Государство Израиль так удобно расположено вдоль средиземноморского
побережья, что из любой точки внутри страны можно запросто попасть либо на
пляж, либо в плен к арабам.
Наша страна столь крошечная, что на имеющихся в продаже картах на ней
хватает места лишь буквам "Изр.". И только когда в Шестидневную войну мы
достигли Суэцкого канала, то смогли, наконец, вывести на ней "Израиль".
Правда, потом добрый египетский президент Садат сумел выторговать у нас
обратно "иль". А сейчас на нас давят, чтобы мы убрали и остальные буквы, и
надо радоваться, если оставят хотя бы заглавную "И".
Моему любимому дяде Эгону из Нью-Йорка, приехавшему к нам в отпуск, до
этого не было никакого дела. Он просто хотел основательно познакомиться с
новым еврейским государством.
- Нет ничего проще, - с готовностью ответил я. - Завтра с утра встанем,
и я покажу тебе всю страну. Но что мы будем делать после обеда?
Краткое наставление для начинающих
Можно ли смеяться над страной, в которой живешь? Можно.
Профессионал не должен поддаваться чувствам. Наш министр финансов,
например, охотно примет меня, но это не мешает ему сдирать с меня налоги до
последней копеечки. Но и я приму его столь же охотно, однако раз в неделю
продираю его в своих фельетонах за катастрофические промахи. Это не любовь,
а лишь исполнение долга.
Или возьмем совершенно частный случай. Как известно, я папаша
обезьянника, боготворящий свое трехголовое потомство. Но это не удерживало
меня от того, чтобы написать бесчисленное количество смешных историй об этих
маленьких мордашках, назваемых по-здешнему " --> сабрами ". Это
общепринятое обозначение евреев, рожденных в Израиле, происходит от
восточного фрукта "сабр", который снаружи покрыт колючками, но внутри
невообразимо вкусен.
Досадно, что эти три мордашки гораздо роднее моей стране, чем я. Они
выросли в среде этого языка, который я безуспешно зубрил в поте лица своего.
25 долгих лет я, по своей родной венгерской традиции, делал ударение на
первом слоге каждого слова, а сейчас внезапно должен был перейти на ударение
на последнем. Тем не менее, я овладел ивритом гораздо лучше своих потомков,
и даже думаю по-еврейски. Но что меня раздражает - с венгерскими субтитрами.
* * *
Государство Израиль можно рассматривать двояко: вблизи и издалека.
Издалека он похож на песчаный бархан, на котором всевозможные существа
различного происхождения и с безалаберными привычками копошатся, потеют,
ругаются и спорят по каждой мелочи, с трудом управляемые бюрократическим
бедламом, называемым правительством.
Вблизи, однако, можно обнаружить некоторые блестящие достижения
последнего двадцатилетия: многочисленный маленький народ, который, несмотря
на свое абсурдное местоположение на карте, построил образцовую демократию.
Цветущую страну, которая, несмотря на постоянное состояние войны и
многочисленные хозяйственные трудности, развивается с удивительным
постоянством, страну, полную исторических достопримечательностей и, вопреки
поостоянным угрозам ее существованию, все-таки бурлящую жаждой жизни.
Да, так мне видятся издалека 50 лет юного государства Израиль. В этой
книге, однако, я коснусь своей любимой родины с самой ближайшей близи.
* * *
Израиль - особая страна, полная неожиданностей. Уже само ее рождение
было чудом. Некий венгерский фельетонист по имени Теодор --> Герцль ,
великий пророк и, между прочим, довольно неплохой юморист, под впечатлением
процесса над --> Дрейфусом сделал вывод о необходимости возрождения
еврейского государства.
Теодор Герцль в качестве основателя государства был неудачным
зачинателем, поскольку забыл древнюю библейскую заповедь, согласно которой
ни один из пророков не мог назвать точную дату --> сбора .
Вот что провозгласил он в 1897 году на Базельском конгрессе, цитирую
дословно: "На этом историческом собрании я закладываю первый камень
еврейского государства. Через 50 лет оно станет реальностью".
К сожалению, он ошибся. Государство Израиль появилось не через 50, а
через 51 год. И этот неприятный промах израильские историки не прощают ему
до сих пор.
* * *
По мне, так Израиль родился в нужное время. С миллионым потоком других
иммигрантов я влился в Землю обетованную и стал более или менее нужным
членом этого многонационального сообщества.
Народ Израиля осуществил свой тысячелетний сон и мог им наслаждаться,
прямо скажем, аж битых два часа, пока не был бесцеремонно разбужен семью до
зубов вооруженными арабскими --> странами .
Новорожденная страна выстояла и постаралась вести себя по-взрослому.
Это было нелегко, поскольку к тому времени треть населения составляли
налоговые инспекторы, а другую треть - автоинспекторы. Третья треть пока еще
не сделала выбора.
Мы не имели понятия, какую форму государственного управления следует
избрать Израилю. Стать ли нам коммунистами или пожить несколько дней в
покое? Часть населения была убеждена в том, что скоро придет Красная Армия,
и потому предусмотрительно запасалась спичками и туалетной бумагой.
По поводу религии наши сомнения были более-менее ясными. Сталин,
конечно, был солнцем рабочего класса, но даже его страстные приверженцы
имели в семье по крайней мере одного достопочтенного раввина и
предусмотрительно относили себя к "лояльной оппозиции всемогущему". И хотя
прогрессивные израильтяне отчаянно пытались найти классового врага, к
сожалению, все потенциальные кандидатуры были бедны, как церковные мыши.
Коллективное головокружение от успехов имело хороший глушитель в лице
выходцев из стран Восточного блока, которые досыта наелись радостью от
социальной справедливости.
С другой стороны, наши знаменитые сельскохозяйственные коллективы,
киббуцы, до сих пор стоят на страже марксистской традиции.
Фундаментальной идеей этого гуманистического института является
всеобщее равенство. Никто не имеет права назвать своим даже карманный
фонарик, пока у всех остальных не будет по такому же карманному фонарику.
