й войне Ливана, не обратил на Аню никакого внимания. Аня гордо вскинула голову. - Вы знаете, - обратилась она к Авакяну, - я к вам с очень важной просьбой. Навестите нашего раненного Андрея Корнева. - Корнева? Слушай! - обрадовался Cypeн. - Это очень хорошая идея. И знаешь, мы с этим американским инженером вместе пойдем. Он захочет. Я ему сейчас скажу. "Американский инженер! - У Ани даже сердце остановилось. - Ведь мост-то в Америку! А вдруг забракует, убьет тем Андрея? Вот он какой бурбон... Будто и не видит никого, кто около него стоит". Сурен уже говорил Кандерблю о посещении лазарета. - О'кэй, - сказал Кандербль и равнодушно скользнул взглядом по девушке. Вместе с Суреном, впереди Ани, он размашисто зашагал в лазарет. Там их встретила доктор Барулина. Она растерялась, узнав, что американец хочет идти к больному, который что-то там чертит... - Прошу извинить, господа, - сказала она, почему-то обращаясь так не только к Кандерблю, но и к побагровевшему Авакяну, - раненый в очень тяжелом состоянии. К нему нельзя... Нет-нет, к нему решительно нельзя. Кандербль разозлился. Видимо, он совершенно не привык к отказам и ограничениям. Грубо повернувшись спиной, он зашагал прочь. - Вас одного я пущу, - не дав Сурену выговорить и слова, вполголоса сказала Елена Антоновна. - А насчет американца, простите, должна посоветоваться с капитаном... Аня, проведи, товарища... - И Елена Антоновна виновато улыбнулась. Сурен уже не мог на нее сердиться. Она проводила его до изолятора, многозначительно приложив палец к губам. Потом дружелюбно кивнула. Сурен приободрился и взялся за ручку двери. - Ва! - воскликнул он, распахивая дверь. - У вас что, сестричка, потолок протекает? Почему без зонтика входим? Аня рассмеялась: - Я вам все объясню. Он изобретатель. А это лечение. - Почему доской изобретателя лечишь? Что за медицина? - А смотрите, как он окреп, как повеселел! - Чего он там делает под доской, в подполье? - Он чертит. - Слушай, смеяться хочешь - пойдем на палубу. Там громче можно. Зачем больного тревожить? - Нет, вы посмотрите, что он начертил. Сурен недоверчиво подошел к койке, заглянул под доску. - Где тут матросик, который нас из воды тащил? Ва! Замечательный парень! Слушай, что это у тебя нарисовано? - Железнодорожный мост-туннель в Америку, - сказала Аня. Сурен дипломатично закашлялся. - Посмотрите, пожалуйста, - попросил Андрей. Сурен сел на корточки и заглянул на доску снизу: - Постой, подожди... Что такое? Ай-яй-яй!.. Это что? Под водой труба плавучая? Так ведь я же на такой трубе верхом сидел! Ай-яй-яй! Зачем же не я, а ты изобрел? Для чего меня инженерному делу учили, когда матрос мне чертежом горбатый нос утирает! Ай, матрос! Замечательный матрос! - Ну конечно, - за Андрея объясняла Аня. - Через весь Ледовитый океан от Мурманска до Аляски, прямо по меридиану, протянется металлическая труба размером с туннель метро. - Плавающий туннель, говоришь? Всплыть захочет - чем держать будешь? - Стальными тросами и якорями, брошенными на дно океана. Труба будет идеально прямой, никаких поворотов, уклонов, подъемов! - с воодушевлением продолжала Аня. - Ва! - вскочил Авакян. - Понимаю! - И он протянул к Ане изогнутый крючком палец. - Прямое железнодорожное сообщение из СССР в Америку по плавающему подо льдом Арктики туннелю! Подводный понтонный мост!.. - На глубине ста метров, - вставила Аня. - И поезда - как пули в стволе... Скорость тысяча... - Две тысячи, - перебил теперь Андрей. - Верно, браток! Две тысячи километров в час - два часа езды. В Америку можно будет на ярмарку ездить. Слушай... - Он взъерошил черные волосы. - Очень просто, гениально просто! И, честное слово, осуществимо! Возьми к себе помощником! Андрей, счастливый, закрыл глаза. Он выслушал первую экспертизу инженера, рассмотревшего его проект! - Слушай, - продолжал Авакян. - Знаешь, у этого американского инженера не голова, а фонарь в две тысячи свечей. Попрошу капитана, чтобы позволил ему прийти к тебе. Идея у тебя международная! Возбужденный Андрей сделал попытку приподняться на локте. Аня бросилась к нему: - Что ты, Андрюша, милый! - А глаза ее сияли. Разве мог больной несколько дней назад сделать такое движение! Произошло чудо. Сурен Авакян сидел в салоне капитана и дымил трубкой. Грузный, седой Иван Семенович сердито расхаживал перед ним. - Американцу? - остановился он перед Суреном. - Это ты подожди. Зачем американцу? - А почему не показать ему корневскую идею? Ведь вы же говорите, что она выведенного яйца не стоит. - Ты брось меня цитировать! Другими цитатами пользуйся. Видно, забыл, в какой обстановке живем, предъядерной! Самого только что в море искупали. Американцы!.. Видать, мало с ними дела имел. С имперскими амбициями. - Знаю, знаю... враги и так далее... Простые люди везде хорошие. Сближаться с ними надо, общие интересы искать... Мост-то мы ведь к американскому народу строить хотим, а не к какому-нибудь сенатору. С врагом общих интересов не бывает! Понимаешь? На одном корабле "Земля" жить, друг к другу с палубы на палубу придется ходить. Трап нужен. А топить всем вместе корабль никому не следует. Ты ж капитан, знаешь! - Очень понимаю! - совсем рассвирепел капитан. - Так ты что же? - Он выпрямился во весь свой гигантский рост и угрожающе подбоченился. - Ты что же, решил советские идеи разглашать, иностранцам передавать? Ты знаешь, какие у меня тут инструкции? - И он показал рукой на сейф. Авакян отмахнулся: - Ну вот! Теперь сразу опасность разглашения. Чего? Бреда? - Не знаю чего. Там разберутся. Важно, что разглашение. Авакян в сердцах засунул горящую трубку в карман и поднялся: - Далеко пойдешь, капитан. Ба-альшим начальником будешь!.. Инструкции умеешь выполнять! И Сурен выбежал из салона. Слепая ярость накатилась на Ивана Семеновича. Он мог бы сейчас заломать медведя, а не то что этого "горца кахетинского". Но, как это ни странно, больше всего Иван Семенович негодовал на себя самого... Американский самолет делал круг над "Дежневым". От лежащего в дрейфе советского корабля только что отошел катер с американского эскадренного миноносца, увозя инженера Герберта Кандсрбля... У реллингов стоял Сурен Авакян. Он долго мучился, не решаясь рассказать американцу о замысле Андрея Корнева. Всем своим существом Сурен понимал нелепость наложенного капитаном запрета, но внутренняя дисциплина сдерживала его. Капитан на корабле был высшим представителем Советской власти. И все же Сурен не сдержался, намекнул американцу, чтобы узнать, как он будет реагировать на предложение построить мост между СССР и Америкой. - Через Берингов пролив? - спросил он. - Нет. Через Северный полюс. Американец холодно сказал: - Я инженер, а не психиатр. А подробнее рассказать американцу о проекте Андрея Сурен не решился, сам себя ругая проклятым перестраховщиком. Спускаясь на присланный за ним катер, американец вдруг вспомнил: - Хэлло, Сурен! Если не мост, то торговые отношения нам построить было бы неплохо. - Мы еще создадим Общество "Мосты вместо бомб"! - многозначительно сказал Сурен. - О'кэй! - усмехнулся американец. - Я предпочел бы, чтобы оно было инженерным. - Оно таким и будет! - Без конфронтации! - уже с катера крикнул Кандербль. Американские офицеры с катера смотрели хмуро и, видимо, не одобряли дружелюбных реплик Кандербля. За кормой катера осталась пенная дорожка. "Дежнев" стал разворачиваться, и дорожка эта холодной чертой отделила советский и американский корабли. За кормой эсминца взметнулась волна. В небе назойливо кружил истребитель. - Слушай, - говорил Сурен, сидя вместе с Аней около койки Андрея, - Кандербль сильно жалел, что тебя не увидел. Понижаешь, энтузиаст оказался. Мы с ним договорились, что создадим общество. Ты поступишь в институт, начнешь изучать английский язык. Станешь инженером - без этого тебе теперь нельзя. Возглавишь общество. Оно и поднимет твой проект!.. Андрюша был счастлив, силы возвращались к нему, он уже верил, что все это действительно будет так. Он - инженер... и много других инженеров - друзей проекта. И даже в Америке появятся такие друзья... - Там есть "Врачи против ядерного безумия", физики, даже бизнесмены. Теперь еще и инженеры будут! Непременно будут! Аня смотрела на Сурена благодарными глазами. - И уже есть три члена общества, - с улыбкой сказала она. - Нет, три с половиной! - поправил Сурен. - Кто же наполовину? - Американец. - Будет когда-нибудь и он полностью с нами. А мы, Андрюша, уже сейчас с тобой... - Всей душой! - торжественно подтвердил Сурен. - Давай руку! Соединим материки. И три руки соединились под самодельной чертежной доской: смуглая волосатая рука Авакяна, нежная рука Ани и худая, нервная рука Андрея Корнева. Неужели эти руки могут соединить не только сердца друзей, но и континенты?! Глава четвертая ГЕНЕТИЧЕСКИЙ КОД Машина таксиста въехала прямо на территорию судостроительного завода, где встал в доке на ремонт полярный корабль "Дежнев". Матросы вынесли больного на руках. Шофер открыл заднюю дверцу, стараясь удобнее усадить пассажира с парализованными ногами. Две женщины сопровождали его: молоденькая поместилась вместе с ним на заднем сиденье, постарше, полная - на переднем, рядом с шофером. Пожилой капитан корабля в кителе и в фуражке с крабом провожал отъезжающих. Был он огромного роста и напутственные слова говорил басом. Прямо с завода отправились в аэропорт. В пути шоферу привелось услышать такой разговор: - Это поразительное явление в медицине, - говорила сидевшая с ним рядом женщина-врач. - Вы сами увидите подлинные чудеса. Поначалу хирурга-изобретателя медики не хотели признать. Называли выскочкой и еще невесть кем. Не хотели поверить, что гипс, которым все мы привыкли пользоваться - отживший анахронизм. Сельский врач Илизаров предложил простенький, казалось бы, аппарат с двумя раздвигающимися кольцами, которые закрепляются к здоровым частям поврежденной кости. И происходит удивительное явление - ткань между обломками кости начинает восстанавливаться, как бы снова расти в соответствии с генетическим кодом, заложенным в первичных клетках организма. Я не слишком заумно вам объясняю? - Нет, что вы, Елена Антоновна! Вполне понятно для десятиклассницы. - Школьнице понятно, а многие авторитеты от медицины ни понять, ни принять такие "чудеса" не пожелали. За свой гипс, которым, кстати, и я на корабле для Андрюши пользовалась, исступленно держались. - Как же без гипса? - спросила Аня. - Я же сказала. Аппарат с кольцами держит разломанные кости, а в месте разлома они зарастают. Илизаров обратил внимание, что если кольца раздвинуть, то все пространство между разошедшимися частями кости вскоре заполняется костным образованием (раньше говорили о костной мозоли), вокруг которого образуется мышечная ткань. И он стал дерзко удлинять конечности, даже и не сломанные. Более короткую ногу наращивал в искусственном разломе, пока та не сравнивалась по длине с другой. Люди забывали об ортопедической обуви! Так переферийный врач ваял живые ткани, даже целые органы, как скульптор. Недаром соратник по путешествиям Тура Хейердала, повредивший себе ногу при альпийском восхождении, напрасно лечась у западных светил, приехал в Курган. А вернувшись оттуда, готовый к новым путешествиям, назвал Илизарова "МИКЕЛАНДЖЕЛО ОТ ОРТОПЕДИИ". - Как хорошо сказано! Ты слышал, Андрюша? К кому попадем. - Да ноги у меня целы. Не ходят только. - Только! - усмехнулась Елена Антоновна. - Но и на твой недуг замахнулся курганский волшебник. Он не просто рискнул укорачивать или удлинять руки или ноги у людей с природным уродством (у карликов или великанов). Он открыл, что причина воспроизводства тканей заложена в так называемых ствольных клетках. И он научился управлять их ростом. Эти клетки разрастались по тому коду, который был заложен в них еще до детства. Любопытно, что мировой рекордсмен по прыжкам в высоту Валерий Брумель, изуродованный в мотоциклетной катастрофе, потерял всякую надежду