ало нас много опасностей, свойственных этому царству льда. Все чаще и чаще наш путь преграждали ледяные трещины шириною от фута до сажени, но пока обходить их было легко. Затем снова пришлось двигаться между грядами морен и колоссальными ледяными пирамидами. Количество трещин так увеличилось, что на 25-й версте от бивака мы попали в целую сеть их, преградивших нам путь на все стороны, и едва удалось найти обратный выход -- следы копыт на льду были почти незаметны. Тогда свернули в правый боковой ледник, весь загроможденный моренами, но по бокам ложа которого на скалах зеленела трава. С большим трудом мы пересекли несколько мощных морен, прежде чем попали на этот ледник, и только к вечеру, после невыносимо трудного перехода, мы расположились на бивак, верстах в шести от слияния ледников, и простояли на нем целую неделю, за что и самый ледник получил название "Бивачного". На биваке дней, благодаря таянию льда, -- непрерывный треск и грохот от скатывающихся галек и щебня в ледниковые трещины и озера. У ледников не видно и следа древесной растительности, но, к счастью, предвидя отсутствие топлива, мы захватили с собой небольшие запасы его, дней на пять, при условии, что чай можно себе допустить только раз в день -- во время варки пищи. Отсюда был предпринят ряд разведок без проводника, для отыскания пути в долину Ванча. На другой день возобновили попытку пройти без вьюков к пер. Кашал-аяк левою стороною ледника Федченко, но верстах в десяти от Бивачного ледника опять целый лабиринт трещин преградил нам дорогу, причем одна лошадь едва не погибла, попав в трещину, -- с трудом вытащив ее, вернулись на ночлег. На следующий день отправились втроем налегке вверх по Бивачному леднику. Движение было очень трудным. Сначала двигались крутым щебнистым косогором правого берега ледника, прошли несколько грязных оползней, на которых люди и лошади сползали вниз вместе со щебнем... " Косиненко описывает дальнейшие поиски перевала, страшную одышку и сердцебиение от высоты, падения лошадей в глубоком снегу, незатихающий гул и грохот от массовых каменистых и снежных обвалов, снежную пургу, ночевку на камне и рассвет, при котором он увидел под собою пропасть: "отвесные скалистые и снежные обрывы в глубочайшую котловину, а впереди, кроме гор, ничего не было видно. О спуске не могло быть и речи... Был ли это перевал Кашал-аяк? -- трудно сказать... Он не вполне соответствует положению своему на существующей карте. Солдаты назвали его перевалом Разведчиков. Итак, все возможные попытки найти путь в долину Ванча через этот "Ледовитый океан" потерпели неудачу. В общей сложности здесь по ледникам было сделано свыше полутораста верст... " Косиненко вернулся обратно, к Балянд-Киику, затем другим путем проник на ледник Танымас, по которому продвигаться оказалось еще трудней, чем по леднику Федченко. Попытка пройти через Танымас в Язгулем также окончилась неудачей, и Косиненко спустился вниз по реке Танымас в Кудару, а отсюда прошел в верховья реки Бартанг. И все-таки слова В. Ф. Ошанина об "охоте на тигра без всякого оружия" оказались во многом справедливыми. Если бы Н. И. Косиненко обладал не только огромной смелостью, но и опытом высокогорных исследований, то он, безусловно, не повернул бы назад от того гребня, за которым открылись ему отвесные обрывы в глубочайшую котловину. Он, конечно, рискнул бы оторваться от своего каравана, но он не был альпинистом и лазать по отвесным ледяным кручам не умел. Почти нет сомнений, что перед Н. И. Косиненко и был перевал Кашал-аяк. Но у путешественника не хватило данных, чтобы утверждать и доказать это. С тех пор стало известно только, что ледник Федченко имеет не меньше тридцати километров в длину, что среди его притоков есть другой мощный ледник -- Бивачный и что легендарный перевал, должно быть, "где-то там" действительно существует. Но еще девятнадцать лет никто не вступал на этот ледник. И только в 1928 году оправдалось удивительное по своей научной проницательности предположение, высказанное русским ученым еще в 1885 году, на которое, к сожалению, никто в свое время не обратил внимания и которое было забыто позже. Ученым, высказавшим это предположение, был Г. Е. ГруммГржимайло, который пытался, но не мог проникнуть в загадочную область с западной стороны. В своем докладе в общем собрании Русского географического общества 4 декабря 1885 года * замечательный ученый говорил: "... В особенности любопытна северная часть этих нагорий, любопытна потому, что здесь мы должны предполагать громаднейшее поднятие, узел, от которого, как от центра, во все стороны разбегаются громадные кряжи неравной длины. Этот узел у туземцев носит название Сель-тау, что значит "Ледяная гора". С нее то к северу, то к югу и к западу спускаются ледники, о грандиозных размерах которых мы можем судить только приблизительно. Северный из них назван В. Ф. Ошаниным ледником Федченко, повидимому, самый д л и н н ы й из них и находится в полной связи с другим ледником, идущим на запад (выделено мной. -- П. Л. ) и, повидимому, замкнутым между упомянутой выше Сель-тау и горой Узтерги, что значит в переводе "болит голова", "кружит голова", название, которое прямо указывает на замечательную высоту этой горы. И действительно, туземцы уверяли меня, что выше этой горы нет в мире другой... влезть на нее невозможно... " Г. Е. Грумм-Гржимайло приводил слышанные им от горных таджиков утверждения, что от верховий долины Ванча существует трудный, но доступный человеку перевал, после которого, пройдя десять "ташей" по ледникам, можно достигнуть реки Сель-су. * Опубликован в 1886 году под названием "Очерк припамирских стран" (оттиск из т. XXII "Известий Русского географического общества"). "Таш" ("камень") -- это примерно восемь километров -- мера длины, а река Сель-су (иначе Сель-Дара) есть верхний приток Мук-су. И только почти через полвека, в 1928 году, стало ясно, какая огромная научная ценность заключалась в высказывании Г. Е. Грумм-Гржимайло. Участник Памирской экспедиции Академии наук 1928 года топограф И. Г. Дорофеев первый, вступив в верховья огромного неизвестного ледника и пройдя его до середины, установил, что находится на леднике Федченко и что, следовательно, этот ледник громаден. И когда И. Г. Дорофеев исходил его во всех направлениях и первый прошел его весь -- сверху донизу, то оказалось, что длина ледника превышает семьдесят километров. "Повидимому, самый длинный" ледник, по точным измерениям Р. Д. Забирова (1951 г. ) имеющий 71, 2 километра длины, оказался величайшим в средних широтах мира, которому уступают в длине даже все ледники Гималаев и Гиндукуша и за которым на втором месте стоит тянь-шаньский ледник Инылчек. В период же древнего оледенения, по исследованиям Н. Л. Корженевского, изучавшего Мук-су еще в 1904 и в 1910 годах, а затем и в следующих годах, ледник Федченко достигал длины в сто семьдесят пять километров. Мощность его ледового тела, достигающего в наши дни семьсот метров (три четверти километра толщины!), в древние времена была не меньше километра. Вспомним и сообщение Г. Е. Грумм-Гржимайло: "туземцы уверяли меня, что выше этой горы нет в мире другой... влезть на нее невозможно... " Пик Сталина, открытый в этом районе, оказался высочайшим в СССР, и только утверждение, что влезть на него невозможно, было опровергнуто советским альпинистом Евгением Абалаковым, взявшим эту вершину 3 сентября 1933 года, и группой других советских альпинистов, повторивших восхождение на пик Сталина в 1937 году. В Ванване и Пой-Мазаре Хлопотливое поручение -- провести по всем пянджским оврингам, от Хорога до Ванча, основной караван ТКЭ -- мне удалось выполнить. 26 сентября 1932 года на двенадцатый день мучительного пути все шестьдесят две лошади каравана с десятью караванщиками, все научные работники, ехавшие с караваном, художник Н. Г. Котов, фотограф В. Лебедев, завхоз экспедиции и несколько русских рабочих были благодаря помощи, оказанной местным населением в пути на пянджских оврингах, благополучно приведены мною в Кала-и-Ванч. В караване было много образцов горных пород, гербарий, зоологические коллекции, собранные в разных местах Памира, сотни непроявленных фотонегативов. Кроме того, была большая этнографическая коллекция, больше трехсот предметов материальной культуры горных таджиков, собранная мною в Вахане, Шугнане, Рушане; эту коллекцию позже, в Ленинграде, я сдал в Совет по изучению производительных сил Академии наук. Словом, в большинстве вьюков каравана были результаты многомесячных работ центральной группы экспедиции. В труднейшем -- для такого огромного каравана -- пути по оврингам ни одна из лошадей не погибла, ни один вьюк не разбился, не утонул, не пропал. Только я один знал, каких сил и нервного напряжения это мне стоило! В Кала-и-Ванче (Рохарве) я не задержался и на полдня: на своей усталой лошади выехал в верховья Ванча. Мне предстояло через ледопад Кашал-аяк подняться на ледник Федченко. В августе -- сентябре 1932 года перевал Кашал-аяк (после открытия его в 1928 году снова не посещавшийся никем) стал Вдруг "торной дорогой" Таджикской комплексной экспедиции. Этой "дорогою" должен был пройти и я для того, чтобы на леднике Федченко сомкнуть свой маршрут с маршрутом группы Н. П. Горбунова, которая, поднявшись на ледник с севера, искала подступы к высочайшему в Советском Союзе пику, в том году позже названному пиком Сталина. Было условлено, что вместе с группой, которой я шел навстречу, мне, как ученому секретарю экспедиции, нужно будет участвовать в осмотре места, выбранного у борта ледника Федченко, для строительства высочайшей в мире гидро-гляцио-метеорологической обсерватории. Перехожу к записям в моем путевом дневнике: ... 27 сентября. Еще при солнце, проехав узкую осыпь, я достиг Ванвана -- второго, верхнего Ванвана, ибо их, маленьких одноименных кишлачков, на Ванче два. Здесь, под громадным деревом, грецким орехом, наши: геолог А. А. Сауков со своими сотрудниками Голубевым и Каргиным; альпинист Коровин и переводчик Азиз, только что пришедшие за мною с ледника Федченко; художник П. Староносов, с которым я расстался в Вахане, и другие. Я подъехал как раз в момент, когда дружно опустошался огромный котел супа. Прежде всего -- взаимное фотографирование, потом сумбурные расспросы, а после супа я с Сауковым пошел через мост в самый верхний кишлак Ванча -- Пой-Мазар, до которого отсюда километра полтора. Сегодня в Пой-Мазар, в одно время со мной, с разных сторон явились: геолог Д. И. Щербаков с молодым геохимиком Н. В. Тагеевой и топограф-геодезист И. Г. Дорофеев со своим юным помощником, которого зовут Леней. Встреча замечательная, сошлись, словно не на краю земли, а в городе, на одной квартире. Кстати, "квартиры" местных жителей здесь тоже замечательные: буквально избушки на курьих ножках, -- свайные постройки, шалаши на высоких столбах, как в фильме "Чанг". Высоко от земли, между деревьями и на деревьях живут люди. Не хватает только кремневых топоров, даже луки есть, из которых дети охотятся на птиц. Есть тут, конечно, и каменные жилища -- это зимние обиталища людей, а шалаши на столбах -- это, так сказать, летние "дачи". Это одно из самых далеких от культуры селений в Советском Союзе. Усталость незаметна, хоть я и проехал сегодня километров шестьдесят пять. До полуночи -- разговоры и чаепитие. Узнал все новости о последних открытиях на ледниках, об отрядах экспедиции там работающих. Сообщил все, что знаю сам. Решили: для подъема на ледник Федченко я объединяюсь в одну группу с А. А. Сауковым и его помощниками, с Н. В. Тагеевой, а из своей группы приглашаю ботаника Л. Б. Ланину и завхоза (к которым завтра посылаю гонца с письмом в Рохарв). Поведут нас Коровин и Азиз. Выходим 30 сентября. Ночью я с Сауковым вернулся в Ванван. 28 сентября. День -- в Ванване. У нас Д. И. Щербаков. Вечером отправился с ним "в гости" в Пой-Мазар. Карабкались в темноте на береговой откос, сквозь кустарник. У костра разговоры до ночи. Возвращался ночью, один, и чуть не утонул в реке, выйдя по ошибке на старый, разрушенный мост и провалившись в воду... А потом "дома" сушился у костра и, пока все спали, делал долгие записи... 