-----------------------------------------------------------------------
   Изд. "Молодая гвардия", М., 1970 .
   (Серия "Библиотека советской фантастики")
   OCR & spellcheck by HarryFan, 12 September 2000
   -----------------------------------------------------------------------




   ...Шар  раздулся,  потерял  форму  и  превратился  в  зеленое   облако,
плававшее  над  самой  землей.  От  него   во   все   стороны   потянулись
щупальца-отростки, и, когда один из них коснулся головы, Диомидов  ощутил,
как что-то мягкое и липучее  обволокло  мозг.  На  мгновение  потемнело  в
глазах, затем брызнул яркий свет и одновременно над ухом прозвучал вопрос:
   - Пора включать, Пта. Почему ты медлишь?
   Диомидов вздрогнул. Впрочем, вздрогнул не он, а тот,  бывший  Диомидов,
который существовал всего минуту назад. А он уже не  был  Диомидовым.  Его
звали Пта,  и  вопрос,  который  он  услышал,  относился  к  Пта.  Прежнее
диомидовское "я" отодвинулось очень далеко и чуть-чуть брезжило  где-то  в
уголке сознания его теперешнего "я". На первом плане жил и действовал Пта.
   - Я уже включил, - сказал Пта, мельком глянув на говорившего. -  Теперь
моя память проецируется на этот прибор.
   Пта говорил медленно, как-то странно растягивая  слова.  Он  не  сказал
"этот прибор". Он произнес очень длинную фразу, которую  Диомидов  перевел
как "этот прибор". А прибор был не чем иным, как  злополучным  жезлом,  на
поиски которого они затратили столько усилий.
   - Я не о том, - нетерпеливо перебил говоривший.
   Пта - Диомидов внимательно посмотрел на него.
   Пта подумал, что его собеседник нервничает.
   Диомидов со смешанным чувством удивления  и  робости  отметил,  что  он
попал в весьма странную компанию. Его окружали существа, чем-то похожие на
людей, и в то же время назвать их людьми было нельзя. У них  были  круглые
глаза с прямоугольными зрачками и остроконечные  уши.  "Как  у  кошек",  -
подумал Диомидов. Но на этом сходство кончалось. И он тут  же  решил,  что
перед ним  все-таки  люди,  странные,  непривычные,  но  люди.  Так  думал
Диомидов.
   А Пта говорил, по-прежнему не спуская глаз с  собеседника,  выразившего
нетерпение.
   - Я повторяю, что еще не  поздно  покинуть  установку.  До  катаклизма,
который уничтожит все живое на планете, не меньше ста  лет.  Возможно,  за
это время наши великие умы сумеют найти выход из положения. Это  возможно,
но проблематично. Катастрофы повторяются (здесь  Пта  употребил  несколько
непонятных терминов), и каждый раз эволюция начинается,  по  существу,  от
нуля. О тех, кто был до нас, мы не знаем ничего. А  те,  что  будут  после
нас? Неужели и им оставаться в неведении? Теперь,  когда  есть  установка,
способная забросить нас далеко в будущее...
   - Пта, - перебил его все тот же кошкочеловек, - мы  это  знаем.  Но  ты
забываешь о своем парадоксе. Ведь ответа на главный вопрос нет.
   - Да, - сказал Пта, - нельзя знать, что будет  на  планете.  Я  понимаю
твои опасения, Кти. Ты хочешь сказать, что, когда мы перейдем  из  мнимого
существования в реальное, планеты может уже и не быть, Это  так,  Кти.  Ты
волен покинуть установку.
   - Я остаюсь.
   - Включаю защиту, - сказал Пта.









