анцию древовидных гигантов. Только  слева
был просвет - тянулись лохматые кустарники и травяные  плеши,  а  за  ними
далеко-далеко подымался к солнцу эвкалиптовый Парфенон.
   - Дай-ка парочку-другую гранат, -  сказал  Малыш,  -  я  здесь  побуду.
Подойдут ближе - газовый  заслончик  поставлю.  Не  прорвутся.  Ну,  а  ты
похлопочи у видеоскопа. Как что увидишь - сигналь.
   Сколько минут пришлось просидеть у видеоскопа, Алик  не  подсчитывал  -
пять, шесть или четверть часа, - только в конце концов по травяной плешине
за ветвистыми стеблями хвощей мелькнуло  несколько  перебегавших  цепочкой
фигур. Их было легко заметить: голые  меднокожие,  в  одних  плавках,  они
отчетливо прочеркнули синеватую зелень леса.
   - Идут! - крикнул он в открытую дверь Малышу.
   - Много? - откликнулся тот.
   - Взгляни сам. Отбить успеем.
   Малыш  подошел,  когда  меднокожие  вынырнули   на   длинную   открытую
проплешину между пятиметровыми веерами папоротников. Они то подымались  во
весь рост, присматриваясь к обстановке, то перебегали на четвереньках, как
обезьяны, скрываясь в ломких высоких хвощах. Их  было  немного,  не  более
двух дюжин (Алик уже мысленно прибегал к гедонийской системе счета), но  и
двадцати четырех здоровых парней,  к  тому  же  чем-то  вооруженных,  было
многовато для защитников станции.
   - С чего начнем? - спросил Алик.
   - С гранат, конечно, - пожал плечами Малыш. - Я бы их излучателем в две
минуты срезал и поштучно и оптом, но увы... ребята все-таки.
   Оба вышли на лестничную площадку. Островок мха под  ней,  не  выжженный
Малышом, серый, высушенный сверху,  зеленовато-рыжий  и  мокрый  внизу,  у
жирной  земли,  торчал  одиноко  и  неприветливо.  "Синие"  и   "голубые",
смешавшись в стайке, недоуменно и осторожно обошли его,  не  понимая,  что
случилось с мшаником, от которого остались только рыжий пепел да пыль.
   - Они нас не видят, - шепнул Алик.
   - Тем лучше, - усмехнулся Малыш и одну за другой швырнул две гранаты.
   Двухметровая дымовая колбаса, черная, как выползшая  из  болотного  ила
анаконда, вздувалась и  вытягивалась,  обволакивая  папоротники  и  хвощи.
Тяжелый смрад подымался кверху - от  него  подташнивало  и  ломило  виски.
"Чего они туда напихали, - поморщился Малыш, - воняет,  как  в  мертвецкой
летом". Меднокожих уже не было видно: они или плутали, задыхаясь от дыма и
рвоты, или успели выскочить и скрыться в кустарнике. Ни один из  них  пока
еще не прорвался к лестнице.
   - Может, сбежали? - предположил Алик.
   - Едва ли. Пойди к окну, посмотри.
   Видеоскоп не потребовался. Из-под нависшего над хвощами  и  лесом  окна
было  видно,  как  меднокожие  в  плавках  огибали  расползавшуюся  дымную
колбасу, рассчитывая проскочить там, где дым редел-и рассеивался.
   - Обходят! - крикнул Алик. - Швыряй еще гранаты слева и справа.
   Снова клейкое черное варево легло между нападающими и крепостью.  Малыш
добавил еще две гранаты. Теперь "смог" подымался уже  рядом  с  лестницей,
надвигаясь на площадку. Прикрывая глаза и рот платком, давясь от  мерзкого
дыхания "смога", Малыш и Алик отступили в комнату, захлопнув дверь.
   - Вернемся, когда эта пакость рассеется, - сказал Малыш, - может, и  им
к тому времени эта игра надоест.
   - Они, кажется, нечувствительны к запаху,  должно  быть,  ароматические
рецепторы невосприимчивы.
   - По-моему, одного рвало, - усомнился Малыш.
   "Игроки" действительно не собирались снимать осаду, показывая  завидные
настойчивость и терпение. Поколдовав верньерами видеоскопа, Алик обнаружил
меднокожих по всему фронту дымовой завесы. По опыту  прежних  столкновений
нападающие знали, что в конце концов дым рассеется и подступы  к  крепости
будут свободны.
   Малыш открыл ящик с гранатами, заглянул в него и присвистнул.
   - С таким запасом "смога" мы и до ночи продержимся, а к ночи все миражи
погаснут, - заметил он.
   - А что, если они попробуют прорваться сквозь дым, - предположил  Алик.
- Должно  быть,  они  уже  убедились  в  его  безвредности.  Может,  сразу
отражателем шарахнуть?
   Не отвечая, Малыш снова вышел на лестничную  площадку.  Конечно,  можно
было швырнуть еще парочку-другую  гранат.  Процесс  затяжной  и  не  очень
надежный.  Кажется,  Алик  прав.  Слева  дым  начал  оседать,  и  прорыва,
вероятно, следовало ждать отсюда. Малыш перевел бульдожью пасть  рипеллера
и попробовал кнопки - ничто не барахлило. Ну-ка, давайте сюда, ребятки!
   - Ты присядь, - сказал сзади Алик, - и не подпускай их очень близко,  а
то еще достанут парализатором.
   Меднокожие, должно быть уже освоившиеся с запахом,  теперь  просочились
сквозь  черную  толщу  дыма  и,  топча  рыжие  лохмотья  сожженных   мхов,
приближались нестройной группкой. Алик попробовал сосчитать их  вслух,  но
Малыш сердито одернул его:
   - Молчи! Важна дистанция, а не численность.
   Теперь между ними и нападавшими было не более десяти метров.
   - Девять... восемь... семь... шесть...  -  шепотом  считал  Малыш.  При
счете "четыре" нажал спусковой клавиш отражателя.
   Вихревой воздушный поток, как порыв урагана, сразу отбросил  нападавших
на добрый десяток метров, вернее, расшвырял их, как оловянных  солдатиков,
кого куда. Одни застряли  в  кустарнике,  другие  -  в  несожженных  мхах,
вероятно изумленные, не понимающие, может быть даже  напуганные  и  уж  во
всяком случае сразу утратившие весь свой боевой пыл.
   - Давай справа! Теперь отсюда прорвались, - шепнул сзади Алик.
   Малыш перевел пасть  рипеллера  в  противоположную  сторону,  подождал,
отсчитывая одними губами метры, пока дистанция не сократилась до минимума,
и  отшвырнул  вторую  колонну  нападавших.  Этих  было  больше,  и  эффект
воздушной волны оказался еще разительнее:  даже  разглядеть  было  нельзя,
куда их отбросил удар отражателя.
   - Не слишком ли? - опасливо спросил Алик. - Так и костей не соберешь.
   - Соберут, - отмахнулся Малыш. - Кругом подстилка - мхи да хвощи. А кто
не встанет, все одно пойдет в переплав на подземный конвейер.
   - Ты на другое посмотри, - вдруг сказал Алик.
   - А что?
   - Лес отступает.




        5. ПОСЛЕ БИТВЫ. ВЫХОД ПЛЕННОГО

   Эффект вихревой воздушной волны  отражателя,  видимо,  оказал  какое-то
воздействие и на межфазные связки, потому что угрожавший нашим героям  лес
начал буквально на глазах изменяться.
   Сначала он убрал свой высунутый к станции длинный лохматый язык,  потом
стал медленно  отползать  к  горизонту,  все  время  съеживаясь,  пока  не
уменьшился до размеров блуждающего по ветру зеленого облачка,  а  затем  и
совсем исчез, растворившись в плоской каменной черноте.
   Все это наблюдали Библ и Капитан, летевшие на "поясах"  к  станции  над
таявшими в нагретом воздухе хвощами и папоротниками. Козней леса,  отбитых
их друзьями, они уже не застали, но отступление  его  видели,  хотя  и  не
понимали, откуда, например, взялся этот  странный  горб  рыжих  лохмотьев,
неправильным полукругом огибавший станцию на довольно большом  расстоянии.
Как будто кто-то жег перед ней грязные тряпки, а потом аккуратно отмел  их
подальше, чтоб не мешали.
   Библ  снизился  и  поднял  что-то  непонятное  и  хрупкое,  тотчас   же
рассыпающееся в руках.
   - Это не тряпка, Кэп, - сказал он подошедшему Капитану. - Это  какая-то
растительность. По-моему, жженый мох.
   Малыша  и  Алика  они  нашли  у  смотрового  окна  в  состоянии  полной
прострации.  Отступление  леса  они  наблюдали   уже   отсюда,   так   как
трансформация пейзажа восстановила и коридор с его  хламом  и  ящиками,  и
наружную стену, закрыв все за  ней  происходящее.  Совмещение  фаз,  таким
образом, отнюдь не уничтожало массы поглощенного вещества.  Этот  вывод  и
погнал их к окну, а затем наступила реакция. Оба  повалились  в  кресла  и
облегченно вздохнули.
   - Был бой? - спросил Капитан.
   Оба обрадованно вскочили.
   - Погодите, - продолжал Капитан, -  рассказы  потом.  Сначала  наденьте
шлемы. - Он отдал один Малышу, другой  Алику.  -  Объяснения  тоже  потом.
Застегните вот здесь, как у нас. Не снимайте ни вечером,  ни  утром.  Даже
ночью во время сна. Кстати, они очень удобны, почти неощутимы.
   Когда все было рассказано, Капитан подытожил:
   - Насыщенный день. Снятый энергозаслон на межфазных  связках,  конечно,
может создать затруднения, но, как опыт показывает, мы лучше  вооружены  и
лучше защищены. А шлемы помогут устранить некоммуникабельность между  нами
и жителями Голубого города. Сейчас это самое главное.
   Алик откровенно обрадовался.  Значит,  его  предположение  о  характере
гедонийской цивилизации эмпирически подтверждается. Хозяева планеты  не  в
Аоре, а в Голубом городе. Создатели технологии, которую человеческий разум
даже осмыслить не может, творцы чудес, перед которыми библейские - детские
забавы, не больше, ставят грандиозный эксперимент  с  псевдочеловечеством,
освобожденным  от  требований  разума,  общественной   пользы,   труда   и
необходимости. Создают же люди на Земле зоопарки и обезьянники, в  которых
ставятся какие-то  опыты.  Алик  уже  высказывал  эту  мысль,  теперь  она
подтверждается  практикой.  Правда,  здешний  зоопарк  больше   похож   на
санаторий для неучей и бездельников, но именно в этом-то и  проглядываются
черты  опыта.  Человек,  как  живое   существо,   становится   драгоценным
материалом  для  него,  подобно  трансурановым  элементам   в   химических
реакциях. Ни в зеленом, ни в синем мире ничто не  калечит  человека  -  ни
техника, ни оружие. Нет даже лестниц, с которых можно свалиться, экипажей,
которые могут сшибить,  неприрученного  огня,  который  может  обжечь  или
спалить. Здесь негде утонуть - нет ни рек, ни озер, влага подпочвенная,  а
океан, должно быть, только в одной закрытой для опыта фазе; здесь  даже  в
детстве не лазают на деревья  и  нет  скал  и  обрывов,  с  которых  можно
сорваться. Какие цели преследует опыт, зачем он  нужен  хозяевам  Голубого
города, пока еще остается неясным, но большинство неизвестных в  уравнении
Гедоны практически уже найдено.
   Все  это  Алик,  захлебываясь  и  торопясь,  чтобы  его  не   перебили,
последовательно изложил слушателям.
   - Есть что-то, - сказал Малыш.
   - Есть, - повторил Капитан, - верные наблюдения и неверный вывод.
   - Почему? - пошел в бой Алик.
   - Твое уравнение Гедоны можно было бы записать так: a - жители Голубого
города, хозяева планеты, ставящие опыт; b  -  жители  обезьянника,  объект
опыта; c - смысл опыта, как создание некоего гомо сапиенс,  свободного  от
пут необходимости и общественной пользы, и d - цель опыта - знак  вопроса.
Так?
   - Предположим, так.
   - Здесь  все  неверно.  Жители  Голубого  города  не  хозяева  планеты.
Никакого опыта они не ставят. Жители Аоры не подопытные кролики,  а  самый
опыт поставлен уже больше тысячелетия назад  и  превратился  в  близкий  к
бесконечности  процесс  биологического  бессмертия  и   регулярной   смены
жизненных циклов. Это и есть цель  опыта,  все  остальное  -  производные.
Кроме  того,  в  уравнении  не  предусмотрен  Мозг   и   Координатор,   их
взаимосвязь, некоммуникабельность Голубого города, его  социальный  строй,
наличие  оппозиции,  неизвестно  почему  и  как  возникшей,   какие   цели
преследующей и как существующей при  наличии  супертехники  обнаружения  и
подавления.
   - Мне кажется, что у оппозиции  такая  же  супертехника  самозащиты,  -
вставил Библ.
   Капитан не ответил. Он приподнялся в кресле, словно собирался вскочить,
и прислушался. По коридору внизу простучали чьи-то шаги, потом  послышался
звук падающего тела и нечленораздельный, почти звериный вопль.
   - Включи свет внизу, - кивнул Капитан Малышу,  сидевшему  у  пульта,  и
выбежал на площадку за дверью, откуда Малыш с такой  лихостью  опрокидывал
вражеские колонны.
   Один за другим протиснулись в дверь и остальные.  Яркий  люминесцентный
свет выхватил из темноты коридора фигуру гедонийца в голубых плавках. Лежа
на животе в лохмотьях спаленных мшаников, он барабанил ногами по полу, как
раскапризничавшийся ребенок, и нестерпимо визжал.
   - Откуда он? - удивился Капитан.
   - Не успел скрыться с лесом, - пожал плечами Малыш.
   - Должно быть,  забрался  куда-нибудь,  -  предположил  Алик.  -  Двери
открыты, от наших гранат дым и вонь, заблудился, запутался, а может  быть,
и сознание потерял.
   - Возьмем его наверх, - предложил Капитан, - и попробуем объясниться.
   Отчаянно сопротивлявшегося парня с трудом втащили по лестнице в комнату
и бросили в кресло. Он прижался к спинке  и  затих,  недоуменно  оглядывая
окружающих. Взгляд его, любопытный и злой, однако не обнаруживал страха.
   - Где я? - мысленно спросил он, и все поняли.
   - У друзей, - сказал Капитан.
   - Я вас знаю, - продолжал вглядываться гедониец, - вон того и этого.  -
Он показал на Малыша и Алика. - Они и тогда дым пускали.
   - Как ты сюда попал? - спросил Малыш.
   - А мы настигли вас еще днем. До заката солнца. Подстерегли за лесом, а
тут - ваше черное облако. Я упал.  Трудно  дышать.  Только  выполз  -  еще
облако. Сбоку дыра - мягко. Потом ночь. Проснулся - побежал.  Темно.  Леса
нет.
   - Это он на склад залез, - сказал Алик. - "Сбоку дыра - мягко".  А  это
дверь и маты.
   - Почему вы жужжите? - спросил гедониец;  русая  борода  окаймляла  его
лицо, как сияние.
   - Ладно, - сказал Капитан, - это мы думаем так. Шумно. А чего ты орал?
   -  Есть  хочу.  Приказал  -  нет  еды.  Приказал  еще  раз  -   ничего.
Рассердился.
   - Дай ему малинового желе, - сказал Капитан Алику.
   Алик вскрыл  банку  и  протянул  ее  меднокожему.  Тот  высосал  ее  не
отрываясь, швырнул на пол и тотчас же послал мысленный приказ:
   - Еще!
   Алик вскрыл вторую банку. Гедониец, урча, расправился с  ней  столь  же
поспешно и потребовал третью.
   - Я не знаю, что они там едят, -  сказал  Капитан,  -  но  двух  банок,
полагаю, достаточно. Слишком много кислоты.
   - Нельзя, - кивнул Алик гедонийцу  и  развел  руками.  -  Нету  больше.
Нельзя.
   Гедониец моргал глазами, явно не понимая.
   - Ты знаешь, что такое игра? - подсказал Библ. - Так вот  правила  игры
запрещают больше двух банок. Понял?
   Что понял гедониец, никто не  узнал,  потому  что  его  в  этот  момент
заинтересовал  "хлыст"  Алика,  оставленный  на  столе.  Предмет  сей  для
меднокожего пояснений не требовал. Он тут же схватил его, и  белая  молния
резнула по лицу Алика.
   Тот вскрикнул, прижимая ладонь к глазам.  Вторая  молния  обожгла  руку
Библу, бросившемуся на помощь Алику.  Гедониец  заржал,  размахивая  своей
сверкающей  плеткой.  Третий  удар  предназначался  Малышу,   но   реакция
последнего оказалась быстрее. Он бросился под ноги бородачу  в  плавках  и
опрокинул его на пол. В ту же секунду "хлыст" был уже у него.
   - Роговица не повреждена,  -  сказал  Библ,  осмотрев  глаза  Алика,  -
отреагировали только кончики нервов. Чисто болевое оружие,  -  он  помахал
рукой, - до сих пор жжет.
   - Зачем ты это сделал? - спросил он у гедонийца.
   Тот засмеялся:
   - Хорошо бить! Жжет. Болит. Весело.
   - Хорошо, говоришь? - грозно спросил Малыш. - А когда  тебя  бьют?  Вот
так. - И могучая длань его хлестнула по волосатой щеке. - Весело, да? -  И
вторая пощечина швырнула бородача к стенке.
   - Оставь его, - сказал Капитан, - это же несмышленыш.
   А несмышленыш уже ревел, как выпоротый  мальчишка,  размазывая  кулаком
слезы по взлохмаченной бороде.
   - Возни с ним не оберешься, - сказал Библ.  -  Придется  сделать  укол.
Проспит сутки,  а  за  это  время  поищем  где-нибудь  зеленый  миражик  и
подбросим это сокровище его родичам.
   - Такой мир не имеет права на существование,  -  зло  проговорил  Алик;
глаза у него уже не болели. - Даже в волчьей стае живут дружнее, а эти как
пауки или скорпионы. Их с колыбели переучивать надо. С той минуты, как  им
соски с кашицей дают.
   - Их не переучишь, -  сказал  Капитан,  -  однозначность  биологических
циклов запрограммирована тысячелетие назад и на тысячелетия вперед.
   - Тогда надо сломать программу.
   - Как?
   Алик молчал.
   - Не знаешь? И я не знаю. И  я  еще  не  готов  для  второй  встречи  с
Учителем.
   - Сматываться надо отсюда, - сказал Малыш. - Ничему мы их не  выучим  и
ничему не научимся сами... Слишком хитра наука, а концы спрятаны.
   Капитан  и  Библ  переглянулись:  они-то  знали  больше,  чем   другие.
"Пожалуй,  все-таки  раненько  делать  выводы,  Библ",  -  сказал   взгляд
Капитана. Библ усмехнулся: "У нас  есть  еще  завтрашний  день".  А  вслух
сказал:
   - Мне еще не до конца ясна роль Голубого города. А это, пожалуй,  самое
важное звено - в ожерелье Гедоны.
   - Завтра узнаем, - резюмировал Капитан.
   - Кто? - встрепенулся Алик.
   - И ты в том числе. Все четверо. Потому я и  настаиваю  на  том,  чтобы
шлемы никто не снимал до завтрашней встречи.  У  них  нет  телепатического
общения, и шлемы нужны как средство коммуникаций. Они помогают им понимать
наш язык. Даже то, что мы думаем сейчас и будем думать до завтрашнего дня,
мысли, выраженные в словах, и зрительные образы во время  сна  -  все  это
сохранят, расшифруют и донесут до них наши шлемы.
   - Коллектор языковой информации, - уточнил Библ.




