очему же он сам о них не подумал? Неужели, если бы он, Марбод, жил по другую сторону гор, он бы сейчас кормился не мечом, а докладными? Или помириться? Действительно помириться? Ни-ког-да. Никогда человек с мангустой не посмеет безнаказанно провести церемонию, принадлежащую роду кречета! Кто-то тронул Марбода за плечо. Марбод обернулся: перед ним стоял Гин, его вольноотпущенник, торговец птицами. -- Так как, господин, -- искательно спросил Гин, заглядывая в лицо рыцарю. Веснушчатая рожа его запотела от страха, как чашка -- от холодного вина. -- Я тебе где сказал стоять? -- усмехнулся Марбод. -- Вон там и стой. И помни, что кто не исполнит приказа господина, тот в следующей жизни родится лягушкой. Было хорошо видно, что Гин это помнил. И ему не хотелось родиться в будущей жизни лягушкой, хотя у лягушек не было господ и рабов. x x x В кабинете Арфарры толпились монахи и верные. Верные, которые из аломов, уже приплясывали, снаружи стоял сильный крик. Эконом Шавия закрутился возле учителя, искательно глядя в лицо: -- Будьте осторожны, -- лепетал он. -- Там, внизу, у каждого оружие. Здесь ведь как? Если убили, так и неправ. Божий суд, особенно на глазах у короля. Отчего зимой Марбод Белый Кречет зарубил Ферла Зимородка прямо у ступеней трона? Арфарра погладил мангусту и сказал: -- Меня бы давно убили, да только мертвый колдун сильнее живого. Нет, сегодня убьют другого. Шавия затрясся, как корзинка, в которой веют рис: -- Кого? Арфарра, не отвечая, выпустил мангусту из рук. Умный зверек побежал вниз, в серединную залу. x x x В серединной зале Неревен недолго выбирал, за кем ему ходить, за чужеземцами или Даттамом. Он видел, что Даттам идет на женскую половину, и прилепился к нему, как минога. Там уже сидел эконом Шавия. Даттам поцеловал подол старой женщины, вдовствующей королевы, и попросил принять его после молебна. Королевская сестра, прекрасная Айлиль, увидела Неревена и велела ему явиться завтра вечером и лютню с собой взять. Тут Неревен улыбнулся, впервые за два дня, и небо ему стало мило и земля хороша. Серединную залу после штурма замка восстанавливали три раза, и все три раза не могли свести купол. Теперь зала была почти такой же, как в настоящих управах, и небо на куполе было настоящее, а не голубое, видимое: яшма, серебро, каменная кисея; чертоги Ста Полей, Облачная Зала. Колонны Облачной залы были яблонями Небесного Сада. Сад был также Океаном, а края у Океана заворачивались, как у шелкового свитка с указом, и люди видели все мироздание целиком и тут же видели, что оно безгранично. Неревен сам помогал расписывать купол, и один раз, казалось, потонул в Небесном Океане, но ухватился за ветку в Саду и выплыл. Неревен подумал, что учитель никогда в Небесном Океане не утонет, потому что купол он приказал расписывать по традиции, а сам считал, что небо -- черное, безумное и пустое, и боги перед числами бессильнее, чем перед шаманами... Неревен подумал, что Сад и Океан живут дружно, как при Иршахчане крестьяне, связанные порукой, и не мешают друг другу, и умножение символов способствует полноте толкования, потому что каждый значит не себя, а что-то иное. Числа, однако, ничего, кроме себя, не значат и сражаются за место в уме, как сеньоры, растаскивают мироздание на части: "Я прав!" -- "Нет, я прав!" Нехороший мир. Пол был разделен на сто полей, и у стен из сочленений плит к потолку поднимались мраморные полуколонны, а в промежутках полуколонн -- зеркала, увенчанные этакой разбросанной листвой. Неревен всегда завидовал зеркалам за умение рисовать, а сейчас глядел через них за людьми. Людей в зале было, как мальков в верше. Знатные были одеты пестро, а горожане в черных костюмах. Неревен прислушался: знатные возбужденно шушукались. Откуда-то пошел слух, что господин Даттам уговорил Арфарру-советника примириться с Кукушонком. Добрый знак, -- значит, господин Даттам сильнее беженца из империи, а знать, видать, сильнее Даттама, что он на ее стороне! Арфарра спускался вслед за королем, в золотом паллии, за его спиной несли треножники в форме крыльев, из треножников шел голубой дым, перед Арфаррой бежала белая мангуста. Горожане закричали, увидев Арфарру, а одному из горожан сел на плечи щекотунчик, и тот заплясал совсем хорошо. Неревену тоже хотелось поглядеть щекотунчика, однако учитель велел ему смотреть за всеми приглашенными, особенно за Марбодом Кукушонком, а для этого нужны совсем другие глаза, чем те, которыми видят щекотунчиков. Соседи горожанина, однако, щекотунчика увидели и засуетились руками и ногами. Неревен заметил, что чужеземцы, Ванвейлен и Бредшо, не суетились ничуть, а брезгливо, как Даттам, поджимали губы. Многие на них оборачивались. Тут за спинами чужеземцев подошли и встали четыре стражника в зеленых с серебром кафтанах, с красными пальмовыми луками и секирами за поясом. В руках они держали короткие стрелы-громотушки. На стрелах было королевское оперение, белое с двумя черными перьями, такие стрелы страшно визжали в воздухе, распугивая духов, а еще их можно было использовать вместо кинжалов. Надо сказать, что стражники тоже слегка подскакивали. Итак, Неревен смотрел на Кукушонка и на всех остальных, а королевская сестра глядела только на Кукушонка. -- Ах, как он красив, -- сказала она. -- Кафтан на нем белее снега, ворот оплетен серебряным шнуром с жемчугами, и в распахнутом плаще видны жемчужные грозди на подоле. Даже Белый Эльсил рядом с ним -- как луна рядом с солнцем и мне жалко, что этот малиновый плащ скрывает его стан и меч Остролист, так что мне не виден цвет сапог, видно только, что каблуки красные и высокие. Неревен покраснел и поглядел на свои башмаки: на них-то были не высокие каблуки, чтоб удобнее вдевать ногу в стремя, а высокие подошвы, чтоб сподручней ступать по грязи... Неревен глядел на свои башмаки и ничего не видел сквозь слезы, и думал: "Неужели она любит Кукушонка?" И решил, что не любит, потому что совсем не ревнует к Белому Эльсилу. Это, вообще, удивительно, что такие вещи здесь не оскорбляли ни богов, ни людей. А в империи такие вещи оскорблялют богов страшно, потому что когда государь Иршахчан восстанавливал справедливость, стоило одного боевого друга казнить за непочтительность, как другой непременно покушался на государя, и стало ясно, что такая вещь противоестественна. Размышления его прервал общий крик: Неревен очнулся и увидел в зеркале: белая мангуста мечется по яшмовому квадрату, а над ней, неизвестно откуда, белый кречет. Вцепился в загривок, замотал головой, мангуста закричала и забила лапкой, -- а родовая птица Белых Кречетов уже летела вверх, вверх, в Облачную Залу. Щекотунчик совсем насел на горожанина, тот сомлел и свалился вниз. Все оцепенели. Чужеземец, Ванвейлен, обернулся, выхватил у стражника за спиной лук, наложил стрелу и выстрелил. Стрела заорала диким голосом, заспешила за кречетом, кречет нанизался на нее и упал. Не так трудно было подстрелить птицу; кто, однако, будет ввязываться в божьи распри? Мангуста на полу затихла и вывалила язычок наружу. Все немножко окаменели. Паж протянул стрелу с убитой птицей королю. -- Кто стрелял? -- спросил король. Чужеземец, Ванвейлен, вышел к королю, стал перед ним на одно колено. Под мышкой у него все еще торчал красный лаковый лук стражника. -- Как же ты не побоялся? -- спросил король Алом с восхищением. Чужеземец улыбнулся нагло: -- Я решил, что если это божий вестник, с ним все равно ничего не случится, а если кречета науськал человек -- боги не попустят, чтобы он улетел живым. Король улыбнулся. -- Это ваш корабль, -- сказал он, -- пришел из Западной Земли? Я приму вас завтра в полдень. Король снял с правой руки золотое запястье, чужеземец поклонился и принял подарок. Арфарра стоял рядом с королем, в золотом паллии и накидке из перьев, и лицо его было совершенно бесстрастно. Он только чуть повернул голову к Хаммару Кобчику и сложил руку на руку: "Не надо". И тут Марбод вышел вперед и сказал: -- Дрянь из-за моря! Кто ты такой, чтобы вмешиваться в распри богов? Даттам тихо охнул, -- теперь о примирении не могло быть и речи. А чужеземец поднял убитого кречета за лапку и сказал: -- Ваше величество! Разрешите, я скормлю этого волосатого бога своей кошке? Двое товарищей схватили побелевшего Марбода, а тот стал пускать пузыри и рыть сапогом пол. -- А чужеземец, -- сказала рядом прекрасная Айлиль, -- тоже достойно одет и отважен. Если бы он промахнулся на глазах короля, -- что б ему оставалось, как не покончить с собой от стыда? Сердце у Неревена застучало, как тогда, когда он глядел на башмаки. "Святотатец он, вот кто! Чужие боги ему не страшны, зато он понял, что учитель -- первый человек в королевстве, и решил оказать ему услугу." -- Давеча, -- сказал Неревен вслух, -- городской совет обидел его товары. А потом его надоумили искать защиты у короля. Вот алчность и сделала торговца храбрым! -- Ах, нет, -- возразила королевская дочь. -- Никакие эти люди не торговцы. И держится он свободно, и стреляет дивно. Эконом Шавия оправил паллий и сказал: -- И сами они торговцы, и страна у них -- страна торговцев. Выборный от ювелирного цеха назначил ему цену за камни ниже, чем вода в пересохшем колодце, и пригрозил арестовать судно, если он будет торговать камнями помимо цеха. Если б вы видели, прекрасная госпожа, как он обиделся! Выборный ему говорит: "Ламасса -- свободный торговый город, вы здесь не в империи, где всякий чиновник цехом помыкает, у нас цех сам следит за справедливой ценой". А тот в ответ: "А у нас, говорит, в городе есть такое место, где сходятся покупатели и продавцы, так что на одного продавца -- сто покупателей, и на одного покупателя -- сто продавцов. И тогда товар назначает себе цену сам, без чиновников и выборных. Вот такая цена, говорит, -- справедливая... И если бы вы видели, госпожа, как гордо он говорил и как всем кругом было неловко. Глаза королевской дочери потухли, и она уже не так внимательно глядела на чужеземца. -- Однако, -- сказала она, -- я тоже хочу видеть его завтра у себя. -- Да, забавно он говорил, -- механически сказал Даттам. -- И притом заметьте, госпожа, если утром в таком месте купить по низкой цене, а вечером продать по высокой... Или заплатить за товар, которого еще нет, а который будет через три месяца, когда цена не него возрастет. Деньги в таком месте можно делать прямо из воздуха. Кто ж такое допустит... По правде говоря, Даттаму было сейчас не до торговли, но он изо всех сил старался показать, что происшедшее его не расстроило. -- Вот-вот... -- поддакнул эконом Шавия. -- И причем же тут справедливая цена? Разве количество труда, вложенного в вещь, через три месяца изменится? Меж тем не все в зале были так спокойны, как женщины за занавеской и люди из империи. Горожане плакали над убитой мангустой, потому что она была удачей Арфарры, а многие в пестром усмехались. Арфарра подобрал мангусту на руки и подошел с ней к алтарю. Монахи запели на языке богов, из курильниц пошел дым, дым стал тучами, а тучи -- Облачной Залой. Тут многие увидели щекотунчиков и страшных тварей там, где их не было, и золотые сады. Неревен увидел, как Арфарра идет переходами облачного дворца, и дворец был, действительно, устроен совершенно так, как нарисовал его Неревен. Стражники в парчовых куртках стали бить и колоть всякую нечисть, а, пока Небесному Государю передавали доклад об убитой мангусте, старец Бужва, бог в парчовой куртке, мстительно улыбаясь, поманил учителя пальцем и ткнул вниз, в Неревена. Лицо у Бужвы было в точности как у того монаха, что приехал с Даттамом, проговорил с учителем, а после этого учитель стал рассеян с Неревеном. Тут Неревен так ужаснулся, что колонны небесного зала присели и рассыпались, а Арфарра выступил из дыма вновь. Вместо золотых узоров по платью ходили языки пламени, перья накидки превратились в голубые мечи, заплясали в воздухе, а с плеча Арфарры спрыгнула и побежала живая мангуста. Перья вновь стали перьями, люди ловили их по всей зале, и даже знатные кричали так, как девки в весеннюю Дикую ночь, а король упал к ногам Арфарры. Айлиль рядом лежала без сознания, Даттам тер слезящиеся глаза и ругался сквозь зубы, а чужеземец рядом с королем таращил глаза, и судя по виду, тоже ругался. Даттам ругался потому, что увиденное в