   Странное и страшное обрушилось на мир, как снежный ком с  горы.  Газеты
латиноамериканских стран прямо-таки захлебнулись в  потоке  противоречивой
информации. Изо дня в  день  потрясенным  читателям  стали  преподноситься
сообщения такого рода:
   "Сельва выплюнула  марсиан,  -  писала  "Глоб".  -  Отряды  неизвестных
существ появились на дороге в пятистах километрах от Рио. Они сеют  смерть
и ужас. Следите за нашей газетой".
   "Человек-скат, - вторила "Универсаль". - Он  идет  из  сельвы  и  несет
неизвестную цепную заразу. Куда смотрит правительство?"
   "Не надо паники, - утешала колумбийская "Нуэва пренса". -  Они  хорошие
парни. Лючия укротила марсианина. Один из пришельцев забрел  вчера  в  бар
старика Себастьяна. Глазастая Лючия улыбнулась ему из-за стойки, и тот  ее
понял. Он выпил коктейль "Гуанако" и пошел спать. Пейте "Гуанако".
   По радио стали передавать псалмы вперемежку с угрозами страшным  судом.
Телевизионные компании выбросили на экраны серию передач "Коммунизм идет с
Марса", а  под  сурдинку  транслировали  порнографические  фильмы.  Паника
перекинулась на биржу. В Гондурасе лопнули два концерна. Акции  серебряных
и  оловянных  рудников,  оказавшихся  в  эпицентре   района,   охваченного
непонятной эпидемией, упали до нуля. В Венесуэле за два дня произошло  два
путча. К власти пришел  диктатор  Хуаннес,  представитель  крайней  правой
оппозиции и офицерства.
   Казалось, мир сошел с ума. В район  бедствия  были  брошены  силы  ООН.
Наспех скомплектованные войска оцепили территорию, равную по площади  трем
Бельгиям. Был отдан строжайший приказ: под страхом  смерти  не  пропускать
через кордон ни  одно  живое  существо.  Над  сельвой  повисли  вертолеты.
Локаторы  настороженно  шевелили   сетчатыми   ушами.   Мир   приготовился
встретиться с какой-то страшной силой, страшной главным образом  тем,  что
никто не знал, что она из себя представляет.
   В центр пораженного района был послан разведчик  на  вертолете.  Смелый
летчик низко пролетел над одним из селений. Снимки, привезенные им, тут же
были  опубликованы  во  всех  газетах  мира.  Фильм,  который  он  заснял,
транслировался телевизионными студиями круглые сутки. Летчик рассказывал:
   -  Трупы.  На  всех  улицах  трупы.  А  между  ними  бродят  фиолетовые
безволосые обезьяны. Нет, у них я не видел оружия. Я летал над  мертвецами
полчаса. Перевернутые автомобили, разбитые витрины магазинов, горящие дома
- смерть и опустошение видел я...
   А рядом с этим интервью та же "Трибуна" помещала иронический  материал,
начинавшийся словами:

   "Миссионер Кориолис, известный ревнитель веры,  проживший  среди  диких
индейцев пять лет, отправился к пришельцам, чтобы приобщить  их.  Воздадим
хвалу смелому падре".

   Газеты на все лады комментировали случившееся. Правда  соседствовала  с
вымыслом. Писали про марсиан и венериан, будто бы  прилетевших  на  Землю.
Нашлись "очевидцы", которые якобы видели,  как  в  ночь,  предшествовавшую
началу  событий,  по  небу  пролетела  армада  светящихся  тел.  Писали  о
"летающих блюдцах", о фотонных кораблях и о "лучах смерти", посылаемых  на
нашу планету из центра  Крабовидной  туманности.  Астролог  и  телекинетик
Вилли Браун из Филадельфии заявил, что он  установил  духовный  контакт  с
пришельцами, и опубликовал беседу с их главарем.

   Вилли. Зачем вы пришли к нам?
   Пришелец. Мы должны были прийти.
   Вилли. Кто вы?
   Пришелец. Мы те, кого ждут.
   Вилли. Вы поможете нам?
   Пришелец. Да.
   Вилли. Вы наше будущее?
   Пришелец. И прошлое. И настоящее.

   Известные астрономы мира опубликовали коллективное интервью, в  котором
начисто отвергали версию о пришельцах.  Ни  в  ночь  перед  происшествием,
писали они, ни раньше ни  одна  обсерватория  мира  не  наблюдала  никаких
светящихся тел.
   Кто-то громогласно вопил об опасности с востока. Кто-то, не скупясь  на
выражения, писал в "Нью-Йорк таймс":

   "Коммунистическая зараза поползла по земному шару. Долго  ли  мы  будем
безмолвными наблюдателями?"