        6. В ПЛАЗМЕННЫХ ДЖУНГЛЯХ. ВТОРОЙ КРУГ ЦИВИЛИЗАЦИИ

   Именно лимонно-желтая дорожка должна была привести их к цели.
   - Вот эта? - шагнул  вперед  Алик  и  тут  же  отступил,  остановленный
взглядом Библа.
   - Нет, не эта. Подождем.
   Они стояли у  самой  границы  неправдоподобного  Голубого  города,  где
дорожки-"улицы", сменяя  одна  другую  с  быстротой,  уплывали  в  цветную
сумятицу  поразительных  архитектурных  форм.  Город  подымался   к   небу
пирамидой плоскостей, вершина которой, как Эверест,  скрывалась  в  густом
голубоватом тумане. Не то  снег,  подкрашенный  синькой,  не  то  вьюга  в
далеких высотах, отразившая  бирюзовое  солнце.  "Улицы",  проползавшие  у
подножия пирамиды, не имели резко очерченных границ. На переднем  плане  -
цветная эскалаторная дорожка-лента без заборов и утолщений,  на  заднем  -
темные пролеты туннелей и мерцающая пляска не разбери  чего.  Одни  ползли
долго и медленно, огибая подножие, другие ныряли в ближайший  туннель  или
змеей вползали на повисавшие без  опор  уровни-плоскости.  Так  было  и  в
первый раз, когда здесь же,  раздумывая,  стояли  Библ  с  Капитаном,  так
повторялось и сегодня, только  сейчас  они  дожидались  одной-единственной
путеводной дорожки-"улицы".
   - Вот она, - сказал Капитан.
   Дорожка ядовито-лимонной яркости довольно быстро подползла к их  ногам.
Капитан шагнул первым, за ним - сгорающий от любопытства Алик, у него даже
ноздри вздрагивали от нетерпения, следом - неторопливый Малыш и замыкающий
шествие Библ, дважды оглядевшийся,  прежде  чем  вступить  на  скользившую
желтизну.
   На этот раз пластик не  ушел  вниз  под  тяжестью  четырех  человек,  а
чуть-чуть спружинил, никого не сбив с ног, словно и погружаться  ему  было
некуда - ни подземных туннелей, ни скрытых  пещер  движущаяся  "улица"  не
обнаруживала. Она проплыла у  края  черной  пустыни  метров  двенадцать  и
свернула в пролет между прозрачными стекловидными  "стенами".  За  ними  в
прозрачных же, не соприкасающихся емкостях струилось что-то пламенеющее и,
вероятно, нестерпимо яркое, потому что даже темная  стекловидность  "стен"
едва эту яркость смягчала.
   - А мы здесь не были, Кэп, - сказал Библ, - я этой жути не помню.
   - Я тоже.
   -  Плазма,  -  уверенно  предположил  Алик,  -  вероятно,  отжатая   из
плазмотрона в ловушки магнитного поля.  В  таких  ловушках  и  развиваются
нужные химические процессы.
   - Силен, - сказал Малыш. - Даже здесь жарко. А там?
   - Трудно сказать. Когда имеешь  дело  с  плазмой,  температуры  порядка
миллионов градусов обычны даже у нас. А здесь они, наверное, еще выше.
   "Горячую улицу" не  прошли,  а  пробежали,  обгоняя  резвость  дорожки.
Гедонийцев не было: должно быть, они управляли плазменными  процессами  со
специальных пультов. А "улица"  тем  временем  вырвалась  на  простор  уже
знакомых  Капитану  и  Библу  фокусов  цветной  и  световой  геометрии,  в
превращениях которой то и дело проступали  очертания  знакомых  предметов.
Жители  хотя  и  появлялись   здесь,   но   не   задерживались,   пролетая
параболическими кривыми неизвестно на чем и неизвестно куда и оставляя  за
собой все новые и новые выдумки невидимых синтезаторов. Библ объяснил свою
гипотезу о синтезе мысленных заказов  из  синей  и  зеленой  фаз,  и  Алик
буквально ошалел от восторга. С горящими глазами, высоко задрав голову, он
отступал и отступал, стараясь  угадать  на  воздушных  экранах  что-нибудь
знакомое земному глазу.
   - Осторожней! - крикнул Капитан, увидев его на свободном краю дорожки.
   Но поздно. Алик оступился одновременно с капитанским предупреждением  и
исчез за взбухшим краем лимонно-желтого  эскалатора.  Друзья  бросились  к
краю и обнаружили Алика висевшим в пространстве между двумя скользившими с
разной скоростью дорожками-лентами: он успел ухватиться за край верхней, а
под  нижней  просматривался  туннель-колодец  с  мерцающими  пересечениями
других цветных эскалаторов.
   - Держись! - воскликнул Капитан, подхватив руки Алика.
   Тот ответил совершенно спокойно:
   - А я в невесомости. Держусь за край без всяких усилий. Тяжести нет.
   Действительно, вытащить Алика было совсем не трудно. Вероятно, в случае
непредвиденного   падения   в   междуленточное   пространство   изменялись
гравитационные условия и человек без вреда для себя мог легко выбраться на
требуемую дорожку.
   - А почему мы не заметили этого, Кэп? - вспомнил  их  обоюдные  провалы
Библ.
   - Слишком волновались, должно быть. Боялись потерять друг друга. А  нас
все время поддерживала невидимая "лонжа".
   Малыш тут же захотел повторить опыт Алика, но Капитан одернул:  никаких
экспериментов, мы не на спортивной прогулке. А лимонная "улица" уже  вновь
нырнула в туннель, на этот раз не столь высокий и  брызжущий  светом,  как
галерея синтеза. Наоборот,  здесь  было  даже  темновато,  как  в  длинных
коридорах  старомодной  дешевой  гостиницы  или  на   прогулочной   палубе
океанского  лайнера  в  темный  дождливый  вечер.   Сходство   с   палубой
подчеркивалось и длинным рядом близлежащих окон-иллюминаторов, открывающих
полутемные каютки-койки. Алик схитрил, обогнал процессию и нырнул  в  одну
из таких каюток. Она тотчас же осветилась тусклым мерцающим светом, и  все
увидели Алика, лежащего на боку на воздушной подушке, как  лежат  дома  на
постели или тахте. И самое главное, он спал  или  притворялся,  что  спал,
тихонько посапывая под световым экраном на потолке.
   - Вылезай. Хватит фокусов! - рассердился Малыш.
   Алик    спал.    Прохладная    струя    воздуха,     выходившего     из
дверцы-иллюминатора, несла знакомый запах - озона. Малыш дернул спящего за
ногу, но Алик поджал ее и продолжал спать.
   - Спальни, - сказал Капитан. - Пусто, потому что все на работе. Вот  вы
интересовались, Библ, где ночуют  жители  города.  Полюбуйтесь.  Не  очень
комфортабельно, но полезно.  Крепкий  сон  и  облучение  ультрафиолетовыми
лучами.
   - Откуда вам это известно?
   - А запах?
   Библ принюхался:
   - Озон, да.
   Алика вытащили за ноги из клетки-ячейки. Только тогда он проснулся.  "А
не врешь?" - усомнился Малыш. Но  Алик  зевал  во  весь  рот.  Впечатление
пробуждения после крепкого сна было полным: даже позавтракать  захотелось.
Но Капитан торопил: кто знал,  сколько  времени  займет  бег  их  лимонной
дорожки и какие еще чудеса она покажет. Но особых чудес  не  было.  Та  же
привычная архитектурная бесформица, сумятица спектра  и  световые  фокусы.
Все это уже не вызывало удивления,  по  крайней  мере  у  двух  участников
экспедиции. Другие тоже его не показывали. Малыш - по свойству  характера,
Алик - из солидарности, хотя кое-что непонятное старшим  товарищам  он  по
своему   угадал:   пляску   взбесившейся   геометрии   как   поиски   форм
материализуемого объекта,  параболические  броски  голубокурточников,  как
маневры диспетчеров телеэкрана и телепортации, а свет и цвет во  множестве
их превращений,  как  возможные  катализаторы  только  здесь  и  возможных
химических процессов. Угадал Алик  и  метод  управления  природой  в  зоне
зеленого  солнца.  Дорожка  их  неслась  по  дну   глубочайшего   каньона,
расходящиеся стены которого были так  же  непохожи  одна  на  другую,  как
страница из учебника топологии  на  видовой  кинофильм.  С  одной  стороны
незримо  управляемая  светящаяся  игла  чертила   мгновенно   изменявшиеся
трехмерные формы, с другой - так же волшебно изменялся ландшафт, вырастали
и исчезали деревья, съеживались  и  разрастались  кусты,  зелень  травы  и
листьев голубела, синела, алела.
   - Вот отсюда они перемещают силурийские мхи и  высаживают  эвкалиптовые
аллеи, - заметил Алик и покраснел, встретив  одобрительный  взгляд  Библа.
Догадка  была  верной,  хотя  и  не  объясняла,  какая  польза  от   этого
голубокожим,  загнанным  в  безлесные  и  бестравные  пластиковые   пещеры
Голубого города.
   - Может быть, им приказывают?
   - Кто и зачем?
   - Гадания отставить! - вмешался Капитан со своей излюбленной  репликой.
- Я думаю, что наше путешествие уже кончается. Узнаете, Библ? - Он  указал
на темный проход за многоугольным и  многоцветным  пересечением  таких  же
движущихся эскалаторных лент.
   А в туманной его  глубине  уже  просматривался  шагавший  навстречу  им
человечек в лазурной куртке.
   - Здравствуйте, все четверо, - произнес он по-русски с чисто московским
говорком, - Кэп и Библ, Малыш и Алик. -  И,  заметив  невольное  удивление
гостей, тут же добавил: - Не удивляйтесь, мы уже научились  вашему  языку.
Может быть, еще будем делать грамматические ошибки, применять слова  не  в
том их значении, но намного реже. Теперь мы уже знаем, кто вы, ваши цели и
осведомленность Координатора о вашем присутствии.
   - Шлемы? - многозначительно спросил Капитан.
   - Шлемы, - подтвердил их знакомец.
   - А сколько вас?
   - Четверо, как и вас.
   -  Идеальные  условия  для  контакта.  Равенство  сторон,  преодоленный
языковой барьер и взаимная заинтересованность, - заметил Капитан  и  пошел
за голубым человечком. Следом двинулись и остальные.
   "Цирковой"  манеж  был  все  тот  же,  только  амфитеатр  исчез,  сузив
пространство до иллюзорной комнаты  с  двумя  полукружиями  противостоящих
друг другу прозрачных кресел.  Их  окружала  внутренность  лимонно-желтого
шара без дверей и окон - даже входа в темный отсек уже не было.  Невидимый
источник чуть подкрашенного лазурью света не раздражал, а, казалось,  даже
смягчал назойливую яркость интерьера.
   - Я - Друг, - сказал их знакомец, усаживаясь. - Мое  имя  непроизносимо
по-вашему, а их - произносятся. - Он указал поочередно на усевшихся рядом:
- Это Фью, Си и Ос.
   "Совсем птичьи созвучия", - подумал Алик, а Капитан сказал:
   - Наши вы уже знаете. Кстати, не понимаю почему. Разве шлемы  не  чисто
лингвистический инструмент?
   - Шлемы принимают и передают всю накопленную  вами  информацию.  Мы  ее
процеживаем, отбираем существенное и закрепляем в блоках памяти.
   - Значит, вы знаете о нас больше, чем мы о вас.  Тогда  вопросы  задаем
мы.  Каковы  отношения  между  двумя  группами  гуманоидов,   определяющих
цивилизацию вашей планеты?
   - Никаких. Гедонийцев, как вы их называете, видят только немногие, да и
то в регенерационных залах.
   - Что вы знаете о гедонийцах?
   - Немного. То, что они бессмертны, а мы нет. То, что  наш  труд  служит
им, питает и дает радость жизни.
   - Давно?
   - По вашему счету пошло уже второе тысячелетие.
   - И никогда ни у кого из вас не возникало чувство протеста?
   - Против чего?
   Вмешался Библ:
   - Против рабовладельческого, паразитирующего общества.  Фактически  уже
можно говорить не столько о двух биологически  различных  типах  человека,
сколько  о  двух   социальных   группах:   творческой,   производящей,   и
паразитической, потребляющей. Неужели вам незнакомы  категории  социальной
справедливости и социального протеста?
   После тихого пересвистывания  голубых  курток  слово  взял  Фью,  более
удлиненный, плоский и большеголовый, чем остальные. Он  говорил  по-русски
так же чисто, только медленнее и отчетливее.
   - Биологическое здесь важнее социального. Мы  созданы  для  одного,  но
по-разному. Одно - это наслаждение жизнью, разное  -  в  понимании  такого
наслаждения.  Мы  наслаждаемся  самим   процессом   труда,   они   -   его
производными. Мы и они, как  стенки  и  дно  одной  чаши,  как  две  дуги,
образующие круг нашей цивилизации.
   -  Дуги  могут  быть  разными.  Короткая  нижняя  поддерживает  длинную
верхнюю. Снимите вершину - основание останется. Уберите  опору  -  вершина
обломится. То же и в примере с чашей. Срежьте  верхнюю  часть  -  получите
дырку со стенками, а  в  нижней  еще  уцелеет  и  содержимое.  У  вас  без
гедонийцев будут и жизнь, и радость труда, и его производные. А отнимите у
них ваш труд - они потеряют все: и радость жизни  и  саму  жизнь.  Неужели
мысль об этом никогда не приходила вам в голову?
   Воцарилось  молчание,  долгое   и,   как   показалось   Алику,   скорее
встревоженное, чем недоумевающее. Потом тихое пересвистывание  с  какой-то
новой, взволнованной ноткой,  и  только  затем  последовал  ответ  Фью,  в
котором Алик опять подслушал не столько нерешительность, сколько испуг.
   - Разве можно изменить неизменное и  незыблемое?  Почему  вы  тогда  не
спрашиваете нас о возможности погасить солнце или высадить  сад  на  месте
черной пустыни? Мы никогда ничего не переосмысливали и  не  перестраивали.
Все мы получили готовым: готовую планету, готовые  пространственные  фазы,
готовую технологию. От нас потребовалось только управление, продиктованное
программой, и смена  поколений.  Мысль  о  возможности  изменить  что-либо
принесли вы, и для того, чтобы обдумать ее, нужно не только  время.  Нужны
смелость ума, сила воображения и логика выводов.
   - Хорошо, - согласился Библ, - оставим эту мысль созревать и расти.  Но
она рождает другую. Почему  вы  обманываете  Координатор?  Ведь  это  тоже
протест, объединивший не двух и не трех человек. И скажем точнее: ведь это
тоже попытка изменить неизменное и незыблемое.
   На этот раз Фью ответил уверенно и без пересвистывающей подсказки:
   - У нас нет физического бессмертия и сменяемости  циклов  сознания.  Мы
рождаемся,  стареем  и  умираем  со   всеми   биологическими   изменениями
организма. Но  при  рождении  каждому  из  нас  вживается  в  мозг  особая
электродная  сеть,  как  некий  механизм  связи  с  Координатором.  Связь,
постоянная и действенная от рождения до  смерти,  контролирует  учебные  и
трудовые  процессы  и  сохраняет  стабильный  демографический  уровень.  Я
прибегаю к вашей терминологии и надеюсь, что вы меня поймете. То,  что  вы
называете любовью, есть и у нас. Есть пары, но нет семьи и потомства.  Это
первая задача вживленных электродов. Дети рождаются в  особых  колониях  у
специально отобранных для этого "матерей". Вам, вероятно, известно, что  в
ядре любой клетки человеческого организма заключены все его наследственные
признаки? Такое ядро, безразлично где взятое - в крови, коже или слизистых
оболочках, - извлеченное из "отцовской"  клетки  и  трансплантированное  в
организм "матери", сохраняет все наследственные свойства "родителей".  Это
вторая задача электродов по стабилизации демографического  уровня  города.
Третья определяет предел работоспособности. У одних он наступает к  сорока
годам, у других к пятидесяти  -  я  беру  опять  же  вашу  систему  счета.
Симптомы понятны: понижается скорость реакций, уровень внимания,  быстрота
действия. В таких ситуациях электроды  мгновенно  прекращают  деятельность
организма, а тело поступает в  атомные  распылители.  Аналогичен  финал  и
несчастных случаев, какие возможны  в  блоках  телепортации  и  плазменных
реакций. В регенерационные залы  направляются  лишь  технологически  особо
ценные экземпляры.
   - Эгоистично, безнравственно,  жестоко  и  античеловечно,  -  подытожил
Капитан.
   Фью поморгал глазами - у него это  получилось  совсем  по-земному  -  и
сказал нерешительно:
   -  Большинство  ваших   терминов   мне   понятно,   кроме   последнего:
античеловечно. Это и привело к тому, что вы называете  чувством  протеста.
Столетие назад один из наших медиков  при  оживлении  погибшего  в  аварии
технолога изъял у него  часть  электродной  сети.  Связь  с  Координатором
сохранилась, оживленный мог получать указания и передавать накопленную  им
информацию. Но у него появилась свобода выбора  и  право  самостоятельного
решения.  Аннулировалась  и  неотвратимая  раньше  угроза   насильственной
смерти. Теперь вам понятно, что и как привело  к  созданию  оппозиционного
меньшинства технически связанного с Координатором, но сохранившего и тайну
своего освобождения и неподавленную свободу воли.
   Капитан  с  трудом  сдерживался:  Алик  подметил,   как   сжимались   и
разжимались его кулаки. Да и все остальные были поражены тем спокойствием,
даже бесстрастием, с каким была обрисована перед ними картина откровенного
рабства, без всяких сомнений  в  его  правомерности,  без  гнева  и  укора
поработителям и без надежд на иное будущее. Даже  крохотный  лучик  света,
блеснувший здесь за последнее столетие, так и не пронизал всей толщи этого
зловещего темного царства.
   -  Пора,  -  сказал  Капитан,  -  пора  наконец   познакомиться   и   с
Координатором.