29 сентября. В Ванване, сборы. Скверное самочувствие, воспалены гланды, сильно простужен. Спать было очень холодно. Тучи, днем холодно даже в свитерах. Сегодня Щербаков, Дорофеев, весь пой-мазарский лагерь ушли вниз по Ванчу, "сдав" нам Надежду Викторовну Тагееву. 30 сентября. Ванван. Около полудня -- всадники: Ланина, Каргин, завхоз и другие с двумя лошадьми, навьюченными продовольствием и снаряжением. Завхоз "забыл" привезти карту ледника Федченко, запас сухого спирта; кроме того, на последней ночевке, в Сетарге, забыл мешок с веревками и рюкзаками. Поразительная небрежность! Пришлось за этим мешком сейчас же послать караванщика. Без сухого спирта как-нибудь обойдемся: у Саукова есть немного бензина. По всем этим причинам выступление пришлось отложить до завтра. Неожиданно с ледника Федченко явились два молодых альпиниста Гог и Птенчик, бодрые и веселые, -- они посланы в Хорог и дальше -- на месторождение ляпис-лазури. Дал им денег, двух лошадей с седлами, кучу советов, записку в Рохарв о продовольствии из моего каравана -- и через два часа они отправились вниз по Ванчу. Завтра выходим на ледник Географического общества и дальше -- к легендарному ледопаду Кашал-аяк. О хорошем, настоящем исследователе Но сначала я хочу рассказать, как легенда о Кашал-аяке рухнула. Ледник Федченко был открыт с северного конца. Все позднейшие исследователи ледника направлялись к нему также либо с севера (от реки Мук-су), либо с востока (от реки Танымас). Кажется, никто из исследователей, кроме астронома Я. И. Беляева и сопровождавшего его геоморфолога П. И. Беседина, поднимавшихся по Ванчу в 1916 году и установивших в Пой-Мазаре астрономический пункт, не пытался искать подступы к леднику с юго-запада из ванчской долины. Горцы Ванча привыкли считать, что существующая над верховьями их реки таинственная область закрыта от них недоступною "Ледяною завесой". Они были твердо убеждены, что человеку в наши времена пути сквозь эту "завесу" нет. Правда, русский путешественник Кузнецов в своем труде "Дарвоз" передает рассказ ванчцев о том, что "лет сто пятьдесят назад управитель Ванча Шабос-Хан ходил через единственный здесь доступный перевал Кашал-аяк грабить киргизов, но с тех пор ледники значительно увеличились и теперь доступ к перевалу преграждается совершенно отвесным ледником". Правда также, Н. И. Косиненко передает сообщенную ему в 1908 году алтын-мазарским киргизом, семидесятилетним стариком Махмет-Куль-баем легенду, которую тот, "не допускавший и мысли о возможном когда бы то ни было прохождении этого ледника", слышал однажды в детстве. Легенда гласила, что "когда-то этими ледниками пытались вернуться в Дарваз таджики, пришедшие через Каратегин, но о них больше никто не слышал -- все они погибли". Схема бассейна ледника Федченко (по карте И. Г. Дорофеева 1928--1929 годов). Это и все, что можно было услышать у ванчских таджиков и у восточнопамирских киргизов о Кашал-аяке. Но однажды в 1928 году случилось невероятное. Дело происходило так. Пастухи из последнего ванчского кишлака Пой-Мазар пасли скот у летовки на верхнем пастбище; в конце августа ночью здесь было холодно, пастухи в джангале -- в зарослях колючек набрали сухих ветвей, разожгли костер. Вскипятили воду, согрелись, поели лепешек, пощелкали камнем грецких орехов, которых в верхних кишлаках Ванча растет так много. Один из пастухов отошел от костра, чтобы согнать с кручи овец. Зорко всматриваясь в кромешную тьму, обратив свой взор в сторону "Ледяной завесы", он неожиданно увидел высоко и далеко во тьме маленький огонек. Он долго всматривался, тер себе глаза, не веря недопустимому... Но сомнений не было: там, где начинаются льды, мерцал небольшой костер. Испуганный пастух закричал, подбежал к своим, все вместе, суеверные, неграмотные пой-мазарские пастухи, стали вглядываться в таинственный огонек. Но... Ведь никто, ни один человек с Ванча, не проходил мимо них туда; а все свои были налицо... А ведь и духи гор -- дэвы не разжигают костров. Что это могло бы значить? Может быть, оттуда на Ванч надвигается какая-то непонятная опасность? Надо было что-то решить, что-то предпринимать. Но что решили и что предприняли ванчцы, я скажу позже. А сейчас расскажу о том, что в такую же ночь, 28 сентября 1932 года, расположившись у костра, в кишлаке Пой-Мазар, я впервые во всех подробностях услышал от Ивана Георгиевича Дорофеева. За полтора месяца перед тем я расстался с ним в Вахане, у подъема на перевал Шитхарв, куда я двинулся, чтоб закончить исследования района пика Маяковского. Он тогда со своим фототеодолитным отрядом ушел по Пянджу вниз, к Ишкашиму. Теперь мы сошлись в Пой-Мазаре, двигаясь с разных сторон: я с низовьев Ванча, а он откуда-то с ледников, кажется от Язгулема. Здесь же, у костра, расположился, пришедший в этот день с третьей стороны, Дмитрий Иванович Щербаков, с ним была его помощница геохимик Н. В. Тагеева. Я хорошо знал о замечательных исследованиях Дорофеева, произведенных им за четыре года перед тем в области ледника Федченко и продолжавшихся во все последующие годы. Простодушный, всегда удивительно скромный, даже застенчивый человек, рослый, сильный, выносливый и очень спокойный, он в тяжелых памирских странствиях был искренним тружеником, непритязательным, не считающимся ни с какими лишениями. Он мог чуть не по нескольку суток не спать и не есть. Когда другие, больше заботившиеся о себе участники экспедиции питались специально приготовленными для высокогорных восхождений продуктами, он, не любя терять время, скажем, на ожидание их доставки, уходил в свой всегда опасный и трудный маршрут с двумя-тремя глубоко преданными ему красноармейцами, сунув в рюкзаки по куску вареной баранины и по две сухие лепешки... Когда "завзятые" альпинисты спали в пуховых спальных мешках, в специальных шелковых "шустеровских" палатках, Иван Георгиевич Дорофеев и его верные помощники ночевали на льду в овчинных полушубках и при этом -- удивительное дело! -- не простужались, оставались полными сил, всегда энергичными, способными отказывать себе в самом необходимом отдыхе. Впервые нанесший на карту несколько тысяч квадратных километров территории высочайших ледников, И. Г. Дорофеев только через двадцать три года -- в 1951 году -- решился опубликовать предельно сжатую и предельно содержательную статью; она называется: "По белому пятну Западного Памира". В предисловии к ней академик Д. И. Щербаков, сам один из наиболее смелых исследователей Памира, так характеризует сделанные И. Г. Дорофеевым (только в 1928 году!) замечательные географические открытия: "... Его съемкой по р. Кара-Джилга, впадающей в оз. Каракуль, и по ее притокам был добыт новый картографический материал, изменяющий прежние представления об этом районе. Было открыто много ущелий и 23 ледника, определено много новых высот. Выполнена съемка по долине р. Карачим, где открыто три ледника, и нивелировка от р. Кокуй-бель до р. Джир-уй на протяжении 16 километров. Впервые произведено обследование и съемка верховья долины р. Танымас с ее ледниками, установлена возможность прохода от Танымаса по леднику Федченко в долину р. Муксу. Открыто свыше 20 новых ледников в бассейне ледника Федченко. Впервые были пройдены перевалы Кашал-аяк, Танымас и новые, ведущие из Абдукагора на ледники Федченко и Академии; произведена полуинструментальная съемка верховьев рек Ванч, Язгулем, Абдукагор. В низовьях ледника Федченко открыто, кроме заснятых мензулой, два новых больших ледника: один, стекающий со склонов пика Сталина длиной около 20 км, другой--с восточного хребта длиной также около 20 км. Свыше 40 дней пробыл на ледниках И. Г. Дорофеев. На высотах, превышающих 4 км, он работал более 50 дней. Особая ценность работы И. Г. Дорофеева заключается в том, что им были пройдены "мертвые" пространства, которые не покрывались еще фототеодолитною съемкой, и, что еще важнее, результаты его съемки были готовы непосредственно после ее выполнения на месте и могли быть использованы для нужд других сотрудников экспедиции. ... Таким образом, И. Г. Дорофееву принадлежит часть существенных географических открытий, его работа является примером самоотверженной деятельности исследователя-топографа в высокогорном районе... " Так вот... В тот памятный сентябрьский вечер 1932 года, когда перед восхождением через Кашал-аяк на ледник Федченко я особенно жадно расспрашивал о них людей, уже побывавших там, И. Г. Дорофеев рассказал мне много интересного и поучительного о своем путешествии 1928 года. В подробностях узнал я тогда, как искал он легендарный Кашал-аяк, как разведывал гребень хребта Академии наук, через который, словно через край чаши, ледник Федченко переливается и круто, со страшной высоты, на полтора километра вниз, "дочерними" ледниками низвергается в долины Западного Памира. Любуясь звездами, я слушал рассказ о восхождении по леднику No 8 (так обозначил его И. Г. Дорофеев на своей карте) и о том, как 20 августа 1928 года вместе с О. Ю. Шмидтом И. Г. Дорофеев впервые обнаружил перевал. Это был Кашал-аяк! Я узнал, как связанные обещанием вернуться с результатами географической разведки к основному лагерю, исследователи удержались от соблазна немедленно пойти вниз. И как, только выполнив обещание, И. Г. Дорофеев вновь направился к найденному им перевалу Кашал-аяк. Первыми, кто 25 августа спустился с перевала в бассейн реки Ванч на другой неизвестный ледник, были два красноармейца из трех, сопровождавших исследователя. И вот причина того, почему этот ледник И. Г. Дорофеевым назван был Красноармейским. Я смотрел на освещенное затухающим костром простое, русское лицо человека, который первым из всех людей земного шара ступал совсем недавно вот там... в ту минуту я сам находился в тех горах, которые вот там, чуть подальше, в нескольких километрах от меня, вставали высоко-высоко огромной, иззубренной тенью, отсекая собою все нижние звезды безмерно глубокого неба. Я следил за короткими, не замечаемыми самим рассказчиком жестами, какими указывал он мне туда, где все для него было ясно и где я пока, уже хорошо изучив составленную им же, И. Г. Дорофеевым, карту, представлял себе только замысловатые линии горизонталей, только ветвистую схему топографических обозначений. Вот где-то там, по леднику Красноармейскому, Иван Георгиевич со своими спутниками в тот же день дошел до третьего, большого неведомого ледника; ниже из него вытекала уходящая на запад река, та шумливая, быстрая река, на высоком берегу которой, в глухих верховьях долины, совсем близко от ледника, мы полулежали на траве у костра. Но тогда И. Г. Дорофеев не знал, что это за река. Язгулем или Ванч? Как просто сейчас, найдя на карте ледник Географического общества, сказать, что из него вытекает Ванч! Но как невероятно трудно было разгадать тайну сплетения гор, ледников и хребтов, когда эту карту еще только нужно было составить, когда все названия еще только нужно было придумать! Вокруг были льды, уже нависшие сверху; скалистые стены ущелья, нагромождение морен, и -- под ледником -- маленькая травянистая зеленая площадка, нежданная, благоуханная, густая трава, и цветы, и воздух, впервые за долгое время нежащий, теплый... И, глядя на мерцание звезд, вот тех же, какие теперь видел и я, можно было забыть о всех нечеловеческих трудностях, о всех опасностях, оставшихся позади, даже о том, что все продукты уже на исходе, а людей, людей, никаких обитателей, вот все еще нет!.. Последние местные жители, каких видел И. Г. Дорофеев, были киргизы у озера Каракуль, -- это было, кажется, месяц назад и, кажется, безмерно далеко отсюда!.. И все-таки Дорофеев не поспешил двинуться вниз... Он считал своим долгом прежде всего исследовать тот большой ледник, к которому они вышли. И на следующий день он отправился вверх по этому леднику, по его остро-каменистым моренным буграм, каждый из которых был высотою в полсотяю метров. И, только найдя в верховьях огромный ледопад, который, несомненно, был вторым перевалом Кашал-аяк (Дорофеев обозначил его на карте No 1, а пройденный накануне-- No 2), Дорофеев