нормально ходить. Лечившие его врачи ему это не гарантировали. Он попал к Илизарову, и тот надел на его ногу свой аппарат; когда кость ноги в месте перелома стала зарастать, как вспоминает Брумель, ему снились "детские сны". - Впал в детство, - пошутил Андрей. Аня радостно повернулась к нему. Он впервые пошутил за время болезни. - После "второго", если хотите, своего "детства" спортсмен снова прыгнул на двести восемь сантиметров, доказав, что и с переломанной ногой можно прыгнуть выше головы. - Мне бы так. Я как раз и хочу выше головы прыгнуть. - Прыгнешь, дорогой, прыгнешь! Илизаров подметил, что рост тканей по генетическому коду происходит как на стадии формирования организма и сделал дерзкий вывод, о котором врачи и слышать не хотели, что свойство, скажем, ящерицы регенерировать свой потерянный хвост можно пробудить у высших животных, даже у человека! - Что? - спросил Андрей. - У человека можно хвост отрастить, который у его предков был на месте копчика? - Я рада, что ты шутишь, Андрей, - серьезно отозвалась Барулина. - Но надо сказать, что у человека в генетическом коде хвост предков не предусмотрен, так же как и жабры. Это предыдущие звенья эволюционного развития. - Так что? У человека можно отрастить отрезанные руки или ноги? - почти возмутился Андрей. - Вот именно. Это как раз и сделал Илизаров. - Ну знаете! Не напрасно ли вы меня к такому фантазеру везете? - Андрюша, ты забыл, что мы не к фантазеру везем, а фантазера везем, - пожурила друга Аня. - Простите меня, - неожиданно вмешался шофер такси. - Я слушал, вы об Илизарове говорили и кое в чем вроде сомневаетесь. Так я хочу вам о своей семье рассказать. Дочь у нас родилась без бедра. - Как без бедра? - ужаснулась Аня. - Да вот, от туловища сразу колено выросло, а там икра, ступня, все в нормальном размере, а бедра нет. Четырнадцать лет ей было, когда мы к Илизарову в руки, наконец, попали. - Вот как! - заинтересовалась Барулина. - И что же он, посмотрел вашу девочку? - До этого мы четыре года ждали с ней своей очереди. Такой в Кургане наплыв к Илизарову. Представляете? Я уж боялся, что вырастет дочь и не получится у нее новый рост бедра. - И как же? - с еще большим интересом спросила Барулина. - Вырастил, понимаете, вырастил Гавриил Абрамович, золотой человек, кабардинец лихой! - восторженно воскликнул шофер. - Теперь девушка как девушка. Протез свой на костре в лесу сожгла. Торжественно! У всех на виду. Замуж собирается, а боится - родятся ли у нее дети с руками, с ногами? - А вы? У вас все в порядке с наследственностью? - строго спросила Барулина. - С наследственностью у нас с женой все ладно. Да вот до шоферства я на рыболовном траулере плавал. И попали мы под радиоактивный дождь. И представьте себе, далеко от Тихого океана, где взрыв ядерный был, близ Гренландии, а на дочке, позже родившейся, сказалось! - Вот видите, - вмешался Андрей. - Какая маленькая у нас планета! Считаться людям с этим придется. - Спасибо доктору, - продолжал таксист. - Раньше бы его в святые причислили. - Теперь он Герой Социалистического Труда, депутат Верховного Совета, профессор, всемирная известность. - Прямо не верится, - проговорил Андрей. - Хоть жалей, что у меня ноги целы. - Позвоночник поврежден. Гавриил Абрамович, я слышала, позвоночниками как раз занялся. И знаете что его побудило? Может быть, я ошибаюсь, но мне кажется, что опять спортсмен тому причина, вернее, штангист. Все мы у телевизионных экранов любовались им, удивительным мастерством, отвагой, ловкостью, изяществом, владением телом, артистичностью. И вдруг падение. Паралич от повреждения позвоночника. - И как же? - спросили и Андрей и Аня. - Очень может быть, вы с ним в коридорах курганской клиники на собственных ногах встретитесь. Я как об этом новом интересе Илизарова узнала, тотчас решила вас обоих к нему отправить. - Замечательный он и врач и человек, этот кабардинец, профессор Илизаров, - сказал шофер. - Приехали. Я пойду за носилками, чтобы нашего больного прямо к самолету доставить1. 1 В отношении работ профессора Илизарова автор не допустил никакого вымысла, представив лишь его замыслы осуществленными, а в судьбе дочери таксиста, который как раз вез его на встречу с Илизаровым, принял непосредственное участие. Для больных с поврежденным позвоночником в Курганском институте профессора Илизарова был построен новый корпус, который еще не начал заполняться пациентами. Им предстояло первыми воспользоваться методикой Илизарова. В числе этих первых пациентов-позвоночников и оказался, к своему счастью, Андрей Корнев. Ему не пришлось ждать очереди несколько лет, как дочери таксиста. Во время "профессорского обхода" Илизаров пришел к Корневу в палату. Вторая койка в ней была еще пуста. - Обновляете корпус, молодой человек. Говорят, мы оба с вами изобретатели. Одной веры, одной неприкаянности? - с приветливой веселостью обратился к Андрею профессор. Был он плотный, кряжистый, с высоким лбом и правильным профилем горца, с пышными смоляными усами, еще не седой, с внимательным взглядом, одновременно и проницательным и требовательным. Когда он ощупывал спину Андрея, тот чувствовал удивительную ласковость чутких профессорских пальцев. Несколько минут было достаточно профессору (был он прославленным диагностом), чтобы установить все, что требовалось ему узнать. - Когда меня спрашивают о моей методике, - объяснял он кому-то в белом халате из числа сопровождавших его, вероятно, журналисту или кинематографисту (там снимали картину о достижениях его института), - я отвечаю, что у меня несколько тысяч методик. Каждый больной - своя методика. Вот вашему Корневу, - обернулся он к Ане, выскользнувшей вместе со всеми из палаты, - придется удалить пару позвонков. - Как же без них? - ужаснулась Аня. - Будем выращивать ему новые. Вернее, он сам будет себе выращивать. Организм-то ведь его. Мы только при сем присутствуем. - И костный мозг? - с прежним испугом спрашивала Аня. - А как же без костного мозга? Без него позвонки не вырастут. Все как положено природой. Мы на нее, на природу, и полагаемся. Это она лечит, утерянное восстанавливает. К ней, великой матушке, только подход надо иметь. В этом и суть наших открытий. В биологии, - внушительно добавил он. - Профессор, а я... я могу здесь остаться? - Увы, нет, милая девушка. Сегодня мы подселим к вашему Андрюше напарника. Потом плясать вместе будут. Сестры у нас есть, няни тоже, все родственники теперешних или будущих наших больных: рассчитывают на послабление в смысле очереди. - И он улыбнулся. - А вы, собственно, кто ему будете? Сестренка? Аня зарделась. - Невеста. - Невеста? А я вас за школьницу принял. Извините. - А я действительно школьница. - Тогда, дорогая, придется вам сначала школу кончить. Надеюсь, в десятом, последнем классе? Одиннадцатый еще не ввели? - Я экстерном буду сдавать на аттестат зрелости. У меня мама умерла. - Это жаль. Ай-ай, как жаль! Всем сердцем сочувствую. А папа где? - Он полярный капитан. Седых. Может быть, знаете? - Ну как не знать! Он меня как-то на остров Диксон подбрасывал. Серьезный капитан. Весь в дочку. - И он снова улыбнулся. - Он что, плавает сейчас в море? - В Москву за назначением его вызывают. А я с ним плавала после нашего горя. - Правильно сделали, девочка, правильно. И сейчас надо правильно поступить, в Москву лететь. А он, Андрюша ваш, сам к вам явится на своих ногах, вприпрыжку, то на одной ноге, то на другой, это я вам обещаю. - Ах, профессор, я вам так благодарна! - Благодарят за дело, а не за слова. Сопровождавшая профессора "свита" в белых халатах почтительно ждала, когда этот сверхзанятый человек, у которого каждая минута расписана, закончит с девушкой свой сердечный разговор. Аня вернулась к Андрею. - Он сказал, что ты сам ко мне придешь, прискачешь на одной ножке, потом на другой. - И она засмеялась. Андрюша тоже улыбнулся. Когда в следующий раз профессор зашел к Андрею, он распорядился, чтобы ассистент принес в палату киноаппаратуру и показал фильм о пациентах института. - Понимаешь, Андрюха, - запросто обратился он к Корневу. - В нашем деле нужно, чтобы ты проникся верой в успех дела. Ведь лечить-то себя будешь ты сам. Андрей непонимающе поглядел на Илизарова. - Вот то-то! Я твоей Ане все объяснил, не знаю, успела ли она передать тебе до своего отъезда. Словом, посмотришь, что нам уже удавалось сделать. И тогда вместе с тобой тебя и вылечим. Андрей кивнул. Ассистент принес в палату экран, свертывавшийся в трубку, и установил его так, чтобы оба пациента могли видеть. Кинопроектор поставили между койками. Андрей смотрел, чуть приподнявшись на локте, словно старался сблизиться с экраном, стать участником того, что развертывалось перед ним. Даже папку с эскизами своего проекта, которым все время продолжал заниматься, отодвинул чуть в сторону. Пляж. Девушка в маске выходит из воды. Почему в маске? Она ступает по песку, и видно, что одна нога ее короче другой на пол-икры. Другой кадр. Музыки не слышно, картину показывают больным в "немом варианте". Но очевидно, звучит вальс. Пары кружатся в танцевальном зале. Ассистент, заменяя диктора, говорит: - Попробуйте узнать девушку, которая выходила из воды с укороченной ногой. Крупным планом видна танцующая девушка. Она останавливается и с улыбкой надевает на себя маску. Андрей сразу узнал в ней купальщицу. Камера опускается. Видны ножки в модных туфельках на высоких каблуках. Они совершенно одинаковы и красивы. На носилках в институт Илизарова вносят попавшего в аварию тракториста. У него перелом руки и ноги. Ассистент говорит: - Это лучший тракторист нашей области, он должен был через два дня участвовать в соревновании механизаторов. Едет трактор в поле, из кабины выглядывает только что виденный на носилках тракторист. Ассистент поясняет: - Он смог все-таки принять участие в соревнованиях и занял второе место. Вы видите его выходящим из кабины с кольцами на руке и ноге. Снова меняются кадры. - Не удивляйтесь. Сейчас вы увидите игроков в настольный теннис. Оба партнера попали к нам в институт накануне со сломанными руками. Как видите, кольца не так уж мешают им играть. - А вот карлик и великан. У них почти одинаковые туловища, но разной, ненормальной длины руки и ноги. Один из них приехал из Венгрии, другой из Чехословакии. Вы видите их перед операцией. Один едва достает до груди другого. А в этом кадре они стоят рядом с Гавриилом Абрамовичем. Все трое одинакового роста. Один за другим проходили перед изумленным взглядом Андрея кадры документального фильма, показывающие волшебство курганского врача-изобретателя. Собака с перебитым хребтом и висящими лапами. А вот она мчится с лаем за велосипедистом, в котором Андрей узнал показанного перед тем человека с ампутированными ниже колен ногами. Ступни, которых прежде не было, жали на педали. - Как же делаются суставы? - спросил Андрей у ассистента. - В генетическом коде, который управляет ростом восстанавливаемой конечности ноги, или руки, или позвонков, как будет у вас, предусмотрено развитие органа, каким он должен быть. Здесь и суставы, и пальцы, которые тоже с суставами. Все вырастает. Надо только дать этому волю, включить механизм роста. Демонстрация картины, по замыслу профессора, была одной из процедур, предшествующих операции, мобилизуя силы организма. Поэтому, узнав, как Андрей, работая на койке в корабельном изоляторе над своим проектом, вернул себе волю к жизни, Илизаров похвалил тех, кто дал Андрею эту возможность. Он и здесь позволил ему продолжать свою изобретательскую работу. Приближался день операции. Андрея увезли в операционную на каталке, полностью раздев и прикрыв чистой простыней. Ему было немножко холодно, но он оставался совершенно спокоен и исполнен веры в чудодейственную методику профессора Илизарова. Из-под белой маски хирурга, лежа под ярким софитом, он увидел знакомые теплые глаза, вопрошающие и требовательные. Хирург молча спрашивал о самочувствии больного