Никто не имеет права пойти в кино, пока все остальные члены киббуца не
пойдут в кино. Я до сих пор весьма живо вспоминаю о том, как в нашем киббуце
"Кфар-Нахор" под Назаретом один отчаявшийся товарищ хотел покончить с собой
из-за несчастной любви. Но тут возник вопрос, должны ли были в соответствии
с коллективистской идеей убить себя и все остальные киббуцники, которые в
данной момент ни в кого не были влюблены.
К счастью, кризис миновал, поскольку за это время от киббуцных забот
объект обожания изрядно потолстел.
Без сомнения, это особая страна.
Немногочисленные ранние переселенцы в течение нескольких лет легко
покончили с новыми потоками иммигрантов. Вместо еды они выдавали им талоны
на питание, а питьевую воду в Иерусалиме продавали только за наличный
расчет.
Пессимисты в наших рядах роптали: "Хуже уже некуда!". Я возражал им как
природный оптимист: "Отнюдь!".
Шаг за шагом постигали мы правила игры в парламентаризм. Так называемые
министры были членами киббуцев и работали на киббуцной кухне. Официальные
распоряжения и прежде всего персональные предписания выписывались на
черновиках, поскольку не существовало никаких официальных формуляров. На это
была масса причин, в частности, не существовало никаких официальных лиц.
Однако, вырастали все новые и новые правительственные здания, и
наконец, формуляры стали печатать в типографиях. Испытанная система записок
стала пережитком и была заклеймена как "протекция". Тем не менее, этот
популярный метод распространился настолько, что истинный израильтянин ныне
не пойдет в ресторан без того, чтобы справиться, имеет ли кто-нибудь из его
спутников связи с официанткой.
Для миллионов переселенцев из различных климатических зон еще одной
трудностью стало привыкание к температуре высиживания яиц. И хотя Израиль
расположен на Средиземном море, многие новоприбывшие не купаются после 1
сентября, поскольку в это время в Польше уже холодно.
Как и сказано, совершенно особенная страна.
Израиль - это крохотный островок, окруженный не водой, а враждебностью.
Единственный положительный момент в этом: каждый знает каждого. Между нами
нет тайн. Когда какой-нибудь незнакомец в плаще и темных очках звонит в
дверь и после открытия оной хрипло шепчет: "Красные крокодилы этой зимой не
летают", - в ответ ему сообщают: "Извините, но шпион живет этажом выше".
Естественно, что на моей родине с годами появился особый вид юмора. Мы
научились смеяться над собой. Если дежурный премьер-министр раздавал
обещания, то оправдывается такими словами: "Да, я это обещал. Но я не
обещал, что выполню свое обещание".
В области финансов это действует несколько иначе. Правительство, как и
граждане, погашает свои долги перед банком за счет новых банковских ссуд.
Некоторое различие между ними лишь в том, что маленький человечек для
получения кредита нуждается в поручительстве. Если вы увидели славного
старину-пешехода, перебегающего в панике на другую сторону улицы, можете не
сомневаться в том, что кто-то из вашего окружения ищет поручителя.
На нескромный вопрос, как собирается наше правительство погашать
сумасшедшую гору долгов, у его пресс-атташе есть готовый ответ:
"Когда-нибудь ведь должен прийти Мессия".
Для полного умиротворения комиссия по делам населения приводило
многообещающую статистику, согласно которой каждый младенец в Израиле
рождается на свет с пятитысячедолларовым внешним долгом. Но с другой
стороны, казна ссужает каждого новорожденного соответствующей суммой, чтобы
обеспечить равновесие и оздоровить экономику.
Между тем, туризм в Святую землю бурно и счастливо развивался.
Исторические святыни вроде двух грешных скопищ - Содома и Гоморры - всегда
переполнены отпускниками.
Поскольку, однако, одно это не пополняет пустую государственную казну,
правительство искало иные многообещающие источники денег и нашло их в
нарушителях правил парковки. Для этого имелось достаточно транспортных
полицейских, но недостаточно автомобилей. И казне не оставалось ничего
иного, как внедрить прогрессивную шкалу налогообложения с тем, однако,
ограничением, что никто не должен платить больше, чем он зарабатывает.
Неоценимым преимуществом такой системы было то, что граждане не нужно было
более заполнять сложный формуляр. Налоговая декларация выглядела просто:
Сколько Вы заработали в отчетном году?
Перечислите нам эту сумму.
Любознательные могли бы задаться вопросом, как при таком положении дел
стало возможно экономическое чудо, и никто при этом не разорился, как те
еврейские отцы, что вынуждены оплачивать свадьбу любимых дочерей. В этом и
впрямь заключается одна из наших прекрасных старинных традиций, что для
каждого еврейского папаши заключение брака дочерью означает ужаснейшую
финансовую катастрофу. На свадьбу приглашается не менее половины населения
страны, но фактически приходит вдвое больше.
Нельзя забывать: наше положение не стало легче оттого, что наши добрые
соседи с завидной регулярностью каждые пять лет начинали против нас
очередную войну. До сих пор они всегда проигрывали, но сразу же после этого
их спасали наши американские друзья, и благодаря этой непроизвольной закалке
мы до сих пор выглядим юной нацией, а не только оттого, что всем
военнообязанным предписано носить короткие волосы.
Я думаю, сейчас самое время воспомнить, как автор стал израильтянином.
В 1949 году едва держащийся на поверхности работорговый корабль под
названием "Галилея", рассчитанный на 160 пассажиров и набитый 3000
переселенцев, бросил якорь в порту Хайфы. В толпе на борту был один тощий
юноша, который, несмотря на свои смачные венгерские ругательства, выглядел
изрядно напуганным.
Была полночь и, словно в фильме ужасов, гавань тонула в темноте. Но
несмотря на это, портовое агенство по приему переселенцев сообщило, что на
подходе еще одна группа, и нет никого, кто занялся бы нашим приемом.
Начальник порта, как назло, уехал со своей первой женой в Иерусалим и бросил
нас на произвол судьбы.
