка уверял меня, что в облгородах все такие письма собирают в кипы, грузят в вагоны, затем составляют спецэшелон. Приходит состав на Казанский, скажем, вокзал. Встречает его Калинин. Ручкой машет. Ковыляет с палочкой по перрону. Затем вынимает мелок из кармана и пишет на красной дощатке вагонов, доверху набитых воплями, жалобами и слезными просьбами: "Отказать"... "Отказать"... "Отказать"... Эшелон громыхает обратно. А Калинин ковыляет пешочком в Кремль обедать со Сталиным... Козел глухонемой! .. Вот как уморили вы родную маменьку, гражданин Гуров, и теперь из последнего возраста своей жизни, возвращаясь мысленно в юность, чуете вы свою вину или считаете ее виной того свирепо-жадного на жизнь и уже принюхавшегося к чужой и родной крови молодого человека -- Понятьева-Гурова? Кстати, за искренний ответ я готов платить, причем щедро... Интересуют меня не мысли, а исключительно чувства, ну, а если срормулировать точнее, то душевные реакции "человека нового типа" на разрушение нормальных отношений к ценностям. Разве маменька с папенькой не ценности? Разве не поменяли бы в сей миг жемчуга, камешки, картины, все эти столики, пуфики, хрустали, офорты, фарфор и ночной горшок Барклай-де Толля, проданный вам домработницей Бухарина, на ужин в скромном материнском доме и беседу с папаней о коварном Египте, обосравшем верный и безумно щедрый Советский Союз?.. Вы правы: неумный это разговор. Какие уж тут обмены, если теперь для вас слово "маменька" не имеет ни смысла, ни запаха, ни тепла. Вроде бы даже и не было вовсе маменьки вашей на белом свете, а произвели вас на тот же белый свет тайком от Ленина Луначарский и Крупская... Допускаю, что шестидесятилетнему человеку органически ближе мысли о смерти, чем о матери. Меня, повторяю, интересуют душевные реакции на разрушение нормативных отношений к ценностям, но не сегодняшние, а сорокалетней давности. Я плачу... Назначайте цену... Я должен гарантировать безопасность и социальное благополучие вашей дочери? Я правильно понял?.. На зятя же вам плевать?.. Впрочем, это не мое дело... Идет. Гарантирую... Честное слово палача -- лучшая гарантия... Впридачу вы хотите трое суток отдыха для размышлений и сортировки воспоминаний? Торговаться начали? .. Согласен. Размышляйте. Сор-ти-руйте. Могли бы найти слово поинтеллигентней. Козел! 25 Я тоже немного отдохнул за эти дни. Покупался. В саду вашем повозился. Имущество получше рассмотрел. Все-таки оно теперь мое. Я сказочно богат. Но что мне делать с этими сокровищами? Разыскать по-монте-кристовски родственников старушоночек, бабеночек и старикашек, которые выменивали их на несчастных военных базарах на сало ваше, колбасу, комбижир, легкие, сердце и печень, гражданин Гуров? Разыскать, возвратить великодушно фамильные цацки и тайком оставить в совмещенном санузле записку о том, что справедливость восторжествовала?... Все -- говно! .. Садитесь, не мельтешите перед глазами... Бляди тут к вам приезжали. Эмма Ивановна и Роза Моисеевна. На "Вольво" раскатывают, падлюки. Вы что, обеих сразу шворите?.. Не те, говорите, годы?.. Не те... Не те. И нечего мне делать с вашими, пардон, с моими сокровищами... Ну, а что вы, интересно, скажете, ежели услышите сейчас следующее важное сообщение. Делаю я его потому, что время наседает на хвост. Не можем же мы с вами вечно торчать на этой вилле. Пора грузить мослы в телегу... Я не чекист, гражданин Гуров! .. Я всего-навсего старый разгонщик Ника Банкир! Да, да! И я славно уделал вас за все ланцы! А разговорчики, антисоветизм, говно, сопли и слезы -- необходимый реквизит моей профессии. Полнота информашки о вашей особе и некоторая экстатичность ее подачи -- любимые и тоже необходимые моменты игры... Ну, что скажете? .. Заразили вы меня своим хохотом. Давно я так не хохотал... Больше не могу! Да и сами вы ожили и