и требовал от него... помощи, в невероятной для недавнего прошлого операции. Потом его повернули лицом вниз. И он уже ничего не помнил. И вот наступила самая важная фаза лечения. Организм Андрея сам начал восстанавливать недостающее в нем звено. И это действительно сопровождалось детскими снами. Андрей сразу вспомнил рассказ Елены Антоновны о Валерии Брумеле. Кто не видел в детстве, как легко поднимаешься в воздух и летишь над землей, ощущая не только потерю веса, но и чувство гордости перед людьми там внизу, которые, задрав головы, смотрят на парящего в высоте. Ни с чем нельзя сравнить радость такого свободного полета. Жалеешь о пробуждении. Видно, не напрасно связывали такие сны с ростом человека. Росла нога у Валерия Брумеля - и он летал во сне. Вырастала вновь часть позвоночника у Андрея, и он ощущал необыкновенную власть над телом, способным летать. Просыпаясь, он неподвижно лежал, как всегда на спине, и ему хотелось удержать свою только что владевшую им способность после небольшого напряжения взмыть в воздух над койкой. И ему в полусне казалось, что он действительно висит над кроватью, и тело, подчиняясь его воле, двигается по воздуху к двери, выплывает в коридор, вызывая радостные крики сестер и недоуменные возгласы врачей. Коридор словно удлиняется, стены его становятся вогнутыми, Андрей летит уже не мимо дверей палат, уже не видит огромных окон, за которыми виднелся прилегающий к корпусу сад института, он летит внутри бесконечно длинного цилиндрического туннеля. И он знает, что над его головой - сотня метров воды и толща полюсных льдов, а под ним - бездонная океанская глубина. Скорость полета все увеличивается. Воздушные струи хлещут по лицу, развевают на нем больничную пижаму. И вдруг приходит мысль: "А зачем воздух в туннеле? Там должна быть пустота, чтобы ничто не мешало движению". И сразу полет Андрея становится легким, неощутимым. Уже близка Америка! Андрей приоткрыл глаза и увидел горящую под потолком лампу, прикрытую абажуром. Неужели он снова уснул? Но теперь одна мысль владела им. Труба Арктического моста должна быть герметичной и лишенной внутри воздуха, чтобы он не препятствовал огромным скоростям поездов. Но тогда потребуются шлюзы, воздушные шлюзы и на станции отправления, и на станции прибытия, как на орбитальных космических станциях. Надо сейчас же набросать, как это может выглядеть. И Андрей, окончательно проснувшись, нащупал рукой заветную папку со всеми его эскизами, начатыми еще а корабельном изоляторе. Работая здесь над своим проектом, поощряемый в этом профессором Илизаровым, Андрей тоже ощущал полет, полет мысли. Если этот полет мысли выливался в неумелые рисунки (пока еще не чертежи!), то сновидения Андрея вылились совершенно неожиданно для него в стихи. Андрей проникся таким доверием к Гавриилу Абрамовичу, что, когда тот расспрашивал (не без заднего умысла), какие он видит сны, Андрюша признался ему что написал об этом стихи. Гавриил Абрамович в этот раз пришел в палату один, без свиты. Услышав о стихах Андрея, он сел у кровати, положил руки на колени и сказал: - Давай, Андрюха, читай. Мне это надо услышать с медицинской точки зрения прежде всего. Андрей победил застенчивость и прочитал: Я могу летать, как птица, Если только напрягусь. И совсем мне не приснится, Что с земли я поднимусь. Оторвусь, винтом взовьюсь, Напугаю всех бабусь. Бабки скажут: "Это ангел!" Дети скажут: "Черномор!" Сто ученых в высшем ранге Заведут ученый спор: "Раз такое может быть, Институты все закрыть!" Я наук таких не знаю Почему и как лечу, Просто-напросто летаю, Если только захочу, Над лесами, над домами С высоты махаю маме. Самолет поднимет папа. Я пристроюсь ему в хвост. Он захочет меня сцапать, Я, как Чкалов, - раз под мост! Я и в космос поднимусь, Если только не проснусь. Профессор Илизаров бил себя по коленкам и радостно хохотал. - Ой удружил! Ну и пациент же у меня! Это же не просто стихи, это медицинское исследование! "Отражение роста человека в его подсознании". Чуешь? Показывай теперь, что еще в технике натворил. Андрюша, продолжая смущаться, вынул из папки рисунки и эскизы задуманного им сооружения и стал объяснять. Илизаров внимательно просмотрел все и забросал Андрея вопросами: - А как у тебя поезда будут двигаться? Как ты удержишь от всплытия свою трубу? А как ты воздух будешь оттуда удалять? А какие двигатели для разгона вагонов применишь? Сколько энергии понадобится? Андрей не ожидал, что медик может задать столько технических вопросов. Но это ведь был не обычный медик, а врач-изобретатель, создавший множество аппаратов и приспособлений, до которых инженеры додуматься не могли. - Вот что, Андрюха, - сказал Илизаров, поднимаясь со стула. - Стихи у тебя светлые, но детские. (В смысле - для детей.) И проект у тебя светлый и опять же детский, но для взрослых, которые пока что дети. Надо тебе, друг мой, учиться, стать инженером. Вот тогда ты сможешь ответить на вопросы, которые я тебе задал, и еще на сотни вопросов, которые и задать не могу. И мост через океан для будущих взрослых людей построишь. Профессор Илизаров сам пришел проститься с Андреем, когда тот выписывался из больницы: - Ну как, моряк, инженер будущий, поэт, возьмешь меня с собой в Америку? Имей в виду, времени у меня мало. На дорогу больше двух часов в один конец уделить не могу. - Значит, вас, Гавриил Абрамович, мой Арктический мост устроит, когда он будет построен. - Вот то-то! - И Илизаров озорно подмигнул. - Теперь куда? В Москву, к своей зазнобе? - Нет, на Урал, на завод к брату. До их узкоколейки здесь рукой подать. И институт там есть. Филиал индустриального. - Ну давай, давай, беги! Благо бегать уже можешь. - И доктор крепко обнял своего пациента. Глава пятая У СТАРШЕГО БРАТА Изменившимся, почти неузнаваемым возвращался после выздоровления Андрей Корнев в Светлорецк. Из коренастого порывистого папенька, чуть упрямого, но мягкого и общительного, он превратился в замкнутого человека с пристальным, смущающим взглядом, одержимого, упорного, непреклонного. Но только таким смог выжить Андрей Корнев, сразу став взрослым, даже постарев. Андрей думал о Степане. Авторитет брата по-прежнему был для него велик. Степан был, несомненно, выдающимся инженером. Он справился с обязанностями главного инженера, до сих пор работал на этом посту и был известен на Урале как способный руководитель. Мнение Степана о плавающем туннеле было для Андрея особенно важным. Он нервничал, подъезжая к знакомым местам, представлял себе встречу со Степаном, их беседу о проекте. В свое время братья расстались холодно. Все произошло из-за упрямства Андрея, который перед институтом непременно хотел поплавать по морям. Степан соглашался, что не стоит сразу после десятилетки поступать в институт, но считал необходимым Андрею поработать у него на заводе. Сейчас Степан в письмах был по-старому ласков, радовался Андрюшиному решению учиться... Но что он скажет об идее плавающего туннеля?.. В коридорах заводоуправления была суета, Директор Веков поехал на аэродром встречать начальство, а Степан Григорьевич, как и подобает производственнику, остался на заводе. - Это тоже политика! - подняв вверх палец, вполголоса сказал Милевский, по поручению Степана привезший сюда Андрея. Он ввел его в приемную главного инженера. Здесь в напряженных позах сидели несколько человек, не проявившие к Андрею никакого интереса. Величественная секретарша с крашеными волосами приветливо улыбнулась ему, разговаривая сразу до двум телефонам. - Степан Григорьевич просит передать, - говорила Она в одну трубку, - что инструкцией главка это не предусмотрено. - И тут же брала вторую трубку: - Нет, нет! О приеме на работу он велит обращаться в отдел кадров. - Потом снова говорила в первую: - Простите, он будет с вами разговаривать, если у вас разрешение банка. Нет-нет! Он не намерен поступать против правил. Уверяю вас... и генеральный директор тоже не захочет... Я вас не понимаю... Кому это нужно? - И она раздраженно положила обе трубки. - Садитесь, пожалуйста, - сразу изменила она голос. - Вы ведь Андрей Григорьевич? Степан Григорьевич приказал мне позвонить на железную дорогу и ускорить движение вашего поезда. Вас нигде не задержали? Садитесь, прошу вас. За дверью слышался громкий голос. Обе половинки ее, обитые черной клеенкой, вдруг распахнулись, и из кабинета вылетел красный, вспотевший человек. Кто-то поднялся к нему навстречу: - Ну как? Первый безнадежно махнул рукой, достал платок и поплелся из приемной. Секретарша проскользнула в кабинет и тотчас вышла, плотно прикрыв за собой дверь. - Товарищи, - обратилась она к ожидавшим, - у главного инженера сейчас будет совещание. Ничего не поделаешь! - И она, сделав загадочное лицо, пожала плечами. Люди неохотно поднимались. - Проходите, - шепнула секретарша Андрею. - Пожалуйста, Тереза Сергеевна, доложите, что я доставил сюда Андрея Григорьевича. Дозвольте ручку! - шептал секретарше Милевский. Протянув для поцелуя руку, она говорила в телефон: - Нет-нет. Степана Григорьевича нет в кабинете. Откуда я знаю? Вероятно, пошел по цехам. Андрей вспомнил, что Лев Янович в пути называл эту даму Стервезой Сергеевной. Он вошел в кабинет. Степан поднялся. Плотный, крепкий, но начинающий рыхлеть, он не успел согнать с лица начальническое выражение, с которым только что распекал подчиненного. Увидев младшего брата, он тепло улыбнулся и стал сразу другим, давно знакомым Андрею, родным. Андрей протянул руки, пошел ему навстречу и вдруг увидел, что лицо Степана снова изменилось. Оно продолжало улыбаться, но как-то по-другому - голова опустилась, втянулась в плечи. Он поспешно вышел из-за стола и пошел к Андрею, но смотрел куда-то через голову брата. Андрей невольно обернулся и увидел за своей спиной огромную сутулую фигуру человека в картузе. У Андрюши даже захватило дыхание. - Андрейка! Гляди, матрос мой! Вот оказия! Здорово! - загремел басом вошедший. - Здравствуйте, Иван Семенович! Как вы долетели? - заботливо спрашивал Степан Григорьевич. - Здорово, здорово! Это что же, брат, что ли, твой? Вот не знал. А ведь верно, оба Корневы, - пожимал руку Степану, а потом Андрею заместитель министра. Стоявший сзади маленький седой директор объединения смотрел на Степана строгими глазами из-под лохматых бровей. Тот едва заметно пожал плечами. - Встал на ноги? А ну-ка, повернись! Крепок!.. Мужицкая кость. Садись, пиши Анке записку. Ну, а как твоя грандиозная идея? Будешь строить лестницу на Луну? А? Андрей сжал губы; при этом скулы его выступили яснее, щеки слегка провалились. - Спасибо, я напишу Ане, - сдержанно сказал он. - Ну, вот что, князья удельные, - обратился Седых к Степану и его директору: - времени мало, пойду цеха посмотрю. - Позвольте сопровождать вас, Иван Семенович, - предложил Степан. - Нет уж, уволь! Я сперва с рабочими и мастерами потолкую, а потом к тебе в кабинет приду. Вы уж извините, князья удельные, - усмехнулся Иван Семенович. - Как прикажете, - развел руками Степан, учтиво улыбаясь. Седых с шумом вышел из кабинета. Голос его загромыхал в приемной. Директор Веков все-таки пошел проводить его. Степан остался стоять посредине комнаты. - Вот так, - сказал он, когда дверь плотно закрылась. - Начальство... А вы, оказывается, знакомы? Да, ведь правда, он недавно еще плавал капитаном. Головокружительная карьера! Заместитель министра! Прекрасно знает, как руководить. Понимаешь, Андрей! Это нужно уяснить и тебе. Он пошел по цехам, которых не знает... Но по должности не мне, а ему дано решать вопросы в объеме моего завода. А все цеховые дела решает не начальник цеха, а главный инженер или директор... А вместо мастера распоряжаться должен начальник цеха... А ты знаешь, какому руководителю легче живется? Не тому, кто все возможности завода покажет, а тому, кто ни разу не ошибется. И, чтобы не ошибиться, он должен знать тысячу табу, тысячу запретов и ограничений, налагаемых банком, Министерством