        7. ЧЕТЫРЕ ПУТИ В НЕВЕДОМОЕ. ГРАВИТАЦИОННЫЙ УДАР

   - Это уже предусмотрено, - был ответ. - А до встречи каждый увидит  то,
что ему покажется наиболее интересным.
   Совместное    путешествие    не    планировалось:    "Слишком    шумно,
четырехсторонний разговор неизбежно вызовет появление локаторов и защитных
полей". Каких полей, землянам не объяснили. Каждый получил голубую куртку,
чтобы "не привлекать внимания там, где  это  неизбежно  может  случиться".
Каждый выбрал и провожатого: Капитан - Друга,  Библ  -  Фью,  а  Си  и  Ос
отправились  с  Малышом  и  Аликом.  "Совершенно  неотличимые",   -   даже
растерялся Алик, но Капитан,  уже  присмотревшийся  к  их  внешнему  виду,
заметил, что первый был чуть темнее и курчавее. А  вообще,  объяснили  им,
обилие  близнецов  здесь  было  нормой,  а  не  диковинкой.   Многократная
трансплантация клеточных ядер  с  одного  индивидуума  порождала  людей  с
одинаковыми генетическими  свойствами.  Выбор  свойств  зависел  от  видов
работы. Для одних наиболее важным была  острота  внимания,  для  других  -
скорость реакций, для третьих  -  привычка  к  высоким  температурам,  для
четвертых -  способность  к  сложным  математическим  вычислениям  в  уме.
Телекинетчикам требовалась повышенная  энергетика  мысли,  синтезаторам  -
умение представить предмет, не  забыв  ни  одной  внутренней  или  внешней
детали, диспетчерам пространственных связок - тончайшая точность стыковки.
Но и при одинаковых генетических  признаках  даже  в  идентичных  условиях
операций  близнецы  далеко  не  всегда  дублировали  друг   друга.   Порой
неуловимые  психологические  отличия,   разные   знакомства   и   влияния,
индивидуализация вкусов создавали по существу разных людей. Друг совсем не
походил на Фью, и даже между Си и Осом можно  было  подметить  разницу.  В
общем, хороший народ,  подумал  Капитан,  в  нормальных  бы  условиях  мог
создать  интересное  общество.  Убрать  бы  генетический  подбор,   узость
специализации, ощущение вторичности, придаточности существования - и не  в
Аоре, а здесь могла бы возникнуть база здорового развития цивилизации.  Но
вслух Капитан этой мысли не высказал.
   Молча подошли  к  знакомому  перекрестку  эскалаторных  "улиц"-дорожек.
Издали Алику показалось, что он  видит  высоченную  елку,  увитую  цветным
серпантином так густо, что естественная зелень ее уже не просматривалась.
   Вблизи переплетения формировали  колоссальных  размеров  и  невероятной
причудливости  геометрическую  фигуру,  терявшуюся  в  багровой  смутности
купола. Все это двигалось, свивалось, переплеталось, сворачивалось,  играя
искажениями формы и цвета.
   - Мы чуть не пропали с Библом в этой мешанине,  когда  он  свалился  на
одну дорожку, а я догонял его по другой, - вспомнил Капитан.
   - Мог бы и  не  догнать,  -  заметил  Друг,  -  большинство  дорожек  с
односторонней поверхностью - сцепления скручены на полукружии.
   - Понятно, лист Мебиуса. - Капитан показал на пальцах,  как  образуется
соответствующая полоска. - Сколько же связок на такой дорожке?
   - Никто не пробовал подсчитывать  -  слишком  сложно.  Все  сведения  у
диспетчеров.
   Заинтересованный Алик обежал систему переплетений.
   - Хитро. Но, вероятно, можно вычислить направление и протяженность?
   - Пять-шесть порядков - не больше. За седьмым уже связность системы  не
вычислит ни одна машина. Сеть  сверхпространственная.  Только  Координатор
может рассчитать пути, уходящие за пределы трехмерности.
   - Зачем?
   Опять пересвистывание и осторожный, хотя и откровенный ответ Фью:
   - Для отчужденности. Разные уровни - разные порядки  связности.  Жители
одних пространств не проникают в другие. Даже мы  не  знаем  всех  уровней
города. А мы можем передвигаться и без ведома Координатора.
   - А зачем тогда вам вся эта  сверхсложная  система  связок  и  уровней,
когда можно совсем как в сказке: захотел, шагнул - и ты у цели, независимо
от ее отдаленности.
   - Телепортация за пределами города, -  пояснил  Друг,  -  здесь  только
механизм телепортации. Хочешь взглянуть? Синяя дорожка. Да, вот она.
   И они исчезли вместе с васильковой струей пластика, хлестнувшей  сверху
и винтом ушедшей под нависшее крыло плоскости. Библ предпочел травянистого
цвета  дорожку,  увлекшую  его  к  генетической   пирамиде   -   рождению,
младенчеству, детству и школе. Алик выбрал перспективу отдыха гедонийцев -
на работе и после работы, а Малыш буркнул с кривой усмешечкой:
   - Сиропчик. Вареньице. Я лично смелость ценю, бесстрашие.  У  вас  есть
страх, скажем, перед высотой? Или перед скоростью? Есть  риск  для  жизни?
Есть опасность?
   - Синтетический реактор, - лаконично ответил  Ос,  и  пунцовая  дорожка
спиралью умчала обоих вниз.
   - Американские горы, - хохотнул Малыш.
   Их подбрасывало, прижимало свинцовой тяжестью  к  пластику,  сгибало  и
выпрямляло. Малыш держался как влитой, да и  Ос  никак  не  реагировал  на
цирковые кунштюки дорожки: наверное, вестибулярный аппарат его был к этому
приспособлен. "Не повод  для  страха,  -  внутренне  усмехнулся  Малыш,  -
аттракцион для парка культуры и отдыха". А вслух спросил,  почему  же  так
трудно вычислить систему уравнений этой качалки: параметры-то одни.
   - Какие? - спросил Ос.
   - Протяженность, скорость, упругость, число витков, - начал было Малыш,
но Ос перебил:
   - А дискретность самой связности, переходы из трехмерного  пространства
в  четырехмерное,  скрученность  и  раскрученность  стыков,  однозначность
скольжения. Хочешь еще?
   - Хватит.
   "Пейзаж" по сторонам "улицы" Малыша не интересовал,  само  движение  ее
увлекало его, как виражи самолета. Это уже не  аттракцион,  это  испытание
воли и мускулов.  Не  для  хлюпиков  этот  винтовой  врез  в  серую  муть,
мгновенно защекотавшую глаза, уши и ноздри. Становилось  темнее  с  каждой
секундой, температура росла.
   - Что это? - хрипло спросил он едва заметного в "смоге" спутника.
   - Катализатор.
   Какой катализатор,  для  какого  процесса,  Ос  не  объяснил,  а  Малыш
постыдился спросить. Процесс же явно менял суть и характер, жжение в  носу
и ушах  исчезало,  в  глазах  появились  очертания  возникающих  в  тумане
предметов,  смутно  напоминавших  что-то  знакомое:   прозрачное   кресло,
вырвавшееся прямо из пустоты и заслоненное розовой сферой, пузатый  кувшин
с узким горлышком, рукоятка "хлыста", блюдце или пепельница. Нет-нет, едва
ли пепельница: здесь не курили. А  там  уже  плыли  гигантские  прозрачные
дирижабли, как сгустки жидкого пламени в черном небе. Плазма или  фотонный
газ?  Вероятно,  плазма:  жидкий  свет  едва  ли  подходящая   среда   для
синтетических операций. Впрочем, кто знает, их  наука  и  техника  не  для
пилот-механика Восточно-Европейской космической службы.  Мало  каши  съел,
чтобы понять эту психовину. Но где же все-таки риск,  где  опасность,  где
подстерегает она ротозеев у пульта? Ведь есть же у них ротозеи, влюбленные
мечтатели за отвлекающей от мечты работой, фанатики идеи,  туманящей  даже
натренированный глаз. Или их нет? Или на месте  Координатор,  регулирующий
такую же фантастическую технику безопасности?
   - Осторожней, - услышал Малыш, и цепкая  рука  сзади  схватила  его  за
плечо. - Не отклоняться! Опасно. Держись крепче.
   - Что? - не понял Малыш.
   Ос не ответил. Дорожку вдруг скрутило наизнанку в двух  шагах  впереди.
"Улица" сузилась до размеров лифтовой шахты, скошенной под углом  в  сорок
пять градусов. Скорость по уклону, как показалось Малышу, была,  дай  бог,
меньше ста километров в час. Ветер свистел в ушах, как на  санных  гонках,
только температура была банной и повышалась с каждой секундой. А вместе  с
жарой что-то  гнуло  и  прижимало  к  пластику  пола.  Хотелось  лечь,  но
осторожность подсказывала Малышу, что этого делать нельзя.  Он  даже  пот,
бегущий к губам, стереть не мог - избегал неосторожных движений. А  в  чем
опасность? Может быть, этот хлюпик, вцепившийся ему в плечо,  недооценивал
его атлетизма? Дорожку тут же скрутило набок, потом вниз и снова вывернуло
горизонтально, но Малыш даже не покачнулся. Либо здесь иной гравитационный
режим, либо скорость гасит уклон.  Жара  дошла  до  пределов  человеческой
выносливости. Малышу показалось, что он пронизывает стены  горящего  дома.
На мгновение что-то закрыло ему глаза и погасило мысль. Коллапс? Но тут-то
он и осознал, что маленькая цепкая рука,  как  стальная,  держит  его,  не
позволяя упасть.
   - Согни правую ногу в колене, левую  оттяни  назад  -  будет  легче,  -
услышал он.
   Голос был странно тих в окружающей  бесшумности,  глушившей,  казалось,
все звуки, которые могло бы  породить  это  вихревое  движение  в  цветном
сумраке шахты. Но Малыш услышал и успел удержаться,  опершись  на  колено,
когда шахту снова согнуло и закружило до боли в висках. Зачем  это  нужно?
Какие законы механики требуют скручивания и раскручивания то  дорожки,  то
шахты,  какая  технология  диктует  эту   необходимость   удерживаться   в
однолинейном пространстве, когда  это  пространство  волею  невидимых  сил
превращается в причудливую топологическую поверхность?  А  ведь  по  этому
пути движутся ежедневно, ежечасно, может быть и  ежеминутно,  синтезаторы,
уловители,  пространственники  или  как  еще  назовешь  этих   волшебников
непостижимой для землянина техники!
   Наконец дорожка вырвалась в голубое пространство, как взлет самолета  в
чистое небо.  Ровный,  без  смешения  или  игры  красок  голубой  купол  и
золотистый шар вдали, не солнечно-золотой, ослепительной яркости, а именно
золотистый, как купол собора в голубой дымке.
   Сжимавшая плечо Малыша хватка ослабла.
   - Что это было? - спросил он.
   - Прошли конвертор.
   - Что?!
   - Я употребляю привычные для вас термины. Так  вы  охарактеризовали  бы
его в научном описании. Функция двигателя  и  генератора.  У  нас  говорят
проще: вертушка. Часть синтезатора.
   Дальнейших объяснений Малыш не потребовал: все равно китайская грамота.
Он просто сказал:
   - Мы только двигались. А кто же работает в этой вертушке?
   - Наиболее приспособленные. К жаре, к скорости, к виражам.
   - И срываются?
   - Иногда. Некоторых спасают.
   - А других? В атомный распылитель?
   Ос промолчал. Золотой шар вдали недвижимо висел в  голубой  дымке,  как
миниатюрное солнце. Таким бы он показался с борта космолета,  пролетавшего
мимо, - только бы зачернить купол. Именно туда,  к  проектируемому  глазом
уровню, и подымалась их капризная пластиковая дорожка.
   - Координатор? - спросил Малыш,  почему-то  понизив  голос.  -  Где  же
ребята?
   - Сейчас встретитесь все. Время и протяженность наших путей синхронны.


   Может быть, это было и так. Но Алик, как и Малыш, на всей протяженности
этих путей не думал об их синхронности. Он думал о другом.
   - Почему мы все время ползем вверх?
   Си ответил:
   - Потому что третий порядок  отдыха  мы  захватим  только  на  двадцать
девятом уровне.
   - Почему третий? А где второй и первый?
   - Второй и первый - порядки ночи. Первый - сон, второй  -  пробуждение.
Третий снимает стресс во время работы.
   Алик не рискнул больше спрашивать о порядках и уровнях, тем  более  что
подсчитывать последние  было  почти  невозможно.  Они  то  появлялись,  то
исчезали  во  время  скольжения,  не  соблюдая  никакой  очередности,   не
сравнимые ни  с  площадками,  ни  с  этажами,  являясь  то  пространством,