порозовели... Перестаньте! Не впадайте в истерику! .. Я сейчас думаю о том, что надежда имеет непосредственное отношение к бытию души, а не к функционированию разума. Поэтому Надежда безумна. Ее порыв -- мгновенный порыв птицы из безнадеги клетки к ебени бабушке в иную реальность. Логики, как таковой, в это мгновение не существует. Она отброшена безумным порывом души, и ваш разум, гражданин Гуров, сейчас будет хлопать ушами, как это он, позорник, проморгал так нелепо и поразительно тупо трепетный взмах крылышек безумной надежды, ибо, помозгуй он логически -- хоть одну десятую долю секунды -- над смыслом моего сообщения, то собачий его бред был бы так очевиден, что вы только презрительно усмехнулись бы, гражданин Гуров, помозгуй ваш разум хоть одну, хоть сотую долю секунды! Но в том-то и дело, что скорость душевных движений на многа порядков выше скорости обработки разумом даже самой дурацкой информации. И пока птичка безумной надежды порхает в иной спасительной реальности, все ваше существо очищается спазмами истерического хохота или рыданий от невыносимых наваждений момента жизни. Я возвращаю, однако, птичку в клетку... Неприятно это. Согласен. Но если речь шла о душевных движениях, то естественно предположить наличие в вас души или ее остатков. И естественно попытаться пробудить в вас ужас перед чудовищными образами ваших поступков и породившей их идеи. Если же вы ужаснетесь, оглянувшись, и начнете сходить с ума от необратимости времени, невозможности воскресить невинных, обогреть униженных, вернуть здоровье, радость, талант, добро ограбленным, то пошлет вам в сей миг Господь Бог возможность раскаяния, пускай тихого, творимого вдалеке от людей, ибо раскаяние ваше не людям нужно, а душе вашей и спасающему душу в ее последний, быть может, миг существования, Господу Богу, И такое тихое раскаяние -- нож острый в спину Дьявола. Ибо, повторяю, гражданин капитан, его задача погубить Всех, в проекте же Творца -- спасение Каждого... Вспомнил! Вспомнил я фамилию гаврика, читавшего мне в перерыве между допросами проповеди! .. Вспомнил-таки! Павловский! Священник Павловский! Царство ему небесное! .. И раскаяние только одной души сводит на нет всю гигантскую работу Сатаны, и рвет он от бешенства волосы под мышками и воет на всю поднебесную!.. Вам, гражданин Гуров, до раскаяния, очевидно, далеко. Вы, подобно советской власти, поджав хвост от жалкого страха, чапаете всеми четырьмя лапами вперед, чапаете, и все равно вам куда: к смерти, к коммунизму -- вперед, лишь бы не оглядываться: за спиной гремят костями шкелетины убиенных, кровавые вопят грехи за спиною и попискивают грешки мелкие. Вперед -- выкрикивая на ходу заклинание "Никто не забыт, ничто не забыто!". Но заклинания не спасут и не заменят мучительного, но чистого взгляда глаз, отверстых в прошлое, гражданин капитан, пардон, гражданин Гуров. А путей к спасению, как говаривал тот же Павловский, больше, чем трамваев в Москве... В конце концов, если вы дегенерировали из красного дьяволенка, плетьми заставлявшего невинных сверстников орать на морозе "Интернационал", глядя, к тому же, как трупы их родичей складывают в поле для волчьей гужовки, в примитивного ворюгу, насравшего на "светоносные" идеи породившей вас власти, то даже в таком уродливом образе поведения есть животворные дрожжевые грибки спасения человеческого от дьявольского. И ими поражен весь организм советской власти и ее социализма! Весь! Я знаю его, как инфекционист, рентгенолог, хирург и микробиолог. На то я и работник органов! .. Да! Как это ни странно, гражданин Гуров, воровство и коррупция свидетельствуют о неистребимости человеческого инстинкта собственности. Если запрещено под страхом тюрьмы и смерти отправление естественного инстинкта собственности и связанной с этим отправлением спасительной, утверждающей человека в