, почему до сих пор его нет, -- ведь через реку переправлялись, а на берегу перед мостом стояли огромной пробкой танки и самоходные пушки!.. Наконец мы упросили часового пропустить нас по мосту (где не пролезет корреспондент!). "Только бегом!" -- предупредил он нас. И когда один танк, занимающий всю ширину моста, вылез на берег и, жужжа, как всесильный жук, полез, выворачивая глину из полуметровой колеи, на крутой подъем, а следующий -- на другом берегу -- включил мотор, чтоб спуститься к мосту, мы втроем перебежали на правый берег. Миновав длинную вереницу ожидающих очереди танков, мы выбрались на дорогу, так же запруженную боевыми машинами, разыскали здесь свой грузовой фургон и залегли в нем -- я и Василевский, а Фетисов остался в кабине рядом с шофером, приняв на себя все дальнейшее распорядительство. И я заснул и смутно, сквозь сон слышал, как Фетисов уходил, приходил, наконец, добившись от коменданта переправы разрешения воткнуть нашу машину в колонну танков и прошмыгнуть на другую сторону реки, успокоился. И наша машина, то ревя мотором, проползая метров пять-шесть, то затихая и снова останавливаясь, вместе с танками часа два подбиралась к переправе. А до переправы и оставалось-то метров не более трехсот! И были какое-то волнение, какая-то руготня, наш фургон чуть не сшибло развернутое вбок орудие самоходки, рванувшейся быстро и впритирочку огибавшей нас. И, мгновенно включив мотор, наш Галченков рванул вперед, и ствол орудия вовремя повернулся как надо, чтоб не унести наш кузов, а заодно и нас. Потом мы чуть не свалились под откос, потом едва не были расплющены двумя танками... До всего этого мне уже не было никакого дела -- я был счастлив, что лежу неподвижно, что сплю, хоть и слышу все сквозь мой зыбкий сон. Только слухом да по толчкам воспринимал я окружающее. Было понятно: спускаемся к переправе, катим по ней, выбираемся на другой берег, едем куда-то. На какие-то пять минут я, вопреки ухабам и тряске, окончательно заснул, а проснувшись от толчка, увидел за открытой дверцей фургона быстро разматывающуюся позади ленту пустынной дороги, уцелевшие фольварки, купы деревьев. Мы ехали по Эстонии, от деревни к деревне, пустым, разоренным, и никаких людей на пути нам не попадалось. Позади зоревым багрянцем и дымом таяла Нарва. Уже рассветало. Мы были одни в пустынном, быстро пересекаемом нашей машиной мире. Мы искали путь к 8-й армии, которая должна была действовать где-то в южной от нас стороне, ибо мы находились в сфере действий 2-й Ударной... На Нарвском плацдарме 28 июля. КП 201-й дивизии Вчера ехали мы сначала по пыльной, обстреливаемой артиллерией дороге (немцы были в трех километрах от нее). Начиная от множества взорванных железнодорожных путей станции Аувере-Яам, пересекали сплошное поле только что отбушевавшего сражения. Воронки сплошь, везде; разбитые танки -- наши и немецкие, превращенные в груды железного лома; трупы -- обожженные, с оголенными черепами, изуродованные; тряпки, ручное оружие, амуниция; в воронках -- болотная вода; много немецких, закопанных в землю танков с пробитыми башнями, исковерканными стволами пушек. После ночевки в каком-то медсанбате, направляясь в 8-ю армию, мы медленно двигались по знаменитой еще с первых боев на плацдарме "долине смерти", или, как иначе называют ее, по "Невскому проспекту". По этой просеке немец несколько месяцев бил с высот Аувере и из Ластиколонии (есть там такая, сильно укрепленная немцами высота 84, 6, под склонами которой располагается поселок Ластиколония). Бьет немец откуда-то по этой просеке и сейчас, но мы проскочили благополучно. На перекрестке свернули влево, на юго-восток, к реке Нарве, и выехали к ней против расположенной на правом берегу краснокаменной церкви. Здесь расположены сейчас командные пункты и некоторые вышедшие из боя части 268-й и 201-й стрелковых дивизий. 201-я стрелковая дивизия генерал-майора В. П. Якутовича вместе с другими дивизиями 117-го стрелкового корпуса -- 120-й полковника А. В. Батлука и 123-й прославленного после боев под Лугой генерал-майора А. Г. Козиева[1], позавчера, совершив смелый обходный маневр, миновав плацдарм, взяла станцию Аувере-Яам и тем, перерезав железную дорогу Нарва -- Таллин, весьма помогла частям, штурмовавшим Нарву фронтальным ударом, и, в частности, 109-му стрелковому корпусу, вышедшему с северо-востока к Аувере. Особенно отличился 191-й стрелковый полк 201-й дивизии раненного в голову, но руководившего боем, пока был в сознании, Паршина (он представлен к ордену Ленина). 201-ю дивизию немцы знают еще с Гатчины и Луги, называют ее "дикой лесной дивизией" (у нас она получила наименование Гатчинской краснознаменной). Знают имя, отчество и фамилию ее командира Вячеслава Петровича Якутовича, который им крепко насолил и [1] В начале февраля, перерезав южнее Луги коммуникации немцев, 256-я сд полковника А. Г. Козиева и два полка 372-й сд, презирая опасность окружения, вырвались далеко вперед. Выполнив задачу, они и действовавший с ними партизанский отряд в районе д. Оклюжье, были окружены немцами. Перелетев на У-2 к своей дивизии, командир ее, полковник Анатолий Гаврилович Козиев возглавил окруженные части и две недели, в тяжелейших условиях, храбро и умело руководя боями, сдерживал напор врага. После взятия нашими войсками Луги окруженная группировка была 15 февраля деблокирована частями 8-й и 59-й армий. А. Г. Козиеву, произведенному в генерал-майоры, было присвоено звание Героя Советского Союза. здесь, за что также вчера представлен нашим командованием к ордену Ленина. Поэтому, чтобы узнать все подробности взятия Аувере-Яам, я прежде всего разыскал блиндаж Якутовича и пришел к нему. Чернобровый, рослый, круглоголовый и коротко стриженный генерал встретил меня в пижаме, гостеприимно и просто, усадил за стол, провел со мной несколько часов, рассказывая обо всем, что мне хотелось знать. А я хотел знать и историю дивизии, и биографию самого Якутовича. Был он когда-то журналистом, писал под. псевдонимом Вячеслав Славко, родился и жил в Киеве, переводил на украинский язык стихи Н. Ушакова и книжки детских писателей... Потом пошел в армию добровольно, кончил военное училище, после армии окончил училище народного хозяйства, занимал всякие руководящие посты, опять ушел в армию, в финской кампании командовал полком, окончил Академию имени Фрунзе. В Отечественной войне, командуя десантными операциями, на две недели задержал у озера Самро-Долгое немецкое наступление (а шло триста немецких танков, двадцать семь танкеток, тридцать шесть броневиков и пехотный полк!). Потом вывел свой полк болотами на Кингисепп, потом защищал Пулковские высоты... Было это в 1941 году... Командуя 13-й стрелковой дивизией при прорыве блокады, был тяжело ранен. С момента формирования 201-й дивизии командует ею... Отец его, воевавший в империалистическую и в гражданскую войну, был командиром в партизанском отряде, был в продармии и в 1928 году убит кулаками. -- Мне всего тридцать семь лет, а подумаешь -- черт его знает, сколько всего было! Даже стихи писал! Пять ранений, оторвано ухо, три контузии, а здоров как черт! Сто пятнадцать сантиметров объем грудной клетки. А погоны ношу -- семнадцать сантиметров, даже у Говорова короче: шестнадцать! Голос у Якутовича мягкий, спокойный, приветливый, беседовать с ним приятно и интересно. Он перечислил мне всех своих отличившихся офицеров и солдат, каждому отдал должное, а особенно командиру полка Паршину и его комбату капитану Качукову -- кавалеру ордена Александра Невского (о которых речь дальше)... Обходный маневр 29 июля В приказе Верховного Главнокомандующего от 26 июля сказано, что Нарва взята в результате умелого обходного маневра и фронтальной атаки. Взяли Нарву, как я уже сказал, части 2-й Ударной армии. Здесь, со слов Якутовича, опишу только действия дивизий 117-го стрелкового корпуса 8-й армии. Шириною в полсотни километров, пересеченный широкой и быстрой рекою Нарва, перешеек между Балтикой и Чудским озером был у немцев естественным и удобным фундаментом для строительства сильнейших оборонительных укреплений. Враг надеялся, что этот рубеж окажется непреодолимым для нас. Рассчитывал: в реке Нарве и в лесных болотах к западу от нее захлебнутся наши наступающие войска. Но еще в феврале этого года, форсировав реку южнее города Нарва, войска 2-й Ударной армии Ленинградского фронта создали себе в лесных болотах к западу от реки прочный плацдарм. Здесь тогда находился 30-й гвардейский стрелковый корпус Н. П. Симоняка. Никакие неистовые усилия гитлеровцев лишить нас этого плацдарма не имели успеха. Плацдарм остался в наших руках. Перед фронтом плацдарма с севера тянулись две единственные на перешейке дороги Нарва -- Таллин: шоссейная и железная. Владея дорогами, немцы могли подбрасывать к Нарве снабжение и резервы. Владея сильнейшими укреплениями на высотах Ластиколоний, могли просматривать с высоты и простреливать всю местность кругом на десятки километров. Били прямою наводкой по фронту наших войск через реку Нарву. Били на юг, по всему пространству созданного нами плацдарма. Контролировали к северу всю береговую полосу Нарвского залива... Если б у нас не было плацдарма и нам пришлось бы вести на Нарву только фронтальное наступление, с востока, победа на этом участке досталась бы нам гораздо более дорогой ценой, потому что немцы управляли бы всем своим огнем с ключевых, превращенных в цепь мощных крепостей позиций, названных ими рубежом "Танненберга". Наш плацдарм грозил немцам опасностью полного их окружения. Именно по этой причине перед нашими войсками была поставлена задача: ударом с плацдарма на север перерезать обе дороги Нарва -- Таллин, овладеть крепостями Ластиколоний, выйти в тылу нарвской группировки немецких войск к берегу Балтики, чтобы заставить немцев под угрозой окружения отступить на запад, очистив местность перед фронтом наших наступающих с востока в лоб войск; либо, если враг не отступит, окружить и уничтожить его. Непосредственное выполнение этого обходного маневра было возложено на подошедший с юго-востока 117-й стрелковый корпус во взаимодействии с частями 16-го укрепрайона 2-й Ударной армии. Слева шла 123-я дивизия А. Г. Козиева, справа -- 120-я дивизия А. В. Батлука, в центре -- и уступом позади -- 201-я дивизия В. П. Якутовича. Части 16-го укрепрайона двигались в обход Нарвы с плацдарма. Наступление 117-го ск началось в 5. 30 утра 25 июля трехчасовой артподготовкой. Снаряды всех видов ложились так густо, что трех-четырехкилометровая болотная полоса немецкого переднего края превратилась в сито, состоящее из смыкающихся краями воронок. Жижа, наполняющая эти воронки, уплотнилась трупами гитлеровцев, искромсанным в лохмотья железом. Немногие огневые точки врага ожили после этого артиллерийского урагана, но кинувшихся вслед за артподготовкой в атаку бойцов встретил неистовый огонь из глубины вражеской обороны -- огонь с железнодорожной станции Аувере-Яам и с высоты 84, 6 (Ластиколоний). Бойцы наступали по грудь в болотной жиже. Одну полевую пушку тащили на руках тридцать -- тридцать пять человек. Танки ползли вперед, увязая в болоте порою почти до башен, ползли не останавливаясь, и пехотинцы им помогали. Первым пробило передний край немцев одно из левофланговых подразделений Батлука. Это был пока еще только частичный успех -- брешь удалось пробить на узком участке, а атакующие в болоте бойцы уже задыхались от непосильного физического напряжения. Вот с этого момента и начинается успех подразделений Якутовича, в частности полка офицера Паршина. Не ожидая развития успеха соседом, Якутович немедленно снял два батальона полка Паршина со своего участка и кинул их в брешь, образованную соседом. Свежими силами батальон Цаплина, а за ним батальон Захаренко развили атаку и стремительно врезались клином в глубину обороны немцев. Немецкий фронт сразу же оказался рассеченным надвое, и восточная его половина попала под угрозу окружения. Маневр двух батальонов Паршина поддержали с исключительной храбростью артиллеристы капитана Переборщикова. Двигаясь в боевых порядках пехоты, они несли орудия на руках и попутно бились ручным оружием, наравне с пехотинцами. Три линии траншей были взяты и закреплены за собою полком Паршина. Вражескую оборону наш клин рассек на несколько километров в глубину. Противник откатился ко второй линии обороны -- к железной дороге и начал оттуда яростно контратаковать. Ночь прошла в отражении этих контратак. Все они были отбиты. Однако тем временем немцы подтянули с тыла к железной дороге резервы, укрепили боевые порядки, усилили огневое сопротивление и особенно огонь сильнейшей артиллерийской группировки из глубины -- с высоты Ластиколонии. Наступавший в острие клина полк Паршина испытывал сильнейшее давление с фронта и с флангов, но держался стойко, одновременно всеми видами энергичной разведки вскрывая намерения противника, не давая ему оторваться. Уже в эти часы боя 117-й стрелковый корпус, отвлекая на себя крупные силы врага, весьма способствовал начавшемуся фронтальному наступлению с востока частей 2-й Ударной армии, штурмовавших Нарву. Под угрозой охвата с двух сторон немцы перед батальонами Якутовича стали отходить к самой железной дороге. 