ограниченным экранами  или  пультами,  то  емкостью,  наполненной  цветным
газом. Такой бассейн с прозрачными "стенами" встретил  их  и  на  двадцать
девятом уровне - колоссальный аквариум с оранжевой жидкостью, вздымавшейся
и падавшей под ударами множества человеческих тел. Алику  показалось,  что
он на состязании  пловцов-ныряльщиков,  резвящихся  под  водой,  почему-то
подкрашенной суриком. У них не было ни масок,  ни  аквалангов,  чтобы  так
непринужденно держаться под водой, но никто даже  не  пробовал  вынырнуть,
чтобы глотнуть воздуха. Либо это были амфибии,  либо  оранжевая  среда  не
была  жидкостью.  Алик  мог  бы  назвать  ее  цветным  "смогом",   смесью,
содержащей кислород  воздуха  с  растворенной  в  ней  сухой  апельсиновой
краской, по-видимому, безвредной для легких. Но за точность  гипотезы  он,
разумеется, ручаться не мог.
   Си предложил раздеться и присоединиться к  пловцам.  "А  безопасно?"  -
спросил взглядом Алик. "Вполне", - ответил на том же языке Си. Разделся он
молниеносно и, скрывая удивление, наблюдал за  маневрами  Алика.  Особенно
поразило его нательное белье и носки,  но  вопросов  задано  не  было.  Он
только прыгнул с неподвижного края дорожки в оранжевую  воздушную  муть  и
повис, не проделывая никаких движений пловца. Алик  отважно  повторил  его
опыт и очутился в той же среде, мгновенно потеряв тяжесть.
   - Молчи, не кричи, не спрашивай, - сказал  провисший  параболой  Си,  и
Алик вдруг, неожиданно,  осознал,  что  его  кто-то  держит,  не  позволяя
шевельнуть даже пальцами.
   Та же невидимая, но ощутимая сила вдруг выгнула его  дугой,  опрокинула
на спину и вывернула дугу назад так, что  хрустнули  кости.  Алик  глотнул
ртом воздух - его окружал действительно воздух - и попробовал выпрямиться,
но его тут же согнуло на левый, а потом и на правый бок.  С  выносливостью
сухожилий и мышц этот  невидимый  "кто-то"  никак  не  считался,  и  Алику
хотелось выть от боли, когда его вытягивали по горизонтали.
   Что происходило с его спутником он  даже  не  видел,  только  один  раз
мелькнул перед ним вывернутый немыслимым кольцом Си.
   - Больно, - скорее прошептал, чем выкрикнул Алик, но пытка в  оранжевом
"смоге" по-прежнему продолжалась:  Алика  тянули,  сгибали,  выворачивали,
давили ему на мускулы живота и спины, пока он наконец  не  догадался,  что
это "производственная гимнастика" на местный лад.
   Кончилась она так же прыжком - только не вниз, а вверх; Алика при  этом
мягко выбросило на край "аквариума", где лежала его  одежда  и  откуда  он
совершил свой необдуманный нырок в оранжевую муть.
   - Жив? - совсем по-человечески усмехнулся одевавшийся рядом Си. - Я  же
говорил - безопасно.
   - Не говорил, а подумал.
   - Но дошло?
   Не ответив, Алик оделся,  чувствуя,  как  его  раздражение  испаряется,
уступая пьянящему чувству бодрости, легкости, свежести, стремления  что-то
сделать, двигаться, действовать.
   - Что за бассейн? - спросил он.
   - Фотонная газокамера.
   - Жидкий свет, - сообразил Алик. - А что превращает человека в куклу?
   - Гравитационный массаж.
   Алик  вздохнул.  Получив  ответ  на  вопрос  "что",   бесполезно   было
спрашивать "как". Все равно что муравей станет спрашивать у человека,  как
расщепляется атом. Он еще раз взглянул на голых человечков, которых  гнула
и выворачивала невидимая тяжесть, и сказал:
   - А они и здесь не общаются.
   - Здесь и не нужно. Ты посмотри на них после работы.
   - Четвертый порядок, - съязвил Алик.
   Но Си не понял иронии.
   - Мы еще успеем и к четвертому и к пятому. Поторопись.
   Неизвестно какой по счету уровень оказался похожим на холл аэровокзала.
Как и в других открытых пространствах города, он не имел  видимых  границ.
Просто люди, сотни голубых людей в  одинаковых  куртках  сидели  кто  где,
неизвестно на чем - мебель вообще не просматривалась.
   - Садись где хочешь - там и кресло, - подсказал Си Алику.
   Он так и сделал.
   Что-то щелкнуло, и все стихло. Алик хотел было спросить у  Си,  но  тот
приложил палец к губам. Молчание навязывалось, как перед спектаклем, и  он
не заставил себя ждать. Что-то обручем сжало горло,  перехватило  дыхание.
Бессмысленная тоска, беспричинная жалость наполняли Алика, вытеснив прочие
ощущения. Глаза наполнились слезами, он уже не смог сдержать их, да  и  не
хотел сдерживать, слезы уже ощущались и на губах  каплями  соленого  пота.
Вытирая их, он успел заметить, что Си тоже плачет, но спросить  не  успел:
новый шок перехватил дыхание. Слезы высохли, и тоска  исчезла,  словно  ее
выдула мощная волна радости, за которой тотчас же последовала вторая волна
- веселья, такого же бессмысленного и беспричинного. Алик ни о чем уже  не
спрашивал, ничем не интересовался, мысль исчезла. Ее вытеснил смех.  Алика
трясло и передергивало от смеха, глаза снова наливались слезами,  в  горле
першило, но уже от хохота, истерического  и  неудержимого.  Сколько  минут
продолжался этот пароксизм, Алик даже приблизительно не  мог  сказать,  но
кончился он так же внезапно, как и возник. Только дышать вдруг стало легче
и  думать  радостнее,  мозг  словно   прополоскали   какой-то   освежающей
живительной жидкостью. "Подзаряжают эмоциональные аккумуляторы", - подумал
он и сказал вслух:
   - Я все понял, Си.
   - ...Я все понял, Фью, - почти в то же время сказал и Библ,  отнюдь  не
предполагая синхронности, в данном случае чисто случайной и  уж  никак  не
волшебной. Просто он выразил  свои  чувства,  просмотрев  на  экране  урок
математики для четырехлетних.
   Отражение на экране было действительностью,  только  не  окружающей,  а
отдаленной двумя десятками уровней. Экран не был телевизорным, не был он и
экраном - просто эту действительность  приблизили  без  всяких  оптических
фокусов, только  не  впустив  в  нее  Библа,  чтоб  не  нарушить  детского
мыслительного процесса. А он был сложным и трудным и требовал  от  ребенка
дерзости мысли, ее удивительной  способности  искать  и  открывать  новое.
Математические изображения и символы, принятые на Гедоне,  переводились  в
сознании Библа на понятный ему язык земной математики, и он был  буквально
потрясен  тем  объемом   математических   знаний,   каким   уже   обладали
четырехлетние человечки в крохотных  курточках.  Когда  их  сверстники  на
Земле  усваивали  еще   только   азы   арифметики,   они   уже   оценивали
искривленность трехмерного мира. Библ понимал, конечно, что для управления
сложнейшей техникой этого мира нужна и соответствующая ей  подготовка,  но
его поразила ее ограниченность - не в объеме знаний, а в  стремлении  этот
объем увеличить. Не устранил этого недоумения и  Фью,  кратко  пояснивший,
что нынешний объем знаний придан цивилизации с  ее  основания  и  остается
незыблемым, как и она сама.
   - Значит, научные открытия не поощряются? - спросил Библ.
   - Все, что нужно, давно открыто.
   - И никаких загадок в природе нет?
   - Требующих разгадок, какие могут обогатить человеческий разум? Нет.
   - Я впервые не верю тебе, Фью.
   - Почему?
   - Это действительно твое мнение или ты повторяешь то, чему учат  вас  в
школах?
   Фью не ответил. "Еще один психологический шок", - внутренне  усмехнулся
Библ.
   ...А где-то на другом уровне города, у световых табло, которые с  таким
же  успехом  можно  было  назвать   пространственными   видеоскопами   или
демонстрационным вакуумом,  ничем  не  ограничивающим  возникавшие  в  нем
цветные загадки - Библ остроумно назвал их  уловителями  желаний,  -  Друг
объяснял Капитану механизм  телепортации,  и  Капитан,  даже  не  думая  о
возможной синхронности с разговором Библа, задал своему собеседнику  столь
же щекотливый вопрос:
   - В общем, все ясно, кроме одного. Для кого?
   - Не понимаю.
   - Для кого это техническое чудо? Для вас?
   - Оно прекрасно само по себе. Мы позволяем мысли, только  мысли,  стать
хозяином передвижения в пространстве.
   - Позволяете вы, но не вашей мысли и не в вашем пространстве.
   - Ты в чем-то прав. Но само управление столь совершенной технологией не
может не быть наслаждением.
   - Так пользуйтесь и тем, что это наслаждение дает. Его отдачей.  Как  я
понял, вы искривляете пространство, сближаете объекты для связки, создаете
стык. Ну, и входите, куда вам хочется.
   - Нельзя. Диспетчеры пространственных связок не могут выходить на линию
стыка. Кривая должна пройти мимо. Малейшее отклонение и...  гравитационный
удар.
   - Попробуем.
   - Что?
   - Соедини вон эти  зеленые  точки.  -  Капитан  взглянул  на  табло.  -
По-моему, они ищут друг друга.
   - Ничего нет проще. Смотри на ленточку сверху  -  вертикальные  цветные
полоски. Это не спектр, а формула. Очередность полосок  должна  оставаться
стабильной. Теперь сближай. Не годится.
   - Почему?
   - Шов чернеет. Стык не точный. Разъединяю.
   - Я соединял по кривой.
   - Так и надо. По прямой нельзя - можешь коснуться линии  связки.  Ну!..
Слишком медленно. Шов снова грязный. Гляди.
   Друг мгновенно соединил два зеленых пятна. Где-то в зеленом мире кто-то
куда-то вошел или вышел. Друг пояснил.
   - Вот так. Повтори. Только не забывай о формуле связки.
   Капитан нашел два скользящих  синих  пятна.  "Аора",  -  подумал  он  и
посмотрел на полосатую ленточку. Ему показалось,  только  показалось,  что
одна  полоска  как  бы  набегает  на  другую.  Не  то   голубая   убавляет
пространство серой, не то серая теснит голубую: "Погоди", - услышал он, но
уже не смог притормозить мысль. Пятна соединились, и вдруг что-то ударило,
его по глазам. Миллион искр - и тьма. Колодец без дна. А он сам летит вниз
бесшумно и бесконечно.  Никакой  боли.  Только  ощущение  падения,  как  в
затяжном прыжке с парашютом. И  наконец  толчок,  что-то  пружинит,  мягко
укладывая на протянутом черном бархате. Он уже ощущает тело, кожу, сосуды,
веки. Они чуть-чуть подымаются, пропуская тоненькую полоску света. Полоска
расширяется, и ослепляющая белизна заливает мир. Как  молоко  из  бутылки,
вылитое на черный стол. А он опять  движется,  но  уже  горизонтально,  на
чем-то  тоже  белом  и  в  белом  туннеле,   почему-то   напомнившем   ему
регенерационные залы. Может быть, он и в самом деле в этих белых подземных
подвалах?
   Он  хочет  спросить  сопровождающих  его  маленьких  людей  в  знакомых
курточках. Губы его уже шевелятся, но вопрос замирает невысказанным, когда
доносится тихий шепот:
   - Молчи. Не сейчас. Не двигайся.
   Ничего не ощутил Капитан,  когда  горизонтальное  положение  его  вдруг
сменилось  вертикальным,  -  ни  толчка,  ни  мускульного  напряжения,  ни
тяжести, ни вращения, с каким спиралью понесла его вверх синяя пластиковая
дорожка.  Так  в  кабине  самолета  ощущаешь  отрыв  от  земли  только  по
убегающему вниз  ландшафту.  Здесь  же  убегали  вниз  встречные  дорожки,
секущие и касательные  плоскости  и  уровни  с  их  недоступной  пониманию
машинерией.
   - Что случилось? - с трудом выдавил он  наконец  вопрос  к  своему,  не
проявляющему беспокойства спутнику.
   -   Гравитационный   коллапс,   -   ответил   тот    тоном    человека,
разговаривающего о погоде. - Ты исказил формулу.
   - А потом? - спросил хрипло Капитан.
   - Как обычно. Реанимация.
   Ну о чем дальше спрашивать, о каких подробностях, которые даже не  счел
нужным упомянуть голубокожий?  Впрочем,  у  Капитана  оставался  еще  один
вполне нейтральный вопрос:
   - Куда же мы едем?
   - Уже приехали.