дыму бывает ложью, и даже на этом основании заключал, что богов нет. Очень глупо: люди лгут еще чаще, чем предсказания, но никто ж отсюда не выводит, что людей нет? Арфарра поднял руки вверх и закричал, что триста лет как длятся здесь преступления, и он, Арфарра, человек с мангустой, приказывает покойникам убираться вон из залы, вон из дворца, вон из города. Раскрыли двери, все стали гнать духов вениками, рукавами и полами и выбегать во двор. Церемония кончалась. Неревен увидел: у курильницы с ушком стояли чужеземцы. Ванвейлен скребся пальцем о курильницу, а младший то ли ругал Ванвейлена за то, что тот подстрелил кречета, то ли доказывал ему, что тот не так видел облачный дворец. Неревен заторопился к ним: это очень важно -- узнать, как человек видел облачный дворец. Это очень много говорит о человеке. А потом будет поздно, потому что окажется, что все видели одно и то же. Чья-то рука коснулась плеча Неревена, и тихий-тихий голос произнес: -- Передайте Арфарре, что эконом Шавия -- шпион государыни. -- Учителю известно, -- шепнул Неревен в спину одного из прибывших с Даттамом монахов. А когда Неревен повернулся, чужеземцы уже вышли из залы. Неревен бросился за ними вслед. x x x Бредшо скакнул куда-то в сторону, а Клайд Ванвейлен тоже выбежал во двор. Там стояли люди с котлами и жаровнями, готовили четыре вида злаков и пятый -- бобы, на кожаных блюдах лежало все, что бегает, прыгает, летает и плавает, и знатные садились уже вперемешку со слугами и даже с горожанами на циновки и к кострам. В горле у Ванвейлена першило, глаза вздулись. То ли наркотик, пущенный из курильниц Арфаррой -- а Ванвейлен не сомневался, что речь шла о каком-то галлюциногене, -- действовал на него по-другому, чем на тутошнее население, то ли он не разделял местных воззрений на устройство мироздания, -- а только никаких небесных садов он не видел. -- Эй! Ванвейлен оглянулся. Перед ним стоял Марбод. Красивого парня было трудно узнать: глаза Марбода страшно вытаращились и налились красным. Он шатался. -- Ты зачем, утиное отродье, суешься в божьи распри? Ванвейлен с трудом выпрямился: -- Во-первых, -- уточнил он, -- я родился не от утки и даже не от кречета, как ваш прадедушка. А во-вторых, я не люблю, когда кто-то пытается превратить страну во что-то приличное, а профессиональные бандиты ищут волшебных мечей и... Марбод молча и быстро бросился на Ванвейлена с мечом. Ванвейлен отступил и потащил свой собственный меч, от волнения ухватившись за рубчатый его эфес, как баба -- за хвостик морковки, которую тащат из грядки. Сверкающая полоса описала круг над головой Ванвейлена. Ванвейлен прыгул в сторону. Марбод промахнулся, сделал еще шажок, и залетел мечом в каменное перильце, украшенное резьбой из морских волн с завитками и рыбками. Перильце взвизгнуло, каменные осколки так и брызнули во все стороны. Марбод пошатнулся, нехорошо крякнул и сверзился вниз по лестнице. Вокруг набежали дружинники и горожане, -- Марбод стоял на коленях под лестницей и блевал. Тут только Ванвейлен сообразил, что, как ни плохо ему после галлюциногена, -- Марбоду, видно, еще хуже. Ванвейлен стоял, растерянно сжимая меч, который зацепился гардой за пояс и так и не вылез наружу. Кто-то схватил Ванвейлена за плечо, -- это был начальник тайной стражи, Хаммар Кобчик: -- Ну, чего вы стоите? -- сказал Кобчик, -- Мало вам будет славы, если вы убъете человека в таком состоянии. Ванвейлен изумился и поскорей отошел. x x x Даттам выскочил из залы, совершенно взбешенный. Он ни минуты не сомневался, что вся проделка с кречетом принадлежала Арфарре от начала и до конца. Чиновника империи можно было поздравить: какое чутье к культуре! Год назад господин Арфарра, желая убедить собеседника, представил бы оному доклад о семидесяти трех аргументах; сейчас Арфарра-советник доклада не представлял, а представил, как он может оживить убитую мангусту, что, по мнению местного населения, с неизбежностью свидетельствует о правильности его политических взгядов. А какие слухи распускают о нем его шпионы, особенно этот, Неревен, и, мало того, верят в них сами! Не бойся человека, у которого много шпионов, бойся человека, шпионы которого верят в то, что говорят! Самое же паскудное заключалось в том, что наркотик, сгоревший в курильницах, был редкий и дорогой, гриб, из которого его делали, рос в только в провинции Чахар, а сам наркотик получил сравнительно недавно один из молодых алхимиков храма, и Даттам полагал, что никто об этой штуке не знает. Сам Даттам воспользовался веществом раза три, для кое-каких высокопоставленных чиновников, верящих в подобные фокусы, -- одному показал умершую наложницу, а другой хотел, видите ли, проконсультироваться у чиновников подземного царства, стоит ли ему вносить потребные Даттаму измненения в годовой бюджет столицы. Вышло, разумеется, что стоит. И подумать только, что молодой химик как-то переслал свое зелье Арфарре, и что проклятый реформатор выманил у Даттама отказ от монополии ни за что ни про что! Даттам закашлялся. Он чувствовал себя довольно плохо и был неприятно возбужден, -- кажется, после этой дряни хорошо выпить горячего молока, или иметь женщину... -- Господин Даттам! Даттам оглянулся. Позади него стоял один из самых ненавистных ему людей, -- дядя короля, граф Най Енот, один из чистокровных представителей местной фауны, убежденный вполне, что простолюдин родится едой знатного, а торговля суть занятие постыдное, в отличие от грабежа. Даттама граф никогда не жаловал, -- особенно с тех пор, как Даттам позарился на принадлежащие графу заброшенные серебряные рудники близ Винды. Вместо рудников Даттам получил обратно своего посланца -- с обрубленными ушами и словами о том, что-де Еноты не собираются продавать рудники, хотя бы и не используемые, всякому мужичью из империи. -- Это что же такое делается, -- спросил Най, -- вы видели, господин Даттам, как ваш друг шлялся по небесам? Так мало того, что он ездил по небесам, он ездил точно на той кобыле, которая у меня сдохла третьего дни! Я за нее двух рабов отдал... -- Да какая вам разница, на чем он ездил по небесам, -- закричал Даттам, -- мало ли какая дрянь ездит по небесам, каждый деревенский шаман там шастает. Если бы всех, кого пускают на небеса, пускали в приличные дома, так в приличных домах жили бы одни деревенские шаманы! Най удивился. Аналогия с деревенским шаманом видимо не приходила ему в голову. -- Гм, -- проговорил Най, -- однако мой домашний шаман не решится под такое дело сгубить мою лучшую кобылу... Даттам сухо сказал: -- Вы дождетесь того, что он не только вашу кобылу сгубит, вы дождетесь того, что у него все королевство сдохнет, как ваша кобыла, чтобы Арфарре было удобней ездить по небесам. Най безмерно удивился: -- Значит, вы с ним не заодно? -- спросил он. Даттам молчал, выжидающе глядя на Ная. -- Я, -- сказал Най, -- все думаю о тех серебряных рудниках, -- пожалуй, их стоит сдать вам в аренду. Даттам молчал. -- Пожалуй, их стоит подарить вам, -- сказал Най. Даттам усмехнулся и промолвил: -- Если с Арфаррой что-нибудь случится, граф, на небе или на земле, мои люди не станут в это вмешиваться. x x x Через полчаса Неревен прибежал к Арфарре: -- Даттам и граф Най беседовали между собой! -- выпалил он. -- О чем? -- Я не знаю, -- потупился мальчик, -- я заметил их из двора, они стояли у синего окна, но слишком далеко, чтобы можно было прочитать по губам. Арфарра погладил мальчика по голове. -- А что эти двое, Ванвейлен и Бредшо, -- дружны между собой или лаются? -- Лаются, -- сказал Неревен, -- а почему вы спрашиваете, учитель? -- Если двое человек, которые тебе понадобились, дружны между собой, следует арестовать их и заставить одного служить тебе, пугая гибелью другого. А если они враждуют, то лучше оставить их на свободе, и, рассорив, использовать друг против друга. Неревен наморщил лобик: -- Тогда, пожалуй, они дружны между собой, -- сказал он. -- Иди, поговори с ними, -- сказал Арфарра. -- А о чем? -- Да ни о чем. Если ты не знаешь человека, говори с ним ни о чем, и он сам начнет говорить о самом важном, -- промолвил Арфарра. x x x Неревен отыскал Ванвейлена близ конюшен. Заморский торговец сидел у огромного восьмиугольного костра вместе с конюхами и дружинниками, жадно жевали баранину, завернутую в лепешки, и смеялись. Неревен подошел к костру. -- А кто это такой тощий? -- спросили справа по-аломски. -- А это раб королевского чародея. Неревен возразил: -- В ойкумене нет рабов, я не раб, я -- ученик. -- А почему кольцо рабье на руке? У варваров железные кольца на левой руке были у рабов, и послушники храма обычно колец не носили, но Неревен знал, что учителю приятно, когда не нарушают традиции, и не снимал кольца. -- Да дайте вы ему поесть, -- сказал нежно один из королевских конюхов. -- Хозяин его, что ли, совсем не кормит. Неревен прислушивался. Конюх возбужденно рассказывал, как сегодня Арфарра ездил с мангустой к Небесному Кузнецу: -- Конь его бежал быстрее ветра, а потом перекинулся орлом и полетел в небо... Неревен вздохнул. Конюх уже, конечно, рассказывал, не про то, что было видно в дыму, а про то, что было нарисовано на стенах. И даже в зале он, судя по всему, не был. Потому что если бы он сам видел рисунки, он бы говорил не "конь бежал быстро", а "восьминогий конь". И не "конь обернулся птицей, а "с одной стороны то был конь, а с другой -- птица". Неревен глядел искоса на заморского стрелка, Ванвейлена. Тот слушал рассказчика. Лицо -- как протухшего угря съел. -- А вы, господин, чего видели? -- тихо спросил он. -- Ничего, -- буркнул Ванвейлен. -- Ну, хоть небо-то видели? Какое оно? -- Никакое. Черное. И не видел я никаких чудес.... Неревен даже поперхнулся! Он и сам, пожалуй, знает наяву, что небо черное, потому что так учитель говорит. Но это что ж за черная душа увидит черное небо во сне? -- Правильно, сударь, говорите, -- заметил сбоку пожилой лучник. -- На небо лазить -- это и деревенский колдун умеет. А королевский советник... У нас перед битвой в Шаддуне кончились стрелы. Так Арфарра велел принести соломы, помолился, набрал в рот воды, попрыскал на солому, и к утру было сорок тысяч штук. -- Эка врет! -- сказал кто-то и засмеялся. Неревен внимательно вгляделся: смеялся коренастый плотный дружинник. Потертый его боевой кафтан был расстегнут, и поверх ворота висело ожерелье из человечьих зубов: не один зуб, где-нибудь в укромном месте, а прямо как воротник. Шлем дружинник привесил на шнурках через плечо, и защитные пластины и гребень были белые-белые: из дружины Кукушонка. Волосы у него были совсем короткие. Раньше аломы стригли волосы, только если убъют кого-то, и Кукушонок любил, чтобы его дружинники делали, как раньше. -- Я сам был в Шаддуне, -- обиженно сказал дружинник, -- и никакого колдовства там не было. Просто королю донесли, что советник похваляется: могу, мол, за одну ночь добыть двадцать тысяч стрел. Король призвал советника и говорит ему: "Так добудь!" Тот на это: "Дайте мне соломенные тюки и лодки на целую ночь". Хорошо, дали ему и то и другое. Так что он сделал? Обвязал борта лодок тюками, вывел их на середину реки, прямо напротив вражеского лагеря, и велел бить в колотушки и кричать. Ночь была темная и спокойная, в лагере герцога решили, что королевские войска переправляются через реку, и стали стрелять. Утыкали солому стрелами, как репьями... Но где же тут колдовство? -- А погода нужная по-твоему, сама собой сделалась? -- насмешливо возразили скептику. -- Сама собой и каша не варится... -- Все равно -- чародей... -- Махнул мечом -- и сшиб герцогский замок... -- Скачет на железной лошади... -- Ну и что? У короля Ятуна тоже железная лошадь была: так вынули затычку и убили.... -- Давайте я расскажу, -- вмешался Неревен. А Неревен многое мог рассказать! Однажды король явился в замок графа Нойона, а Нойон еще на его отца имел зуб. В нижних палатах уже наточили оружие и ждали ночи. Тогда Арфарра, словно забавляя хозяев, взял листок бумаги и одним движением кисти изобразил на нем тигра. Махнул рукавом -- тигр ожил и спрыгнул с листа. Хозяин было бросился на него с мечом, но Арфарра засмеялся и остановил его: путники устали, хотят спать и часовых ставить не будут: пусть их охраняет этот тигр. Другой раз король во время охоты