асов, -- значит, в среднем через
шесть часов  там снова выдается  пятьсот  граммов  хлеба,  горячее питание и
сухой паек.
     Усталым,   почти   механическим  голосом,   то  шагая   по   территории
эвакопункта,  то   присаживаясь  на  какой-нибудь  ящик,  Гаврилов  излагает
подробности,  приводит разные  случаи. Узнаю  о  том,  как  старается  пункт
соединить  разделившиеся  семьи,   как  некая  Коновалова  прибыла  сюда  из
Борисовой Гривы,  а детей и вещи оставила там.  Забродин снесся по телефону;
узнав,  что пятнадцатилетние  и  шестнадцатилетние  дети  уже  возвращены  в
Ленинград, отправили мать обратно.

     Попадаются люди забывчивые, рассеянные.
     На дороге--гражданка, торопливо бежит к кабине грузовика, дважды упала.
"Куда вы?..  " --  "Я на поезд, в Лаврово, ходила  за цветами  и отстала  от
поезда!" Хочу вернуть  ее,  но  она  бежит в  противоположном направлении  и
кричит мне: "Вы дурак,  Лаврово -- там!.. " Силой усадил ее в машину, привез
в Лаврово...
     К  Гаврилову  идет женщина,  разговаривает  сама  с  собой,  несет пять
буханок  хлеба, большую кастрюлю  с  кашей и  что-то  еще. Подходит,  гневаю
глядит на Гаврилова и четырежды повторяет:
     Перевесьте мне хлеб!..
     В чем дело, гражданка?
     Сволочи! Сначала не кормят, не кормят, потом дадут сразу так много, что
не донести!
     Мы  оба  успокаиваем  женщину,  она, обессиленная,  садится  на  траву,
плачет...
     Поодаль присаживаются две другие женщины, одна сует другой свою миску:
     Слушай, я отдохну, потом доем, потом тебе посуду дам!..
     Не хватает на всех  посуды!  -- словно  извиняясь  передо мной,  роняет
Гаврилов, и мы идем дальше...
     Сегодня в эвакопункт  привезли  пять  тонн  хлеба,  семь  тонн колбасы.
Хлебный расход такой -- каждодневный.
     Тысяча восемьсот  ремесленников  лриехалм  в Кобону.  А  всего  сегодня
доставлено сюда около одиннадцати тысяч человек...
     <i>В диспетчерской</i>
     <i>На следующий день,  по приезде  в  Лаврово,  я заболел и больше  недели
пролежал в  палатке  армейского полевого передвижного  госпиталя  в  деревне
Дусьево.  Меня трепали  жестокие приступы неведомо  где схваченной  малярии.
Выписавшись из госпиталя,  на попутном грузовике я выехал обратно в Лаврово.
Ехал через деревни Колосарь и Ручьи, мокрыми ле-</i>

     <i>сами,  полями, по  непролазной  грязи  и</i>  --  <i>вдоль реки  Лавы,  полной
рыбачьих судов, заведенных из Ладожского озера...</i>
     <i>30 июля. Утро</i>
     И  вот  я  снова в  двухэтажном доме  эвакопункта. Добродушный крепыш в
морской форме Гаврилов встретил меня приветливо и гостеприимно. Он теперь --
начальник эвакопункта.
     Сижу  на скамье  в комнате  диспетчера.  К  окошечку  подходят  дряхлые
старухи, растерянные женщины.
     Длинно,  иные со слезами, 'невразумительно объясняя все свои несчастья,
взывают к сочувствию, просят содействия. Некая Бисерова отстала в Ленинграде
от своей  матери,  теперь не может ее найти, сидит  здесь  третьи сутки. Вот
пример хлопот, какие она доставила эвакопункту.
     Заместитель  председателя  Ленсовета Шехавцев,  находящийся здесь,  дал
распоряжение диспетчеру  эвакопункта Лаврова сообщить диспетчеру эвакопункта
Кобоны,  а  тому связаться  с западным  берегом -- Борисовой  Гривой,  чтобы
выяснили местонахождение матери: а) по ее ленинградскому адресу,
     б) по ленинградскому месту службы отца Бисеровой,
     в) по  всем  помещениям станции Борисова  Грива.  И все это узнать -- к
утру!
     Приходит другая --  Хая Борисовна Коган. Потеряла после высадки<sup> </sup>на этом
берегу свою сестру Сарру  Борисовну. Посадочные талоны -- у той, питательные
--   у  этой...  Диспетчер  посылает  человека  искать   потерявшуюся  среди
выгружающихся  пассажиров  только  что  прибывшей  из Кобоны  "вертушки"  --
узкоколейного поезда, подвозящего теперь здесь пассажиров к  месту посадки в
эшелон. Эта узкоколейка проложена в самые последние дни.
     А ведь с западного  на  восточный берег Ладоги  ежесуточно  прибывает в
среднем по десять тысяч эвакуирующихся и каждому что-нибудь нужно!
     ...  Моросит дождь. Вокруг домов на зеленом лугу "пасутся", рассеявшись
как пестрые цветы, маленькие

     дети "домов  малютки",  эвакуируемые из Ленинграда. Их сегодня  тысяча,
повезут  их отдельным эшелоном. Каждый "дом  малютки" отличается от  другого
цветом шапочек: голубые, красные, синие, белые... И в траве они в самом деле
как  цветы.  На  рукаве  у  каждого  ребенка  нашита  тряпочка,  па  которой
химическим карандашом -- имя, фамилия, город назначения, номер детдома...
     И опять  подходят  женщины  к  окошечку диспетчерской.  И  жалуются,  и
плачут. Эта -- потеряла  своих родителей, которым по семьдесят лет, оставила
их без документов, без  вещей, без питания; та -- потеряла продовольственную
карточку и ревет, и требует еды, и грозится:  "Вот брошу ребенка и наложу на
себя руки!", -- и это явно вызов, и она, может быть, даже врет. Но диспетчер
отвечает  спокойно:  "Обратитесь  к  начальнику эвакопункта!"  И  звонит  по
телефону, и  записывает  фамилии потерявшихся, и  вся эта карусель  у оконца
продолжается непрерывно.
     ... У вас  по  пять  узлов, --  кричит одна, --  таких,  что  собака не
перескочит, а у нас -- ничего!
     ...  Товарищ диспетчер!  Их привезли  сюда! -- вбегает  уже  радостная,
только что плакавшая женщина, потерявшая было своих родителей. И убегает...
     А  диспетчер  так  же спокойно  вычеркивает  фамилии  "семидесятилетних
родителей", которых только что занес в список разыскиваемых...
     <i>30 июля. Вечер</i>
     Беседую  с инженером  Макарьевым, заместителем Гаврилова,  и с  пожилой
коммунисткой Татьяной Семеновной Алексеевой, старшим комендантом пункта. Они
рассказывают, как партийная организация  добивалась от  рабочих  и  служащих
вежливости, отзывчивости в отношении к каждому эвакуируемому человеку ("чтоб
никакого "отпихнизма" не было!").
     -- Работники у нас неплохие, но нервы нужны нам крепкие!..
     Выхожу, встречаюсь с возвращающимся в диспет-

     черскую Гавриловым, который лег спать в три часа ночи, а встал в  семь,
интересуюсь, как он правел свой рабочий день...
     --  А   вот   так:  обошел  все  объекты,   поглядел,  что  делается  в
диспетчерской, пошел с утра на блок  питания. Товар приготовлен заранее? Как
расфасовка? Сколько расфасовки? Завернули ли продукты в бумагу? Почему мало?
Бумаги нет?.. А почему сегодня колбаса открыта? Ведь мухи!.. Закройте!..
     Позвонил на посадочную площадку: пришла ли "вертушка"?
     "С  пирса  в  вагонах  --  сюда,  давайте  двадцать   пять  вагонов  на
питательный блок!"
     Мы  взяли на  себя обязательство --  выгружать двадцать пять вагонов за
тридцать  минут.  У нас всего восемнадцать женщин-дружинниц  для этого, и их
командир взвода Петр Иванович Жердин.
     Сходил в  тупик.  Провел совещание  с  диспетчерами. Ушел  наблюдать за
погрузкой детского эшелона  (я специально  отправил санитарную машину,  чтоб
детей возить).
     В семь часов тридцать минут вечера эшелон с детьми ушел,  -- смотрел...
На душе легче становится, когда с детишками эшелон уйдет... Знаете, немецкая
авиация!
     А были случаи?
     Пока  не было ничего. Но ведь черт ее  знает, такое скопление народу...
Сейчас взрослых в эшелон грузить будем.
     Вагон в южном  направлении пойдет -- с больными. Остальные  теплушки --
на Алтай.  Эвакуируемые теперь  все  больше  на  Алтай  стремятся,  в  южном
направлении уже почти не едут -- на юге там дела наши плохи!..
     Боятся ехать туда?
     А конечно!  Как бы не  угодить к немцам!.. Принять  эшелон под взрослое
население -- значит подготовить лошадей, перебросить груз тех,  кто не может
таскать. Это проверить нетрудно.  Погрузить, отправить эшелон Людей у нас не
хватает... Сейчас пойду опять проверить питательный блок.

     А сколько всего за зиму и лето людей вывезено?
     Тысяч четыреста!  Зимой при мне на  пункте Лаврово из  пятнадцати тысяч
двухсот умерло триста... В Жихареве зимой из двенадцати тысяч пятисот умерла
тысяча..

        Связной Володя Панкин


        31 июля
     Вчера поздно вечером наблюдал за погрузкою эшелона  No 64. Грузились по
сорок человек в теплушку, и до потолка вещей, так, что  люди едва умещались,
сидя  на  вещах,  уже без  возможности шевельнуться. Набивались в теплушки с
криками, нервными ссорами, руганью. Поток вещей казался бесконечным. Вагонов
в  эшелоне было больше шестидесяти. Погода была отвратной -- лил  дождь, как
льет он и сегодня. Эшелон этот отправился в 8. 30 утра...
     Сегодня  к  Гаврилову   подбежал  парнишка  лет  пятнадцати.  Когда  он
приближался, Гаврилов сказал мне:
     --  Вон, глядите, бежит, -- связной у  меня мировой! Побеседуйте с ним,
интересный мальчик! Хныкал, когда приехал сюда,  голодный был. Ехал к "тетке
на Алтай". А куда на Алтай -- Алтай большой, -- не знал. Ну и решили  мы его
связным  сделать. Сразу  повеселел. И такой  живой! Здоровый парнишка, грудь
колесом. Только обутки у него нет -- босиком бегает... Тебе чего, Володя?
     Мальчик подбегает,  просит у Гаврилова  нож,  чтобы  резать  бумагу для
пропусков.
     Гаврилов сует ему свой перочинный нож, уходит.
     Я присаживаюсь  на  пенек. Мальчик стоит передо мной,  -- глаза черные,
один глаз  слезится.  Лицо  здоровое,  неистощенное.  В кепке,  в ватном,  с
меховым воротником, пальто.
     Фамилия твоя как?
     Пачкин.
     А имя?

     Владимир Григорьевич.
     Где жил?
     -- Па Васильевском острове, пятнадцатая линия, дом двадцать два!
     Разговаривает деловито, по-взрослому. Отец работал на Севкабеле, а мать
на фабрике Урицкого.
     А ты ехал сюда один? -- Один.
     А родители где у тебя?
     Убили их.
     В Ленинграде?
     Ну да, при обстреле, снарядом.
     А ты как уцелел?
     &bull;-- А меня не было дома.
     -- Когда это было?
     Двадцать седьмого, того месяца...  А я сюда --  двадцать  второго,  вот
теперь приехал.
     Ты голодал зимой?
     А что мне голодать, когда брат -- подводником. У меня и сахар  был. Еще
когда с бомбежки Бадаевских складов... Подобрал!
     Брат Володи -- подводник,  краснофлотец, лежит в больнице Мечникова,  в
третий раз  ранен --  миной, в морокой пехоте. Сестра была, семнадцатилетняя
девушка, Таисия, умерла с голоду зимой. Володя учился, перешел было в шестой
класс... Решил ехать к тетке, она эвакуировалась на Алтай "в том  году еще".
Двинулся в Борисову Гриву, на тамбуре "зайцем" в поезде, а там хотел "кругом
Ладожское озеро обойти".
     --  Раз озеро, думаю, обойти можно. Километров двадцать  прошел  -- там
военные  и стреляют, ужас!..  Ну, нельзя пройти,  комендант один задержал, и
отвезли--  на машине -- обратно в Борисову Гриву. (А на пароходе вначале  не
поехал,  потому что не пустили--  документов не  было.  ) Я их спрашиваю: "А
разве Ладожское озеро у немца, что ли?.. " Они смеются. А я: "Интересно туда
бы попасть! Он бы мне показал, этот немец, или я ему!"
     Володя произнес это по-детски задиристо.
     -- А потом?