к вечеру, при луне вернулся вниз, пройдя пятнадцать километров по отвратительным буграм и ямам морен, по снежным мостикам через тысячи трещин, к той травянистой площадке, где его дожидались красноармейцы. Продукты кончились. Если здесь был Ванч, то до ближайшего кишлака Пой-Мазара оставалось итти недолго. Если здесь был Язгулем, положение могло оказаться катастрофическим, -- кишлаки Язгулема, по всем сведениям, начинались очень далеко от истоков реки. И вдруг красноармеец Гизятов, справедливо гордившийся своим зрением, увидел далеко внизу огонь. И закричал: -- Огонь! Но, кажется, ему это только привиделось. Никто другой не мог во тьме разглядеть огня. И. Г. Дорофеев не обнаружил его даже в бинокль. На следующий день исследователь со своими спутниками двинулся вниз по долине. Вся группа едва не погибла на переправе через неведомую реку, о которой позже стало известно, что у горцев верховьев Ванча она называется Абдукагор. И еще ночь -- у неодоленной реки. Теперь Дорофеев жег большой костер в надежде, что люди, которые -- надо же думать! -- есть где-то внизу, заметят огонь. И теперь уже все увидели: внизу сверкнул огонек. Ктото, какие-то люди внизу зажгли ответный костер!.. Можно было не сомневаться: внизу, недалеко, есть люди! Впрочем... В числе слышанных И. Г. Дорофеевым легенд была и легенда о существовании где-то, среди этих гор дикого, враждебного цивилизованным людям племени. Утром 28 августа группа И. Г. Дорофеева, не в силах одолеть реку, вернулась к языку ледника, поднялась на него, обогнула сверху исток главной реки и вдоль другого -- правого -- берега, карабкаясь по отвесным скалам, двинулась вниз. Когда путники огибали один из скалистых мысов, уходивших отвесно в воду и, как во льду, выламывали в нем ледорубом ступеньки, они вдруг увидели... Однако я расскажу об этом словами самого И. Г. Дорофеева: "-- И вдруг кто-то закричал: "Смотрите, люди!" По левому берегу на двух лошадях ехали люди по двое на каждой лошади, один шел пешком. В бинокль мы разглядели, что это таджики. Мы сигнализировали им, кричали, хотя и знали, что из-за шума реки они нас не услышат. Когда мы спустились со скалы, незнакомые люди подъехали к берегу и один из них что-то кинул в нас. Камни? Нет, яблоки! "Ура нашим спасителям!" -- закричали мы". И в ответ на вопрос, что это за река, люди ответили им: Ванч! И один из них переправился через реку на турсуке. Путешественники обнимали его, трясли ему руки. "-- Это был председатель сельсовета кишлака Пой-Мазар в долине Ванч. Со своими товарищами он приехал узнать, что за огонь видели пастухи, пасущие стада в горах. Когда я рассказал, что мы спустились сюда именно через эти горы и льды, он был сильно поражен и не сразу поверил, что я говорю правду. Узнав, что мы голодны, он знаками распорядился, чтоб его товарищи ехали вперед в Пой-Мазар и сварили барана, а пока угощал нас яблоками и лепешками... " К этому рассказу надо добавить, что, узнав от ванчцев о существовании перевала, ведущего в соседнее ущелье Язгулем, И. Г. Дорофеев на следующее же утро, не дав себе отдыха, отправился в путь и уже вечером того дня снова был на новом, дотоле науке неведомом, леднике, на водораздельном гребне. А затем спустился в Язгулем, начал поиски перевала из Язгулема на ледник Федченко и через несколько дней труднейшего и опаснейшего пути оказался на высотах в пять с лишним километров, на неведомых фирновых полях исполинского ледникового цирка, который, -- к счастью для исследователя и для его спутников, измученных и уже голодающих, -- оказался верховьями ледника Федченко. Отсюда было недалеко до середины ледника, где О. Ю. Шмидтом был организован полный запасов продовольствия лагерь. Круг был замкнут, вся область большого белого пятна расшифрована! По леднику Географического общества Ледник Географического общества назван так И. Г. Дорофеевым, который, спустившись с открытого им перевала Кашал-аяк (No 2), впервые нанес этот ледник на карту. Для этой работы И. Г. Дорофеев 26 августа 1928 года прошел весь ледник снизу до ледопада Кашал-аяк (No 1) и обратно. Дорофеев определил длину ледника в восемнадцать километров, а площадь -- в тридцать шесть квадратных километров. С тех пор ровно двадцать лет, до 1948 года, никто специальными исследованиями ледника не занимался, и всякий желавший что-нибудь узнать о нем должен был ограничиваться только данными И. Г. Дорофеева. В 1948 и 1949 годах ледник, наконец, как и многие другие ледники этого бассейна, во всех подробностях был изучен экспедицией известного геоморфолога профессора И. С. Щукина. За двадцать лет конец ледника отступил на 2 600 метров от того места, где он был в 1928 году. Длина ледника до ледопада Кашал-аяк оказалась 12, 8 километра, а общая длина до верховий-- 21, 5 километра. Площадь же ледника со всеми фирновыми и снежными полями была определена почти в восемьдесят два квадратных километра. Средняя скорость течения ледника равнялась почти ста четырем метрам в год. 29 П. Лукницкий В 1932 году, поднимаясь по леднику Географического общества к ледопаду Кашал-аяк, я сделал в дневнике следующую запись: ... 1 октября. Встали с рассветом, напились чаю (получив каждый по два куска сахара и лепешке) и в 7 часов 40 минут утра вышли из Ванвана на ледник Федченко. Мы сразу же разделились: я с караванщиком Мирзоджаном и вьючной лошадью двинулся через кишлак Пой-Мазар по левому берегу, а все остальные -- по правому. Уговорились встретиться на леднике, там, где его подмывает вырывающаяся сбоку река Абдукагор. Я шел к переправе через Абдукагор до 12 часов 30 минут дня. Кустарник, а иногда густой джангаль -- заросли колючки -- постепенно редели. Миновал последнее человеческое жилье -- одинокую, пустую хижину: летовку ванчских пастухов. Перед долиной Абдукагора долина Ванча сузилась, начались морены и открылся вид на морены ледника Географического общества, захламленного, грязного и бугристого, по которому мы пойдем на ледопад. Ходят тучи, ими закрыты все вершины, солнце появляется только на короткие минуты. Прохладно. И вот я у переправы. Четыре года назад здесь едва не погиб И, Г, Дорофеев со своими спутниками. На пути от ледника Красноармейского, стремясь в долину Ванча, его группа подошла сверху сюда, еще не зная, что это за река, -- название Абдукагор тогда было миру неведомо. Перед И. Г. Дорофеевым оказались четыре рукава реки, такой же бурной, какой два часа назад она предстала перед моими глазами. По сравнительно мелкой воде путники переправились через три рукава, а четвертый -- вот тот, что сейчас передо мною был первым, -- одолеть им не удалось: воды в нем было по пояс, она перекатывала по дну крупные валуны. Обессилев в борьбе с водой, Дорофеев и его спутники решили было отойти назад. Но оказалось, что в трех пройденных рукавах воды прибавилось столько, что и обратный путь отрезан. Все четыре рукава, стремительно увеличиваясь, должны были вот-вот соединиться, поглотив тот галечный островок, на котором в плену оказались Дорофеев и его спутники. Только героизм самого Дорофеева и его трех красноармейцев, спасавших друг друга с помощью веревки, помог им в последнюю минуту одолеть бешеное течение реки и вырваться из гибельного плена. В том же году здесь при переправе был сильно покалечен один из участников альпинистской группы. Ему потом пришлось лежать две недели. Теперь испробовать эту переправу предстояло и мне. Я осторожно вступил в воду, но уже через несколько шагов понял, что еще шаг, и течение собьет меня с ног. Я вернулся и, обвязавшись веревкой, а другой конец ее передав Мирзоджану, сунулся в воду снова. Но... безуспешно. В конце концов мне удалось перебраться через реку на вьючной лошади, разделив предварительно вьюк на две части. Переправившись, таким образом, дважды, сложив груз на камнях и погнав лошадь обратно, я крикнул Мирзоджану, чтобы он возвращался в Пой-Мазар, и мой испытанный караванщик уехал, оставив меня одного. И вот уже 3 часа дня -- никаких признаков нашей группы, хотя мы условились, что с ледника сюда спустятся носильщики за вещами и тогда я пойду дальше, вместе со всеми... Около часа столбом стоял на вершине моренного бугра, -- никого не видно. Дал выстрел из нагана, -- он только чуть слышно пикнул. Вернулся, ждал; ходил к мысу Абдукагор. Наконец услышал сзади свист. Азиз, переводчик, нашел меня. Оказывается, группа блуждала в моренных буграх. На поиски и ожидание ушло четыре часа. Вместе мы прошли по буграм с полчаса, но двигаться дальше -- поздно, и вскоре мы располагаемся на ночевку. Поднимая облако пыли, разравниваем моренный бугор ледорубами, палаток не расставляем, -- для них нет места, расстилаем общее ложе -- брезент. Набрав среди морен обломки арчи, очевидно сброшенной обвалами со склонов, высящихся над ледником, разжигаем костер, спускаемся за водой по камням моренного бугра: в леднике -- грот и ледяной мост и, если пробить ледяную корку, -- вода. Быстро темнеет. На ужин для всех две банки грушевого компота и чай с половиной лепешки на каждого. Нудная перезарядка пластинок в спальном мешке, когда все уже спят. 2 октября. Ночью был мороз, но в спальном мешке -- тепло. Утром, до солнца, на морозце, каждому -- по половине кружки чаю, по банке консервов и по три куска сахару. Желание -- сегодня дойти До ледопада, который хорошо виден был уже вчера. Обманчивое впечатление о его близости. ... Идем с частыми передышками, прыгая с камня на камень, по морене, закрывающей ледник. Постепенно раскрывается грандиозная перспектива на другие ледники, -- системы пика Дарваз *, пика Коммунистической академии, Абдуцагора и Кашал-аяка: мы все глубже входим в мир льда. * Этот пик при сличении всех топографических материалов экспедиций 1932 года оказался настоящим пиком Гармо, за который до того принимали другой пик -- пик Сталина. Справа и слева -- отвесные стены, "обработанные" проползавшим ледником, который когда-то был метров на сто выше теперешнего. Левее нас -- ледник обнажен, изборожден трещинами, покрыт фирном. Правее -- громадные холмы, морены, ямы и трещины между холмами. Идем по гребню средней морены. Нам не до разговоров, потому что легкие заняты трудным делом -- дыханием. Хочется пить, пить; пью часто по одному, по два глотка. Рюкзак надоел, как легко было бы без него! Впрочем, итти по сравнению с прежними моими хождениями по Памиру не трудно. Погода хорошая, но через пики перебираются облака, а от Абдукагора на ледник Федченко, минуя нас, ползут тяжелые тучи. Среди дня -- остановка. Сауков, Голубев, Каргин, я и завхоз отправляемся влево, к правому борту, через фирн, трещины и ледяные глыбы, искать под осыпями дрова. Мы хотим взять с собой дров на вечер, на утро и, если удастся, наверх... Высоко, на склонах боковых гор видна арча. Поиски, разочарование: дров нет, есть только сухие, ломкие куски стеблей ферулы, которых даже не соберешь, -- они в руках рассыпаются. Поэтому разделились: я полез вверх по осыпи, откуда струится ручей, -- по замшелому камню; думал вылезти, подобраться к арче. Оказалось, слишком круто и скользко. Спустился обратно и, набрав охапку веток, корней и стеблей ферулы, балансируя на гребнях ледяных холмов, выбрался к своим. Они за этот час хорошо отдохнули. Двинулись дальше, немного поплутали среди трещин, через которые все чаще приходится прыгать, и перед самой темнотой стали на ледяном холме, у снежного бугра, против висячего ледника левого борта, следующего за ледником Красноармейским. До сверкавшей весь день стены ледопада осталось как будто совсем немного, но сегодня дойти все же не удалось. Мороз -- градусов десять, вода в кружках замерзает быстро. Всем нам пришлось вырубать себе в смерзшихся, схваченных льдом камнях спальные ложа. Ланина и Тагеева поставили себе белую палатку; для носильщиков мы расставили зеленую, шестиместную, а сами решили спать без палаток. Сегодня какао на скудном, принесенном с собою топливе, по банке рыбных консервов и по половине лепешки. Носильщики не хотят есть рыбных консервов, ибо "никогда такой вещи не ели". Уговариваем, и наиболее смелые решаются. Завхоз кипятит воду для какао, и все с затаенной