Предупреждение # 1: Все персонажи, конечно же, вымышлены, и любое их
сходство с реальными людьми, безусловно, случайно (не дождетесь,
родненькие).
Предупреждение # 2: Во время написания данного романа было убито
множество животных, погибла уйма народу, произошло несколько десятков
крупномасштабных катастроф, а также имело место по крайней мере пять
стихийных бедствий общемирового значения..
Предупреждение # 3: Кто не спрятался - я не виноват.
Человек несчастлив потому, что не знает, что он счастлив; только
потому.
(Кажется, Ф.М. Достоевский, царствие ему небесное. По крайней мере,
очень на него похоже.)
* ЧАСТЬ ПЕРВАЯ: ПОКА МИР БЫЛ БОЛЬШИМ... *
Гармония мира не знает границ.
(Судя по умонастроению, какой-то ленинградский рок-музыкант; там
дальше, если мне не изменяет память, было что-то про портвейн.)
1.
Отвратительное, затхлое запустение в холодильнике вызывало тошноту, еще
усугублявшуюся видом маргаринной обертки с размазанными по оной прозрачными
от прогорклости остатками продукта. Кроме этих маргаринных мазков, от
которых наверняка только хуже заплохеет, в квартире не было ничего
съестного.
Вот уже две с лишком недели.
Витиевато выматерившись в равнодушный ко всему потолок, Петяша
захлопнул дверцу и побрел обратно в комнату. Он был превосходно осведомлен о
положении дел на кухне, нутро же холодильное за последние две недели успел
изучить до мельчайшего пятнышка - очередной поход в края, столь отдаленные,
был предпринят исключительно ради моциона.
Снаружи, во внешнем мире, он дней десять, как не бывал. Первое -
абсолютно незачем, ибо совершенно никаких перспектив впереди не маячило;
второе - ноги с голодухи шли плоховато; третье - там; на улице, ели.
Судя по опыту последнего выхода в люди, все ленинбуржцы, за исключением
одного-единственного Петяши, появлялись на улице только ради того, чтобы
смачно этак перекусить. Дети вкусно похрупывали яблоками и лизали мороженое,
тем часом, как папаши с мамашами въедались в чебуреки - или там гамбургеры -
запивая, для лучшего пищеварения, пивком либо лимонадом. Еда дразнила взор с
витрин и прилавков всевозможных торговых точек, а уж запахи!.. Из раскрытых
по летнему времени...
Нет!
Рука не поднимается; двигательно-моторные функции отказываются
участвовать в подобной профанации! Ну, как описать обычной одноразовой
шарикоручкою ароматы, доносящиеся из распахнутых окон ленинбургских кухонь
до ноздрей оголодавшего прохожего?! Самое толстое гусиное перо с широчайшим
расщепом, или уж, на случай вовсе крайний, фломастер-маркер в палец
толщиною, какими повадились расписывать стены теперешние подростки, - вот
что потребно для этого!
Словом, виды на будущее Петяшино были как нельзя более удручающими. Ни
денег, ни еды, ни каких-либо надежд на появление того или другого. Активов
-одна лишь тупая, тяжелая боль в желудке, да противная, сухая горечь во рту.
В голове ворочалась одна-единственная мысль: денег взять неоткуда.
Димыча нет в городе, равно как, скорее всего, и Елки, а у прочих одолжить не
удастся. А если б и удалось - что дальше?
Дальше-то - что?
Должность сторожа при некоей поликлинике, обеспечивавшую хоть какой-то
регулярный доход, он, Петяша, месяца два назад от широты души подарил одному
знакомому, а на литературные заработки надеяться, по ряду причин, не
приходилось.
Тут надо отметить, что - да, вы будете смеяться, но Петяша писал, и
неплохо, надо сказать, писал.
Хотя денег это не приносило...
Некоторое время назад появлялась, было, надежда на причисление его к
лику тех, кто мог ставить сразу за своей фамилией и заглавием написанного
два по сию пору магических слова - "фантастический роман" - после чего - в
первые годы повальной демократизации всего - написанное публиковалось,
иногда и без дальнейших (судя по конечному результату) редактур-корректур,
но...
Надежда сия возникла было, когда Петяше - каким-то не слишком даже
самому ему понятным образом - удалось сделаться штатным редактором в одном
из возникавших в те дни едва ли не ежедневно издательств, наиболее всего
подходившем к случаю, так как издавали там исключительно с детства любимую
Петяшей фантастику. Продолжалось, впрочем, это счастье недолго: издательство
основала давно сработавшаяся команда демократически настроенных литераторов,
с раз навсегда установившимися вкусами - каковыми, невзирая на повальную
тенденцию перестраивать все и вся на новый, демократический лад, никто ради
Петяши, понятное дело, поступаться не пожелал, тем более что в компанию он
не вписался. Кончилось тем, что с ним сухо распрощались, объявив "на
посошок" литературной nonрerson.
Не стоило бы, пожалуй, и поминать о том, что попытки к сотрудничеству с
лагерем литературных идейных противников демократии, невзирая на пылкие
заверения некоих доброхотов-советчиков, также кончились ничем.
Нет, Петяша вовсе не брезговал "нетворческим" трудом, и при иных
обстоятельствах никак не впал бы в подробную мизерабельность. Дело в том,
что после всех этих литературно-жизненных неудач он на некоторое время и
вправду ощутил себя "неличностью" - то бишь, человеком несуществующим, не
имеющим ни стремлений, ни потребностей, ни амбиций. В подобном состоянии
души очень удобно встречать всевозможные жизненные перемены: с легкостью
просто-таки чрезвычайной рвутся из-за любого пустяка прочнейшие, казалось
бы, отношения; материальные потери и вовсе проходят почти незамеченными;
вот, сами видите - даже приблизившаяся вплотную голодная смерть
воспринимается с завидным равнодушием.