     &bull;-- А  я на катер сел. Мне сказали -- поезжай в глубь страны,  там
устроишься. Тут пришел,  заявление подал, и взяли связным. Сапоги-то были  у
меня. На хлеб сменял, в Борисовой Гриве... За буханку хлеба; военный, он сам
предложил: сапоги на хлеб сменяешь? И с радостью взял.
     Шубенку Володе Пачкину здесь дали. Он был только в штанах да в рубашке.
     В пальто выехал, да  тоже на хлеб сменял.  Мне не до этого было, только
как бы из Ленинграда выбраться... Это пальто дали здесь.
     Где?
     А в санчасти. Завтра или послезавтра сапоги дадут и рубашку новую.
     Володя рассказывает, что с ним был и другой мальчик, его товарищ.
     А второй где? Устроился?
     Да  разве  тот больной устроится? Он от  собаки  колбасу тухлую  отнял,
прогнал ее и сам стал есть... Заразится где-нибудь и сдохнет!
     Из Ленинграда вместе?
     Нет, там, в Борисовой Гриве, пристал... Познакомились...
     Как же ты на катер устроился?
     А  я  в милицию  пошел. Они прогоняли, прогоняли  меня, я  сказал:  "Не
пойду,  и все!  Устраивайте меня как  хотите!.. " Меня начальник милиции  на
пристань привел!..
     <i>Открытие навигации</i>
     Когда невский, а  потом и  ладожский лед растаяли, Нева  на изломанных,
шуршащих льдинах пронесла через город следы зимних боев.
     Невская  вода  растворила  в  себе  пятна  смерзшейся крови,  поглотила
обломки разбомбленных и расстрелянных автомашин и оружия, обрывки изорванных
острым металлом русских овчинных  полушубков  и каски гитлеровцев, смытые  с
берега Московской Дубровки; разметала шпангоуты изрешеченных пулями

     десантных  лодок,  вмерзших  в   лед  у  штурмованного  нашими  воинами
"пятачка".
     Ледовой  Ладожской трассы,  действовавшей сто пятьдесят два дня, больше
не существовало.
     Тогда эстафету жизни на  Ладоге подхватил  самый разнокалиберный, самый
пестрый в истории судоходства водный транспорт.
     Я уже мельком упоминал о пароходе "Гидротехник", который  22 мая первым
пробился  сквозь льды к восточному берегу.  Здесь место сказать  о  нем чуть
подробней.
     Этот дерзкий, маленький буксировщик не имел никаких средств самозащиты.
И его капитан П. С. Майоров, и команда хорошо знали, на что  идут, понимали,
чем  им грозит первый же налет вражеской авиации. Налет на едва пробившийся,
затираемый торосистыми льдами одинокий пароход казался тем более неизбежным,
что  над  ним  в  начале рейса долго  кружил немецкий  разведчик.  Он улетел
восвояси, и,  конечно, даже название этого пароходика немецкому командованию
сразу стало известно. Но, по непонятным причинам, гитлеровцы не сочли нужным
выслать свои бомбардировщики для легкого уничтожения парохода. "Гидротехник"
пришел  в  Кобону  и на  следующий день благополучно вернулся  в  Осиновец с
тяжело нагруженной баржей.
     По пути,  проложенному  "Гидротехником",  24  мая сквозь льды  двинулся
старенький пароход "Арзамас", работавший до  войны переправщиком с берега на
берег  Невы  в Шлиссельбурге<sup>1</sup>.  "Арзамас"  тянул за собой баржу  с заводским
оборудованием.  Гитлеровцы,  очевидно  уразумев, что может  значить для  них
начавшееся  на  Ладоге  движение  судов,  выслали  для  бомбежки  "Арзамаса"
четверку пикирующих бомбардировщиков.  Едва самолеты вошли в пике, "Арзамас"
встретил их  огнем зенитных  пулеметов, поставленных на его палубе. Один  из
бомбардировщиков, повреж-
     [*] <sup>1</sup> Я рад  был вновь
встретиться с  "Арзамасом"  в  1963 году.  Он, переделанный  из  парохода  в
теплоход,  и  сейчас   работает  в  Петрокрепости  "в  той   же   должности"
переправщика под командою старого ладожского "блокадника" Ф. О. Замыцкого.

     денный огнем зенитки, ушел, дымя, три других атаковали пароходик с трех
сторон. "Арзамас" продолжал отстреливаться, хотя  бомбы рвались у  самых его
бортов.  Бой  прекратили  четыре  подоспевших  на помощь  наших  истребителя
Четырнадцать из восемнадцати человек экипажа "Арзамаса" оказались ранеными и
убитыми Раненный в самом начале бомбежки, капитан В. И. Маркелов, не оставив
штурвала,  довел  свой  избитый   осколками,  искалеченный,  полузатопленный
пароход и баржу до порта Кобона.
     28  мая в Кобону  и в Осиновец пришли боевые  корабли  из Новой Ладоги,
открыв навигацию по девяностокилометровой "большой трассе".
     Так  навигация  на  Ладожском  озере началась  А  затем, почти  полтора
месяца,  озерные караваны и порты Ладоги подвергались ожесточенным бомбежкам
по нескольку раз в  сутки Были  дни, когда в групповые налеты немцы высылали
по  пятьдесят  и  даже  по   восемьдесят   бомбардировщиков,  сопровождаемых
истребителями. Но  перевозки  по  Ладоге день ото дня  увеличивались В  июле
бомбежки  вдруг  прекратились  их не  было  до  самого конца  августа:  надо
полагать, что немцы перекинули главные силы своей авиации на  юг, где размах
боевых  операций  достиг  крайнего напряжения  В  этот период  Ленинградский
фронт, на  урицком и колпинском участках обороны, повел  наступательные бои,
привлекшие  к  себе всю наличную  авиацию немцев, и у  них,  по-видимому, не
хватало сил для развития боевых действий на Ладоге.
     <i>Канальные пароходы</i>
     "Большому кораблю большое  плавание" --  гласит народная  поговорка. Но
здесь,  на  Ладоге, большое  плавание  предстояло  и  пароходам-малюткам. Их
капитаны  и  их команда  никогда  не  знали  даже  легкой  речной  волны.  В
распоряжении  капитанов  не бывало ни карт, ни  даже биноклей,  и никогда не
пользовались  они  компасами:  на  этих  пароходиках  не  было компасов  Эти
маломощные, по сто -- сто пятьдесят

     сил, буксирные пароходики  водили за собой  одну, редко  две  небольшие
деревянные баржи  по двум узким  и  тишайшим каналам  Мариинской системы  --
Старо-Ладожскому,  проложенному еще при Петре Первом, и главным  образом  по
такому же,  более  позднему Ново-Ладожскому каналу. Оба  канала  и построены
были для того, чтобы избавить местных приладожских водников от волн и ветров
бурливого озера Пароходики-малютки  назывались "канальными", их  не  пускали
даже  в воды  быстрой  и  еще недавно  порожистой  реки  Волхов:  как бы  не
перевернулись, как бы не выбросило их с баржей или без баржи на берег.
     Их, этих канальных  пароходиков,  было два десятка, когда пришел приказ
любыми  и  всеми  средствами  обеспечить  открывающуюся  на  Ладожском озере
навигацию 1942 года.
     Конечно, не одним только канальным пароходикам выпала  такая высокая  и
трудная честь: уже  с ранней  весны для той  же  цели были  мобилизованы все
средства  водного   транспорта,  строилась  в   Ленинграде  сотня  крошечных
"плашкоутов"-тендеров  с  автомобильными  моторами,  а  на  Сясьстрое  и  на
западном  берегу  Ладоги  --  большие  деревянные  и металлические  баржи  К
ладожским перевозкам  готовились все наличные невские и озерные пароходы,  а
также  транспорты,  катера,  тральщики  и  другие  суда  Ладожской   военной
флотилии.
     Но  канальным  пароходикам  от всей этой мощной  помощи было  ничуть не
легче:  им предстояло  работать наравне с  "настоящими"  пароходами  в озере
Любая волна способна  опрокинуть и задавить тихоходную,  неприспособленную к
борьбе с ветрами малютку. Им, ничем не вооруженным, предстояло испытывать на
себе весь  ужас страшных  бомбежек  с воздуха и артиллерийских обстрелов. Им
надлежало таскать  за собой  на буксире  огромные,  тяжело груженные озерные
баржи, проводить  их между  мелями  восточного  берега  и каменными  грядами
западного  Им.  но  о  том,  что именно  должны  были  они испытать, рассказ
впереди.

     А пока следует сказать, что команды этих канальных пароходиков, никогда
не испытывавших даже маленькой качки, никак не могли называть себя моряками,
ощущали все признаки "морокой болезни", если кому-либо прежде приходилось на
больших  пароходах пересекать  озеро, едучи по  своим служебным или семейным
делам  в Ленинград. Они  не были и солдатами, -- занимаясь своей "канальной"
работой,  они  до сих пор не участвовали  непосредственно и  в Отечественной
войне.  Были  среди них разные люди, иные издавна пристрастились к выпивкам,
другие  ничуть не  отличались храбростью; третьи  привыкли плавать  на своих
малютках вместе с женами и детьми. Так уж с дедовских времен повелось!
     Но их прежней  жизни пришел конец в июне 1942 года, когда их пароходики
были, по приказу Северо-Западного  речного  пароходства, впервые  в  истории
выведены из каналов в глубокие воды Ладожского озера и ошвартованы у берегов
Черна-Сатамской  губы  -- в  бухте  Кареджи,  против маяка Кареджи, которому
теперь не следовало светить слишком ярко со своего похожего на боб островка,
чтобы не привлечь внимания вражеской авиации..
     Как плавать по этому чертову  озеру?  Как в  нем,  темном и непонятном,
ориентироваться?
     Через каждые  четыре с половиной мили на водной трассе были установлены
светящиеся бакены, но  в пасмурную погоду эти тусклые светилки скрывались из
виду, и о правильном курсе капитаны могли только гадать... С тоскою следя за
воздухом, они  вначале не умели даже отличать по контурам немецкие бомбовозы
от  наших,  не  знали, как применяться  к ветрам,  не могли учитывать дрейфа
своих  пароходов и барж -- не  представляли себе, несет ли их  на  свой,  на
немецкий или на финский берег?
     Но все это было только  вначале. Скажу  сразу: за всю навигацию ни один
из этих  легких и увертливых пароходиков, за сотни  сделанных ими рейсов, от
штормов на  озере не погиб (погибший "Узбекистан" был разбомблен фашистами),
хотя большинство из них, простреленных, изуродованных, побитых о кам-

     ни,  так  или  иначе  выбыло  из  строя  Казавшееся  невозможным  стало
возможным,  когда,  забыв  про "морскую  болезнь",  презрев все  трудности и
опасности, обретя опыт, "канальники" стали подлинными, закаленными в штормах
и боях  моряками. На  каждую  буксируемую  баржу  было установлено по одному
пулемету,  с  расчетом  из  краснофлотцев,  но  сами  пароходики  оставались
невооруженными.
     Многие  "канальники"  -- капитаны  и  члены  команд --  погибли, убитые
осколками  авиабомб  и  снарядов,  но  дело  свое  они  сделали,  и героизм,
проявленный  ими, для всех  несомненен. Те,  кто боялись, что  их  пароходик
перевернется, стали без колебаний выходить в любую, даже семибалльную волну;
все, став суровыми и спокойными  при  любых обстоятельствах,  выполнили свой
воинский долг...
     <i>Первый рейс нового капитана</i>
     Несколько озерных пароходов и крупных барж были поставлены  на "большое
плечо" -- на длинные  рейсы между только что построенным портом Осиновец, на
западном берегу озера, и Новой Ладогой. Канальные пароходики -- на короткие,
пятнадцатимильные   рейсы   для   транспортировки    других    барж    через
Шлиссельбургскую  губу,  между  западным  берегом  и  Кобоной  (а  позже   и
Лавровом).  Самые маломощные буксиры поставлены на  рейдовые работы в партах
того и другого берега.
     В  числе  транзитных  оказался  и канальный  пароходик  "Батурин".  Его
капитаном  в  июне   был  назначен  приехавший  на  Ладогу  Рубен  Мирзоевич
Бархударов. У него был диплом капитана,  он  был старым,  опытным каспийским
моряком,  случайно  в дни  войны оказавшимся в  Ленинграде  и  многие месяцы
голодавшим там.  Команда недоверчиво  приняла  неизвестно  откуда взявшегося
нового капитана. Здесь люди знали друг друга десятками лет
     Из диспетчерской на пароход принесли приказ: забуксировать две "баржи с
продовольствием для

     ленинградцев и  следовать на  западный  берег.  Дул юго-западный  ветер
силой до пяти баллов. В озере была  легкая зыбь. Узнав о предстоящем отходе,
команда стала заметно волноваться.
     Помощник спустился  в каюту к Бархударову, который там раскладывал свои
вещи, и спросил:
     Товарищ капитан,  мы  получили приказ идти  на тот берег. Дует  сильный
ветер. Что делать?
     Идти в рейс! -- лаконично ответил Бархударов.
     А не кувырнет нас?
     -- Нет! -- так же кратко ответил капитан. Помощник промолчал и вышел на
палубу. Пароход "Батурин", взяв две баржи на буксир,
     отошел от пирса.  Покачивало. Свободная  от вахты  команда собралась на
палубе,  выжидающе   посматривая  на  небо,  где  могли  появиться  немецкие
самолеты, и на усиливающиеся озерные волны.
     Громко, чтобы слышала вся команда, капитан сказал:
     -- Товарищ  помощник! Ваша вахта --  вы и ведите пароход  до места, а я
пойду спать. В случае появления самолетов разбудите меня.
     И, обратившись к вахтенному матросу, добавил:
     -- Стойте на носу и смотрите назад, на 'небо. А помощник капитана будет
смотреть вперед. Так скорее увидите самолет!
     И  ушел  вниз.  Команда  была  ошеломлена,  --  казалось,  что  капитан
рехнулся: "угробит и пароход и нас!"
     Но  постояв  часа  полтора на палубе, люди разошлись. Остался  на  носу
только вахтенный матрос. Рейс оказался благополучным.
     В порту, на коротком митинге, капитан сказал:
     --  Я  плаваю по морям уже тридцать лет. Вначале меня укачивало  больше
чем кого-либо из вас, а вот привык -- никакой шторм на меня не действует.  И
вы  привыкнете!.. А жизнью вашей  я дорожу так  же, как  и своей. И я за все
отвечаю!..
     Через два  часа "Батурин" получил от диспетчера приказание  следовать с
одной баржей обратно на вос-

     точный  берег. Ветер  теперь дул  с севера и  усилился  до семи баллов.
Однако команда отнеслась к приказанию уже спокойнее.
     Когда пароход с  баржей  обогнул мыс, защищающий рейд от наката волн, и
вышел  в озеро, зыбь  начала быстро увеличиваться. Пароход шел против  волн,
они  обрушивались  на  палубу.  Послышались   звуки,  характерные  для  всех
"неаккуратных"  судов во  всех  морях: хлопанье дверей, стук незакрепленного
инвентаря, скрип ослабших снастей.
     Помощник  механика Игнатьев выскочил  из машинного отделения на палубу,
нервно закричал:
     -- Капитан! На вахте стоять некому, всю команду укачало.
     -- А вас не укачало? -- спокойно спросил Бархударов.
     Пока нет...
     Ну вот видите, какой вы молодец! --  улыбаясь сказал капитан. -- Из вас
выйдет хороший моряк. Становитесь вместо кочегара!
     Спускаясь в машину, Игнатьев пробурчал:
     -- Что за ленинградский черт попал к нам? Кто только его прислал!..
     Зыбь  и  ветер настолько  усилились, что "Батурин" потерял ход и, почти
стоя  на месте, глубоко нырял  носом в  пропасти между волн,  а  задравшаяся
высоко корма дрожала от бешеного вращения винта вхолостую.  Зеленый от качки
помощник, стоя  рядом с капитаном в  рубке, непрерывно  "травил" на  палубу.
Слабым голосом он спросил:
     Капитан, скажи правду, нас не кувырнет?
     Правду говоря, -- нет, а если соврать, то да! -- ответил капитан.
     Тот ничего  "не  понял,  приступ  морской болезни  снова  заставил  его
высунуть голову из рубки. С кормы крикнули:
     --  Лопнула  оттяжка  буксирного  устройства!  Теперь  идти дальше было
рискованно -- буксир
     мог вырвать все  это "устройство",  пароход потерял  бы баржу, и если б
даже поймал ее, то буксир некуда было бы закрепить, унесенную баржу выкинуло
бы на