финансов, моим министерством, тем же самым Седых, который умеет разносить таких, как я, как умею я разносить своих подчиненных... За невыполнение плана меня только пожурят, ну, снимут с работы... а за нарушение табу - отдадут под суд. Да, теперь я уже не ошибаюсь! Умею назначать сроки, составлять планы, знаю все запреты. Степан замолчал, продолжая взволнованно ходить по кабинету. Наконец он остановился, закурил и спросил Андрея: - О какой это идее он с тобой говорил? Андрей очнулся, ошеломленный речью брата. - Идея? - переспросил он. - Я все тебе расскажу... потом. - Правильно. Сейчас прежде всего экзамены. Вот и все. В маленьком пассажирском поезде иногда становилось особенно светло, а порой горы, как шторами, прикрывали солнечный день. У окна вагона сидела девушка, ясная, милая, то оживленная, то задумчивая, сидела, подперев подбородок тонкой рукой, сама тоненькая и легкая. Поезд делал крутые повороты. Паровозик чуть ли не проносился мимо своего собственного последнего вагона. Глядя в окно, девушка вскрикивала: - Ой, как интересно! Что это? Речка Светлая? Неужели так близко облака? И мы въедем в них? Как на самолете? Глаза ее сияли, светились радостью, удивлением, любопытством. Вагончик качало. Пассажиры мерно клевали носами. Притихла и девушка. Она продолжала смотреть в окно, но глаза ее стали другими. Видела ли она то, что пробегало мимо? Может быть, она слышала какую-то музыку, думая о своем? Дрогнула тонкая бровь, рука отвела непослушную русую прядь. Почему вдруг расширились ее глаза? И сразу сузились... и даже изменили цвет: серые - стали темнее. О чем она думает? Недавно она была счастлива, очень счастлива, и летела домой из университета, смеясь и напевая. Ей хотелось броситься на шею каждому, кто попадался ей на пути. А дома ее ждала еще одна радость - в Москву вернулся папа с Урала. И Аня повисла на шее у огромного, седого, сильного и родного, пропахшего табаком и одеколоном после бритья - значит, ждал дочь! - Ивана Семеновича Седых. Теперь рассказывать, рассказывать! Его Анку принимают в университет! Она только что была на собеседовании для медалистов. Смешно! С ней говорили о музыке, спрашивали, часто ли она бывает на концертах, кого любит из композиторов и музыкантов, что чувствует, когда слушает музыку... Она отвечала, что не может понять, что именно говорит музыка, но у нее часто подступает комок к горлу; она думает вместе с композитором... и не знает о чем; она становится чище, лучше, светлее, когда слышит музыку, и ей хочется любить. Беседовавший с ней пожилой человек улыбнулся и опустил глаза. Он сказал, что такая девушка им подходит. Теперь Аня счастлива: она - студентка! Иван Семенович любовался красавицей дочкой и, посмеиваясь, вручил ей в награду письмо от "корабельного дружка". Аня прочла письмо и разрыдалась. Она плакала, и слезы капали на листок, размазывая ровные строчки. Потом свернулась калачиком на диване, жалко вздрагивая всем телом. Андрюша, Андрюшка, чудный, замечательный! Как он много перенес! Какое счастье - наконец он на ногах... Приехал к брату... Будет поступать в институт... Как могла она минуту назад смеяться?.. И месяц назад быть счастливой? Бесчувственная, черствая!.. Как смела она оставить Андрюшку в Кургане среди калек!.. И девушка плакала слезами радости и досады, любви и обиды... И, плачущая, была чудесна. Всего готов был ждать от дочери Иван Семенович, но только не мгновенного ее решения сейчас же ехать в Светлорецк, к Андрюшке Корневу. Свое решение Аня объявила отцу немедленно, с горящими и еще влажными глазами. Иван Семенович разбушевался, даже прикрикнул на взбалмошную дочь. В сердцах изорвал в клочья конверт злополучного письма, оставленный Аней на столе в столовой. Анка, глупая, заперлась в своей комнате и оттуда кричала, что все равно поедет, потому что любит. "А что она понимает в любви в свои неполных восемнадцать лет! Эх, Анка!.." Иван Семенович кусал желтоватые усы. Два дня шла домашняя война, и сильный противник, вооруженный полувековым опытом, грозный на суше и на море, сдался... Иван Семенович ничего не смог поделать. По его совету Анка взяла из университета справку о том, что ее зачисляют студенткой, а потом забрала оттуда все документы, чтобы сдать их в Светлорецкий институт. Иван Семенович вручил ей деньги на дорогу, адрес его знакомой рабочей семьи в Светлорецке и, горько обиженный, не поехал провожать сумасбродную девчонку на Казанский вокзал... и даже машины не дал. Послал по телефону телеграмму о ее выезде и стал мрачно один пить водку в столовой. Ане было жалко отца, она проклинала себя за эгоизм, но ведь она же любила Андрюшку - и этим было сказано все! Нет эгоизма большего, чем эгоизм любви. И вот она уже совсем близко к Андрюшке! Почему только паровозик так медленно взбирается в гору? Сосны едва отодвигаются назад, словно гуляешь по лесу с корзинкой для ягод в руке. Как жаль, что после веселых уклонов всегда бывают трудные подъемы... На подъеме стоял человек. Он уже давно заметил дымок паровоза, но паровозику еще предстояло немало покрутить, прежде чем он доберется до этого места. И наконец он показался из-за поворота, устало пыхтя и еле таща довольно длинный поезд из игрушечных платформ, товарных и пассажирских вагонов. Собственно, пассажирский вагон в этом поезде был один. И человек, дожидавшийся поезда, пробежав несколько шагов вместе с вагоном, схватился за поручень, подтянулся и вскочил в тамбур вагона. Чья-то сильная рука помогла в решительный момент. - Что же ты, брат, так? - Да ноги у меня, как новые, - ответил вскочивший. Он прошел в вагон, где сидела девушка у окна. Некоторое время он наблюдал, как вздрагивают ее брови, как переводит она глаза, равнодушно-далекие... И вдруг округляются они... - Андрюша! Он берет ее руки в свои и сжимает ее тонкие пальцы. И улыбаются, улыбаются оба... - Вот ведь куда вышел встречать! - говорит одна женщина другой, и в голосе ее - хорошая зависть. - Да, прошло наше время, - вздыхает другая. Молодые люди уходят в тамбур, открывают дверь и садятся на ступеньки. Они говорят, говорят, говорят... - Как же ты надумала? - Потому что к тебе... - Значит, помнишь? - Глупый, люблю!.. - Правда? Она прижимается щекой к его плечу: - А вот испугаю! Он смеется: - Нечем. - Сказать? - И, не дождавшись ответа, шепчет ему в самое ухо: - Я решила... я решила, что мы теперь всегда будем вместе... - Как вместе? - Ну, я с тобой буду... Конечно, мы поженимся. - Поженимся? - Он обнимает ее за худенькие плечи, и рука его дрожит. - Испугался? - лукаво говорит она. - Я? Нет... только почему же я первый не сообразил?.. - Потому что глупый, у тебя только Арктический мост в голове. - Надо было предупредить Степана! Мы сейчас же с вокзала поедем в загс... подадим заявление. Аня смеется и гладит Андрюшину руку, пересчитывает его пальцы. Вот теперь она знает, что такса счастье! Андрею хочется поцеловать девушку. Он робко оглядывается. Но в тамбуре никого не осталось, чуткие пассажиры все ушли в душный вагон. И Андрей целует Аню... У обоих кружится голова... И они целуются снова и снова до тех пор, пока не раздается покашливание сзади. Это вошел в тамбур старичок кондуктор с флажками. - Светлорецк, детишки. Подъезжаем! - говорит он, пряча улыбку. Приходится вставать. А так можно было ехать сто лет! Нет гор красивее, нет реки прекраснее, нет времени счастливее! Наступил вечер, и, конечно, ехать в загс с вокзала было уже поздно. К тому же Аню неожиданно встретил Андрюшин дружок, Денис Денисюк, отец которого, рабочий завода, знакомый Ивана Семеновича по Кривому Рогу, прислал за Аней, чтобы привезти ее к ним в семью. Андрей настаивал было, чтобы Аня ехала не к Денисюкам, а к нему, но Аня решила, что до загса неудобно. Когда Андрей, придя домой от Денисюков, сказал Степану о своем решении жениться, брат пришел в неописуемую ярость. - У тебя есть голова или нет? - едва сдерживая себя, говорил он. - Ромео и Джульетта! Одному девятнадцать, а другой семнадцать лет! - Скоро будет восемнадцать. - Так вас, сопляков, и в загс-то не пустят. - Пустят. Аня узнавала. Для женщин бывают исключения... даже в шестнадцать лет. - Глава семьи! - издевался Степан, глядя на побледневшего брата. - Ну что мне с тобой делать? Проекты, женитьбы! Ну, на - занимай всю квартиру, а я пойду учиться к профессору Гвоздеву. Раздраженный, он вызвал на ночь глядя машину и поехал в цеха. Вернулся только под утро. Андрей тоже не спал. Он твердо решил, что они с Аней не будут жить у брата. В институтском общежитии им, конечно, предоставят комнату для семейных. Все должно выясниться завтра, когда Аня отнесет свои документы в институт. Действительно, назавтра все выяснилось. Аня, счастливая, поражаясь всему, что видела, - заводу, городу, пруду, - отнесла в институт, куда держал экзамены Андрей, документы и справку из Московского университета о том, что ее зачисляли студенткой. Но нет света без тени: Андрея приняли, а ее нет. У директора института профессора Гвоздева был свой взгляд на "девиц, помышляющих об инженерстве". Он считал, что в большинстве случаев они идут учиться зря. Выйдут замуж, народят детей, бросят работу, и пропали все государственные средства, затраченные на их обучение. Есть для женщин и другие специальности, кроме строителей, механиков и горных инженеров. И ко всем девицам "с косичками и без оных" профессор Гвоздев относился сурово. Вот почему ни в чем не убедила его и Анина справка из университета. Гвоздев нашел формальный предлог: пропущены все сроки, - и отказал ей. - Я ни за что не уеду в Москву! - сказала Аня, вытирая слезы, когда они с Андреем шли из института. - Зачем же в Москву? - спросил Андрей. - Ведь мы же... подали заявление в загс. - А общежитие?.. Ты ведь сам сказал, что у брата не будем жить... Вот придется теперь ждать! - со слезами в голосе говорила Аня. - Но я все равно не уеду, буду около тебя. Расскажи мне, какие еще институты есть у вас в Светлорецке? - У нас больше нет институтов... ни одного. Аня опять заплакала. Андрей не знал, что делать, смутился. Он не переносил женских слез. Он хотел остановить ее хоть чем-нибудь, хоть на минуту: - Слушай, Аня... ну не плачь... знаешь... я ведь пишу стихи. - Стихи? - удивилась Аня и посмотрела на него украдкой. - И у меня есть стихи... Понимаешь... они мне очень теперь помогают... - Разве ты поэт? - Послушай, но это не те, что я написал у Илизарова. Это - в поезде. С жизнью в бой вступай смелее, Не отступай ты никогда, Будь отчаянья сильнее - И победишь ты, верь, всегда! - Вот как? - Аня робко улыбнулась. - Как ты сказал? Будь отчаянья сильнее... Здорово! Ну хорошо, буду, - тряхнула она волосами и стала вытирать слезы. - А техникумы здесь есть? - Есть! - обрадовался Андрей. - Лесной. Жаль, это никакого отношения не имеет к Арктическому месту. И есть медицинский... - Медицинский? - оживилась Аня. - А помнишь корабельный госпиталь? Я тогда себе слово дала, что если... ну, понимаешь... если... то я на всю жизнь пойду в медицину. - Так ведь я же... Ну, выздоровел... - Раз меня не пускают в технический мир - пойду в медицинский! Жаль, у вас здесь нет консерватории! И они поцеловались прямо на улице... Проходившая старушка покачала головой, мальчишка свистнул с забора, а проезжавший шофер засигналил. Глава шестая ДОКЛАД Консерватории в Светлорецке не было, но Дворец культуры был. И каждое утро Андрей слушал там игру Ани на рояле. И полюбился ему этюд Скрябина (Соч. 2 э 1), который Аня играла особенно проникновенно. В медицинский техникум она все же поступила и стала все дни просиживать за книгами и тетрадками. И каждый вечер Андрей приходил к Денисюкам, чтобы видеться с Аней. Дениска был рад старому другу. Огромный, мускулистый, с квадратным лицом и пробивающимися усами, Денис окончил ПТУ и работал на заводе водопроводчиком. Он увлекался тяжелой атлетикой и астрономией. - Да я ж тебе дам глянуть в мою подзорную трубу-телескоп! Сам сварганил. Марс