        8. РАЗГОВОР С КООРДИНАТОРОМ. ПЕРЕД ПОСЛЕДНЕЙ РАЗВЕДКОЙ

   Голубая дымка наполняла овал, подобный земному футбольному стадиону. По
краю его, как беговая  дорожка,  тянулась  неподвижная  черная  лента  без
всякой ограды. Если подойти к краю и  посмотреть  вниз  и  вверх,  голубая
бездонность касалась одна другой, как зеркальное отражение. В центре висел
золотой шар метров пятидесяти в поперечнике, слабо  подсвеченный  изнутри.
Когда вы глядели на него  долго  и  пристально,  он  начинал  пульсировать
многоцветно и ярко, как и все в этом городе.  Он  как  бы  излучал  сквозь
золотистую  пленку  подсвеченные  золотом  другие  цвета.  Алик   тут   же
предположил, что Координатор мыслит, а свет и цвет - это  возникновение  и
движение мысленных ассоциаций, но ни его товарищи, ни их спутники  его  не
поддержали. Только Капитан строго сказал:
   - Отойди от края. Сорвешься - костей не соберешь.
   - Совершенно безопасно, - поправил Фью, - среда невесомости. А  голубая
дымка - это сконцентрированный газ-проводник. Единственное средство  связи
Координатора с окружающим миром.
   Действительно, никаких труб, проводов и нитей не было видно  в  голубой
дымке, окружающей шар. Ничто не связывало его с черной дорожкой. Он  висел
или держался, неподвижный, но живой и, казалось,  легкий-легкий,  несмотря
на свои размеры.
   - Значит, он нас не слышит? - спросил Капитан.
   - Нет.
   - А как с ним общаетесь вы?
   - Через электродную сеть.
   - Тогда мы лишены этой возможности.
   - Почему? Вы можете общаться с ним непосредственно через газ-проводник.
   - С помощью шлема?
   - Зачем? Общение телепатическое. Только учтите:  это  не  Мозг.  Это  -
совершенная машина, мыслящая и действующая в  пределах  заложенной  в  нее
программы.  Любые  мысленные  ассоциации  или  решения,  не  обусловленные
программой, исключены. И ответить на ваш вопрос Координатор может  лишь  в
том случае, если память его достаточно богата для такой информации.
   - Он знает, что мы здесь?
   - С первой минуты.
   - Я говорю о предстоящем разговоре.
   - Да.
   - Тема не обуславливается?
   - Нет.
   - Тогда  начнем.  Ты  меня  слышишь,  Координатор?  -  громко  произнес
Капитан, уже обращаясь непосредственно к золотому шару.
   Ничто не прозвучало над голубым покоем, но в сознании каждого из  наших
героев сформировался в знакомых звуках ответ:
   - Слышу.
   - Мы узнали все, кроме мира лилового солнца. Когда мы увидим его?
   - Завтра.
   - Все ли миры одинаковы по объему и протяженности?
   - Миров нет. Есть пространство, позволяющее нам его изменять.
   - Одно пространство, но пять солнц?
   - И солнце одно. Остальные - лишь его отражения в  атмосфере  замкнутых
емкостей, где деформация пространства переходит в область иных измерений.
   - Значит, зеленый мир - это не вся планета?
   - Нет. И Аора тоже лишь ограниченное  деформированное  пространство.  И
Голубой город, за пределами  которого  только  черный  камень  и  пыль.  И
согревает его не отраженное, а единственное настоящее солнце,  встающее  и
заходящее над пустыней.
   - Почему же не превратить пустыню в оазис?
   - Планета закрыта для пришельцев из космоса.
   - Но им оставлена приманка в виде бродячих миражей.
   - За тысячу лет ослабли связки, и  замкнутость  измененных  пространств
утратила цельность. Впрочем, миражи тоже закрыты.
   - Мы прошли.
   Реплика Капитана не прозвучала вопросом, и ответа не последовало.
   Тогда он построил ее иначе:
   - Мираж города был открыт. Почему?
   - То был не мираж. Когда вам разрешили войти  в  пространство  Голубого
города, оно соединилось с пространством пустыни.
   - По указанию Учителя?
   - Да.
   - Как же было  получено  указание?  Ведь  голубой  газ  ограничен  этим
бассейном.
   -  Мысль  Учителя  проникает  сквозь  любую  материальную   среду.   Ее
энергетическая  сила  равноценна  множеству  единовременных  и  одинаковых
сигналов различных мыслящих индивидуумов.
   - Каким же способом доходит твоя ответная информация?
   - Не знаю.
   - Значит, тебе неизвестна схема твоего собственного устройства?
   - Нет.
   - Как же ты управляешь городом?
   - Сигналов слишком много, чтобы о  них  рассказать.  На  каждый  сигнал
извне я даю сигнал изнутри. Как предписывает программа.
   - Ее можно изменить?
   - Конечно.
   - А изменяли когда-нибудь?
   - Никогда.
   Капитан вдруг осознал,  что  у  него  нет  больше  вопросов.  Подробней
информировать землян о своей работе Координатор не мог: у них не было  для
этого соответствующей  технической  подготовки.  Затевать  же  философские
споры с машиной по меньшей мере было нелепо. Но Библ все же решился:
   -  Разрешите,  Кэп...  -  И  в  сторону   золотого   шара:   -   Каковы
взаимоотношения двух населяющих планету народов?
   - Народ один, различны только биологические виды.
   - Каков же строй, их объединяющий?
   - Не знаю.
   - Можно ли охарактеризовать его как рабовладельческий?
   - В объеме моей информации нет подобного термина.
   Алик, которого почему-то раздражало  участившееся  пульсирование  шара,
словно подтверждавшее его вывод, не выдержал.
   - О чем разговор?! - крикнул он. - Мы и без этой тыквы знаем,  какой  у
них строй! И не спрашивать о нем надо, а переделывать.
   - Торопыга, - ласково усмехнулся Капитан и добавил:  -  А  ведь  он,  в
сущности, прав по крайней мере в одном: дальнейший разговор  беспредметен.
Попросим наших друзей проводить нас к выходу и условиться, с кем мы пойдем
в их лиловую безмятежность.


   - Так, значит, переделать? -  подмигнул  он  Алику  уже  за  обедом  на
станции, настоящим обедом из консервированного мяса и макарон с  чилийской
подливкой. Шлемы и голубые куртки, полученные в качестве  сувениров,  были
оставлены внизу, и ничто сейчас, кроме  привычной  черноты  за  окном,  не
напоминало им о чужой планете. - Так что  же  ты  собираешься  переделать,
сынок?
   Алик не растерялся. "Наивный вопрос", - сказал его вызывающий взгляд.
   - Что переделывают революции? Строй.  Систему  производительных  сил  и
производственных  отношений.  Характер  социальных  связей.  Их  проклятую
стабилизацию жизни.
   - Законное стремление. А рецепт?
   - Из двух слоев цивилизации сделать один.
   - Как? Скажем, уничтожить Аору?
   -  Если  понадобится  -  уничтожить.  Из  двух  народов   только   один
перспективен. А другой... Один мудрый человек  в  прошлом  хорошо  сказал:
"Если враг не сдается, его уничтожают".
   - А если сдается? Все по-прежнему, да? Корми,  обувай,  одевай,  суй  в
Нирвану, а потом оживляй снова? Значит, уничтожить? А кто  этим  займется?
Мы? С ядерным оружием, с излучателем  стираем  с  планеты  деформированные
пространства Аоры и Зеленого леса? Выжигаем  эвкалиптовые  аллеи  и  голых
ребятишек в голубых плавках? А потом,  ты  очень  уверен,  что  уже  после
первого удара против нас не будут применены санкции?
   - Мальчишка! - сказал Малыш. - Хотя я бы и сам сжег  Аору  без  всякого
сожаления.
   Все посмотрели на Библа. Социолог, хранилище  юридической  премудрости,
универсальный ум - что он скажет?
   Пришлось сказать.
   - Космические инструкции не препятствуют нам участвовать  в  социальных
переворотах на стороне угнетенных классов  или  народов,  но  ведь  мы  не
видели здесь даже намека на подготовку такого переворота. По-моему, мы  не
совсем понимаем хозяев Голубого города. Они не глупее и не умнее нас,  они
просто мыслят иначе. Энергичнее, интенсивнее, быстрее. Настолько  быстрее,
что порой даже не могут  приспособиться  к  движению  нашей  мысли.  Вы  с
Аликом,  -  обратился  он  к  Малышу,  -  много  разговаривали  со  своими
спутниками?
   - Почти не разговаривали, - сказал Алик, - слово к слову, не больше.
   - А почему? Думаете, тем  не  было?  А  им,  в  сущности,  было  трудно
поддерживать ваш ритм мысли: для них  он  слишком  замедлен.  Вы  обратили
внимание на их пересвистывание? Может быть, каждый звук у  них  -  это  не
слог и даже не слово, а система образов или понятий? А с какой точностью и
быстротой они овладели всей системой нашего языка!  Разве  дело  только  в
шлемах? Просто  их  мозг  устроен  иначе.  Они,  например,  обходятся  без
анализа, воспринимая  мысль  или  понятие  целостно,  сразу.  Фью,  как  я
заметил, даже старался изучить нашу аналитическую способность мышления  и,
я думаю, с успехом ее одолеет. Так что наши выводы об их  жизни,  строе  и
общественных отношениях как семена, брошенные  в  землю,  в  конце  концов
дадут  ростки.  Не  думается,  что  они  не  вызовут  сочувствия.  Поэтому
подождем, а?
   - Может, они и гедонийцев перевоспитают? - встрепенулся Алик.
   Библ засмеялся. В одной мальчишеской реплике Алика  вдруг  исчезла  вся
его научная подготовленность. Но не обижать же парнишку.
   - Не берусь предсказывать, когда.  Попробуй  посчитать  на  счетчике  в
телекабинете. Только оперируй не годами, а столетиями, и  тебе,  и  машине
легче будет. Ведь это не только социально, но и биологически разные  виды.
Стрекоза и муравей ближе друг другу, чем гедониец и голубокожий. И в то же
время они подогнаны так, что трудно им отказать хотя и в искусственной, но
все же гармонической слитности. А что скажут мои противники в споре? Какая
еще  к  черту  гармония!  Просто  один  из  бесчисленных  технократических
вариантов,  не  больше.  Что-то  от   жреческой   олигархии,   что-то   от
примитивного гедонизма с  его  обязательным  "все  дозволено",  что-то  от
интеллектуальной аристократии, опирающейся на труд не то  роботов,  не  то
киборгов, не то просто искусственно выведенных людей - пусть не в  колбах,
не по эталонам, но  все  же  направленно,  по  плану,  с  отрегулированным
демографическим  уровнем.  Об  этом  сотни  раз  писали  и  футурологи,  и
фантасты, да и в реальной  космической  практике  человечество  уже  знает
нечто подобное. И все же я утверждаю, что Учитель создал уникальную модель
цивилизации, технически совершенную и биологически оригинальную. Уже  сами
по себе оба цикла - смерть без огорчения и бессмертие без равнодушия -  не
могут не заинтересовать  футурологов.  И  при  всем  том  цивилизация  эта
антигуманистическая и социально опасная.  Ведь  создателям  удалось  самое
трудное: сохранить свой статус-кво  на  миллионы  лет.  В  этом  обществе,
отчужденном от эволюции, не может быть революции без вмешательства  извне.
Даже полное уничтожение электродной сети не освободит голубокурточников от
их опьяняющего закрепощенного труда.
   - Повернуть надо, - сказал Малыш, - пусть для себя и трудятся.
   - Я и говорю: есть Голубой город...  -  начал  было  Алик,  но  Капитан
перебил не строго, но решительно:
   - Есть еще Аора и Зеленый лес. Есть и лиловый мир. Поэтому  подождем  с
выводами. Объявляю следующий распорядок дня...





        ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. ЛИЛОВОЕ СОЛНЦЕ



        1. СНОВА КООРДИНАТОР. ПЯТЬ СТУПЕНЕЙ БЛАЖЕНСТВА

   Распорядок следующего дня начался со встречи с Фью на  пороге  Голубого
города.
   - На этот раз без осмотра города прямо к Координатору.
   - Почему не сразу в Нирвану?
   - Вам все объяснят. Держитесь крепче.
   Вскочили следом за Фью на голубую дорожку.  Каждый  держался  за  плечо
товарища. Но и это мало помогало. Пришлось присесть.  Дорожка  врезывалась
винтом в багровую муть с такой же скоростью,  с  какой  вчера  проносились
мимо диспетчеры пространственных связок.
   - Подъем? - спросил Капитан стоявшего впереди Фью.
   - У нас нет ни подъемов, ни спусков. Мы просто передвигаемся  с  одного
пространственного уровня на Другой.
   Золотой шар  Координатора  в  своем  голубом  аквариуме  возник  спустя
две-три минуты. Еще через три  минуты  подошли  прямо  к  нему  по  черной
галерейке.
   Капитан оглянулся. Фью уже не было.
   - Где же он?
   - Кто?
   - Фью.
   - А нужен он нам? - пожал плечами Малыш. - Потолкуем и так. Спрашивай.
   - О чем?
   - О Нирване, о чем же! Как туда попадем, что увидим.
   Капитан переадресовал вопрос в голубое пространство.  Несколько  секунд
золотой шар безмолвствовал, играя оттенками своей золотой расцветки. Потом
в сознании каждого откликнулось:
   - Фью проводит вас до прямого винта.
   - Винта? - переспросил Капитан. - Какого винта?
   - Вы называете его дорожкой или эскалатором. Винт - это наш термин.
   - Но Фью исчез.
   - Он появится, когда понадобится. Я не слышу твоего вопроса, но все  вы
хотите, чтобы я рассказал о том, что вы называете Нирваной.
   - Ты не ошибся.
   - Винт приведет вас в пространство, похожее на кратер. С круга в центре
сойдите. Это конец и начало  винта.  Иначе  он  уведет  вас  назад.  Стены
кратера   -   пять   оттенков   лилового,    от    бледно-сиреневого    до
густо-фиолетового. Пять ступеней блаженства. Самый темный - сны, светлый -
атараксия. (Алик услышал - "транс",  Малыш  -  "вакуум".)  Между  ними  по
густоте цвета - воспоминания, предположения, воображения. Все ясно?
   - Не все. Сны - это понятно. Такие, как в жизни.
   - Не совсем. Только счастливые. Но такие же смутные, розовые и голубые.
Без конца и начала.
   - А воспоминания?
   -  Воспроизводство  пройденного.   Человек   снова   переживает   самые
счастливые дни своей жизни. Потом забывает и переживает опять.  И  так  до
конца ступени.
   - Предположения?
   - По существу, это - мечта, потому что в  основе  мечты  предположение.
Человек предполагает отомстить обидчику,  но  не  может:  обидчик  намного
сильнее. Так в действительности. Но здесь предположение всегда  сбывается.
Человеку хочется стать сверхчеловеком; вольному  -  владеть  своим  телом,
подобно ксору; магу - обладать силой сирга. Все это сбывается,  забывается
и оживает снова.
   - Но в основе воображения тоже предположение. Зачем же создавать другую
ступень?
   - Не знаю. Но ступень другая.  Материализуется  то,  что  предполагаешь
сейчас,  сию  минуту.  Не  исправляется  прошлое,  а  рождается   будущее,
становится жизнью выдумка, осуществляется гипотеза.
   - Даже научная?
   - Любая.
   Капитан задумался, мысленно представляя себе, как можно материализовать
идею.
   - Спросите его о трансе, - шепнул Алик.
   Капитан отмахнулся: после, мол, после.
   - Чудак, - сказал Малыш, - не спишь, не дремлешь, ничего не  чувствуешь
и ни о чем не думаешь. Кругом темно, а ты в полном сознании.
   Изменчивая  игра  оттенков  золота  показывала,  что   шар   напряженно
"вслушивался", пытаясь выделить главную мысль собеседников, что "разговор"
его с ними еще не окончен.
   - Как же передвигаются от ступени к ступени?  Телепортация?  -  спросил
Капитан.
   - Телепортации по желанию  в  Нирване  нет.  Мы  передвигаем  людей  по
окончании цикла, как из Зеленого леса в  Аору.  Открываем  защитные  поля,
ограждающие ступени.
   - А как будем передвигаться мы?
   -  Разделитесь  по  двое,  сверите  время  по  вашим  земным  приборам,
разойдетесь и снова встретитесь в кратере. Защитные  поля  пропустят  вас,
реагируя на теплоту ваших тел.
   Пятнистая игра оттенков шара исчезла. Золотистая поверхность его  снова
приобрела однотонность. Шар умолк.
   И тут же появился Фью. Он подкрался незаметно, как кошка, или его снова
выбросил на галерейку какой-нибудь скрытый "винт".
   - Где ты пропадал? - спросил Библ.
   - Я не имел права присутствовать при  разговоре,  -  ответил  загадочно
Фью. - Я мог бы остаться незамеченным, по в этом  не  было  необходимости.
Пошли, - закончил он совсем по-земному.
   Алик замыкал шествие, наблюдая идущих впереди,  как  в  тумане.  Не  то
чтобы у него болели глаза от ставшей уже привычной яркости здешних красок,
нет, привычной не стала вся эта ярмарка чудес, ошеломляющих с каждым новым
явлением. Стремительное взвинчивание дорожки, говорящий без  слов  золотой
шар,  плавающий  в  прозрачной  голубой  дымке,  предчувствие  еще   более
удивительных впечатлений - все это туманило взор и щемило  сердце.  Почему
Фью молчит не отвечая на реплики Капитана, почему  он  скромно  отходит  в
тень, указывая на лиловую дорожку в очередном переплетении  путей?  Почему
все становятся гуськом, положив руки на  плечи  переднего?  Значит,  новый
взлет в небо? А может, не в небо? Дорожка  действительно  взвинчивается  в
цветное месиво, но трудно определить характер движения. Подъем или  спуск?
А  вдруг  горизонталь  -  как  нож,  врезающийся  в  брусок  вынутого   из
холодильника  масла?  Пластиковый  пол   раскачивается   и   подпрыгивает,
завихряясь на поворотах. Голова кружится, как на  карусели.  Малыш  что-то
кричит... не слышно. Что это? Винт замедляет  движение,  мягко  отбрасывая
стоящих на такой же лиловый  пол.  Бледно-сиреневая  прозрачность  сменяет
густую фиолетовую муть.
   - Приехали, - сказал Капитан.
   На лице его застыло нескрываемое разочарование. Золотой шар не обманул.
Они  действительно  находились  на  дне   кратера   с   гладкими   стенами
неопределенной массы. Стены расходились пятью гранями  усеченной  пирамиды
различных оттенков лилового цвета с  размытыми  границами.  Над  однотонно
лиловым цирком неподвижно висело в небе такого  же  цвета  солнце.  Трудно
было представить себе что-нибудь более тоскливое и  унылое.  Даже  картина
черной пустыни с ее пыльным блеском казалась менее удручающей.
   "Дух праздности, уныния, любоначалия и празднословия не  даждь  ми",  -
вспомнились Капитану слова из древнего псалма или молитвы. Дух  праздности
и уныния. Даже  религиозный  аскетизм  средневековья  не  возрадовался  бы
такому ландшафту.
   - И это цвет блаженства? - спросил он с издевкой.
   - Может, плюнем - и назад? - кивнул Малыш на вибрирующий круг в центре.
   - Последний круг ада, - усмехнулся Библ, - все-таки  надо  его  пройти.
Разделимся, Кэп. Мы с вами начинаем с воспоминаний и предложений - сны,  я
думаю, нам ни к чему, - а Малыш с Аликом испытают воображение. У Алика его
хватает.  Встретимся  здесь  в  пределах  часа.  Золотая  тыква  -  меткое
определение Алика - предложила сверить время по нашим земным  приборам.  -
Он посмотрел на часы: - У меня десять утра. Сверили?
   Библ и Капитан пересекли кратер. До ближайшей стены, уходящей  наклонно
к подоблачным высям, было не более тридцати метров. Но при всей ясности ее
фиолетовой густоты они опять  же  не  могли  определить  ее  массы:  стена
распахнулась перед ними, как занавеска, а протянутые руки нащупали  только
воздух. Впрочем, не это привлекло  их  внимание.  В  появившемся  в  стене
пролете открылось необычайное и оригинальное зрелище.
   Расширяясь кверху  опрокинутым  и  разрезанным  вертикально  гигантским
конусом в дневном свете, чуть сумеречном от неяркого, темноватого  солнца,
громоздились прозрачные стекловидные уровни, почти неразличимые на большой
высоте. Даже  вблизи  трудно  было  разглядеть  что  это  такое.  Но  если
присмотреться,   можно   было   обнаружить    квазистеклянные    замкнутые
параллелепипеды размером около четырех кубических  метров,  не  содержащие
внутри ничего, кроме неподвижно простертого в воздухе человеческого  тела.
По медному, почти коричневому  оттенку  кожи  можно  было  сразу  опознать
гедонийцев, после маленьких голубокурточников, казавшихся почти великанами
вроде Малыша  с  его  фигурой  центрового  баскетболиста.  При  одинаковом
сложении только бородатые, заросшие лица позволяли издали отличить  мужчин
от женщин, а сосчитать их было почти невозможно.
   - Тысяч сто приблизительно, - сказал Библ.
   - Откуда? - усомнился Капитан. - С потолка?
   - Да нет. Простой подсчет. Сколько их  из  трех  миллионов  дотянет  до
Нирваны? Пятая или шестая часть, не больше. Считай, полмиллиона. А сколько
ступеней? Пять. Значит, здесь тысяч сто с лишним. Большой ошибки не будет.
   Внезапно тела  пришли  в  движение.  Они  сгибались,  переворачивались,
взмахивали руками и ногами, причудливо скручивались, складывались  пополам
и снова вытягивались. Десятки  тысяч  тел  в  однообразной,  изощренной  и
синхронной гимнастике. Капитан вспомнил  рассказ  Алика  о  гимнастических
упражнениях в фотонном газе и пояснил:
   -  Гравитационный  массаж.  Разрушая  сознание,   они   таким   образом
поддерживают мускульный статус-кво. Вероятно, то же самое происходит и  на
последней ступени,  когда  сознание  совсем  выключается.  Иначе  младенцы
Зеленого леса оказались бы полутрупами.
   В картине тысяч извивавшихся тел было что-то от рисунков Гюстава Доре к
"Божественной  комедии".  Однажды  им  уже  показали  такой  Дантов  ад  в
реальности на планете ДЗ  в  созвездии  Цефея,  воспользовавшись  книжкой,
захваченной в экспедицию Библом. Но там  это  делалось  с  целью  напугать
пришельцев,  здесь  же,  в  картине,  копирующей  Доре,  не  было   ничего
страшного.
   - Вспоминаете, Кэп? - догадался Библ. - А то можно  реально  вспомнить:
есть свободные кабины, должно  быть  предназначенные  для  очередников  из
первой ступени блаженства.
   Капитан оглядел галерею пустых стеклянных ящиков и усмехнулся:
   - Можно было бы вспомнить кое-что, Библ. Не обязательно страшное.  Были
и счастливые дни в нашей жизни. Только стоит ли оживлять  то,  что  умерло
давно и бесповоротно. Вредная затейка.
   Они пошли мимо пустых кабин к  ближайшей  лиловой  стене.  Извивающиеся
тела снова распростерлись - или в невесомости, или на воздушной подушке.
   - Любопытно, как их питают и  передают  информацию?  -  заинтересовался
Библ. - Ни шлангов, ни проводов не видно.
   - При их технике могли додуматься о беспроводных  системах.  Что-нибудь
вроде бесшланговых струй или электронных уколов. Стоит ли гадать?
   Срезанную вершину опрокинутого конуса они прошли  за  несколько  минут.
Лиловая стена распахнулась, как при входе, и опять  руки  нащупали  только
воздух. А  зрелище,  открывшееся  им,  в  точности  повторило  только  что
виденное. То же множество бронзовых тел в стекловидных кабинах,  убегающих
ввысь опрокинутой половиной конуса, лиловое солнце над  головой  и  тающая
сумеречность исчезающих перегородок.
   - Ступень неисполнившихся предположений, - задумчиво произнес  Библ.  -
Избитый "хлыстом" слабак избивает силача. Маг становится  ксором,  а  ксор
превращается в сирга. А может, я перепутал: мечты паразитов  не  для  нас,
Кэп. Мне хочется рискнуть самому. У меня в  молодости  была  одна  идейка,
которая не поддавалась проверке. - Он сбросил куртку и нырнул в  ближайший
стекловидный ящик. Стекло или что-то другое пропустило его,  как  открытая
дверь в комнату. - Не пугайтесь! - крикнул он, вытягиваясь в пространстве.
- В крайнем случае вытащите меня за ноги минут через десять.
   Все это произошло так быстро, что Капитан  и  рта  раскрыть  не  успел.
Опустившись на внезапно возникшее, обычное для Гедоны  кресло,  Капитан  с
тревогой поглядывал на распростертого в воздухе Библа.  Тот  был  спокоен,
неподвижен и нем.
   Прошло пять минут, шесть... девять. Библ все еще висел,  без  признаков
жизни распростертый в своем прозрачном ящике. Капитан  нервничал.  Подошел
ближе. Десять минут. Просунул руку сквозь стекло - оно оказалось совсем не
стеклом, а может быть, уплотненным воздухом или защитным полем неизвестной
природы и мощности, где тут было раздумывать, обладает ли оно массой, -  и
схватил Библа за ноги. Тело товарища выскользнуло  на  пол  легко,  словно
утратившее обычный вес, и Библ очнулся уже на коленях на  своей  брошенной
тут же куртке.
   - Здорово, - сказал он. - Я уже думал никогда не вернусь.
   - Откуда?
   - Долго рассказывать, - вздохнул Библ, одеваясь. - Потом.  На  станции,
когда вернемся. А до какой степени все реально! Ничего общего со сном.
   Капитан не стал настаивать на рассказе. Он только спросил:
   - Где же это было? На Земле или в космосе?
   - На Земле. - Библ опять вздохнул. - Чудно. И страшно.  Очень  страшно.
Знаете что, надо ребят отыскать. Хорошо, что вы меня вовремя вытянули. Как
бы их тоже  не  пришлось  откуда-нибудь  тащить.  Игра  с  огнем  -  такие
эксперименты!
   Переход  на   следующую   "ступень"   повторил   предыдущие   переходы.
Непрозрачная стена неопределенной массы, туман  или  занавеска,  такой  же
пролет. Но зрелище, возникшее перед ними, было уже другим.
   В таком же конусе на таких же  воздушно-стеклянных  уровнях  находились
тысячи таких же голых тел. Но они  не  висели  неподвижно  простертыми  на
загадочной пустоте. Они жестикулировали, сидели, лежали,  передвигались  с
места на место, как в толпе на  большом  вокзале  или  набережной  в  часы
прибытия океанского лайнера. Однако  была  одна  деталь,  разрушавшая  это
сходство. Не обилие таких суетившихся в воздухе толп, не их возраставшее с
каждым уровнем множество и даже не отсутствие костюмов -  такие  скопления
можно наблюдать и на пляжах, - нет, поражала некоммуникабельность,  полное
отсутствие человеческого общения  друг  с  другом.  Каждый  существовал  и
двигался сам по себе, ни один не задевал другого,  словно  каждого  в  его
движении ограждал какой-то невидимый воздушный  заслон.  Сталкиваясь,  они
отскакивали друг от  друга,  как  детские  автомобильчики  в  луна-парках,
отскакивали   не   касаясь,   словно   отброшенные   невидимым   воздушным
протектором.
   - Вы понимаете что-нибудь, Кэп? - растерянно спросил Библ.
   - Я ищу Малыша и Алика, - только и ответил Капитан: раздумывать об этом
безумии ему не хотелось.
   Малыша и Алика они нашли, пройдя несколько  десятков  метров:  в  своих
голубых  куртках  они  резко  выделялись  среди  окружающих   голых   тел.
Находились они, по-видимому, в одном  неразделенном  пространстве,  потому
что двигались согласованно, не отталкиваясь, не проходили мимо друг  друга
и даже разговаривали, хотя слов в храмовой тишине конуса не  было  слышно.
Они словно разыгрывали какой-то мимический этюд,  куда-то  ходили,  что-то
рассматривали; Малыш подпрыгивал, пытаясь что-то схватить в воздухе,  Алик
пробегал несколько метров и возвращался, показывая что-то принесенное  им,
хотя кругом ничего не было - только воздух и не замечающие  их  меднокожие
люди.
   - Пантомима, - заметил Библ, - и с определенным сюжетом.  Только  смысл
не ясен.
   - А мы и не будем разгадывать, - сказал Капитан и храбро  ринулся  мимо
суетившихся поблизости гедонийцев, не расступавшихся, но и  не  задевавших
его на проходе.
   Библ шагнул следом.  То  же  самое.  Он  шел  навстречу  людям,  и  они
отступали, отстранялись, не видя его, а Капитан в это время уже держал  за
шиворот Малыша, стоявшего как сомнамбула с остекленевшими глазами.
   - Берите Алика - и к выходу. Сопротивляться не будет. Они еще в трансе,
- сказал Капитан и, подталкивая Малыша, вышел на свободное пространство  у
лиловой стены.
   Тут только взор Малыша ожил.
   - Кэп? - удивился он. - Ты?
   - А кто же? Очумел?
   - Очумеешь.
   Очнулся и Алик. Огляделся, узнал товарищей, и какое-то  подобие  улыбки
скривило губы.
   - Галлюциногенный воздух, - выдохнул он. - Мы с Малышом такое видели...
   - "Такое, такое"... - передразнил Малыш. - Влез я в твою игру, а зачем?
   - Скажешь, неинтересно? Мы же опровергли Эйнштейна.  Мы  прошли  петлю.
Представьте себе, товарищи, что может  быть,  если  скорость  элементарных
частиц превысит скорость света?
   - Погоди, сынок, - оборвал Капитан. - Библ тоже кое-что  видел.  Вот  и
расскажете дома. Поспешать надо. А на последней ступени, я  думаю,  делать
нам нечего. Вон и Фью вынырнул.
   Винт  кратера  уже  вынес  Фью  на  поверхность.  Он  по-прежнему   был
невозмутим, тих и нелюбопытен.  Выводя  гостей  на  край  черной  пустыни,
напутствовал:
   - С Учителем встретитесь, как условились. Только не снимайте шлемов  во
время беседы. Чрезвычайно важно для нас. Мы очень, очень  много  спорим  и
думаем о ваших словах.
   - А вдруг не увидимся? - сказал Капитан.
   - Мы должны увидеться. Есть же способ - только позовите.
   - Шлемы?
   - Шлемы. Сигнал будет принят в любое время.