мире и в собственных глазах свободной инициативы, то и инстинкт, и инициатива, как форма его проявления, уходят в подполье, существуя уродливо и недостойно. Ах, тут вы полностью со мной согласны, гражданин Гуров! Наконец-то! Значит, все сказанное как бы снимает с вас вину? Позвольте вас спросить: полностью или частично? Может быть, вы осознанно подрывали устои советской власти? Может быть, вы всего-навсего спасали угольки из залитого Асмодеем очага естественной, хоть и не лишенной болезней и несовершенств человеческой деятельности? Чувствуете себя борцом? Что же такое тогда СССР? Добровольное общество борьбы с социализмом? Двести пятьдесят миллионов борцов? И нипочем борцам кодексы, зубастая охрана социалистической собственности и с детства прививаемая к ней любовь! Дьявол Чертилыч, разумеется, успокаивает себя тем, что видимые в совокупности только им большие и мелкие преступления против Заповедей, программирующих жизнь Совести, ежесекундно сталкивают широкие массы с пути истинного на гибельные колдоебины дьявольского бездорожья. Успокаивает себя Сатана! И действительно, куда ни глянь, под показухой всенародного небывалого подъема и монолитного единства партии и народа, под трудовыми вахтами, под соцсоревнованиями в честь различных химерических праздников идет, по мнению Сатаны, разрушительная работа двухсот пятидесяти миллионов рыл против одной из заповедей -- "не воруй", И особенно приятно Сатане, что успешно внедряется в жизнь комплексный метод: своровав, лгут, убивают, лжесвидетельствуют, предают отцов и матерей своих, сотворяя при этом кумиров, и так далее. Разумеется, спасибо вам за поправку, не все двести пятьдесят миллионов рыл воруют. Многие не воруют, не берут взяток, не преступают. В сопротивлении греху они завоевывают право на самоуважение и суда над ближними, грешившими, прямо скажем, на их глазах. Представьте себя, гражданин Гуров, на месте Сатаны, продравшего гнойные зенки от звуков государственного Гимна в городе Владивостоке, сполоснувшего опухшую, черствую харю в Тихом океане и поканавшего инспектировать одну шестую часть света к берегам Балтики. Вселенский вам привет, товарищи, орет Сатана, цели наши определены, задачи ясны! Вперед к коммунизму! Воруйте! Лгите! Сотворяйте кумиров! Закапывайте в землю проклятые таланты! .. Рад, сучка, но не ведает того, что палка о двух концах! Не ведает, что жизнь -- шутливо говоря -- есть существование белковых тел, сопротивляющихся коммунистической идее. Так говаривал один шизой биолог... Шварцман, кажется... Да, Щварцман! Десять лет ему дали и врезал он дуба на Колыме от белковой недостаточности! Перед смертью за последнюю пайку хлеба Шварцман умолил шаромыжку выколоть на его старой худой груди мысль, за которую он и погорел: ЖИЗНЬ ЕСТЬ ФОРМА СУЩЕСТВОВАНИЯ БЕЛКОВЫХ ТЕЛ, СОПРОТИВЛЯЮЩИХСЯ КОММУНИСТИЧЕСКОЙ ИДЕЕ. На спине же Шварцман пожелал иметь следующий афоризм: СМЕРТЬ -- ЕСТЬ ФОРМА СОПРОТИВЛЕНИЯ КОММУНИСТИЧЕСКИХ ИДЕЙ СУЩЕСТВОВАНИЮ БЕЛКОВЫХ ТЕЛ... Я вижу, вас заинтересовала судьба биолога Шварцмана, гражданин Гуров? .. Его похоронили. Но какая-то паскуда стукнула оперу, что Шварцман ушел из жизни непокоренным фашистом. Опер решил раздуть огромное дело. Дернул шаромыжку, делавшего Шварцману наколку. Тот уперся, как вол, и стоит на своем: никаких этих слов не колол, ничего не знаю, идите на хуй, а то Сталину напишу, он вас всех, падлы, на шашлык посадит. Опер меж тем арестовал группу лиц, ставивших своей целью захоронение идей Маркса-Энгельса-Ленина-Сталина в вечной мерзлоте Колымы. Дело доходит до меня. Лечу в Магадан. Добираюсь, чуть не подохнув в метели, до командировки. Допрашиваю шаромыжку. Молчит. Чую: что-то сволочь, скрывает. Пять суток оттаивают зэки шизого биолога Шварцмана. Эксгумируем его нетронутое тленьем тело в присутствии предстаеителей крайкома