   В  дансингах  Нью-Йорка  родился  новый  танец  "Я  хочу   марсианина".
Завсегдатаи баров пили  коктейль  "Питекантроп".  Голливуд  спешно  снимал
фильм "Моя жизнь с шимпанзе". На главную роль пригласили кинозвезду Глэдис
Годфри. Газеты  опубликовали  ряд  фотографий.  Особенное  впечатление  на
публику произвел снимок "Укрощение ревнивца". Улыбающаяся Глэдис  вышибала
шваброй пистолет из лап разъяренной обезьяны. По поводу  швабры  в  печати
было высказано несколько критических замечаний. Предлагалось  заменить  ее
щеткой пылесоса последней модели сезона. Относительно шимпанзе критики  не
высказывались.
   Из района же катастрофы долго не  поступало  никаких  сообщений.  Потом
поползли  слухи  о  том,   что   армия   спешно   отступает.   Командующий
объединенными силами выступил  с  опровержением.  Он  заявил,  что  газеты
преувеличивают опасность и что для тревоги нет никаких оснований.
   А слухи были вызваны небольшим происшествием. Часовой одного из  постов
заметил в лесу странное существо. Он хорошо помнил  приказ:  стрелять  без
предупреждения. Но любопытство оказалось сильнее.  Он  подпустил  существо
поближе. И увидел безволосую  фиолетовую  обезьяну.  Часовой  перепугался,
забыл про оружие и бросился бежать. Обезьяна в два прыжка настигла солдата
и повалила его на землю. На шум прибежали товарищи  часового.  Очередь  из
автомата покончила с обезьяной. Солдаты окружили пострадавшего и с  ужасом
наблюдали, как его кожа меняет цвет.  Словно  откуда-то  изнутри  по  телу
стали  разливаться  фиолетовые  чернила.  Солдаты  с   криками   бросились
врассыпную.
   После этого пост был отнесен  на  несколько  сот  метров.  И  в  районе
бедствия наступило относительное затишье.