жадностью следят за этим его занятием, сидя вокруг крошечного костра. Завхоз приступает к дележке, выдавая по полкружке на человека. После дележки с веселой перебранкой (настроение у всех отличное) получаем добавку: еще по полкружке, и забираемся в спальные мешки. На ледник Федченко через Кашал-аяк 3 октября 1932 года. Ночью над нами -- звезды, глубокие и удивительно точные; под нами -- неверный, трескучий и глубокий лед; вокруг -- снег, и все это сковано тяжелым морозом. Отогревшись в мешке, перезаряжаю кассеты, курю трубку и -- не сразу -- засыпаю. Перед темнотой я сосчитал окружающие нас ледники. Их со всех сторон около двадцати. Всю ночь трещит лед и где-то слышны обвалы. Проснулись рано, чтобы как можно раньше выйти. Мороз. Завхоз выдал по банке мясных консервов. Остатки дров ушли на кипячение чая, по полкружке на человека, на сей раз -- строго. Двух носильщиков из шести, тех, кто по вине завхоза оказался без полушубков, мы отправляем назад. Перераспределение груза на четырех носильщиков и на каждого из нас, мужчин. Оставляем здесь девятнадцать банок рыбных консервов в рюкзаке, соорудили над ним пирамиду из камней, запомнили место. Вышли в десятом часу. Погода хорошая, хотя с утра все небо было в тучах, на вершинах и на леднике Красной Армии выпал снег. К нашему выходу тучи рассеялись. Идем медленно, все поднимаясь. Иногда забираемся в такой лабиринт трещин, ям и холмов, что приходится возвращаться и высылать разведку, обычно Коровина и переводчика Азиза. Меня поражает рюкзак Коровина: он больше, чем у всех других. Как можно тащить на эту высоту такую тяжесть? Выходим к левому борту ледника, но не к самому борту, а к морене, последней в этой стороне. По ней добираемся до ледопада, минуем первый его язык и под вторым останавливаемся, дожидаясь носильщиков. Один из них, увидев, куда ему придется лезть, до крайности испуганный ледопадом, намазал себе назом (подъязычным табаком) глаза и ноющим тоном заявил, что он больной и итти не может. При этом он снял подбитые триконями ботинки и, сев на камень, хотел уже сбросить с себя рюкзак. Я осмотрел его глаза и убедился, что зрение его не пострадало, а кроме того, понимая, что одного оставить его здесь нельзя, сурово заявил, что обманывать нас не позволю. Он потребовал себе очки, но когда ему дали очки-консервы, он 30 П. Лукницкий надел их на лоб, а не на глаза, ноя, что, мол, очки мешают ему смотреть, а без очков он итти не хочет. Только когда другие носильщики, также получив очки, высмеяли его, он снова надел ботинки и двинулся к ледопаду. Пройдя по низу мимо второго языка, мы начали подъем слева (вдоль правого его борта), по стыку ледника со скалой. Пришлось лезть по скале. В одном месте -- крутом, сыпучем, трудном -- нужно было пролезать, прижимаясь животом к скале. Азиз, Коровин и завхоз вылезли вперед и наверх, а я застрял, зацепившись фотоаппаратом, съехавшим мне на живот. Сзади напирали все остальные, -- им некуда было деться, они стояли на таком месте, где опасно было пошевелиться, поэтому я не мог отступить назад. Просил Азиза подать мне ледоруб, но он ушел вперед, сказав, что ему самому не на что опереться. Точка опоры у меня была весьма относительная. Завхоз сверху спустил веревку, и мы все выбрались, держась за нее. Отказалась от веревки Лавина: смело и легко пролезла без посторонней помощи. Взобравшись выше, я размотал свою веревку, спустил ее носильщикам; пользуясь моей поддержкой, они пробрались благополучно. Мы поднимались по осыпи, перерезая ее чуть выше перегиба, где она обрывалась отвесом. И там, где нам пришлось огибать мыс скалы над отвесом, оказалось следующее скверное место, которое каждый из нас одолел с большой осторожностью. Мы вылезли на фирновую площадку между двумя ступенями ледопада; тут позволили себе краткий отдых: ледяной водой каждый из нас запил кусочек шоколада и несколько штук печенья. Занялись фотографированием, а потом, надев "кошки", двинулись к подножию верхней гряды ледопада. Коровин, Сауков и завхоз впереди рубили ступеньки, а я, Каргин и Голубев помогали носильщикам, соединили их всех и себя с ними веревками и медленно поднимались, страхуя друг друга, руководя каждым движением носильщиков, потому что никаких альпинистских приемов они, конечно, не знали. Затем я один без веревки полез вперед, рубя ступени и расширяя для носильщиков сделанные тремя моими товарищами. От ледопада я ждал больших трудностей, оказалось, что подъем с "кошками" вовсе не труден и прост, Главная опасность была в угрозе обвалов, Все нижнее поле фирна, далеко под нами, было сплошь завалено глыбами свежих лавин и ледяных обвалов, и каждую минуту мы могли оказаться сметены следующим. Поднявшись по ледопаду, наперерез ему, к левому его борату, к скале, что высилась "островом" между двумя языками ледопадного потока и выдвигалась над ними острым черным балконом, все мы собрались вместе, сняли "кошки" и полезли вверх по каменной осыпи. Она была предельно крута, но не опасна, и если б не тяжесть подъема с рюкзаками, то мы утомились бы гораздо меньше. Ушедшие вперед спустили вниз большой камень; он долго, большими скачками летел, направляясь на меня. Я стремительно отскочил в сторону, и он промчался, ударившись в то место, где я только что стоял. Носильщики отстали опять. Пока мы поднимались по осыпи, солнце зашло за вершины гор. Выбравшись на голову скалы, после небольшого фирнового ската, мы оказались на превосходной, ровной, закрытой со всех сторон скалистой площадке. Она походила на ладонь, услужливо протянутую нам гигантской скалой, чтоб мы, пигмеи, могли все спокойно на этой ладони расположиться. Она состояла из черного, затейливо отполированного ледником, монолитного скального выступа. Мы решили на ней заночевать, потому что здесь были в безопасности от лавин " обвалов, -- они обязательно прошли бы либо левее, либо правее нас. Примерно через час сюда поднялись носильщики. Женщины (очень смело и хорошо поднимавшиеся весь день) расставили себе палатку, носильщики сделали то же, завхоз, как всегда, устроил себе ложе из продовольственных рюкзаков, я с Каргиным, Сауковым, Голубевым и Коровиным, положив на скалу палатку, развернули на ней спальные мешки, решив спать под открытым небом. Не было ни воды, ни огня, поэтому я изобрел такой ужин: по полбанке сгущенного молока и по две ложки сухого, замешанного в это молоко какао. Стемнело. Мороз усилился. Отогревшись в спальных мешках, я с Каргиным съели свои порции. Оказалось, очень сытно, но достаточно противно: женщины и завхоз возмущались такой едой. Я занялся перезарядкой пластинок, а потом созерцанием звездного неба, сопровождаемым подробными астрономическими объяснениями Каргина. Высунув нос из спального мешка, я вижу и Кассиопею, и Пегаса, и Малую Медведицу, и Змею, и Полярную звезду, и какую-то, с правой стороны, звезду южного неба, Я уже давно не любовался столь удивительно чистыми звездами. 4 октября 1932 года. Ночью было холодно и сверху и снизу; гудели обвалы, внизу и вверху трещал лед, и сны были странными. Встали мы рано и вышли рано, ничего не съев и не выпив, решив отогреться подъемом. Сразу полезли по скале, без особых трудностей вылезли к верхнему фирну, где уже кончался ледопад. Здесь, пробив ледорубами в трещине лед, обнаружили воду и пили ее из лунки в ожидании носильщиков. Вышли на фирн и двинулись по фирну, и тут появилось изза гор солнце, осветив снег и лед, которые искрились вокруг, пленяя нас бесчисленными оттенками всех -- и нежных и строгих -- тонов. Завхоз один ушел далеко вперед. Мы кричали ему, требуя, чтоб он остановился, подчинился альпинистской дисциплине. Шли, лавируя между трещинами и прыгая через них. Без труда добрались до перевала, почти неощутимого, здесь расселись на снегу отдохнуть. Я дрожал от холода, потому что, перед тем, выйдя на фирн, когда из-за гор показалось солнце, решил было, что будет тепло, снял ватник и свитер, шел в одной рубашке. Теперь же, сидя на снегу, одетый во все теплое, никак не мог отогреться. Сидели мы с полчаса, делясь имуществом и продуктами: путь Саукова, Каргина, Голубева и двух носильщиков лежал к Танымасу, а мы, остальные, направлялись отсюда по направлению к Бивачному леднику, чтобы встретиться у места, выбранного для строительства обсерватории, с группой, движущейся по леднику Федченко с севера; Коровин и Азиз спешат: они завтра должны быть в Алтын-Мазаре, где из Алайской долины ожидается караван со строительными материалами для обсерватории. Разделившись на две группы, в каждой связавшись веревками, мы пошли в разные стороны. Я со своими пустился вниз, по фирну, сразу же пришлось прыгать через бесчисленные трещины. Многие из них были прикрыты снегом, поэтому приходилось прощупывать путь ледорубом и проваливать вниз карнизы обнаруженных под снегом трещин. Дойдя до левого скалистого мыса -- ригеля, на котором должна быть сооружена обсерватория, и не найдя здесь никого и ничего, мы сняли с себя веревку, немного отдохнули и, пройдя чуть дальше, увидели каменный тур. Под ним в консервной банке оказались записки двух незадолго до нашего прихода ночевавших здесь групп, в их числе Птенчика и Гога -- двух молодых альпинистов, которым я в Ванване дал лошадей в Хорог. Оставили свою записку и мы. Ледник Федченко, грандиозный, величайший в средних широтах мира ледник, лежал перед нами, не видно было только его верховьев за поворотом. Группа, с которой мы должны были встретиться, еще не пришла сюда. Поэтому мы спустились на ледник Федченко и, выйдя на его середину, быстро пошли вниз, сначала по одной из моренных "дорожек", а когда ее стали беспрестанно перерезать непроходимые, глубочайшие трещины, по самому леднику, лавируя между трещинами и прыгая через те из них, ширина которых не превышала полутора метров. Шли очень быстро, торопясь сегодня дойти до Бивачного ледника, где, как мы знали, располагался большой альпинистский лагерь и где мы предвкушали горячую пищу и новости. Раза два мы останавливались для короткого отдыха, а на третий раз, едва я остановился, кто-то громко крикнул, и я увидел идущую по морене к нам, снизу, цепочку людей. Я выхватил наган, дал в воздух три выстрела. Меня увидели. Мы быстро сошлись, и я сфотографировал момент встречи. А Коровин (и тут только я понял, почему его рюкзак был так непосильно тяжел!) вынул из своего рюкзака огромную сочную ванчскую дыню, груду яблок и торжественно, со счастливой улыбкой положил их на лед перед своими товарищами, которые уже с месяц находились на ледниках. И простецкое, добродушное, веселое лицо Коровина было таким хорошим, что я невольно залюбовался им!.. ГЛАВА XV. ВЫСОЧАЙШАЯ В МИРЕ 2 МПГ "... И ездил он по морю на морских судах 17 лет, и ходил в темную землю, и тамо тьма стоит, что гора темная; издали поверх тьмы тоя видать горы снежные в красный день". Так говорит русское сказание начала XVII века о мореходе из Колы по имени Афанасий, семнадцать раз плававшем по Северному Ледовитому океану, побывавшем на Шпицбергене или на Новой Земле. Тысячи таких же русских полярных мореходов с незапамятных времен пересекали во всех направлениях полярные страны. История сохранила имена пинежанина Левки Шубина, и двинянина Коядрашко Курочкина, и пинежанина Фомки Борисова, и многих-многих других российских людей, проникавших в неведомые до них полярные области. Еще задолго до А. Э. Норденшельда, обогнувшего в 1878 году мыс Челюскин на судне "Вега", древнерусские полярные мореходы обошли тот же мыс, --об этом свидетельствует найденная в 1941 году на восточном берегу Таймыра зимовка русских моряков XVII века. Поводов для плавания в полярных морях становилось все больше: разрастался китобойный промысел; человечество искало кратчайший морской путь из Европы в Китай и в Индию. Эти поиски стоили больших денег и потребовали многих человеческих жертв. Огромные белые пространства начали покрываться сеткой географических карт. Открывались новые земли. Но все больше людей гналось только за богатством, за славой. Экспедиции стремились побить рекорд северной широты. Сама по себе научная работа очень мало кого интересовала, и потому в общем