Впрочем, в литературе-то у Петяши никогда и не бывало особых амбиций;
не ощущал он свое творчество чем-либо значительным, всерьез заслуживающим
внимания. Он просто чувствовал, что это - хорошо, что ему придуманное
нравится, и порой даже не удосуживался изложить это придуманное на бумаге, в
форме, доступной и для прочих людей. Вообще, согласно глубокому его
убеждению, платили писателям не за гениальность заложенных в произведения
мыслей, но за то, что оные писатели удосужились изложить измышленное так,
чтобы и другие члены общества могли бы словить со свежих мыслей
причитающийся им за потраченные денежки кайф.
Словом, общий фон жизненных неудач на некоторое время подкосил Петяшу,
лишив всяческого желания добиваться от жизни чего бы то ни было, а дальше
процесс пошел лавинообразно. Некий молодой (под старость, как правило,
теряешь вкус к подобным хохмам) князь по фамилии Шакья в свое время пытался
добиться подобного эффекта сознательно и, пожалуй, позавидовал бы нашему
герою, однако такова уж жизнь: легче всего достается человеку нежеланное.
Ухудшало положение и то, что никакого специального образования у Петяши не
было - в свое время не озаботился получением, а позже, когда сообразил,
насколько диплом чего угодно был бы полезен при поисках работы, стало
поздно. Совмещать получение образования с зарабатыванием на жизнь - значит,
ни тем ни другим не заниматься как след.
Делам - ежели таковые имелось в наличии - отсутствие систематического
образования почти не вредило: где-то выручала общая начитанность, а в прочих
случаях приходилось разбираться по ходу, только и всего. Что и вправду было
для дела не пользительно, так это - чрезмерная склонность к занятию, которое
я позволю себе условно обозначить здесь размышлением, хотя это слово
отражает суть явления лишь приблизительно.
Дабы объяснить поподробнее, что имеется в виду, следует слегка
отступить во времени назад и проследить Петяшину биографию с того момента,
где она довольно резко расходится с, так-скыть, common way. Процесс
размышления сложно даже отнести к сознательным действиям. Размышляющий - он
словно бы пропускает через себя мир во всех доступных его проявлениях,
подсознательно обрабатывая и обобщая информацию, а после - полусознательно -
делая выводы, экстраполируя и выстраивая занятные мысленные спекуляции.
Процесс этот, ежели понимать в нем толк, захватывает полностью и не дает
возможности заниматься всерьез чем бы то ни было производительным.
Не странно, что людей, склонных размышлять, зачастую считают
бездельниками и тунеядцами, и некоторые, как таковые, бывали даже строго
наказаны по закону. Само по себе размышление (с этого момента я больше не
выделяю его курсивом - сколько можно!?), как уже было сказано, не дает
никаких осязаемых результатов и, более того, даже извне-то совершенно не
различимо.
Так вот. Будучи склонен размышлять, Петяша вдобавок весьма рано,
подростком еще, познакомился с так называемой богемою и околобогемной
публикой, что и определило дальнейшее направление развития его судьбы. Как
человек здоровый и простой, варвар и грубый материалист по натуре, он
довольно скоро проникся легким, благосклонным презрением к большинству
признаков и качеств внутри- и околоискусственной жизни, однако жизнь сия -
затянула-таки в себя и много чему научила. В богемных кругах, прежде всего,
умели говорить, и именно там, а вовсе не на школьных уроках русского языка и
литературы, выучился Петяша формулировать, то бишь излагать измышленное
словами. Говорить, попросту выражаясь, именно то, что желаешь сказать.
Параллельно с этим весьма полезным навыком освоил он и начатки
изобразительного искусства, немало впоследствии пригодившиеся, а также узнал
о существовании многих стоящих прочтения книг.
Отсюда уже лишь шаг оставался до первой самостоятельной пробы пера.
Мир, словно губкою, впитываемый всем Петяшиным существом, настоятельно желал
быть изображенным в словах. К тому ж это, как выяснилось позже, делало
процесс размышления куда как продуктивнее.
Дальнейшее развитие в этом направлении неизбежно вело к мысли о том,
что на изображении мира словами можно бы и заработать. Начавшаяся в ту пору
"перестройка" внушала довольно серьезные надежды на осуществимость данного
предприятия.
Вот, говорят, бывает так: не может человек не писать. Не может, и все
тут. Хоть кол на голове теши. И именно оттого становится писателем.
Вздор.
Миф.
Хрень несусветная.
Описанным выше образом получаются разве что графоманы.
Без чего, действительно, нельзя - это без вкуса к размышлению. Именно
оно приводит к тем невероятным, поразительным выводам, что восхищают
читателя, а тебя самого толкают (тем же способом, что и удовольствие,
получаемое посредством приема наркотика призывает повторить) на дальнейшее
познание и осмысление мира. Однако самые распрекрасные мысли, обобщения и
построения, не будучи переданы в некоей осязаемой форме потребителю, никогда
не оплачивались, не оплачиваются поныне и впредь оплачиваться не будут.
Другое дело, ежели кто возьмет на себя труд сесть и изложить доступно все,
что привело к столь замечательному результату, да - поэтапно, да - так, чтоб
любой учащийся средней руки понял, не напрягаясь... Вот такая работа, такой
нелегкий труд гида-проводника в стране размышления, частенько приносит
доход, и - неплохой.
Все, изложенное выше, Петяша понял в возрасте довольно раннем, и, раз
взявшись разъяснять публике ход своих размышлений, честно старался доставить
возможно большему количеству читателей удовольствие.
Какого же хрена он, ежели такой умный, до сих пор не достиг на сем
поприще финансовых успехов, уже было объяснено выше, однако вот несколько
дополнительных штрихов к его последующей биографии.
Потрудившись после службы в армии около года в родном городе в качестве
художника-оформителя, Петяша, повинуясь некоему не шибко-то объяснимому
(хотя и многим понятному) порыву, отправился в крупный и просвещенный град
Ленинбург. Трудно сказать, на что конкретно он там рассчитывал, однако
разгон взял неплохой и вскоре сумел неплохо обустроиться: купил на доходы от
полулегального сувенирного бизнеса какую-никакую однокомнатную квартирку
через дешево подвернувшийся фиктивный брак со сложным обменом и как-никак
обставил ее минимумом необходимого для жизни. Но...