     камни  Необходимо  было  поворачивать  к берегу.  Выждав  наката  самой
большой  волны,  после  которой  обычно следуют  маленькие,  капитан  быстро
повернул пароход, сказав помощнику:
     &bull;-- Вот  теперь, при  малейшей оплошности, может кувырнуть  Буксир
дергает нас  назад, не  давая нам вывернуться, а волны обрушиваются на борт.
Тут все дело  в периодичности. Если период крупных  волн совпадет с периодом
максимального крена судна и дерганьем буксира, то нас обязательно кувырнет!
     Помощник капитана, в недавнем  прошлом кочегар, ухватился за стойку. Он
ничего  не   понял  в  этих  "периодах".   Он  только   испугался,  услышав:
"обязательно кувырнет"... Но пароход  уже повернул и  плавно  пошел  к тихой
бухте, слегка покачиваясь на попутных волнах.
     --  Вы теперь испытали настоящий шторм! -- обратился капитан к  бледной
от качки команде, когда "Батурин" с баржей вошли в бухту. -- Как видите, все
обошлось! Вы теперь стали молодыми моряками, и уже не вам бояться ветров.
     ... В июле и августе штормов почти  не было. Изредка в ясный, солнечный
день в небесах  появлялся  немецкий  разведчик, описывая круги над  пирсами.
Наши зенитки открывали огонь с берега и судов, разведчик удалялся... Когда в
конце августа начались свирепые бомбежки, а потом и тяжелые штормы, все были
уже опытными, хладнокровными моряками,  сдружившимися со своим  капитаном, и
беспрекословно,   в   любых   сложнейших    и   опаснейших   обстоятельствах
подчинявшимися ему.
     К  тому   времени  работа  по  ладожским  перевозкам  была  уже  хорошо
налаженной.  В пассажирские  перевозки включились сотня тендеров и множество
мотоботов, построенных в Ленинграде, на верфях побережья Ладоги и присланных
вместе с командами речниками  Мологи, Камы, Северной Двины и других рек. Эти
юркие  суда  отходили от  пирсов  каждые  пять  --  десять  минут,  они  шли
вереницами,  между  ними  шли  крупные озерные  пароходы, военные катера, на
помощь к ним при каждой опасности готовы были по-

     дойти  канонерские  лодки, в  небесах  патрулировали  эскадрильи  наших
истребителей..   Беспрерывный  конвейер  судов   доставлял  раненых   воинов
Ленинградского  фронта и  эвакуируемое  ленинградское  население с западного
берега от пунктов  Морье, Осиновец,  Малая Каботажная к восточному берегу  в
Кареджи,  Коболу,   Лаврово.  Обратными  рейсами  армада  судов   доставляла
Ленинграду  и  Ленинградскому  фронту все,  что  было  им  нужно,  все,  что
скапливалось на гигантских складах восточного берега.
     Чтобы во тьме избежать  столкновений плавающих судов, были  установлены
правила  движения  по озеру: держаться правой стороны бакенов, расставленных
вдоль трассы.  Столкновения,  к счастью оканчивавшиеся благополучно,  все же
случались,  когда  какойнибудь  зазевавшийся старшина  тендера  или мотобота
ударялся  носом своего  судна в  корму  идущего впереди, --  дистанция между
идущими сплошной вереницей судами  не  превышала  иной раз  десятка  метров.
Вероятно, нигде в мире такого грандиозного движения судов не было!..

        Работа на берегах
     Проложенная  от  Войбокалы до Лаврова железнодорожная  ветка была тогда
же, зимою,  протянута  вдоль восточного берега  Ладоги далее  к северу -- до
Кареджской  песчаной косы,  выступившей здесь  незадолго до  войны  далеко в
озеро, при его  обмелении У основания косы появилась железнодорожная станция
Песчаная коса. С этого времени все восточное побережье Шлиссельбургской губы
превратилось в строительную площадку огромного Кобоно-Кареджского порта.
     В шести километрах от косы, возле деревни Леднево, в отличных землянках
разместились   управление  и  все   службы  порта.   С  весны   развернулось
строительство судоремонтных мастерских электростанции, больницы и всего, что
было  необходимо  городку, укрытому  зеленеющей  маскировкой так,  чтоб  его
нельзя было обнаружить с воздуха.

     Весной  на  низменном,  песчаном восточном берегу озера были  построены
скоростными  методами пять пирсов, каждый длиною  примерно  в  полкилометра.
Такое же строительство  порта  развивалось  на западном,  каменистом  берегу
Ладоги.  Два пирса были построены  в  Морье, один -- в Осиновце.  По  пирсам
проложили  узкоколейные железные  дороги, по  которым грузы передавались  на
берег и с берега вагонетками.
     Сразу же оказалось, что ни Кобоно-Кареджский, ни Осиновецкий порты не в
состоянии  справиться  с  огромным  потоком  грузов,  подвозимых   составами
поездов. Десятки тысяч тонн продовольствия оставались на восточном берегу  в
ожидании  погрузки  на  баржи.  Громадными  штабелями  на  земле,  прикрытой
досками,  высились мешки с мукой, крупой, солью, сахаром; ящики со сливочным
маслом, мясными и фруктовыми консервами нагромождались рядом с  боеприпасами
Их  немилосердно  жгло солнце, их  поливали дожди. В сильный  ветер  озерные
волны  докатывались  до нижнего ряда сложенных  мешков  и  ящиков. Охраны не
хватало, редко где  стоявший  красноармеец, затерявшись  в  высоких штабелях
продуктов, не мог охватить  взглядом  охраняемый им участок склада. Начались
хищения. Тысячи различных опустошенных консервных банок  валялись на берегу,
доски от  разломанных ящиков с маслом плавали вдоль берега. В  Осиновце дело
обстояло  гораздо лучше, -- пирс был короткий, выгрузочных площадок не было,
груз с прибывших барж выгружался на вагонетки и, минуя берег, поступал прямо
в вагоны.
     Здесь  на   западной,   ленинградской  стороне  и  внимание  к  каждому
килограмму  продуктов  было  гораздо  больше,  изголодавшиеся за  зиму  люди
обладали большим чувством ответственности, хорошо понимали, как отразится на
жизни  ленинградцев  каждая,  даже мелкая недостача  Но здесь  флот  подолгу
простаивал на рейдах в ожидании очереди к выгрузке.
     Необходимо было  немедленно  усилить погрузочноразгрузочные  работы,  и
умножить количество буксируемых барж, и увеличить их тоннаж.

     Погрузочно-разгрузочными    работами    вплотную    занялось    военное
командование. Направленные сюда красноармейцы выходили на  работу повзводно,
трудились  по пятнадцать  и по шестнадцать часов в сутки и,  сознавая, какое
великое  дело им поручено, были полны энтузиазма. Не считаясь  ни с погодой,
ни с временем, они научились трехсотдвадцатитонные баржи грузить за два часа
и за столь  же  рекордный срок  разгружать. К  середине июня  горы грузов на
берегу  начали уменьшаться, но тут обнаружилась другая беда: переброшенные с
каналов и рек "маринки"  и "фонтанки", не рассчитанные на озерное  плаванье,
были слабо  укрепленными  и  начали  трещать по всем швам  Под ударами  даже
небольших  волн они коробились, в  них  появлялась  течь, они стали  тонуть.
Десятки таких  барж  с  заполненными  водою  трюмами  лежали на  отмелях  и,
разбиваемые  прибоем,  разваливались А за прошедшую зиму  на берегу  не было
построено ни одной баржи.
     Грузы из железнодорожных вагонов опять приходилось складывать на берег,
штабеля  продуктов  угрожающе росли.  Достать исправные баржи было негде, их
надо было немедленно и быстро строить
     И  в самый разгар навигации началось строительство такого несамоходного
флота. В  четырех  километрах от Осиновца  решено было создать новый порт  в
бухте Гольсман<sup>1</sup>  и  построить здесь судостроительные  мастерские... В  бухте
появились  землечерпальные  снаряды,  надо  было  засыпать берег  камнями  и
гравием, выровнять  площадки, оборудовать  бухту всем необходимым.  Это была
огромная  работа,  и  ее  удаюсь  провести за  месяц.  Синевато-белые  искры
непрерывно потрескивающих электросварочных агрегатов, освещая свое место, по
ночам давали верный ориентир приближающимся издалека пароходам с
     [*]  <sup>1</sup> Бухта  Гольсман
(называемая так по имени  инженера, строившего  Ленинградский порт в десятых
годах нашего века), как и  Морье, и Новая с их пристанями, вошли в акваторию
Осиновецкого порта, в центре которого пришлась станция Ладожское озеро

     баржами. Без устали работал конструктор Парашин, создавая металлический
несамоходный флот. Корпуса  этих стальных озерных барж  строились отдельными
секциями в  Ленинграде,  доставлялись  в Морье  по  частям, и  здесь  секции
смыкали  электросваркой,  достраивали  баржи. Едва  оправившиеся от голодной
зимы, ленинградские рабочие трудились с такой энергией, что примерно за  два
месяца было выпущено одиннадцать шестисоттонных барж.
     А  далеко  отсюда, почти у  самой линии фронта с  финнами, в Сясьстрое,
была  зимою  создана  другая  судостроительная  верфь,  она  строила крупные
деревянные баржи, которые обозначались номерами<sup>1</sup>, начиная с No 4100.
     Деревянные  баржи строились и  ремонтировались  также  в  Новой Ладоге,
Кобоне, Свирице и  в Морье. Всего к началу навигации было построено тридцать
озерных барж,  их  общая грузоподъемность достигала  почти двенадцати  тысяч
тонн.  Директором  строительства барж  был  неутомимый  и  энергичный  С  И.
Шилейкис, которого все водники уважали за скромность и талантливость...
     Одновременно  в  Новой Ладоге  восстанавливались  поднятые эпроновскими
водолазами   со  дна  озера  пароходы,   которые  были  потоплены  немецкими
бомбардировщиками  или  погибли   в  осенних  штормах  1941  года.  В  строй
действующего  транспортного  флота  было   введено  больше   двадцати  таких
пароходов.
     Весь этот "баржевый" и самоходный флот шел на выручку ленинградцам,  --
одна  только бухта  Гольсман  стала  вмещать сразу  до  десятка  барж  общей
грузоподъемностью восемь тысяч тонн Канальные пароходы  теперь  уже нигде не
простаивали, они непрерывно буксировали баржи с одного берега на другой.
     Берег<sup>  </sup>в Кареджи стал  очищаться от  гор  продовольственных грузов.  Но
новые горы, на этот раз каменного угля, в котором остро нуждался  Ленинград,
рос-
     [*]   <sup>1</sup>  Последняя,
пятнадцатая, баржа No 4114 была выпущена 7 ноября 1942 года.

     <i>ал</i>  в  полутора  километрах  oт  пирса  Кареджи.  Десятки   тысяч  тонн
прибывавшего  угля  сваливались  на  берег  все дальше от  пирсов,  занимали
огромные площади.  Ленинградская промышленность без топлива умирала, а чтобы
отправить  в Ленинград уголь,  его надо  было  грузить  в  вагонетки,  везти
километр по  берегу, полкилометра по пирсу, заваленному багажом эвакуируемых
ленинградцев,  очищая  узкоколейный  путь от их  вещей  и  двигая  вагонетки
навстречу  десяткам тысяч  людей... Это значило  --  грузить восьмисоттонную
баржу две недели. Это значило -- за всю навигацию дать Ленинграду пять-шесть
тысяч тонн угля, то есть практически не дать ничего!
     В Кареджи  началось строительство угольного пирса, по которому  паровоз
подавал бы вагоны с  углем непосредственно к баржам. Строительные  работники
НКПС построили пирс за несколько недель. Его высота достигла четырех метров,
длина превышала полкилометра. Засыпанный  и прочно  укрепленный камнями,  он
отлично, не расшатываясь, выдерживал бегающий по нему паровоз с полными угля
вагонами. А  на  противоположном  берегу,  в бухте  Гольсман,  от  маленькой
станции  Болт провели  железнодорожный путь, вывели  его на  пирс, поставили
краны, перегружатели угля...
     Заводы и фабрики  Ленинграда  начали  оживать, задымили  трубы  военных
кораблей  и  речных  пароходов.  Сотни тысяч  тонн  угля были  переброшены в
Ленинград!
     Другие,  эвакуированные  из Ленинграда  вместе  со  своими  работниками
заводы в  глубоком тылу  страны разворачивались на новых местах.  Необходимо
было   перебросить   для  этих  заводов  тяжелые  станки  и  другое  крупное
оборудование, которое оставалось  в  Ленинграде потому,  что  его невозможно
было перевезти зимой, по ледовой трассе.
     На  пирсах  в  Кареджи  и Осиповне  не  было  стационарных  кранов  для
перегрузки  тяжеловесных  грузов из  вагонов  в  баржи.  Смольный  и военное
командование решили переправлять эти вагоны  с тяжеловесами  без перегрузки,
через бурное Ладожское озеро пря-

     миком  на баржах.  Это  было  рискованно,  но, безусловно,  необходимо.
Одновременно   с   сооружением   угольных  пирсов   началось   строительство
фундаментальных пирсов в Морье и в Кареджи. В Кареджи был построен такой  же
высокий и длинный пирс, как угольный,  а в Морье --  более короткий, так как
глубина залива была достаточна.  Из только что выпущенных железных барж было
выбрано  четыре  самых надежных, и, загрузив их  трюмы для балласта  песком,
превратили эти баржи в  паромы для перевозки груженых вагонов  "а палубе. На
каждый паром устанавливалось по десять вагонов  -- в  два ряда. Каждый паром
делал  в дань  два рейса, а буксировали  их  только тральщики. Так удалось в
каждые сутки переправлять в оба конца сто восемьдесят вагонов с грузом.
     В  Ленинграде  скопилось  много  застывших  на  консервации  паровозов,
цистерн,  товарных  вагонов.  В  Ленинграде, лишенном всех дальних  железных
дорог,  делать им было нечего, а  страна в них остро нуждалась. На паромах в
первые же дни удалось перевезти через озеро шестьдесят паровозов и несколько
сот бездействовавших  вагонов.  На каждый паром ставилось  четыре паровоза и
два тендера или два паровоза и четыре  тендера<sup>1</sup><i>.</i> Специальные армейские части
быстро подтягивали лебедками паром к пирсу, соединяли рельсы железнодорожных
путей,  выкатывали с парома вагоны,  вкатывали на их  место на палубу новые.
Другие  армейские  подразделения,  приняв   вагоны,  быстро  их  закрепляли,
разъединяли рельсы, и паром отправлялся в рейс. Вся эта работа производилась
за полчаса.
     К  Ленинграду шли  боеприпасы,  спирт  в  цистернах  и  такие продукты,
которые  нежелательно  было  перегружать  в  Кареджи  и  в  Осиновце.  А  из
Ленинграда в тыл  двинулось  заводское оборудование и другие  тяжелые ценные
грузы.  Вопреки  предсказаниям  скептиков,  эти  паромы за  сотни  рейсов не
пострадали от штормов, и неприятность случилась один только раз, когда паром
сильным ветром был выкинут па запад-
     [*]  <sup>1</sup> За всю навигацию
был перевезен сто сорок один паровоз.