26 июля Якутович направил свой главный удар на эту станцию. Шквалом всех огневых средств свежий фашистский батальон был разгромлен, остатки его, не успев занять рубежи, разбежались. Это дало возможность полку Паршина атаковать станцию, ворваться туда и погнать противника от железной дороги в леса. Не теряя ни минуты, Якутович бросил 92-й полк Мокальского на северо-восток, дабы отсечь побежавшим гитлеровцам путь к отступлению на запад и идти вперед до соединения с войсками, ведущими фронтальное наступление со стороны Нарвы. Полк Паршина Якутович направил прямо на север, чтоб пересечь всю оставшуюся у врага полосу перешейка до самого берега Балтики и тем перерезать все, до последней, коммуникации немцев с западом. Блестяще выполняя свою задачу, полк Мокальского углубился в леса, в район Хинденурк, и, проведя жестокий бой в районе деревни Репнику-Асула, соединился здесь с передовыми частями форсировавших реку Нарву, наступающих с востока войск 2-й Ударной. Отрезанные от своих тылов, немецкие батальоны заметались, кинулись на юго-восток и здесь в лесах попадали в руки подразделений Батлука, которые их истребляли и большими группами брали в плен. А 191-й полк Паршина, дошедший было до Удриа, вместе со встреченными им танками подполковника Примаченко повернул на юго-запад. Подкрепленный танками полк, несмотря на то что с тыла и фланга его неистово обстреливал противник, подошел к крайней из высот Ластиколоний, обложил ее с востока и северо-востока. Штурм этой высоты не входил в задачу 117-го ск -- ее должны были брать только части 2-й Ударной армии. Но передовые полки дивизии А. Г. Козиева, ведя бой за Тирсу, уже приближались к высоте с юга. Поэтому Козиев, используя успех Паршина, решил вместе с ним штурмовать высоту, тем более что части 109-го корпуса 2-й Ударной уже приближались к ней с востока. Что же представляла собой эта ключевая позиция всей немецкой обороны нарвского участка? Крутые склоны ее со всех сторон были обведены траншеями, одна над другой. Поля перед ней -- минированы и окаймлены проволочными заграждениями. Глубокие, существующие с петровских времен пещеры на середине ее высоты превращены немцами в бомбоубежища и укрытия для орудий. Извилистыми лабиринтами траншеи поднимались по склонам, соединялись наверху с казематами, скрывавшими дальнобойную артиллерию. Каменные здания когда-то существовавшей здесь детской колонии перестроены в гнезда для огневых точек. Фундаменты зданий переделаны в массивные доты. Зарытые в землю танки дополняли боевую оснастку этой, считавшейся немцами неприступною, высоты. Вот эту-то крепость во взаимодействии с частями Козиева и решился брать штурмом полк Паршина, поддержанный тяжелыми танками ИС танкового полка Примаченко, опередившего другие части 2-й Ударной. Подготовляя пехоте штурм, на высоту налетели наши бомбардировщики. Танкисты Примаченко, пренебрегая жесточайшим огнем врага, принялись за необычное для них дело: подведя свои машины вплотную, на двести метров к подножию высоты, направили свои 122-миллиметровые орудия вверх и открыли непрерывный, бесперебойный огонь прямою наводкой. Танки, обступившие высоту кольцом, превратились, таким образом, в осадные орудия. Они находились в мертвой зоне, недоступной для прицелов тяжелых, стоящих на высоте немецких орудий. Штурм назначен был на девять часов утра 27 июля. Но, почувствовав после удара по высоте, что все для штурма готово раньше, видя, что бойцы в нетерпении ждут лишь команды рвануться вперед, Паршин с разрешения командира дивизии начал штурм раньше: в пять часов тридцать минут. Первым ворвался во вражеские траншеи батальон кавалера ордена Александра Невского капитана Качукова. С южной стороны в это время штурм высоты начали полки Козиева. К тринадцати часам дня первые укрепления Ластиколонии были захвачены. К исходу дня 27 июля вражеские орудия важнейшей ключевой позиции немцев замолкли. Немцы были выбиты из Ластиколонии. Отступающие немецкие батареи от Ластиколонии до берега Финского залива лишились источника точных данных для ведения огня по нашим наступающим, двигавшимся сплошным фронтом к западу войскам... [1] [1] Вскоре немцам удалось на некоторое время вернуть себе эту ключевую позицию, но вся полоса перед линией "Танненберга" была уже прочно закреплена войсками 2-й Ударной армии (в состав которой был передан и 117-й корпус) за собою. Описание следующего этапа боев -- прорыва рубежа "Танненберга" и дальнейшего нашего наступления в глубь Эстонии -- в мою задачу не входит. ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ ДОМ НА УЛИЦЕ РАКОВА ПЕРВЫЙ, ВОССТАНАВЛИВАЕМЫЙ... ДЕВУШКИ ИЗ ЛЕНМЕХПРОМА. С МАСТЕРКОМ НА ПУАНТАХ. СЕКРЕТАРЬ ПАРТОРГАНИЗАЦИИ (Ленинград. 19 -- 22 августа 1944 г. ) За время блокады немцы выпустили по Ленинграду больше 170 000 фугасных и зажигательных бомб, свыше 150 000 тяжелых артиллерийских снарядов. От бомбардировок и артиллерийских обстрелов было убито около 17 000, ранено около 34 000 ленинградцев, главным образом женщин, стариков и детей. Из 300 исторических зданий города, выстроенных прославленными зодчими и имеющих особенную художественную ценность, было разрушено или сильно повреждено 187. Елагин дворец, творение архитектора Росси (ни во дворце, ни поблизости никаких военных объектов не было), Горный институт -- здание архитектора Воронихина, Инженерный замок архитектора Баженова (в котором бомба, в частности, разрушила Георгиевский зал)... да разве перечислишь все? В Адмиралтейство, созданное прекрасными русскими зодчими Захаровым и Коробовым, было восемьдесят попаданий. Сильно пострадали такие творения Растрелли, как Зимний дворец, здание бывшего Пажеского корпуса, Строгановский дворец, созданный им и Воронихиным. Частичному разрушению подверглись и Мариинский дворец, и Тавриче- ский дворец (архитектора Старова), и ансамбль Петропавловской крепости, и Эрмитаж, который создавали Деламот, Фельтен, Кленце и Кваренги... [1] Первый, восстанавливаемый... 19 августа. Суббота Улица Ракова (в прошлом -- Итальянская) тянется в самом центре города от канала Грибоедова до Фонтанки. Малый оперный театр, Европейская гостиница, Филармония, расположенные на ней; великолепный фасад Русского музея за сквером, против нее, образуют один из лучших в Ленинграде архитектурных ансамблей. Дальше по улице -- Пассаж и маленький, при нем, старинный "домашний" театр; Военно-инженерное училище (в прошлом Александровский кадетский корпус), здание Манежа, Радиокомитет, Дом печати (позже клуб ИТР) и другие исторического значения здания. Улица ограничена, уже за Фонтанкой, -- прекрасным дворцом Шереметьева, а за каналом Грибоедова -- банком и больницей Софьи Перовской. Всюду здесь падали многие десятки фугасных бомб, тысячи -- зажигательных и несчетное количество тяжелых снарядов, выпущенных современными варварами из дальнобойных осадных орудий. Много сотен ленинградцев погибло от немецкого металла в этом районе. Много тысяч погибло здесь же от голода. Только в Манеже первой блокадной зимой сложено было до пяти тысяч трупов детей, собранных в домах и на прилегающих к этим кварталам улицах. В числе сильно поврежденных зданий оказался в этом районе и Русский музей, по нему было выпущено девять фугасных бомб и двадцать один снаряд. Четырьмя фугасными бомбами и шестью снарядами причинены громадные разрушения примыкающему к Русскому музею [1] Почти все данные об этих разрушениях опубликованы в "Акте Ленинградской городской комиссии о преднамеренном истреблении немецко-фашистскими варварами мирных жителей Ленинграда и ущербе, нанесенном хозяйству и культурно-историческим памятникам города за период войны и блокады" (ОГИЗ, Госполитиздат, 1945). Музею этнографии и его коллекциям. Русский музей, так же как и больница Софьи Перовской, в числе всех других госпиталей и больниц города, на немецком плане города (найденном на Вороньей горе, при снятии блокады) были перенумерованы как объекты обстрела и уничтожения. Поврежден был и академический Малый оперный театр... Когда 9 августа 1942 года в Филармонии впервые исполнялась под управлением Элиасберга Седьмая симфония Шестаковича, немцы, услышав ее, транслируемую по радио, открыли бешеный огонь по Филармонии. Все контрбатарейные полки Ленинградского фронта были подняты в те часы по тревоге, чтобы подавить вражеские батареи и дать возможность довести до конца исполнение гениальной симфонии. Это было сделано, симфония, при переполненном зале, была благополучно исполнена до конца, под чудовищный гром фронтовой артиллерии. Филармония в тот раз не пострадала, и ни один из присутствовавших там людей, ни один из исполнителей не дрогнул, не покинул зала, и закончилось это необычайное исполнение овацией. ... Все это -- только в районе улицы Ракова, старинной Итальянской улицы! Между Пассажем и Филармонией высится пятиэтажный жилой дом, сверху донизу разъятый двумя фугасными бомбами. Это дом No 15. Он оказался одним из первых в Ленинграде домов, разрушенных немецкою авиацией. Наружная стена фасада, выходящая на улицу Ракова, держится неизвестно как, за ней -- воздух. Все внутри провалено до третьего этажа, от которого тоже ничего не осталось, кроме руин. Сохранились ниже, погребенные под обломками, арочные ворота да, вероятно, лервый этаж. Я говорю "вероятно" потому, что он завален кирпичом, щебнем, мусором, всяким искореженным ломом. Все эти разрушения, впрочем, только в одной части дома, ибо весь он -- громада, охватившая три двора, занимающая изрядную часть квартала. Но и в этой остальной части -- запустение, разоренные квартиры с разбитыми окнами, избитые снарядами, испытавшие всяческие аварии блокадной поры, особенно первой зимы. Над четырехгранным колодцем третьего двора острозубые руины словно бы царапают небо, эта часть дома полностью разрушена, разнесена. Все годы блокады дом No 15 стоял недоступным с улицы исполином, макетом былого жилья. Постоянно проходя мимо этого мертвого дома, я порой прислушивался: то к его немоте, к тишине, а то и к странным звукам, способным вызвать в воображении старинные легенды о призраках, посещающих заброшенные средневековые крепости, и вообще о всяческой фантастической чертовщине, какой изобилуют романы Конан-Дойля, Эдгара По или картины Гойи. Особенно по ночам, в непогоду -- погруженный, как и весь город, в абсолютную тьму, этот старинный и страшный дом разносил по всему кварталу какие-то визги и скрипы качающегося, царапающегося железа, удары все новых и новых обвалов, дикие мелодии ветра, прорывающегося сквозь разные щели... Таких домов в Ленинграде много, но этот чаще Других напоминал о себе, потому что расположен в пяти минутах ходьбы от моей квартиры, на пути постоянных одиноких моих маршрутов. Да и новые, все новые снаряды, врываясь в его руины, разнообразили тот "кошачий концерт", какой доводилось мне слышать, проходя мимо. А на улице Ракова постоянно лилась кровь, -- я записывал в своем