заблудился в лесу, и еда кончилась. Арфарра вытряхнул из рукава финиковую косточку и бросил ее в землю. Пальма выросла быстро, немного не до небес, расцвела и созрела ячменными лепешками. -- Ой, как мы наелись! -- сказал Неревен, грустно вздохнув (лепешки тогда пахли домом, -- в точности как мать пекла, далеким домом за стеклянными горами). -- Взять-то с собой ничего было нельзя, как на поминках. -- Да, запастись нельзя, -- засмеялся кто-то сзади. -- И продать тоже нельзя. Так? Неревен оглянулся. Говорил Ванвейлен, говорил и смотрел неприязненно, как жрец на зерно, нетронутое священным хомяком, расстройство в мироздании. Торговец полез за пазуху и достал оттуда золотой ишевик. Неревен стиснул зубы. Он по опыту знал: если здесь человек держит золотой в руках, то его слушают так, словно он казенный указ читает. -- Вот, -- сказал Ванвейлен, -- я, к примеру, крестьянин. Я беру золотой, покупаю семена, лошадь и плуг. Пашу, бороню, сею ячмень, собираю урожай, продаю его. Получаю два золотых. Или, к примеру, я пекарь. Покупаю зерно, мелю, замешиваю тесто, ставлю его в печь, пеку лепешки. Продаю их, получаю четыре золотых. Или, к примеру, я торговец. Я знаю, что вскоре будет большая ярмарка, покупаю у пекаря лепешки, везу их на свой страх и риск по дурной дороге. Продаю их, получаю шесть золотых. Итак, зерно превратилось в лепешку, а из одного золотого стало шесть, и все шесть опять можно вложить в дело. Но зерно не просто превратилось в лепешку. Оно обросло плугом, бороной, мельницей, печью, повозкой, дорогой, ярмаркой, договорами и обменами. Среди всех этих вещей лепешка -- самое неважное. Ее съедаешь, а мельницы и договора остаются. Так вот, положим, волшебник может вырастить лепешку из ничего. Но ведь она и останется ничем. Ее съешь, -- и не останется ни мельницы, ни договора, и общество, которое верит в волшебную лепешку, никогда не разбогатеет. Оно никогда не сможет получить из одного золотого -- шесть золотых. Вам кажется: это лепешка заколдована, а на самом деле заколдовано общество. Волшебство размножается слухами, а деньги -- нет. Торговец оглянулся на слушателей. Те морщили лбы, стараясь понять ошибку в рассуждениях. Неревен мягко взял ишевик из руки Ванвейлена. -- Я, конечно, не учитель, -- сказал он. Неревен раскопал в горячем песке ямку, сунул монету. Заровнял ямку, пошептал, разрыл -- вышло два золотых. Зрители заволновались. Неревен накрыл золотые платком, сдернул его -- их стало четыре. Зрители зашептались. Неревену было жалко золотых, вынутых давеча из тайника-Бога. Но если учесть, что случайностей в мире не бывает, -- то, наверное, за этим их Парчовый Старец и послал. Ведь варвары мыслить связно не умели. Их убеждала не истинность слов, а ложность фактов. "Торговец! -- думал Неревен. -- Тоже мне, труженик! Сулит молоко, продает сыворотку... Если он купил за четыре монеты, а сбыл за шесть -- то откуда ему взять недостающие две, не надув покупателя?" Неревен махнул платком третий раз: золотых стало шесть. -- Заберите, -- сказал Неревен. Ванвейлен замотал головой. -- Это -- твое... -- Зачем, -- удивился Неревен. -- Люди меняют на деньги то, чего у них нет. А зачем чародею деньги, если он может вырастить сразу лепешки? Монеты в конце концов расхватали лучники. Не без опаски: с одной стороны, у мальчишки золота не могло быть. С другой стороны, -- кто его знает, может оно из заколдованного клада, только что сгинуло, и вернется обратно. Или угольями станет. Тут подошел певец, и все стали слушать песню. Неревен глядел на Ванвейлена, озадаченно пересыпавшего монеты, и думал о том, что было самое странное в его словах. Пусть торговец считает себя тружеником -- всякие установления бывают у варваров. Но кто, скажите, слышал, чтобы крестьянин ПРОДАВАЛ УРОЖАЙ И ПОКУПАЛ СЕМЕНА? В ойкумене государство выдает семена и сохраняет урожай, у варваров крестьянин хранит семена сам, а урожай отбирают сеньоры, -- но ни государство, ни крестьянин, ни сеньор зерна не покупают и не продают иначе, как во время великих несчастий. Что ж, в этой стране -- каждый день по несчастью? А Ванвейлен уже повернулся к горожанину, и они заговорили о чем-то... Великий Вей, никак о налогах на шерсть! x x x Через час, когда Ванвейлен, сведя несколько полезных знакомств среди горожан, спускался в нижний двор, его окликнули. Ванвейлен обернулся: это был Бредшо. -- Привет, -- сказал бывший (или не бывший? или ему еще где-то капает зарплата?) федеральный агент, сходя вниз, -- вы мне, помнится, яйца грозились открутить, если я во что-то буду вмешиваться. А сами чего делаете? -- Я ни во что не вмешивался, -- сказал Ванвейлен. -- Я старался завоевать расположение Арфарры. -- А, вот оно что! Тогда пойдемте, я вам кое-что покажу. И Бредшо поволок Ванвейлена обратно во дворец. Где-то, не доходя главной залы, Бредшо свернул в тупичок, украшенный фигурой леща, перед которой горел светильник в форме пиона, и пихнулся в стену. Стена приоткрыла рот. Бредшо отобрал у леща светильник и стал подниматься по черным крутым ступеням, от которых пахло недавней стройкой и светильным маслом. Через несколько пролетов Ванвейлен стал задыхаться. Бредшо летел вверх, словно лист в аэродинамической трубе, -- экий стал проворный! Наконец бесконечный подъем кончился и Ванвейлен кочаном сел на ступеньку. Он в полной мере ощущал то обстоятельство, что легче на ракете подняться в стратосферу, чем собственными ногами влезть на небоскреб. А Бредшо поманил его пальцем и, приладившись к стене, отвел один из покрывавших ее щитков. Ванвейлен сунулся глазом в щиток и увидел, далеко под собой, залу Ста Полей. -- Сегодняшнее представление, -- сказал Бредшо. -- проходило по сценарию Арфарры. Арфарра строил этот дворец, Арфарра его и набил всякими ходами. Он все спланировал заранее, -- и мангусту вторую принес, и лучника тут поставил сшибить птичку: видишь, лучник стоял и для развлечения царапал по стенке? Совсем свежие царапины. -- Я точно знаю, что кречета выпустил Марбод. У него мозги так устроены. Он мне сам сказал, что кречет -- его душа, а мангуста -- душа Арфарры! -- Чушь собачья! Афарра сам знает, что все решат, что кречета выпустил Марбод, а Марбод решит, что кречета выпустил бог! Думаешь, он тебе благодарен? Думаешь, он стремится к прогрессу? Да если бы он стремился к прогрессу, он бы лучше канализацию во дворце построил, чем тайные ходы! -- Федеральной разведке значит, можно строить тайные ходы вместо канализации, а аборигенам нельзя? -- осведомился Ванвейлен. -- Тише! По лестнице, действительно, кто-то шел. Земляне поспешно задули фонарь и заметались в поисках укрытия. Но камень вокруг был гладкий, как кожа лягушки. Человек поднимался медленно и с одышкой. Когда он достиг соседнего пролета, стало видно, что это один из утренних спутников Арфарры. Ванвейлен даже вспомнил его имя -- эконом Шавия. За экономом кто-то бежал, легко, по-мальчишески. -- Господин эконом! Господин эконом! Шавия остановился и посветил фонарем вниз. Его нагонял послушник Арфарры -- Неревен. -- Ты чего кричишь, постреленок, -- напустился на него Шавия. -- Ах, господин эконом, -- я только хотел спросить вас об одной вещи. -- Ну? -- А правда, господин эконом, что у государыни Касии козлиные ноги? Эконом ахнул и замахнулся на мальчишку фонарем. Тот, хохоча, покатился вниз. "Ну, все, подумал Ванвейлен, -- сейчас этот дурак поднимется к нам, и надо бы прикрыть лицо плащом да и отключить его тихонечко на полчасика". Но эконом, внизу, поставил фонарь на пол и стал шарить по стене. Что-то скрипнуло, -- эконом подобрал фонарь и сгинул в камне. Бредшо нашарил в кармане черную коробочку, вытащил из коробочки стальной ус, и нажал на кнопку. Коробочка тихо запищала, а потом из нее послышался голос Неревена, напевавшего какую-то дурацкую песенку. -- Вот еще одна твоя заслуга, -- ядовито сказал Бредшо. -- Кто хотел запихнуть передатчик в спальню Даттама? Что нам теперь делать? Слушать шуточки пацана? -- Сдается мне, что шуточки этого пацана можно и послушать, -- сказал задумчиво Ванвейлен. А что до передатчика, -- так он его сам выбросит, или выменяет на горсть арбузных семечек. Помолчал и добавил: -- Я пошел. Я хочу еще сходить в город и кое-что там узнать. А ты? -- Останусь здесь, -- сказал Бредшо. Видишь ли, эти ходы есть и во дворце, и вне дворца, и я бы очень желал иметь их карту, -- так сказать, карту либеральных намерений Арфарры. x x x Через два часа, когда Неревен пробирался задами королевского дворца, кто-то ухватил Неревена за плечо и повернул как створку ширмы. За спиной стоял Марбод Кукушонок, бледный и какой-то холодный. Он уже переоделся: подол палевого, более темного книзу кафтана усеян узлами и листьями, панцирь в золотых шнурах, через плечо хохлатый шлем с лаковыми пластинами. Верх кафтана, как всегда, был расстегнут, и в прорези рубахи-голошейки был виден длинный, узкий рубец у подбородка. В одной руке Кукушонок держал Неревена, в другой -- красивый обнаженный меч с золотой насечкой. Неревен почувствовал, как душа истекает из него желтой змейкой. -- Я слышал, что сегодня ты вырастил золото, маленький чародей, -- сказал Кукушонок, -- а можешь ли ты вылечить железо? Голубые его глаза были грустны, и маленький рубчик на верхней губе делал улыбку совсем неуверенной. -- Остролист был очень хороший меч, -- продолжал Марбод, -- но однажды я убил им женщину, она успела испортить его перед смертью, и удача ушла от меня. Марбод держал меч обеими руками, бережно, как больного ребенка. Края его были чуть зазубрены, можно было различить, где один слой стали покрывает другой. Молочные облака отражались в клинке. Посередине шел желобок для стока крови. -- Знаете старый храм Виноградного Лу в Мертвом городе? Будьте там с восходом первой луны и белого куренка принесите. Неревен повернулся и тихонько пошел прочь. Конюхи, катавшие неподалеку коня в песке, не обратили на разговор никакого внимания. Неревен миновал хозяйственные постройки, вошел во дворец через сенной ход и бросился разыскивать учителя. Но тот затворился в королевских покоях вместе с королем, а король строго-настрого приказал их до утра не беспокоить. Неревен тяжело вздохнул, прошел в заброшенный зал и взобрался на ветку яблони. Там он уселся, болтая ногами и рассматривая амулет заморских торговцев, вытащенный давеча из ковра. Но амулет был совсем глупый -- без узлов и букв, -- просто белая стальная чешуйка. "А Марбод Ятун не так глуп, -- думал Неревен. -- Ведь он пришел мириться с Арфаррой, а кречета выпустили те, кто этого не хотел... И вот Марбод по вспыльчивости учинил скандал, а теперь его взяла досада, и он хочет тайно снестись с королевским советником..." Яблоня уже цвела, но коряво и скудно. Неревен вспомнил, как прививал он черенки в родном селе, и вздохнул. Потом расковырял один из гиблых цветков: так и есть -- в чашечке, свернувшись, дремал маленький бурый червяк. Яблоня была поражена цветоедом. Яблоне было лет сорок. Неревен удивился, что гусеницы так объели дичок. Неревен спрыгнул, уперся носом в землю, оглядел штамб. Так и есть: не дичок, а привитое дерево, может быть, то же самое, что растет в родной деревне... Ибо все деревья одного сорта, в сущности, -- то же самое дерево. Рождаются новые люди и рождаются новые законы, умирают и воскресают боги и государства, а культурный сорт не рождается и не умирает, а размножается черенками, которые, как талисман, сохраняют свойства и признаки целого. И растет тысячи лет по всей земле, от океана до океана, огромное дерево, и крона его покрывает небосвод как серебряная сетка, и растут из разных корней одинаковые яблони. И сажал это дерево кто-то в Варнарайне лет сорок назад -- но пошло оно в пищу не садовнику, а цветоеду. Глава ШЕСТАЯ, в в которой король беседует с богами, а Арфарра-советник рассказывает, отчего погибла империя. Ванвейлен спустился в город, чтобы навестить нужных ему людей и посоветоваться по поводу контракта с Даттамом, но куда там! В городе в этот день королевский декрет запретил работу, трудились лишь шуты и актеры; ворота каждого дома, как губы, лоснились от жертвенного масла. Народ, уже знал о происшествии во дворце. Столяры, получившие в этом году невиданные деньги на строительстве дворца, затащили Ванвейлена на цеховую пирушку и стали качать