Как уже было сказано, что-то такое надломилось в его характере по мере
накопления нужной суммы, и воля к обустройству быта (то бишь, засорению
собственной жизни ненужными в общем-то вещами) сошла едва ли не на нет.
Не удивительно.
Скитания по снимаемым на последние гроши углам, житье у друзей, а
подчас и просто на улице - все это от многого освобождает. Кого как,
конечно, однако Петяшу вот - освободило. Ладно, хоть не озлобило и не
приучило в откровенку рвать глотки ближним из-за любой едва различимой
выгоды. То бишь, сработал, пожалуй, оптимальнейший из возможных вариантов.
Подобная жизнь на многие, кажущиеся естественными и неотъемлемыми, удобства
и вещи заставляет взглянуть по-новому, вынуждая волей-неволей избавляться от
множества претензий, как материальных, так и... всяких прочих, одним словом.
Благо, ежели вправду освободишься от власти вещей и комфорта: "свобода от",
что бы там ни говорили разные безответственные личности, существенно
отличается от "неимения", хотя в принципе эти понятия друг друга могут и не
исключать.
Так вот; решив для себя жилищный вопрос, Петяша оставил изготовление
сувениров (которое к тому времени уже и перестало кормить), и переключился
на новое поле деятельности. Что из этого вышло, я, кажется, уже рассказывал
- Петяша только-только приличной одеждой успел обзавестись. Способствовало
неудачам и то обстоятельство, что заработанные деньги он тратил не на
налаживание связей в обществе и прочие полезные помещения капитала, но -
расходовал на недоходные развлечения, предпочитаемым из коих являлось все то
же размышление.
"Свобода от", что поделаешь...
Вот почему Петяша теперь медленно умирал от голода, а под столом его,
не востребованные никем, (кроме друзей и знакомых - на "почитать"), лежали
машинописные копии четырех написанных им романов, примерно половиною его
знакомых хвалимых безудержно, другою же - порицаемых за "полное отсутствие
каких-либо моральных норм", "маргинальную пропаганду голого прагматизма",
"циническое словоблудие" и "откровенное хамство".
2.
Некоторое время Петяша лежал на тахте, бессознательно прижимая ладони к
животу и глядя в потолок, по штукатурке коего из угла в угол тянулась
трещина весьма причудливой формы.
Безденежье и бесперспективье приключалось и раньше. Но тогда всякий
раз, как только положение вплотную приближалось к крайнему, точно по
волшебству происходило что-нибудь, в корне менявшее ход дел. И всякий раз
Петяше удавалось отделаться лишь сколь-нибудь продолжительным приступом
черной, гнетущей футурофобии.
А теперь...
Есть уже не хотелось.
Не хотелось вовсе ничего.
Только - лежать, покорившись сминающей слабости, и только думать о том,
что гармония мира не знает границ...
...Даже крыса уже давным-давно не показывалась...
Крыса жила где-то за холодильником. По крайней мере, появлялась всегда
оттуда. Вначале Петяша опасался, как бы провода не погрызла, но крыса,
видать, была умной и понимала, к чему могут привести подобные
гастрономические изыски. Вообще, вела она себя вполне прилично: не точила
зубы о мебель, не покушалась на запасы продуктов, ежели таковые в дому
имелись; Петяша к ней привык и, когда вспоминал о ней, даже подкармливал. К
крысам он относился с уважением, считая их гораздо умнее кошек, собак и
разных прочих шимпанзе.
Ну да. Крыса - умная; понимает, что здесь ей сейчас ловить нечего...
Помимо неопределенной серой тоски, жить мешала лишь противная голодная
горечь во рту. Но мешала - настолько, что едва ли не одолевала желание
лежать, не двигаясь.
Наконец Петяша, собравшись с силами, сел на тахте и оперся о спинку
стоявшего рядом с тахтою стула. Из потревоженных штанов, висевших на спинке
последнего, выпал, покатился, звеня о паркетные плашки, под тахту желтоватый
кругляш. Петяша проводил медяшку взглядом, и сознание его - впервые за
последнюю неделю! - покинуло тесные рамки простой констатации ощущений.
Крякнув, он перетек на пол, с колен опустился на живот и запустил под тахту
руку.
Извлеченный из хлопьев пыли, кругляш оказался жетоном на одну поездку в
метро, какие вошли в обиход за несколько лет до вынужденного Петяшина
затворничества.
Сознание заработало интенсивнее.
Жетон можно продать и купить хлеба. Четверть буханки. До станции
быстрым шагом - пятнадцать минут ходу, а ноги совсем не держат. Солнца
снаружи почти не осталось. Значит, булочные наверняка уже закрыты.
Можно выйти к ближайшему таксофону, каковые также уже управились
переделать под подобные жетоны, и позвонить Елке. Возможно, она уже
приехала. А можно... А можно и поехать к ней.
Повернувшись набок и подтянув колени к животу, Петяша уперся ладонью в
пол, встал на четвереньки, затем выпрямился во весь рост...
В глазах потемнело. К горлу подступил вязкий, противный комок. Ребра
словно бы окаменели, сдавив легкие, не давая им расправиться.
Ухватившись за спинку стула, Петяша удержался на ногах. Постояв немного
и придя в себя, он принялся одеваться, причем, как мог, старался избегать
лишних движений.
Надо же - ноги, что ли, опухли? Надо бы воды пить поменьше...
3.
Оставим его за одеванием - подглядывать как-то неудобно - и спустимся
пока что на двор.
На дворе - вот уже третий или четвертый день - шла шахматная игра не
совсем обычного свойства.
Состязались четверо, судя по всему, страстных любителей шахмат на
свежем воздухе. Облюбовав именно этот тихий дворик на Петроградской,
недалече от Тучкова моста, они повадились собираться здесь ежедень аж около
десяти часов утра, имея при себе громадный трехлитровый термос чаю,
бутерброды и шахматную доску. Далее начиналась игра "на победителя",
длившаяся неуклонно до темноты, причем участники сего бесконечного турнира
отлучались из дворика лишь в общественный сортир, что в скверике за
князьвладимирским собором, против будущей станции метро "Спортивная".