И тысячи новых иммигрантов томились на борту без всякой помощи и
смотрели со смешанными чувствами на берег своей новой родины. Они без всякой
радости вспоминали о том, что еще Моисей вот так же смотрел издалека на
Землю обетованную, но так ее и не --> достиг . Видимо, в каждую эпоху
есть свой начальник порта.
Так и сидели мы в отчаянии на своих чемоданах и считали часы.
Экономически подкованные среди нас тщательно готовились к высадке. Мой
попутчик еще накануне исхода из Генуи приобрел двадцать килограммов иголок,
поскольку один итальянский благодетель убедил его в том, что иголки,
благодаря известному защитному рефлексу евреев, имеют все шансы стать самым
дефицитным товаром в Израиле.
Примерно по той же причине одна польская семья волокла три ящика
ладана. Я и сам проездом посетил черный рынок в Вене и стал обладателем
подержанной машины по производству бакелитовых пуговиц производительностью
четыре пуговицы в минуту.
Тетя Илка написала мне, что в настоящее время в Израиле только
подметанием улиц да производством пенициллина можно удержаться на плаву, и
моих знаний будет недостаточно, чтобы овладеть профессией ключника. С другой
стороны, дядя Яков слышал о свободном месте в автоматической закусочной в
Тель-Авиве и надеялся пристроить меня туда в качестве автомата. Но ни в коем
случае, предупреждал меня дядя Яков, я не должен идти в киббуц, поскольку
там говорят только на иврите.
Но я уже нахватался начальных знаний иврита и мог бегло произносить
"шалом, шалом". Кроме того, мне удалось пронести на борт в одном из мешков
антикварное издание еврейской энциклопедии до буквы "М". Так что я мог смело
смотреть в будущее.
Этой уверенности, однако, никак не соответствовал наш быт на "Галилее",
оставлявший желать лучшего. Еда состояла либо из мороженой рыбы с черными
оливками, либо из черных оливок с мороженой рыбой. И только в шабат черные
оливки заменялись на зеленые. Корабельный раввин напомнил нам слова из
Библии, что не хлебом единым сыт человек, но от этого наш мирской голод не
стал меньше.
Жара изо дня в день становилась все невыносимее. Только когда капитан
объяснил нам, что это еще не жара, а лишь одолевшая всех влажность, мы
почувствовали себя несколько легче.
Чем дольше мы стояли на якоре, тем более безудержно ругали
бездействющее правительство и особенно его премьер-министра Давида -->
Бен-Гуриона . Однако, вспышка истерии никого не тронула, а вместо
Бен-Гуриона несколькими часами позже появился некий высокопосталенный
чиновник, который от имени Еврейского агенства многократно извинился и
вежливо пригласил спеть наш национальный гимн "Ха-тиква". Мы спели его, даже
не зная текста, и по завершении атаковали его вопросом, где нам
остановиться. Некоторые из наших спутников уже решили ехать в Тель-Авив,
другие удовольствовались бы кварталом вилл вокруг столицы. Экономные
интересовались ценами на жилье: "Почем трехкомнатная квартира с кухней? А
отдельно кухня?".
- Соберу рассеянных, сказал Господь, и направлю их в Землю обетованную,
- ответило одухотворенным голосом Еврейское агенство.
Из всех наших проблем жилье было самой настоятельной. Мы уже знали, что
в провинции голубятни предлагали за двенадцать фунтов в месяц без залога,
правда, еще два фунта - дополнительный сбор для посредника. Один
дальновидный румын пришел к грандиозной идее поселиться в пустующей арбской
гостинице в Яффо. Все ему завидовали.
Лично я имел две возможности: либо разместиться в жестяной коробке в
перевалочном лагере под Хайфой вместе с одной триполитанской семьей с
одиннадцатью беспокойными детьми, либо временно раскинуть свою палатку у
подселенца тети Илки, который накануне перенес апоплексический удар и уже не
мог сопротивляться. Я склонялся к лагерю беженцев, поскольку тетя Илка
постоянно повторяла, что она как главный квартиросъемщик нумерует рулоны
туалетной бумаги.
Самое большое разочарование преподнес мне дядя Яков. Даже закоренелые
сионисты говорили о нем, как о легенде. Якобы тридцать лет тому назад он
прибыл в Палестину с маленьким чемоданчиком и владел тем же чемоданчиком и
поныне. Более того, у него якобы был большой холодильник. Как оказалось
впоследствии, этот холодильник и был его квартирой. Самое же замечательное
было в том, что свет в ней зажигался сам, как только открывалась дверь.
Между тем, начальника порта нашли спящим в зале ожидания, и нам наконец
позволили спуститься на Землю обетованную. В дощатом домике, в углу которого
висела электрическая лампочка, сидел за шатким столом некто в шортах,
идентифицируемый по беглому идишу как сотрудник по делам иммигрантов.
Мы были глубоко тронуты. Наконец-то, нам впервые разрешили постоять в
очереди на новой родине.
После часового стояния я достиг заветного стола. Сквозь линзы очков,
постоянно сползавших ему на нос, сотрудник грустно посмотрел на меня.
- Имя?
- Кишонт, Ференц.
Это заметно обескуражило его.
- Какое из двух является фамилией?
- Кишонт.
- Кишон, - поправила меня служащая персона и поправила очки.
- Нет, не Кишон, - настаивал я. - Кишонт, с "т" на конце.
- Кишон, - повторил, не обращая внимания на мои возражения, чиновник. -
Имя?
- Ференц.
Он снова строго уставился на меня.
- Эфраим, - решил он наконец и тут же это записал.
- Извините, не Эфраим, - Ференц.
- Такого имени нет. Следующий!
Это прозвучит невероятно, но тогда я не имел ни малейшего представления
о том, что мое имя происходит из Библии. Кишон означает библейскую реку, в
которой Господь утопил боевые машины ханаанского предводителя Зисера. И
разве не на вражеской горе Эфраим прорицательница --> Дебора предсказала
успех еврейским бойцам?