     ный берег, причем один ряд вагонов упал в воду, а другой -- на паром.
     Но и паромы не успели бы до конца навигации перебросить с одного берега
на другой громадные составы поездов, накопившихся в  Ленинграде и  ожидавших
переброски на восточном берегу. Тогда  у  людей  возникла  еще  одна дерзкая
мысль: спустить  составы  порожних,  нужных  стране  цистерн прямо в  озеро,
забуксировав их цепочки пароходами, тянуть через озеро.
     От станции  Костыль,  расположенной в  трех километрах севернее станции
Ладожское озеро, проложили  два  железнодорожных пути к берегу,  вывели их с
берега  под воду, протянули  по  дну  озера  до  глубины в три-четыре метра.
Толкая  паровозом  состав  цистерн,  спускали  его  прямо  в   воду.  Плотно
закупоренные  крышки цистерн  не давали  воде  проникнуть  внутрь,  цистерны
сохраняли  плавучесть  я,  похожие  издали  на какие-то странные, маленькие,
высунувшие свои  рубки на поверхность подводные лодки, -- плыли вереницей за
пароходом. Они то скрывались под волнами, то  показывались, в каждом составе
их было  штук по пятнадцать. Пароход приводил их к таким же опущенным на дно
рельсам в Кареджи, цистерны ставились колесами на рельсы, и здешний паровоз,
подцеплявший  теперь вместо парохода  состав, вытаскивал его весь целиком на
берег.  Это  был  удивительный,  неслыханный,  небывалый  способ  переброски
железнодорожных  составов,  но  он  оказался  действенным! Этот  способ  был
впервые испробован 1 сентября. Так было переправлено сто пятьдесят цистерн!
     В   Кареджи   построили  еще  один   железнодорожный  пирс  --  No   8,
оборудованный грузоподъемными кранами. Здесь прямиком в вагоны выгружалось с
барж  сравнительно  легкое  заводское  оборудование, прибывшее из  Осиновца.
Всего  в портах  поставлено двадцать  кранов -- и  маленьких, трехтонных,  и
мощных, поднимающих семьдесят пять тонн.
     В трех  километрах  от  пирса  No  8 землечерпальный  снаряд, углубив и
расширив  фарватер, сделал пролив от озера к деревне Кобона. Получился канал
глуби-

     ною в шесть метров, шириной до семидесяти и длиною более полукилометра.
По  каналу пароходы подходили теперь к  десятку коротких  пирсов, по которым
поезда подавали грузы вплотную к трюмам барж.
     К середине навигации причальный фронт линий погрузки и выгрузки занимал
в Кареджи около семи километров. Столько же километров занимал и  причальный
фронт  порта Осиновец, только здесь интервалы между бухтами были большими, а
в Кареджи дистанции между пирсами -- маленькими.
     Так рыбачьи  деревушки на песчаном западном и на  каменистом  восточном
берегах  Ладоги  --  Кареджи,  Кобона,   Лаврово,  Морье,   Борисова  Грива,
пустынный,  с маяком на мысу, Осиновец, безлюдная бухта Гольсман  и  другие,
--- прежде почти никому не  ведомые  пункты озерного побережья, превратились
за несколько месяцев в крупнейшие порты, способные  справиться с перевозками
сотен тысяч людей и сотен тысяч тонн груза!<sup>1</sup>
     <i>Сильные бомбежки</i>
     К концу  августа эвакуация жителей из Ленинграда в основном закончилась
(всего  за   навигацию   1942   года   было  вывезено  больше   полумиллиона
ленинградцев). По  решению высшего командования в Ленинграде осталась только
та часть  населения, которая была необходима  для  обслуживания фронта и для
обеспечения  насущных  нужд  превращенного  в неприступную  крепость города.
Оставались самые  сильные духом, испытанные в  мужестве своем, в способности
обороняться,  в случае  немецкого штурма, люди. Приближалась  осень, которая
требовала ото  всех серьезнейшей подготовки города и фронта к зиме, со всеми
ее трудностями  и невзгодами, -- ко второй блокадной зиме, которую далеко не
все могли бы  выдержать.  Ослабленных голодным истощением людей, всех слабых
здоровьем, стариков, женщин, детей надо
     [*] <sup>1</sup>  Автор книги "По
рекам и озерам" Г. Евгеньев  (Лениздат, 1962) сообщает, что в порту Осиновец
за навигацию 1942 года было разгружено более десяти тысяч судов (стр. 223).

     оыло   вывели,  спасая   им  жизнь  и  способствуя   обороноспособности
Ленинграда. Сколько ни  было привезено в Ленинград запасов, их могло хватить
оставшейся в городе части  населения ненадолго,  и  то  лишь при  сохранении
жестких,   полуголодных  продовольственных  норм.  Необходимо  было  создать
резервы продовольствия, топлива, боеприпасов. Исподволь, постепенно, скрытно
Ленинградский  фронт  неизменно готовился  в отражению возможного  штурма  и
прорыву изнурительной, опасной, опостылевшей всем блокады. Это значило: темп
перевозок по Ладожской трассе необходимо было, пока  не закроется навигация,
все усиливать!
     В  конце августа, когда немцы изготовились к  штурму Ленинграда и когда
разгорелись начатые наступлением наших войск синявинские бои (о которых речь
впереди), немцы  решили  прервать единственную  коммуникацию  Ленинграда  со
страной,  не  допустить  подкрепления  Ленинградского фронта пополнениями  и
всяким  снабжением.  И  крупные  силы  своей,  вновь  стянутой под Ленинград
авиации они бросили на бомбежку портов и кораблей Ладожской трассы.
     30 августа, в день полного окончания строительства портов на западном и
восточном  берегах  Ладоги,  немецкие  самолеты  совершили  первый  за  лето
массированный налет на Кареджи. Никто  налета не ожидал. Привыкнув  к летней
сравнительной безопасности, люди здесь успокоились, ослабили бдительность.
     В  этот день  работа шла, как и  всегда.  Десятки  пароходов, тендеров,
мотоботов и барж стояли у пирсов. Пассажирский пароход  "Совет" выгружал  на
носилках раненых бойцов-инвалидов. Вдруг  послышался гул самолетов. Никто не
обратил на  него  внимания,  думали, что  это  летят,  как  в  это время дня
ежедневно летали, наши транспортные  самолеты, сопровождаемые истребителями.
Их воздушная трасса проходила чад Осиновцом и Кареджи.
     Но  вот со  свистом низринулись бомбы. Раздались оглушительные  взрывы,
столбы  земли,  дыма,   огня  взвихрились  на  берегу.  Взорвался  груженный
боеприпасами железнодорожный состав. Одна из бомб упала

     на пирс, высадив часть правого борта  парохода "Совет", где происходила
выгрузка  раненых.  Другая упала на вагонетки, везущие к  санитарному поезду
отправляемых в тыл бойцов. На пятом пирсе бомба попала в гущу людей.
     Все суда,  стоявшие у пирсов,  рассыпались по  рейду веером.  Береговые
батареи  открыли по вражеским самолетам  огонь. Орудийный и пулеметный огонь
открыли  и  тральщики,  катера,  морские  охотники.  На каждой барже к этому
времени также  был пулемет, обеспеченный расчетом из краснофлотцев. Они тоже
открыли огонь...
     Но  было   поздно.  Совершив  свое   дело,  вражеские   бомбардировщики
улетели.., В тот же день немцы  совершили  и второй налет. Но  люди уже были
начеку: они дали такой мощный отпор, что,  сбросив  наудачу  несколько бомб,
вражеские самолеты поспешили убраться восвояси.
     С того  дня  немецкие  самолеты стали  почти ежедневно  появляться  над
пирсами  Кареджи, других портов Ладоги и над вереницами  судов, пересекавших
озеро. Наше командование  подтянуло сюда авиацию,  немецких бомбардировщиков
везде встречали советские летчики, навязывали им воздушные бои, отвлекали их
от  бомбежек,  сбивали,  гнали  от трассы. Небеса наполнялись гулом моторов,
трескотней пулеметных очередей. Команды пароходов,  задрав головы, смотрели,
как самолеты,  делая удивительные  фигуры, то  кидались  один на другого, то
расходились, взлетая выше, снижаясь, чтобы вновь  ринуться в  схватку. Снизу
казалось, что голуби или стая расшалившихся чаек, греясь  в солнечных лучах,
купается в воздухе. Изредка какой-нибудь самолет  низвергался и камнем падал
в  озеро, а  из воды поднимался большой столб oгня;  или же, выйдя из строя,
улетал  по  крутой, наклонной линии,  обрывавшейся  где-то  вдали, а  водная
поверхность  доносила  издалека  еле слышный  звук  удара... Сбит  еще  один
самолет! Но чей? Этого никто не мог сказать -- многие капитаны и матросы еще
не могли  распознавать  своих  самолетов  в  прозрачных глубинах  воздушного
океана. Часто какой-нибудь са-

     молет  стремительно  пикировал  на пирс, стремясь  его  разбомбить, но,
встречая  огонь  зениток с кораблей и береговых  батарей, показывал брюхо и,
едва успев лечь на другой курс, улетал из поля зрения.
     Во время воздушного  боя  команды судов ни на  минуты не  останавливали
хода   машин,  непрерывно  меняли   курс,  чтоб  не  попасть  под  бомбежку.
Безбоязненно  глядя вверх, люди знали, что в момент  воздушною боя немцам не
до маленьких пароходов. Но случайная бомба все же может  попасть  в пароход,
-- лучше дальше держаться от пирсов!
     После  нескольких  безуспешных   бомбежек  береговых   объектов   немцы
направили  свои  удары на  пароходы  и баржи,  пересекающие  озеро. Началась
борьба невооруженных  водников с вооруженными немецкими самолетами. Начались
и осенние штормы, с  туманами или с пронзительными ветрами, требовавшими  от
моряков тяжелой, еще более напряженной работы..
     Время от времени немцы, однако,  не оставляли в покое  и  пирсы портов.
Один из сильнейших  налетов на восточный берег немцы  совершили, например, 8
сентября Вновь  был  взорван железнодорожный состав с боеприпасами,  сгорело
много   вагонов  с  зимним   обмундированием,  нанесен  был  ущерб  портовым
сооружениям и грузившимся там баржам.
     Но остановить поток грузов и воинских пополнений немцы были не в силах.
     <i>Рабочий день па "Батурине"</i>
     Что  же  в  эти  дни  среди  десятков  других  делал  маленький пароход
"Батурин"?
     Когда  на пароходах начинался  и когда кончался рабочий день, никто  не
мог  бы  оказать.  Жизнь на пароходе можно было сравнить с  работою часового
механизма, чтобы часы  не останавливались, их  надо  заводить,  когда  завод
кончается  Чтобы  пароходы не  останавливались, им нужно было  только  одно:
вовремя снабдить машины горючим и смазкой. Так было и на "Батурине".