на кожаном блюде. -- А в стране Великого света бесплатные пироги каждый день, -- сказал один мастер другому. Тот ответил: -- Представляешь, сколько бы мы огребли в Небесном Городе, если бы строили дворец государыни Касии! Через два часа Ванвейлен откланялся, еле живой и полный по горлышко, но не тут-то было: его перехватили оружейники. У этих все было еще обжорливей: король полгода назад издал указ: всем свободным людям иметь вооружение сообразно имеющемуся имуществу, а не сообразно имеющейся земле, -- вот цех и победил сегодня в шествиях с барабанами и богами. Пожилой мастер, охромевший в битве у замка герцога Нахии, подошел к Ванвейлену и сказал: -- Однако, мог ли я думать, что моя стрела сразит самого бога Ятуна? -- Что ты врешь! -- сказала его жена. -- А вот и не вру, -- сказал мастер, -- а в каждую стрелу пишу свое имя. -- Что ты врешь! -- повторила женщина. -- Настоящий Ятун без образа и вида. Ему вся вселенная мала; не то что меховая тварь. А погиб сегодня кровяной идол, бог сеньоров. Старик опростал кружку доброй бузы, вытер губы, кружку разбил о козлы и согласился: -- Можно и так... Ванвейлен вернулся на корабль пьяный в стельку и донельзя веселый. Бредшо на корабле еще не было. А Бредшо в это время сидел в развалинах Мертвого Города, вдали от праздника живых. Неподалеку от него в небе торчал острый клюв Золотой Горы, и звезды рассыпались по небу, как серебряная пыль, поднятая колесом луны, и ни одна из небесных звезд не украсилась ярче от праздника живых. Дырка, из которой Бредшо вылез наружу, темнела совсем неподалеку, -- Бредшо прополз и прошел под землей не меньше десятка километров. Хитрые ходы, проложенные Арфаррой, смыкались со старой, полуобвалившейся подземной системой орошения. Поземные каналы и срубы простирались от Драчливой Горы до самой гавани, весь город стоял как на губке, и если Арфарра, как бывший чиновник империи, имел при себе карты этой системы, заброшенной совершенно и населенной одними упырями и мертвецами, -- то он располагал великолепным know-how для производства чудес, к которым был, повидимому, неравнодушен. Бредшо был смущен и напуган поведением Ванвейлена, -- того самого Ванвейлена, который был таким противником битв с драконами и прочего вмешательства во внутренние дела... "Ведь Ванвейлену плевать на то, что хорошо и что плохо, -- думал Бредшо. -- Ведь он за себя обиделся, а не за здешний народ. Он приплыл сюда с тонной золота и думал, что за золото ему будет почет и уважение, а на него за это самое золото смотрят, как на вошь. И вот людей, которые смотрят на золотовладельца как на вошь, Ванвейлен не может вынести. Он ведь видит не дальше своего носа... Он за что на меня взъелся: за то, что ему не доплатили за перевоз. А то, что если бы нас накрыли с оружием, меня бы поставили к стенке, а его бы отпустили, как неосведомленного, это его не колышет. Ему кажется: он платит пятнадцать процентов со сверхдальних рейсов, и если бы не расходы на содержание спецслужб, он бы платил четырнадцать с половиной. А что при этом галактика бы провоняла террористами и диктаторами, ему до этого дела нет... Досада сделала торговца храбрым... x x x Храм Виноградного Лу был заброшен, а сам Лу выродился, рос вокруг в диком виде и крошил колонны. Марбод Кукушонок, сидел скорчившись на алтарном камне и упершись подбородком в рукоятку меча. У ног его плавала в луже луна. Неревен шагнул за порог, курица в мешке за плечами заквохтала. -- Надо быть очень плохим колдуном, -- сказал Марбод, поднимаясь, -- чтобы считать, будто я буду лечить свой меч у соглядатая из вонючей империи. Неревен попятился. Его подхватили и бросили в лужу, к ногам Кукушонка. Тот встал, носком сапога поддел подбородок послушника, перевернул его на спину. -- Многое можно простить Арфарре, -- сказал Марбод, -- но одну вещь я ему простить не могу. Неревен глядел вверх, туда, где вместо купола над храмом было небо, -- не настоящее, с облачной залой, а видимое, черное, с двумя яркими лунами. Неревен хотел ведь рассказать о встрече учителю, но не посмел: тот заперся с королем... Несомненно, месть Старца в Парчовой Куртке за утреннее святотатство. О боги! Вы толкаете нас на преступление, и сами же за него караете! -- Три месяца назад, -- продолжал Марбод, -- Арфарра взял замок герцога Нахии, и с тех пор он распускает слухи, которые состоят из двух половинок: он говорит, что это я предал герцога и указал подземный ход в его замок. И еще он говорит, что, вместо того, чтобы пустить сквозь подземный ход воинов, он пустил через него бесов. Дружинники зашевелились. Многие помнили страшную картину, представшую их глазам в упомянутом замке: люди валялись повсюду с синими лицами и распухшими языками, ни одного живого человека в замке не было, и ни одной колотой раны, -- только распухшие языки. -- Так оно и было, -- сказал Неревен, -- или ты не видел мертвецов? -- Мало ли чего я вижу, -- сказал Марбод, -- я и сегодня видел, как Арфарра достал мангусту с неба, а на самом деле это был морок и чушь. Не было еще такого случая, чтобы духи передушили шестьсот воинов! Я осмотрел весь замок, и на заднем дворе я увидел телегу, полную черепков. Я подумал-подумал, и узнал телегу, которую за три дня до того видел на подворье Арфарры, -- один из моих дружинников еще хотел выпить вина, а монахи накинулись на него и отогнали от телеги. "Что за притча" -- подумал я, -- отчего это все кувшины разлетелись зараз, да еще так, что иные из черепков валялись на крыше конюшни. Я стал складывать черепки, и увидел, что дно их помечено красным крестом. Я лизнул черепок, и, клянусь божьим зобом, стал блевать и чуть не отдал богу душу; и еще кое-кто в тот день умер, из тех, что сдуру поперлись в подземелья замка за сокровищами. И вот я хочу тебя спросить, что это за духи сидели в кувшинах, потому что мне очень не нравится война, в которой люди воюют с кувшинами. Но если уж оно так случилось, мне приятней, чтобы кувшины воевали на моей стороне. Неревен, казалось, прилип к полу, как мокрый осенний лист к донышку лужи. -- Я знаю, -- продолжал Кукушонок, -- что вчера господин Даттам привез в город такие же кувшины с крестом. Ты покажешь мне подземный ход в ваш дьявольский храм и покажешь, где стоят кувшины. -- Зачем? Марбод коротко хохотнул. -- А вот я выпущу из кувшина бесов и посмотрю, что после этого останется от вашего храма. Ну, так как мне добраться до кувшинов? -- Не скажу, -- ответил Неревен. Марбод осклабился и снова ткнул в подбородок носком сапога. -- Скажешь. Меня называют удачливым воином. Ты думаешь, удачливый воин -- тот, кто умеет брать замки? Это тот, кто умеет узнавать у обитателей, куда они дели добро. Неревен завел глаза вправо. На разожженном костре палили принесенную им курицу, и еще наливался вишневым цветом кинжал. На стене, в пламени костра, прыгал облупившийся виноградный Лу. Голова и тело были еще человеческое, а руки уже пошли листвой с усиками. Художник чувствовал дух времени и орды варваров с юга. Ему полагалось представить рождение виноградной лозы, а он нарисовал гибель человека. -- А твой меч и вправду горазд убивать только женщин, -- сказал послушник, -- видно, ничего уже его не излечит, раз ты мечтаешь воевать не мечом, а кувшином. Сзади Белый Эльсил сказал: -- Клянусь божьим зобом! Мальчишка прав -- это дело не принесет чести вашему роду. Марбод осклабился, ударил Неревена в пах красным каблуком, и стал бить -- умело и страшно. Чужие пальцы зажали рот, мир вздыбился и погас. Потом чей-то голос в вышине потребовал оставить мальчишку в покое. Неревен открыл глаза. С проломленного неба спрыгнул человек с мечом в руке. Неревен узнал давешнего чужеземца, Сайласа Бредшо. На нем был суконный кафтан с семью костяными пуговицами. Марбод повернулся к Эльсилу и сказал: -- Ты был прав, сказав, что я еще раскаюсь, сохранив жизнь этим торговцам! -- И, обернувшись к Бредшо: -- Две недели назад твой товарищ Ванвейлен оскорбил меня, а сегодня застрелил божью птицу. Ты заплатишь за это сейчас, а Ванвейлен -- завтра. Марбод выхватил меч из трехгранных серебряных ножен и бросился на торговца. Бредшо поспешно отскочил в сторону, поскользнувшись на курином пере, а меч Марбода просвистел так близко от его груди, что спорол пуговицу с кафтана. Торговец пискнул и отпрыгнул за столб, а меч Марбода снял с кафтана вторую пуговицу. Пуговица запрыгала по плитам, и Марбод сказал: -- Жизни у тебя осталось на пять пуговиц. Тут торговец, поднырнув наподобие утки, ударил Марбода пяткой в солнечное сплетение. Марбод даже опешил, а торговец заорал, подпрыгнув, и в прыжке обернулся вокруг себя, -- и другая его нога чуть не въехала Марбоду в личико. Однако Марбод ногу эту успел захватить и придержать, а сам поддал торговцу коленом в срамную развилку. Торговец заорал и чуть не проломил спиной пол, а Марбод тут же спорол мечом третью пуговицу с его кафтана, и жизни у торговца осталось на четыре пуговицы. Неревен понял, что торговца все-таки послал не Бужва, потому что Сайлас Бредшо был перед Кукушонком, как уж перед мангустой или недоимщик перед старостой. Видно было, что Кукушонок похваляется перед дружиной, спорет пуговицы -- и зарубит. Тут за стенами храма замелькали факелы, и снаружи закричали: -- Королевская стража! Кукушонок встряхнулся и ударил по-настоящему. Торговец успел заслониться щитом: меч снес бронзовое навершие и расколол щит, как гнилую дыню. Марбод закричал, и в ответ ему закричала песья морда с рукоятки меча, а бесы и пасти на пластинах панциря подняли оглушительный вой и свист. Неревен взмолился Бужве: Марбод ударил. Меч торговца раскатился цветными кружевами в лунном свете, и разрубил марбодов клинок, как масло. Неревену померещилось, что клинки даже не перекрестились. "Божий суд!" -- закричали варвары. Как будто боги выясняют грехи в поединках, а не меряют их на весах! Тут внутрь стали прыгать королевские люди, и впереди Хаммар Кобчик, начальник тайной стражи, и сам король. Король с порога бросил в Марбода копье: Кукушонок повернулся на пятке, и копье ушло в старый пол, стало раскачиваться и гудеть. Марбод выхватил из-за пояса короткую секиру, но один из королевских стражников бросился на него. Стражник был молодой и неопытный: Кукушонок переложил секиру в правую руку, ударил ей стражника и потянул к себе так, что тот упал на колени. Кукушонок сказал: -- Экой ленивый! Еще не умер, а уже лечь норовит. Тут он ударил стражника так, что разрубил шлем и подшлемник, и тот упал и умер, а после него осталось двое маленьких детей и еще две дочери. А Марбод взял секиру стражника и швырнул ею в короля; но Хаммар Кобчик успел подставить щит, и секира снесла у щита верхний правый угол и ударилась о кольчугу так, что серебряные кольца посыпались на землю, но кожаная подкладка выдержала удар. Тут у Неревена в глазах потемнело, потому что немудрено, что с этой земли исчезли виноград и оливки, если подданный может швыряться секирами в государя. А Марбод Кукушонок подхватил королевское копье за кожаную петлю, уткнул его с разбегу в пол, и, сделав прыжок опоссума, перескочил на проломленную крышу. Там стоял стражник с мечом в руке: Марбод выхватил у него меч, а стражника пихнул внутрь, и тот расшибся насмерть. Это был, однако, человек уже старый, и дети у него были взрослые. -- Мы еще встретимся, Бредшо! Люди Кречета уходили кто куда. Заморский торговец, тяжело дыша, резал за спиной джутовую веревку, -- мог бы и поберечь добротную вещь. Неревен подумал, что богов, наверное, все-таки много. Потому что один послал заморских торговцев, а другой -- людей короля. Правда, думал Неревен, заморских торговцев мог привести и не бог ойкумены, а их собственный, тот самый, которого я взял сегодня утром. Но тогда их боги слишком милосердны. А людей короля мог послать учитель, который столько знает обо всем, словно по-прежнему вхож к самому Бужве. Знал же он про мангусту и кречета... Но тогда получается, что учитель не возражал, чтобы Неревена убили. Нет, не зря сидел у него тот монах; Неревен заплакал и потерял сознание, потому что такая мысль была еще страшнее, чем мысль о смерти государя. x x x Бредшо поднял послушника на руки. Тот задрожал, потом заплакал и потерял сознание. На мальчишку просто никто не обращал внимания: шла великая драка и