Но всего этого тогда, в порту, я еще не знал и покинул своего крестного
отца в глубокой депрессии. Однако, это был момент истины, в который мы,
государство Израиль и я, приняли решение совместно писать юмористические
рассказы.
* * *
С тех пор утекло много воды Кишона.
Бедный маленький Израиль теперь уже не такой маленький и больше не
такой бедный, и время первопроходцев уже относится к библейским преданиям.
Налоговые ставки введены в компьютер в Иерусалиме и наша каждодневная жизнь
начинается, копируя телевидение. В либеральных кругах раввина сменил
психиатр. Не меньше миллиона русских приехали в нашу страну по еврейским
паспортам, и иврит стал лишь вторым государственным языком. Кто сегодня не
может пользоваться интернетом, считается отсталым, а кто в сорок ездит на
автобусе, считается неудачником. Фитнесс стал для нас давно устоявшимся
понятием. Каждый выходной мы идем пешком в бассейн и возвращаемся на -->
велосипедах .
Вот и все.
В завершение моего исторического обзора, однако, открывается
ошеломляющая истина, которой я делюсь со всеми моими соплеменниками.
Пятьдесят лет мы предпринимаем все возможное, чтобы в корне переустроить
наше новое государство. А сейчас жалуемся, что это уже больше не тот
Израиль, что встретил нас пятьдесят лет назад.
Я это обещал...
Без крыши над головой
Факт, что одновременно со мной в страну приехал еще миллион
переселенцев, доставил соответствующим ведомствам изрядную головную боль. У
них было всего 14 квартир для новоприбывших, причем три из них - для
претендентов из числа родственников служащих. Правительство предприняло
массу мер, чтобы облегчить ситуацию. Оно откопало старый закон, по которому
каждый, кто хоть раз насладился свободной квартирой, с этого момента никогда
более не может быть из нее изгнан, и будь то женщина или ребенок, всем без
исключения потомкам позволено оставаться в этой квартире до последнего,
Судного дня.
Мне повезло. Поскольку я еще был в этом вопросе несведущ, то решил
обратиться к своему другу, старому школьному товарищу Юлиусу Ботони, который
как раз хотел сдать на год свою квартиру в Тель-Авиве за 50 фунтов в месяц,
поскольку получил годовую стипендию для прохождения учебы в Италии, чтобы
там пройти курс бриджа для начинающих. Так что дело было для нас обоих очень
важным. Мы скрепили договор дружеским рукопожатием и распрощались
приветливыми кивками.
Но Ботони тут же снова догнал меня.
- Не сочти за недоверие, - сказал он. - Но, может быть, нам следует
оформить сделку у адвоката. Только, чтобы избежать трудностей. Нельзя же все
предвидеть. Ты меня понимаешь.
Я понял, и мы договорились о встрече с адвокатом Ботони, д-ром
Авигдором Вахсманом.
Придя в канцелярию адвоката, я сразу обнаружил, что тот уже все
обговорил с моим другом. Во всяком случае, Ботони сидел в кресле смертельно
бледный и дрожащий. Д-р Вахсманн задумчиво посмотрел на меня.
- Мы стоим перед непростым решением, - начал он. - Г-н Ботони ознакомил
меня с деталями. Я считаю 75 фунтов в месяц слишком малой ценой, но в конце
концов, это личное дело квартиросдатчика. Предвидя это, я задаю Вам вопрос:
какие гарантии Вы можете нам дать, что действительно освободите квартиру
через год?
- Извините, - возразил я несколько язвительно, - но, в конце концов, мы
старые приятели и школьные друзья. Не так ли, Ботони?
Ботони хотел ответить, но не смог выдавить ни звука. Д-р Вахсман
заслонил его собой.
- При съеме квартиры не должно быть никаких сантиментов. Закон о защите
прав потребителей четко устанавливает, что квартиру, в которую Вы хоть раз
въехали, можно уже больше не покидать. Потому я и прошу у Вас залог в 8000
фунтов.
- Но почему? - спросил я. - Квартира стоит максимум 6000 фунтов.
- Совершенно верно, - подтвердил д-р Вахсман. - Именно потому я и
предлагаю б льшую сумму. Тем более охотно Вы оставите квартиру. Я предлагаю
заплатить наличными, а если Вы захотите остаться еще на год, то не
попытаетесь сделать это в обход договора. Если Вы согласны с этими
условиями, перейдем к заключению сделки.
Я взял в банке кредит и принес деньги адвокату. Когда я клал деньги ему
на стол, Ботони с легким вскриком упал в обморок.
- Порядок, - сказал д-р Вахсман, пересчитав сумму. - Осталось лишь
отрегулировать одну мелочь. Как поступим в случае девальвации?
Я клятвенно заверил, что съеду из квартиры в любом случае.
- При съеме квартиры не может быть никаких клятвенных заверений. Нам
необходимы гарантии. Я предлагаю Вам усыновить г-на Ботони и назначить его
единственным наследником вашего имущества, включая право перенайма квартир.
Окончательно и бесповоротно. Это, так сказать, всего лишь формальность.
Я дал свое согласие, усыновил моего школьного товарища Ботони и
подписал договор. По желанию д-ра Вахсмана я завещал ему также затраты на
погребение и налог на наследство. Я передал ему свои фамильные
драгоценности, которые я на экстренный случай захватил с собой из Европы, и
на этом процедура завершилась. На следующий день я должен был получить ключ
от квартиры.
Мой пасынок все это время сидел в углу съежившись и хныкал.
* * *
На следующий день ключа я не получил. С ангельским терпением д-р
Вахсман разъяснил мне, что должен быть установлен твердый порядок и на
случай преждевременной смерти его подопечного. А потому мне следует
ходатайствовать в Верховном раввинате о расширении понятия "Великий исход",
если по истечении года я останусь в квартире еще хотя бы на день.