     Во время  бункеровки  угля  команда выходила  на берег,  часов по шести
грузила вагонетки, толкала их, загружала  углем пароход. На борту "Батурина"
неотлучно находились три человека: капитан -- в рубке, механик --  в машине,
на палубе --  кок.  Все трое находились в  ежеминутной готовности -- отвести
пароход от пирса, если случится налет немецких бомбардировщиков.
     Едва  издалека  доносились  выстрелы,  это значило: враг  приближается.
Бархударов командовал:
     -- Дуся, отдай концы.
     Кок  Дуся отдавала концы, механик  давал  машине сразу  полный  ход,  и
пароход, с места  набирая максимальную  скорость, покидал пирс и  уходил  на
рейд, подальше от берега. Рядом с "Батуриным", впереди, позади него таким же
ходом резала волны целая флотилия -- десяток, а  то  и  два  десятка  судов,
зорко  следя  за  соседями,  чтобы  избежать  столкновения.  Выйдя на  рейд,
пароходы,  рассредоточиваясь, раскидывались  по озеру  веером.  Если  бы  не
ожесточенная стрельба из береговых и судовых  орудий и пулеметов, если бы не
взрывы бомб,  сброшенных наспех  самолетами, то  можно было  бы залюбоваться
армадой разнотипных пароходов,  полным ходом снующих по  неспокойной  водной
поверхности, --  каждый пароход, тральщик,  тендер, катер и  мотобот  своими
немыслимо  быстрыми циркуляциями, казалось, стремился  взять приз в каком-то
необыкновенном соревновании... А в небесах  советские самолеты  сражались  с
вражескими, крылья  истребителей  поблескивали на солнце, и водники со своих
кораблей  жадно  следили  за  их  удивительными,  понятными  только летчикам
фигурами высшего пилотажа.
     После   вражеского  налета,  тихим   ходом,  словно   нехотя,  пароходы
возвращались в  порт,  швартовались  у  тех  же пирсов, с  которых  санитары
уносили раненых и убитых, а матросы шлангами  и ведрами скатывали еще теплую
кровь...
     А в эти минуты потрясенный воздух доносил гул с озера: там шла бомбежка
пароходов с людьми, продовольствием и боеприпасами. Высоко поднима-

     лись  столбы  воды   и  огня,  закрывались  дымом   суда,  находившиеся
посередине  озера.  Было видно, как самолеты  пикировали,  как едва уловимые
глазом черные точки отрывались от них, а затем снова озеро потрясали взрывы.
Раскидывая  от  бортов буруны, к месту  происшествия от горизонта неслись по
воде морские охотники, высоко  под  солнцем  начинался воздушный  бой...  И,
наконец, становилось тихо: вражеские самолеты улетали. Кто из знакомых,  кто
из  друзей  погиб или ранен там, на озере, водники  еще  не  знали:  об этом
расскажут люди первого вернувшегося в порт уцелевшего парохода...
     А команда "Батурина" все грузит и грузит уголь. И  опять налет, и опять
все то же...
     Но  вот  бункеровка  угля  кончается.  Остается  разгрузить   последнюю
вагонетку.  Бежит  с приказом от  диспетчера  оператор.  Он уже  раз  десять
прибегал  узнать,  когда  же  кончится бункеровка,  и  торопил,  и ворчал, и
ругался.  В  приказе  сказано:  забуксировать  от  четвертого  пирса  баржу,
подвести ее к первому. Часть команды убирает палубу, другая готовит  буксир,
и пароход направляется к барже.
     На  пароходе  команда  работала  подряд  две  восьмичасовых смены и еще
восемь  часов грузила уголь, а  теперь  надо снова отстоять вахту --  восемь
часов. Ничего не поделаешь: война! Ровно сутки, без сна,  капитан  и механик
не  покидали свои  посты.  Сюда, в  рубку, Дуся  приносила  капитану обед...
Конечно,  при другой технике  и при другой организации дела уголь можно было
бы грузить  не  шесть -- восемь  часов,  а какие-нибудь  полчаса. Но  в  эту
навигацию руководители порта Кареджи были не в силах как надо наладить дело.
     Пароход  "Батурин"  подводит  к  пирсу баржи.  И вдруг опять  воздушный
налет.  Пока капитан  развернет свой пароход и  буксируемую  им  баржу, пока
отведет ее  на  рейд,  он  не  успеет  увернуться от  самолетов.  Приходится
рисковать.  Капитан подводит  баржу к  пирсу, с  которого непрерывно  трещат
пулеметы. Трещит  и пулемет, установленный на барже. Вокруг -- взрывы. Низко
над головой пролетает враже-

     ский самолет, но баржа цела. Тревога кончилась.. Кажется, команде можно
и пообедать? Но оператор вручает капитану новый приказ: "Немедленно, с двумя
баржами, следовать на тот берег!"
     Через  десять минут  пароход  --  в  рейсе.  Свободные от  вахты  спят.
Вахтенные зорко следят за небом  и  за горизонтом.  Как  щепку швыряют волны
маленький пароход, две большие баржи  неуклюже переваливаются за ним. Вторые
сутки не спит капитан  за штурвалом  в рубке, рядом  с вахтенным помощником.
Красными  от  бессонных  ночей  глазами всматриваются оба в даль, оглушенные
близкими взрывами, напряженно вслушиваются, нет ли  рокота  авиамоторов? Уже
середина озера, все спокойно. Кочегар в машине старается не спускать пар, --
уголь  попался  плохой.  Черные от угольной пыли, мокрые от  пота, предельно
усталые, изнывая от жары  у котла, подкидывают они уголь, выгребают шлак. На
минуту -- не  больше, чем на одну только минуту, --  выскакивают они на трап
глотнуть чуток свежего воздуха, глянуть на небо и -- опять вниз.
     Пароходик тащит  тысячу  тонн  продуктов для  Ленинграда. Нервы у  всех
напряжены  до крайности. Малейший стук заставляет  всех вздрагивать,  сонных
выскакивать на палубу. Это кок Дуся уронила ведро!
     Все  опять  спокойно.  "А может,  проскочим?"  Капитан  сел  на  лавку,
задремал. Что снится  ему? Мирный день в своей городской квартире? Ласковая,
приветливая жена?
     Капитан! Летят самолеты! -- тревожный голос помощника.
     Где самолеты? -- вскакивает капитан. -- А ну покажи!
     С  юга  движется шестерка бомбардировщиков,  по  ним с  берега  открыли
огонь. Капитан берет штурвал в свои руки, кричит в рупор в машину:
     -- Летят  немцы! Давай самый полный ход' Нагнать пар до марки,  однако,
не удается -- плох
     уголь. Капитан оглядывается на баржи: все ли пулеметчики на местах? Да,
все, оба пулемета устремлены в небо. Вся команда  парохода, кроме механика и
ко-

     чегаров,  уже  молча  стоит  па  палубе  Капитан   озирается:  есть  ли
какая-нибудь помощь  на  озере?  Километрах в  пяти от парохода идет морской
охотник.  Впереди  тральщик  сопровождает  вооруженный одной пушкой и  одним
пулеметом пассажирский пароход. "Четыре пушки и семь пулеметов! -- считает в
уме капитан. -- Защита есть!" И немножечко успокаивается Кричит помощнику:
     --  Спускайте  скорее окна  в  рубке,  а  то  стекла  опять  вылетят от
бомбежки!
     Самолеты  снижаются.  Все  семь  пулеметов  открыли  огонь.  От  берега
приближаются еще два морских охотника.
     Бомбежка началась!
     Но  серия бомб ушла под воду.  Преследуемый советскими самолетами, враг
уходит.
     "Батурин" свой рейс заканчивает благополучно. Рейдовый пароход  берет у
него  баржи,  подводит к месту выгрузки,  где стоят бойцы,  дожидаясь начала
выгрузки. Бежит оператор с приказом, на бегу спрашивает: "Все благополучно?"
--  "Да, обошлось, если  не  считать сквозных  дыр  от осколков  в подводной
части!"
     Плавать можете?
     Можем!  Уже  заделали.  Только  нам нужно двадцать  минут  --  выкупить
продукты.
     Нет, десять минут! Вот уже вам приказ!
     Идемте в рейс, ребята, -- сердито говорит капитан, --  за  десять минут
ничего не сделаешь. Продукты возьмем в Кареджи!
     И "Батурин"  уходит в рейс.  Наступает ночь.  Команда теперь спокойнее.
Немцы  еще  ни  разу  не  бомбили  ночью.  Но  ветер  усиливается. Маленький
пароходик борется с волнами,  пыхтит,  таща две баржи с ценным оборудованием
для  эвакуированных заводов. На вахте  -- капитан. Он искусно лавирует между
волнами,  стараясь  рассечь  крупную  волну  строго  поперек,  чтобы  она не
обрушилась на  борт, не захлестнула машину, не  попала  в  кубрики.  Паровой
насос  непрерывно  выкачивает из  трюмов  накапливающуюся  там воду. Команда
спит, цепко ухватясь за койки.

     В темном небе, по носу парохода зажглась ракета, освещая все внизу. Это
немецкий самолет обыскивает трассу.  Проклятая ракета висит в воздухе долго.
Вот ближе -- еще три ракеты, одна повисла над головой, две другие -- дальше.
Теперь  вся трасса освещена как днем. Если самолет спикирует, то его даже не
увидишь, -- как  увернуться от  бомбы? Долгие, томительные минуты  проходят,
пока ракеты замирают, гаснут. Облегченно вздохнув, капитан все свое внимание
обращает теперь  на  усиливающиеся  волны.  Далеко  впереди показались  огни
пирсов  Кареджи. Волны  начинают затихать. Пароход  с баржами зашел за косу,
защищающую бухту Кареджи от наката волн.
     Напряжение  команды  спадает, огни  на берегу  увеличиваются.  Входя на
рейд, пароход дает протяжные гудки, вызывая рейдовый пароход: к какому пирсу
поставить баржи  для  выгрузки?  Проходит час,  проходит  два часа.  Пароход
работает тихим  ходом,  придерживая  баржи.  Если  остановить машину,  ветер
погонит баржи на берег. Капитан беспрерывно оглашает воздух своими  гудками,
-- кажется, он то просит, то  сердится, то умоляет. Шкиперы не отдают якоря,
ибо  якорей  у  них  нет. Маленьких  бочек,  чтобы поставить к ним баржи,  в
темноте не увидишь, да и  уж, наверное, к тем, что есть, прицепилось по две,
по  три  другие баржи. Поставить к  ним  новые опасно:  может  лопнуть  трос
первой, закрепившейся у  бочки баржи, и тогда весь караван вынесет на берег.
Капитан,  проклиная все на свете,  блуждает  по рейду,  неумолкаемо  требуя,
вымаливая себе рейдовый пароход.
     Наконец вдали -- гудки. "Батурин" отвечает. Суда  затемнены, в  темноте
не видят  друг друга. Из мрака вырастают контуры  парохода.  Капитан рейда в
рупор кричит с него:
     -- Первую баржу ставьте к восьмому пирсу! Вторую возьмем мы!
     -- Почему так долго задержали на рейде? Рупор доносит ответ:
     -- Вы ж сами знаете, -- нет пароходов.  А мы были  заняты перестановкой
барж!
     Едва "Батурин" подходит к пирсу, оператор вру-

     чает капитану новый приказ следовать в рейс на тот 6epeг.
     ...  Так  изо  дня в день,  из  месяца  в  месяц работают  для  обороны
Ленинграда водники Ладоги Они  никогда  не задерживаются у пирсов. Маленькие
канальные пароходы выполняют свой скромный воинский долг.
     ... Лунная ночь. Озеро поблескивает. Сегодня оно  спокойно Притемненные
сверху, красные, белые, зеленые огоньки, бледные в эту ночь, тянутся строгой
линией.   Силуэты  других  судов   бесконечного  каравана  истаивают  в  яси
пространств.   Тишина.   Только   постукивает   машина   "Батурина"   да   с
северо-западной  стороны легкий ветерок доносит погромыхивание  орудий.  Это
немцы  из Шлиссельбурга  в упор обстреливают  крепость  Орешек,  а маленький
гарнизон  крепости им отвечает.  Артиллерийские дуэли там  -- круглосуточны.
Уже почти год  держится эта  удивительная неприступная  крепость, охраняющая
ладожскую трассу и исток Невы Где-то вдалеке под луной чуть слышится гудение
самолетов Лишь бы не прилетели сюда!
     На  палубе "Батурина" и  на  барже за  ним сегодня  --  красноармейцы и
командиры. Под брезентами на барже -- их новенькие орудия и пулеметы. Сердце
радуется:  все  больше свежих  войск тянется  в  Ленинград. Сколько  их  уже
перевезено... Ленинградский фронт наливается силами!..
     В такую  ночь  тесная палуба "Батурина" похожа па клуб: бойцы и команда
вполголоса обмениваются новостями.
     Северная  сторона горизонта  озаряется  легкими вспышками.  Где-то там,
неподалеку  отсюда,  за  Невой,  в  направлении  Синявина, затеялись  бои...
Волховский фронт начал наступление...

     <b>Г Л А В А Т Р И Н А Д Ц А Т А Я</b>
     НАВСТРЕЧУ СМЕРТЕЛЬНОЙ ОПАСНОСТИ
     ЗЛОВЕЩИЙ АВГУСТ. ЛЕТНИЕ  ОПЕРАЦИИ  ГОРОД ГОТОВИТСЯ БРОНЕКАТЕРА  В УСТЬЕ
ТОСНО ИВАНОВСКИЙ ПЛАЦДАРМ СОЗДАН 8 я АРМИЯ НАСТУПАЕТ...
     <i>(Ленинград, Устъ-Тосно, 8-я армия,</i>
     <i>Невская Дубровка.</i>
     <i>Aвгycm -- напало сентября 1942 года)</i>
     <i>Крупнейшее с  начала блокады сражение,  происходившее осенью 1942 года,
обычно  называемое "синявинскими боями", до сих пор, к  сожалению,  почти не
освещено  в печати.  Военные  корреспонденции, опубликованные  в  1942  году
газетами (я,  в частности,  давал обзор этих боев в  "Правде"), по  условиям
времени  сводились к беглому  изложению личных подвигов  отдельных воинов  и
никак  не  давали  общего   представления  ни  о  масштабе,  ни  о  значении
происходивших в районе Мги и Синявина событий. Даже в изданной  до  сих  пор
специальной военной литературе я  не  нашел почти  ничего,  кроме  мелких  и
кратких упоминаний об этих боях.</i>

     <i>Между тем осенние синявинские бои  1942 года, которые едва не привели к
прорыву  блокады, и которыми был сорван намеченный немцами штурм Ленинграда,
заслуживают самого пристального внимания.</i>
     <i>Зловещии август</i>
     <i>4 августа. Ленинград</i>
     А все-таки  рано  я выписался  из госпиталя.  Новый  приступ  "болотной
лихорадки" -- малярии скрутил меня. Но сегодня  я опять в рабочем состоянии,
могу двигаться, интересоваться всем меня окружающим.
     Какая тяжелая обстановка  на южных фронтах! С тех  пор как я  сделал  в
дневнике  моем запись  о падении  Севастополя, случились события, угрожающие
самому  существованию  нашей страны, отнявшие  у  некоторых  веру  в победу,
повергнувшие   народ   в   тревогу,   Немцами   взяты   половина   Воронежа,
Ростов-на-Дону.  Немцы  прорвались в Сальские  степи,  перерезали  последнюю
железную дорогу, соединяющую страну с Кавказом, забирают Кубань, подбираются
к  Кавказу,  к  Волге.  Дальнейшее   их   продвижение   вперед  ужасно  себе
представить.
     Верховным командованием приняты  все  самые решительные, подчас суровые
меры к тому, чтоб наша Красная Армия остановила немцев. Меры эти необходимы;
я  считаю,  что к  ним нужно было прибегнуть еще полгода  назад,  и тогда мы
могли бы не оказаться перед лицом столь крайней опасности.
     ...  Учреждены  и  объявлены  в   газетах  ордена  Суворова,  Кутузова,
Александра Невского, и если  вчитаться, за что они даются, то  выходит,  что
рассчитаны они  прежде всего на отражение наступления неприятеля,  на всякие
подвиги командиров, сдержавших напор врага.
     Сдержать врага! Во  что бы то  ни  стало  сдержать!  Это -- основная  и
единственная задача,  невыполнение  которой грозит  стране  гибелью,  полным
поражением, крушением России...