дневнике о жертвах обстрелов трамвайных остановок, об убитых перед входом в Филармонию детях и женщинах, о том, как лопатами сгребали куски человеческих тел и грузили их в кузовы газогенераторных полуторок и трехтонок... Но всему пришел конец. В этом году, по решению руководящих партийных организаций, в Ленинграде начались восстановительные работы. Нет, -- не заделка фасадов разрисованною художниками фанерой, не ремонт водопроводов и пробитых осколками, похожих на сито, железных крыш, не закладка кирпичом брешей в стенах домов, не "текущий" или "профилактический" ремонт квартир. Впервые -- настоящие восстановительные работы. Решено было силами ленинградского населения полностью восстановить, отстроить заново несколько больших жилых домов, по всем строительным правилам. Как всегда и во всем, партийные организации возглавили доброе начинание. Были собрания в райкомах партии, в райисполкомах, в районных жилищных управлениях (РЖУ). В Куйбышевском районе города Ленинграда решили начать с восстановления трех больших многоэтажных домов: прежде всего вот этого, на улице Ракова (дом 15), за ним дом No 7 по Щербакову переулку и дом на улице Гоголя возле Невского. Ибо, изгнав и разгромив гитлеровцев, надо сделать свой, уже тыловой, уже мирный город безупречно чистым, опрятным, красивым! Да ведь и эвакуанты теперь возвращаются толпами. Надо кончать с жилищным голодом, -- кроме разрушенных многие тысячи деревянных домов в городе разобраны на дрова или уничтожены бесчисленными пожарами. Надо восстанавливать большие дома! Но как? Какими силами? Где взять специалистов -- квалифицированных строителей, ремонтников, монтажников всех профессий? Первый в городе большой дом! Кто способен сделать все, что нужно? До сих пор население Ленинграда участвовало в простейших массовых работах, не требовавших специальной квалификации. Рыли противотанковые рвы и траншеи, складывали баррикады, настроили многие тысячи дзотов для пулеметов и для орудий. Занимались очисткой города, заготовляли дрова, торф, овощи... Все специалисты -- либо на фронте, либо на заводах, либо эвакуированы, либо погибли от голода, холода, бомбежек, обстрелов... И снова были собрания во всех организациях и учреждениях. Никто не сомневался: только кликни клич, покажи, подучи ленинградцев хоть малость -- станут квалифицированными строителями: печниками, плотниками, штукатурами, водопроводчиками, электриками... Специальности строителей скоро понадобятся всей нашей разоренной стране, пусть ленинградцы (прежде всего -- ленинградки!) и в этом деле станут инициаторами! Золотые руки уцелевших, сохранившихся в городе специалистов, разысканных, внесенных в списки, ставших инструкторами, учителями, -- были порукой успеху труднейшего дела, передачи опыта... На новую стройку явились инструкторы райжилуправления -- квалифицированные мастера, инженеры, тщательно осмотрели все, примерились, посовещались, выбрали из своей среды бригадиров. Главный инженер РЖУ Ф. Г. Герасимов стал прорабом, начальник РЖУ No 1 В. С. Алферов возглавил работы; главный инженер ремстройконторы 3. М. Захарова, тов. Васильев -- заместитель председателя райсовета и некоторые другие, включенные в руководство стройки, распределили обязанности. Составили проект, обратились с призывом к работникам ближайших учреждений и организаций... Первыми к дому No 15 на улице Ракова пришли на работу ленмехпромовцы и швейницы, сиречь -- скорняки, шубницы, ватницы, швеи во главе с директором Ленмехпрома Алексашенковой, директором швейной фабрики индивидуального заказа А. К. Белковской и секретарем парторганизации Ленмехпрома А. Н. Нехожевой... Это было 12 июня. Их явилось в первый день восемьдесят, на второй девяносто, на третий сто десять -- женщин и девушек... Мужчин были единицы. Приходили они в половине шестого утра, питались на работе "пофронтовому", уходили в десять вечера. За ними пришли работники Союзникельолова, столовых, магазинов и другие... В конце июля явились преподавательницы и работники хореографического училища, в начале августа -- бригада Радиокомитета... Ленмехпромовцы были первыми. Проникнуть во двор им удалось, только проложив себе узенькую тропинку через наваль, под которой были погребены ворота. Казалось невозможным справиться с огромной "выволочной" работой. Но уже на второй день кто-то сказал: "Справимся!", и все поверили этому потому, что в горах развалин уже образовались проходы -- показался кусочек двора. Декавильки и тачки двинулись в глубь отрытого из-под развалин, мощенного булыгой двора. Груды лома и мусора выволакивали со двора на улицу Ракова, и эти груды составили новую гору, занявшую улицу во всю ее ширину. Понадобилось сделать подъездной путь -- провести рельсы трамвая от площади Искусств, чтобы вывозить мусор и подвозить строительные материалы. Гору пришлось подрезать, сделать в ней выемку, она теперь подобна слоеному пирогу: в нем сгнившие, сплющенные балки, кирпич, раздавленный и рассыпавшийся, ржавые обломки железных кроватей, печек-"буржуек", диванных пружин, лоскутья кровельного железа, металлической посуды, обшивки круглых голландских печей, противогазов, обрывки одежды, куски человеческих костей... Вся выемка уже пересечена шпалами, к выемке подвезены рельсы, и вчера, когда я впервые провел здесь день, бригада Радиокомитета ломами подтягивала эти рельсины к шпалам. Трудились, возглашая: "Эх, раз, дружно!", и это выходило как у заправских рабочих, хотя здесь работали люди, никогда прежде не занимавшиеся физическим трудом. Тут я увидел редактора Ходзу, и Островского с женой, дикторов, и девушек-радиооператоров, и многих других знакомых мне сотрудников литературного отдела Радиокомитета. Работают здесь почти сплошь женщины -- жизнерадостные, энергичные, собравшиеся из тринадцати городских организаций и учреждений. С носилками, перемежая работу смехом, шуточками, сопровождая ее песнями, работают без нытья, без жалоб, с вдохновением! Настроение у всех отличное! Работает ленинградская интеллигенция!.. Я беседовал сегодня с Герасимовым. -- Общий, достаточно культурный уровень работающих, -- говорит он, -- помогает им усваивать познания и приемы работы значительно быстрее, чем то происходит у обычных, скажем -- привозимых из деревни рабочих с низшим образованием. Весть о том, что все, кто приобрел специальность, будут зимою, после выкладки кирпичных стен, работать внутри здания, а не на морозе, на ветру, также способствует скорейшему обучению. А Владимир Семенович Алферов, чья контора РЖУ дала сюда многих инструкторов, рассуждал со мною о том, что нигде, кроме как в" Ленинграде, такого отношения к труду не могло бы быть: у ленинградцев оно -- особенное; в других городах люди не стали бы работать столь охотно, с такой любовью к делу, с таким упорством, самолюбивой ревностью, гордостью, стремлением принести своему городу пользу. Так же трудятся люди и восстанавливая дом No 7 по Щербакову переулку -- работы там уже начаты. Скоро начнутся они и в третьем доме -- на улице Гоголя. Первый раз сегодня я пришел сюда вместе с заместителем председателя райсовета инженером Васильевым. На улице перед домом он познакомил меня с главным инженером Герасимовым. Тот, молодой здоровяк, стоял в группе с другими -- с Захаровой, деловитого вида интеллигентной женщиной, главным инженером ремстройконторы, и несколькими бригадирами. Они обсуждали, как сделать подъездной путь и как справиться с трещинами в цоколе наружной стены, стоящей одиноко и создающей снаружи, издали, видимость существующего дома? Как сделать подмостья под этими трещинами? Как организовать здесь работу? Инженеры, беседуя, едва успевали отвечать на вопросы то и дело подходивших к ним женщин: где найти такую-то бригаду? как сделать это? Как пройти на перекрытие? -- спросила какая-то хорошенькая, изящная девушка. Вам придется для этого пробраться на крышу! -- ответил Алферов. Так что ж, пожалуйста! За этим дело не станет, я куда хотите залезу... А только скажите, как найти ход? Секретарь парторганизации Ленмехпрома, стоя среди развалин, называла мне имена тех, о ком стоило бы написать: плотницко-столярная бригада Белоусова (скорняка, инвалида финской войны); Макухтину (швею, ставшую в бригаде звеньевой штукатуров, коммунистку, чей муж на фронте, а ребенок в очаге); Иконникову (швею, молодую женщину, работающую плотником, испытавшую все лишения блокады и даже в сорок первом году, когда фугасная бомба попала в Гостиный двор, погребенную было под развалинами цеха, в котором работала)... Девушки из Ленмехпрома 21 августа. Понедельник Уже в субботу я понял, что посещать эти работы мне будет весьма интересно, и ушел оттуда с хорошим настроением, увлеченный тем, что видел и слышал. Сегодня я посетил этот дом во второй раз. Ходил по объектам работ, лазал на крышу, где девушки и один демобилизованный красноармеец -- бригада кровельщиков -- закрывали железными листами крышу. Девушки смеясь перебирали на разных языках слово "гвоздь" -- по-английски, по-немецки... Зашел в мансардную квартиру, в кухне которой свалено бесхозное имущество былых жильцов, а в прочих комнатах трудилось звено штукатурной бригады. Обрабатывая заново потолок, швеи из Ленмехпрома обсуждали "безобразие": их работа пропала зря, потому что после того, как оштукатурили, потолок от дождя дал протечку. Их со смехом и шутками успокаивала звеньевая Савельева. Зашел в квартиру второго этажа, где плотницкая бригада девушек из Ленмехпрома срабатывала подоконник на верстаке, -- все рамы уже были сделаны. Здесь я вновь встретился с уже знакомой мне Иконниковой -- ныне здоровой, веселой девушкой, а в сорок первом году, когда она была завалена при бомбежке... Вот что сегодня записано мной с ее слов: -- Наш цех был на четвертом этаже, я пролежала заживо погребенная с трех часов дня до вечера, с глазами и ртом, забитыми мусором, распростертая, придавленная, хотела тогда только умереть!.. Ее раскопали, она осталась жива потому, что подругу ее, лежавшую над ней, раздавило насмерть и труп этой подруги уберег девушку от тяжести каменных, сгрудившихся над ней плит. Три месяца Иконникова лежала в больнице, долго не могла шевелиться. Несколько дней нельзя было даже обмыть ей волосы. У нее оказались переломы костей. Мучения были страшными. Все, однако, зажило, только пальцы левой руки в холодную погоду ноют и плохо сгибаются. Всю блокаду Иконникова панически боялась бомбежек и обстрелов, говорит об этом прямо и откровенно. Подруги Иконниковой, работавшие сегодня с нею вместе у верстака, молодые девушки, в тот раз находились в цехе, но засыпаны не были. Сейчас по их веселым разговорам и поведению нельзя даже предположить, что они пережили тогда! Такова и сама Иконникова... Во дворе на груде руин работали другие бригады, в частности -- Лентрикотажа. Недавно при выноске мусора под лопату попался позвоночник с ребрами. Но вообще скелетов не попадается: кости в большинстве случаев изломаны и перемешаны с мусором, известкою, кирпичом. Под полуобрушенным потолком первого этажа мусор до половины высоты уже убран. Я стоял здесь, наблюдая, как выносят его на улицу женщины бригады Лентрикотажа. Три старушки сидели в сторонке, ленясь работать и причитая, что потолок каждую минуту может обрушиться и похоронить их. Все другие работали энергично, а две девушки, проходя с носилками мимо меня, весело крикнули: "Ну, как по-вашему, медаль заработали мы?" -- "А есть у вас медали?" -- "Есть, конечно... Вот нужно ее отработать, -- мы и стараемся!" Смеясь они прошли мимо. На улице, углубляя выемку для трамвайного пути, энергично трудилась бригада Радиокомитета. Тяжелой своей работой очень довольны две девушки, только в августе окончившие техникум, а ныне, на этом, первом в их жизни строительном объекте выполняющие обязанности и десятников, и мастеров, и техников, и табельщиков -- в зависимости от надобности. -- "Кто вы?" -- спросил нас вчера один мужчина. Мы ему ответили: "Техники по эксплуатации". А он нам: "По эксплуатации нас?" И мы вместе с ним смеялись. Я спросил этих девушек: заметно ли, чтобы