Едва я подписал документ, Ботони впал в нервный припадок. Он
подпрыгнул, начал орать, обвиняя адвоката, что тот был недостаточно
осторожен, кроме того, я не настолько религиозен и великий исход меня не
касается, и он, Ботони, абсолютно уверен, что теперь его квартира
окончательно потеряна.
После короткого совещания их обоих д-р Вахсман сообщил, что согласен с
аргументами Ботони. А потому мне необходимо получить гарантии хотя бы одного
из членов Совета Безопасности ООН, что в случае несвоевременного
освобождения квартиры тот предпримет военную акцию против Израиля.
Мы остановились на Франции. Я мобилизовал все свои связи и вскоре
получил эту гарантию от французского посольства, после того, как тому пришло
разрешение с --> Кэ-д'Орсэ . Теперь оставалась последняя формальность, а
именно, покупка трехкомнатной квартиры в Тель-Авиве на имя д-ра Вахсмана.
Дополнительным разъяснением я известил уполномоченную д-ром Вахсманом фирму,
производящую репелленты, об исключительном праве обкурить по истечении срока
договора квартиру Ботони угарным газом, даже если я еще буду внутри.
Наконец-то договор был готов. Он составлял 28 страниц и гласил, что
упомянутая квартира великодушно и с наилучшими пожеланиями мне - в
дальнейшем именуемому "Захватчик" - сдается на срок в один год г-ном Ботони
- в дальнейшем именуемому "Благодетель" - за ежемесячную плату в 100 фунтов,
при условии, что Захватчик не имеет никакого права оставаться более, чем
один год в квартире Благодетеля.
Я изучил договор, и уже через два дня мы его подписали. Ботони с трудом
приподнялся со своего стула, передал мне трясущимися руками ключи,
пробормотал пару слов сожаления и рухнул замертво. Сначала я решил, что от
страха за свою квартиру он умер. Но как выяснилось, в действительности это
оказалась не смерть, а столбняк.
* * *
К сожалению, я не смог воспользоваться ключами. Параграф 570 нашего
договора гласил: "Захватчику запрещается входить в квартиру, начиная со дня,
обозначенного настоящим договором". Согласно д-ру Вахсману, эта оговорка
являлась необходимой, чтобы я действительно освободил квартиру по истечении
года. А я-то уже решил никогда более не покидать квартиру, если только хоть
раз попаду внутрь.
Вода камень точит
Год - это, в конце концов, только год, имеет 365 дней и всегда четыре
сезона. Но в Израиле к этому добавляется еще и проблема осени. В наших краях
в каждой квартире рядом с кухней находится пещерообразная камера, закрытая
со всех сторон, за исключением одной, обращенной к вливающимся в нее
грозовым октябрьским дождям. Этот карман, в просторечии называемый "кухонный
балкон", никогда не может быть закрыт. Это запрещено законом от 1187 года
султана Саллах-ад-Дина, пытавшегося таким образом помешать крестоносцам
ворваться в дома и там окопаться. Наши городские власти хорошо знают, что
этот закон уже изжил себя, в конце концов, у нас уже есть свои собственные
британские законы. Однако, вопреки юридическим возражениям, он продолжает
действовать, причем с еще более высоким денежным штрафом, который пополняет
пустую государственную казну. Для устранения проблемы есть несколько
способов:
Метод 1. Герметический Арон Фурман.
Балкон будет герметически закрыт стекольных дел мастером Ароном
Фурманом. Он берет и поставляет в течение одного, ну, двух дней, самое
больше - в течение полугода, достаточное количество оконных модулей из
высококачественной алюминиевой древесины. Пока он их устанавливает, мы
спрашиваем Фурмана, действительно ли наши октябрьские дожди не будут
протекать внутрь балкона.
- Совершенно и полностью исключено, - говорит герметический Фурман, - я
привинчиваю все насмерть.
Подельником у Фурмана городской инспектор полиции, который следует за
ним по пятам и день за днем заводит на остекленные балконы уголовные дела. А
как только инспектор уходит, приходят субтропические ливни.
Метод 2. Полотенце.
Собственно, дождь нас не раздражает, если только он не налетает с
юго-запада. Но уж тогда герметически закрытый балкон превращается в
искуственное стоячее озеро. На каждый отдельный, сложенный туда до лучших
времен предмет - коробку со старой шваброй, чемодан, сломанный торшер, мешок
с картошкой - обрушивается благодатный для нашей земли ливень. Квартира
затапливается, и дух вечности витает над поверхностью воды.
Уголовник и его самая лучшая из всех жен поднимаются, как один,
навстречу потоку и, подобно духам ручьев, пытаются с помощью больших
полотенец стать богами влаги. Потом прачечная от двух до трех часов
выдерживает героическую нагрузку, и остается еще время немного поспать.
Герметический Фурман вызывается по тревоге и окидывает серым хитрым
глазом затопленное поле боя. Его диагноз короток, но точен.
- Смотри-ка, - говорит он, - и впрямь вода протекла. Ну, да ведь скоро
же весна.
Метод 3. Таинственный хлюп.
В такие трудные часы народ берет свою судьбу в собственные руки. Когда
мастерство Фурмана оказывается бессильным, нам приходится спасаться из
водяной мельницы самостоятельно. Первый шаг: уплотнение щелей, через которые
проникает столь благодатный для нашей земли ливень. Мы подтаскиваем стул,
ставим на него табуретку, вскарабкиваемся наверх, падаем вниз, встаем,
приносим стол, ставим на него стул, поднимаемся на него, жена держит меня за
ноги, и мы локализуем место протечки.
Протечку - нет. Только место.
Оконная рама намертво прикреплена к стене, перемычка закрывает раму,
как отец спящего ребенка, не найти ни единой крошечной щелочки, однако,
где-то на головокружительной высоте собираются толстые капли и каждые четыре
секунды - хлюп! - капают на картошку, которая уже прорастает свежими
зелеными ростками. Невозможно установить, откуда просачиваются эти капли,
они совершенно внезапно образуются на перемычке. Наша дочь Ренана
высказывает мнение, что вода просачивается сквозь поры оконного стекла.