полярные экспедиции не могли похвалиться обилием собранных ими научных материалов. Так обстояло дело до 1876 года, когда лейтенант австрийского флота Карл Вейпрехт, один из руководителей экспедиции, открывшей Землю Франца Иосифа, в своем докладе "Основные принципы арктических исследований" выдвинул идею организации "Международного полярного года". Вейпрехт доказывал, что необходимо окружать северную полярную область кольцом станций, на которых проводились бы одновременно в течение одного года при помощи одинаковых приборов и одинаковыми методами различные наблюдения, главным образом по геофизике, ботанике, зоологии и геологии. Международный полярный год был проведен с августа 1882 года по август 1883 года; в нем приняли участие двенадцать стран, построивших тринадцать станций в Арктике и две в Антарктике. Он принес обильный цифровой материал, однако не дал всех ожидавшихся от него научных знаний, главным образом потому, что семьдесят лет назад общее развитие геофизики и, в частности, метеорологии находилось еще на крайне низком уровне. За время, протекшее после первого Международного полярного года, исследование полярных стран, особенно к тридцатым годам, благодаря советским экспедициям значительно подвинулось вперед. С развитием метеорологии выявилась та большая роль, какую играют Арктика и Антарктика в общей циркуляции атмосферы. Влияние этих областей на климат всего земного шара уже не вызывало никаких сомнений. Потоки холодного воздуха, рожденные в полярных областях, продвигались иногда до самых тропиков. Было произведено много научных наблюдений, исключительно важных, в частности, для сельского хозяйства. Удалось, например, установить зависимость между состоянием атмосферы в приатлантической части Арктики зимой и количеством осадков в последующую весну в центральном и юго-восточном районах Европейской части Советского Союза. Эта связь позволила довольно надежно предвидеть весенние засухи, которые так гибельно действуют на урожаи хлебов. Приняв во внимание все возможные результаты детального изучения Арктики, правительство СССР уже к тридцатым годам значительно увеличило сеть полярных станций в советском секторе Арктики. Правительства других стран по разным причинам, в числе которых важную роль играл мировой кризис капиталистической системы, обращали мало внимания на увеличение сети своих полярных станций. Больше других государств сделали к тому времени, пожалуй, только скандинавские государства. Но, как говорится, нужда заставит!.. Всем было ясно: исследования полярных стран следует углубить и расширить, а этого нельзя сделать без нового международного соглашения. Поэтому, весьма естественно, возникла мысль о повторении Международного полярного года. Его приурочили к пятидесятилетней годовщине первого полярного года, то-есть к 1932 -- 1933 годам. В Копенгагене была образована Международная комиссия по Второму полярному году в составе представителей десяти стран, в том числе и СССР. Председателем был избран датский геофизик профессор Ла-Кур. В первом заседании комиссии в Ленинграде, в августе 1930 года, выяснилось, что вследствие общего кризиса и недостатка средств в капиталистических странах основную роль в проведении этого года будет играть Советский Союз, выступивший с огромной программой исследований. Кроме основных работ в советском секторе Арктики, программа Второго Международного полярного года (сокращенно именуемого 2МПГ) предусматривала постановку исследований белых полярных пятен, находившихся далеко от полярных стран. Такие пятна существовали и под тропиками и в средних широтах. Это области высокогорных оледенений. У нас в Советском Союзе к таким областям относятся ледники Памира, Тянь-Шаня, Кавказа, Алтая, Северного Урала. Во все эти области решено было отправить экспедиции 2МПГ. Смелое решение Совершенно естественно было памирские работы по 2МПГ объединить с работами Таджикской комплексной экспедиции и осуществлять их под общим руководством. Выполняя полученные задания, отряды экспедиции проводили разнообразные походные наблюдения по гляциологии, гидрологии и метеорологии на Памире, основали в разных пунктах его несколько высокогорных метеорологических станций. Но главной работой было строительство высочайшей в мире гидро-гляцио-метеорологической обсерватории на леднике Федченко, на высоте 4 300 метров над уровнем моря. Зачем была нужна эта обсерватория? Расположенные на окраине памирского нагорья, между пустынями Туркмении и сухой резко континентальной областью высокогорья, ледники поражают своим громадным развитием и разнообразием типов. По выражению Д. И. Щербакова, "области питания ледников Федченко... производят сильное впечатление своей мощностью, позволяющей сравнивать их с фирновыми полями внутри материковых льдов полярных стран... ". Миллиарды тонн льда находятся на огромных высотах, взнесенных над всем Таджикистаном. Один только ледник Федченко (считая его ширину в среднем три километра, длину -- семьдесят девять километров и глубину ледового тела -- полкилометра) составляет сто восемнадцать кубических километров льда. А если сосчитать все другие ледники этого бассейна, то общий объем их окажется не меньше чем пятьсот кубических километров. Эта исполинская масса льда находится на высоте в один километр над всеми окружающими высокогорную область долинами. Это поистине ледяная крыша Средней Азии! Почти весь Вахш, реки Ванч, Язгулем, Бартанг и другие, полностью или частично берущие начало в этом ледниковом бассейне, впадают в Аму-Дарью (точнее -- в Пяндж, как называется великая река Азии в своих верховьях). Иначе говоря, все верхние притоки Аму-Дарьи, находящиеся в Советской стране, начинаются на Памире, в его ледниках. Аму-Дарья питается их водой, зависит от таянья этих массивов льда. Нужно ли говорить о значении Аму-Дарьи для всего народного хозяйства среднеазиатских республик? И можно ли допустить, чтобы родина этой воды не была детально исследована? Бассейн ледника Федченко -- это огромный аккумулятор водной энергии. Можно ли развивать энергетику Таджикистана, не зная, как будет вести себя этот аккумулятор? Можно ли строить гидростанции, заниматься ирригацией, развивать хлопок и другие сельскохозяйственные культуры? Кроме того, ледниковые области Памира -- это "кухня погоды" для всей Средней Азии. Здесь, на ледниках, образуются тучи, возникают ветры, и снежные бури, и дожди. Именно отсюда расходятся в разные стороны "волны погоды". Если ранний мороз губит посевы хлопчатника в жарких среднеазиатских долинах, если в реках перестает течь вода и пересыхают русла, если яростный ветер срывает листья с шелковичных деревьев, если вызванные дождями мутные сили заливают рыжей тягучей жижей посевы пшеницы, если происходит тысяча других неожиданностей, -- кто прежде всего в этом виновен? Это лед горных высот, который борется с солнцем... В воздухе Памира мы наблюдаем удивительные и загадочные явления. В восточнопамирской пустыне Маркансу внезапно взвиваются смерчи, похожие на те, что бывают в Сахаре. На реке Мук-су нежданно-негаданно возникают пыльные вихри, переходящие в сплошные стены пыли, которые поднимаются на один-два километра над долиной. Ураганы на ледниках, достигая бешеной скорости -- сорока метров в секунду, вздымают Схема оледенения истоков рек Ванч и Язгулем (по схеме Р. Д. Забирова, участника гляциологической экспедиции профессора И С Щукина 1947--1948 годов). неизмеримые массы сыпучего, похожего на манную крупу горного снега, нагромождают сугробы высотою с башню Кремля. С ребра пика Сталина и других пиков соскальзывают лавины шириною в несколько километров. С Алтын-Мазарских Альп рушатся "обвалы ветров", такие, будто падает вниз само небо. Из "окон" Сауксайского и других каньонов вырываются столь мощные потоки вихрей, что нет, кажется, силы в мире, способной противостоять им. Вся эта область -- средоточие исключительных климатических явлений, находящихся в вечной схватке между собой. В этом бешеном круговороте стихий человек представляется силой так ничтожно малой, что ему даже и пытаться проникнуть сюда кажется невозможным. Но советский человек всегда отличался бесстрашием и умением справляться с любой стихией. И решение наших ученых было дерзким: следует в этой безжизненной, суровой, холодной, похожей на мертвый лик луны области поселить людей, таких людей, которые не побоятся ни разреженного воздуха, ни диких полярных морозов, ни физического одиночества, которые ничего не боятся и готовы самоотверженно отдать жизнь за каждое драгоценное показание прибора. Надо разгадать капризный характер льдов; надо узнать законы их таяния в различных природных условиях; измерить скорость движения ледяных потоков; выяснить, сколько влаги они отдают в атмосферу; надо день за днем, час за часом, придирчиво наблюдать, измерять и выведывать, разгадывать тайну за тайной. На леднике Федченко надо построить постоянную научную станцию, какие бы трудности ни пришлось для этого преодолеть! На той высоте, где будет поставлена станция, барометрическое давление снижается до четырехсот миллиметров, почти вдвое ниже обычного; поэтому пульс человека там равен ста двадцати -- ста тридцати ударам в минуту; в разреженном воздухе трудно ходить и дышать. Станция должна находиться там, где ураганные ветры давят на каждый квадратный метр с силой до трехсот шестидесяти килограммов, нетерпимой для человека! Предполагалось, что метеорологическая станция будет совсем небольшая. О капитальном строительстве ледниковой обсерватории никто вначале не думал. Существовало твердое убеждение, созданное исследователями-высокогорниками, что пробраться к верховьям этого гигантского ледяного потока можно только пешком, с небольшим грузом за плечами, рискуя на каждом шагу сломать себе шею. Тащить же на ледник кирпичи, цемент, кровельное железо и доски казалось безумием. В период, когда Таджикская комплексная экспедиция организовывалась в Москве и Ленинграде, большинство специалистов сходилось на том, что строить станцию невозможно, но следует поставить на леднике киргизскую юрту, втащив ее сюда по частям с помощью таджиков-носильщиков, отеплить ее, занести в нее приборы, доставить на спинах людей запас топлива и продуктов и поселить здесь одного-двух зимовщиков. Эту идею поддерживал и Средне-Азиатский гидрометеорологический комитет. Но руководство экспедиции, несколько наиболее смелых специалистов из Бюро высокогорных исследований (имевших опыт постройки Тянь-Шаньской высокогорной станции, незадолго перед тем оконченной), утверждало, что нельзя ограничиваться полумерами, следует решать проблему по-большевистски: если уж надо оставлять на такой высоте зимовщиков, то необходимо и создать наилучшие условия для их жизни. Решено было: станцию строить капитально, с отдельными комнатами-каютами для каждого из зимовщиков, с настоящей лабораторией, с хорошей радиостанцией, со всем тем необходимым, что способствовало бы как успеху научных работ, так и хорошему физическому и моральному состоянию зимовщиков. Проект станции был составлен инженером Владимиром Рихардовичем Блезе. Ему же было поручено и руководить на месте строительством. Все годы первой пятилетки он занимался строительством высокогорных научных станций на ТяньШане и по всей Средней Азии. Он был известен как едва ли не единственный знаток в своей редкой специальности. Необыкновенное строительство С весны 1932 года началась напряженная организационная и подготовительная работа. Были заготовлены материалы, подобраны кадры строителей. Обсерватория строилась в Ташкенте, с тем чтобы в разобранном виде перевезти ее по железной дороге в Ош, а оттуда вьюками и на руках доставить за четыреста девяносто километров на ледник. Поэтому каждая деталь обсерватории должна была весить не более тридцати двух -- сорока килограммов. Каждый гвоздь, каждый брусок, каждое крепление нужно было только по леднику протащить несколько десятков километров. Сама станция весила четыре тонны, а приборы, запасы топлива и продовольствия на год еще девяносто шесть тонн. Это значит, что для перевозки грузов требовалось свыше трех тысяч вьюков. Часть грузов была доставлена по Алайской долине до Дараут-Кургана на пароконных бричках, -- ими вдоль Алая впервые была проложена колесная дорога. В Алтын-Мазар грузы перебрасывались верблюдами и лошадными караванами. Они начали туда приходить с июля, и ранней осенью там была организована база. Все работы проводились в тесном содружестве с возглавляемым В. И. Поповым гляцио-метеорологическим отрядом Таджикской комплексной экспедиции. Только 3 сентября этому отряду с группой включенных в него альпинистов удалось пробраться на ледник Федченко из Алтын-Мазара. Все попытки переправиться через реку Мук-су до этого были неудачны и едва не кончились гибелью людей. Отряд дошел до ледника Бивачного, раскинул палатки на льду, а у ледника Малый Танымас устроил временную метеорологическую станцию. Лагерь отряда сразу же стал "гостиницей для проходящих". Сюда, уже за три дня пути мечтая о кружке хорошего горячего чая, заходили те альпинисты, которые помогали топографам распутывать географические загадки в узле высочайших гор. Здесь, в лагере, кинематографисты с факелами лазили в трещины, чтобы снять кадры никогда не виданной хроники. Сюда же сваливались первые материалы для будущей станции, топливо и фураж. Альпинисты, работавшие в составе отряда, с утра до ночи прокладывали ледорубами во льду тропу для вьючных караванов. Эти караваны в Алтын-Мазаре ждали наступления осени, когда воды в реках поубавится, когда можно будет одолеть вброд Мук-су, Сель-Дару и подняться сюда, на ледник. Руководить организацией всей метеорологической службы был назначен директор бюро высокогорных исследований Иван Емельянович Бойков. 