партии, руководителей Дальстроя, двух московских философов и шеренги заключенных. Чисты льдышки последних слезинок в черных яминах безумных глаз мертвеца. На белом лице выражение непреклонной убежденности и снисходительная -- в адрес идейных противников -- усмешка. И что же я читаю на груди Шварцмана? Лагерную веселую читаю мудрость: ФРАЙЕРОМ РОДИЛСЯ -- ФРАЙЕРОМ ПОМРЕШЬ! На спине несчастного шаромыжка запечатлел свою наивную попытку одолеть сущность теории относительности в невыносимых условиях лагерной жизни: МАМА! ДЕНЬ ТЯНЕТСЯ ДОЛГО, А ДЕСЯТЬ ЛЕТ ПРОХОДЯТ БЫСТРО! Ниже приписал: УЧЕНИЕ МАРКСА ВСЕСИЛЬНО, ПОТОМУ ЧТО ОНО ВЕРНО! Дергаю шаромыжку. Ты, что же, говорю, гаденыш, последнюю волю умирающего не исполнил, хлеб даром схавал, фуфло двинул и еще испоганил покойника? А что я, отвечает, фрайер, что ли, срок себе по пятьдесят восьмой наваривать? Покойник умер довольный, а я помиловку просить буду за увековечиванье слов гражданина Ленина. Знаете, что он просил меня наколоть ужасные вещи? Даже выговорить страшно, не то что колоть! Тут крайкомовцы начали совещаться и решили, что в таком виде перезахоронение Шварцмана невозможно. Это будет политически неправильно. Вызвали паталогоанатомов. Те удалили со спины покойника ленинский афоризм, и кусочек кожи был послан Сталину к семидесятилетию со дня рождения от имени умерших и раскаявшихся перед смертью врагов лысенковской биологии... Шаромыжку впоследствии досрочно освободили, а на стенах лаборатории, где Шварцман шаманствовал с дрозофилами, нынче установлена мемориальная доска... Кис, кис, кис! .. Ишь ты, куда уселась, сиамская рожа! Я вот всажу тебе сейчас из своего ласкового "Вальтера" косточку промеж глаз! .. Не верти башкой, мерзкое животное, не мешай, стерва, целиться! .. Успокойтесь, гражданин Гуров. Это я вас пужанул слегка, а вы уж сразу, как Александр Матросов, под пистолет претесь. Может, сами пулю в лоб хотите и -- с концами от меня и бессмысленной жизни? "Тогда садитесь и не питюкайте. Выкладывайте лучше насчет душевных реакций на разрушение нормативных отношений к ценностям. Наш договор остается в силе. Дочь вашу мы не потревожим, Как вещала она для бурлящей Латинской Америки о проблемах коммунистического вас питания, так и будет вещать, пока, конечно, латинские страны слушают эту говенную ложь о чистейшей якобы нравственной атмосфере жизни советского общества. Кроме всего прочего, дочь ваша стучит нам, оказывается, со школьной скамьи. Крыса. Настоящая крыса. Ваша плоть, ваши зубки, ваша мертвая серость душонки. Стучит, блядюга... Молчать! Я повторяю: бля-дю-га, потому что стучит она, как Стаханов в забое, закладывает и анекдотчиков, и сплетников, и тех, кто тряпками фарцует. И ведь никогда ее, паскудину, не расколят сослуживцы, потому что механика функционирования стукачей сейчас у нас совершенна. Мы изредка дезавуируем подонков, ублюдков или совершенно порядочных людей и убиваем с ходу пару зайцев. Подонки держат себя в рамках, если не катятся в дерьмо, а люди порядочные, узнав, что их считают стукачами, нервничают, умеряют свои либеральные наклонности, некоторые в конце концов перестают доверять сами себе, действительно начинают постукивать, другие, перенервничав, перекомплексовав, перестают осторожничать и исключительно для того, чтобы их не считали стукачами, делают глупости: подписывают письма протеста, распространяют Самиздат, передают содержание Голосов, и тут-то мы их -- к ногтю. С работы, от кормушек разных -- в жопу, от диссертаций, повышений, допусков к статистике и прочей сверхсекретной документации, от поездок в Соцлаг и в Каплаг, от пирога, короче говоря -- ко всем чертям. Почему, спрашиваете, я говорю "мы выявляем", "мы -- к ногтю"? Потому что по долгу службы, по соответствию званию и ролвеой установке я ведь все-таки не граф. Я помогаю органам делать всю жизнь как раз то, с чем мне надобно было бы активно бороться и поэтому я дохлое говно, которому нет теперь ни спасенья, ни прощенья. В общем, дочь ваша будет в порядке... Крыса! Блядюга! Она еще в либералках, сучка, числится. Во Францию мы ее давеча для понта нашего не пустили, материал зарубили, как якобы недостаточно боевой и бросили временно для пущей маскировки с Латинской Америки на Австралию тискать очерки о моральном облике молодого советского человека -- строителя коммунизма. Вот что происходит... Итак, выкладывайте. Слушаю... 