- Закрой свой фонтан, - прикрикиваю я на нее, - а то я его заткну.
Метод 4. Заткнуть.
Но чем? У нас дома нет никакого подходящего материала. Впрочем, стоп -
наша артистическая, высокоодаренная дочь охотно лепит всевозможные
симпатичные фигурки из омерзительного пластилина. Мы воруем у нее эту бурую
массу, открываем окно, и неожиданно сильный, как из ведра, порыв дождя
жестоко обрушивается на нас, но мы замазываем всю оконную раму пластилином.
Как матросы на мачте фрегата, мы висим между бушующим морем и безжалостным
небом, и лишь яркие молнии освещают нас. А-хой! После сделанной работы мы
довольны и подхватываем ангину. Но вода опять просачивается.
Хлюп!
Ничего, ничего, теперь-то нам ясно, что пластилин мог быть только
промежуточным решением. Уже через десять минут его остатки валяются на
улице. Следующим утром мы идем в магазин "Сделай сам" и покупаем
профессиональный набор для ремонта окон и шпатель. Мы используем два часа, в
которые дождь слегка переводит дыхание, и все обмазываем клеющей массой,
которую на своей обуви заодно разносим по всем отдаленным углам квартиры.
При возобновлении мерзкой погоды у нас возникло впечатление, что вода
стала проникать еще лучше. Мы обратились к расширяющемуся цементу, этакому
научно апробированному материалу, водостойкому и абсолютно непромокаемому,
особенно подходящему для герметически закрытых балконов. Его вмазывают между
окном и рамой, между окном и стеклом, между рамой и стеной, между дверью и
петлями и вообще везде. Мы намазали его двумя толстыми слоями и только тогда
увидели, что вода больше не просачивается. Но это оттого, что кончился
дождь.
Метод 5. Капитуляция.
О, нет, никакой капитуляции в обычном смысле слова. Просто победа
здорового образа мышления. Зачем воевать против сил природы? Если воде
хочется просачиваться - пожалуйста, пусть себе.
Мы начали ставить тазик под капли и тем не только обуздали поток, но и
собрали столь благодатный для нашей земли дождь. Маленький балкон более не
затапливался, правда, тазик переполнялся и переливался. Но мы просто
поставили тазик в еще больший тазик и таким хитрым способом обеспечили,
чтобы вода лилась из маленького в большой тазик, а не на заплесневелую
люстру.
Единственная заковыка в системе: большой тазик тоже когда-нибудь
наполнится. Но тут уж ничего не поделаешь.
Метод 6. После нас хоть потоп.
Обычно проходит не менее двух недель, прежде чем находится идеальное
решение: дверь между балконом и кухней. Эта дверь, собственно, должна быть
закрыта. И тогда невозможно определить, что происходит за ней. Благодатный
ливень может проникать внутрь или оставаться снаружи, как ему хочется. Мы
внутри, джунгли снаружи, контакт с балконом отсутствует. Теперь уже коробка,
чемодан и картошка должны сами о себе позаботится.
И тогда, только тогда балкон действительно и на самом деле будет
герметически закрытым балконом.
Незаконченный город
Как-то, с полвека тому назад, увязли два еврея в необитаемой песчаной
пустыне, и первый из них установил, что здесь не сможет выжить ни одно живое
существо. Второй же заключил, что везде, где есть воля, будет и выход, и они
поспорили. Так был основан Тель-Авив.
Кто из них выиграл, до сих пор неизвестно.
Когда Тель-Авив насчитывал 1500 душ, шум стал таким сильным, что все
5000 жителей сильно от него страдали. К тому же планировка оставалась весьма
хаотичной. Улицы, рассчитанные на 10000 пешеходов, были слишком тесны, чтобы
хоть наполовину обеспечить движение транспорта для 50000 человек, так что
даже самые большие оптимисты не верили в будущее Тель-Авива. И
действительно, пыльный, некрасивый город из-за недостатка освежающих зеленых
насаждений действовал угнетающе на 100000 своих обитателей. Если вспомнить
вдобавок, что он располагал допотопной канализацией, станет понятно, почему
в нем было только 150000 жителей. Тель-Авив, должны мы добавить, к
сожалению, действительно непривлекателен. Сколько евреев может жить в одной
совершенно перенаселенной куче домов при совершенно катастрофических
санитарных условиях? Так сколько? 650000? Хорошо, но это уже слишком.
Огненный шторм
Когда в Израиле жарко, то понимаешь, что такое настоящая жара. Это
обеспечит наш сухой, огненно-горячий пустынный ветер, этакая разновидность
"супер- --> широкко ", ощущения от которого имеют только один аналог:
внутренности танка, на экипаже которого силы сопротивления проверяют
действие огнемета.
Этот ветер называется по-арабски "хамсин", что значит "пятьдесят",
поскольку согласно инструкции он дует на протяжении именно 50 дней. И когда
он дует, человеку нехватает воздуха, он едва держится на ногах и буквально
ощущает, как пересыхают его нервы.
Бывалый обитатель преисподней откладывает свои преступления на сезон
хамсина, ибо, хотя хамсин и невыносим, но как смягчающее обстоятельство
наиболее для него удобен.
Пот земли
- Жена, - сказал я, - десять минут назад я уронил авторучку.
Самая лучшая из всех жен лежала на диване, с трудом моргая под ледяным
компрессом.
- Ну, так подними ее, - проворчала она. - Авторучку-то.
- Невозможно. Слишком жарко.
Я не знаю, на каком градусе широты расположена наша крошечная
квартирка. Должно быть, совсем недалеко от экватора. В спальне 42 градуса,
на северной стене нашей затененной кухни - 48 градусов. И это в полночь.
Хамсин.
С самого утра я лежу здесь кверху пузом, раскинув все свои члены, как
издыхающий зверь. Только перед издыхающим зверем не лежит стопка белой
бумаги, на которой он что-то должен написать. А вот я, к сожалению, должен.