ругань. Бредшо распутал шнурки рясы, поскорей нашел передатчик, сунул в рукав. Минут пятнадцать назад он хотел позвать корабль, в темноте спутал код и услышал, к своему немалому изумлению, голос Кукушонка, -- а жучок был слабый, действовал в радиусе километра. Однако что это за история с кувшинами? Если, например, в этих чертовых кувшинах был иприт... В этой-то стране? Кто-то наконец остановился рядом. -- Да помогите же, -- сказал Бредшо. -- Покажи твой меч, -- ответили сверху. Бредшо обернулся, помертвев. Перед ним стоял сам король. Бредшо молча протянул меч. Король осмотрел клинок: сталь "вороний глаз", желобок посередине лезвия, никаких письмен на клинке. Четыре свежих зазубрины -- и ни одной такой, что могла бы разрубить красавца Остролиста -- меч Белого Кречета. -- Ты колдун? Бредшо в ужасе замотал головой. Король выругался, и с силой ударил мечом но алтарному камню. Брызнули крошки -- король кинул зазубренный меч Бредшо. -- Только посмей повторить на суде, что ты не колдун, и с тобой то же будет, -- помолчал и спросил: -- Ты в мертвом городе давно бродишь? Бредшо не посмел соврать и ответил: -- С заката. -- Что-нибудь видел? Бредшо ответил: -- Нет, дружинников Марбода я не видел. Проезжали какие-то люди, человек пятнадцать, но с плащами королевских цветов. -- Куда проезжали? -- резко спросил король. Глаза его были безумны, на щеках -- красные пятна. -- Куда-то к Золотой Вершине. Король повернулся и пошел. У Бредшо дрожали руки. Он не понимал, откуда взялся король; он готов был поклясться, что видел короля среди всадников, скакавших к Золотой Горе. Зато он понимал, что король не оставит без расследования чуда: вспыхнул цветной луч в руках заморского торговца и разрубил родовой клинок Белых Кречетов... x x x А теперь мы вернемся немного назад и расскажем, что делал в тот вечер король. Когда начинался вечерний прилив, король Варай Алом затворился с советником Арфаррой в своих покоях. Тревожить себя он запретил. Арфарра хлопотал со светильниками и заклинаниями. Король разглядывал стены. Раньше они были покрыты зимними и летними мехами, теперь -- зеркалами и орнаментами. О зеркалах советник сказал, что они уподобляют горницу душе, безграничной изнутри и отграниченной снаружи. О кругах и квадратах... Что же он сказал? Что-то вроде того, что круги и квадраты -- лучший образ бога. Поскольку в природе нет ни кругов, ни квадратов, а человек, творя, начинает с квадратных полей и круглых горшков, -- то, стало быть, эти формы он берет не из природы, а из своего ума. Между тем уму доступно познанье лишь двух вещей: природы и бога. И так как геометрия проистекает не из природы, она проистекает из бога. В комнате с круглыми и квадратными богами, к большому зеркалу, как к алтарю, был придвинут столик с тушечницей, бумагой и светильником. Советник кончил писать заклинания и сжег их на огне. Молодой паж подал епанчу, расшитую облаками и птицами, король проверил меч за спиной. -- В путь! Кони на заднем дворе уже были оседланы. Сели и поскакали. Свита была небольшой -- человек пятнадцать. Вскоре пересекли границу. Стало совсем темно: только впереди прыгала какая-то тварь, ростом с кролика, глаза -- как медный таз. Наконец, пропала. Король пожаловался спутнику: -- Какая мерзость! До чего ж напугала! Спутник засмеялся: -- А какова она была из себя? -- и оборотил глаза как медный таз. Король ужаснулся, потом признал. -- Почему ты проиграл битву в Блуждающих Верховьях? -- спросил он. -- Ты же помнишь, -- вздохнул отец, -- Даттам подарил мне два меча: Обретенную Радость и Черноглазого. Через некоторое время пришел ко мне Иден Виверра и попросил подарить Черноглазого. Но я в ту пору пожалел меча: хотелось самому пойти с ним в битву, и подарил Идену Виверре Обретенную Радость. А когда пришло время выступать в поход, я раскаялся в собственной жадности и отдал Черноглазого Шодому Сойке. Шодому Сойке я поручил левое крыло, а Идена Виверру дал ему в подчинение. Вот въехали перед битвой оба на пригорок, и Виверра увидел у Шодома за спиной Черноглазый меч в красных лаковых ножнах. Что было делать Виверре? Если бы он оставил без отмщения то, что я не подарил меч, он бы оскорбил предков. Если бы он изменил мне, он бы нарушил клятву верности. Он отошел в сторону под кизиловый куст, погадал и услышал: "Вызови Идена на поединок, и вы погибнете оба. Тебе будет вечная слава, а королю от гибели полководцев -- убыток..." Они сошлись в поединке и погибли, а дружины их разбежались в виду вражеского войска. Варай Алом взглянул на отца: тот был жуток видом. Рот страшно разорван: когда короля окружили, он зажал кончик меча зубами и прыгнул с лошади вниз. Семнадцатилетний Варай Алом дрался в то время на юге и узнал о битве только через три месяца; за тридцать лет правления отец увеличил королевство в четыре раза, а в последней битве утратил треть того, что справедливо приобрел. -- Я отомстил за тебя и победил далянов, -- сказал сын. -- Победил, но не отомстил, -- сердито сказал один из спутников отца. -- Битву с далянами выиграли горожане. О нашей гибели сложили песню, а разве сложишь песню о твоей победе? -- А кто, кстатин на прпвосиик? -- спросил отец. Король вздрогнул. -- Я не знаю, -- сказал он. -- Ты посоветовал мне позвать предателя из империи, я позвал его, а он посадил мою душу в хрустальный кувшин. Ему служат огненные духи и железные кони, и я не могу уже без него, а он не хочет, чтоб я воевал с империей. Отец велел оставаться всей свите у входа во дворец бога. Верные всполошились: -- Как можно, а если во дворце засада? Отец и сын вошли: коралловые залы, яшмовые стены. Разве можно сравнить с бывшей управой! Ждали долго. -- Я ведь, -- признался отец, -- при Золотом Государе лишь мелкий чиновник. Золотому Государю Варай Алом взмолился: -- Прошу не за себя, за отца... Бог с ликом мангусты усмехнулся: -- О чем же? -- О посмертной должности основателя династии. Золотой Государь рассмеялся: -- Почтительный сын... Ну, этот чин дарует лишь живой бог Великого Света. Подписывай сам! И кинул королю яшмовую печать. Подбежал чиновник с тушечницей. И в этот миг в зал ворвались спутники короля, обеспокоенные долгим его отстуствием: потные, грязные, у одного из кармана -- утка со свертутой шеей... Золотой государь в ошеломлении уставился на варваров. -- Что это? -- сказал он, -- или ты, глупец, хочешь взять Небесный Дворец силой? Воины загалдели, а бог с головой мангусты наклонился к уху короля и прошептал: -- Запомни, львенок: можно взять империю силой, но тогда придется раздать ее в лен... И в ту же секунду печать в руках короля отяжелела и лопнула, как перезревший гриб-дождевик. Короля швырнуло вон, лицом вниз. Он вскочил: на стене смеялся Золотой Государь. А советник выходил из зеркала неторопливо, оправляя складки паллия. Двери в покои были раскрыты, в них толпились дружинники, дядя Най Третий Енот и начальник недавно учрежденной тайной стражи, Хаммар Кобчик. Ведь был же строжайший приказ не входить! Воистину прав советник: миллионом маленьких людей в государстве повелевать -- легче, чем сотней вельмож в собственном дворце! -- У меня важное известие, -- сказал Кобчик. -- Мы рассуждали так. Если убитый кречет был богом Ятуном, то его и убило б чудом. А если он погиб от стрелы -- стало быть, птицу кто-то науськал. У убитого кречета кривой коготь на левой лапке. Мы нашли в городе человека, который торгует боевыми птицами. Он -- вольноотпущенник Ятунов, и признался, что Марбод Кукушонок два месяца назад отдал ему кречета на сохранение, а сам всем рассказывал, что птица умерла. Вчера он этого кречета забрал обратно. Далее мы нашли второго вольноотпущенника, дворцового служку: он признался, что стоял за окном на галерее, и выпустил птицу. -- Взять под стражу, -- коротко распорядился король. -- Кого? -- вежливо удивился дядя, граф Най. -- Эти двое уже арестованы. -- Марбода Кукушонка. -- По закону, -- твердо сказал граф Най, -- вольноотпущенник не может свидетельствовать против господина, это карается смертью. Кроме того, все знают, что за Марбодом вины нет. Очистительной церемонией владеет род Ятунов, а хозяин волен употреблять собственность и злоупотреблять ею. Король потерянно смотрел на зеркало, через которое его только что выгнал Золотой Государь. Ворот епанчи был весь в росе от ночной езды. Прав, прав советник Арфарра: это Марбод Кукушонок подговорил в Золотом Улье подписать прошение! Марбод -- а может, и сам дядя за его спиной; недаром два месяца ходит и предлагает выдать сестру замуж в род Ятунов. Теперь -- ни за что. -- Найти и арестовать -- к утру. Начальник тайной стражи, Хаммар Кобчик, поклонился: -- Марбод пропал. Наверное, уже бежал из Ламассы. -- Вздор, -- рассмеялся король. -- Он самоуверен, как баран на празднике! Он думает, ему нечего опасаться! Граф Третий Енот внезапно встрепенулся и с неприятной усмешкой поглядел на колдовской кушвин посереди столика. -- Говорят, -- вкрадчиво сказал граф, -- королевский советник умеет вызывать души мертвых и делать вещи, о которых трудно судить -- случились они или нет. Почему бы ему не вызвать душу живого Марбода и спросить ее, где она сейчас находится? Ведь удостовериться в истинности его слов было бы куда легче. Король обернулся. Советник утонул в глубоком кресле, маленький, усталый и нахохлившийся. У ног его паж, очнувшись, утирал рукавом кровь у рта. Арфарра встал, неторопливо поставил на стол серебряную миску, плеснул в нее воды. Из миски пополз белый дым. Дым превратился в дерево (кто говорил -- апельсин, кто -- персик), дерево зазеленело, покрылось плодами, бутонами и цветами, на нижней ветке вырос оранжевый плод. Арфарра сорвал плод и очистил кожуру, под ней был большой хрустальный шар. Дерево исчезло. Арфарра вглядывался в шар. -- Марбод Кукушонок, -- сказал советник, -- сейчас в заброшенном храме Виноградного Лу. И опять злоумышляет против короля и храма. Король выхватил меч и ударил по шару. Тот разлетелся на тысячу кусков. Из осколков с жалобным писком выкатился и пропал маленький человечек. -- Я его убил? -- с надеждой спросил король. -- Ну, что вы, -- ответил советник. -- Это только одна из его душ. Король бросился из комнаты, зовя стражу. Он хотел лично убедиться, что происходит в храме Виноградного Лу. Когда король ушел, один из придворных, старый Цеб Нахта, согнулся, будто для того, чтобы расправить ковер, и украдкой поднял из его складок желтую яшмовую печать. Он один заметил, как печать выпала из руки короля, когда тот выскочил из зеркала. Подобрал и покачал головой. До чего дошло дело: король просил у кого-то не меч, не коня, не женщину, на худой конец, а Печать... x x x Хаммар Кобчик, начальник тайной стражи, был кровником Белых Кречетов, -- говорят, поэтому король его и выбрал. Утром Хаммар Кобчик был очень доволен, что Арфарра-советник приказал Кукушонка не арестовывать, потому что кровника не арестовывают. Сейчас он был очень зол, что Кукушонок отбился и пропал. Через два часа он явился к заморским торговцам на постоялый двор и сказал: -- По закону о прерванном поединке любой вассал из рода Кречетов может вас рубить. Через два дня, однако, начинается золотое перемирие. Но эти два дня желающих будет много. Вольно ж вам было вмешиваться. Хаммар вглядывался в Бредшо: тот был чуть пьян, растерян, напуган поединком с сильнейшим мечом страны и, увы, нисколько не походил на колдуна. Да, прав был король, строжайше приказав чтобы не было завтра этой мокрой курицы на суде. -- Вольно же вам было вмешиваться, -- упрекнул торговца Хаммар. -- Я и не хотел, -- пожаловался Бредшо. -- Но что еще мне было делать, услышав, как этот мерзавец пытает мальчишку? -- В десяти часах езды отсюда, -- сказал Хаммар, -- храм Золотого Государя. Припадете к алтарю, попросите убежища, через три дня вернетесь. Бредшо доскакал до убежища на рассвете по священной дороге от Золотого Храма до Мертвого города. Дорога была великолепна -- единственное сохранившееся строение империи, памятник порядку, вознесшийся на цоколе в сто двадцать километров. По всей стране "десять часов езды" давно означали путь втрое меньший и лишь тут меры времени и расстояния соответствовали языку богов. Это-то и подвело землян: мощный передатчик с корабля Бредшо слышал, а его собственный пищал только на