Компания, несмотря на всю общность шахматных интересов, подобралась,
надо заметить, разношерстная.
Одному на вид было лет сорок; длинные сивые волосы свои носил он
зачесанными назад, одежда его была по-бедному неброска и содержалась со
средней степенью опрятности, а по-детски светлые глаза - странно
контрастировали с глубокими морщинами на лице.
Второй был длинен и худощав, лет двадцати семи; этот носил сильные очки
в тонкой металлической оправе, дрянноватые штаны крупнорубчатого вельвету и
застиранную футболку с растянутым воротом.
Третий был здоровым тридцатилетним мужиком с кучерявою вороной
шевелюрой и диковатым взглядом; о его одежде вовсе ничего сказать возможным
не представляется - видимо, облику своему он никогда не придавал значения,
да и средств на какие бы то ни было улучшения в нем никогда не имел.
Четвертый же разительно отличался от всех прочих. То был крепкий,
молодой, лет двадцати четырех человек среднего роста, модно стриженый и
довольно богато одетый. Этот держался, по сравнению с прочими, весьма
уверенно и независимо.
- Расходиться бы пора, - заметил второй, поднося к очкам дрянную
"Электронику-22". - Времени - двенадцатый час. Да и... Который уж день тут
торчим; все без толку.
- Д-да, наверное, - отозвался первый. - К-стати, мне - так в-вообще
непонятно, что мы здесь высиживаем...
- А тебе и не надо ничего понимать, - отрывисто-презрительно бросил
четвертый. - Сказано - значит, сиди. К тому же - свежий воздух. Хоть от
кошатины своей концентрированной отдохнешь.
- Да я бы лучше с р-рукописью продолжал, чем время з-зря тратить, -
робко, однако достаточно твердо возразил первый. -Й-я в-вообще н-не уверен,
что в-вы...
- А не уверен, так заткнись, - настоятельно посоветовал четвертый. -
Ты, вообще, не забыл, почему здесь сидишь?
При этих словах первый отчего-то поежился и более не говорил ничего.
Вместо него ответил второй:
- Хватит, Борис. И так тошно; чего лишний раз вспоминать...
Теперь неуютно сделалось и четвертому, имя коего мы теперь знаем.
Похоже, не от хорошей жизни собралась в Петяшином дворе такая необычная
компания. И то сказать: какому нормальному человеку придет в голову бросить
все дела и дни напролет просиживать за шахматами в чужом дворе? Я, например,
такого вовсе не понимаю.
В этот-то момент и хлопнула дверь парадной, обратив взоры шахматистов к
вышедшему во двор Петяше.
Приволакивая ноги, герой наш вышел сквозь подворотню на Съезжинскую и
побрел к метро "Горьковская", тоскливо поглядывая на разбросанные по
тротуару бычки. Курить хотелось смертельно, сильнее даже, чем есть или пить,
однако при народе с земли подбирать - было "за падло"...
Выждав минуты полторы, трое шахматистов, оставив во дворе
буйно-курчавого брюнета, тронулись следом за Петяшей.
4.
Поднявшись наверх на "Московской", Петяша дождался одного из автобусов,
что ходят в сторону Пулкова, и, уповая на отсутствие за поздним часом
контролеров, зайцем доехал до самой окраины города, где последние высотные
дома сменялись бескрайним полем из стеклянных крыш бесчисленных оранжерей.
Как раз в самом последнем из таких домов и жила Елка, которая уже должна бы
была и вернуться из трехнедельной поездки в Москву. Число было нужное, в
этом Петяша убедился в метро, поспрошав попутчиков.
Один из двух лифтов, к счастью, работал. Поднявшись на шестой этаж,
Петяша, едва не рухнув плашмя всем туловом о дверь, нажал пипку звонка.
Мерзкое электрическое устройство залилось свистом игрушечного базарного
соловья, в которого для приведения в рабочее состояние надобно влить пару
чайных ложек воды.
Более из квартиры не слыхать было ничего.
Петяша даванул пипку еще раз.
И снова - ничего, кроме издевательского "тиу-тиу-фьюттть"...
В первый раз за многие дни внутри, сквозь пелену тупого бесстрастия
проклюнулась и принялась разрастаться, словно раковая опухоль, противная,
сосущая тревога.
Родные Елкины, видимо, на даче. Сама она, раз уж день -правильный, еще
в обед должна была приехать. Где же она? Отчего не приехала к нему? Что
телефон отключен - она знает... или -нет?
Для решения задачи явно не хватало информации. Спустившись на лифте
вниз, Петяша подошел к секции пыльных почтовых ящиков и дернул дверцу с
номером
126.
Заперто.
Сосредоточившись на ненавистном куске древесно-стружечной плиты с
дыркою для ключа и латунной чеканной цифирью, Петяша собрал все оставшиеся
силы, оперся руками о перила лестницы и ударил ногой в середину дверцы. Та с
ватно-глухим хрустом вдавилась внутрь.
Запахло пылью.
Справившись с головокружением, Петяша запустил руку в ящик и
обревизовал его содержимое. Внутри обнаружился хороший, в добрых
полсигареты, бычок и телеграфный бланк. Бережно спрятав окурок в карман,
Петяша развернул телеграмму.
Срочная... адрес... ага:
" БИЛЕТОВ НЕ ДОСТАТЬ. БУДУ ЧЕРЕЗ ДВА ДНЯ. НЕ ВОЛНУЙТЕСЬ. ЦЕЛУЮ..."
Остатки сосредоточенного равнодушия, перемежающегося противной тряской
тревогой, исчезли без следа, смытые волной расслабляющего разочарования.
Раз семь, не меньше, перечитал Петяша телеграмму, и только после этого
смысл происходящего сделался очевиден для него в полной мере. А сводился сей
смысл к тому, что Елки не будет аж допо-за-послезавтра, и до утра придется
пережидать на улице: метро вот-вот закроют, если уже не закрыли, автобусы
"не ходют", таксисты и прочие обладатели автомобилей на халяву не повезут,
пешком же - сил нет.