Но как это сделать? Чтобы поднять авторучку, я должне наклониться под углом
45 (сорок пять!) градусов, при этом пакет со льдом с моего затылка упадет на
пол, и мне придет конец.
Я осторожно подвигал своей левой ногой, чтобы ухватить ручку ее
пальцами. Бесполезно.
Мое отчаяние усиливалось. Сегодня уже пятый день, как я гипнотизирую
белую бумагу, но это принесло мне лишь одно предложение: "Боже, какая
жара!".
Одно лишь понятие "жара" не дает полного ощущения. Никогда. Помнится, в
один из дней в 1936 году было так же жарко, но не так влажно. В 1957-м была
отмечен один по-настоящему влажный денек, но не было так жарко. Только один
единственный раз, в 1977-м, было так же жарко и так же влажно. Но это где-то
в Африке.
Африка. Какое удивительное слово. Мой язык попытался его выговорить, но
это было чрезвычайно трудно. Аф-ри-ка. Ну, как? А-ф-р-и-к-а.
- Жена, что такое Африка?
- Африка - прошептала она. - Африка...
Ну, вот, она произнесла "Африка", причем совершенно отчетливо. Может
быть, это и правильно. Африка. Почему бы и нет? По мне, так одинаково. Мне
вообще все равно. Уже несколько дней. С тех пор, как пришла волна этой
невыносимой жары, мне все равно, лежу я или сижу, причем, где бы я не
находился, и не имею других желаний, кроме как не двигаться. Если я за все
это время моргнул больше, чем три раза, то это будет преувеличением. В моей
голове ничего не шевелится, просто потому, что там не может ничего
шевелиться. В любом случае, я ни на что не способен. Но все же я хочу что-то
сказать. Но что? Да, вот: ох, уж эта жара. Боже, какая жара.
Звонит телефон. Просто чудо, что некоторые предметы еще функционируют.
Я с трудом протягиваю руку.
- Алло, - говорит чей-то хриплый голос, по которому я узнаю нашего
соседа Феликса Зелига. - Я на бульваре Дизенгоф. Это просто ужасно. Я могу
поговорить со своей женой?
- Конечно. Тебе только надо набрать правильный номер.
- А я об этом даже и не подумал. Спасибо.
Я услышал глухой шорох падающего тела, и все стихло. Тем лучше. Долгий
разговор утомил бы меня.
Движением руки я дал своей жене понять, что Феликс Зелиг, по всей
видимости, умер.
- Известим Эрну, - вздохнула она. Летом мы вообще склонны к коротким
предложениям. И к чтению криминальных романов. Да прольется на нас хоть
иногда холодный дождичек.
Что нам надо сделать? Ах, да. Мы должны известить вдову Зелига, что ее
муж пал смертью храбрых при защите бульвара Дизенгоф от жары.
Вдова Зелига жила через две стены. Как же нам до нее добраться?
С нечеловеческим напряжением я поднялся и сдвинул свое измученное тело
к двери. Сквозь эту дверь я покинул нашу квартиру. Она захлопнулась за мной
на замок.
Последним усилием я доплелся до лестничной клетке, чтобы, вывалив язык,
хлебнуть немного воздуха, если он там, конечно, будет. Но его там не было.
Была только жара. Господи, Б-же, что за жара. Она высушивает мозг, если
он там еще есть. Но его нет. И потому непонятно, зачем я на лестничной
площадке.
И в самом деле. Что я тут забыл? Зачем я ушел из дома? Я хочу обратно
домой.
Войти не удалось. Дверь была закрыта. Человек стоит перед собственной
квартирой, где находится его собственная жена, и не может войти. Что же
делать?
Жарко. Но будет еще жарче.
Я спущусь по лестнице и попрошу кого-нибудь сообщить моей жене, что я
стою снаружи. Я могу также послать факс. Да, неплохое решение: факс.
Но как мне пройти на почтамт? И как назло никого, у кого можно
спросить.
Показался автобус. Я вошел. И со мной жара.
- Ну, и? - спросили меня лихорадочно блестящие глаза водителя.
В кармане своей пижамы я обнаружил фунтовую банкноту и молча сунул ему
в руку. Затем обратился к ближайшему пассажиру:
- Извините, куда едет этот автобус?
Мужчина медленно повернул ко мне свое лицо, и я никогда не забуду
выражения на нем:
- Куда идет что?
- Автобус.
- Какой автобус?
И он спрятался в тени. Это было благоразумно с его стороны. И я тоже
вышел.
- Эй, вы! - услышал я позади себя голос водителя, - С вас еще десять
фунтов.
Я даже не повернулся. Противный педант.
На углу мне страшно захотелось мороженого. Большую порцию, смесь
ванильного, шоколадного и клубничного. И всю эту порцию вывалить под
рубашку. Так чего же я жду?
Ах, да, верно. Квартирная дверь захлопнулась на замок.
Грандиозная идея посетила меня: я должен позвонить во входную дверь.
Самая лучшая из всех жен при этом подумает, что кто-то хочет войти, и
откроет. И почему я сразу не догадался?
Но где я живу? Где же? Вот проблема, которую надо решить.
Я ее решу. Только никакого волнения. Только не волноваться.
Спокойствие. Мозг работает, и все вокруг светло и ясно.
Я живу в трехэтажном доме, у которого окна выходят наружу. Где-то
неподалеку. В одном из вон тех домов, которые выглядят одинаково. Особые
приметы: один из жителей при последнем приступе жары получил ожоги третьей
степени через два этажа. В каком же из них я живу? В каком?
Думать спокойно. Только спокойствие приведет к цели. И к раскаленной
солнцем телефонной будке на углу. Это же просто. Поискать в телефонной
книге. Надеюсь, страница с моей фамилией не сгорела.
С каким именем? Как меня зовут? Еще пару минут назад я помнил. Имя
пляшет на языке. Но я его забыл. Я только знаю, что оно называется на "С".
На "С", как солнце.