пятьдесят километров. Едва Кобчик и Бредшо уехали, к постоялому двору стали собираться горожане, кто с оружием, а кто с ухватом и вилами, начали жечь костры и спорить, кто храбрее из чужеземцев: тот, который застрелил птицу или который не побоялся сразиться с самим Кукушонком. И сошлись на том, что надо пойти к замку Кречетов и сжечь там чучело человека, покусившегося на государя, потому что, надо сказать, народ всегда называл короля государем, хотя это и было неправильно. x x x А Хаммар Кобчик, закутанный по брови в синий плащ с капюшоном, подъехал тем временем к замку Ятунов в Мертвом Городе. Главе рода Белых Кречетов было девяносто три зимы, он жил, как живой мертвец, в одном из восточных замков, и никто его не видел и не слышал. Сын его помер в бою, а наследником рода был Киссур Кречет, старший брат Марбода Кукушонка. Киссур был человек рассудительный и домосед, рассердить его было нелегко, а одолеть, рассердив, было еще трудней. Все знали, что ему было трудно убить человека, особенно если за убийство надо было платить большую виру. Брата своего Киссур боготворил. Когда зимой тот стал королевским дружинником, старая женщина дала Киссуру серебряный топор и велела срубить Марбодово родимое дерево во дворе замка. Киссур бросил топор в реку и проплакал три дня, а старая женщина сказала: "Ты отказался отрубить гнилую ветвь тогда, когда это принесло бы роду честь -- теперь тебе придется рубить ее тогда, когда это принесет роду бесчестье". Итак, Хаммар Кобчик, закутанный, въехал во двор замка. Вокруг царила суета: о Марбоде уже все знали. Хаммар Кобчик попросил скорее воды, словно умирает от жажды. Ему принесли воду, и он стал жадно пить. Хаммар Кобчик был человек предусмотрительный, и, хотя на гостя, кровник он или нет, нападать нельзя, кто его знает, что нельзя и что можно в такую ночь. А на того, кто выпьет или поест в доме, не нападет уже никто. Вот Хаммар Кобчик выпил поскорее чарку и сбросил плащ. Тут его многие признали, и Кобчик понял, что пил он чарку не зря. Киссур Белый Кречет принял Хаммара Кобчика в серединной зале замка, и усадил его на скамью, полую, чтоб было видно, что скамья без засады. Кобчик сказал: -- Завтра над Марбодом Белым Кречетом будет королевский суд. -- В чем же его обвиняют? -- спросил старший брат. -- В похищении и истязании человека -- раз. В злоумышлении на храм -- два. В покушении на государя -- три. Киссур Белый Кречет вздрогнул. На государя! Дело в том, что в стране было два рода законов. Судили по обычаю, а когда обычаев не было, судили по законам Золотого Государя. Марбод Кукушонок дрался с королем, по обычаю это был просто поединок и в этом поединке никто не пострадал. Вот если бы Марбод короля убил или покалечил, -- тогда другое дело, тогда он платил бы виру втрое больше, чем за убийство самого знатного человека. А по законам Золотого Государя за покушение на государя смертная казнь полагалась и злоумышленнику, и роду его, и саду, и дому, и прочему имуществу. Тут Киссур улыбнулся и сказал: -- Это дело темное и странное. Все говорят, что меч моего брата сломался из-за колдовства Арфарры-советника, и король вел себя при этом очень плохо. Хаммар улыбнулся и подумал: "Хорошо, что Сайлас Бредшо уехал и не будет завтра на суде, потому что он совсем не походит на колдуна. А о Клайде Ванвейлене, который будет вместо него, всем ясно, что он колдун, потому что иначе он не посмел бы стрелять в птицу". А вслух Хаммар сказал: -- Две недели назад в Золотом Улье была подписана бумага: -- пусть-де на Весеннем Совете король принесет вассальную клятву Кречетам. Глупая бумага! Если вы, однако, откажетесь от прав на Мертвый Город, то речи о покушении на государя завтра не будет. Тут Киссур Кречет поглядел вокруг, на серединную залу и широкий двор за цветными стеклами. Замок был еще молодой и незаконнорожденный, и во дворе стояло за серебряной решеткой родильное деревце Марбода. И Киссур подумал, что теперь из-за Кукушонка и замок снесут, и земли отберут, и сам Киссур станет изгнанником. А Киссур был человек домовитый, продавал Даттаму много шерсти. А Хаммар Кобчик поглядел на деревце по дворе вслед за Киссуром, улыбнулся и сказал: -- А наверное, старая женщина предсказала правильно. Это он говорил к тому, что если срубить родильное дерево и отказаться от Марбода, то завтра объявят вне закона одного Кукушонка, а род тут будет не при чем. Киссур Ятун поглядел на Хаммара Кобчика и подумал: "Арфарра послал ко мне моего кровника нарочно, чтобы я с ним не согласился". Улыбнулся и сказал: -- Брат мой знал, что, если бы сегодня он явился в замок, я бы никогда его не отдал и не выгнал. Он, однако, пропал, не желая стеснять моего решения. Так могу ли я отказаться от брата? -- Помолчал и добавил: -- Посмотрим, что решит суд. Все одобрили это решение, потому что уклониться от суда, -- ничуть не лучше, чем уклониться от поединка. Другое дело -- не подчиняться решению суда. x x x Король вернулся из храма в ужасе. Пришел в комнату с круглыми и квадратными богами; советник там так и сидел. Он все видел в зеркале. Советник сказал: "Это только одна из душ". И что же? Марбод был жив, а родовой его меч -- перешиблен после того, как король разбил шар. Без колдовства это было сделать нельзя; по рассказам очевидцев, торговец дрался много хуже Марбода. Марбод рубил и сплеча, и сбоку, и крест-накрест, и "зимней ромашкой", и "тремя крестами", и "дубовым листом" -- забавлялся, а последний его прием -- "блеск росы в лунную ночь" -- никогда его еще не подводил. Чужеземец поклялся, что его меч -- без колдовства. Приходилось верить. Бывают обманщики, выдающие себя за колдунов, но не бывает колдунов, отрицающих свою силу. Да! Много душ у человека, все сразу не извести, и в короле сейчас тоже спорили две души; одна сожалела, что Марбод остался в живых, а другая сожалела, что король запятнал свою честь чародейством. -- Марбод Кукушонок, -- сказал Арфарра-советник, -- это язва на теле королевства. Завтра Кречеты могут выбирать: или отказаться от Кукушонка, или отказаться от прав на Мертвый Город, или остаться вне закона. Плечо короля ныло и пахло травяным настоем, и если бы не щит Хаммара Кобчика... -- Марбод Кукушонок, -- сказал король, -- швырнул в меня настоящей секирой, а я хотел убить его колдовством. Где была моя честь! -- Короли, -- насмешливо сказал советник, -- заботятся о своей чести, а государи -- заботятся о государстве. И честь ваша, конечно, требует, чтобы о сегодняшнем поединке и завтрашнем суде не пели плохой песни, а интересы государства требуют, чтоб государей не стреляли, как перепелок на охоте. Узлы и круги! Ползли по стенам разноцветные узлы и круги; никакие это не боги, а те узлы и удавки, которыми вяжут души и лихорадки. Ибо о богах неизвестно, существуют они или нет, а колдуны существуют точно, и предвидят будущее, и советник предвидел и связал хрустальным шаром -- самым простым из узлов... Король сощурился: -- А знаете, о чем сегодня говорил с моей матерью господин Даттам? О том, что экзарх Варнарайна, Харсома, сватается к моей сестре. Советник чуть вздрогнул. Кому неизвестно, что экзарх Харсома, после пятнадцати лет дружбы, велел сжечь советника с домом и домочадцами? Советник натянуто улыбнулся и сказал: -- Воля государя -- закон. -- Что значит, -- закон? -- Когда воля государя является законом, государство становится всемогущим. -- Ах, советник, советник! Вы всегда твердите приятные вещи, и позавчера вы принесли мне этот кодекс Золотого Государя, где сказано, что во всемогущем государстве нет ни бедных, склонных к бунтам, ни богатых, склонных к своеволию. Но вчера вы говорили в городской ратуше, и сказали, что всемогущее государство, -- это то, которое охраняет имущество людей и их свободу. Согласитесь, что это не очень-то похоже на кодекс Золотого Государя! И как же это вы хотите сделать меня всемогущим, если вы отнимаете у меня даже ту власть, которую я имею досыта? -- В ратуше я говорил с народом. Народу надо лгать. -- А кто мне поручится, что вы лжете народу, а не своему королю? А, советник? Король схватил Арфарру за плечи. Плечи у советника были узкие, даже несмотря на кольчугу, -- у покойной жены были такие плечи. Интересно, правду ли говорят, будто советник ничего не может поделать в женщине? Слабак... Вошь... Пятнадцатилетний мальчишка рассечет тебя от уха и до копчика... Но -- колдун... -- Ничего у тебя не получится, -- сказал Варай Алом, -- душа у моего народа другая. И земли здесь другие. Каналов на них нет, как в империи. А нет каналов -- нет и чиновников. Здесь все развалилось еще до нашего завоевания... Не из-за одних же государей? -- Да, -- сказал Арфарра, -- из-за одних государей. У имен есть залоги, как у глаголов. Государь -- активный залог, государство -- пассивный. Каков государь, таково и государство. Оно воскресает с сильным государем и умирает со слабым. Ишевик, Золотой Государь, был последним великим государем прошлой династии. Он был сильным государем, и государство было сильным. А потом на троне сменяли друг друга малолетние и слабые, и государство стало малолетним и слабым. Сильное государство защищает жизнь и имущество среднего человека. В слабом государстве средний человек отдает жизнь и имущество сильному. Одни делают это, чтоб избегнуть насилия, другие -- чтоб безнаказанно его творить. Средний человек не ценит свободу, он защищает ее только тогда, когда это выгодно. Он низок в бедности и благороден в достатке. Государство должно защищать его, чтобы позволить ему быть благородным. Голос Арфарры был монотонен, словно советник не рассуждал, а читал заклинания, и душа короля волновалась и стыла, как от близости мертвых, хотя из слов Арфарры нельзя было сложить песню, как из путешествия во владения Золотого мертвеца... -- Смуты военные и финансовые сотрясали империю, и императоры, назначая чиновников, впали в две ошибки. Из-за нужд обороны они поручили одному чиновнику все обязанности: и ведение войны, и суд, и сбор налогов. Сильный император воюет сам, слабый император получает войну другому. Сильный император рассредоточивает власть между многими чиновниками. Слабый император отдает власть в руки одного чиновника. При сильном императоре чиновники шпионят друг за другом, -- это называется разделение властей. При слабом императоре чиновники враждуют с императором, это называется -- разрушение государства. При сильном императоре чиновников каждые четыре года перемещают с места на место, при слабом императоре чиновники передают свои должности детям. В те годы из-за расстройства финансов правительство перестало платить жалованье деньгами, а стало выдавать его натурой. Получалось, что не государство платило чиновнику, а чиновник содержал государство; из исполнителя закона чиновник стал собственником закона и хотел передать собственность по наследству. Когда в государство явились аломы, они пришли не уничтожить, а спасти. Два брата, Ятун и Амар, помогли последнему государю прошлой династии справиться с бунтовщиками и ворами. И сын Амара, Иршахчан, был сильным государем и воскресил империю, а сыну Ятуна было два года, когда он взошел на трон, и четырнадцать, когда он умер, а после него власть захватила его тетка, алчная и слабая. Никто не отменял государства в Варнарайне -- оно расточилось частным путем. Короли осыпали распоясавшихся чиновников подарками и землями, чтобы те чувствовали личную государеву милость и платили личной верностью. Они забыли, что государь ко всем подданным должен относиться одинаково. Чтобы привязать их к себе, они стали освобождать в обмен на клятву в личной верности поместья от налога и королевского суда, потому что сборщики налогов и в самом деле стали грабителями. Каждый держатель поместья до сих пор просит у короля подтверждения милостей, и он даже не подозревает, что в утверждении может быть и отказано. Слова Арфарры -- узлы и круги, и по стенам -- узлы и круги, и из курильниц... Вздор! Образ бога -- зверь, а не квадрат, и у Золотого Государя -- морда мангусты. -- Душно! Король распахнул окно и глянул вниз. Там въезжал во двор Хаммар Кобчик, и с ним -- десятилетний мальчик, сын Киссура Ятуна, племянник Кукушонка. Значит, Марбода не арестовали, и род Кречетов отдал за него в заложники, по закону, одного из