побачишь. - Неужели и каналы видно? - интересовалась Аня. - Да ни, каналов не видать. А звездочка горит добре. Андрей не интересовался астрономией, он весь была своем проекте, но Аня увлеклась Денисовой трубой, и Андрей даже ревновал Аню если не к Денису - это было бы смешно, - то к его трубе. Однажды Андрей принес письмо от Сурена. - От Сурена? - заволновалась Аня. - Где же он? - Адрес странный - город не указан... он ведь на такой работе... - объяснил Андрей. Аня понимающе кивнула. - Поздравляет с поступлением в институт, велит стать инженером. И напоминает про общество "Мосты вместо бомб". Помнишь? - Ну конечно, помню, Андрюшка - всплеснула руками Аня. - Что же мы с тобой думаем? Надо же собирать друзей проекта! - Верно, - согласился Андрей. - Я прочитаю доклад в студенческом кружке в институте. - А я? А Денис? Нужен городской доклад. Так и порешили. Молодым ведь все кажется просто. Светлорецкий индустриальный институт помещался в старинном демидовском доме с толстыми, как в монастырях, стенами и в новом, пристроенном к нему, корпусе со светлыми, широкими окнами и стенами в полтора кирпича. Зимой в новом здании было отчаянно холодно, а в старом жарко. Поэтому в перерыве между лекциями студенты бежали из нового здания в старое погреться, а из старого в новое покурить и хоть немного прийти в себя после "бани". Едва раздавался звонок - и два потока людей устремлялись навстречу друг другу, сталкиваясь в коридорах, устраивая веселую толчею, в которой каждый студент со смехом пробивался в своем направлении. Это стало институтской традицией. И даже в сентябре, когда еще не начинали топить и в обоих зданиях была одинаковая температура, студенты в перерыве все равно устраивали свою обязательную толчею. Но даже старшекурсники и преподаватели не припоминали такой давки в коридорах института, как после доклада Корнева о постройке моста в Америку через Северный полюс. Между скептиками и энтузиастами разгорелся жаркий спор, который иногда напоминал потасовку. - Четыре тысячи километров! Гигантомания какая-то! Нефтепровод такой не уложить, а здесь... - А трубу в один километр можно построить? - Ну, можно... - Помножь на четыре тысячи. Возьми в помощь счетную линейку. - Э, брат! - Что "э"? - А что вы думаете, Никандр Васильевич? - Что ж, человек значительно раньше начал мечтать о полете, чем полетел... - Но ведь это не просто мечта... он подсчитал! - Николай! Не шуми! Имей в виду, английский язык будешь сдавать не в девятой аудитории, а на Клондайке, в салуне Кривого Джима. Только не рассчитывай в поезде повторить - не успеешь! Скорость слишком велика. - А что ты думаешь? Какие станции строим? Каналы через пустыню прорываем? А трубу утопить не сумеем? - Вот именно - утопить! А ты представляешь, как ее спустить?.. - С якорями он здорово придумал! Получается цепной мост, подвешенный ко дну, перевернутый вниз головой... - Вот насчет "вниз головой" - это верно. Только так и можно такое выдумать! - А ты выдумаешь? Ты и задания-то у других списываешь. - Полегче! - Ты сам не толкайся! - Товарищи, дайте пройти профессору Гвоздеву. - Семен Гаврилович! А как вы на это смотрите? - Простите, товарищи, спешу, спешу. О вас же надо заботиться. А доклада не слышал, ничего сказать не могу. Простите, дайте пройти... После перерыва первым в прениях выступил инженер завода Милевский. Студенческая аудитория была накалена. На доклад, оказывается, даже с завода пришли! Лев Янович, сытый, солидный, некоторое время постоял на кафедре, как бы давая всем на себя посмотреть, потом начал проникновенным голосом: - Дорогие товарищи, коллеги, друзья! Я не хочу касаться проблемы международных отношений. Мне кажется, что найдутся более компетентные товарищи, партийные или из комсомола, которые дадут всему докладу надлежащую оценку. Я коснусь только технической стороны. Однажды кто-то предложил вздорную идею просверлить земной шар насквозь, проложить туннель-скважину к антиподам, к американцам, скажем, из Светлорецка куда-нибудь в Сиэтль. По мысли шутника или безумца, вагон должен был, все ускоряя движение, падать до центра земли, а потом взлетать до ее поверхности в силу инерции, плавно теряя скорость. Любопытнейший проектик! - Никто тут такого проекта не предлагает. Ближе к делу! - крикнул кто-то из толпы около дверей. Милевский поморщился: - Думаю, что проект моста через Северный полюс принадлежит к числу подобных же гримас мозга. Аудитория зашумела: - Доказательства! Опровергайте по существу! - С технической точки зрения, - громко начал Милевский, - проект Арктического моста не выдерживает никакой критики. Нарисовать перевернутый цепной мост, может быть, красиво или забавно, но другое дело - опустить на дно восемь тысяч якорей на стальных тросах, что практически сделать невозможно. Напомню, что глубины там достигают пяти и более тысяч метров! А сама труба? Советским людям с немалым трудом удалось в свое время высадить героев-полярников на дрейфующие ледяные поля Северного полюса. А здесь нам придется пройти всю трассу по льдам, взрывать их, спускать в полыньи трубы... А как доставить их на Северный полюс? Автор проекта рассуждал тут о пятнадцати миллионах тонн металла. Да ведь это же немалая доля годовой продукции всей советской металлургии. Значат, все закрыть, все остановить чуть ли не на год и отдать металл для потопления в Ледовитом океане? - А морской телеграфный кабель, по-вашему, тоже топят в океане? - снова прервал оратора неизвестный оппонент. - Мост перебросить можно даже через пропасть! Милевский взглянул было на председательствующего студента, но тот, видимо, считал реплики в дискуссии допустимыми. - А как выправить мост, будь он построен? - раздраженно продолжал Милевский. - Как протянуть его по линеечке, которой пользуется при черчении студент-первокурсник, подающий здесь реплики? Студенты в дверях расступились, оглянулись. Послышался смех. Лев Янович был доволен. Ему показалось, что студенты рассмеялись его остроте. - А вибрация? - повысил он голос. - А подводные течения? Они будут тащить одну часть трубы в одну сторону, а другую - в другую. Жалкая железная соломинка переломится в глубине океана, погубив неисчислимые человеческие труды... А как беззащитно, уязвимо будет подобное сооружение! При первом же накале международных отношений туннель будет взорван бомбой или миной, затоплен, безвозвратно уничтожен, и все пятнадцать миллионов тонн металла, миллион тонн стальных канатов, все поезда, пассажиры и обслуживающий персонал, все двадцать миллиардов рублей будут похоронены на дне! Все нелепо, все! Наивно до смешного! Давайте посмеемся. И не будем создавать "орден рыцарей затонувшего туннеля". Никто не смеялся. Лев Янович кончил и, печальный, торжественный, сошел с кафедры Большой аудитории. Слушатели молча переглядывались. Кое-кто улыбался, некоторые осторожно оборачивались к Андрею, который сидел с краю в одном из задних рядов. Лев Янович Милевский не мог прийти в себя от возбуждения. Ему явно было не по себе, он морщился, ерзал и все время оглядывался вокруг. Он ушел сразу же после объявленного перерыва, не дождавшись других выступлений. Через полчаса Лев Янович галантно прикладывался к ручке Терезы Сергеевны: - У себя ли Степан Григорьевич? Нельзя ли к нему по важнейшему делу? - У всех, положительно у всех срочно! Неужели и ваша рационализация тоже такая срочная? - устало спросила Тереза Сергеевна. - Если бы только одна рационализация! - вздохнул Лев Янович и, нагнувшись к ее свисающей почти до плеча серьге, шепнул: - Личное... семейное... Степана Григорьевича... Тереза Сергеевна молча поднялась и провела Льва Яновича в кабинет. Вернувшись, она загородила грудью дорогу начальнику мартеновского цеха, высокому кудрявому красавцу, обычно проходившему к главному инженеру без препятствий. - Простите, Степан Григорьевич просил позже. Он сейчас говорит с Москвой... - И она осталась стоять у двери. Корнев взволнованно ходил по кабинету. - Мальчишка! Сумасшедший! - сквозь зубы бросал он. - Он компрометирует вас, Степан Григорьевич! - проникновенно говорил Милевский. - Именно о вас я сразу подумал. Мечтать о связях с враждебной социализму Америкой! Это неслыханно, Степан Григорьевич! У меня остановилось сердце. Что будет, если узнают в журналистских кругах? - Это же в самом деле глупо! Глупо и вредно! Вредно и опасно! - с сердцем сказал Степан. Открылась дверь, и заглянула Тереза Сергеевна: - Степан Григорьевич, возьмите трубку. - Я, кажется, просил... - зло обернулся к ней Степан. Тереза Сергеевна многозначительно опустила глаза: - Из райкома... Лев Янович схватился за голову и отвернулся. Похолодевшей рукой Степан взял трубку: - Корнев. Слушаю. Хорошо. На бюро райкома? Когда? Буду. Есть. Привет. Милевский почтительно попятился к двери. - Надеюсь... не по этому поводу, - пробормотал он. Степан Григорьевич даже не взглянул на него. - Какой дурак! Какой Андрюшка дурак! - тихо проговорил он. Дверь за Милевским закрылась. Тереза Сергеевна шестым секретарским чувством поняла, что к Степану Григорьевичу никого пускать нельзя. Степан думал. Дело может обернуться самым неприятным образом, Андрей перешел все разумные пределы. Идея его - нелепица. Каждому ясно, что к ней нельзя отнестись серьезно. Но, оказывается, серьезно отнестись надо, потому что идея стала поводом для необдуманного общегородского доклада, по существу, очень ошибочного! Как на это еще посмотрят... И если в райкоме уже знают, если на бюро хоть краешком заденут этот вопрос, то Гвоздев тотчас заявит, что это по просьбе Степана он принял в институт младшего брата Корнева. Всем станет очевидно, что Степан должен отвечать за действия Андрея. Притупление бдительности коммуниста Степана Корнева! Степан стал расхаживать от окна к окну, поглядывая на заводской двор, где бегал паровозик-"кукушка", гремели сцепки вагонов, тяжело пыхтел компрессор, визжала дисковая пила в прокатке... Вошла Тереза Сергеевна: - Я звонила к вам домой, Степан Григорьевич. Андрюша уже дома. Степан поднял на нее сразу запавшие глаза. Кто она? Колдунья? Читает мысли? - Машину! - приказал Степан. - Уже подана. "Нет, она все-таки хороший секретарь! Ничего не скажешь..." - Андрей! Пройди ко мне, - крикнул Степан из коридора в полуоткрытую дверь комнаты брата. Андрей проводил Аню и Дениса до выхода и сказал, чтобы они подождали его на улице. Сам прошел в кабинет Степана. - Ну?.. - встретил его Степан, стоя посредине комнаты, чуть втянув голову в плечи, сжав кулаки. Андрей даже отступил на шаг - ему показалось, что брат готов броситься на него. - Тебе мало того, что я всю жизнь делал для тебя? Тебе надо стать поперек дороги? - понизив голос и еле сдерживая себя, заговорил Степан. - Милевский про доклад рассказывал? - спокойно спросил Андрей. - Идиот! - заорал Степан. - Чем ты рискуешь! Ничем! Ты еще ничего не приобрел, терять нечего! А я из-за тебя рискую всем... Именем... дорогой в будущее... - Карьерой, - поправил Андрей. Лицо его покрылось красными пятнами. Он стоял перед Степаном, тоже опустив голову и чем-то напоминая его. - Карьерой? Это слово не из нашего социалистического обихода. Ты бредишь капитализмом. Готов преклоняться перед ним. И твое самомнение автора заумной идеи тоже из арсенала капиталистических отношений... - Ты карьерист! - отрезал Андрей. - Тебе ли говорить о социалистических отношениях! С ними не очень-то вяжутся твои поучения. - Ах, ты таким языком заговорил! Ладно. Теперь я буду приказывать. Завтра же ты объявишь о несвоевременности своего дурацкого доклада. Нет, постой! Это было бы глупо. Ты переименуешь его. Назовешь его научно-фантастическим. Будете там бредить Арктическим мостом и полетом на Марс. - Не сделаю этого. Не вижу в Арктическом мосте ничего научно-фантастического. Это реальный проект. - Молчи! "Реальный проект"!.. Ты понимаешь, как могут истолковать твою затею? В какое время живешь? - Перестань кричать на меня! - Я не только