     Надежда на Второй фронт у большинства пенно рушится, ибо, хотя никто не
сомневаемся,  что  Второй фронт  откроется, все понимают,  что  англичане  и
американцы откроют его не сейчас, когда  это необходимо нам, а  тогда, когда
сочтут это своевременным и выгодным для самих себя, то есть только для того,
чтобы после общей победы "таскать из огня каштаны". В позавчерашней "Правде"
--  сообщения  о   митингах  профсоюзов  в  Англии   и   Америке,  требующих
немедленного открытия  Второго фронта. Самые эти митинги  --  доказательство
того, что правительства Англии  и США сознательно, преднамеренно  оттягивают
время открытия Второго фронта.
     И -- скрывать нечего: настроение у многих пониженное.
     Хорошо,  что такого настроения  нет в Красной Армии, во  всяком  случае
здесь, на Ленинградском, на Волховском фронтах, мне хорошо  известных. Армия
крепка  и  едина  духом.  Армия  верит в  победу. Армия сильно  укреплена за
последние месяцы и в отношении вооружения. Бойцы и командиры передовой линии
горят ненавистью к врагу, хотят его разить и уничтожать, полны патриотизма и
желания наступать. Армия  наша  монолитна  и крепка -- и это, пожалуй, самое
главное  из  всего,  что  дает   не  только  надежду,  но  и  уверенность  в
окончательной  победе. Ведь, конечно, разница  между состоянием нашей  армии
сейчас  и  летом  или  осенью прошлого  года  --  огромна.  Сражения  сейчас
происходят чрезвычайно жестокие и упорные. Но наши войска дерутся с огромным
мужеством. И если отступают, то только, как правило, шаг за шагом, отстаивая
каждую пядь  земли, проявляя и индивидуальный и массовый героизм. И это дает
основание  верить: даже  без  Второго  фронта мы к моменту прихода  глубокой
осени слишком  далеко  не отступим, мы  додержимся  до зимы, -- а зима будет
нашей зимой, зима -- наша союзница, а не Германии...
     Многого мы не знаем. И  может быть, сейчас,  в наиболее критические дни
войны, в дни, когда коекто видит страшное лицо гибели нашей Родины, --

     Родина наша ближе чем когда бы то ни было к победе, ибо перенапряженная
Германия, вкладывающая в наносимый  нам удар  свое последнее  дыхание, может
лопнуть  разом, как лопнула  в 1918 году, и  орды ее  покатятся  вспять  так
стремительно, как тогда...
     <i>11 августа</i>
     Вот прошла  и еще неделя... На Ладогу, на дома и  улицы Ленинграда,  на
все позиции вокруг города с небес -- то  голубых, то темных --  низвергаются
снаряды  вражеской  артиллерии.   Кровь  ленинградцев  вопиет  о   мщении!..
Эвакуация продолжается, а  каждый остающийся  работает за двоих, за троих...
Авиация врага в эти дни исступленно бомбит Сталинград...
     В  моих тетрадях все прибавляются записи -- пока беспорядочные, беглые,
несистематизированные...
     А размышления у меня -- тяжелые...
     События на юге происходят трагические  и  нарастают с  катастрофической
быстротой. За  неделю немцы от взятого ими Сальска и  от Ростова прокатились
до  Майкопа и Краснодара, -- как о  том  сообщила сегодня сводка Информбюро,
занята вся Кубань. Россия остается без огромного нового урожая хлеба, от нас
фактически оторван Кавказ,  ибо все железные дороги перерезаны, вся северная
его часть с Новороссийском и Туапсе --в кольце, сообщение возможно только по
тропинкам, через глухие горы.
     Последствия  всего  этого  могут  быть  ужасны,  особенно  если  Турция
выступит на стороне держав оси. Стремлению немцев к Волге, Каспийскому морю,
к  Баку мы, видимо,  можем противопоставить  только очень малые силы,  -- об
этом свидетельствует стремительность их наступления.
     Каждое  новое известие об отданных нами  городах воспринимается почти с
физической болью. Просыпаемся до рассвета и спать больше не можем, в тяжелых
мыслях   об   этих  событиях   ходим   подавленные...   Строить   какие-либо
предположения невозможно. Люди  предпочитают не говорить обо всем  этом, и я
по себе знаю, что единственное средство не усугуб-

     лять тяжелого настроения своего и окружающих -- молчать о происходящем.
     Что не сделал бы каждый из нас для спасения Родины!
     Ясно  одно:  ближайшие  два-три  месяца решат судьбу моей Родины, решат
войну, решат будущее  всех нас вообще и каждого  из нас  в частности.  Нужно
действовать с максимальной эффективностью,  нужно применить свои силы там  и
так, где и как они могут принести всего больше пользы.
     Многие устали. Я знаю, и тени усталости не осталось бы, если б немецкое
наступление было приостановлено, если б наступать начали мы. Вероятно, такое
ощущение у всех. И если немцы будут остановлены и начнется наше наступление,
то это будет такой грозный, все сметающий на своем пути вал -- вал огромной,
накопленной за весь этот тяжкий  год злобы, ненависти к врагу, -- что каждый
составляющий  этот  вал  индивидуум совершенно  забудет  о своей собственной
личности, обо всем личном.
     Тогда -- горе врагам,  горе Германии,  тогда ничто не остановит нас  до
самого Берлина! История  России показывает,  что такие чудеса с нами бывают,
что мы к ним способны. Верю,  что такое чудо  произойдет и на этот раз и что
победим мы!.,
     <i>Летние операции</i>
     <i>16 августа</i>
     В  скитаниях  моих  по   ладожским  берегам,   по  водной  трассе,   по
ленинградским  "глубоким" тылам  (находящимся  от переднего  края обороны  в
десяти, пятнадцати,  много --в  двадцати  километрах),  я, когда  это бывает
нужно и интересно, посещаю на передовой те воинские части, которые готовятся
к новым боям или затевают их на своих участках.
     А мы, предупреждая возможную в ближайшие дни попытку  штурма Ленинграда
гитлеровцами,  такие активные наступательные  действия  предпринимаем!  Надо
прощупать силы и средства врага, скапливаю-

     щиеся этим летом  на ряде участков фронта. Надо улучшить позиции наших,
войск, надо оказать поддержку армиям, ведущим тяжелую битву на кие страны!
     О  таких,   "местного  значения"  боях  мало  кто  знает  не  только  в
Ленинграде, но и на других участках  нашего фронта. Отголоски их доносятся к
другим участкам лишь громом усиленной канонады да шумом летящих к месту боев
истребителей   и   бомбардировщиков.   Кое-где   сгущаются  потоки  воинских
подкреплений,  грузов, а  навстречу  им движутся раненые:  на грузовиках, на
кораблях  Ладоги,  в  поездах  Ириновской  железной  дороги  и  важнейших ее
отростков. Один из них -- ветка от Всеволожской к  Морозовке<sup>1</sup> (расположенной
у  истоков   Невы,   против   крепости  Орешек,   и   обороняемого   немцами
Шлиссельбурга), другой -- линия, подводящая к  железнодорожному  мосту через
Неву,  уже в  пределах Ленинграда. К  месту  сказать, что ветка к  Морозовке
тянется  и  дальше -- вдоль Невы,  до  Невской Дубровки, но  этот участок не
используется, потому что находится под непрерывным  прицельным огнем врага с
левобережья Невы, и привести линию в годное состояние почти невозможно.
     Спецвоенкору ТАСС всегда  и всюду сообщают  новости  --  свежие или уже
устаревшие, иногда достоверные, чаще -- туманные и неточные. К тому, чего не
видел  своими глазами, я  обязан относиться с сомнением и  потому  подвергаю
такие  свидетельства  строгому  критическому анализу,  сравнению  с  другими
аналогичными  сообщениями,  тщательной проверке. Па  таком  материале нельзя
строить корреспонденции, но он нужен мне для общего представления о том, что
и где  в данное время  происходит.  Очень многое я  вообще не записываю,  не
считая себя  вправе  излагать  па  бумаге  все  то, что доводится  знать, --
особен-
     [*]  <sup>1</sup>  На   картах
военного времени был обозначен поселок Шереметьевка, -- так он и значится на
схеме прорыва блокады. Он был переименован  в поселок имени Морозова,  и уже
во время войны общепринятым было называть этот населенный пункт  (на  правом
берегу Неги,  у  истоков) -- Морозовка. Это название я '1 даю везде в тексте
книги.

     нo о накоплении сил и подготовке к боевым операциям.
     Вчера  в тамбуре  вагона  на меня долго  смотрел какой-то  лейтенант  с
перевязанной правой рукой, которому я охотно свернул цигарку.
     Товарищ майор, разрешите обратиться... Вы -- писатель?
     Да... Вы знаете меня?
     Вы были у нас в части, на  передке,  под Лиговом, в середине  июля?.. С
вами еще была девушка в красном платье, черненькая такая, тоже писательница?
Выступали у нас?
     Я  мгновенно  вспомнил  совместное мое с Еленой  Рывиной посещение 21-й
дивизии.
     Был... В восьмом полку!
     Ну правильно... А двадцатого июля наша дивизия пошла в наступление... А
второго августа...
     Бледное  лицо  исхудалого,  конечно от  недавно перенесенного  ранения,
лейтенанта осветилось невеселой улыбкой. Он коснулся левой рукой перевязки:
     -- Я тогда был здоров. А теперь... вот, на речке Дудергофке  осколочным
хватануло, полкисти срезало... Направлен в глубокий тыл... Не нужен я больше
фронту... А тогда...  Вы уж меня  извините...  Я  тогда  той  девушке...  --
лейтенант в смущении запнулся. -- В общем, я тогда ей стишки свои передал...
Понятно, какой из меня поэт,  но написано  крепко  было -- дойду,  и все, до
Берлина!..  Она обещала ответить, ну конечно,  забыла...  Да  уж  теперь все
равно! Не к Берлину мне теперь двигаться, а  к Уралу. Надеюсь там как-нибудь
на пользу Родине приспособиться... Жена там у меня -- Зоя... Сынишка  малый,
Володька...
     Лейтенант рассказал  мне о  наступательной  операции в  районе  Урицка,
проведенной  с 20  июля по 2 августа 21-й  и 85-й стрелковыми дивизиями 42-й
армии.  В этих  боях участвовали  танки,  авиация, артиллерия,  в том  числе
главные  калибры  кораблей  Балтики  и  какие-то,  еще  не виданные  досель,
сверхмощные  "катюши" ("Ох  же  и сила поражения у них!  Как  грохнут  такие
залпом, так не только гитлеровцы, уцелевшие

     по  соседству  от  участка  поражения,  сходят  с ума,  а  и  мы  сами,
признаться, дрейфим!"<sup>1</sup>
     Операция  началась в ночь на 20 июля ударом по Старо-Панову. Сильнейшей
артподготовкой  были  сразу  же   сокрушены  мощные   укрепления  вражеского
переднего   края   и    ближайшие    тылы   немцев.   Затем   ударили   наши
самолеты-штурмовики,  после них поднялись  и вместе  с танками пошли в атаку
наши  стрелковые  батальоны.  Саперы   уничтожали  остатки   минных   полей,
заграждения и всяческие "сюрпризы", вроде выпрыгивающих из земли мин.
     К вечеру, сломив упорнейшие контратаки немцев и освободив Старо-Паново,
наши передовые подразделения  вышли за Урицк. Но немцы  ввели в бой  сильные
подкрепления и удержать захваченные позиции нам не удалось.
     Наступление на  Урицк было повторено 23 июля. Мы  снова овладели частью
Урицка, закрепились там я держались под сильнейшим вражеским огнем с
     [*]  <sup>1</sup>  Изобретенные
конструктором Костиковым, смонтированные на автомашинах реактивные минометы,
прозванные "катюшами", делились на "малые" и "большие". Малые (БМ-8, то есть
метательная "боевая машина -- 8", дававшая  залповый огонь 82-миллиметровыми
осколочно-фугасными снарядами) били на  5, 5 километра, и залп такой  машины
состоял из 48 выстрелов  за 8--10  секунд.  "Большая"  (БМ-13) била на 8,  5
километра  132-миллиметровыми снарядами  (каждый весом  в 42 кг), и залп  ее
состоял из 16 снарядов, выпускаемых за 7--8 секунд.
     Первый на Ленинградском фронте залп батареи "катюш" (которой командовал
старший лейтенант П.  Н. Дегтярев) был  произведен 3 августа 1941 года,  под
Кингисеппом.
     Тяжелые гвардейские минометы М-31, стрелявшие  12-ю  300-миллиметровыми
90-килограммовыми снарядами на расстояние до 4, 3 километра, предназначались
для разрушения залповым огнем  опорных пунктов  на первой и второй  позициях
главной полосы обороны противника и для уничтожения крупных группировок  его
танков и живой силы в местах сосредоточения.
     Такие минометы, впервые на Ленинградском фронте примененные в  операции
под Урицком, были позже метко прозваны в армии "иван долбай".
     Строго засекреченное во  время войны, наводившее  ужас  на гитлеровцев,
оружие это ныне выставлено для всеобщего обозрения, со  всеми перечисленными
объяснениями,  в Военно-историческом  музее  артиллерии и инженерных  войск,
находящемся в Ленинграде.