        2. РАССКАЗ БИБЛА. ВСЛЕД ЗА АЛИСОЙ

   Первым рассказывал Библ:
   - Когда мы прошли уже второй зал, я не думал об эксперименте.  Меня  не
волновали мечты магов и сиргов. Но, должно быть, одинаковая  проходимость,
загадочность открытых дверей в Неведомое натолкнули меня на одну мыслишку.
Вернее, напомнили  ее  -  впервые-то  я  подумал  об  этом  лет  десять  -
двенадцать назад.
   Я еще не работал в Космической службе, читал лекции и писал книжки - ну
чем обычно занимается преуспевающий молодой ученый. У меня тогда ни одного
седого волоса не было, ни особенных тревог, ни огорчений, двенадцать часов
работы и законная разболтанность в очередной уик-энд.
   Было это летом, в июне или в июле, когда уже в  пятницу  вечером  тянет
куда-нибудь на берег моря или на  озеришко.  В  одну  из  таких  пятниц  и
позвонил  мне  Олег  -  Малыш  его  помнит,  он  еще  тогда   безвинтовыми
вертолетами увлекался.
   "Поехали к Роберту, - предложил он.  -  У  него  дом  в  Мещере.  Не  в
заповеднике, а в поселке рядом. Езды - минуты, а удовольствия на три  дня,
в понедельник у тебя лекций нет. У Роберта все чин чином: стол и домишко -
памятник древней деревянной архитектуры, куча новых картин  для  очередной
выставки и никаких женщин, кроме хозяйки. На рыбалку съездим,  позагораем,
пульку распишем. Я, ты, он и Гофман из медслужбы".
   - А что такое пулька? - спросил Алик.
   - Была такая игра, - сказал Малыш. - Сейчас уже подзабыта. Помолчи.
   - К Роберту мы добрались на вертолете за полчаса, - продолжал  Библ.  -
"Памятник древней деревянной архитектуры"  оказался  обыкновенной  русской
избой-пятистенкой, одной из немногих уцелевших в поселке. Сутки  пропадали
на Черном озере в заповеднике, а к вечеру в воскресенье сели за пульку. Я,
признаться, не любил этот способ убивать время, но не отказываться  же  от
игры, если уже согласился.
   Сидели мы в  большой  полупустой  комнате,  оклеенной  ядовито-зелеными
обоями. Роберт догадался прикрыть  их,  развесив  где  только  можно  свои
полотна в духе снова вошедшего тогда в  моду  позднего  импрессионизма.  В
углу стояли в беспорядке подрамники и свернутые в трубки холсты, а у  окна
прямо   на   обоях   была   намалевана   узкая   дверь    "под    дерево",
красновато-коричневая, с аккуратными глазками сучков на филенках,  даже  с
неровными потеками лака. Он, казалось, не успел еще  высохнуть,  чуть-чуть
поблескивая, будто смола на сосне. Как обманчива иногда  прихотливая  игра
света: моя рука  нащупала  только  шероховатый  слой  масляной  краски  на
гладкой поверхности зеленых обоев.
   "Тоже на выставку? - иронически  спросил  я.  -  По  разделу  фресок  и
витражей?"
   "Это не я, - равнодушно бросил Роберт. - От прежнего жильца осталось".
   "Тоже художника?"
   "Нет, ученого. Физик, кажется. В каком-то институте  работал,  а  здесь
отдыхал. По-своему, конечно: пополам с наукой. Здешние обыватели говорили:
все дверь в антимир искал".
   "Вот и нашел, - хохотнул Олег. - Всем хороша, только не открывается".
   "Почему - не открывается?  -  Роберт  говорил  серьезно,  только  глаза
посмеивались. - Один раз открылась".
   "Когда?"
   "Когда он решил взглянуть на свой антимир".
   "И что же он увидел?"
   "Не знаю. Он никому об этом не рассказывал".
   "Болтовня".
   "Возможно, - пожал плечами Роберт  и  добавил  нехотя:  -  Он  погиб  в
авиакатастрофе месяца три назад".
   Помолчали. Сдали карты. Взглянул: мелочь. Пас, говорю, а из  головы  не
выходит  только  что  рассказанная  история.  Странный  случай  с  ученым,
открывшим  и  закрывшим  окно  в  антимир.  Анекдот,  придуманный  местным
остряком или хитроумной хозяйкой дачи: ведь комната с тайной стоит дороже.
Ну, а если хозяйка не  соврала?  Вдруг  ученый  действительно  открыл  эту
нарисованную дверь? И как открыл? Ключом? Чепуха.
   "Что с тобой?" - спросил Роберт.
   "Подцепил ты меня этой дверью. Не соврал?"
   "Хозяйкин вариант, - обиделся художник. - Хочешь - верь, хочешь - нет".
   "А что она говорит?"
   Роберт отложил карты и задумался, вспоминая.
   "Жилец в тот день никуда не выходил, заперся с утра, разговаривал сам с
собой, а потом затих. Хозяйка зовет обедать - он  молчит.  Ну,  она  своим
ключом дверь открыла, а в комнате никого".
   "Может быть, он в окно вылез?"
   "Едва ли. Окна во двор выходят. Сразу бы заметили".
   "Куда же он делся?" - спрашиваю.
   Роберт  только  руками  развел.  Странная  история,  говорит.  Хозяйка,
оказывается, снова  заглянула  в  комнату.  А  он  перед  ней  собственной
персоной. "Что с вами, хозяюшка, на вас лица нет!" А она ему: "Стыдно  над
старухой такие шутки шутить! Где это ты, милок, прятался?"  Он  улыбается.
"Нигде, говорит, гулять ходил". - "Через окно?" - спрашивает хозяйка, а он
уже хохочет. "Зачем? - говорит. - Через дверь". И на стену показывает, где
дверь нарисована.
   "Эта?" - спрашиваю я.
   "Не совсем. Та побледнее была. Только  по  контуру  прочерчена.  Не  то
углем, не то чернилами. Я ее потом подновил, чтобы получше смотрелась".
   Роберт замолчал. И непонятно было, шутил он или в самом  деле  верил  в
историю открывшейся двери в стене, за которой - все знали - шумел  влажный
от росы палисадник и тянулась в траве  протоптанная  дорожка,  по  которой
прошли мы сами каких-нибудь полчаса назад.
   Вот мне и вспомнился этот эпизод и моя назойливая мысль об  уэллсовской
калитке в стене, за которой зыбкая страна детства, смутный  мир  сказок  и
мифов, неподвластный трезвым ортодоксам и сухарям. И когда мы с вами, Кэп,
проходили мимо этих стеклянных или не стеклянных ящиков, я вдруг решил для
себя: рискну! Может быть, мне подарят сейчас этот вход в антимир и я смогу
повторить опыт безвестного ученого из Мещеры. Я прыгнул  в  ящик  -  помню
ваше обалделое лицо, Капитан, - вытянулся в воздухе:  держусь,  не  падаю.
Закрыл глаза и сразу же, без наплывов и затемнений, увидел все таким,  как
было тогда: комнату с ядовито-зелеными обоями, мазню  Роберта  и  дверь  в
стене с коричневыми прожилками. Я уже перестал быть Библом с Гедоны, я жил
только той тревожной минутой.
   "Что в прикупе?" - услышал я голос Гофмана.
   "Семь и девять".
   "Неплохо для мизера".
   А что у меня в прикупе? Ребяческое любопытство и  чуточку  воображения.
Что ж, думаю, своя игра, как говорится. Отодвинул стул и встал.
   "Ты куда?" - спрашивают меня.
   "В антимир", - говорю.
   "Привет антимирянкам".
   "Передам обязательно", -  смеюсь  и  легонько  толкаю  дверь  там,  где
нарисована ручка. Дверь - или мне это только показалось,  -  подалась  под
моей рукой, и я, словно меня подтолкнули сзади, шагнул вперед, ощутив  тот
неприятный  холодок  в  животе,  который  всегда  возникает,  когда   лифт
стремительно спускается в темный ствол шахты.  И  мне  подумалось,  что  я
вошел в такой же темный и пустой лифт, а может быть, просто зажмурился  от
страха и удивления: тело непонятно легко прошло сквозь стену, словно дверь
действительно открылась в другую комнату. А ведь я-то  знал,  что  никакой
двери не было за рыночной мазней на обоях.
   Я открыл глаза, оглянулся на  дверь.  Дверь  как  дверь.  Галлюцинация.
Ребята за столом сидят за картами. Протер глаза, подошел к столу и сел.
   "Ну и как антимир?" - спросил Олег.
   "Ничего себе, - говорю, - только темно и тихо".
   "И дверь отворяется?"
   Я не ответил. Я  ведь  знал,  что  толкнул  нарисованную  дверь  и  она
_открылась_. Открылась и захлопнулась, когда  я  переступил  пространство,
образованное  проемом.  Мысль  о  галлюцинации  я  отбросил:  на  учете  у
районного психиатра не состою. Все вокруг подсказывало мне, что  это  была
лишь игра воображения,  провал  в  сознании,  сон  наяву.  Все  -  и  куст
шиповника за окном, и прихотливая игра света на полу, и рокочущий  баритон
Гофмана: "На валете мы его берем, а девятку придется отдать", и  деловитый
перезвон посуды на половине хозяйки  дома,  -  все  это  убеждало  меня  в
неизменности окружающего. Но  что-то  останавливало,  врывалось  тревожным
диссонансом в знакомую картину летнего подмосковного утра. Я никак не  мог
поймать это  дразнящее  "что-то"  и  невольно  раздражался,  как  человек,
вспоминающий забытую мелодию. Она липла ко  мне,  эта  дразнящая  мелодия,
звенела назойливым комаром и... вдруг прорвалась,  заполнила  всю  комнату
оглушающим звоном.
   Я вспомнил: в той комнате были другие обои.
   И сразу все вокруг смолкло, как  фильм,  у  которого  неловкий  механик
выключил фонограмму.  Беззвучно  двигался  маятник  на  старинных  стенных
часах, беззвучно дергался рот Олега,  беззвучно  колыхалась  занавеска  на
окне, и мохнатый шмель так же беззвучно бился о стену,  заклеенную  чужими
обоями.
   Те были ярко-зеленые с золотистой россыпью ромашек  и  неровной  линией
бордюра у потолка. Я разглядел и запомнил их, когда стоял  у  нарисованной
двери, повторяя сказочное "Сезам,  отворись!".  И  "сезам"  не  подвел:  я
действительно шагнул в антимир, оклеенный с четырех сторон грязно-розовыми
обоями. Все остальное осталось прежним, и это  было  так  неправдоподобно,
что я невольно рассмеялся и поперхнулся.
   "Что с вами?" - спросил Гофман.
   Фонограмма включилась. Я снова мог слышать и говорить. А если  сидевшие
за столом совсем не те, с кем я разговаривал за нарисованной дверью?  Если
вместе с обоями изменились и их имена, склонности и  профессии?  Спрашивал
меня Гофман, с него я и начал проверку.
   "Пустяки, - говорю, - спазма. Все в порядке... доктор".
   А сам думаю: сейчас удивится  и  скажет:  "С  ума  сошли,  какой  же  я
доктор?" Молчу, жду. А  он  лениво,  ничуть  не  удивившись,  вынимает  из
кармана свою машинку и говорит: "Сейчас посмотрим, какая это спазма. Дайте