кричу на тебя, я учу тебя, я кормлю тебя... - Так не будешь ни учить, ни кормить! Спасибо за все! - И Андрей резко повернулся к двери. - Подожди, дурак! Скажи спасибо, что я тебя не прибил. Ты же меня компрометируешь... - Не пробуй задержать меня. - Я разделаюсь с тобой, вот что!.. Подожди... Снова в больницу попадешь... только для умалишенных... Андрей спокойно вышел из кабинета Степана и почти выбежал из коридора в переднюю. За его спиной что-то загрохотало. Может быть, Степан что-то бросил вслед Андрею или просто уронил стул на пол. - Что с тобой, Андрюша? - кинулась к нему на улице Аня. - На тебе лица нет... Андрей прислонился к забору, закрыл глаза. Он тяжело дышал. Из дверей вышел Степан Григорьевич и, не обращая внимания на молодых людей, сел в машину. - В заводоуправление! - приказал он шоферу. - Пойдем к тебе, мы уложим тебя, Андрюша, - просила Аня. - Туда? Никогда! - сквозь зубы процедил Андрей. - Та что ж хлопца неволить? Пойдем до нас. Батька рад будет, - предложил Денис. Андрей не пришел ночевать домой. Наутро, узнав, что ректор института профессор Гвоздев исключил его из числа студентов за "ошибочное, порочное выступление", тотчас завербовался вместе со своим другом Дениской Денисюком на Север, чтобы работать над завершением строительства "Мола Северного" в Чукотском море. Аня в слезах провожала их обоих. И она и Андрей переживали, что загс устанавливает такие долгие сроки после подачи заявления. Пришлось желанную женитьбу отложить. На бюро райкома, созванного для оказания помощи прилегающим колхозам в уборке капусты, которой грозили заморозки, после заседания, прощаясь со Степаном, первый секретарь райкома, подтянутый, в полувоенной форме, коротко стриженный, с сощуренными, словно приглядывающимися глазами и щетинистыми усиками Николай Николаевич Волков, спросил: - Где братишка твой, Степан Григорьевич? Хочу попросить его повторить у нас в райкоме свой интереснейший доклад, как мне передали. Мост в Америку! - Боюсь, несвоевременно, - робко заметил Степан. - Напротив, товарищ Корнев. Именно сейчас американцам стоит подсказать, каким путем идти человечеству. Степан помчался домой, потом к Денисюку, но Андрея с Дениской уже не застал. Они уехали по широкой колее в Магнитогорск и оттуда улетели на Чукотку. Конец первой части Часть вторая ДРУЖЕЛЮБИЕ ВМЕСТО НЕНАВИСТИ Бомбы ненависти разъединяют людей, Деловые мосты их соединяют. Глава первая ОПТИЧЕСКИЙ ПРИЦЕЛ В квартиру старушки Ольдсмит позвонили. Недавно потерявшая мужа, прикованная к креслу на колесах, покинутая детьми, миссис Ольдсмит боялась всего на свете. И конечно, неожиданных звонков, да еще и таких настойчивых, требовательных. Старушке было непросто подкатить свое кресло к входной двери. Вошедший, вернее сказать, вломившийся посетитель в шляпе набекрень, обросший неопрятной бородой, с бегающими глазками и дергающейся щекой, грубо осведомился, кто здесь живет и много ли тут шляется народу? Второй выжидал за дверью. Миссис Ольдсмит запричитала, что сыновья забыли мать, замужняя дочь далеко в Калифорнии, соседи перестали навещать. - Совсем пропадаю, - со слезами в голосе закончила несчастная хозяйка маленькой квартиры. - Ладно, не бурчите, миссис как вас там! Небось от пачки долларов не откажетесь? Сразу к вам все соседи сбегутся на угощенье. И замуж, чего доброго, еще раз выскочите. - Доллары? За что, почтенные джентльмены? Чем я могу их заработать? Слаба ногами. Только и могу, что в кресле ездить. - Вот в кресле сидя и заработаете. Чтоб не рыпаться, никуда не заглядывать. - Куда не заглядывать? - совсем испугалась старушка. - В соседнюю комнату, которую мы у вас снимем на неделю, не больше. Вот за эту пачку долларов. Здесь пятьсот. Можете пересчитать. - Пятьсот долларов! - не веря ушам, прошептала старушка. Бородач хохотнул и сунул пачку денег бедной миссис Ольдсмит. - Еще лучше будет, если паралич разобьет вас, мэм, не только на ноги, но и на язык. За то и платим. Моему парню, что ждет за дверью, нужны уют и тишина. Как в гробу. Чтобы вдохновиться здесь и делать свой бизнес. За это и платим, О'кэй! Или нет? - Что вы, что вы, джентльмены! Конечно, о'кэй! Я проглочу свой язык и за меньшую сумму. Да вы хоть взгляните на комнатку. Бомбоньерка! В ней дочка до замужества жила. Все там прибрано еще ею. Правда, давно не подметалось. Так у меня пылесос есть. Вы уж как-нибудь сами. - Ладно, ладно, мэм, заткнитесь. Мы пылесос возьмем. Нам пыль ни к чему, на ней следы остаются. А вам в комнатку своей сбежавшей дочери заглядывать не советую. Мой совет, как топор, что доску, что голову мигом расколет. - Да куда уж мне! Видите, на колесах из комнаты в комнату еле езжу, никак привыкнуть не могу. - Ничего, мэм. Привыкать уж не так долго осталось. И, снова хохотнув, бородач внес багаж ожидавшего спутника, хорошо одетого, рано полысевшего, важного, презрительно щурившего левый глаз, с лицом холеным и гладким. Багаж его состоял из массивного штатива я изящного деревянного футляра. Хозяйка подумала, что, быть может, этот благообразный джентльмен, нуждающийся в тишине и вдохновении, из музыкантов и будет трубить в какой-то хранившийся в футляре инструмент, чем отвлечет ее от грустных мыслей. Но она ошиблась. Благообразный джентльмен, распрощавшись с бородачом, кое-как пропылесосившим комнату, достал из бокового кармана фотокарточку трех малышей с миловидной их матерью, водрузил ее на стол и, трогательно полюбовавшись на них, вздохнул. Затем он деловито раскрыл футляр, но достал оттуда не саксофон, не скрипку или гитару, а винтовку с оптическим прицелом. Оружие это он умело закрепил на штативе, предварительно наведя ствол на строящуюся наспех для предстоящего митинга трибуну. Потом сел в неудобное старое кресло и задумался. Кривой Джим вовсе не был кривым. У него укоренилась привычка прищуривать левый глаз, словно постоянно прицеливаясь. Его феноменальная способность проявилась еще в детстве, когда он служил мальчишкой в тире. Он мог на потеху посетителей выбить любую указанную ему цель, заставить завертеться мельницу, запрыгать клоуна, упасть навзничь негра, возбуждая у зрителей желание выстрелить не хуже парнишки, чем снискал благосклонность хозяина. Босс даже извлекал из этого вундеркинда добавочную прибыль, устраивая платные представления с участием малолетнего снайпера. Еще тогда к нему присмотрелись люди черного бизнеса. А когда он, прозванный уже Кривым Джимом, разорился после попытки держать собственный тир, потерял всякую надежду найти себе работу, словом, крепко сел на мель, не зная, как прокормить семью, ему предложили использовать его способности. Сперва он подумал, что его хотят сманить в армию снайпером, по потом понял, что его "снайперский бизнес" будет "избирательным" и проходить не в тропических джунглях или сельве, а если в джунглях, то в каменных, что, вообще говоря, его больше устраивало, поскольку он не разлучался бы с горячо любимой семьей. Что касается "целей", которые ему назывались, то он относился к ним так же беззлобно, как и равнодушно, считая их просто принадлежностью своего "бизнеса", и только. Платили ему сносно, если не сказать хорошо. На работу вызывали не слишком часто и всякий раз в разные города. Устройство там на квартиру и на "рабочее место" брали на себя люди синдиката, которые и нанимали его... Неоценимым качеством Кривого Джима, помимо его феноменальной меткости, наряду с ценной молчаливостью считалась и его безукоризненная репутация процветающего бизнесмена, уважаемого соседями домовладельца и человека благообразного, религиозного, умеренных консервативных взглядов, словом, солидного. Кроме того, он был педантичен, аккуратен, а также сентиментален (немецкая кровь!). На "работе" за ним никогда не оставалось никаких следов, и синдикат не знал из-за него неприятностей. Он работал, и только, а лишние подробности его не интересовали. К тому же, чтобы прокормить свою семью, а также помочь родственникам, постоянно бедствующим из-за проклятых кризисов, у Джима других возможностей достаточно заработать не было. А для круга знакомых благообразного мистера Пфальца (сына оберштурмбанфюрера СС, приютившегося в Штатах) он делал свой бизнес, связанный с поездками в другие города. В нерабочее время с гангстерами Джим компании никогда не водил. И в душе даже презирал, считая людьми безнравственными. Сейчас он был готов к "работе". Предстояло ждать, а это он умел. Пусть хоть два-три дня, хоть неделю, пока эти смутьяны раскачаются и доставят "цель" на трибуну. Майкл Никсон ехал в город автостроителей прямо из Нью-Йорка, где встречался с самим Гессом Холлов, объявившим, что ЦК партия приняло решение о выдвижении Майкла Никсона себя кандидатом в сенат от штата Автостроителей. ЦК учел, что имя его хорошо известно из-за "Рыжего процесса", проходившего в печальной славы городе Дейтоне. В свое время там на "обезьяньем процессе" судили учителя, осмелившегося преподавать богопротивную теорию Дарвина. Обвиняемый использовал суд для пропаганды своих богопротивных идей. Поэтому Майкла предусмотрительно стали судить не как агента Москвы, выступавшего в защиту русского строительства ледяного мола вдоль сибирских берегов, "что могло вредно отразиться на климате Америки", а за то, что он якобы воспользовался рецептом еще одного коммуниста, известного среди писателей под именем Теодора Драйзера, подсказавшего, как ловки можно отделаться от нежелательной девушки, утопив ее во время катания на лодке. И Майкл Никсон был обвинен именно в этом. И даже вещественное доказательство, представленное суду, было "заимствовано" у того же Драйзера - помятый как бы от удара по голове фотоаппарат и пленка из него с заснятой на ней до ее гибели "его девушкой Амелией Медж", тело которой не удалось найти на дне реки, откуда "достали" фотоаппарат. И Майкла Никсона приговорили за убийство мисс Амелии Медж к казни на электрическом стуле (чего тщетно добивались и на суде в Калифорнии в отношении прославленной и ложно обвиненной, подобно Майклу, Анджелы Дэвис, ныне члена ЦК Компартии США). Майклу Никсону удалось перед самой казнью бежать с тюремного двора на геликоптере. (Впоследствии подобный побег был повторен знаменитым гангстером.) Но тогда, после невообразимого шума, поднявшегося вокруг процесса над Майклом, и его бегства, группа гангстеров, похитивших по заданию своего синдиката мисс Амелию Медж, в знак своего восхищения проделкой осужденного выпустила свою пленницу на свободу и Верховный суд США вынужден был Майкла Никсона реабилитировать, а Aмелия Медж на некоторое время стала самой модной фигурой Америки. Ее даже хотели выбрать "королевой красоты", и ради этого она отреклась от красного Майкла Никсона, но вопрос отпал из-за деликатной неясности с ее девственностью, поскольку она долго пробыла в лапах у подонков общества, а унизительное медицинское обследование с омерзением отвергла. Однако для "королевы красоты" уверенность в ее чистоте считалась необходимым условием. Майкл Никсон в полной мере использовал судебную трибуну для разоблачения мракобесия воротил капиталистической Америки, которые, прикрываясь пресловутой советской угрозой, готовы были ввергнуть страну и весь мир в губительную для всех ядерную войну. Стать первым сенатором-коммунистом было крайне ответственно и не менее трудно, ибо средств на предвыборную кампанию у партии было мало и слагались они из доброхотных пожертвований рабочих-автомобилестроителей. Майкл Никсон остановился в дешевеньком отеле, где коридором служила наружная площадка с перилами и крутой железной лестницей вместо лифта. Он не ждал никаких посетителей и был удивлен, когда негр-портье, у которого он только что взял ключ от убогого номера, позвонил по телефону, что к нему идет гость с чемоданом, которого провожает мальчик-посыльный. Майкл пошарил у себя в кармане и обрадовался никелю, который может дать парнишке на чай. В дверь постучали. Майкл сам открыл дверь и увидел