Вяло обдумывая, каким образом добираться назавтра домой, Петяша
направился к выходу из парадной.
Тут, под козырьком, в неярком свете лампочки, торчали три человека,
откуда-то смутно знакомых, словно бы виданых где-то мельком.
С виду троица была вовсе не агрессивна, и потому Петяша, пройдя мимо,
здорово удивился, получив тяжелый удар по затылку.
Голова тут же наполнилась черным, болючим туманом; ноги подогнулись...
Падая, он еще пытался достать кого-нибудь из супостатов ногой, однако
сознание куда-то ускользнуло, точно тающая льдинка из кулака, и ударов,
последовавших за первым, Петяша уже не чувствовал.
5.
Покончив с задуманным, трое шахматистов молча покинули двор с
оставленным у парадной Петяшей и, выйдя на Пулковское шоссе, зашагали в
сторону площади Победы. Оба компаньона уверенного в себе молодого человека
неуютно поеживались, несмотря на теплую, в общем-то, летнюю ночь.
- Ну и что? - заговорил через некоторое время тот, что в металлических
очках с толстыми стеклами. - На что оно все было надо?
В голосе его ясно слышалась неуверенность и даже сожаление о содеянном
только что. Посему тот, кого называли Борисом, поспешил пресечь ненужные
настроения в рядах подчиненных и подконтрольных.
- Это - Георгию Моисеичу виднее, надо или не надо. Ты - что, с Георгий
Моисеичем собрался спорить? Мы все - где сейчас были бы, если бы не он?!
Но нарастающий с каждой фразой нажим в его голосе, видимо, не рассеял
сомнений.
- Г-г-где? - неуверенно, раздумчиво пробормотал сивоволосый.
- Й-я -ддома был бы, работу св-вою зак-канчивал... А то - совсем св-вое
учение -за-абросил, хотя еще г-г-год н-назад собирался книгу из-здавать.
Золотое сечение еще в древнем Египте...
Видя, что обладатель сильных очков сочувственно кивает, Борис решил
прибегнуть к последнему, не допускающему обжалований аргументу.
- А почему вы оба здесь, помните? Аль опять забыли? - участливо
поинтересовался он.
При этом его спутники снова неуютно поежились, как бы подтверждая, что
- да, не от хорошей жизни они согласились, бросив все дела, выслеживать и
избивать человека, которого и в глаза-то раньше не видели.
Дальше шли уже в полном молчании. Добравшись до площади Победы, двое
сомневающихся - все так же молча - нырнули в метро; Борис же шагнул к
обочине и взмахом руки подозвал такси, велев отвезти себя на набережную
Лейтенанта Шмидта, угол 8-й линии.
Пожилому таксеру клиент чем-то неуловимым не понравился с первого же
слова. Несмотря на новые веяния и возросшее почтение к счетчику,
проистекающее из того, что по нынешним временам подавляющее большинство
владельцев личных автомобилей, в стремлении подработать малость на бензин,
охотно подвозят желающих до места по демпинговым ценам, он предпочел
условиться о плате заранее и явно запросил лишку.
Борис молча кивнул, выражая согласие с притязаниями водилы, и устроился
на заднем сиденьи. Новая канареечная "волга" понеслась меж шеренг ярких
фонарей, тянущихся вдоль Московского проспекта. Бездумно глядя в окно, Борис
принялся размышлять над происшедшим. В отличие от своих товарищей, он был
несколько осведомлен о цели предпринятой акции, но ему, бывшему
студенту-психологу, тоже было здорово не по себе. Наособицу смущало то, что
ожидаемого им результата - не последовало. Равно как и результата,
ожидавшегося "заказчиком". Вообще-то Борис отличался незаурядной смекалкой и
учебу оставил отнюдь не из-за неуспешности. Однако только сейчас понял он,
чем может обернуться для него и прочих участников слежки и избиения Петяши
сложившееся положение дел. А обернуться оно, скорее всего, должно было
полной лажей...
Что ж делать?
С этой мыслью он, расплатившись, вышел из машины на углу 8-й и
набережной Лейтенанта Шмидта, пешком прогулялся до 5-й линии, а там, не
доходя равнодушных ко всему на свете сфинксов, свернул к Большому проспекту.
На углу Большого и 5-й, он остановился и окинул взглядом окна одного из
домов. Светилось лишь одно.
Его ждали.
Пройдя подворотнею, он вошел в парадную, поднялся на третий этаж и
легонько потянул на себя массивную, обитую кожей дверь с латунной табличкой:
=Георгий Моисеевич Флейшман. Адвокат. Парапсихолог.=
Дверь бесшумно отворилась. Борис ступил в темный коридор.
6.
Лучи утреннего солнца - даже сквозь сомкнутые веки - неприятно резали
глаза. Краснота, клубившаяся перед Петяшиным взором, текла из глазных яблок
в затылок и разливалась там, под черепушкой, целым озером мучительной тупой
боли. Боли и в затылке-то явно было тесновато: за ночь она, подлая, успела
заполнить собою и ребра и позвоночник - и вообще близка была к тому, чтобы
затопить все тело, вытеснив голодную слабость и ноющие спазмы в желудке.
Собравшись с силами, Петяша, наконец, разлепил веки. Яркий солнечный
свет, точно только этого ждал, немедля хлобыстнул изо всей мочи по зрачкам.
Зрительные нервы взвизгнули от боли, заставив зажмуриться вновь. Тогда
Петяша постарался, насколько можно, сузить зрачки и снова открыл глаза.
Вокруг, по раннему времени, не было ни души; лишь в отдалении, по
Пулковскому шоссе, шуршали автомобили. Тело болело и ныло нестерпимо.
Отдельно давал знать о себе мочевой пузырь - видимо, его-то сигналы и
послужили причиной окончательного пробуждения.
Мир был огромен, прекрасен и интересен, и гармония его не знала границ.
Полежав бездвижно еще секунд двадцать, Петяша сосредоточился в едином
рывке - и встал на ноги, приложив все силы, чтобы не упасть в тот же миг
снова. Понемногу всплыли в голове вчерашние события. Впрочем, причины
нападения его не интересовали: таковых могла быть хренова уйма - и все
равновероятные.