Становится жарче. И мне все труднее держать голову. Впервые в жизни я
наглядно вижу перед собой хамсин, наш несравненный местный жаропродукт:
пурпурный образ из маленьких и больших красных точек, тут и там соединенных
черточками, кривыми и двойным виски со льдом.
Со стороны бульвара Дизенгоф приблизилось нечто, в чем я с трудом
признал человеческую фигуру, более того, - Феликса Зелига. Так он жив,
несчастная собака. Он полз ко мне на всех четырех, оставляя за собой следы
тонких струек пота. Наконец, он достиг меня. Он таращил на меня глаза,
скалил зубы и рычал:
- Р-р-р.
- Р-р-р, - прорычал я ему в ответ, и так же упал на все четыре. Мы
потерлись друг о друга боками, чтобы достичь полного взаимопонимания в том,
что дальше поползем вместе, утробно бурча: р-р-р... хр-р-р... гр-р-р...
жарко... будет еще жарче... еще никогда не было так жарко...
Никакого послабления зятю
Мы, израильтяне, совсем не такие, как все. Особенности нашего характера
обнаруживаются в любой обстановке. Возьмем, к примеру, случай, когда идешь
себе по улице спокойно, никого не замечая, и вдруг кто-то со всей силы
хлопает тебя по спине. Во всем остальном мире этот незнакомый прохожий, если
возмущенно повернуться к нему, немедленно извинится. А в Израиле он говорит:
- О, извините, я думал, что вы мой зять.
И в упрек ему, конечно же, говоришь:
- Так что, если бы я был вашим зятем, можно так стучать по моей спине?
- Уважаемый, - начинает раздраженно сопеть прохожий, - вы что, будете
мне указывать, могу я стучать своего зятя по спине или нет?
Надо добавить, что этот мой земляк прав. Мы ведь совсем другие.
Паровая машина
Погода принадлежит к особому виду аттракционов нашей прекрасной страны.
Хотя, по правде, она довольно неудачно дана нам свыше в процессе сотворения
мира, особенно, когда летом атмосфера содержит влаги раз в десять больше,
чем воздуха.
В это время израильтянин не живет, он впадает в вегетативное состояние,
он испаряется. Его чувство самосохранения превращает его в удивительную
машину, которая с шумом втягивает внутрь окружающую влагу.
Оглушительная тишина
Была осень. Была очень жаркая осень. Было так жарко, что самая лучшая
из всех жен произнесла слово "кондиционер".
- Сейчас? - спросил я. - Осенью?
Но этот аргумент не произвел на нее абсолютно никакого впечатления. Она
развернула мокрую от пота газету на столе и показала полстраничное
объявление фирмы "АО Быстро-кондице-установка", где в цветастых выражениях
расхваливалась модель под названием "Шепчущий ящик": холодно летом, тепло
зимой, тихо в любое время года, тихо днем и ночью.
Вздохнув, я согласился.
Главный инженер фирмы "Быстро", всезнающий Шломо, прибыл к нам лично,
чтобы произвести замеры наших окон на предмет совместимости с аппаратом. Он
ознакомил нас также со специально встроенным в него регулятором
переключения, так называемым "успокоителем", снижающим шум работающего
аппарата ниже порога слышимости. Настоящий подарок за 4999 фунтов, плюс 1500
фунтов за установку, вся сумма наличными и вперед. Высокую стоимость
установки Шломо объяснил годовой гарантией на отверстие в стене.
После того, как мы заплатили, Шломо привел двух неуклюжих парней,
которые под его непосредственном руководством выломали простенок, установили
электродрель, немного постучали и немного попилили. Вскоре "Шепчущий ящик"
уже вошел в нашу квартиру и нашу жизнь.
- Поздравляю, - сказал Шломо. - С нашим аппаратом вы...
Остаток его фразы утонул в оглушительном грохоте, напоминающем старый
Боинг-747 на старте.
Я замер на нашем частном аэродроме, прислушиваясь к акустическому чуду,
а потом сказал Шломо:
- Неправда ли, чудесно звучит?
- Что? - переспросил Шломо. - Я не понимаю.
- Шумно! - прокричал я. - Здорово шумит.
- Что? Где?
Он говорил что-то еще, но для моей школы чтения по губам это было
слишком, я этого не изучал. Знаками я вывел самолет Шломо на посадку в
кухню, где гул реактивного двигателя слышался не так отчетливо. Шломо
объяснил мне, что каждый девственный аппарат требует один-два дня, чтобы
привыкнуть к новым условиям и обкататься. Но, добавил он, если до завтра он
на что-нибудь пожалуется, я должен им перезвонить, он будет рад.
То, что разыгралось той ночью, я не побоюсь сравнить с самой
дорогостоящей продукцией братьев Люмьер. Каждые десять минут я вставал,
включал свет и пытался уменьшить шум, для чего снова и снова поворачивал
успокоитель. Однако, он вообще ничего не успокаивал, даже самую лучшую из
всех жен, которая постепенно впадала в истерику. Я утешал себя старой
избитой мудростью, что человек ко всему привыкает. Но к двум ночи, стоя с
отломанным успокоителем в руке, я уже мог реагировать на происходящее только
по-венгерски.
Неприятный шум сопровождался сильным холодом, при котором, возможно, и
удалось бы заснуть, если бы кровать непрерывно не вибрировала.
После трех ночи самая лучшая из всех жен вскочила, порылась в аптечке и
мы заткнули уши ватой. После чего воцарилась благотворная тишина. Только
время от времени Боинг преодолевал звуковой барьер.
В пять жена написала на блокноте, лежавшем между нами: "Этот монстр
завтра вернется к Шломо, понятно?". Я так же письменно информировал, что
заплатил наличными. Я увидел беззвучный болезненный вскрик, вырвавшийся у
нее, и он поразил меня в самое сердце. Охваченный внезапным порывом, я
бросился к "Шепчущему ящику" и выключил его.
Произошло что-то невообразимое. Авиационное сообщение прекратилось, и в
летнем тепле, обволакивающем нас, мы уснули, как два шпиона, пришедших с