кто-либо работал с неохотой? Они ответили: такие случаи, конечно, наблюдаются, кое-кто стремится выбрать себе работу полегче, ждет не дождется вечера. Но таких очень немного. Огромное большинство работают охотно и добросовестно, несмотря на усталость... От площади Искусств к дому No 15 уже проложены рельсы, но выемка еще землей не засыпана, не забалластирована... С мастерком на пуантах 22 августа Сегодня я провел день с балеринами, с которыми познакомился еще в субботу, девятнадцатого. И вероятно, потому, что ночью, проходя по улице Ракова, думал я о балетной сцене, -- оскаленные руины разъятого фугасками дома казались мне фантастическими декорациями. В дневные часы сегодня все опять представлялось обыкновенным: таких домов в Ленинграде тысячи, все они будут восстановлены! Из оконных проемов второго этажа, где по-прежнему кипит работа, выдвигался над захламленным двором помост. Там я нашел Лидию Семеновну Тагер. Она, как всегда, явилась на развалины отлично одетой, в белых туфельках, белой шляпе, в легком и безукоризненно сшитом пальто. Худенькая, уже не первой молодости женщина, по облику своему похожая на артистку и явно коренная ленинградка, она повела меня в ту, внутри третьего двора, квартиру первого этажа, которая уже оштукатурена силами хореографического училища. Зашла в одну из комнат и... через несколько минут вышла уже в ином облике: в синей, измазанной штукатуркой рабочей робе, в русских, залепленных присохшим белым раствором сапогах, в грубой, туго обтянувшей всю голову косынке И золотых часов с браслетом на левой ее руке уже не было. У Лидии Семеновны должностей много: она -- заведующая учебной частью знаменитого хореографического училища А. Я. Вагановой. Она ответственный секретарь городской военно-шефской комиссии по искусству. Она секретарь парторганизации училища. А сейчас, кроме всего, бригадир той бригады штукатуров, которая здесь с конца июля работает. История эта началась так... Когда стайка тоненьких веселых женщин, модно причесанных и изящно одетых в легкие летние платья, взобралась на помост, к ним строго обратился сутуловатый человек в измазанном известкой ватнике: Вы кто? Я Тагер, Лидия Семеновна, -- ответила старшая. -- А это Вера Костровицкая, тоже блокадница, -- чего только не пережила! А это Ирочка Сокальская, она у нас начальник пожарной охраны. А вот Клопцова -- истопницей теперь!.. Мы с улицы Росси, два. А там что? -- Хореографическое училище. Мы -- балерины. А я завуч и секретарь парторганизации. Нас пока одиннадцать, будет больше. А вы тут кем? Вроде как главным инженером. Герасимов я. А он... Товарищ Алферов, чего за моей спиной от балерин прячешься? Он -- начальник управления эржэу номер один... Пришли, значит? Ну а что вы, тростиночки, делать можете? Нам сказали: здесь нужны штукатуры и... балерины!.. А без "и" можете? Как это понимать: без "и"? А так: бригада балерин-штукатуров! Это вы предлагаете, поскольку мы гримироваться умеем? Всем стало весело. Герасимов не рассмеялся: Предлагаю потому, что научиться можете. У нас девяносто восемь процентов женщин, но штукатуров нет. Работа тонкая! Кто учить станет? Вот он: лучший каменщик! -- Герасимов подманил рукою груболицего, загорелого рабочего в насквозь "проштукатуренной" робе. Истонченная блокадою преподавательница класса танца Вера Сергеевна Костровицкая и маленькая большеглазая Ирочка Сокальская чуть скептически оглядели тощего, от лба до сапог измазанного мужчину. А он в специфике нашей профессии разберется? А поговорите с ним! -- молвил Герасимов и хитровато подмигнул каменщику. Тот, отерев с потрескавшихся губ алебастровую пыль, заговорил неожиданно на отличном английском языке: о мимике рук, играющих то округлыми, широкими движениями, то распластанной кистью, то ласково манящей открытой ладонью, а потом о четырех турах Авроры, выполняемых, стоя на пальцах вытянутой ноги в "Спящей красавице". И убедительно объяснил, что все это может пригодиться в искусстве штукатурного дела... Хореографистки почувствовали себя интеллектуально посрамленными. -- А вы кто?.. Наш союзник? -- спросила одна. Каменщик расхохотался: -- Ага!.. В штукатурном деле буду, девушки, вашим верным союзником! Гуков моя фамилия. Федор Яковлевич! Из управления Союзникельолова. Ну так что? Создадим бригаду? И хореографистки с искренним воодушевлением ответили: -- Попробуем!.. В первый день августа балерины явились в перчатках, в синих, охватывающих волосы сеточках, в платьях с короткими рукавами, в брезентовых туфельках. Гуков в двух назначенных для бригады комнатах виртуозно показывал приемы работы. Поставлены были козлы, изготовлено мельчайшее сито. Девушки тщательно, хорошо набили дранку. На следующий день началась заготовка раствора, -- перчатки пришлось повыбрасывать; глухие спецовки и плотные косынки -- в мелу, в извести, в алебастре -- придали балеринам уже настоящий рабочий вид. Им казалось, что, заготовляя раствор, они хорошо запомнили указанные Гуковым пропорции... Но как размешать раствор? Лопата в руках не ходит! А Гуков, как нарочно, ушел! Началось взволнованное обсуждение всех приходящих в голову ассоциаций... "Да ведь это вроде как тесто! Вот так его и подхватывай!.. " Загрунтовали потолок вторым раствором, а он не пристал -- отваливается лепешками... "Девочки, да мы же переэкономили алебастр!" Все пришлось отколачивать, в новый раствор прибавили алебастра, -- казалось, все пошло хорошо, но... когда штукатурка высохла, в ней зазмеились трещинки!.. "Раствор у вас слишком жирный! -- сказал улыбаясь Гуков. -- Но ничего, затирайте лучше!.. " А как затирать? Кельмочкой? Ладонью? Или ребром ладони, поколачивая им, как при массаже? Ну конечно, движениями физкультурного массажа следует и песок просеивать... А набрасывать раствор, пожалуй, всего трудней! Гуков стал к стене и советует: "Наклоните сокол, вроде палитры, вспомните приемы пинг-понга, тенниса, ведь вы же спортивные девушки, спорт вам и здесь поможет!" Лидия Тагер -- высокая, ей на козлах мешает рост, а вот Ирочке -- очень удобно, стоит на пуантах, мастерком, ладонями ходит по потолку и не устает ничуть. Ктото внизу дирижирует палкой. Гуков велит уберегать от раствора глаза. И, уже увлеченно работая, приобретая сноровку и опыт, ученицы хореографического училища, все более мастерски штукатуря большую квартиру, звонкими голосами пересказывают одна другой, как в тяжкую первую блокадную зиму не пропустили ни одного урока у Вагановой -- не прервала она занятий ни на один день... И как в июле, после той зимы, дали в Филармонии традиционный отчетный концерт. И об обстрелах, бомбежках, пожаре в училище... Все было!.. А теперь вот иная работа идет -- хорошая работа: "Это ведь не кирпичи с места на место таскать!.. Штукатурить потолок -- это наглядно, это -- созидательный труд, это -- останется!.. " Секретарь парторганизации Что нужно пережить, чтобы работать так? Я уже сказал об Иконниковой. А вот беседа моя с Лидией Семеновной Тагер... Кроме этой бригады из состава хореографического училища были созданы три бригады чернорабочих. Когда штукатурное дело у бригады Л. С. Тагер "пошло", к штукатурам стали проситься и рабочие из тех бригад: две пианистки -- Лыскина и Владимирова, Николай Павлович Ивановский -- артист балета с женой, преподаватель, литературы Всеволод Алексеевич Успенский. Все они были в эвакуации на Урале, вернулись в Ленинград недавно и не захотели отстать в своем труде от штукатуров-блокадниц. -- Мы их обучали сами! Сейчас нас шестнадцать, и еще два кандидата есть. ... Но бригаде нужно работать, и только Лидия Семеновна остается со мною. Звучным, очень приятного тембра голосом, в котором слышится грудной звук, смотря на меня убеждающими, умными глазами, рассказывает о своих переживаниях в зиму голода и о том, что было тогда в училище... -- Столько было дела, что мне некогда было ни голодать, ни умереть. Пятьдесят детей, которых учили мы, зимовали в общежитии. Спасали, обхаживали их... Мне помогло, что я мало ела и до войны. Уже в сорок втором году муж, комиссар батальона, приходил иногда за двадцать километров, из-за Московской заставы пешком, приносил еду. С шефской комиссией я объездила весь фронт -- и Ленинградский и Волховский. Первый раз, летом сорок второго года, с агитмашиной на Карельский перешеек, чтобы там наладить агитработу. Потом аэродромы объездила и многие части. Сблизило меня это и с миром искусства и с фронтовиками. Но сначала было только училище, работа с детьми начиная с пятнадцатилетнего возраста. Народная артистка Ваганова была с нами. Весной все мы отправились на очистку города, очищали трамвайное кольцо за Казанским собором, превратившееся в общегородскую свалку. А в июле сорок второго года дали традиционный, ежегодно бывающий в этом месяце, концерт в Филармонии. Дети -- тощие, как селедки, но успех был необычайный. После этого концерта старших детей мы эвакуировали на Урал. ... Первого декабря сорок первого года в училище попал снаряд. Внезапно. Я шла в "Пушкинский класс" -- в комнату пятого этажа, хотела там столовую устроить. Неожиданно остановилась: холодно, не захотелось идти. И он попал! Первый снаряд, выпущенный по району в тот день! Рухнула стена, я увидела пустоту. Контузило волной, перевернуло, ударило об стену. И я побежала на чердак, на пост, боясь, что там наших дежурных убило. Их только засыпало, и я их свела вниз, и детей тоже, и -- минут через сорок -- потеряла сознание. Очнулась. На мне сидела моя собака, спаниель, и выла (она пережила блокаду, -- потом ей дали свой, собачий паек. И сейчас жива!). Выла... Товарищи вокруг стояли и плакали. Это было на пятом этаже, на полу, на коврах, -- я упала, не дойдя до кровати. Стали лечить. К вечеру началась бомбежка, и я побежала дежурить. Полгода голова болела. ... После разрыва снаряда начались в пятом этаже протечки потолка. Мы берегли паркет, коридоры... На чердаке одно время мы занимались с композиторами. Ученицы в училище боялись бомб и снарядов. Мы выходили на чердак, чтоб им стыдно было бояться. Страшно было только перебираться с чердака на крышу и обратно: как в воду прыгать -- с лестницы, с чердака! Но захватывающее было зрелище, когда падали бомбы! Первую зажигательную бомбу мы тушили, таская ящики с песком. Это было в первые дни бомбежки. Потом еще одиннадцать. Потом зажигательных много было. Я уже позже испугалась: как это мы, гася бомбы, не упали с крыши? Но это уже когда мы настроили там всякие мостики. И "капитанский мостик" наверху -- домик на чердаке выстроили: нужно было чем-то людей занять! Снесли туда диванчик (печку нельзя было), круглые сутки там дежурили. Фугаски падали только кругом, а ни одна на нас не упала. Но попали к нам два "чемодана" -- по триста зажигательных бомб в каждом. Попали в декорационные сараи во дворе, и оба сарая сразу вспыхнули, как порох, пожар такой, что все пожарные команды тушили (в октябре или в ноябре сорок первого случилось это). Потушить -- невозможно, важно было отстоять жилые флигеля и школу... И мы тушили сами, первобытными способами -- с десяти с половиной вечера до четырех утра: стены, занавески, репетиционный зал, проход в школу. Все вышли тушить! Сами -- больные, старые, дети. Передавали ведра с водой, и огнетушителей много было. Два самых высоких товарища высовывались из окон, мы их держали за ноги, они поливали из окон, мы их держали за ноги, они поливали из огнетушителей. Потушили. Получили благодарность в приказе. На мне одни дырки от костюма остались. И потом дразнили меня: "брандмайор!" ... В эту зиму все уцелели, никто не погиб у нас, кроме трех мальчиков, чье спасение от нас не зависело, -- погибли они не в здании. Один -- первого января. Его мать умирала. Я его отправила во Дворец пионеров, а он ускользнул, от голода был уже не в себе. Он бы не погиб, я с ним делилась. Но он ушел за карточкой матери и замерз на улице. Были у нас лежавшие долго, но мы их выходили... А знаете... Есть у нас черный кот: барометр! Если лежит на батарейке -- значит, все тихо. Вдруг удирает, подняв хвост: будет бомбежка или обстрел!.. Вера Сергеевна Костровицкая -- преподавательница классического танца. Лежала несколько месяцев. Думали, умрет. И решили перевезти в училище, чтоб здесь умерла, -- хоть похоронили бы. Я ее нашла на Петроградской стороне. Ее, оказалось, нельзя было поднимать. И она -- выжила!.. Л. С. Тагер заговорила о том, что война переменила ее, стала она другим человеком. "Лучше?" Скромничает: "Может быть, лучше, может быть, хуже, но -- другим! Раньше, например, не пила, теперь могу пить, как мужчина. Это -- хуже. Но все мелкое отсеялось, кругозор шире, прощаемость больше... Разве стала бы я теперь по пустякам нервничать? А те, кто вернулись из эвакуации, стали хуже: мелочны. Я это поняла. Учла. Приняла реэвакуантов хорошо, чтобы не было антагонизма. Но с ними трудно: нужно много работать с ними, чтобы вытравить из них их мелочность, их развившиеся в эвакуации обывательские качества!.. " Завтра Л. С. Тагер уезжает дней на десять в Москву... Прощаюсь с ней. Но вот перерыв. Сидя на заваленном известкою подоконнике, над проваленным полом соседней квартиры, многоопытные, искусные, звонкоголосые штукатуры, жадно съедая в перерыве пайку хлеба, рассказывают мне о том, как радостны для них видимые всем результаты их штукатурного творческого труда. И все в блокаде испытавшая, ничего не боявшаяся Вера Сергеевна Костровицкая говорит мне о том, каким эластичным, гибким становится от такой тренировки тело!.. Пожалуй, им очень довольна была бы сама Ваганова!.. Пройдут годы... Вспомнят ли жильцы дома No 15 на улице Ракова тех штукатуров из хореографического училища, которые веселой бригадой, любовно и вдохновенно отделывали их восстановленные после бомбежки квартиры?.. Надеюсь, верю: эти квартиранты будут жить между собой дружно! ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ КОНЕЦ ВОЙНЫ ПАРОХОД "КАЗАХСТАН". УЕЗЖАЮ ИЗ ЛЕНИНГРАДА. КОРОТКО ОБО ВСЕМ ПРОЧЕМ (Ленинград. 23 августа -- 5 сентября 1944 г.; и -- через пять государств, до Праги. Сентябрь 1944 г. -- июль 1945 г. ) Пароход "Казахстан" Последнее, с чем удалось мне познакомиться перед отъездом из Ленинграда на другой фронт, был Ленинградский торговый порт и находившиеся в нем корабли. Почти ежедневно с 23 по 29 августа я проводил время в Управлении порта и на кораблях Балтийского торгового флота, стоявших в Межевом канале, у причалов порта, -- на "Казахстане", "Эверанне", "Беруте" и других. Но больше всего -- на достойном легенды "Казахстане". Я сделал столько записей, что по ним следовало бы написать отдельную книгу. В изучении удивительной истории этого корабля мне помогли многие: главный инженер порта Вайханский, капитан порта Б. Л. Бернштейн, секретарь созданной здесь исторической комиссии, штурман дальнего плавания К. Е. Яковлева, начальник пароходства Коробцов, а больше всего команда самого корабля, и в частности главный его механик Ф. А. Фурса... Только в самом кратком изложении имею я возможность дать здесь историю этого корабля... 23--29 августа. Торговый порт Пароход "Казахстан", стоящий у причала No 34, по типу своему -- лесовоз 6500 тонн водоизмещения, с машинами мощностью 1650 лошадиных сил, когда-то роскошно отделанный красавец, строился вместе с однотипным "Узбекистаном" во французском порту Сен-Назер, там же, где был спущен на воду самый большой в мире пароход "Нормандия". 14 июля 1938 года на "Казахстане" был поднят флаг, и с командою в тридцать восемь человек лесовоз ушел в свой первый рейс -- на Архангельск. Мореходные его качества оказались отличными, до войны он сделал множество благополучных рейсов. 11 июня 1941 года, заканчивая последний рейс в Германию, он вышел из Гдыни в Либаву. С начала войны, превращенный в военный транспорт, он верно нес свою службу, рейсируя в Балтийском море, в Финском заливе. В ночь на 28 августа, набрав в качестве пассажиров до трех тысяч пятисот бойцов и командиров прижатой к морю 8-й армии, он вышел из горящего, штурмуемого с суши и воздуха Таллина вместе со всеми военными транспортами и боевыми судами Балтфлота в трагический поход -- в Кронштадт. Развороченный уже утром фугасными авиабомбами, лишенный хода и управления, объятый страшным пожаром, расстреливаемый с воздуха, он, как и все транспорты, в море, кишащем минами, оказался перед лицом явно неминуемой гибели. Из тридцати восьми человек его команды в живых осталось семеро. Несколько сот армейцев-пассажиров перегруженного донельзя парохода погибли от бомб, пожара, пулеметного обстрела с фашистских самолетов и бросаясь с борта в воду. Но то, что произошло дальше и что во всех подробностях рассказал мне Ф. А. Фурса, было не только подвигом семерых уцелевших членов команды "Казахстана" и помогавших им воинов Красной Армии! Нет! Ликвидация паники и спасение пылавшего корабля можно смело назвать свершенным советскими людьми чудом! Главный очаг пожара был потушен. Семь человек команды сумели восстановить ручное управление, механизмы, поднять пар и под продолжающимися атаками бомбардировщиков и штурмовиков шли дальше, видя, как вокруг на минных полях, пересекаемых наугад, гибли другие корабли и тысячи людей, даже в воде расстреливаемых фашистами. Корабль удалось сначала довести до острова Стэнщир, там у самого острова пароход влез носом на валуны. Всю ночь желающие покинуть корабль на шлюпках, высланных комендантом крошечного островка, высаживались на берег. В ночь на 31 августа с оставшимися на борту двумя тысячами бойцов и командиров 8-й армии "Казахстан" -- вновь под обстрелом и бомбежками -- шел в Кронштадт. Простояв там трое суток, своим ходом пошел в Ленинград... Считаю долгом перечислить имена семерых героев, сумевших спасти свой пароход и его пассажиров. Это были: второй помощник капитана Л. Н. Загорулько (капитан был выброшен взрывной волной с мостика в море), старший механик В. А. Фурса, боцман Николай Гайнутдинов, машинист I класса Николай Шишин, машинист I класса Л. А. Слепнер, кочегар I класса Андрей Шумило и "дядя Петя" -- повар Монахов, единственный из экипажа корабля, плававший на нем со дня поднятия флага в Сен-Назере[1]. Конечно, много героев нашлось и среди воинов армии: полковой комиссар Лазученков, батальонный комиссар Гош, майор Рыженко, полковник Потемкин, капитан Горохов, политрук Блохин, пограничники под командованием майора Авдеенко, старшина 1-й статьи Абрамов и многие другие. Среди стойко выдержавших испытание на гибнувшем корабле пассажиров был и писатель Александр Зонин... Пароход "Казахстан" оказался единственным уцелевшим в этом трагическом походе торговым кораблем, превращенным в военный транспорт. Все остальные погибли. Только боевые корабли Балтфлота понесли сравнительно небольшие потери... На долгий период блокады "Казахстан" остался в Ленинграде. 3 сентября 1943 года на этот, превращенный огнем и [1] В одной из газетных статей не все фамилии совпадают с перечисленными мною. Но приводимые мною сведения -- "из первых рук" и потому правильны. 21 П. Лукницкий бомбежками в страшный скелет, пароход явились несколько моряков из той уцелевшей семерки. Они решили, чего бы это ни стоило им, восстановить пароход. Как черные обгоревшие обломки костей гигантского трупа, перед ними громоздились груды извитого огненным жаром, бесформенного железного лома. Трудно было даже проникнуть внутрь этого безобразного хаотического сплетения. Только корпус корабля оставался целым, вся надпалубная часть его была разрушена. Невозможно было поверить, что те два-три десятка людей, которых удалось собрать старым "казахстанцам", -- неопытных, никогда не бравшихся за подобные дела, могут хоть что-либо изменить в этом хаосе разрушения. Никаких чертежей, планов, схем не было. Блокада продолжалась, неоткуда было взять конструкторов, негде было найти те сложнейшие металлорежущие станки, без каких казалось немыслимым начинать дело. Любой завод предпочел бы отправить всю эту исполинскую груду перекрученного металла в плавильные печи, заявив, что проще построить новое судно. Но моряки "Казахстана" от своей фантастической мечты не отказались. Они почти все делали вручную, без чертежей, на глазок. Немцы следили за их работой в стереотрубы, обстреливали "Казахстан" артиллерией, разбили снарядом трубу, осыпали корпус и палубу восстанавливаемого парохода осколками рвавшихся вокруг снарядов. Вопреки всему, хотя на корабле зараз больше пятидесяти человек не работало, "Казахстан" был полностью восстановлен через восемь месяцев титанического труда. В мае 1944 года, дав первые обороты огромного четырехлопастного винта, вскружив рыжую балтийскую воду, пароход "Казахстан" встал у пирса, и его капитан Беклемишев доложил неожиданно поднявшемуся по трапу на палубу наркому морского флота, что, вступив в строй действующих единиц Балтийского торгового флота, "Казахстан" готов выйти в рейс для выполнения любого боевого задания. Повар Монахов угостил всех отличным по блокадным возможностям обедом! Нет, прежней роскоши в отделке корабля уже нет. Но все сделано отлично, напрочно, так, чтобы ничем не оконфузить себя в любом, хотя бы океанском, рейсе. Единственно на что в простоте душевной пожаловался мне капитан Владимир Михайлович Беклемишев: "Линолеум, черт бы его побрал, застилающий полы коридоров и кают, немножко бугрится! Не учли, расстилая его зимой, расширение, вызываемое летней температурой! Придется еще с ним повозиться!.. " Первый рейс команда корабля хочет совершить в Таллин, в тот самый Таллин, который на днях, вот-вот будет освобожден! Не сомневаюсь: сверкающий огнями, чистенький и нарядный, "Казахстан" когда-нибудь придет и в Сен-Назер, и там все будут глядеть на него, как на чудо, потому что такой, каков он сейчас, он и есть чудо, сотворенное ленинградцами! Уезжаю из Ленинграда 31 августа Военный подвиг Ленинграда сменился подвигом мирного восстановительного труда. В Ленинграде войны уже нет. А война между тем на наших широко раскинутых от Баренцева моря до Черного моря фронтах, а теперь уже и на Западе, где союзники наконец крепко взялись за дело, продолжается. 1 августа нашими войсками освобожден Каунас, 25 августа -- Тарту; с 20 августа развернулось гигантское наступление в направлении на Яссы и Кишинев; через три дня началось восстание против гитлеровских войск в Румынии; 24-го взят Кишинев; позавчера Черноморским флотом и 3-м Украинским фронтом Толбухина взята Констанца, и в тот же день началось народное восстание в Словакии, а сегодня войска 2-го Украинского фронта под командованием Р. Я. Малиновского вошли в Бухарест. Народ Болгарии рвется из пут, которыми душит его прогитлеровское правительство. Все ближе наша Красная Армия к геройски, самостоятельно сражающейся с гитлеровцами Югославии -- ее огромная, трехсоттысячная партизанская армия ширится, умножается; организуемая маршалом Тито, она становится всенародной регулярной освободительной армией... А на Западе, после высадки 15 августа на средиземноморском побережье англо-американских войск, разыгрывается большая война во Франции. В Париже было восстание, и неделю назад французы освободили свою прекрасную столицу от гитлеровцев. На очереди -- Брюссель. А на нашем севере на очереди разрыв с Германией Финляндии... Впервые за три с лишним года войны я не хочу больше оставаться в Ленинграде. Мой долг перед родным городом выполнен до конца. Я хочу ощутить вкус полной победы над гитлеризмом, видеть своими глазами счастливые лица освобождаемых всюду людей и радоваться вместе с ними; видеть не здесь -- издали, а на фронте, как гребень исполинского Девятого вала в последний раз обрушится на устрашенный фашизм и гневным всесильным ударом сметет его с лица земли навсегда. Да... Такое у меня сейчас настроение, что невмоготу мне сидеть на месте! Ночь на 2 сентября Затосковав по большой свободе, думая о Балканах, о Югославии (о партизанах которой я много слышал в блокаде), сегодня утром я сорвался из дома, побежал к Николаю Тихонову, потом к Прокофьеву, стремясь "между прочим" посоветоваться. Тихонов -- советовал, Прокофьев -- отговаривал. Днем я почти было решил завтра утром послать в ТАСС телеграмму, проситься. Были еще колебания. Но только что, ночью -- телефонный звонок из Москвы. Лезин: "Мы решили извлечь вас из Ленинграда". Он назвал мне три направления: Румынию, Польшу или Восточную Пруссию. Я мгновенно ответил согласием. Странное это совпадение! Словно либо я угадал мысли Лезина и Пальгунова в Москве, либо мои мысли достигли их и возбудили в них решение вызвать меня. Бывают же на свете странности! Буду проситься в Румынию. Думаю, оттуда пойдем далеко! 