Обогнув дом, Петяша подошел к ограде расположенного на задах детского
садика и справил нужду. Тело немедленно, наравне с болью, наполнилось
мерзостной, тряской слабостью. Задрожали колени, в глазах помутилось...
Но Петяша, одолев земное притяжение, остался на ногах. Вновь собравшись
с силами и сосредоточившись на окружающем мире, он кое-как привел в порядок
одежду. Это, последнее усилие направило мысли в сторону - хотя бы некоторого
- поддержания организма. Вспомнилось, что денег, как и сил, нет, а голодная
слабость в сочетании со вчерашними перипетиями не способствует далеким пешим
прогулкам...
Ступив шаг по направлению ко двору и парадным, Петяша ощутил под ногою
нечто необычное. Прервав движение, он приподнял подошву и взглянул вниз.
Под ногами, в редкой, обдрипанной и пыльной траве лежал себе, полеживал
добротный, дорогой с виду бумажник черной матовой кожи.
7.
Да не осудит читатель Петяшу за то, что тот не снес немедленно
найденного бумажника в ближайшее отделение милиции, - как, несомненно,
поступил бы на его месте сам читатель!
Вместо того Петяша через час с небольшим уже выгружался из такси возле
своей парадной. Именно "выгружался": шофер за особую плату помогал ему -
ослабевшему, не забывайте, после всего пережитого - стаскивать в квартиру
великое множество различной провизии, накупленной по дороге.
И чего там только не было!
Скулы сводит, слюна переполняет рот, стоит лишь представить себе все
это гастрономическое великолепие! Нет, как вам угодно, а я самоустраняюсь от
описания стольких вкусностей, собранных в одну точку пространства-времени -
или, проще говоря, в багажник нежно-салатной "Волги-ГАЗ-24" с облупившимися
шашечками на дверцах. Хотите столь острых ощущений, так обратитесь к трудам
Гоголя или Рабле, а не то - просто сходите на Кузнечный, к примеру, рынок.
Петяша, надо отметить, терпеть не мог принимать пищу на улице - слишком
уж давно и крепко на собственной шкуре прочувствовал, каково голодному и
безденежному наблюдать сие со стороны. Вообще, по его мнению, как бы ни был
человек голоден, приличия треба соблюсти всегда, извинений для свинского
поведения в природе не бывает.
Не поступился он убеждениями и на сей раз.
Управившись с разгрузкой и расплатившись с таксистом, Петяша
перво-наперво напустил в ванну горячей воды, сгорая от нетерпения, вымыл на
кухне все, среди прочего купленные, яблоки и, сложив их в отдельный чистый
пакет со странной надписью: "FOOLS RUSН IN WНERE ANGELS FEAR TO TREAD", как
рекомендовали по радио в советские времена забот о человеке, "перешел к
водным процедурам".
Окунулся с головой, умостил в порядком покоцанной ванне избитое свое
тело, наощупь выбрал из пакета яблоко побольше, откусил...
О-о-о-о-аххх!
Желудок - словно бы опалило злой, едучей кислотой. Стенки его,
иссохшиеся, изголодавшиеся, метнулись к разжеванному в кашицу кусочку
яблока. Казалось, желудок стремится вобрать в себя, растворить полученный
фрукт в долю секунды, - и это ему, надо сказать, удалось.
Немедленно вслед за усвоением первой порции яблока тело обмякло,
налилось тяжеловесной, блаженной истомой. Веки, хоть спать и не хотелось,
сомкнулись сами собой. Руки безвольно опустились в теплую, мягкую воду.
Долго лежал Петяша в ванне, при полной - свет не так давно доспели
отключить, ибо черт знает, с каких пор не плачено - темноте, неспешно грызя
прохладные сладкие яблоки и, в общем, благодушно размышляя о превратностях
жизни.
Сознание его, занятое доселе лишь переработкой воспринятого ранее,
мало-помалу переключалось на прием новых ощущений, впечатлений и сведений. И
весьма приятная канва из сочетания теплой ванны с поеданием яблок, была
словно бы подернута неприятным серым дымком, какой вынуждены обонять
окружающие, если не в меру активные подростки подожгут где-нибудь неподалеку
мусорный бак, и без того отнюдь не озонирующий воздуха.
Ну, кончатся эти деньги, а - дальше? Дальше-то - что?
В счастливо подвернувшемся под ноги бумажнике обнаружилось ровно
двадцать пять бумажек, по сту долларов США каждая - и более ничего. Совсем
ничего.
Пятьсот долларов Петяша по дороге домой продал в первый попавшийся
"обменник" при посредстве имевшего с собою документы таксиста, а остальные
решил пока попридержать. Деньги, конечно, не маленькие, но ведь - убывают
же!
Далеко не каждый день такое счастье...
И, кстати, счастье ли? Бумажник - более чем странный, если разобраться;
отделений много, а, кроме долларов, - ничего. Ни тебе своеобычного бумажного
мусора, неизбежно скапливающегося в любом бумажнике едва ли не на следующий
день после его покупки, ни родимых рублевых бумажек, ни долларовых купюр
помельче...
Кто же нынче при себе подобные бумажники носит, да еще разбрасывает,
где ни попадя?
После седьмого громадного, ярко-красного яблока желудок приятно
отяготила сырая, увесистая сытость. Боль, к которой тело уже успело малость
притерпеться, словно растворилась в горячей воде, вытекла сквозь поры кожи.
Навалилась, прикрыв ласковой рукою веки, оттеснив прочь мысли, сладостная
истома.
Поднеся ко рту восьмое яблоко и едва надкусив его, Петяша заснул.
8.
Пробудившись лишь на следующее утро, Петяша не стал вылезать из ванны,
а только вынул затычку и пустил горячую воду (прежняя, за время пребывания
его в объятиях Морфея и вместе - Нептуна, успела ощутимо остыть). Согревшись
и доев выпавшее во сне изо рта яблоко, он нашел, что чувствует себя
замечательно, выбрался из воды и, повинуясь велениям требовательного вакуума
в желудке, наскоро растерши жестким полотенцем размякшую кожу, проследовал
на кухню.