7 сентября он вышел из Алтын-Мазара на ледник. Однако первое же путешествие с лошадьми по тропе, прорубленной во льду альпинистами, убедило И. Е. Бойкова и ехавших вместе с ним студента и проводников-караванщиков Ураза и Колыбая в том, что провести по такой тропе караван невозможно. Ураз и Колыбай, расспросив жителей Алтын-Мазара и окрестных кочевок, установили, что когда-то ледник можно было пройти по створу. Отправив назад проводников, Бойков и его спутник двинулись к устью ледника Наливкина, где намечалось строительство. Двенадцать суток И. Е. Бойков со своим спутником блуждали в лабиринте ледниковых трещин, отступая и все-таки шаг за шагом пробираясь вперед. Свой путь, чтобы не заблудиться, чтобы найти потом свои же следы, они отмечали каменными башенками. Ночевать приходилось на льду. Питались впроголодь. Только на пятые сутки добрались до "Чертова гроба" -- убежища альпинистов, где предполагалось устроить промежуточную базу строительства. Место это недаром получило такое название. Над площадкой, приютившей людей и нескольких лошадей, высилась огромная скала. С нее беспрестанно сыпались камни, они пролетали над головами людей. Другого места, получше, здесь нельзя было выбрать. Бойков и его спутник заночевали в "Чортовом гробу" вместе с альпинистами, которые шутили, что до самой смерти они уж, наверное, доживут. Ночью палатка обрушилась на головы спящих. Люди выскочили на мороз в испуге и увидели хрипящих, навалившихся на палатки лошадей. Утром на снегу обнаружились следы когтистых лап медведя, который тоже, повидимому, собирался переночевать в "Чортовом гробу". Продвигаясь вверх по леднику Федченко, И. Е. Бойков и его спутник обратили внимание на ригель, врезавшийся в ледник крутолобым мысом; этот мыс возвышался над. ледником метров на двести, а у подножия был обведен каменистым "берегом". Мыс был единственным неподвижным местом, которому не угрожали лавины и камнепады, потому что он был расположен достаточно далеко от склона огромной вершины, возносящейся над левым бортом ледника. Первоначально обсерваторию было предположено строить километров на восемнадцать выше этого места -- у впадения в ледник Федченко ледника Наливкина. Но, выяснив, что путь туда для вьючных животных невозможен из-за бесчисленных огромных трещин, образующихся там, где ледник делает крутой поворот, И. Е. Бойков решил строить обсерваторию именно на выступе ригеля, на высоте 4 300 метров над уровнем моря. Ригель находился в тридцати двух километрах от конца ледника Федченко, и этот путь, хоть с большим трудом, можно было преодолевать караванами лошадей. Возвратившись от ледника Наливкина к ригелю, произведя съемку, И, Е. Бойков и его спутник, у которых на три дня пути оставалась одна лепешка и банка консервов, поспешили к Бивачному леднику. Двигаясь вниз по моренам, оборванные, голодные, предельно измученные, они все же значительно быстрей, чем рассчитывали, вернулись в лагерь гляцио-метеорологического отряда. Гостеприимные и радушные научные работники, не видевшие их четырнадцать дней, сказали, что, беспокоясь о них, собрались было уже посылать за ними спасательный отряд. Тем временем 14 сентября -- через десять дней после установки первой временной метеорологической станции у Малого Танымаса -- начала работать вторая полевая станция, у ледпика No 5. До этого станция непрерывно работала в АлтынМазаре, Всеми станциями производились наблюдения: метеорологические (давление, температура и влажность воздуха, направление и скорость ветра, облачность, осадки и пр. ), актинометрические (изучение солнечной радиации), гидрологические (скорости течения в реках и межледниковых потоках, расход воды, определения взвешенных наносов, наблюдения над радиоактивностью воды, условиями формирования русла, уклонами, образованием донного льда и др. ), гляциологические (изучение ледника как продукта гидрометеорологического комплекса, изучение структуры ледникового льда, его образования и особенностей и пр. ). Считалось, что уже в конце сентября жить в палатках на леднике Федченко невозможно. Начинались осенние бураны, закрывались перевалы. Опасность для жизни всех, кто рисковал в эту пору оставаться на ледниках, с каждым днем увеличивалась, И, однако, все прежние представления об опасностях были опровергнуты героизмом работавших на ледниках советских людей. Только 17 октября, когда вода в Мук-су значительно спала, на ледник из Алтын-Мазара вышел первый большой караван -- сто восемьдесят восемь верблюдов и шестьдесят лошадей. Через день с величайшими усилиями караван поднялся на ледник. Но оказалось, что верблюды двигаться дальше по льду не могут. Они скользили и падали, калечили себе ноги на острых камнях морены. Груз пришлось сложить на конечной морене, а верблюдов отправить назад. Люди энергично взялись за прокладку тропинки через камни морены, ямы, бугры и трещины ледника. Отряд строителей и научных работников, возглавляемый В. Р. Блезе, с частью самых необходимых грузов 20 октября достиг ригеля, выбранного как место строительства обсерватории. Люди и лошади были совершенно изнурены. У людей едва хватило сил, чтобы поставить палатки. Без еды и питья все повалились спать. С 23 октября В. Р. Блезе приступил к строительству обсерватории. Научные работники расчистили площадку для метеорологических приборов, установили их, и через день систематические наблюдения начались... Над бортом ледника, на каменном мысу, стояли палатки. Невиданными чудищами на метеорологической площадке высились будки с термографами, гидрографами-испарителями, флюгеры, дождемеры, барографы, актинометры, снегомеры, гелиографы... Рядом строилась обсерватория. Люди жили не только на каменном ригеле, но и на льду, а лед двигался, таял, трещал. По ночам, когда мороз, доходивший до 30 градусов, сжимал ледяные массы, ледник растрескивался по всем направлениям. Трещины раскрывались мгновенно и неожиданно, иногда разделяя ночующих на льду работников экспедиции. Провалиться в такую трещину значило навеки исчезнуть. По утрам из-за гор всходило великолепное солнце, лучи его жгли сквозь мороз, подтапливали снега. Гигантские лавины с угрожающим шипеньем летели вниз, сметая все, что лежало на их пути. Камнепады рвали жутким грохотом горную тишину. Днем подтаявшие глыбы льда кувыркались и, разбиваясь вдребезги, с мелодическим звоном летели в трещины. Солнце обжигало лица и руки. Без желтых очков человек ослеп бы наверняка. Кожа на губах и на щеках трескалась, а сухие ветры шершавили ее, и она сходила с лица целыми лоскутами. Теплой воды не было или было ровно столько, чтобы дважды в сутки обогреться строго отмеренной порцией чая; топливо вымерялось на вес золота -- его доставляли снизу, издалека. К ноябрю уже никаких "посторонних" людей не было ни на леднике Федченко, ни в Алтын-Мазаре. Уже закончила почти все свои полевые работы Таджикская комплексная экспедиция. Ее отряды вернулись с Памира в Москву, в Ленинград, в Ташкент и в Сталинабад. Сквозь ветер, и снег, и мглу все по тем же моренам и ледяным зубьям пробивались караваны Петра Кузьмича Жерденко, -- попросту Пети Жерденко, сына ошского агронома, ведавшего транспортировкой грузов к месту строительства. Чувство товарищества и дружбы, дисциплина, энтузиазм, бодрое, веселое настроение были характерными чертами строителей. Но с каждым днем все усиливались страшные снежные ураганы, свирепствовавшие на леднике Федченко, отрезанном от всего на свете живого. Скорость ветра достигала тридцати пяти -- сорока метров в секунду. Пробиваться сквозь такие ураганы ни люди, ни лошади больше не могли. Дальнейшее пребывание на леднике было бы безумием, -- дело могло кончиться гибелью всех строителей. Работы решено было прекратить до весны. 3 декабря произведены были последние наблюдения. На рассвете следующего дня метеорологи и строители двинулись в путь вниз по леднику, оставив на ригеле поставленный за полтора месяца каркас здания. Новый год все праздновали в Ташкенте. Дом на нелюдимых высотах В 1933 году строительный отряд выступил в горы 15 июня и на десятый день прибыл в Алтын-Мазар. Но реки в том году отличались исключительной многоводностью. Все бесчисленные попытки переправить караван через бешеную Сель-Дару оказывались напрасными. Дорог был каждый день, но только через дна месяца, 17 августа, строителям удалось, наконец, одолеть все рукава Сель-Дары. Через два дня отряд достиг места строительства и после суточного отдыха приступил к работам. Еще через несколько дней к строящемуся зданию обсерватории прибыл и отряд No 21, руководимый В. И. Поповым, гляциологический отряд Таджикско-Памирской экспедиции, сделавший путь по Алайской долине до Дараут-Кургана, на двух грузовых автомашинах. В Алтын-Мазаре художник Н. Г. Котов и все научные работники отряда похоронили молодого художника А. А. Зеленского; вместе с конем он утонул при переправе через свирепую Сель-Дару. В том обильном паводками году это был в экспедиции не единственный случай на переправах через памирские реки. Окруженные снегами и льдами, строители несколько месяцев жили в палатках и киргизских юртах. Ветры достигали такой силы, что сбивали с ног человека и разбрасывали по леднику тяжелые строительные материалы. Разреженный воздух, в котором не хватало кислорода, сказывался на работоспособности людей. После двух-трех ударов лопатой или киркой человек начинал задыхаться и должен был прерывать работу, чтоб наглотать в свои легкие побольше воздуха. Передохнув, он трудился дальше, снова тяжело дышал и снова брался за инструмент. Рабочий день на постройке начинался до света и кончался при фонарях, когда люди валились с ног от усталости. Все оказавшиеся слабыми телом или духом были отправлены вниз, остались только те, кто задался целью не покидать работ до их окончания. Коллектив строителей дал торжественное обещание закончить основные работы к годовщине Октября. Попрежнему не было воды, а чтобы растапливать лед, приходилось расходовать топливо, доставленное снизу. Строители экономили воду даже для питья. Из-за отсутствия воды долгое время стояли бетонные работы. Тот самый ледяной поток, который внизу рождал бешено бурлящие реки, здесь, в верховьях, не мог бы напоить даже птицу. Штукатуры и каменщики искали глину, -- но где здесь можно было б ее найти? Ветер сбивал палатки, ломал стойки, рвал боковины, разрушал сделанную работу. Несясь от Кашал-аяка, он переходил в ураган, вынуждая строителей прятаться в обледенелые палатки и