26 Как все оказывается просто! Порожденный истерическим страхом за свою шкуру холодный расчет. Ни отца, ни мать вы в такие моменты не воспринимали как близких по крови, да что уж говорить по крови! Вы не воспринимали их вообще как людей, как особей, которым дороги и необходимы биологически и воздух свободы, и хлеб с маслом. Вот что такое торжество совершенных принципов коммунистического воспитания, выдуманных Сатаною и воплощенных в жизнь гомункулюсами вроде вас, гражданин Гуров... Не все, слава Богу, дети предавали родителей, соседей, друзей и близких родственников. Не все. Я понимаю, что вы всего-навсего один из многих. Но все-таки -- рекордсмен! Замочить и маменьку, и папеньку -- это, согласитесь, и в уленшпигелевские времена считалось мировым рекордом злодейства, штурмовать который не отваживались даже самые низкие души... Значит, страх, расчет, само мерзкое деяние, после которого не было пути назад, и приспособительная для выживания работа механизма вытеснения из психики импульсов тревоги, боли, сожаления, сострадания и воображения состояний отца и матери. Ну, и время, время, стирающее в памяти и дела, и лица, и дерганье ножками умирающего в последних судорогах стыда... Вот как все, оказывается, просто. А сонм блядей, реки коньячные, социальное счастье, азарт дельца, вечный напряг пребывания в роли коммуниста и руководителя, воспитание дочери, перевод нахапанных бумажных деньжат в ценности были для вас демагогическими моментами, тащившими по жизни и абсолютно отвлекающими от прошлого. Хорошо, что вы не свистнули насчет того, что идейные соображения поддерживали в вас силу жить после трагического предательства отца. В праве на трагизм вам отказано вообще. И я бы все равно не поверил. Хотя многим говнюкам казалось, что именно идейные соображения поставили их перед страшилищной рожей трагического конфликта. Они хотели идейностью, мнимой, разумеется, оправдать злодейство. Истинная идея в подобных случаях приводит нормального человека к выбору: отказ от отречения и предательства или самоубийство. Это вам, гражданин Гуров, не в брянском гастрономе: тут вам третьего не дано. Я не встречал буквально ни одного подонка, сумевшего надуть самого себя так искусно, что органически уверовал он в свою идейность, как побудительную причину "субъективно трагических" и "объективно необходимых" актов предательства и отреченья, Хотели они освятить подонство, слова говорили, и вы говорили слова, личико, страдающее высоким страданием, делали, дымились на трибунах, казались все вы, казались, подчеркиваю, идейными, а на самом деле... Говно вы на самом деле! И никто лучше вас не знал тогда и не чувствовал, какая чудовищно лживая и грязная туфта -- ленинская, большевистская, классовая мораль. То есть, антимораль, оружие Сатаны Чертилыча в борьбе с ценностями, данными человеку Богом. Так я и думал, что никакой реакции человеческой на разрушение этих ценностей не было в вашей душе, гражданин Гуров... Холод... Расчет... Инерция существования... Беспамятство... Бездушие... Пустота... Вы -- крыса! .. Вы -- крыса! И вы мечетесь по лабиринту от одной крысоловки к другой, к третьей, к четвертой, к сотой, и каждая -- вот фокус, -- оказывается не смертельно-губительной, а наоборот, спасительной, потому что в той вон