родичей. Челядь Кречетов задиралась с королевскими слугами: наверняка сейчас кого-то покалечат. О, предки и первый Алом, найденный в ивовой золотой корзинке! Почему пощадил ты этот род, не расточил расточивших власть... Люди внизу кричали, размахивали головнями. Узлы им были ни к чему; какая разница, двойной или тройной узел рубить мечом? Хитрил советник, хитрил! Забыл он сказать, что земли раздавали не из милости, а за военную службу, что это честь -- погибнуть на глазах короля, и позор -- пережить господина, что лишь безумие верных спасло королей, когда великий государь Иршахчан полез в Горный Варнарайн, восстанавливая государство. Советник подошел к окну, зябко кутаясь в синий бархатный плащ, шитый золотыми листьями, поглядел вниз и улыбнулся. -- Ваши верные, -- сказал он. -- Королевская опора. Защищают короля от чужих верных. Взгляните -- со всех сторон рвы с водой, и десять сторожевых башен, и тысячи стрел целятся в подступы... Но что это? Почему у замка, словно у преисподней, тройное кольцо стен? Почему превращены в бойницы окна дворца? Чтобы защищаться от собственных верных, когда они взбунтуются! А разве, бунтуя, они требуют свободы? Нет, им довольно своеволия! За триста лет непокорства они не догадались испросить законов, гарантирующих их права! О нет, они бунтовали так: если король не вел их слишком долго на противника и если король хотел их вести на противника слишком сильного. Государь! Прекратив самоуправство, вы восстановите право, прекратив своеволие, возродите свободу. Король вглядывался в лунную ночь. Люди с хохлатыми алебардами прохаживались по стенам, разделявшим двор. На одной из стен сохранился кусок сада, -- непременной принадлежности вейских управ. Соснам в саду было уже двести лет, в каменном пруду, некогда именуемом "Серединным океаном", квакали лягушки, и под самой стеной, там, где когда-то первый человек провинции сеял жареное зерно в первую борозду провинции, начинались огороды замковых слуг. Король отвернулся от окна и увидел, что Арфарра совсем продрог. -- А каков, вы говорили, советник, парк в Небесном Городе? -- Восемь тысяч государевых шагов. -- У потомков Амара сады -- больше моих поместий, -- скривившись, проговорил Варай Алом. -- А империя опять прогнила, иначе бы не вышвыривала таких слуг, как вы. Оскорбление государя! Король захлопнул окно так, что с рамы полетела золотая чешуя, и закричал: -- Я не хочу быть государем Варнарайна! Я стану государем Великого Света! В мире может быть только один государь! И мои воины, с которыми вы хотите меня поссорить, не помешают мне, а помогут! А править -- править мне поможете вы, потому что вы правы: нет смысла завоевать империю, чтобы раздать ее в лен. -- Король внезапно остановился и засмеялся: -- Клянусь божьим зобом! В эту ночь придется выбирать не только Кречетам, но и вам, советник! Где гороскоп, который вы мне обещали? Вы уж месяц, как его составили, а все молчите о лучшем дне для следующей войны. Советник сидел неподвижно, только на лбу выступили капельки крови -- это с ним бывало от чрезмерного волнения. -- Гороскоп не окончен, -- оправдываясь, проговорил он. -- Берегитесь, советник, -- сказал король. -- Это женские басни, что чародеи предсказывают будущее. Они делают его. Если вы хотите, чтобы я завтра покончил с Марбодом, вы должны забыть, что вы -- подданный империи, вы должны помнить, что вы -- слуга короля. x x x Как известно, в мире живут два клана людей: живые и покойники. Покойникам полагается спать днем, когда солнце выходит из-под земли. Живым же -- ночью, когда солнце заплывает под землю. Этой ночью, однако, многие живые спали плохо или не спали вовсе. К замку Белых Кречетов пришла городская чернь и сожгла перед ним чучело Кукушонка. Киссур Ятун, однако, не велел их гнать, а надел свою лучшую одежду, оседлал любимого коня, завернулся сверху суконной епанчой и поехал с тремя людьми искать какого-нибудь места, где встречаются боги и люди. И действительно, нашли через час постороннего: сидит мужик на берегу реки, недалеко от Арфарровой дамбы, ловит рыбу и свистит в желудевую свистульку, а на ногах у него, что называется, башмаки без подошвы и без голенища, а куртка -- внучка накидки и правнучка плаща. Стали спрашивать о роде и племени, -- действительно, ни роду, ни племени -- посторонний. Тут Киссур и знатные господа отняли у постороннего желудевую свистульку, сели с ним рядом на берегу в шитых плащах и рассказали обо всем. Киссур хотел вести его к старой женщине, чтобы гадать, кинул ему соболий кафтан. Тут бродяга развязал веревочку на своей куртке, а куртка держалась только веревочкой и развалилась. Киссур ужаснулся про себя и спросил: -- Что у тебя с левой рукой? Посторонний говорит: -- А раздавило, когда строили Арфарре дамбу. Лекарь сказал: либо я тебе руку отниму, либо ты весь сдохнешь. Тут Киссур Ятун лег на землю и стал плакать, потому что бог ему, значит, велит отречься от Марбода, как постороннему этому -- от руки. Спутники же его очень удивлялись, чего это Киссур Ятун разговаривает со старым пнем у реки, пока Киссур им все не пересказал. x x x Даттам так рано прогнал храмовую плясунью, что девица обиделась: -- В прошлом году, -- сказала она, -- только моя пляска исцелила засуху. Много ли равных мне даже в империи? -- В империи, -- усмехнулся Даттам, -- засуху умеет прекращать каждый брюхоногий чиновник. Подарил, впрочем, красавице хрустальный ларчик. Даттам лежал и думал о том, что Марбод и Арфарра обманули его. Марбод просился на церемонию, чтобы полюбоваться на свою проделку с кречетом. А Арфарра это, вероятно, знал. И Арфарра выманил у Даттама бумагу о городе Ларре и выставил Даттама на посмешище, а сам прекрасно знал, что из присутствия Кукушонка на церемонии выйдет только лишний скандал. И после этого Арфарра еще утверждает, что заботится о торговцах! Да, прилюдно он с Арфаррой пока не ссорился. Однако, если предъявить королю на утверждение договоры, заключенные Даттамом по пути в Ламассу, -- скандал будет неминуем, дик и страшен. Еще он думал о купцах с Западного Берега. x x x А король Варай Алом лежал и думал о великой стране, где государев дворец доходит до неба, в государевых парках бродят золотые павлины, чиновники ездят на медных лошадях и деревянных быках, а с неба не сходят благоприятные знамения. Подле Серединного Океана живет черепаха Шушу, и Дерево Справедливости покрывается золотыми плодами, когда на него глядит государь. Король -- не государь. От его взгляда не цветут деревья. Что в том, чтоб застроить Ламассу, как хочет Арфарра? Мало ли в королевстве городов? Они так же непокорны и наглы, как сеньоры, и вдобавок лишены рыцарской чести. В Горном Варнарайне нельзя стать государем, потому что в мире может быть только один государь! Наконец король заснул, и ему приснилось, как он бросает под ноги советнику голову нынешнего государя и голову наследника престола, экзарха Варнарайна, предавшего своего вассала Арфарру. Арфарра радостно улыбался -- во сне было ясно, что советник необычайно мстителен, как и полагается благородному человеку. x x x Неревена напоили настойкой, растерли и закутали. Он, однако, не мог заснуть от боли и страха. Он лежал и думал о печальном мире за толстыми стенами, мире, в котором земля по ночам покрывается ледяной чешуей, а его, Неревена, жизнь стоит вдвое меньше жизни горожанина и в шестнадцать раз меньше жизни Марбода Кукушонка. Он думал о том, что в его отсутствие тюфяк и укладку кто-то потрошил. Ничего, разумеется, не нашел, но сдвинул волоски, уложенные между клубков и коклюшек. Неревена, храмового послушника, сам экзарх Варнарайна послал в страну ложных имен следить за королевским советником. Взглянул своими мягкими глазами в глаза Неревена, махнул нешитым рукавом, шепнул: "Все для общего блага!" -- приворожил, как всегда умел привораживать, и послал. x x x А королевский советник не спал, как обычно, потому что со студенческих лет привык ночами читать и наблюдать за звездами, а во рту держать камешек, чтобы почувствовать зубами, когда засыпаешь. Наука эта весьма его занимала, хотя он считал ее совершенной химерой и полагал, что множество предсказаний не совершилось бы, не будь они предсказаны. И сейчас гороскопа на его столе не было, а были чертежи дамбы. Закричала далекая сова, вздрогнули зеркала. Стало одиноко и страшно. Советник встал и, нагнувшись, прошел в темный чулан, где поскуливал на тюфячке Неревен. Стал осторожно гладить мальчика по голове; в конце концов, ближе никого не было, мангусту убили... Неревен повернулся: два человека пожалели его сегодня -- советник и чужеземец. -- А про людей из-за моря рассказывают, -- сказал Неревен, -- что они накрываются ушами, как лопухом, и ноги могут отстегивать. -- И про Горный Варнарайн то же рассказывают, -- сказал учитель. -- Ты приехал, однако, и увидел, что люди с виду такие же, однако общество -- одноногое, одноглазое и накрывается -- лопухом. Народ всегда прав. Все басни истинны -- но не прямо, как язык богов, а в переносном смысле. -- А эти купцы, -- сказал Неревен, -- они глупые. Зачем этот торговец вступился за меня, если не умел драться? Что они за люди? -- Не знаю, -- сказал Арфарра. -- Триста лет назад было такое на западной окраине моря. Явился корабль с торговыми людьми и отплыл с товаром. А вскоре эти люди увидели, что империя слаба, и разорили своими набегами всю провинцию. Ведь пиратство прибыльней торговли, а дикие народы ужасно склонны к прибыли. -- А-а, -- сказал Неревен, -- вы думаете, что эти люди приведут за собой пиратов? Поэтому и приказали их арестовать? -- И пиратов, -- сказал Арфарра, -- и неизвестные болезни. Так уж повелось, что в мир приходит гораздо больше дурного, чем хорошего, и как я осмелюсь видеть в этих людях хорошее, если Марбод Кукушонок лазит с ними за волшебным мечом, а Даттам видит в них собратьев по плутням? -- Учитель, а вы правда наколдовали так, что меч Марбода разлетелся на части? -- И как это было? -- О, это было чудесно, -- ответил Неревен, -- морды на эфесе меча торговца вздыбились и закричали, а клинок перешибло светом... Арфарра улыбнулся. Неревен был вот уже третий человек, который рассказывал ему эту историю. Было просто удивительно, как много несуществующего видят люди, особенно если возбуждены... Перешибло светом... Арфарра-советник, автор двух трактатов об оптике, двадцати лет попавший за них императорскую академию, лучше других знал, отчего это невозможно. Поджечь паклю? Запросто. Перешибить клинок? Исключено. -- Нет, -- сказал Арфарра, -- это был не я, но рассказывать об этом ты будешь именно так. Арфарра еще долго сидел за чертежами дамбы и новым разделом уголовного уложения. Разрубленный клинок не шел у него из головы, и в советнике понемногу просыпалось любопытство ученого, почти начисто уничтоженное заботами политика, пустившего многие из сделанных храмом открытий на мелкое государственное колдовство. Как бы посмотреть на этот клинок? Любопытно, что именно с ним случилось: говорят, старые ламасские мечи действительно вот так могут внезапно сломаться, -- усталость в металле, напряжения между слоями... Это могло бы быть любопытно для тех, кто делает новое оружие... Но Марбод унес рукоять с собой, а другой обломок куда-то утащили его дружинники... Советник Арфарра положил про себя разыскать клинок, если у шпионов его будет к тому возможность. Впрочем, -- подумал он, -- завтра суд, и что случилось с клинком, вероятно, выяснится на суде. Глава СЕДЬМАЯ, в которой короля сравнивают с солнцем, ибо мир заледенеет и обварится, если солнце будет ходить над миром не так, как ему предписано. С утра король послал людей к Золотой Вершине. Судя по следам, ночью к отвесным скалам подскакали семнадцать всадников и пропали. Возвращались другим путем, а другого пути нет. Хаммар Кобчик, понизив голос, сказал: -- У Золотого Государя на скале, однако, пропала печать с пояса. О, Шакуник! Как же -- пропала, когда выскользнула и осталась -- там! Еще нашли следы заморского торговца, Бредшо. Он, действительно, непонятно с чего, бродил в Мертвом Городе, а потом бежал тысячу шагов к храму Виноградного Лу, хотя никак не мог услышать с такого расстояния крики, если только у него не были заколдованы уши. В час, когда сохнет роса, король с советниками