5 сентября Сижу в "стреле". Идет дождь, косой, длинный. В половине третьего звонил в госпиталь отцу, встретился с его голосом: в эту минуту он звонил мне. Был у него вчера -- застал его в постели за работой над мемуарами, как заставал его и во все другие частые мои посещения. И вот еду. На сколько еду, не знаю, -- наверное, не меньше чем на два месяца. Может быть, и на гораздо более длительное время. Кое-кто из писателей в Ленинграде мне завидует: считают, такая поездка свидетельство того, что ТАСС меня ценит, что я там на хорошем счету. После трех лет войны как бы заново еду на войну, потому что эта война -- иная, и все там будет совсем не похоже на все знакомое здесь, в Ленинграде. Ехать интересно. Единственное, что тревожит и волнует; болезнь отца, тяжелая болезнь, и страшно думать, что, может быть, вчера я с ним виделся, а сегодня разговаривал по телефону в последний раз. Тяжело оставлять его с думами о том же. Но, может быть, судьба окажется к нам благосклонна и я увижу его если не совсем здоровым, то -- оправившимся... Вот -- поехали!.. Щемящее чувство, как всегда, когда уезжаешь надолго и особенно погружаясь в такую неопределенность! Чемодан, вещевой мешок, шинель, походное снаряжение. Как все это будет трудно таскать! А ведь взял только самое необходимое! Еду, поглядывая на серое, в каплях дождя, стекло окна, немного грущу. Соседи по купе -- два интендантских майора -- читают газеты. ... Только сейчас, прочитав газеты, узнал: сегодня в восемь утра прекращены военные действия с Финляндией; вчера англичане вошли в Брюссель; вчера американцы заняли Намюр, Мец и Нанси; декларация болгарского правительства, наша отповедь и так далее. Как повернут нашими победами весь мир и как быстро развиваются все события!.. Да... Война, может быть, кончится еще в этом году! Коротко обо всем прочем За время, прошедшее с начала войны, когда Ленинград сковал вокруг своих рубежей пятую часть всех гитлеровских сил, брошенных на восток, войсками одного только Ленинградского фронта было уничтожено, ранено и взято в плен больше миллиона гитлеровских солдат и офицеров, захвачено и уничтожено больше четырнадцати тысяч орудий и минометов, двух тысяч танков, девять тысяч самолетов и около двухсот тысяч пулеметов, автоматов, винтовок. Только за август и сентябрь 1944 года на Балтике было потоплено тридцать шесть вражеских кораблей, а с октября 1944 по апрель 1945 года силами КБФ и авиации -- еще сто двадцать кораблей... ... Расстояние до Берлина сокращалось для нас с каждым днем. А весной 1945 года среди войск нашей армии, вступивших в Берлин и праздновавших в нем нашу победу, были и многие, упомянутые в этой книге, защитники Ленинграда! 17 сентября, на следующий день после торжественного вступления наших войск в столицу Болгарии Софию, я вылетел в Бухарест. В начале октября с отрядом югославских партизан дошел до предместий Белграда. Затем с войсками 2-го и 3-го Украинских фронтов прошел весь дальнейший путь наступления, -- был при штурмах и освобождении Белграда, Будапешта, Вены и закончил войну в майской, ликующей Праге. Повсюду там, в войсках, сражающихся за эти и многие другие города, я встречал давних знакомых, подружился со многими из них, особенно с членом Военного совета 53-й армии генерал-лейтенантом П. И. Гороховым (с ним вместе я достиг Праги); искал по госпиталям, но, увы, в горячке боев за Будапешт не нашел тяжелораненого командира артиллерийской бригады, уже не майора, а полковника К. А. Седаша, "выкормившего" меня в феврале сорок второго года в своем артиллерийском полку, в боях под Погостьем, когда я едва не погиб от голода... [1] Будапешт в числе других штурмовали и войска генерала Свиридова, и полковника Батлука, и танкисты полковника Родина, и еще многие ленинградцы; в числе освободителей Белграда были войска защитников Ленинграда Гагена, Балдынова, Быковского, -- да разве перечислишь всех? Берлин, как известно, был полностью взят 2 мая 1945 года. И в его штурме участвовали многие ленинградцы. Но 7 мая, когда весь мир уже восторженно славил нашу победу, войска Ленинградского фронта еще вели жестокие бои с огромной вражеской группировкой в Курляндии, окруженной ими совместно с войсками 2-го Прибалтийского фронта и Краснознаменным Бал- [1] Я встретился с ним -- к нашем взаимной радости -- недавно, через 23 года после той встречи! тийским флотом. Маршал Л. А. Говоров, подвергнув эту трехсоттысячную группировку блокаде, не торопился силой оружия уничтожить ее: ведь пролита была бы кровь не только десятков тысяч наших, уже торжествовавших великую победу над Германией, слишком много настрадавшихся за годы обороны Ленинграда воинов, но и тех трехсот тысяч немцев, которые были окружены. Желая избежать излишнего страшного кровопролития, гуманно не желая мстить поверженному врагу, маршал Л. А. Говоров 7 мая предъявил по радио командованию окруженной группы "Норд" ультиматум о сдаче, дав командующему этой группой генералу Гильперту (сменившему снятого Гитлером за поражение под Ленинградом фельдмаршала Кюхлера) двадцать четыре часа на размышления. Никакие уловки и ухищрения Гильперта, пытавшегося за эти сутки угнать через море больше ста тысяч немцев, не помогли. Все пути отступления, все лазейки были перекрыты мгновенно организованными Л. А. Говоровым подвижными группами наших войск. Штабы окруженных 16-й и 18-й армий, Гильперт, начальник штаба группы "Норд" Ферч[1] потеряли контроль над своими войсками и уже ничего не могли поделать. В 6 часов 55 минут 8 мая за пять напряженнейших минут до истечения срока, когда десятки тысяч наших орудий должны были начать кровопролитнейший штурм, в штаб Ленинградского фронта, находившийся в Мажейкяе, поступила радиограмма Гильперта о принятии условий всеобщей капитуляции группы "Курляндия" (так была переименована группа "Норд"), вступающей в силу в 14 часов того же дня. В 10 часов 40 минут утра 9 мая 1945 года наши передовые части вступили в Пелчи, где находились Гильперт и его командный пункт. Сорок пять генералов Гитлера -- среди них Гильперт, руководившие варварскими обстрелами Ленинграда Ферч, генералы артиллерии Герцог и Томашке -- вскоре оказались за колючей проволокой в специальном лагере в Мажейкяе. Гильперт перед принятием ультиматума не знал, что маршал Говоров командует Ленинградским фронтом, полагал, что сдаваться они будут маршалу Говорову, "командующему 2-м Прибалтийским фронтом", -- это казалось немцам, зверствовавшим под Ленинградом, не столь страшным: "прибалтийцы", не испытав ужасов блокады, не имеют оснований так "беспощадно мстить", как это якобы сделают ленинградцы! Узнав, что всю группировку примет в плен именно Ленинградский фронт, немцы впали в невероятную панику, стали, бросая оружие, бежать в леса, кое-кто кончал самоубийством. Другие, нарушая условия капитуляции, завязали безнадежные отчаянные бои. [1] Тот самый, ничему не научившийся истязатель Ленинграда, который стал в ФРГ командующим войсками бундесвера! Помните об этом, люди! В пути Прага -- Ленинград в эшелоне победителей. Июнь 1945 г. Слева -- автор книги, майор П. Н. Лукницкий. И только убедившись, что никто мстить им не собирается, стали повально и повсеместно, даже радуясь, что жизнь их будет сохранена и возвращение в Германию гарантировано, сдаваться десятками тысяч в плен. Прием в плен осуществлялся под руководством генерал-полковника М. М. Попова[1]. 8 мая был подписан в Берлине всем известный акт о безоговорочной капитуляции Германии. 9 мая весь мир праздновал великий праздник Победы наших и союзных войск. А до 14 мая в Курляндии еще продолжался прием пленных немцев. В чехословацком городе Влашиме, взятом накануне войсками 2-го Украинского фронта, в армейской газете "Родина зовет" от 13 мая я прочел оперативную сводку Совинформбюро. В ней говорилось о том, что в течение 12 мая войска Ленфронта продолжали прием сдающихся в плен немцев и что "... с 9 по 12 мая сдалось в плен 140 408 солдат и унтер-офицеров, 5083 офицера и 28 генералов... Войска фронта полностью заняли Курляндский полуостров, выйдя на побережье Рижского залива и Балтийского моря... ". К 14 мая войскам Ленинградского фронта сдалось в Курляндии 231611 немцев со всем вооружением, в числе которого было 436 танков, 1722 орудия, 136 самолетов и множество всего другого. "... Более 50 тысяч немецких солдат и офицеров, бросив оружие, несколько дней скрывались в лесах блокированной зоны и, наконец, были выловлены нашими частями". [1] Сообщая о капитуляции немцев и Курляндии, я пользуюсь материалом, подробно изложенным тогдашним помощником начальника оперштаба Ленфронта В. М. Ганкевичем в книге "Конец группы "Норд" (Лениздат, 1965, стр. 205 и др. ) и оперсводками Совинформбюро, опубликованными в армейской газете "Суворовский натиск" в 1945 г., и другими источниками. Только в Чехословакии еще сопротивлялась в эти дни последняя немецкая группировка генерал-фельдмаршала Шернера и генерал-полковника Ведера. Но и ее остатки сдались К 16 мая 1945 года, находясь в Чехословакии, я прочел в армейской газете "Суворовский натиск" сводку Информбюро за 15 мая: "... Прием пленных немецких солдат и офицеров на всех фронтах закончен". Это была последняя в Отечественной войне "оперсводка Совинформбюро"! В июле 1945 года с одним из эшелонов радостных победителей я через Карпаты и Украину вернулся в родной Ленинград. ... 26 января 1945 года, к годовщине полного снятия блокады Ленинграда, был подписан указ Президиума Верховного Совета СССР: "За выдающиеся заслуги трудящихся Ленинграда перед Родиной, мужество и героизм, дисциплину и стойкость, проявленные в борьбе с немецкими захватчиками в трудных условиях вражеской блокады, наградить город Ленинград орденом Ленина". Как и каждый ленинградец, участвовавший в защите родного города, я счастлив, что кроме медали "За оборону Ленинграда" мне принадлежит и одна миллионная часть этого высокого ордена. В родном городе я застал отца поздоровевшим и энергично работающим[2]. [1] В эти же дни в Чехословакии нами был взят в плен вместе со штабом своей фашистской части изменник Родины, бывший генерал Власов. Он пытался ускользнуть в американскую зону, но не ушел от заслуженной кары. [2] Второй инфаркт, после долгих месяцев пребывания в госпитале, отец выдержал. И потом до 1951 г. упорно и настойчиво трудился в своей военно-инженерной и архитектурной областях. До конца дней он был начальником кафедры Высшего инженерно-технического училища Военно-Морского Флота, строил портовые сооружения. Он был первым инициатором основания Института организации и механизации строительных работ, а впоследствии его директором. Будучи выдающимся русским и советским инженером-строителем, воспитателем нескольких поколений кадров военных и гражданских инженеров-строителей, он написал ряд научных трудов, занимал много должностей. Умер он внезапно 6 августа 1951 г., в разгаре работы в деревне Ушково (б. Тюрисевя) на Карельском перешейке, хорошо знакомой мне по боям 1944 г. Я похоронил отца в юбилейный день его семидесятипятилетия на Серафимовском кладбище в Ленинграде, под торжественный орудийный и ружейный салют, отданный в его честь курсантами училища Военно-Морского Флота, инженерами, артиллеристами, доставившими его прах к кладбищу на орудийном лафете и сопровождавшими его, растянувшись на полтора километра, траурной колонной через Ленинград... Это было 8 августа 1951 г. 8 июля 1945 г. ленинградцы встречали гвардейцев стрелкового корпуса генерала Н. П. Симоняка, вернувшихся из Германии. 