крысоловке приманка -- мизинец маменьки, вон в той -- папашкин вострый глаз, в этой -- честь, в этой -- совесть, и вы жрете приманки, жрете, и Асмодей открывает тогда затворы, и вы вываливаетесь из крысоловок на волю, жирные крысы, обратно в лабиринт, усваивая с каждым разом все лучше и лучше, что в крысоловках даже с невообразимо страшными приманками не смерть, а спасение! .. Понимаемое, кстати, нормальными людьми как смерть. Вот что происходит после того, как империалистическую войну превращают в гражданскую спасители человечества от власти капитала, еби их в душу мать! Я вот слушал вчера "Би-Би-Си". Тухнет мир на глазах. Бессмысленно протухает. Терроризм. Похищения. Те же Силы, которые помогли дьяволу сделать своим оплотом одну шестую часть света, гуляют с бесовскими мурлами по остальным пяти шестым. И нипочем этим частям опыт России, Германии, Китая. Клюют они на тех же самых красных червяков. Хотите знать, какой именно случайности обязаны вы за чудовищную удачу спастись, дожить до седин и стать миллионером? Пока я возился с вашим папашкой, пока бросали меня то сюда, то туда на излов врагов народа, руки до вас не доходили. А когда дошли вроде бы в сороковом... Звоню однажды в обком. Велю доставить рыло ваше гнусное прямым ходом в мой кабинет. Отряд особого назначения уже полег от пуль, инфарктов и безумия. Одиннадцать человеко-врагов угрохал я своими руками, и испытали они перед концом если не все муки ада, то самые пикантные и мрачные, а Гутман, тот Гутман, который изнасиловал ко всему прочему сестру мою и тетку, тот Гутман имел возможность насладиться перед погибелью тем, как грязные, вытащенные из Бура урки харили его дочь, его жену, его двоюродных сестер, его двух родных теток... И это все преподнес ему я -- вонючий палач, старший лейтенант Монтекристов. Я засунул в мясорубку возмездия невинных в общем баб... Н~.. И нет мне ни прощения, повторяю, ни спасения... Но я ликовал, тихо ликовал, молясь, чтобы увидели с небес это возмездие моя матушка, батя, тетка, сестрица, смаковал, ликуя, последние капли жизни, бродившей от помешательства и горя в бандитских жилах. Я напоминал ему ежеминутно про Одинку, и когда он не выдержал (выходит-таки, существуют некие нормы здоровья и выживания, существуют для последнего злодея и насильника пределы, которые преступает сам он по отношению к своим жертвам, но сам же, сволочь, став жертвой, одолеть психически не может!), и когда Гутман, не выдержав, начал перекусывать себе вену, а перекусывал он ее долго, ибо ослаб, когда, воя, добирался он золотыми клыками до бережков своей жизни, до собственной речки Одинки и, возможно, отыскивал краем сознанья тот миг, тот шаг, который привел его к таким нечеловеческим кошмарам, я не мешал ему, не мешал, грызи себя, крыса, грызи, вгрызайся, еще немного и ослепнешь ты от своей крови, ослепнешь, как ослеп в тысяча девятьсот двадцать девятом от похоти, в горевшем уже сарае, на моей тетке живой, на моей живой сестренке, грызи себя, крыса... Шестнадцать часов добирался Гутман до вены. Уверен, что показались ему часы эти вечностью, что получил он за все сполна. Но справедливости, как это ни странно, в мире не становится больше от попыток человека уравновесить насилие и зло самым жестоким возмездием, хотя идея поучительности возмездия жива и наглядна, как мудрый гриф над горою трупое, и образ этот удерживает, очевидно, некоторых от зла и насилия. Но не будем останавливаться на этой щекотливой теме, а то вы еще вознадеетесь в глубине души, что я вас пас годами и взял для бурного братания в конце беседы. Признайтесь: промелькнула, обвеяла вас на миг сладким ветерком ласточка надежды?.. Обвеяла... Может быть, захотелось вам также спросить меня, куда я гну и где же край вашего трудного часа? .. Захотелось... А не захотелось ли случайно вашему телу, ощутившему