юрты. Однажды утром строители не нашли своего "ресторана" -- той юрты, в которой помещалась лагерная кухня. Ее разыскали, только услышав отчаянные крики повара, погребенного под огромным сугробом вместе со всеми своими орудиями производства. Морозы доходили до сорока градусов при ураганном ветре. Люди не могли мыться и только мазали лица салом и вазелином. В. Р. Блезе первое время стоически растирал свое тело снегом, но скоро и он бросил эту "спартанскую" затею. Несмотря ни на что, все были здоровы и веселы. Заведующий промежуточной базой Константин Карабастов громким голосом орал стихи, которые сам сочинял. Стихи были из рук вон плохие, но они развлекали всех: пробиравшиеся наверх караваны привозили эти стихи строителям, и они их повторяли поодиночке и хором. На шутки и юмор всегда оставалось время, а здесь они были очень нужны. С природою на битву человек Выходит на арену... -- этих строк не напечатал бы ни один журнал, но здесь каждый с гордостью их повторял, сознавая, что именно он-то и есть тот человек. И плотник Шлыков, о котором говорили, что он никогда не предаст и не подведет, и мастер на все руки Дюдяев, и бывший беспризорник Ванька Старухин, завидев возникающих из снежной пурги лошадей, в один голос кричали: Сквозь бурю, мглу, непроницаемый туман На помощь человеку приходит караван... Ванька Старухин, который за свою беспризорную жизнь узнал и голодовки под Илецком, и скитанья под вагонами по Украине, Кавказу и Средней Азии, и драки с самой черной шпаной, и ядовитый дым анаши, и бегства из детских домов и из участков милиции, -- этот самый Ванька Старухин говорил, что первым днем его "настоящей" жизни был день зачисления его кладовщиком отряда. Он вел себя великолепно, ничем не подрывал доверия к себе и даже находил время учиться грамоте. Другой примечательной фигурой на строительстве был казах Колыбай, которого все считали киргизом. Он участвовал в экспедиции с 1932 года. В далеком прошлом--до революции -- он был крупным конокрадом, пользовавшимся печальной славой у сородичей. Здесь о своей бесшабашной молодости он даже не любил вспоминать. Рослый, высокий старик атлетического сложения, кажется, насквозь прожженный солнцем, обветренный, с множеством глубоких складок на здоровом и мужественном лице, Колыбай был человеком изумительной находчивости и самообладания. Много раз он спасал при переправах людей и коней, вытаскивал их из трещин, уберегал от падающих камней. Постоянно пешком пробивался в опасном, закрывающем провалы снегу, чтоб разыскать дорогу для лошадей каравана. Однажды он один вытащил лошадь из глубокой трещины, и в это можно было поверить, взглянув на него. Встретив голодного, он развязывал поясной платок и, вынув из-под халата грязный кусок лепешки -- последний кусок на несколько дней, -- отдавал его встречному. Он делал это просто и даже грубо, но с таким видом, словно за пазухой у него хранился запас продуктов самое малое на неделю. Он был караванщиком экспедиции, но все звали его только "ака", потому что действительно он был братом и другом каждого из строителей. С ним вместе работали два других, таких же энергичных и сильных духом киргиза-караванщика -- Ураз и Каримбай. К 7 ноября строительство станции было закончено. Над ледником, на скале возникло приземистое, сплошь покрытое оцинкованным железом, здание. Полукруглого сечения крыша, рассчитанная на сопротивление ужасным господствующим здесь зимою ветрам, делала его похожим на здание ангара или пакгауза. Из больших застекленных в восемь слоев окон, часть которых приходится над самым краем скалы, открывался вид на все стороны: вниз и вверх по леднику Федченко змеились морены главного его русла, его глубочайшие трещины, исчезающие в дымке боковые притоки; на западе высились пики Кагановича и Коммунистической академии; на юго-западе, за приборами метеоплощадки, белели фирны перевала Кашалаяк; на востоке, за руслом ледника, чернели, прорывая снега, скалистые громады правобережного хребта. Юрты и палатки еще стояли вокруг. Нужно было заняться сборкой мебели и деталями оборудования внутренних помещений. В каждой кабинке, похожей на "увеличенное купе вагона, была откидная кровать, которая днем превращалась в диван; другая, запасная, кровать "для гостей"; письменный стол, шифоньерка, полка для книг; Все кабины имели выход в центтральное помещение -- кают-компанию с полукруглыми креслами и круглым столом, с библиотечкой, патефоном, гимнастическими приборами, шахматами и шашками. Из кают-компании -- проход в метеорологический кабинет, радиокабинет, фотолабораторию; а с другой стороны -- выход в сени и переднюю, и сквозь них -- в машинное отделение, электростанцию, кладовую керосина, теплую уборную. К жилым кабинам примыкала ванная, а снаружи эти кабины были обведены кладовыми и коридором. Общая полезная площадь всех двадцати шести внутренних помещений этой удивительной обсерватории равнялась ста тридцати шести квадратным метрам. 20 ноября 1933 года все главные доделки были закончены, и строители стали готовиться к спуску. Накануне, девятнадцатого, начался буран, сквозь него едва пробился сотрудник строительства, приведший с собой последний караван из шести лошадей. Если б ему не удалось пробиться на ледник, строители обсерватории были бы обречены на голодовку, так как расходовать запасы продовольствия, предназначенные для зимовщиков, никто, конечно, не согласился бы... Строители ежедневно собирались уходить вниз, но буран все усиливался, достиг жесточайшей силы и совершенно прервал всякое сообщение с внешним миром. Ураганный ветер стих только в ночь с 7 на 8 декабря. Тучи рассеялись, в черносинем небе зажглись незыбкие, точные звезды. До рассвета строители торопливо занимались последними сборами. Они соорудили из листового железа сани, на которых предстояло тащить вниз личные вещи, палатки, остаток продовольствия, документы и фотонегативы. Ближайшая конная база -- "Чортов гроб" -- находилась в пятнадцати километрах ниже по леднику. Утром, простившись с зимовщиками, строители начали спуск по фирну. Инженер В. Р. Блезе описывает первые дни пути следующими словами: "С обсерватории уходили последние пятнадцать строителей: бригадир т. Дюдяев, столяры -- тт. Ткачев, Еракин, Касьянов, Велашвиши, печник Зубрелян, каменщик Журавлев, слесарь Никитин, повар Жерехов, подручный рабочий Емельянов, бухгалтер Мельников, агент снабжения и обойщик т. Зайдентрегер и я -- начальник отряда и строительства. Было тяжело и в то же время отрадно уходить вниз к культурной жизни. Ведь шесть месяцев строители работали не покладая рук, не пользуясь ни днями отдыха, ни правом уменьшенного рабочего дня. В это утро и горы и ледник представляли чарующую панораму. Все бело кругом, все сверкает мириадами ослепительных точек. Теперь ледник представляет собою ловушку на каждом шагу. Под белым снеговым покровом -- сотни и тысячи больших и малых трещин. Идем по колено в снегу. Чем ближе к фирну, к спуску, тем глубже вязнем в снегу. ... Сани начинают обгонять людей. Наконец сдерживать их становится невозможно. Решаемся на отчаянный шаг: ложимся на сани и с нарастающей быстротой летим вниз по фирну -- туда, где под снегом -- глыбы камня и трещины. Только бы не потерять управление ногами, не свалиться с саней, не наскочить на камень. Не дать саням пойти направо, по естественному уклону -- прямо в пропасть... Начался буран, а до дров еще километр. Быстро сползают сумерки. Через час из-за тьмы бурана ничего не видно. Тащимся наугад, напрягая последние силы. Более ослабевшие в изнеможении падают на снег, настаивают на ночевке. -- Товарищи! Еще немного... триста метров... Там, впереди, два больших камня, там дрова! Я совершенно выбился из сил. Отстаю. Бросаю сани и, поминутно падая от усталости, доползаю до товарищей. Людей засыпает снегом. Приказываю ставить палатки. ... Дров нет. Придется жечь сухой спирт, а его у нас всего пять банок. Укрывшись от ветра, заметили, что многие отморозили ноги. Спиртом, снегом, упорством удалось всем, исключая т. Никитина, вернуть отмороженные конечности к жизни". На третий день, когда изнуренный, вышедший на разведку пути В. Р. Блезе провалился в трещину, он был вытащен пробивавшимся навстречу вместе с караванщиками старшим техником Розовым. Внизу обессиленных людей ждали лошади и продовольствие. За три дня, при тридцатиградусном морозе и непрерывном буране, строители прошли пятнадцать километров. Только благодаря Розову и караванщикам, вышедшим пешком на помощь строителям, их удалось спасти вместе со всем грузом. Спуск с величайшего в средник широтах мира ледника в декабре -- факт сам по себе исключительный и необычайный. Выйти в такой путь решился бы не каждый многоопытный альпинист. А этот "ледниковый поход" совершали обремененные тяжелым грузом люди, не претендовавшие ни на какие спортивные рекорды! Зимовщики Строители ушли. Но в горах осталась -- привожу стихотворение Константина Карабастова: Гидрометстанция средь скал и льдов -- Жизнью пылающий костер. Он много лет будет светить На окружающий простор. Остались зимовщики -- трое мужчин и одна женщина: начальник В. М. Бодрицкий, наблюдатели-вычислители П. А. Бладыко и Л. Ф. Шарова, повар П. А. Пройдохин. Людмиле Федоровне Шаровой было двадцать лет, а самому старшему из зимовщиков -- тридцать три года. Условия, в которых находились зимовщики, были (даже если забыть о разреженности воздуха!) более суровыми, чем на арктических станциях: средняя годовая температура в оайоне обсерватории равна семи градусам мороза. Но первая зимовка была особенно трудной: радиостанцию в том году не удалось наладить, потому что присланный для организации станции радист оказался неопытным. До весны зимовщики были полностью изолированы от внешнего мира. Только 16 мая к ним пробрался из Алтын-Мазара рабочий строительства Мансур. Он доставил письма и унес записи наблюдений. И снова долго никто на ледник проникнуть не мог. Всю зиму обсерваторию заметало буранами. Ее откапывали из-под снега при жестоких ветрах и морозах. Извлеченные из-под сугробов приборы не раз приходилось перемещать с места на место. Топлива ушло гораздо больше, чем можно было рассчитывать, его не хватало, им пользовались только для приготовления пищи. Пришлось отказаться от отопления, температура в кабинах приближалась к нулю. Несмотря ни на что, срочные наблюдения производились регулярно семь раз в сутки. Больше половины наблюдений -- в ночное время. Лучше всего характеризует жизнь зимовщиков дневник начальника обсерватории В. М. Бодрицкого. Вот несколько отрывков из этого дневника: "9 декабря 1933 г. Эллингообразное здание обсерватории готово. Чередующиеся слои кошмы, фанеры, дерева и воздушных пространств заключены в сплошной непроницаемый железный панцырь... Наша "тихая обитель" может противостоять ураганным шквалам ветра, полярной температуре и с успехом выдерживать массы снега. Через восьмислойные стекла проникает к нам свет. Удобообтекаемая форма обсерватории смягчает порывы ветра, мчащегося здесь с быстротой до 40 метров в секунду... Началась ультраполярная жизнь под облаками. 27 декабря 1933 г. Громадные сугробы завалили здание совершенно. Всю ночь откапываем верхний люк -- единственный выход наружу. С 6 часов утра начался жестокий шторм. Снежинки мчатся со скоростью 35 метров в секунду. Штормовой трос, при помощи которого мы ориентировались, идя к приборам, занесен. Но наблюдения ведутся, ведь "нет таких крепостей... ". Наблюдатели пробиваются, уцепившись друг за друга. Ветер валит с ног, забивает глаза, дышать трудно. 6 января 1934 г. Петр Алексеевич Пройдохин забрал в плен солнце. Сегодня ясный день. В прозрачной атмосфере почти полное отсутствие пылинок дает громадное напряжение солнечной радиации. Петр Алексеевич обрадовался этому напряжению. "Фабрику-кухню" он раскинул на воздухе. Наложив котел снега, он, используя солнечную радиацию, получал кипяченую воду. Мы с аппетитом уничтожали чай, приготовленный гелиокухней. 