высокого незнакомого человека с удлиненным лицом и тяжелой нижней челюстью. Когда Майкл сделал движение по направлению к мальчику-посыльному, незнакомец, взяв у того чемодан, жестом руки остановил Майкла и сам сунул парнишке доллар. "Ого, - подумал Майкл, - кого это, столь щедрого на чаевые, принесло ко мне?" - Прошу вас, сэр, проходите, - предложил он. - Герберт Кандербль - инженер, - представился вошедший. - Я знаю вас и именно поэтому пришел к вам. По делу, - многозначительно добавил он и уселся в кресло, непринужденно заложив правую ногу на выступающее колено. - Мистер Майкл, я слышал, что вы выдвигаете свою кандидатуру в сенаторы от штата. - Да, сэр, я собираюсь это сделать, - нерешительно произнес Майкл Никсон, стараясь угадать, что нужно этому самоуверенному джентльмену. - Меня это устраивает, - продолжал гость. - У вас, конечно, на выборную кампанию денег маловато. Но не думайте, что я предложу вам достаточно долларов. Сказать по правде, у меня их нет. Я предоставлю вам нечто, что дороже денег, ибо заинтересован в вашей победе и отстаивании в сенате кое-каких идей, о которых мы с вами еще потолкуем. - Не рано ли сейчас начинать с меня деятельность лобби, мистер Кандербль? - Нет, не рано. Вы здорово вели себя на суде, великолепно, по-изобретательски бежали с тюремного двора на геликоптере и шумно реабилитировались в связи с появлением вашей невесты живой и здоровой. - Которая, между прочим, отказалась от меня, как от приверженца враждебной страны. - Полцента ей цена, - отрезал Кандербль. - Однако истинно деловые люди заметили вас. И я среди них. Я хочу подкинуть вам одну идею, с которой познакомился в условиях неотвратимой, казалось бы, своей гибели у берегов Ливана. - Вот как? - Идея принадлежит русским. Один из них плыл со мной на бочкообразной трубе после потопления нашими доблестными моряками чужого мирного корабля, на котором мы с ним находились. Другой русский выручил меня из воды. Кстати, он был тогда тяжело ранен, не знаю, остался ли в живых. Когда я покидал советский корабль "Дежнев", мой сотоварищ по "трубе спасения" выкрикнул мне вслед один лозунг, который мог бы привести вас в сенат. - Что вы? Русский лозунг приведет в конгресс США? - Не русский, а глобальный лозунг всех людей, живущих на земле. - Какой же это лозунг? - "МОСТЫ ВМЕСТО БОМБ!" - О'кэй, сэр! Ведь мир борется против ядерных бомб. Эта борьба неразрывна с моей предвыборной платформой. Но при чем здесь мосты? Вы имеете в виду контакты с русскими? - Я имею в виду реальный мост, грандиозное инженерное сооружение - плавающий подводный туннель, который мог бы связать наши противостоящие друг другу страны: США и СССР. Я отмахнулся было от этой идеи. Но теперь, после зрелого размышления, вижу в ней обещающую возможность оживления нашей американской промышленности, занятой выпуском мирной продукции, конвертеров, строительства канатных заводов, электростанций, железных дорог - миллионы новых рабочих мест. Возьмите себе на вооружение этот предвыборный лозунг и названные мной перспективы, и вы победите. Тогда и будем говорить о нашей совместной борьбе в сенате. О'кэй? - Я подумаю, сэр. Этот лозунг не противоречит линии моей партии. - Я еще принес кое-что для вашей предвыборной борьбы. И Кандербль стал расстегивать принесенный мальчиком-посыльным чемодан: - Пожалуйста, Майкл, снимите свой пиджак. - Вы собираетесь боксировать со мной, Герберт?- пошутил Майкл. Кандербль с уничтожающей серьезностью посмотрел на него. Митинг у ворот автомобильного завода был назначен на одиннадцать часов утра. Люди собирались заблаговременно, сбивались в кучки, о чем-то спорили, размахивая руками. Все новые группы стекались из прилегающих к площади улиц. Полицейских почему-то не было. Это казалось странным. Ведь рабочие соберутся не для пения псалмов, а слушать будущего красного сенатора и говорить о своих профсоюзных делах. Когда-то первый автомобильный король Генри Форд наводнил Америку дешевыми автомашинами, доступными рядовым американцам, выведя тем страну на путь Великой автомобильной державы. Беря с покупателей меньше своих конкурентов, он платил рабочим больше, чем они, но ставил условие не состоять в профсоюзе. С тех пор много утекло и воды и бензина. Наследник Генри Форда-старшего, его внук Генри Форд-младший давно уже отказался от былых дедовских запретов. Заработки на его заводах не больше, чем, скажем, у "Дженерал моторс", цена его автомобилей не меньше, чем у других фирм, а рабочие состоят в профсоюзах, но и теряют работу, как члены профсоюзов в других местах. Теперь каждый работающий думал, как бы не лишиться работы, а владельцы заводов - как бы не обанкротиться. Страх стал движущей силой в городе автомобилестроителей. Впрочем, как и во всех других местах "процветающей" страны самых богатых и самых нищих американцев. Вот перед такими американцами и должен был говорить на митинге Рыжий Майкл, коренастый, широкоплечий "свой парень" с веснушчатым лицом, носом-картофелиной и озорными глазами. Многие считали, что у него нет никаких шансов пройти в сенат, и видели в его выдвижении в кандидаты партийную тактику, позволяющую выдвижением кандидатов в президенты и вице-президенты, а сейчас и в сенаторы укрепить влияние левой партии, ненавистной владельцам всех мастей, у которых денег на выборы было куда больше, чем у коммунистов, а следовательно, и шансов на успех. Кривой Джим скучающе наблюдал, как заполнялась площадь народом, как расставили на ней репродукторы, установили на трибуне микрофоны, похожие на утиные головы на тонких змеиных шеях. Это было удобно, можно заблаговременно прицелиться. Подняв раму окна, он неторопливо и обстоятельно навел скрещивающиеся в оптическом прицеле нити на средний микрофон, мысленно воображая себе человека, который окажется перед ним, о ком он решительно ничего не знал, даже его имени. Должно быть, один из тех, кто лезет в болтуны, чтобы зашибать доллары. Джим холодно прикидывал, где окажется сердце у оратора. Был он по природе своей "сердобольным", не обижал ни кошек, ни собак, не выносил ничьих страданий и стремился делать свой бизнес так, чтобы длительной боли клиенту не причинять и чтобы дело кончилось быстро и безболезненно для обеих сторон. Пока на площади начнется кутерьма и паника. Джим спокойно выйдет из так удобно расположенной квартиры, предварительно опустив раму и присыпав старой пылью разъем и даже прикрыв его припасенной паутиной. Этих полицейских ищеек не так уж трудно сбить с толку, особенно если они не стремятся идти против синдиката. И Кривой Джим после первого и единственного своего выстрела бистро смотается к своим трем любимым деткам, получит возможность побаловать детишек гостинцами. Он всегда так отмечал получение гонорара от синдиката. Его отец, оберштурмбанфюрер СС, тоже в своем кабинете, где при допросах не всегда царила мертвая тишина, держал на столе карточки своих чад, в том числе и маленького Отто, которого в Америке стали звать Джимми (ох уж эти американцы!). Особый подарок нужен Марте, которая скоро наградит его еще одним младенцем. Если это будет, наконец, девочка, он начнет по старинке копить ей приданое. Все было готово у Кривого Джима. Майкл Никсон, вознамерившийся стать сенатором, взошел на трибуну. Репродукторы разносили по площади его голос, и Кривой - Джим отлично слышал его слова. Он решил поиграть со своей жертвой, как кошка с мышкой, дать ему поболтать немного. "О чем он там говорит? Конечно, о ядерных бомбах. Все только и болтают о них, словно ничего нет интереснее. Ну кто будет их применять в самом деле, чтобы лишиться всего, что имеешь? Постой, он не просто о бомбах вспоминает, а еще и о каких-то мостах. И верно, мосты нужны между народами, и папаше оберштурмбанфюреру Пфальке мост был нужен, чтобы попасть через океан. Воздушный. Мосты, когда надо, всегда к месту. Ну ладно, пожалуй, хватит. Что он еще хочет? Строить мост через океан? Через Северный полюс? Да его не на тот свет надо отправить, а в психиатрическую лечебницу для проведения опытов, о которых мечтал отец. Жаль, нет таких отцовских лечебниц. Приходится таких буйнопомешанных успокаивать другими добросердечными средствами". Кривой Джим, привычно щурясь, заглянул в оптический прицел, чуть отвел ствол винтовки в сторону, чтобы перекрест нитей пришелся на сердце Рыжего Майкла. "Ну еще что? Ну давай, давай, залепляй уши. Обещаешь с помощью подводного моста через Ледовитый океан оживить американскую промышленность? Покончить с безработицей? Всех на тяжелую работу тянешь? Может быть, и Кривого Джима пригласишь какие-то там железки таскать? Сейчас мы тебе железку в сердце пошлем, вернее, свинчатку. Мгновенно и безболезненно. Благодарить надо! За квалификацию!" Кривой Джим нажал спусковой крючок. Винтовка привычно чуть отдала в плечо. Майкл Никсон, Рыжий Майкл, имени которого Кривой Джим даже не знал, должен был упасть замертво на руки стоявших подле него политических боссов. Ведь Кривой Джим не промахивался, в особенности при стрельбе с комфортом. Кривой Джим поторапливался смотаться, пока там начнется кутерьма. Он уже набрал пылесосной пыли, чтобы засыпать разъем оконной рамы, и вдруг услышал продолжающуюся речь как будто живого Майкла. Или ока записана была на ленту? Но, взглянув на трибуну. Кривой Джим на мгновение потерял власть над собой. Его профессиональное самолюбие оказалось задетым. Этот оратор продолжал говорить, словно пуля не угодила ему под третье ребро. Быть такого не может! Оптический прицел, штатив, упор, верный глаз Кривого Джима! "Подожди! Вызываешь, как говорится, на "бис"! Получай!" Кривой Джим прицелился еще раз, чего ему никогда не приходилось делать! Что скажут боссы из синдиката? Позор! Фигура перед микрофоном стала ненавистной. Второй хлопок, пуля никак не могла пройти мимо цели, не могла! Тут был точный расчет! Но Майкл продолжал говорить. А на площади все-таки началась кутерьма! Значит, пули все-таки долетели до чертовой трибуны! В толпе зашумели, в ней сам собой открылся живой коридор в направлении дома, откуда еще не сбежал Кривой Джим. Надо уходить, пока не поздно. Первый раз у Кривого Джима не осталось времени, чтобы замаскировать пылью и паутиной разъем рамы окна и собрать свое оборудование. Им овладел жуткий страх за себя. Он поспешно выскользнул из комнаты. Старуха, должно быть, не услышала хлопков или трусила. Осторожно Джим прикрыл за собой выходную дверь, через задний ход поднялся по наружной лестнице на верхний этаж, там перешел в самый крайний подъезд дома, выходивший не на площадь, а на другую улицу. Там спустился по парадной лестнице, смешался с возбужденной толпой и, забыв о своей прославленной молчаливости, стал громче всех кричать, требуя ареста негодяя, покушавшегося на оратора. Непостижимым образом оратор был жив и здоров, и его огненная, известная по фотографиям "Рыжего процесса" шевелюра горела на солнце. Джим ничего не понимал. Ужас овладел им. Неужели угас его талант и он подобен теперь всем ублюдкам, которым не подыскать заработка? А дети? Как же он мог промахнуться? Как мог? Но Кривой Джим напрасно корил себя. Он оба раза не промахнулся. Пули его винтовки с оптическим прицелом дважды ударились в область сердца Майкла Никсона, и дважды расплющились об надетый под белоснежной рубашкой с распахнутым воротом панцирь пуленепробиваемой стали, патент на которую был выдан Американским патентным ведомством на имя инженера Герберта Кандербля. Кривой Джим выбрался из толпы и в самом подавленном настроении побрел домой. Народ на площади за его спиной бурлил, требуя вмешательства полиции. Но стражей порядка не было, они явно не спешили прибыть на место происшествия. Джим даже пожалел о своей поспешности и оставленной винтовке с оптическим прицелом. И как теперь сложатся его отношения с синдикатом? Шансы у Майкла Никсона на избрание сенатором штата благодаря "усердию" Кривого Джима необычайно возросли. Глава вторая ЗАКОН ВЫГОДЫ Под