8 июля, совершая в подаренном мне маршалом Р. Я. Малиновским маленьком автомобиле поездку с И. Г. Эренбургом и его женой вокруг бывшего переднего края -- в Петергоф (Петродворец), Красное Село, Пушкин, -- я перед Пулковскими высотами встретился с колоннами наших, возвращающихся с победой в Ленинград, весело марширующих, овеянных славой и награжденных орденами гвардейцев. Среди них я увидел и полковника Н. Г. Арсеньева, которого, как и других, ликующие ленинградские девушки забрасывали цветами. Ликовал весь город в этот и в следующие дни... ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ ОДИННАДЦАТЬ ИЗ МИЛЛИОНА ОБВИНЕНИЕ. КТО ОНИ? ПЕРВЫЕ ШЕСТЬ ОТВЕЧАЮТ. СКОТКИ УЛЫБАЕТСЯ. "КУЛЬТУРНЫЙ" КАРАТЕЛЬ. МОЯ ХАТА С КРАЮ. В ЗАЛЕ НАПРЯЖЕННАЯ ТИШИНА. НЕСУДИМЫЕ ПОСОБНИКИ. ГДЕ ИСКАТЬ УГНАННЫХ? ПРЕДПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ. РЕМЛИНГЕР И ЗОНЕНФЕЛЬД ИСПОВЕДУЮТСЯ. ПРИГОВОР. КОНЕЦ ПО ЗАСЛУГАМ. (Ленинград, Выборгский Дом культуры. Процесс немецких карателей. 27 декабря 1945 г. --6 января 1946 г. ) Обвинение Под Ленинградом и Новгородом действовали немецко-фашистская группа армий "Норд" ("Север") -- 18-я и 16-я армии, которой к 1944 году командовал генералфельдмаршал Г. Кюхлер. В ней тогда насчитывалось семьсот сорок одна тысяча солдат и офицеров[1]. Если прибавить к этому только убитых до 1944 года гитлеровцев, то эта цифра составит примерно миллион гитлеровцев. Вот почему я даю такое название главе, в которой описываю открытый судебный процесс над одиннадцатью немецкими насильниками и карателями, происходивший с 28 декабря 1945 года по 4 января 1946 года в Ленинграде в помещении Выборгского Дома культуры. Только одиннадцать! Но такие же дела, какие творили они под Ленинградом, в Новгороде, Пскове[2] и везде вокруг на временно захваченной территории, творили [1] "Великая Отечественная война Советского Союза 1941--1945". Краткая история. М., Воениздат, 1965, стр. 315. [2] Псков, как и Новгород, -- ныне областные города, до второй половины 1944 г. входили в состав Ленинградской области. и другие фашисты. Кто может знать, сколько именно бандитствовавших фашистов было в числе этого миллиона оккупантов? В наступлении нашей армии, освобождавшей территорию Ленинградской области, двигаясь по свежим, страшным следам совершенных гитлеровцами злодеяний, мог ли я на дымящихся пепелищах сел и деревень между Лугой и Псковом тогда, в феврале -- марте 1944 года, представить себе, что спустя каких-нибудь полтора года своими глазами увижу некоторых из этих карателей в Ленинграде, перед судом народа? И что в этом процессе, как в одной капле, я с предельной ясностью узнаю всю глубь, всю суть чудовищной системы фашизма, поставившего себе целью истребить целые народы и пролившего только под Ленинградом и в самом городе океан крови ни в чем, кроме любви к своей Родине и к свободе, не повинных русских, советских людей? 27 декабря 1945 года В качестве специального корреспондента "Правды" и члена Ленинградской государственной чрезвычайной комиссии по расследованию немецких злодеяний я сегодня был приглашен в Военный трибунал Ленинградского военного округа и здесь вместе с другими приглашенными ознакомлен с составленным 25 декабря "Обвинительным заключением о злодеяниях бывших военнослужащих германской армии (Ремлингера и других) в Ленинградской области в период ее временной оккупации немцами". Обвинительное заключение было подписано военным прокурором ЛВО, генерал-майором Петровским и утверждено главным военным прокурором Красной Армии, генерал-лейтенантом юстиции Афанасьевым. В эти дни происходит Нюрнбергский процесс, происходят и местные процессы в некоторых областях нашей страны. Из сообщений печати мы, советские люди, как и все человечество, уже многое узнали о сути германского фашизма, о его человеконенавистнических стремлениях и о том, как действовала система уничтожения десятков миллионов людей. Но в эти дни мы еще раз убедились: справедливость и правда всегда -- рано ли, позже ли -- торжествуют. Никакое преступление в мире, где бы и кем бы оно ни совершалось, не остается и никогда не останется безнаказанным. То, что происходило вокруг нас, ленинградцев, и чему мы сами, оставшиеся живыми в городе и особенно уцелевшие на освобожденной территории области, оказались свидетелями -- нам было известно и раньше. Однако знание наше ограничивалось главным образом еще только собственными наблюдениями. Начавшийся процесс поможет всем нам понять и разобраться в том, как были сцеплены между собой все винтики, все зубчатые колеса и приводные ремни исполинского механизма гитлеровской машины массового уничтожения... ... Общая часть обвинительного заключения начинается словами: "Следствием установлено: расстреляно, повешено, сожжено в огне и замучено в тюрьмах и лагерях 52 355 человек мирного населения. Под угрозой расстрела насильно угнано в немецкое рабство 404 230 мирных советских граждан. Ленинградская область была отнесена фашистами к категории областей, подлежащих разрушению. Немецко-фашистские захватчики полностью или частично разрушили 20 городов, 3135 сел, деревень и других населенных пунктов. В Ленинградской области сожжено, разрушено и повреждено 152 338 домов, 3783 промышленных предприятия, 1933 школы, 256 лечебных учреждений, 235 детских домов, садов и яслей, 1019 театров, кинотеатров, клубов, красных уголков и музеев, 795 магазинов и большое количество других зданий и сооружений... " Далее в общей части говорится о том, что именно, в каком количестве в пригородах Ленинграда и в области разрушено, сожжено, разграблено. Перечисляются дворцы-музеи, города -- памятники старины, памятники русского зодчества. По материалам предварительного следствия предъявляется конкретное обвинение каждому из подсудимых. Сообщаются основные сведения о каждом из этих преступников. Все они -- немцы. Генерал-майор Генрих Ремлингер был военным комендантом Пскова и "одновременно осуществлял руководство подчиненными ему районными комендатурами и частями "особого назначения", участвовал в массовом истреблении, истязании и угоне в немецкое рабство мирных советских граждан, а также в уничтожении и разрушении городов и населенных пунктов Ленинградской области. Угоняемое в гитлеровское рабство мирное население заключалось в специальные лагеря... " Все другие, кроме Эдуарда Зоненфельда, служили в первом и втором батальонах "особого назначения" 21-й авиаполевой (авиадесантной) дивизии, а Зоненфельд, бывший лейтенант, был командиром "особой группы" 322-го пехотного полка. Перечисляются выявленные на следствии преступления каждого из этих карателей. Сообщаются выдержки из актов Чрезвычайной комиссии по расследованию немецких злодеяний -- в частности по Карамышевскому району, где, исполняя приказы Ремлингера, немецкий офицер полевой комендатуры Грунс и начальник жандармского полевого отдела Макс при приближении Красной Армии сжигали деревни вместе с живыми людьми, а часть населения насильно угоняли на фашистскую каторгу в Германию. Приводятся десятки документированных, засвидетельствованных уцелевшими жителями примеров, касающихся каждого из обвиняемых, и карательных операций тех частей, солдаты и офицеры которых, к сожалению, пока ускользнули от правосудия, -- кавалерийского полка "Норд", под командованием майора принца Зельм, 3-го велосипедного полка, карательного отряда "Айнграф" и других. В иных из этих примеров мелькают знакомые мне названия тех сел и деревень, по пепелищам которых я шел в феврале -- марте 1944 года: Пикалиха, Волково, Милютино, Струги Красные, Заполье и прочие... Допустимый объем этой книги позволяет мне сосредоточить внимание моих читателей только на тех карателях, чьи показания и чье поведение на суде представляются мне наиболее характерными. Это -- Ремлингер, Зоненфельд, отчасти Янике, Скотки, Энгель, Герер. Остальных преступников: Штрюфинга, пюре, Бема, Визе и Фогеля -- я упоминаю лишь постольку, поскольку это необходимо для ясности изложения хода всего процесса или для точности изображения какого-либо его эпизода... Кто они? 28 декабря. Утро. Выборгский Дом культуры. Первый день процесса "Товарищ комендант! Введите подсудимых!" Фотографы -- в стойке. Группа кинооператоров во главе с Е. Ю. Учителем заливает светом "юпитеров" сцену Дома культуры, где расположился состав суда и где с правой стороны за барьером -- места для подсудимых -- одиннадцать стульев в два ряда. В зале почти две тысячи человек. Среди них я вижу академика Тарле, писателей И. Груздева и Е. Катерли, многих знакомых мне журналистов -- недавних военных корреспондентов: Л. Ганичева, П. Никитича, В. Карпа, М. Ланского; художника Вл. Гальба, командиров и комиссаров партизанских бригад -- Карицкого, Дмитриева... В зале руководители партийных и общественных организаций, фронтовики -- защитники Ленинграда: генералы, офицеры, солдаты, матросы; отличившиеся в годы войны рабочие ленинградских заводов, представители интеллигенции, колхозники из освобожденных деревень и сел Ленинградской области... Все они испытали на себе лишения блокады, тяготы войны, зверства немцев в годы оккупации нашей области... Зал смолкает... Ремлингер входит первым, один, заходит за легкий деревянный барьер. Бегает глазами, пораженный торжественностью, светом "юпитеров", погонами, всей обстановкой молчащего, переполненного зала. Он останавливается на минуту, неуверенно, несмело, как некий актер, раскланивается направо и налево... Входят другие подсудимые, садятся за барьером в правой стороне сцены вместе с Ремлингером. Переводчики и переводчицы -- возле барьера. Председательствующий говорит порусски, его слова переводятся на немецкий язык. Заседание открылось в одиннадцать часов утра. Члены трибунала сидят в центре сцены за столом, затянутым малиновым бархатом. На столе две стопки толстенных папок. Микрофон на треножнике перед столом. Перед барьером, за которым сидят обвиняемые, маленький круглый столик, накрытый материей, за ним на стуле -- офицер из состава суда. Слева -- письменный стол со стопкою папок. За ним сидит прокурор. Председательствующий: "Подсудимые, встаньте!.. Имеется ли у подсудимых отвод против состава суда?" Голоса по-немецки: "Нет!" "Товарищ секретарь, отберите у переводчиков подписку... " Ремлингер разглядывает потолок, стены, публику. Начинается опрос подсудимых. Ремлингера спрашивают о биографических данных. Он стоит -- руки на барьере. Отвечает: "Родился в тысяча восемьсот восемьдесят втором году. Уроженец местечка Поппенвейер, Людвигсбург, Германия. С тысяча девятьсот второго года по февраль тысяча девятьсот сорок пятого года служил в немецкой армии. С тысяча девятьсот девятнадцатого года -- на командных должностях. Последняя должность -- комендант города Будапешта. Звание -- генерал-майор. Образование -- народная школа. Беспартийный. Не судим". "Копию обвинительного заключения на немецком языке получили?" "Да... " "Ходатайства есть?.. " "Нейн!.. " Краткие сведения из своих биографий сообщают другие, в числе которых: Зоненфельд Эдуард, уроженец г. Ганновера, 1911 года рождения, высшее учебное заведение, инженер, солдат, бывший лейтенант германской армии, командир "особой группы" 322-го пехотного полка. "Под стражей с 25 октября 1945 года". Энгель Фриц -- уроженец Гера, провинции Тюрингии, 1915 года рождения, образование -- народная школа, восемь классов, командир первого взвода первой роты второго батальона "ОН"[1]... "Судимость?.. " "Был один раз". [1] В дальнейшем слова "особого назначения" я заменяю ради краткости буквами "ОН", а упоминание дивизии, во всех случаях одной и той же, опускаю. "Звание?" "Обер-фельдфебель". Скотки Эрвин, уроженец г. Кенигсберга, 1919 года рождения, восемь классов народной школы, три года ремесленного училища, состоял членом "Гитлерюгенд", сын полицейского. С 1940 года обер-ефрейтор, служил во втором батальоне "ОН". "Под стражей с 24 октября 1945 года". У Скотки лицо гориллы. Янике Гергардт -- уроженец м. Каппе, округ Темплин, восемь классов народной школы, солдат 322-го пехотного полка, затем второго батальона "ОН". "Под стражей с 28 ноября 1945 года". Герер Эрвин-Эрнст, уроженец