Выбрав из холодильных сокровищ, что повкуснее, он плотоядно-торопливо
изготовил горячее, сервировал холодное и этак через полчасика, сытый и
довольный, уже попивал кофе с замечательным молдавским коньяком "Дойна"
(вприкуску), плотоядно поглядывая на старую четырехрублевую вересковую
трубку, загодя набитую - доверху! - "амфорой-золотой".
Допив кофе, он закурил, однако хлынувший в легкие тонкого аромату дым,
вопреки ожиданиям, не завершил, как подобало бы, великолепную симфонию
пережитых ощущений. Коньяк (с отвычки-то) и курево словно бы заставили
встрепенуться сидевший все это время тихо крохотный зародыш тревожного
дискомфорта, который, обрадовавшись поводу насвинячить, принялся
стремительно разрастаться.
К тому же, на сытое брюхо, как водится, проснулась совесть: хозяин
денег-то, небось, хватился; матерится сейчас вовсю... И не переиграть уже
ничего: потратился вчера прилично, а возмещать - не из чего...
И - деньги-то, может, краденые или еще что-нибудь подобное; таксиста по
документам могут найти, а уж он-то Петяшу, без сомнения, запомнил отлично,
включая адрес...
И Елки - нету; задержалась она в этой клятой Москве, не разделить с ней
наступивший хоть на краткое время кайф...
Да и вообще: вот кончатся эти хреновы доллары, и - чем тогда дальше
жить?
В банк под проценты класть - глупо: сколько там этих процентов
наберется; да и спокойнее, когда деньги под своим присмотром. Какой бы там
надежный банк ни был...
К тому же, власти обязательно заинтересуются, откуда взял; не могут не
заинтересоваться, ибо из банка-то обязательно доложат, куда следует, закон
нынче такой. Демократия есть осознанная необходимость плюс полная
фискализация всея и всех...
Можно, конечно, попробовать снова куда-нибудь на работу устроиться,
только куда? Без диплома -то... Сторожам-вахтерам нынче платят так, что это
и платой не назовешь, а администраторы-менеджеры инозабугорных "фирм",
приглашавших желающих работать в оных на собеседования, от Петяши
открещивались, едва взглянув на внешний вид...
Стоп!
Вот оно!
Часть счастливо и вовремя обретенных денег треба потратить на
обновление гардероба и приведение себя в порядок. Купить костюмчик,
приличный и недорогой, а лучше - даже два; рубашек там, галстуков, обутки в
тон... Тогда с порога не завернут; устроиться хотя бы стажером каким-нибудь,
и - вперед! Платят они неплохо, и образование их не всегда слишком уж
колышет...
А что? Может, и выйдет!
При виде некоторых обнадеживающих перспектив на будущее беспокойство
начало понемногу рассеиваться. Теперь, по крайней мере, было понятно, что
надлежит предпринять в ближайшее время, отъевшись и придя в форму. Кое-какие
сомнения еще оставались, но Петяша, решив бороться с пакостным настроением
до победного конца, залпом допил оставшийся коньяк, налил еще, выпил,
вытряхнул (пепел из трубки нужно именно вытряхивать, а не выбивать, если
только трубка вам дорога!) из трубки пепел и обратил мысли в другую сторону.
Человеку, который, в общем, на сей момент доволен жизнью, всегда
желательно в меру поделиться собственным счастьем с другими; неудивительно,
что Петяше захотелось пообщаться с кем-нибудь приятным под приличную
выпивку.
Так, Елки сейчас нет. Кого еще хотелось бы видеть? Телефон не работает
(кстати, надо бы на днях поехать и заплатить), придется идти в люди
самому...
После некоторых размышлений Петяша остановился на кандидатуре самого,
пожалуй, близкого из своих друзей, человека годом младше, по имени Димыч. И
добираться удобно - троллейбус ходит почти напрямую, и коньяком Димыча
попоить надо бы - а то что это только Димыч всегда его, Петяшу, поит? И
побеседовать - о геополитике, скажем. Время - утреннее; пожалуй, не успел он
еще никуда уйти...
Выкопав из стенного шкафа небольшой, в давние изобильные времена
купленный яркий рюкзачок, Петяша принялся укладывать в него закуску с
выпивкой.
За размышлениями, чего и сколько им с Димычем может потребоваться, его
и застал звонок в дверь.
9.
Пренеприятная, должен сказать, штуковина - эти нежданные звонки в
дверь!
Судите сами: сколь редко следует за таковыми что-нибудь приятное!
А, если и следует-таки, если то навестил вас случившийся рядом давно не
виданый друг или душеприказчики какого-то неведомого богатого родственника,
сам факт такого вот неожиданного удара по ушам - да еще в наше-то
беспокойное (настолько, что нигде уже без этого эпитета это слово не
употребляется, не верите - включите телевизор, убедитесь!) время - здорово
дергает нервы.
Неслышными шагами подойдя к двери, Петяша проверил взглядом, на месте
ли увесистая ручка от швабры, с некоторых пор "на всякую потребу" стоявшая в
прихожей, и прислушался.
За дверью было тихо.
Мысленно вздохнув, Петяша не слишком радушным тоном спросил:
- Кто там?
- Свои, отпирай, - ответил с лестницы голос Димыча.
Пройдя сразу на кухню, Димыч установил на табуретку солидный черный
"атташе-кейс" и раскрыл его.
Внутри обнаружились две пачки пельменей "Останкинские", уже несколько
лет служащих мишенью для не слишком смешных острот, баночка майонеза, пяток
яблок, коробка листового липтоновского чаю, лимон и бутылка "Ахтамара". Еще
в процессе открывания замков чемоданчика Димыч затрепетал ноздрями: не весь
аромат "амфоры-золотой" успел уйти в вытяжку. Откинув крышку, он покосился
на стол в поисках свободного места для принесенного, и заметил остатки
Петяшина завтрака.
- А-а; так ты тут кучеряво живешь, я погляжу... Раз не голодный, прячь
тогда пельмени в холодильник.