сошел в серединную залу: золотой гранат, набитый зернами людей, и сел творить суд. Совершили возлияния; знамения были для правосудия благоприятны. Самоличный суд всегда был одной из главных обязанностей королей аломов, но те ей, увы, частенько пренебрегали. Варай Алом, однако, вот уже целый год почти каждое утро сидел под судебным деревом той области, которую посетил двор, и суд всегда был публичный, чтобы сразу иметь свидетелей и осведомлять людей о приговорах. Предки короля раздали иммунитетные грамоты, запрещавшие доступ в поместья королевским чиновникам, но не самому королю, и теперь король ездил по поместьям и судил со справедливостью, присуждая к штрафам, смертям и увечьям, наводя страх на знатных и наполняя радостью сердца бедных. Хозяева поместий ругались, что конфискации и штрафы обогатили за последний год казну больше, чем походы. Увы, подумал король -- они преувеличивали. Когда-то деньги, собираемые со свободных за неприсутствие в суде, приносили даже больше, чем штрафы за убийства и грабежи, -- а теперь свободные научились от свободы избавляться. Крупный разбойник разоряет чужую землю до тех пор, пока крестьянин не отдает ее. Учинивший насилие бедняк опять-таки норовит продать свою землю могущественному человеку и получить ее обратно в пользование. Воистину, как говорит советник, одни утрачивают свободу, чтобы защититься от насилия, другие -- чтоб иметь возможность творить его безнаказанно. Король слушал дела в необыкновенно дурном настроении. Советника Арфарры все не было. Истцы и соприсяжники бранились, изворачивались, благоговейно разглядывали роспись на потолке и лгали под сенью Золотого Дерева так же нагло, как и под священной сосной. Перед глазами короля вставал недавний любимый дружинник: родовое кольцо на цепких пальцах, глаза синие и злые как море, красный волк на боевом шлеме, и дыханье коня -- как туман над полями. И кровь на плаще -- как багровый закат. Прав, прав советник: "Вы не на поединке! Вам не нужен противник, вам нужен образ противника!" Киссур Ятун явился в полдень со свитой. Огляделся вокруг и сказал: -- Однако, какая красота! Многое можно простить советнику Арфарре за такую красоту! Кречеты были, по наследству, членами королевского совета, но в знак неповиновения в нем давно не сидели, и Киссур встал у стены, окруженный вассалами. Тут к нему подошел Белый Эльсил, боевой друг Марбода, и сказал: -- Я слыхал, что ты гадал на постороннем, и никто, кроме тебя, постороннего не видел. И сдается мне, что это был не посторонний, а бес, который позавидовал Марбоду. Боги любят лгать из зависти! И уже не раз бывало с Арфаррой-советником, что род отсекал ветвь за ветвью, чтобы его успокоить, и начиналось с того, что люди презирали род, а Арфарра потом род истреблял. Киссур ухватился зубами за свой палец и ничего не ответил. Только через некоторое время промолвил: -- Однако, что за привычки у чиновников империи? Приговоренные пришли, а палач опаздывает! И, действительно, советника Арфарры все еще не было. Господин Даттам, извещенный о готовящемся, тоже явился в залу и заметил там, как ни жался тот в угол, одного хуторянина, некоего Зана Дутыша, в желтом кафтанчике с изодранными локтями и в конопляных туфлях. Тут Даттам понял, что Арфарра знает о Дутыше все, и велел принести ларец с бумагами, из-за которых вчера не спал; если Дутыш будет жаловаться сразу после суда над Кукушонком, лучше отдать и не связываться... x x x А Клайд Ванвейлен стоял, окруженный горожанами. Главный интерес суда для горожан был такой, что вчера торговый человек утер нос знатному мерзавцу, а сеньоры тут же стали говорить, что это можно было сделать только колдовством. Точно такие же слухи распускались и о битве у Козьей Реки, когда "третьи стали первыми". Стали, и вот как: первые два ряда рыцарей испугались и убежали, городская пехота пропустила их сквозь щели, врылась в землю острыми концами щитов и выиграла битву. Горожане были люди рассудительные, колдовства не терпели. При Ванвейлене был адвокат и семьдесят два соприсяжника, готовых клясться вместе с ним, что Сайлас Бредшо -- не колдун, и никакого колдовства не было. Наконец явился советник Арфарра. Киссур Ятун и Арфарра-советник вышли перед королем и стали друг против друга, один -- на яшмовом поле, а другой -- на лазуритовом. Каждому под ноги положили стрелу-громотушку, чтоб они говорили только правду. Киссур Ятун был в бирюзовом кафтане с золотым шнуром по вороту и рукавам. На пластинах боевого панциря были нарисованы пасти и хвосты, и такие же пасти и хвосты, только серебром, были на коротком плаще. Сапоги у него были высокие, красные, а рукоять меча и ножны отделаны жемчугом и нефритом. Арфарра-советник был в зеленом шелковом паллии, глаза у него были не золотые, а розоватые, и было видно, что всю ночь он не спал. Киссур Ятун погляделся в зеркало, усмехнулся и сказал соприсяжнику: -- Я одет достойно, как кукла на ярмарке, а он -- скверно, как кукольник. Тут Арфарра-советник заведенным чином начал обвинять Марбода Кукушонка в похищении и увечьях, нанесенных свободному человеку, послушнику Неревену. Первым его свидетелем был Клайд Ванвейлен. Ванвейлен взял, как было велено, священный треножник и рассказал, как его друг увидел в храме разбой и поспешил на помощь. А кого, почему били -- откуда им знать? -- А что он делал у храма? -- спросил король. -- Шел молиться, -- удивился Ванвейлен. Король нахмурился. Вчера заморский торговец не был столь богобоязнен! Вспомнил следы: врет, на треножнике врет! Тысячу, тысячу раз прав советник: надо, надо искоренить нелепые суды, и соприсяжников, и судебные поединки, и ввести правильное слогоговорение, с защитой и обвинением, с юридическим разбирательством и пытками. А Киссур Ятун улыбнулся и сказал, как велела старая женщина: -- Вы, Арфарра-советник, ошиблись в обвинении! У меня есть семьдесят два соприсяжника, что король называл вас хозяином Неревена, и мальчик носит на руке железное кольцо. Стало быть, он ваш раб, и нельзя обвинять моего брата в похищении свободного человека! Тут Арфарра сказал, что Неревен -- вейский подданный, а в империи рабов нет, а Киссур Ятун поглядел на бывшего наместника и сказал, улыбаясь: -- А я скажу, что в империи нет свободных. Советник слегка побледнел. А Киссур Ятун продолжал: -- А еще у меня есть семьдесят два соприсяжника, что Неревен -- не только раб, но и колдун. И в свидетели того я беру следы Сайласа Бредшо, которого поволокло к храму с такого места, от которого он не мог слышать происходящего. И еще другое колдовство было в этом деле, и свидетель тому -- клинок моего брата, оплавленный, а не разрубленный. Клайд Ванвейлен закрыл глаза и подумал: "Ой, что сейчас будет!" А дядя короля, граф Най Третий Енот, наклонился к старому сенешалю и зашептал, что Киссур Ятун, видно, решил драться до последнего, но все же придется ему сегодня уйти отсюда или без брата, или без Мертвого Города. Король услышал, как они шепчутся, и ему послышалось: "Киссур решил драться до последнего, и конечно, нам придется рассказать о том, что меч раскололся из-за того, как король разбил хрустальный шар". Тут король, в нарушение всех приличий, подошел к советнику и спросил тихо: -- Что же, доделали вы гороскоп? -- Нет, -- ответил Арфарра-советник. Король вернулся на возвышение, взял в руки серебряную ветвь: -- Нехорошо королю брать назад свое слово, и если я называл мальчика рабом господина советника, -- так тому и быть. И так как мальчик жив и здоров, то за посягательство на чужое имущество род Кречетов должен уплатить владельцу денежный штраф. И если бы мальчик был крепок и высок, и пригоден в качестве боевого вассала, то по законам наших предков за него полагался бы штаф в десяти золотых государей, а если бы он некрепок, но знал ремесло доезжачего или псаря, или другое ремесло, необходимое в знатном доме, то он стоил бы пять государей. Но так как он некрепок и не учен нужным ремеслам, а умеет только читать, рисовать и вышивать, за него полагается штраф в три ишевика. Есть ли еще обвинения? Арфарра-советник посмотрел на короля, потом на Киссура Ятуна, потом обвел глазами залу и сказал: -- Я не вижу смысла в других обвинениях. Сошел со стрелы и сел на свое место в совете. Най Третий Енот обрадовался и громко сказал: -- Кто смеет говорить, что король привержен законам империи, где не различают господина и раба! Это многие услышали. А в дальнем конце залы стоял хуторянин Зан Дутыш, в латаном кафтане с капюшоном и в конопляных башмаках. Он понурил голову и сказал: "Если государь нарушает законы, вряд ли другие станут их соблюдать". Его, однако, мало кто слышал, он повернулся и ушел. Киссур Ятун поклонился королю и потом подошел к советнику. В руках он держал шелковый мешочек, вышитый золотой гладью. -- Три золотых государя, -- сказал он, -- такой штраф причитается с горожанина или торговца. Наш род -- старейший в королевстве, и мы платим тридцать золотых. Арфарра встал и с поклоном принял мешочек. Дело было закончено. И многие поразились великодушию, с которым король не стал поднимать вопроса о поединке. x x x Тут выступил вперед господин Даттам: -- Умоляю о милости, -- сказал он и протянул ворох разноцветных бумаг. Король листал бумаги. В первой речь шла о поместье Гусий Ключ, жалованном храму три года тому назад. Храм тогда же отдал поместье Зану Дутышу в лен. Теперь, судя по грамоте, храм уступал Дутышу поместье в полную собственность. Во второй грамоте, писанной через день, -- надо же, как переменчив нрав покупателя, -- оный Дутыш продавал означенное поместье господину Даттаму. А в третьей грамоте, меченой следующим днем, Дутыш смиренно просил Даттама, чтобы земля, которую он продал вейцу и за которую, согласно свидетелям, получил сполна деньги, была отдана из милости Дутышу в пользование. Кроме Гусьего Ключа, Даттам заплатил, судя по грамотам, еще за три поместья, -- и тут же, как человек, безусловно, щедрый, спешил даром раздать купленные земли. Храм сам судил и собирал налоги на землях, пожалованных в пользование королем, и теперь Даттам умолял о милости, -- подтвердить это касательно земель, приобретенных им в личную собственность. Хотя, кстати, монахам в личную собственность ничего приобретать не разрешалось. Король оглянулся на Арфарру, улыбнулся, подтвердил. x x x Когда кончился суд, многие подошли к королевскому советнику, и Ванвейлен, и Киссур, и среди прочих -- наследник Белых Кречетов, одиннадцатилетний сын Киссура Ятуна, проведший ночь в замке заложником. У Арфарры была одна беда: на лице его чувств не высказывалось, но, когда он сильно волновался, на лбу выступали капельки крови. Мальчик встал перед советником, поглядел на его лоб и сказал: -- Сдается мне, что Арфарра-советник недоволен королевским решением. Как же так, советник? Не вы ли везде твердите, что государь подобен солнцу, а воля его -- закон! Отец схватил его за руку и хотел было увести. Арфарра-советник усмехнулся и сказал: -- Государя называют называют солнцем потому, что мир оледенеет или обварится, если солнце станет ходить над миром не так, как ему положено. Потому что когда закон нарушает преступник, от этого слетает голова преступника. А когда закон нарушает государь, от этого умирают подданые. Помолчал, и повернулся к его отцу: -- У меня, однако, к вам просьба. Два человека пострадали сегодня случайно, и один из них -- заморский торговец, Сайлас Бредшо. По закону о прерванном поединке любой ваш вассал может убить его, а поскольку Бредшо -- человек посторонний, без родичей и мстителей, его убьют непременно. Откажитесь от мести! Киссур Ятун был человек добрый и хотел было согласиться, но тут его сын воскликнул: -- Мы откажемся, а Арфарра-советник велит кричать у бродов и перекрестков, что торговец-де победил Кречета, Марбод не выдержит и зарубит торговца, и опять нарушит закон! -- Род оставляет право мести за собой, -- сказал Кис ур.е нул я ипушел, и бои ушел, и большая часть людей ушла за ним. А советник поглядел на Ванвейлена и спросил: -- Ну, что вы скажете? -- Три золотых! -- сказал Ванвейлен. -- На моей родине людей на сорта не делят и не продают, как говядину. Арфарра, бывший наместник Иниссы, горько рассмеялся: -- Свобода, господин Ванвейлен, это как яйцо на сеновале: отыскать трудно