руку".
   Значит, думаю, не  ошибся:  это  Гофман  и  профессия  у  него  та  же.
Очевидно, и у Роберта: сваленные в углу холсты и подрамники  подтверждают.
Только картин на стенах поменьше.
   А Гофман приложил свой аппарат к моему запястью, потом к груди, сначала
справа, затем слева, и, явно недоумевая, произнес:
   "Вы, оказывается, феномен,  дружище.  Сердце-то  у  вас  не  справа,  а
слева".
   Я ответил, что это и соответствует норме, на что последовал общий хохот
и саркастическое замечание Гофмана о  моей,  мягко  говоря,  склонности  к
шуткам. Я  замолчал,  сразу  поняв,  что  я  все-таки  ненормален  в  этом
чертовски нормальном мире, где правое стало левым,  а  левое  правым.  Как
отражение в зеркале. Только отражение это я сам, а мой зеркальный оригинал
находится в аналогичной ситуации: ему приходится  объясняться  с  теми  же
людьми, за тем же столом, на том же месте. Мы просто поменялись местами  в
двух схожих до мелочей существованиях. В одном и том же  пространстве,  но
по разные стороны зеркала. Даже время у нас течет одинаково.
   "Сколько на ваших?" - спрашиваю.
   "Четверть девятого".
   Сходится до минуты. А разве могло быть иначе?  Две  киноленты  событий,
растянутые во времени, повторяются в каждом кадре. Одновременно мы  встали
из-за стола, одновременно открыли дверь, одновременно прошли сквозь черное
"ничто" - нуль-проход или как там его еще называют. В этой логической цепи
не хватало еще одного звена.
   Я медленно поднялся со стула.
   Он, вероятно, тоже встал, встречая удивленные взгляды товарищей.
   "Опять в антимир?"
   "Почему в анти? В свой мир".
   Он, наверное,  тоже  сказал  это,  тоже  неторопливо  шагнул  к  стене,
погладил шершавую поверхность обоев, толкнул дверь и нырнул в пустоту.
   Тут же по-детски зажмурил глаза и услышал сердитую реплику Роберта:
   "Что ты мечешься взад-вперед? Не хочешь играть, так и скажи".
   Сказка кончилась.  Волшебная  страна  Зазеркалья  осталась  за  стеной,
оклеенной ядовито-зелеными обоями. Алиса вернулась к себе, закрыв за собой
чудесную дверь.
   А может, двери и не было? Может  быть,  все  это  промелькнуло  в  моем
воображении и растаяло, как  дымок  от  сигареты?  Впрочем,  и  это  можно
проверить.  Если  миры-зеркала  действительно   идентичны,   то   нетрудно
догадаться, о чем говорил мой "анти-я" несколько минут назад.
   "Так где же у меня сердце? - говорю. - Слева или справа?"
   Олег выразительно покрутил пальцем у виска:
   "Опять о том же. Надоело".
   Я исподлобья оглядел комнату и насторожился. Что-то в ней изменилось за
эти  минуты.  Словно  поубавилось  холстов  в  углу,  возник  мольберт   с
неоконченным пейзажем, да и зеленые обои выцвели. Я взглянул на дверь,  на
загадочную "калитку в стене"  и  почувствовал,  что  у  меня  отваливается
челюсть. Дверь была не  расписана,  "под  дерево"  с  глазками  сучков  на
филенках, а только прочерчена углем по зеленым обоям.
   "Роберт, - сказал я, бросая карты,  -  разве  ты  не  раскрашивал  этой
двери?"
   "Все собираюсь, - усмехнулся он, - да времени не хватает".
   "Трех месяцев?" - спрашиваю не без насмешки.
   А он отвечает:
   "Каких месяцев? Всего неделю назад снял эту хату".
   Я ровным счетом ничего не понимал. Разыгрывают они меня или... или  это
еще одно Зазеркалье с теми же  персонажами.  Я  вспомнил  нехитрый  фокус,
который не раз проделывал в детстве. Поставьте  два  зеркала  друг  против
друга, и они повторятся в каждом десятки раз. Если смотреть долго, десятки
превратятся в сотни, в сверкающий  коридор  отражений,  в  которых,  может
быть,  не  все  и  похоже.  По  крайней   мере   уставший   глаз   чего-то
недосчитается, что-то пропустит. Не случилось ли это в действительности?
   Решил проверить. Спрашиваю Олега!
   "Ты ведь в основе физик?"
   "Почему в основе?"
   "Не придирайся к  словам,  -  говорю.  -  Есть  гипотеза  о  зеркальной
симметрии законов природы?"
   "Допустим. Законы не изменяются, если вместо себя самого  возьмем  свое
зеркальное отражение. А почему это тебя интересует? Ты же социолог".
   А я, не ответив, снова спросил:
   "Если какое-нибудь явление происходит в нашем мире, можно  теоретически
допустить его отражение в зеркале как самостоятельно существующее?"
   Олег снисходительно улыбнулся:
   "Опусти в театре зеркальный занавес и  получишь  два  зрительных  зала,
причем каждый будет рассматривать другой, как свое отражение".
   "А несколько зеркал - несколько отражений?"
   "Сколько угодно. Под любыми углами, даже закрученные  и  асимметричные.
Переход  от  одного   к   другому,   если   придумаешь,   можешь   назвать
комбинированной инверсией".
   "Кончайте ярмарку, - оборвал нас Роберт, - а фантаст пусть  прогуляется
к своим антимирянкам. Сдавай, Гофман".
   Я медленно-медленно пошел  к  заветной  двери  на  грязных  обоях.  Что
открывает ее? Вера в Необычайное? Смешное желание творить  чудеса?  Гипноз
или телепатия? Может быть, ее механизм  настроен  на  биополе,  идентичное
моему? А может быть, я просто болен  и  нуждаюсь  в  помощи  окулиста  или
психиатра? Не знаю и не берусь судить.
   С такими мыслями я шел, зная, что иду по следам своего предшественника.
Он прошел за Алисой всю страну чудес, а я только в  начале  пути.  Сколько
миров-зеркал мне еще придется пройти, прежде чем я найду свой единственный
и неповторимый, каким бы сходством ни поражали меня встречные  Зазеркалья?
Иду и думаю: в конце концов ведь он нашел свое, значит, найду и я.
   Открыл  снова  скрипнувшую  на   несуществующих   петлях   никогда   не
существовавшую дверь, шагнул в темь, и оказалось, что стою  на  коленях  у
стеклянного ящика на Гедоне.
   - Значит, "ступень" сработала. Маг стал сиргом, - сказал Капитан.
   - Кто кем - не знаю. Но одно ясно: они  овладели  полностью  механизмом
материализации воспоминаний и  воображения.  Реальность  удивительная.  До
мелочей.
   - И у нас, - сказал Алик.




        3. ЧТО ДЕЛАЛИ МАЛЫШ И АЛИК. ПЕТЛЯ

   А с Малышом и Аликом происходило следующее.
   Сначала их удивили, потом позабавили голые тела в воздухе,  как  яблоки
на дереве высотой в небоскреб и о кроной на  полквартала.  А  затем  стало
скучно.
   - Придумаем что-нибудь, а? - предложил Алик.
   Малыш зевнул.
   - Что?
   - Проблемку какую-нибудь поставим по-новому.
   - Какую?
   - Скажем, поправку к Эйнштейну.
   - Ты в уме?
   - А почему нет? Допустим, что есть частицы, скорость  движения  которых
превышает световую. Ну?
   - Что "ну"?
   - Я был практикантом на одном ускорителе в Америке, - задумчиво пояснил
Алик. - Он помещался в  скальном  грунте  небольшого  приморского  города.
Новые конструктивные идеи, и частности  в  нарастании  магнитного  поля  и
частоты электрических полей, позволили довести его мощность до неслыханной
в  совсем  еще  недавнем  прошлом  энергии  в  триллионы   электрон-вольт,
одновременно столь же неслыханно, уменьшив его размеры и вес. По сравнению
со своими гигантскими предками, разгонявшими протоны по  многокилометровым
кольцам, такой легко поместится на хоккейной площадке. Сейчас и у нас есть
вроде этого на Валдае. Именно здесь и  можно  добиться  уже  не  "суб",  а
суперсветовых скоростей.
   - До сих пор не добились.
   - А ты представь себе, что мы работаем на таком ускорителе.  Ты  только
следи за моей мыслью, не отставай. У меня  есть  одна  идейка  совместного
предположения. Знаком с этой механикой? Представить можешь?
   - Допустим.
   - Ну вот и вообрази. Ночь. Мы с тобой  на  предвоскресном  дежурстве  у
пульта. Я, скажем, физик-экспериментатор, мое дело  следить  за  капризами
вещества на субсветовых скоростях, а ты - инженер-механик, наблюдающий  за
поведением всей механики комплекса. Ясно?
   Свет погас и разлился снова, сместив и пространство и время. Теперь они
были  вдвоем  -  далеко  от  Гедоны!  -  у  главного  пульта   ускорителя,
управляющего скоростями элементарных частиц. Привычные досветовые скорости
уже не устраивали экспериментаторов, и  они  -  пока  тщетно!  -  пытались
превысить лимитированную Эйнштейном цифру  в  триста  тысяч  километров  в
секунду. Только  триллионные  доли  этой  минимальной  в  нашей  житейской
практике единицы  времени  отделяли  индикаторы  скоростей  от  предельной
грани,  за  которой  приставка  "суб"  превращалась  в   "супер".   Такого
превращения пока не произошло, но один из создателей ускорителя был в  нем
непоколебимо уверен.  Он  уже  открыл  шесть  новых  элементарных  частиц,
которые пометил прописной буквой "Т" с порядковым номером  от  единицы  до
шестерки, но все это были частицы субсветового века. Новая искомая частица
Т7 должна была обнаружиться  за  его  пределами,  когда  дрожащие  стрелки
скоростных счетчиков перейдут заветную грань. Для того и  была  еще  более
повышена энергия ускорителя в эту предвоскресную ночь.
   Все  тянулось,  как  обычно.  Малыш  и  Алик  никогда  не  работали   в
Космической  службе,  никогда  не  были  на  Гедоне  и  не  знали   других
обязанностей,  кроме  тех,  которых  требовало  от  них  дежурство  в  эту
обыкновенную ночь: от  других  она  не  отличалась.  Люминесцентные  лампы
превращали ее в догорающий день. Привычно жужжал  автоматический  комплекс
приборов, и так  же  привычно  накапливалась  скука  в  кондиционированном
воздухе зала. Чуда не было.
   - Его и не будет, - сказал Малыш, совершив очередной обход  автоматики.
- Не верю я в поправки к Эйнштейну.
   - А тахион? - спросил Алик.
   - Где он, твой тахион?
   - Не мой, а Джеральда Фейнберга. Он  предсказал  его  движение  быстрее
света лет сорок назад.
   - Предсказал - не открыл.
   - Нептун тоже был сначала предсказан, а не  открыт.  Между  планетой  и
эл