г. Асберг, провинции Штутгарт, 1918 года рождения, восемь классов народной школы, беспартийный, солдат кавалерийского полка "Норд", а затем второго батальона "ОН". "Под стражей с 24 октября 1945 года". Отвечают на те же вопросы и свидетели, сидящие отдельно (охраняемые часовым), -- немцы и один русский. Прочие свидетели -- в публике, в первом и во втором рядах. После опроса свидетелей -- соучастников злодеяний вопросы председателя обращаются к свидетелям этих злодеяний. Они встают в два ряда -- "пскопские", клинобородые старички, женщины в вязаных платочках. Их уводят в отдельную комнату, отобрать подписку... "Подсудимые, встаньте!" Председательствующий объясняет им их права: имеют право давать свои объяснения, как в целом, так и в деталях, задавать вопросы свидетелям и проч. и проч. Слушают внимательно... Председательствует генерал-майор Исаенков. Военный прокурор -- генерал-майор юстиции -- Петровский. Объявляются фамилии присутствующих защитников, назначенных судом: Зимин (защитник Ремлингера), Борхов, Волков, Галебский, Кроленко -- для всех других. Председательствующий спрашивает подсудимых: нужно ли еще раз переводить на немецкий язык обвинительное заключение? Его текст на немецком языке был вручен заранее каждому из подсудимых. Все они отвечают: "Нейн!.. " 11 часов 55 минут Начинается чтение обвинительного заключения порусски. Подсудимые сидят за барьером в таком порядке: в первом ряду справа налево -- Ремлингер, Бем, Штрюфинг, Скотки, Янике, Фогель. Во втором ряду -- Зоненфельд и остальные четверо. Все подсудимые сидят в той своей военной форме, в какой были взяты в плен. Плотный, коренастый Ремлингер -- в серой куртке без погон, но с петлицами. На правой стороне фашистская нашивка: эмблема -- птица. В серых брюках, в высоких сапогах. Его темные волосы аккуратно расчесаны на пробор. Он слушает внимательно, склонив голову набок. Держится "аккуратно", сосредоточенно. Видно, что думает, вдумывается во все, воспринимает происходящее. Надевает пенсне, что-то читает, очевидно следит по немецкому тексту за словами обвинительного заключения. У Бема лицо бледного недоросля, губы сомкнуты. Он выше среднего роста, штаны на нем -- холщовые. У Штрюфинга отвратительное лицо холуя, садиста, подхалима, этакий чернобровый красавчик, типа альфонса. Его волосы гладко прилизаны, на пробор. Скотки -- худой блондин, тип каторжника, дегенерат, удивительно схожий с гориллой: выдвинутая вперед челюсть, покатый лоб, запавшие глаза преступника. Янике -- примерно тот же тип, но менее характерно выраженная дегенеративность. Он хилее Скотки. Рыжий, волосы гладко стрижены. Воротник куртки распахнут, в отличие от других, аккуратно застегнутых, кроме Визе, у которого воротник куртки тоже небрежно расстегнут. Фогель -- худой, лицо сластолюбца, голова яйцом. У Энгеля лицо явного идиота, без мысли, приоткрытый бессмысленно рот. Тип лица также преступника, дегенерата. Все сидят в одинаковых позах, нога на ногу, скрестив руки, очевидно подражая Ремлингеру, актерски напыщенному; он мелкоглазый, его глаза как точечки. Сейчас они приспущены. А губы его способны сжиматься, превращаясь почти в прямую линию. Они придают лицу выражение жестокости. Я смотрю на состав суда, на председательствующего, на тяжелые папки дел в коричневых переплетах. А позади этого стола -- защитники в штатском, за ними -- переводчики. Правее и левее подсудимых стоят, по трое, солдаты и офицер охраны. Позади всего состава суда -- огромный барельефный макет Кремля и белый пьедестал перед ним, на котором бронзовая фигура Сталина во весь рост, как бы выходящего из Кремля. Поворот и наклон его головы -- к скамье подсудимых. После чтения обвинительного заключения -- вопросы по очереди к каждому из них: признают ли себя виновными? Все, кроме Ремлингера и Визе, коротко отвечают: "Я" ("Да"). А те двое так же коротко: "Нейн... " Объявляется перерыв на пятнадцать минут. Первые шесть отвечают ... Начинается допрос Бема -- штабс-фельдфебеля из охранной полиции, командира первого взвода первого батальона "ОН". Тот спокойно признает свое участие в поджогах деревень Дедовичи, Кривица и других, сообщает, что его взвод расстрелял в районе г. Остров пятьдесят -- шестьдесят человек, а он лично -- шестерых стариков и женщин. "По чьему приказу?" "Действовали на основании приказа командира батальона подполковника Клозе -- первого батальона, и во время отступления командовавшего всеми тремя батальонами вместе. Подполковник Клозе получал приказы от "Пихта, генерал-майора, командира 21-й авиаполевой-авиадесантной дивизии. Рассказывает: когда 22 февраля 1944 года получил приказ от Клозе, то разбил свой взвод на четыре группы, сжигал дома. Приказ Клозе гласил: "Сжигать на своем пути все населенные пункты, выгонять скот и, если население не будет эвакуироваться, рассматривать его как партизан и расстреливать... " Гражданских лиц расстреливали прямо на улицах. "Приказывали покинуть горящие дома жителям, а они не хотели... Возможно, что гражданские лица прятались в подполах... " "Понимаете ли вы преступность?.. " "Прекрасно понимаю преступность, почему и стою здесь в качестве обвиняемого... " На вопрос, имеет ли награды, отвечает: "Железный крест второго класса, значок штурмовика и крест за военные заслуги второго класса и медаль "Зимней битвы на Востоке... " В зале -- смех. "Как называется эта медаль?" "Восточной медалью" или "Медалью за зимние битвы на Востоке". Давалась тем, кто перенес тяжелую зиму. Все время был на фронте". "Кого еще из подсудимых можете назвать как расстрельщика?" "Энгеля... " Допрос Фогеля Отвечает: "Участвовал в деревне Юдино, уничтожил двадцать человек со своим взводом. Во взводе -- двадцать шесть человек". Признает: "Сжигал и другие деревни". -- "Сколько было расстреляно?" -- "Точно не могу сказать, но около двадцати -- двадцати пяти человек". С готовностью обличает Дюре, Янике, одного из немцев-свидетелей. На вопрос, сколько лично убил в деревне Юдино, отвечает: "Около десяти человек. Потому, что были расположены далеко от деревни". Выходит, Фогель оправдывается, что мало расстрелял? Он отвечает тихо, не столь уверенно, как Бем. Далее кое-что путает, увиливая от прямых ответов. Лицо у него красное, покраснел во время допроса. На вопрос, давал ли приказ подчиненным расстрелять двадцать женщин и детей и убивал ли лично, отвечает: "Не видел гражданских лиц, так как было уже темно". Подсудимый Дюре тянет руку, вскакивает: "Фогель лжет! -- и объясняет: -- Это было двадцатого июля, после обеда, в три часа, в деревне у реки Великой, Фогель приказал расстрелять группу детей и женщин! И первым стал стрелять!" И в ответ на вопрос о причине расстрела безоружных мирных людей Фогель спокойно говорит: "Они хотели спасти свое добро... " Допрос Энгеля У верзилы обер-фельдфебеля Энгеля -- ослиный профиль, покатый лоб, загнутый нос и такой покатый подбородок, будто его и нет вовсе. Энгеля спрашивают: "Сколько мирного населения вами уничтожено?" Громким голосом, четко отвечает: "Моим взводом и лично мной расстреляно сто и еще восемьдесят!" -- "Точно?" -- "Приблизительно". -- "Сколько деревень сожжено?" -- "Точным подсчетом мы не занимались, но -- семь деревень и еще пятьдесят человек". -- "Были случаи сжигания с населением?" -- "Яволь. Были. Примерно восемьдесят человек". -- "Дети?" -- "Дети были невинны, но они тоже родителями были оставлены в домах и потому сожжены". -- "Кто давал приказ?" -- "Подполковник Клозе". -- "Сколько детей вы расстреляли лично?" -- "Одиннадцать... " Пожимая плечами, спокойно признает свое участие в других расстрелах. Слова просит Бем. Встает: "Был официальный приказ об уничтожении детей, женщин и стариков!" "Чей?" "Командира Двадцать первой авиадесантной дивизии генерал-лейтенанта Лихта, этот приказ был передан подполковнику Клозе!" ... Объявляется перерыв до восемнадцати часов. Публика расходится медленно, молчаливо. Циническое равнодушие подсудимых, с каким они дают показания, особенно поражает! Допрос Штрюфинга, Дюре, Янике Показания Штрюфинга и Дюре на вечернем заседании я почти не записывал. В общем было все то же. Командир карательной роты Штрюфинг утверждает: он, дескать, действовал по приказу -- расстреливать всех, кто уклонялся от угона в Германию. Этот приказ, подписанный генералом Линдеманом, был отдан по армии, спущен по дивизиям и далее -- по полкам, батальонам, ротам. Дюре изобличал Штрюфинга -- Штрюфинг давал приказы сам и сам лично показывал пример в совершении злодеяний. "Кого расстреливали?" "Стариков, женщин, детей". "Вы, Дюре, стреляли?" "Да... " Дюре и другие из батальона "ОН" попали в него за провинности и, чтобы "оправдать себя", сжигали дерев, ни, расстреливали людей. В военной тюрьме, в Торгау, где до ноября 1941 года, в бытность комендантом тюрьмы Ремлингера, находился арестованный Дюре, его так воспитывали, уча безжалостности. "Практические занятия" при этом обучении происходили в Катынском лесу в сентябре 1941 года. Вместе с другими, такими же как он, привезенный в этот лес Дюре рыл по ночам огромные могильные рвы. Эсэсовцы сбрасывали в эти рвы привезенные на автомашинах трупы людей -- десятки тысяч трупов польских офицеров, русских людей, евреев, и Дюре участвовал в их закапывании. -- "Вы можете приблизительно определить, сколько расстрелянных было сброшено в эти могилы?" "От пятнадцати до двадцати тысяч человек!" -- спокойно отвечает Дюре и добавляет, что видел снимок одной из таких могил в немецких газетах, под снимком была подпись: "Это сделали русские"... Янике показывает, что и он прошел "подготовку" такого же рода для уничтожения мирного населения в оккупированных районах России. Янике признает: той роте, в которой он находился, в районе Плюссы был прочитан приказ генерал-майора Ремлингера. В приказе было сказано о том, что на линии Луга -- Псков, там, где действовали партизаны, следует сжигать все населенные пункты, а обнаруженное в них гражданское население, уклоняющееся от увода в Германию, -- расстреливать... Выполняя приказ, рота сжигала деревни, подрывала гранатами все землянки, в которых прятались старики, женщины и дети, -- их уничтожали гранатами и минами в самих землянках. Называет населенные пункты, где все население уничтожалось поголовно: Плюссу, Большие Ляды, Малую Плюссу, Струги Красные, Заполье, Потороченное, Углы, Николаево. "Сколько людей всего расстреляли?" "Полторы-две тысячи". "Сколько лично вы уничтожили?" "Около трехсот... " Триста человек, уничтоженных лично Янике! Скотки улыбается 29 декабря. Утро. Второй день процесса. Допрос Скотки "Мой отец был полицейским работником со времени первой мировой войны", -- начинает показания Скотки. Четкие вопросы и ответы идут как поток, в быстром темпе. "А при Гитлере?" -- спрашивает государственный обвинитель. "Тоже. Полицмейстер". -- "В какой партии был отец?" -- "Не могу сказать". -- "Но вы говорили на предварительном следствии: в национал-социалистской партии?" -- "Он был членом СС". -- "Национал-социалистом являлся?" -- "Да". -- "То есть отец был фашистом?" -- "Как я должен понять? У нас нет понятия фашист!" Скотки смеется. -- "У вас нет понятия фашизм?.. Ну хорошо. Мы поймем!.. Вы были членом гитлеровской организации молодежи с 1936 года?" Скотки говорит гнусавя: "Был членом, только платившим членские взносы, а участия принимал мало". -- "Военную подготовку проходили?" -- "Да, занимался снайперской стрельбой". -- "Для чего?" -- "Делал это, чтоб приобретать навыки. А для чего, не могу сказать". -- "Это была подготовка к войне?" -- "Не знаю, для чего подготовка эта была". -- "Но вы сейчас понимаете, для чего подготовка эта была?" -- "Для войны". -- "Для нападения на демократические страны, на Советский Союз?" -- "Предполагаю, что так". -- "Какую воспитательную работу с вами вели?" -- "Это было политической школой. Изучали биографию Гитлера. Изучением книги "Майн Кампф" не занимались". -- "Ну и что в этой биографии выдвигалось как главное? Героем Гитлера выдвигали?" -- "Да, говорилось, что Гитлер герой... (и т. д. ). Там говорилось, что Россия о