ярким южным солнцем город выглядел ослепительно белым. Он меньше всего походил на американские города из стекла и бетона со стандартными небоскребами, крикливыми витринами и рекламами, с шумными сабвеями-подземками, с обрывками прочитанных газет на тротуарах и тоскливо ожидающими у светофора автомобилями. Столица Соединенных Штатов Америки скорее напоминала тихую провинцию. Уютные, скрытые зеленью домики, тихие улочки, двух-, трехэтажные дома на проспектах, колонны на фронтонах зданий, парки, памятники: Вашингтону - остроконечный, устремленный вверх обелиск. Линкольну, изображенному сидящим в мраморном павильоне, со ступенек которого выступают ораторы на митингах, и еще много других памятников, даже, быть может, слишком много для всего лишь 250-летней истории американского государства; наконец, неторопливость прохожих, южная лень и какая-то старомодность как отличительная особенность Вашингтона. Прохожие, водители, владельцы и пассажиры автомобилей - преимущественно негры. Ведь едва ли не больше половины населения столицы США, расположенной в южном округе Колумбия, - цветные! Белых больше встретишь в центре, у правительственных зданий департаментов, около Капитолия... Стеклянный купол Капитолия, где заседают палата представителей и сенат, возвышается над деревьями густого, аккуратно выметенного и подстриженного парка. По горячей асфальтовой аллее, заложив руки за спину, расправив атлетические плечи, быстрым шагом, словно гуляя, а не направляясь в свой офис - в Америке по делу люди идут не спеша, а вот гуляют обязательно "бегом", - шел молодой кандидат в сенатора Майкл Никсон. Он оказался перед внушительным зданием Верховного суда США. Широчайшая мраморная лестница вела к ослепительно белым колоннам. Однако посередине нее проложили деревянную времянку с перилами. По ней, как по пароходному трапу, спускались несколько почтенных старцев. Правда, доски портили архитектуру, но отвечали официальному требованию наличия перил на любой лестнице. Мистер Майкл Никсон увидел сухопарую фигуру члена Верховного суда мистера Ирвинга Мора и задержался, чтобы приветствовать его, высокого, худого, с бородкой "под дядю Сэма", с великолепным лбом мыслителя и тонким носом аристократа. Тот заметил молодого человека, которого по комплекции можно было принять за игрока в бейсбол или профессионального боксера легкого веса. На солнце веснушчатое лицо Майкла, как и волосы, отливало медью. Старик опустился на ступеньку и, обменявшись приветствиями, подал ему руку. Член Верховного суда Ирвинг Мор был тем самым дополнительным членом суда, для которого поставили новое кресло рядом с прежними, огромными, с высокими спинками, тяжелыми ручками и благородно старыми. При конфликте президента или конгресса с Верховным судом, могущим принятый закон объявить противоречащим конституции, сделать ничего невозможно, но... увеличить число членов суда не запрещено, чтобы изменить в нужную сторону соотношение голосов судей. Выборы их превращались в жестокую политическую борьбу. Новый состав Верховного суда с Ирвингом Мором не замедлил проявить себя, отменив несколько реакционных законов, ограничивающих права на забастовки и права на свободу мыслей и убеждений. Ирвинг Мор совсем не был коммунистом, но это не мешало ему самым приветливым образом говорить с Майклов Никсоном: - Хэлло, Майк! От души желаю видеть ваш бюст в галерее Капитолия, который там вынуждены будут поставить. Правда, не все ваши будущие коллеги придут в восторг от этого... впрочем, как и от ваших взглядов. Не говоря уже о завидной молодости оригинала. В части исконных чувств дряхлого к молодому к ним присоединяюсь и я. - Полно, мистер Мор! Хотел бы сохранить вашу молодость к своему будущему юбилею! - О'кэй, мальчик! Сохраняйте свою, это будет куда лучше! Впрочем, о деле, мой друг. Мистер Игнэс лично просил меня об одолжении. Он хочет запросто видеть вас у себя. - У себя? - поразился Майкл Никсон. - Что общего может быть у миллионера Игнэса, если не ошибаюсь, члена Особого комитета промышленников, хозяев страны, и у коммуниста Никсона? - Но ведь коммунист-то почти сенатор! К тому же проведший "Рыжий процесс"! - лукаво сказал мистер Mop. - Во всяком случае, я вам советую пойти ему навстречу, хотя бы сегодня, после конца вашего предвыборного бизнеса. По счастью, я избавлен от необходимости звонить вам по телефону в ваш офис и, несомненно, быть записанным на пленку! - И мистер Мор засмеялся. Будущий сенатор смутился: - Вот видите, сколько нужно сделать, мистер Мор... - О, мой милый друг, впереди еще много борьбы за лучшую участь американцев! - Желаю удачи, мистер Мор. - Мистер Игнэс заедет за вами хотя бы вот сюда, чтобы не дразнить парней из газетных трестов. В назначенный час мистер Майкл Никсон был напротив здания Верховного суда. Мистер Боб Игнэс уже ждал его в своем великолепном "крайслере", огромном, словно плывущем по мостовой, широком, как удобная лодка. - Хэлло, мистер сенатор! Я настолько уверен в вашей победе на выборах, что рискую так обращаться к вам. Мечтаю выпить с вами коктейль трех чертей. У меня дома есть эта дьявольская смесь. - Хэлло, мистер Игнэс! Говорят, смесь соляной и серной кислоты называется по-русски "царской водкой". - Садитесь, прошу вас. Царской водкой вас мечтают угостить менее проницательные бизнесмены. Я хотел бы с вами просто поболтать. Боб Игнэс был худой и лощеный джентльмен лет за пятьдесят, с бритым умным лицом, редеющими, гладко зачесанными волосами и светлыми проницательными глазами. Автомашина быстро мчалась по улице, догоняя впереди идущий автомобиль, который оказался полицейским. Мистер Игнэс притормозил. - Пусть лучше эти господа проедут, - сказал он вполголоса. - Терпеть не могу с ними встречаться! Претендент в сенаторы расхохотался. Игнэс подмигнул ему: - Все фирмы отказались страховать мой автомобиль. Они терпят на мне убытки. Им ведь нет дела, что из штрафов, которые я заплатил по милости едущих впереди господ, можно составить целое состояние. Полицейская машина свернула за угол, и тогда мистер Игнэс показал, почему ему приходится платить много штрафов. "Крайслер" летел по средней черте улицы, отпугивая все машины, приводя в ужас пешеходов. - Прошу извинить, Майк, - переходя на фамильярный тон, всегда знаменующий в Америке установление деловых отношений, сказал мистер Игнэс, - везу вас в свою местную хижину. Я снимаю небольшую квартирку в одном доме, где могу останавливаться, приезжая в Вашингтон. С отелями всегда возня, телеграммы, заказы... Бывают дни, когда в Вашингтоне толчется слишком много народу. Так что прошу извинить меня за мой вигвам. Через минуту машина остановилась около фешенебельного дома на самой аристократической улице Вашингтона. Один этаж этого дома и снимал мистер Игнэс. В подъезде, перед запертой дверью, мистер Игнэс нажал кнопку, после чего из стены раздался женский голос: - Хэлло, кто там? - Это я, дорогая, с гостем, - ответил стене миллионер. - Сейчас, мой мальчик! - воскликнул женский голос, и за дверью что-то щелкнуло. - Пожалуйста, проходите. Игнэс распахнул дверь, за которой никого не оказалось. Гость и хозяин поднялись по ковровой лестнице на второй этаж. В раскрытой двери квартиры их ожидала стройная, но уже чуть поблекшая дама, дорого и со вкусом одетая. - Как это мило! Я так рада вам, сэр! - и она протянула руку Майклу. Тот низко поклонился. - Ну, вот наше небольшое гнездышко, - сказал мистер Игнэс. Хозяйка провела Майкла в просторную комнату, в которой было на редкость мало мебели. Но то, что стояло, было дорогое и удобное. В "гнездышке" Игнэса, как прикинул Майкл, было не меньше двухсот квадратных метров. - О, сэр! Вы были в России! - говорила хозяйка. - Это моя родина. Я учу Боба русскому языку. - Я только плавал около ее берегов и неожиданно попал в СССР, - ответил Майкл. - В детстве. - Как бы я хотела хоть взглянуть на эти берега! Боб обещает взять меня с собой, когда в следующий раз поедет в Москву. - В следующий раз, в следующий раз! - отмахнулся мистер Игнэс и проводил гостя в кабинет. - Вы видите, здесь еще не все устроено. Приобрел несколько картин русских художников. Хочу выдержать стиль... не пускаю сюда крикливую западную мазню. - Это желание вашей супруги? - О нет! Я с нею лишь вспоминаю русский язык, который был языком моего детства. - Неужели? - удивился Майкл. - Моя мать, голландка, была замужем за русским Игнатовым. Увы, они разошлись, когда мне было четыре года. Отец оставил меня у себя, мать вернулась в Голландию. И Боря Игнатов, представьте это себе, жил в Москве. Но отец умер во время русской революции, мать обратилась к Советскому правительству с просьбой отправить меня к ней... И вот я считался голландцем, но всегда говорил о голландцах "они"... Затем - умноженное наследство, наконец Америка, и я стал американцем и даже миллионером. А мог бы стать марксистом... - Стать марксистом никогда не поздно, - пошутил коммунист Майкл. - Один раз я понял, что это полезно. Видите этот электрический камин? Я включу... Как будто мерцают горящие угли... Он мне памятен - я купил его, когда еще жил в Голландии. Я затащил к себе русских туристов и показывал им этот камин. Они, конечно, были марксистами. Я играл на бирже... Акции ближневосточных нефтяных компаний... Я спросил русских - это было перед передрягой на Ближнем Востоке, - почему повышаются мои акции. Я страшусь беспорядков, но мне жалко продать лезущие вверх акции. - Что же ответили вам русские? - Посоветовали мне посчитать Маркса. - И вы? - Я продал акции. Начался суэцкий кризис, нападение англичан и французов на Египет и все, что потом произошло. Я избежал огромных убытков и велел переплести "Капитал" Маркса в дорогой переплет. - Прочитали? - Прочитал. Конечно, много интересного. - Кому? - Не только вам, мистер коммунист, но и грамотному капиталисту. Что касается меня, то я усовершенствовал Маркса. - Вот как! - усмехнулся Майкл. - Об этом вы и хотели поговорить с марксистом? - И об этом тоже. Курите сигару. Это моя страсть. Помню, я доказывал русским гостям, что если я, купец, покупаю и продаю и у меня нет рабочих, у которых я отнимаю, как я потом узнал, "прибавочную стоимостью, то я просто занимаюсь коммерцией. Вкладываю деньги, где они дают наибольший экономический эффект. И я сделал для себя открытие: есть закон, движущий и регулирующий все жизненные явления человеческого общества. Это "закон выгоды". - Закон выгоды? - Вот именно. И этот закон действителен и для того сложного, смешанного мира, в котором мы живем. Если бы отдельные его части, Майк, не были так разделены, то мы бы могли назвать наш мир "капиталистической коммуной"! Каково? Неплохо? - Два слова, взаимно исключающие одно другое. - Это если не учитывать "закона выгоды". Выгода, если тонко разобраться, вовсе не требует исключения капитализмом коммунизма и коммуной - капитализма. В том-то и дело, что они прекрасно могут существовать рядом к всеобщей выгоде! - Сосуществование с капиталистами? - Подождите, подружитесь со мной - и вы станете неомарксистом - "коммунистом чистой выгоды"! - Стоп, мистер Игнэс, стоп! Не пробуйте сблизить меня со сторонниками конвергенции! Я даже в шутку от классовых позиций не отступлю. - Но в сторону шутки, - продолжал миллионер. - Я перехожу прямо к делу. Мой "закон выгоды" властно повелевает капиталистическому миру идти на сближение с коммунистическим, создавая единую мировую экономическую систему. Называйте ее капиталистической коммуной или как хотите еще, неважно. Майкл Никсон внутренне забавлялся неграмотным и наивным философствованием самонадеянного капиталиста. Однако что-то было в словах Игнэса, заставлявшее Майкла остаться и продолжать беседу. - Мы разговариваем без масок, славный мой Майк. Перед вами я не стану прихорашиваться. Как вы читали в газетах, я недавно вернулся из Москвы. Я был бы плохим бизнесменом, если бы, имея дело с Россией, не интересовался ее торговыми возможностями.