     Дудергофских  высот  до  2  августа  В  этот  день,  под напором  новых
гитлеровских резервов, мы на несколько  сот метров  отошли от Урицка. Но три
линии  вражеских траншей у его  окраины  и у станции Лигово и у Старо-Паново
остались в наших руках.
     Так,  после двухнедельных боев, операция оказалась законченной.  Позже,
выверив и уточнив рассказ лейтенанта, я выяснил, что на Ленинградском фронте
это была первая из крупных операций "местного значения" только что минувшего
лета...
     В те же дни, утром 22 июля, стрелковый полк 268-й дивизии 55-й армии на
колпинском участке двинулся при поддержке танков и авиации  в наступление на
сильно укрепленный узел немецкой обороны, созданный  на  развалинах  деревни
Путролово Уничтожив шестнадцать дзотов и шесть орудий врага, взяв к середине
дня  Путролово,  полк  надежно закрепился  на  берегу  реви  Ижоры  Никакими
контратаками  гитлеровцам   не  удалось  вернуть  себе  Путролово.  Бои   не
ослабевали. 2 августа, в день  прекращения на участке соседней,  42-й  армии
операции под Урицком, здесь, от Путролова, началось наступление 942-го полка
268-й и частей 56-й стрелковых дивизий на Ям-Ижору -- еще более сильный узел
вражеской обороны на  шоссе  Ленинград  -- Москва. За  три дня жестоких боев
Ям-Ижора  была  взята и  закреплена за нами, в  наших руках оказался  важный
перекресток  дорог,  мы  значительно  улучшили  наши позиции,  уничтожили до
семидесяти огневых точек врага.
     В этих двух "частных"  июльских  операциях  было уничтожено больше трех
батальонов гитлеровцев и взято  немало пленных. Колонну пленных гитлеровцев,
шагавших по улицам  Ленинграда, горожане увидели 25 июля. Негодование женщин
стариков и детей, перенесших блокадную зиму, испытавших особенно усилившиеся
в  последнее время  варварские  обстрелы,  было  столь  велико,  что  конвою
пришлось оберегать пленных от порывов гневной толпы
     Кроме  трофеев  и  пленных  захвачены  ценные  документы,  разъясняющие
дислокацию   и   намерения   гитлеровских   войск,  и  выяснились  некоторые
особенности

     вражеской   обороны,   в  частности  насыщенность  ее  минометами  Наше
командование сразу же энергично взялось за выработку методов контрминометной
борьбы.
     А  обстрелы  Ленинграда  становятся  все более ощутительными  В  городе
теперь   рвутся  снаряды  особенно  дальнобойных  и   тяжелых  орудий.   Для
обнаружения этих  сверхмощных  орудий  наше  командование бросило  все  силы
авиационной и наземной разведки.
     Уже выяснилось, что  немцы подвезли  к Ленинграду  из-под Севастополя и
других  мест много осадных  систем, в том числе мортиры  Шнейдера  и  Шкода,
гаубицы  220-миллиметрового калибра  и  даже  еще  более мощные  --  305  --
350-миллиметровые пушки. Их снаряды причиняют Ленинграду большой урон. Такие
снаряды  могут  слать  взятые  немцами  у чехословаков и французов  орудия и
железнодорожная  установка  "Рейнметалл-Борзиг". Упало на город  и несколько
чудовищных снарядов не виданного здесь  прежде калибра. Уже установлено, что
это французские 400-миллиметровые гаубицы. В лесах за Колпином и за Гатчиной
вновь  обнаружилась  (появлявшаяся и подавленная нашими контрбатарейщиками в
феврале)  тяжелейшая  артиллерийская  система --  420-миллиметровая "длинная
берта". Она после каждого залпа передвигается на специальной железнодорожной
установке Исполинский снаряд  "берты" пронизывает до фундамента многоэтажный
дом.
     Хитроумная,  кропотливая разведочная и  исследовательская работа, как я
уже  отмечал, ведется летчиками  и  артиллеристами. И  теперь известно,  что
основная группировка  вражеских  осадных  орудий расположена  неподалеку  от
Красного Села, в районе хутора Беззаботный. Определен и ряд других мест, где
затаились такие орудия. Но самый  губительный огонь  гитлеровцы шлют с высот
Вороньей горы, господствующей над всей местностью южней Ленинграда.
     Появилось  еще  много признаков  наращивания  врагом  (у Тосно, Вырицы,
Гатчины) сил, угрожающих Ленинграду, и активизации вражеских войск На  южном
участке фронта были пресечены попытки немцев

     провести разведки  боем,  а 23-я армия  в начале лета пресекла такие же
попытки финнов активизироваться на Карельском перешейке.
     Ряд  ценных  данных  об  усилении  угрозы  с севера  доставили  морские
разведчики, в частности лейтенант Г. С. Иониди, ходивший со  своей группой в
тыл врага на  Ладожском озере.  Например, стало известно,  что  в  последних
числах  июня или в начале июля в порту Лахденпохья  -- главной  базе финской
флотилии на  Ладожском  озере -- спущены на воду  корабли,  доставленные  по
железной  дороге с  Ла-Манша, от  берегов  Франции<sup>1</sup>. Начиная с весны морская
авиация  Балтики  и выходящие  в  море  корабли  КБФ  сообщают  об усиленном
движении вражеских транспортов с оружием и войсками к берегам Финляндии.
     Для  разрушения  сухопутных  коммуникаций  врага  на   южном  побережье
Финского залива  и  для  помощи партизанам Ленинградской области в тыл врага
направлены  три батальона  балтийских моряков. Для обороны наших островов  и
контролируемого  нами  водного  района,  для взаимодействия  с  обороняющими
Ленинград  на  берегу  войсками   и,  конечно,  для   уничтожения  вражеских
транспортов вышло  в Финский залив и дислоцировалось  в Кронштадте множество
кораблей<sup>2</sup>. В их числе  --  торговые  суда, которые, презирая обстрелы прямой
наводкой с берега, совершают рейсы в Ораниенбаум и к островам залива.
     Еще  25  мая  из  Кронштадта  вышла в разведку подлодка  "М-97"  Н.  В.
Дьякова. В июне и в начале июля двинулись  в море  подводные  лодки, которым
предстояло автономное плавание в составе первого эшелона.
     Это  были  подводные  лодки  Щ-406,  Щ-304,  Щ-317 под  командой Е.  Ф.
Осипова, Я. П. Афанасьева  и Н. К. Мохова,  потопившие одиннадцать вражеских
транспортов; это была подводная лодка С. П. Лиси-
     [*] <sup>1  </sup>Сорок самоходных
десантных  барж, четыре  минных заградителя и  четыре итальянских  торпедных
катера, которые способны перебросить зараз  крупный -- в три тысячи  человек
-- десант
     <sup>2 </sup>Всего, за время навигации, около ста кораблей.

     цы -- она 11 июля, напав на конвой из шестнадцати транспортов, потопила
12  000-тонныи транспорт,  а через несколько дней, истратив уже все торпеды,
обстреляла  другой  транспорт  и,  гуманно   предоставив   финскому  экипажу
возможность  спастись на шлюпках,  взяла  в  плен только капитана.  Это были
столь же успешно действовавшие подлодки И. В. Травкина, Д. С. Абросимова, И.
М. Вишневского и других командиров.
     Потопив  девятнадцать   кораблей  врага   общим  водоизмещением  в  сто
пятьдесят три  тысячи тонн, лодки первого эшелона вернулись на базу в начале
августа<sup>1</sup>.
     Но самое главное, что прояснилось в летних боях и в итоге всех действий
нашей разведки, --  с весны идет переброска  новых подкреплений в осаждающую
Ленинград  18-ю немецкую армию. Уже в июле под стены города было переброшено
восемь  дивизий,  а  сейчас,  в  августе,  подступило  еще  три  или  четыре
гитлеровских  дивизии.  Все  усиливается приток  танковых  и  артиллерийских
частей. Некоторые крупные соединения  (например,  250-я  испанская "голубая"
дивизия) переброшены к  Ленинграду (в данном  случае  на колпинский  участок
фронта)  от  Волхова  после  ликвидации немцами  прорыва,  совершенного  2-й
Ударной  армией.  Другие тянутся  из  Франции.  И, наконец,  в последние дни
появились части, освободившиеся у немцев после потери нами Севастополя...
     Всем ясно:  немцы  готовятся  штурмовать  Ленинград  в  самое ближайшее
время. Надо спешить!..
     <i>В ту пору я  не мог  знать то, что в  августе уже стало известно нашему
командованию:  немцы  решили  штурмовать  Ленинград  в сентябре  Не знал  я,
конечно,  и  что  именно  намеревалось  предпринять  наше  командование  для
отражения Ленинградским фронготовящегося штурма Последующие события по-</i>
     [*] <sup>1</sup>  Из  похода не
вернулась лодка Щ-317 Н. К. Мохова, на коюрой находился и командир дивизиона
В. А. Егоров В середине августа вышли в дальние походы лодки второго эшелона
--  П.  Д.  Грищенко  (на которой  ушел в плавание писатель А. Зонин), А  М.
Матиясевич, П. П. Маланченко, А И. Маринеско  и другие Они действовали столь
же успешно Осенью в Балтику и в Ботинку вышли лодки третьего эшелона.

     [*] <i>казали решено было
предупредить штурмовой удар гитлеровцев наступление наших  войск Наши войска
и  флот  в  августе  стали  энергично готовиться  к  крупным  наступательным
действиям  В  распоряжении  Ленинградского  фронта  орудий  и минометов было
теперь в два раза больше, чем осенью 1941 года</i>
     <i>Горок) готовится</i>
     Штурм Ленинграда может начаться теперь же, в августе Его  можно ожидать
в  каждый следующий день.  Во всяком случае, не только армиям Ленинградского
фронта,  но и  населению Ленинграда следует быть в  предельной готовности  к
отражению штурма.
     7 августа  в  "Ленинградской правде" -- передовая  статья "Ленинград --
фронт, каждый ленинградец -- боец" В ней читаю такие слова.
     "В  твоем доме  есть  группа самозащиты МПВО Ты должен  быть  ее бойцом
Умеешь  ли ты тушить зажигательные бомбы,  ликвидировать  очаги  химического
поражения, оказывать  первую медицинскую помощь?.  Враг близко, наш долг  не
только  защитить  город, но  и  отогнать,  разбить, уничтожить врага Военная
обстановка  может  потребовать,  чтобы  ты  завтра  сменил  свой  станок  на
винтовку. Каждый боец города-фронта должен уметь пользоваться  этим оружием,
стрелять из винтовки, пулемета, автомата, уметь поражать вражеские танки "
     В том же номере газеты  -- письмо  старых питерских рабочих  защитникам
Ленинграда под заголовком' "Не бывать в нашем городе своре немецких псов'"
     12 августа Ленинградский горком партии постановил с 20  августа вовлечь
в военную подготовку без отрыва от производства весь актив  населения города
-- мужчин и женщин

     Я познакомился с примерной программой этого  военного обучения.  В  ней
речь идет об условиях борьбы с  врагом в  городе, об организации обороны и о
методах  ведения  в  городе  оборонительных  боев.  Говорится  о  том,   как
использовать  условия маскировки для внезапного огневого налета и  удара  по
врагу гранатой  и штыком, о бутылках, наполненных горючей смесью, о том, как
укрываться  за  стенами, в  канализационных  колодцах,  в  нижних  этажах  и
подвалах  домов  и  оттуда  гранатами  разить  врага.  Говорится,  что  силы
ворвавшегося в  город врага неизбежно распыляются,  и его следует уничтожать
по частям внезапными короткими контратаками. Рекомендуется превратить каждый
дом в бастион, укрепляя  его чем  придется;  перекапывать  улицы,  возводить
баррикады, использовать электропровода с  током  высокого напряжения,  иметь
под  рукой любые тяжелые предметы-- ломы,  утюги, ступки, гири,  камни...  В
программу входит  обучение борьбе с танками  на узких  улицах, в тупиках, во
дворах --  устраивая завалы, заманивая танки в ловушки, минируя их. Обращать
внимание на такие естественные рубежи, как реки, каналы, разводные мосты...
     В  программе  предусмотрено  еще  многое:  и   борьба   с  лазутчиками,
диверсантами,  ракетчиками,  сеятелями  паники,  и  меры   против  вражеской
дезинформации  по телеграфу  и телефону,  и  устройство  позиций  на  случай
пожаров и обвалов домов...
     В каких направлениях и как подготовлять огонь из всех видов оружия? Как
и где располагать  пункты наблюдения? Как помогать соседу по дому, по двору,
по квартире и комнате? Как подготовлять окна для снайперского огня, бросанья
гранат и для защиты от пуль и осколков?!
     Надо  добиться,  чтоб оборона была живучей,  чтобы  самые  смелые  люди
знали, как, объединяясь в мелкие группы, совершать  ночные  набеги на врага,
не давая ему ни минуты покоя.
     Всему этому  население  Ленинграда  сейчас  учится...  Военное обучение
проходят все: заводские рабочие и городские телефонистки. Электромонтеры и

     архитекторы. Школьники и  инженеры. Медсестры и вагоновожатые. Шоферы и
студентки вузов. Управдомы  и  пекари.  Балерины  и  наборщики типографий...
Все!..
     Дисциплина  в городе --  полная.  Сознание  ответственности  момента --
безупречное.
     Ленинградцы, превратившие свой город в крепость,  все  те,  кто остался
здесь  после  законченной  в  основном вчера  -- 15  августа  --  эвакуации,
становятся не  просто  мужественными  гражданами,  а  умелыми,  выдержанными
бойцами!..
     Кирпичи разбомбленного дома нужны для строительства дотов.
     А  как  же те  люди,  чье поведение  и  чьи  высказывания  еще  недавно
определялись  пониженным  от дурных  известий  настроением?  Заметно:  и они
сейчас,
     <img width="386" height="330" src="leningrad2-18.jpg">

     перед  лицом  близкой,   смертельной   опасности,  включаются  в  общий
вдохновенный порыв:  уберечь  от врага свой  город,  спасти его,  если будет
нужно, ценой своей  жизни. Непременно спасти:  убить, уничтожить врага, хотя
бы в том самом доме, в той комнате, в которой прожил доныне всю свою жизнь!
     Таков Ленинград сегодня, в этом, зловещем августе!..
     И можно быть, как прежде,  уверенным, что ни  при каких обстоятельствах
враг  не осилит  бессмертного сопротивления  защитников  Ленинграда -- штурм
будет сорван!
     ... <i>К этому  времени  оборонительные сооружения Ленинграда состояли уже
из пятнадцати тысяч дотов и  дзотов, а общая длина уличных баррикад достигла
тридцати пяти километров.  Почти все  городские дома были приспособлены  для
установки  огневых точек. В городе действовали готовые  подняться по первому
сигналу тревоги  дивизия  ВОГ (внутренней  охраны города)  и  многочисленные
отряды самообороны,  руководимые самыми  стойкими, выдержанными  и  опытными
коммунистами. Мозг  обороны -- Смольный -- работал с предельным напряжением,
как год назад, когда опасность была  такой же близкой и  грозной.  Но опыта,
хорошо организованных сил и стойкости у ленинградцев теперь было больше!</i>
     <i>Бронекатера в устье Тосны</i>
     <i>18 августа. На наблюдательных пунктах</i>
     Предотвратить  немецкий удар вниз, вдоль  Невы,  и по  флангу  --  55-й
армии, со стороны  реки Тосны!.. Здесь -- равнина,  по которой, прорвав нашу
оборону, могут двинуться сотни немецких танков!..
     <i>Но и  не  только  это...  Как  выяснилось  для  меня позже,  надо  было
подготовить  плацдармы на  левобережье  Невы для  крупнейшей  наступательной
операции этого, 1942 года, а в частности для взятия Мги.</i>
     В этот раз операция начинается  необычно: боевым кораблям КБФ предстоит
взаимодействовать с пехо-