полное бездушие и отгороженному гнусью своих дел от Бытия, выбраться, используя последний остаток энергии жизни, из потока бессмысленного существования? Если захотелось, то попросите меня пустить вам пулю в лоб... Ах, пока что не появилось у вас такого желания... Ну, ладно, валяйте, живите. А вот у меня, кажется, в сорок девятом проходила именно в этих же выражениях беседа с одним поляком... или литовцем... или венгром... в общем, с кем-то из оккупированных нами. Прямо так и спросил, собака, не желаю ли я слинять из органов, из этого унылого ада хотя бы в прохладное чистилище, и если желаю, а силенок для отвала не хватает, то он с удовольствием и исключительно с целью помочь ближнему вырваться из лап Сатаны, пустит мне пулю в лоб. Вторую пулю он тут же, он поклялся в этом жизнью и свободой сыновей, пустит в лоб себе. Спокойно, без лукавства, с мудростью в измученных бессонницей глазах, втолковывал мне то ли эстонец, то ли еврей, то ли бендеровская харя, что таким образом он избавит мое тело от невыносимого бессмысленного бездушия, а свою душу, соответственно, от возможно небессмысленных, очистительных, но совершенно невообразимых страданий тела. В конце концов, сказал словак, он согласен безропотно ждать смертного часа, согласен превозмочь боль и унижение только для того, чтобы я не думал, что он таким макаром хочет спровоцироеать меня на избавление его от ужасных испытаний, лишь бы освободить от собачьего бреда казенной жизни такого пса, как я. Надолго я задумался тогда... Латыш сидел, курил и молился... Серьезным показалось мне его предложение. Многое я передумал. Потом ссать захотел. Дождь шел. Я в окно прямо, как сейчас помню, поссал на "Паккард " Берия. Ничего поэту не ответил. Закончил его дело за пять минут, хотя намеревался растянуть на полгода... Значит, говорю, говном меня считаете? Нет, отвечает стервец, говно есть некая цельность, формообразно оно и содержательно. Давайте пистолет. Я вас спасу. 27 Тут меня заело. Ах, ты, говорю, падлюка! А сам ты разве не злодей перед Богом, в которого по твоим словам веришь, а в советскую власть, в Верховный Совет СССР и в Сталинскую конституцию не веришь, если ты хочешь совершить двойное страшнейшее преступление: меня убить да еще самоустраниться? Это ли не грех, это ли не слабость? Теперь уже немец задумался, Долго думал. Плакал изредка, как дитя заливался, сморкался, курил, поссать я ему тоже в окно разрешил, на генерала какого-то попало, посмеялся, успокоился, просветлел, возрадовался белогвардеец старый. Спасибо, вдруг говорит, вам, гражданин подполковник. Спасибо. Буду за вас молиться. Весь пол в камере лбом обобью. Сам же раскаяние глубочайшее приношу к стопам Творца. Воистину человек беспредельными обладает возможностями: ухитряется и в страдании впасть в страшную Гордыню и вознамериться распоряжаться чужой жизнь и своей... Спасибо. Понятней мне происходящее не стало. Но груза его на душе моей отныне нет. Могу по существу дела показать следующее: вопрос о том, отрезаем ли мы себя от вечного, от бессмертного Бытия, покусившись на чужую жизнь и на собственную, есть, на мой взгляд, вопрос, приближающий нас к Высшему Знанию, то есть к тому, чего нам знать не надо, к тому, в существование чего надобно верить. Тут предел. За ним -- разгадка. И самая соблазнительнейшая попытка на белом свете, на которую подталкивает нас сам Сатана или лично, или с помощью хитро сконструированных тупиков, это попытка постигнуть запредельное ценой жизни. Я, говорит мне, закинув ногу на ногу, как в гостиной, этот оккупированный гусь Видзопшебский... или Чурленис... или Стамбла, имею в виду самоубийство. Мотивов покончить с собой бесконечное множество. Они могут быть или осознанными или бессознательными. Был у меня в приходе добропорядочный прихожанин. Вдруг ни с того, вроде бы, ни с сего топит