Выполнив указание, Петяша снова зажег плиту, поставил чайник и подсел к
столу. Димыч, успевший тем временем слазать в буфет за второй емкостью для
коньяка и распорядиться на свою долю "Дойной", недоверчиво отпробовал
напиток - и смерил бутылку одобрительным взглядом:
- Надо перелезать через забор? Или - прямо на улице?
Ответил Петяша тоже в точности по "Швейку":
- Я ее купил.
В мыслях его царил легкий сумбур.
Каким образом объяснить столь кстати появившемуся Димычу свой нежданный
достаток?
Если говорить правду, придется рассказывать обо всех своих
неприятностях, а этого Петяша - ну уж очень не любил. Если же что-нибудь
соврать, то, по меньшей мере, останешься с неприятностями один на один, и от
этого - неуютно. Вдобавок, не давало покоя смутное ощущение, что что-то не
так...
Поднявшись из-за стола, Петяша раскрыл холодильник, куда только что
положил дареные пельмени.
Внутри аппарата немедленно зажглась лампочка, изнутри дохнуло холодком.
На металлических, ребристых стенках морозилки уже успел образоваться
порядочный слой изморози.
Аккуратно притворив дверцу, Петяша шагнул к кухонной двери и щелкнул
выключателем.
Лампочка под потолком ярко вспыхнула, будто и не бывало вороха грозных
предупреждений в почтовом ящике, предварявших отключение электричества за
систематическую неуплату.
Погасив свет, Петяша снова опустился на табурет и налил себе коньяку.
- Знаешь, - заговорил молчавший до сего момента Димыч, - ну его, этот
чай. Свари лучше кофе, если имеется.
Через полтора часа бутылка "Дойны" опустела, а Димыч был в курсе всего,
происшедшего с Петяшей за последнее время - до появления электричества, за
которое никто и не думал пока платить, включительно. Некоторое время он
молча дымил сигаретой и размышлял. Наконец табак сгорел под самый фильтр, и
Димыч, повертев окурок в пальцах, решительно расплющил его о дно пепельницы.
- Что такое со светом может быть, ей-богу, не знаю. Мало ли -может,
ошибка какая. А вот с этими тремя... Говоришь, сосед по лестнице с ними во
дворе ошивался?
- Было.
- И, какого рожна им от тебя надо, ты вовсе понятия не имеешь...
- Ни малейшего.
Неторопливо, но неотвратимо, с непреклонной солидностью раздраженного
парового катка, Димыч поднялся с табурета.
- А пойдем, спросим.
От коньяка с кофе Петяша ощутимо отяжелел. Радостное возбуждение первых
доз прошло, навалилось оцепенение. Ощущение тревожного неуюта усилилось.
Никуда идти и ничего выяснять - не хотелось.
- Слушай, а оно нам надо, а?
С этими словами Петяша машинально скрипнул пальцем по трехнедельной
щетине на подбородке, уже переросшей, собственно, статус "щетины" и
совершившей, таким образом, качественный скачок до уровня "бородки". Он
понимал, что Димычем движет отнюдь не формальная обида за товарища: в нем, в
Димыче, загорелось своеобычное любопытство - черта, сравнимая по
интенсивности с его, Петяшиной, склонностью к размышлению, уже описанной
выше.
Если так, отвертеться от похода к соседу не удастся...
Петяша снова, уже осознанно, поскреб подбородок.
- Тогда я хоть побреюсь... а то - куда такому обросшему?
Димыч досадливо поморщился.
- Ладно. Давай только - не тормози.
Прихватив с собою сигареты, Петяша прошел в ваннную, там смочил теплой
водой лицо, намылил щетину куском мыла, сполоснул и вытер о полотенце левую
руку и закурил, продолжая неспешно обрабатывать подбородок и щеки помазком.
Никуда идти и ничего выяснять - не хотелось.
Зачем разбираться в первопричинах, когда со всех сторон удобней плюнуть
и забыть?
Но все же...
Сигарета докурилась до половины; Петяша, оставив помазок, взялся за
бритву. Соскребая щетину под носом, он подумал, что сходить к соседу все же
стоит. Как ни обвиняй себя в параноидальных наклонностях, компании
шахматистов, по зрелом размышлении, явно был надобен именно он, Петяша.
Показательно, кстати, что по возвращении домой на такси он их на скамейке не
видел. А ведь время было не раннее, по магазинам ходил часа два. Или -
просто не успели еще собраться? Несколько дней подряд он, помнится, видел их
в окно, только вот за временем не следил - у него и будильник-то стоит черт
знает, с каких пор...
Интересно, а сегодня они - там?
Бритва задвигалась быстрее.
Вскоре щетина была изведена под корень. Нижняя челюсть приобрела
полузабытую уже гладкость хорошего бильярдного шара. Промыв под краном
физиономию, Петяша направился в комнату - взглянуть в окно.
Шахматистов на скамье не было и помину; место под солнцем оккупировали
дворовые старушки с болонками и внучатами.
Погладив ладонью щеку и пожалев, что не осталось с прежних зажиточных
времен одеколона, Петяша влез в "приличные" штаны и натянул футболку.
- Димыч, где ты делся? Айда.
10.
На лестничной площадке обнаружилось необычайное оживление.
Дверь в соседнюю коммуналку была распахнута настежь. В проеме двое
здоровил в грязно-белых халатах пыхтели, пытаясь вытащить из квартиры...
...того самого буйно-кудрявого мужика, что так заинтересовал Димыча
после Петяшина повествования.
Сосед, хоть и замотанный в смирительную рубаху (и как только
замотать-то удалось?), оказывал весьма достойное сопротивление: упирался,
лягался, бешено сверкал глазами.
Проделывал он все это, как ни удивительно, молча.
Чуть в стороне от театра военных действий находился третий медработник,
хотя и уступавший двум первым в комплекции, зато облаченный в халат едва ли
не безупречной белизны. Он лениво изготавливал шприц, только что вынутый из
раскрытого на ступеньках чемоданчика. Как раз в тот момент, как Д