     той  не только  своей артиллерией. Поэтому к месту  действия  спешат  и
флотские и армейские военкоры.
     Если вычертить на карте Неву, то -- от истоков у Шлиссельбурга до устья
-- вся эта 74-километровая река предстанет на карте в виде круто провисшей к
югу линии:  на сорок пятом километре от  Финского залива,  там, где  в  Неву
впадает Тосна, Нева образует крутой излук. Ленинград и Шлиссельбург лежат на
одной  параллели,  а  устье Тосны с селом Ивановским окажутся в  самой южной
точке прогиба.
     Весь левый берег Невы, выше впадения этого притока, и весь правый берег
его заняты гитлеровцами. Ниже села Усть-Тосно оба берега Невы -- наши.
     Немцы  захватили  Ивановское  и Усть-Тосно в  боях 28--30  августа 1941
года,  тогда  же,  когда  заняли Мгу и перерезали железнодорожное  сообщение
страны с Ленинградом. В  следующие  дни они выбрасывали на правый берег Невы
десанты парашютистов,  но  этих парашютистов наши самолеты  расстреливали  в
воздухе,  по пятьдесят, по сто человек  зараз.  Захватить правый  берег Невы
немцам  нигде не удалось. Села Ивановское и Усть-Тосно стали крайней угловой
точкой  левого  фланга  гитлеровцев   на  левобережье  Невы.  Траншеи  перед
Усть-Тосно -- краем левого фланга наших войск, обращенных фронтом  к востоку
и вытянувшихся  вдоль левого берега этого  притока Невы.  Здесь с осени 1941
года линию фронта обороняет наша 55-я армия. Эта линия у Ям-Ижоры загибается
против  Колпина к  юго-западу, уходит далее на  запад  в сторону  Пулковских
высот. Там, до самого Финского залива, оборону держит 42-я армия.
     Чуть  ниже разрушенного  поселка  Усть-Тосно, на правом высоком  берегу
Невы  расположены поселки  Малые и Большие Пороги. От  сотен  домов  поселка
Большие   Пороги   уже  ничего  не   осталось:  дома  сожжены,  расстреляны,
разбомблены, их развалины разобраны на строительство дзотов и блиндажей. Оба
поселка превратились в передний край нашей  обороны. Из семи домиков поселка
Малые  Пороги  уцелел один  -- маленький, с  мансардой,  дом "обстановочного
старшины" (а проще говоря -- бакенщика), 58-летнего

     Михаила Павловича Моисеева. С семьею из тринадцати человек он жил здесь
до войны, живет здесь и сейчас, но уже один. Он, пожалуй, единственный здесь
"местный житель".
     Впрочем,  он не  один.  Его  дом,  как  и десятки  обведенных траншеями
землянок и блиндажей  вокруг, населены моряками Краснознаменного Балтийского
флота. Три  окна  кирпичного  дома  Моисеева  выходят  на  Неву,  деревянная
мансарда с одним окном --, на ту  же сторону  -- превращена в наблюдательный
пункт  морских артиллеристов, обстреливающих Ивановское и все позиции немцев
за  Тосной.  В мансарде, рядом с окном выложена защищающая от осколков будка
НП, а в юго-восгочной стене мансарды проделана "щель наблюдения", из которой
в стереотрубу видны  вся Нева до излуки  и устье Тосны. А в сторону  невских
берегов рядом  с  забитым окном  мансарды глядится в узкую  амбразуру другая
стереотруба.
     Вид с этого  наблюдательного пункта, расположенного высоко над берегом,
--   бескрайний:  простым  глазом   просматриваются   вражеские   позиции  в
Ивановском,  в  Отрадном,  в  Никольском,  а   стереотруба  помогает  хорошо
рассмотреть и Поповку, и руины бывшего неподалеку завода, а с другой стороны
-- поверх всех  наших и немецких позиций -- далекие отсюда  города Пушкин  и
Красное Село, захваченные немцами гот, назад.
     И  удивительно,  как этот, уже пробитый  снарядами,  обведенный сотнями
глубоких  воронок дом держится до сего времени! Может быть, потому, что  при
обозрении с широкой низины он сливается с протянувшейся далеко за ним грядой
соснового леса?
     Нет места удобней для наблюдения, чем эта, встроенная в мансарду, после
попадания в нее снаряда, будка и обитая материей амбразурка с  приделанным к
ней столиком для  планшета.. Отсюда осуществляется связь с морскими тяжелыми
батареями, расположенными в лесу на  правобережье Невы, и с Ленинградом. Вся
изрешеченная насквозь осколками мансарда -- место постоянной, круглосуточной
вахты...
     Против дома Моисеева, у другого -- левого -- бе-

     рега Невы торчит над водой расстрелянная немцами, застрявшая здесь с 30
августа  1941 года землечерпалка "Нева", ее  остов  перевернут, в нем больше
пятисот (подсчитано!) пробоин.  На том берегу белеет разбитый дом водокачки,
снабжавшей водою  Колпино, и высятся бесформенные, оплывшие при пожаре руины
спирто-водочного завода. Там тоже всегда сидят наблюдатели и корректировщики
55-й, занимающей позиции за рекой, армии.
     А вдоль правого берега Невы, против немецких позиций, держат оборону --
до  Невской Дубровки  и  далее до Ладожского озера  --  стрелковые  дивизии,
морская  пехота,  11-я отдельная стрелковая бригада и  другие  части Невской
оперативной  группы.  Вся  прибрежная  полоса   лесов  насыщена  морскими  и
сухопутными  батареями.  Весь  берег   изрыт,  продырявлен  сотнями  дзотов,
землянок, блиндажей, изрезан траншеями, оплетен  колючей проволокой, опоясан
минными полями и глядит на врага амбразурами мощных железобетонных дотов...
     <i>19 августа. 11 часов утра</i>
     Внезапно  для  врага  над  Невою  и  Тосной  разражается  грохот  нашей
артподготовки. Правый берег Тосны, Ивановское,  уходящее  дальше левобережье
Невы  окутываются  дымом,  просверкиваемым  вспышками  тысяч  разрывов. Нева
закрывается покрывалом  дымовых завес, выпущенных с  бронекатера и станцией,
установленной  на берегу  Невы  специальным подразделением  55-й армии. Наши
самолеты, пронесшись бреющим полетом над поверхностью реки, сгущают эту тучу
завесы своими сброшенными чередой дымовыми шашками.
     <i>12 часов дня</i>
     Связь  доносит: от  места  сосредоточения  у  деревни Кормчино вышел  к
Усть-Тосно первый эшелон бронированных катеров с десантом балтийцев...
     Рейд тщательно подготовлен у села Рыбацкого, где стоят паши эскадренные
миноносцы и канонерка. Снаряды их орудий г волнующим звуком колыхания.

     воздуха проносятся над  Невой и  ложатся  "а немецкий передний  край  в
Ивановском.
     Сейчас катера приблизятся. Скорее туда -- на передовой НП!
     Здесь,  против  впадения  в  Неву Тосны,  в  прибрежной  траншее  стоит
вице-адмирал  В. Ф. Трибуц с группой старших командиров. Поблизости в той же
траншее--  командиры-артиллеристы,  делегаты  связи,   телефонисты,  два-три
военных корреспондента, поэт Л. Хаустов -- адъютант командира полка... <sup>1</sup>
     И  вот  идущие вверх  по  Неве  катера уже  видны.  Пройдя мимо  домика
Моисеева,  прорвавшись  сквозь  гущу  дымовых  завес, они  достигают широкой
излуки Невы. Они  мчатся,  буруня воду,  рассекая  хлопающие  по  их  бортам
невские  волны... Семь бронекатеров и двадцать два охраняемых ими катера ЗИС
и КМ. Очи полны краснофлотцев, азартно кричащих "ура"...
     Адмирал наблюдает, как, круто разворачиваясь, стреляя на  полном  ходу,
один за другим катера  врываются в  устье  Тосны. Кто-то коротко произносит:
"Добро!.. "
     <i>13 часов 05 минут</i>
     Подлетев  к   левому  берегу  Тосны,  занятому  нашей  85-й  стрелковой
дивизией, катера  начинают высаживать  десант. На другом берегу, прижатые  к
земле  огнем  армейской и  корабельной  артиллерии и  бомбежкой  с  воздуха,
гитлеровцы из 1-й "полицейской" дивизии СС припали к земле в своих траншеях.
Они застигнуты врасплох, им не успеть опомниться!
     <i>13 часов 20 минут</i>
     Высадка  десанта   закончена.  Старший  лейтенант  Александр  Ерофеевич
Кострубо должен был высадить свою группу десантников на наш  берег Тооны, не
доходя четырехсот метров до шоссейного моста.  Но он дерзнул  пройти дальше,
-- его группа расхватывает выбрасываемые из укрытий лодки в ста метрах от
     [*]  <sup>1</sup>  Вскоре,   в
сентябрьских боях, Л Хаустов был тяжело ранен в Невской Дубровке

     моста,  за две минуты переправляется на немецкий берег. У другого моста
высадилась группа старшего лейтенанта Корытина...
     Саперы  55-й армии взбегают на заминированные мосты, не  дав  ошалевшим
немцам взорвать их, режут провода, обезвреживают мины, и по мостам уже бежит
пехота.
     Линия   связи  доносит:  это  --   бойцы   268-й   стрелковой   дивизии
генерал-майора С.  И. Донского.  Батальонами командуют лейтенант Кукареко  и
капитан Поболин. В бой вступает батальон Клюканова...
     Первые   цепи   пехотинцев  и   моряков,  поддерживаемых  пулеметным  и
минометным  огнем из-за Тосны,  уже вздымают остатки минных береговых полей,
взорванных артиллерией  и авиацией,  которые сейчас долбят глубину вражеской
обороны.  Моряки и  пехотинцы режут колючую проволоку, штыками и  автоматами
уничтожают врага в первой его траншее.
     И только тут немцы наконец опомнились.
     Спохватилась  и   бьет   немецкая   артиллерия,  батальон   гитлеровцев
поднимается  в контратаку. Десятки  вражеских самолетов  заполняют небо. Над
дымом  и  пламенем, охватившими  землю  и  воду,  завязываются  ожесточенные
воздушные схватки.
     В дыму теперь ничего не видно...
     Так начался этот бой -- бой за захват нового, Ивановского, плацдарма.
     <i>3 часа дня</i>
     Только  что   кончилась  высадка  на   правом  берегу   Тосны  десанта,
доставленного вторым эшелоном катеров.
     Освободившиеся  катера первого эшелона вырывались  из дымного пекла боя
обратно в Неву и  проносились мимо адмиральского наблюдательного пункта вниз
по  течению, за  новыми  группами  десантников.  Вся  Нева теперь вздымается
фонтанами  от разрывов  бомб и  снарядов. Простреленные,  избитые корпуса  и
рубки  некоторых катеров  захлестываются водой, но балтийские морские  флаги
реют на каждом флагштоке. Катера увозят вниз раненых моряков, переполне-

     ны красноармейцами и краснофлотцами. Все звуки  боя  постепенно отстают
от них, --  ниже по  течению катера входят в зону  тишины  и спокойствия,  и
только  буруны  расходятся  крутыми углами  от  каждого катера. Течение Невы
выносит из устья Тосны какие-то бревна, обломки  лодок и неведомые предметы,
за которые держатся люди. Катера вылавливают их на ходу...
     <i>20 августа Домик Моисеева</i>
     Первые сутки боя принесли нам большой успех. Прорвав все линии немецких
траншей, сражаясь в  остовах домов кирпичного завода, десантники и пехотинцы
ворвались  в село  Ивановское,  достигли расстрелянной артиллерией церкви и,
гоня перед собой гитлеровцев, непрерывными  атаками вышибли их из следующего
поселка -- Отрадное, достигли руин дворца и каменных зданий Пеллы, захватили
Пеллу...
     Наши  моряки и  стрелки несут, однако,  большие  потери.  Сопротивление
гитлеровцев  резко  усилилось.  Они  спешно  подбрасывают  резервы. Пелла  и
Отрадное переходят  из  рук  в руки,  с  середины  дня крупные  силы  немцев
столкнулись с нашими бойцами  в Ивановском. Есть сведения, что  в эсэсовскую
дивизию влиты свежие силы голландцев.
     Катера работают, как и вчера, -- их в бою участвует больше сорока.
     Корреспонденты, спеша  сообщить в свои  редакции о несомненном  успехе,
разъезжаются кто  куда и на чем придется -- к Ленинграду, и Колпину, к штабу
НОГ, и в Колтуши, и в  сторону Ладоги... Многие, отписавшись, вновь вернутся
сюда...

        Ивановский плацдарм создан

     Суммирую позднейшие записи...
     Разгоревшийся   в   Ивановском   бой   принял   характер  многодневного
кровопролитного  сражения. Вторые  и третьи  сутки  боя оказались  еще более
тяжелыми, чем первые. Бомбя и яростно обстреливая переправу, нем-

     цы  препятствовали подвозу новых наших подкреплений.  Подразделения  на
правобережье Тосны оказались отрезанными, но дрались с прежним ожесточением.
Связь  поддерживалась   по  радио.   Боеприпасы   иссякали,   продовольствие
кончалось. Раненых было почти невозможно эвакуировать, -- под огнем врага их
грузили  на  баржи,  на катера, на  малые сплотки бревен  и  пускали вниз по
течению. Их выносило в Неву, несло в сторону домика Моисеева. Там оба берега
были  нашими, там  раненых  принимали,  сгружали, отправляли в  медсанбаты и
госпитали.
     День  за  днем  продо