8 января 1934 г. Буран. Метелица. Страшное беспокойство. Уже вечер, а Бладыко и Пройдохина нет. Они ушли к леднику на гляциологическую съемку. Что делать? Неужели потеряли товарищей? Ведь так много опасностей! Собрали тряпки, облили их керосином и бензином. Людмила Федоровна поддерживает костер. Я сигналю выстрелами и ракетами. Но что наша сигнализация по сравнению с той канонадой и шумом, которые принес буран?.. 9 января 1934 г. Вечером Бладыко рассказывал: -- Я упал в трещину. Пройдохин пошел за помощью в обсерваторию, но вернулся. Мешал буран. Была опасность не попасть на зимовку и потерять трещину, куда я провалился. Пройдохин решил спасать меня. Он связал все ремешки от приборов, скинул одежду и применил ее как веревку. Вырубив во льду ступеньки, он спустился ко мне. Чтобы вызволить погибающего товарища, было потрачено 4 часа. А тут -- буран. Без спальных мешков зарылись в снег. Крепко прижались друг к другу. Щипали и толкали друг друга всю ночь, чтобы не уснуть навечно. Мороз был 25 градусов. Спички отсырели и разжечь банку сухого спирта не удалось. 6 мая 1934 г. В ночь с 5 на 6-е во время снежной бури наблюдали СентЭльмские огни. Голубоватые свечки, иногда достигающие полуметра в высоту, горели на выступах скал, они вспыхивали над головами, на поднятых пальцах... Все светилось. Какая замечательная картина! 15 июня 1934 г. ... Продукты иссякают. Остались мука, рис, соль, сахар. Кислоты кончены, овощей и жиров нет. Бладыко, Шарова, а затем и я заболели цынгой. Неприятная вещь. Ощущение такое, что будто бы каждый зуб можно вытащить без труда. Десны распухли. Кровотечение. Опухоль ног и ломота в суставах -- признаки скорбута. Стараюсь, насколько могу, ободрять товарищей. 2 июля 1934 г. Вчера пришла смена. Мы везем в Ташкент полный материал наблюдений, который даст возможность осветить климатический режим района оледенения, разрешить вопросы существования оледенения и зависимости его от метеорологических факторов. Мы везем материал, при помощи которого есть возможность дать прогноз водоносности рек, питающих Аму-Дарью. А она дает жизнь миллиардам коробочек хлопка... " Опыт первой зимовки помог исправить те недостатки, которые так тяжело сказывались на жизни высокогорников. Следующие смены зимовщиков располагали бесперебойно работающей радиостанцией. Установленная на ригеле ветросиловая станция избавила зимовщиков от забот о топливе, от экономии электроэнергии. Специальные продукты забрасывались уже в таком количестве, что случаев заболевания цьнгой больше не было. Само представление следующих зимовщиков о трудностях изменилось: никто уже не считал, что больше одной зимы па леднике нельзя выдержать. Нашлись охотники зимовать по несколько лет подряд. Два года подряд, с 1938 по 1940-й, прожил на леднике начальник обсерватории С. П. Чертанов. Он настолько сроднился со своей особенной, высокогорной жизнью, что захотел снова вернуться на ледник Федченко, и еще три года подряд (с 1941 по 1944 г. ) пробыл начальником обсерватории. Его товарищ Н. Н. Аршинов, зимовавший с 1943 года, став начальником обсерватории после него, бессменно прожил на леднике Федченко пять лет. Жизнь зимовщиков полна и интересна. Метеорологи-наблюдатели несут по очереди суточные дежурства. Радист пять раз в сутки ведет разговоры с соседними высокогорными станциями и с радиометеорологическим центром. Программа ежесуточных наблюдений, производимых на обсерватории, столь велика, что в деловой, требующей непрестанной энергии обстановке скучать никому не приходится. Работа на леднике дает хорошую физическую закалку, настроение у всех создается бодрое и веселое. По вечерам, собираясь в кают-компании, зимовщики слушают по радио последние известия, концерты из Москвы, Ташкента, Сталинабада и других городов страны. Незаметно приходит весна, а за ней и лето. Гремят обвалы, звенит вода. Днем температура воздуха повышается да 15 градусов, -- только ночи всегда морозны. Между камнями на склонах ригеля развивается растительность: мхи, лишайники; появляются даже тонко пахнущие цветы. Через перевал Кашал-аяк изредка залетают птицы. Ранней осенью на ледник поднимается новый большой караван... ГЛАВА XVIВ Шугнане В этой главе я расскажу о пути от Хорога до районного центра (а в прошлом -- феодальной столицы Дарваза) Калаи-Хумба; о тропинке вдоль Пянджа, по которой трижды довелось мне проехать верхом с караванными, вьючными лошадьми; тропинка теперь превратилась в Большой Памирский тракт имени Сталина, -- я проехал и по этому тракту, но уже в автомобиле. Река Пяндж здесь совершает большую дугу, направляясь сначала на север, потом от устья Ванча, на северо-запад, а дальше, от реки Висхарви -- на запад, чтобы за Кала-и-Хумбом отклониться к югу, забирая все круче и круче, пока не расступятся теснины сжимающих ее гор. На этом пути река Пяндж пропиливает высочайшие, островерхие горные хребты, то растекаясь перед ними по ложу спокойной долины, что когда-то была дном подпертого гранитною перемычкою озера, то бунтуя в узких ущельях, в которые вода прорывается с удесятеренною силой сжатая, швыряемая с перепада на перепад, превращенная в пену и водяную пыль. Реке Пяндж людьми "вменено в обязанность" быть границей двух государств. На правом берегу Пянджа люди строят коммунизм, на левом -- в древних крепостях сегодня живут феодалы, покорные богу и своему эмиру. Пяндж подобен экрану уэллсовской "машины времени": людям, смотрящим с правого берега на левый, видно все то, что происходило у них самих сто и тысячу лет назад. Людям, которые смотрят с левого берега на правый, видно все, что когда-нибудь их потомкам, детям ли, внукам ли, принесет грядущее. Через реку Пяндж нет ни одного моста, и на левом берегу от Хорога до Кала-и-Хумба нет ни одной электрической лампочки, ни одной автомашины. Река Пяндж -- древняя авестийская Ардвисура, древний Оке, о которой уже Птолемею было известно, что она одна из величайших рек Азии и впадает в Каспийское море; река Пяндж -- верховья Аму-Дарьи; она вырезала себе ложе в таких диких, таких недоступных горах, что люди еще совсем недавно не везде могли пробираться вдоль ее берегов, потому что эти ее берега встают высочайшими отвесными, скалистыми стенами. Такова река и выше Хорога, там, где она проходит Горан и Ишкашим, сбегая с высот Вахана; такова она и ниже Хорога, на том пути, где она пересекает Шугнан, Рушан, Язгулем и Ванч, уходя с Памира, из Горного Бадахшана, вступая в пределы Дарваза, сжимающего ее столь же узкими теснинами. Однажды, в 1932 году, мне пришлось спуститься и ниже Кала-и-Хумба вдоль Пянджа. Там перед кишлаками Сангоу, Дурвак, Паткан-об и Иогид тропинка на выступах отвесных скал оказалась такой же узкой, неверною и опасной, как в самых труднодоступных ущельях Памира, и усталому от многомесячных странствий по кручам путешественнику казалось, что век ему не выбраться из душных ущелий к равнинам, где и небу просторно над головой, где и взор есть куда устремить вдаль... Большой западный путь с Памира доходит по Пянджу только до Кала-и-Хумба. Оттуда, покинув Пяндж, он резко поворачивает на север, круто поднимаясь на перевал Хобурабат -- последнее препятствие, грозящее не пропустить к Сталинабаду человека с Памира. В зимние месяцы это препятствие и поныне может одолеть только очень смелый пешеход, не боящийся глубоких снегов, лавин, воющих буранов. Всякое иное сообщение Кала-и-Хумба с внешним миром в зимние месяцы прекращается... Но летом и осенью в колхозных кишлаках в тех местах благодать, и о них я тоже расскажу в этой главе. Тридцатые годы!.. Кончены дни в Хороге -- дни отдыха и общения с живущими обычной жизнью людьми. В эти дни мы не седлали и не вьючили лошадей, не ставили палаток, не разжигали костров, не намечали по утрам маршрут на неверной карте. Вся амуниция висела на гвоздиках на стене, мы (единственный период за все путешествие по Памиру!) разгуливали в белых парусиновых брюках и без полевых сумок; обедали за столом в столовой, ходили по вечерам з гости; иногда смотрели кинокартины. Но такой отдых скоро подходил к концу. Это было переломное время: до него, где бы мы ни блуждали по Памиру, считалось, что мы идем вперед. После Хорога мы знали: мы возвращаемся с Памира, наш путь -- на Сталинабад, и, значит, все ближе к дому!.. Наступало, наконец, то утро, когда ставший родным запах конского пота снова бил в нос, когда мы в истрепанных брезентовых сапогах, обвешанные с плеча на плечо амуницией, вновь топтались вокруг завьючиваемых, заседлываемых, кряхтящих, нетерпеливых и -- с отвычки -- капризничающих лошадей. Вокруг нас, уже ничем не похожих на горожан походных людей, толпились обретенные в Хороге друзья, их жены, их дети, насовавшие нам в полевые сумки толстые пачки писем... Нас провожали с грустью, и мы расставались с хорогцами с той же грустью, -- пожить бы еще в Хороге! Но... в путь! Резким движением я переносил правую ногу через круп коня, садился в седло, пробовал стремена, и мой застоявшийся конь выносился вперед. Счастливый путь!.. Осторожней на оврингах!.. Ни пуха ни пера до самого Дюшамбе! В тридцатом году старое название таджикской столицы еще не исчезло из обращения. В тридцать первом году никто в Хороге, кроме дряхлых стариков дехкан, уже не говорил Дюшамбе. Караван вытягивался по длинной хорогской улице, знакомый звон подков по камням мелодично отдавался в ушах, еще долго-долго за уходящей из Хорога экспедицией бежали мальчишки, -- кто из них тянул двумя ручонками к седлу спелую дыню, кто, суя мятую абрикосину, выпрашивал карандаш; щебет, гомон шугнанских мальчишек оставался последним впечатлением от Хорога, город отсекался надвинувшимся с правой стороны скалистым мысом, хаосом битых, острых, нагроможденных под мысом скал; тропинка, вырубленная в каменном массиве, извивалась у самой гунтской воды, Гунт отступал, начиналась широкая песчаная и мелкокаменистая отмель устья. Слева уже широко и свободно лился спокойный мутновато-серый Пяндж, за ним высоким горным склоном надвигался афганский берег, мы проезжали через маленький кишлачок Тым. Теперь в этом кишлачке новый плодовый сад колхоза имени Сталина; тогда сада не было, росли только высокие тополи, но уже и тогда слева от Тыма плоский берег реки назывался аэродромом: именно сюда дважды в истории Памира опускался самолет летчика Баранова, первый раз в 1929 году, второй раз 18 августа 1930 года. Есть у меня рассказ о том, как жители афганских кишлаков Шив и Крондиз, расположенных над берегом Пянджа, приняли первый советский самолет, показавшийся в небесах, за "живого бога" своей исмаилитской религии, и была паника в кишлаках, по призыву местного халифа все попадали лицом вниз и молили о милости, -- ведь бог мог явиться самолично только за тем, чтоб карать отступников, не уплативших вовремя зякет (религиозную подать) главе местных религиозных сил -- пиру. Но нашлись два-три жителя, что решились вполглаза следить за приближением ревущего "живого бога", -- он опустился на другом берегу. Он, конечно, прежде всего решил покарать неверных... И, однако, все дальше произошло не так, как ожидали и пир, и халифа, и их "пасомые": на том берегу, на советском берегу, люди из Хорога вышли навстречу приземлившемуся "богу" с красными флагами, с музыкою и пением, и был большой праздник на берегу, и два самых смелых афганистанца переплыли Пяндж на турсуках и попросили у русского командира разрешения потрогать этого... "бога"! Им разрешили; летчик Баранов, стоя на фюзеляже, произносил речь. В тот день я познакомился с летчиком Барановым, с летчиком Машковым и бортмехаником Яницким; они были весело настроены и радовались, что их второй рейс на Памир совершился так удачно. А в тридцать втором году мне посчастливилось присутствовать здесь, в Тыме, при событии, в ту пору для Памира исключительном. 23 августа 1932 года на новом хорогском аэродроме был устроен аэропраздник. Он так и назывался: не авио, как мы говорим сейчас, а аэропраздник. Накануне сюда прилетел самолет из Сталинабада. И решено было собрать с утра в аэропорту население Хорога и ближайших кишлаков, впервые устроить публичные полеты. Многие сотни людей собрались с утра: дехкане из Хорога, из Поршнева, из Сучана -- со всех сторон. Люди шли с семьями, -- никогда прежде вместе с мужчинами не собира