   Сырым сентябрьским утром, в самый разгар обезьяньего бума, к одному  из
фешенебельных особняков аристократического  квартала  столицы  заокеанской
страны  подкатил  длинный  темный  лимузин.  Из   него   вышел   худощавый
джентльмен. В холле его учтиво встретил  вежливый  лакей  с  непроницаемым
лицом дипломата  и  проводил  в  комнату,  где  пришедшего  ожидал  другой
джентльмен, несколько  грузнее  первого.  Кивком  отпустив  лакея,  хозяин
особняка протянул руку худощавому.
   - Я ждал вас, мой друг, - сказал он просто и сделал приглашающий  жест.
Оба сели в кресла у низкого столика,  на  котиком  лежала  кипа  газет.  -
Узнали что-нибудь о Хенгенау?
   Худощавый покачал головой.
   - А Вернер? Что с ним?
   - Зигфрид? - спросил худощавый.
   - Вы, мой друг, - мягко произнес полный джентльмен, - стали  рассеянны.
Или этот бедлам, - он кивнул на газеты, - вскружил  вам  голову?  Конечно,
Зигфрид. Надеюсь, с Отто все в порядке.
   - Эти  братья  никогда  не  вызывали  у  меня  симпатии,  -  поморщился
худощавый.
   - Что поделаешь, - вздохнул полный. - В историческом  мусоре  жемчужных
зерен, как правило, не попадается. Но вы не ответили мне.
   Худощавый джентльмен помолчал,  собираясь  с  мыслями.  Потом  медленно
произнес:
   - Последнюю информацию от Зигфрида я получил дней за пять до  этого,  -
он кивнул на газеты. - Он сообщил, что Хенгенау устроил  Бергсону  визу  в
Советский Союз.
   - Каким образом?
   - Место в посольстве. Зигфриду удалось узнать,  что  Хенгенау  направил
Бергсона в Россию с неким деликатным заданием. Вероятнее всего, на встречу
с Отто, потому что месяца за два до... - опять кивок на газеты, - Хенгенау
отправлял с дипломатической почтой конверт с заданием для Отто.
   - Конкретно?
   -  Что-то  совершенно  фантастическое.  Хенгенау  обнаружил  в   сельве
древнеиндейский храм со странными статуями. У одной из них в руке  прежде,
по-видимому, был жезл с загадочными свойствами - о них  Зигфриду  известно
только то, что они весьма загадочные. Жезл этот волею  случая  оказался  в
России. И еще...
   - Занятно, - пробормотал полный джентльмен. - Что же еще?
   - А то, что Хенгенау усматривает некую  связь  между  свойствами  этого
жезла и своими работами.
   - О которых мы тоже плохо осведомлены, - подытожил полный джентльмен. -
Итак, - сказал он, подумав, - мы потеряли связь с Зигфридом. Хенгенау  или
погиб... Или?.. - Он многозначительно взглянул на худощавого.
   - Думаю, такая возможность допустима...
   - Кто знает, кто знает,  -  покачал  головой  полный  джентльмен.  -  Я
никогда не верил этим одержимым ученым мизантропам. Они способны на  любую
пакость. Кстати, в каком состоянии находились работы Хенгенау?
   - По последним данным, в стадии завершения.
   - Тем более, - задумчиво произнес полный джентльмен.
   - А может, он хочет поторговаться? - предположил худощавый.
   - Способ не из лучших. Впрочем... - Полный джентльмен стряхнул пепел  с
сигареты. - Впрочем, если это и так, то нам надо  остаться  на  высоте.  В
любом случае, - подчеркнул он. - Вы можете связаться с Бергсоном?
   - Думаю, да.
   - Жаль, что с Отто сейчас нет прямой связи, - сказал  полный.  -  Но  в
конце концов и этот вариант неплох. Мы дадим команду  Бергсону,  чтобы  он
вступил в контакт с Отто от нашего имени, и, таким образом, выбьем из  рук
Хенгенау инициативу. А если Хенгенау мертв, то это тем  более  необходимо.
Посмотрим, что за вещь он собрался добыть. Я, правда, не уверен,  что  это
вещь стоящая. Однако чем черт не шутит. Если верить  газетам,  мы  не  зря
вкладывали деньги в Хенгенау.
   - Значит? - спросил худощавый.
   - Распределим функции. Операцию с Бергсоном и Отто я возьму на себя.  А
вам следует  побывать  в  ставке.  Попытайтесь  проникнуть  к  лаборатории
Хенгенау.
   - Ну что ж, - кивнул худощавый. - Логично.
   - Заодно проследите, чтобы ученых к этому делу не допускали.
   Худощавый молча наклонил голову и попрощался с полным джентльменом.  Из
холла он позвонил в аэропорт, потом к себе домой. И через  час  скоростной
самолет мчал его в Рио...


   Ставку   командующего   объединенными   силами   государств    осаждали
родственники оставшихся в пораженной зоне людей  и  корреспонденты  радио,
печати и телевидения. Все требовали сведений и еще раз сведений. Но ставка
молчала.
   Худощавый джентльмен, прибыв в Рио, сразу же позвонил  командующему  из
отеля и, не теряя времени, отправился к нему. Командующий, старый  человек
с одутловатым лицом, выслушал просьбу и медленно сказал:
   - Я не могу рисковать. Разведчики, ушедшие в  зону,  не  вернулись.  Мы
ничего не понимаем. - Он  слабо  взмахнул  рукой.  -  Врачи  говорят,  что
медицина не знает аналогов этому. Единственное, за  что  они  ручаются,  -
полная безопасность контакта с  трупами  жертв.  Мертвые  не  кусаются,  -
усмехнулся командующий. - А вот живые...
   - Что? - наклонился к нему худощавый джентльмен.
   - Мгновенный шок,  потом  кожа  приобретает  фиолетовый  оттенок,  лицо
теряет человеческие черты, глаза тускнеют.
   - И?..
   - Человек  или  умирает,  или  превращается  в  дикое  животное.  Самое
страшное, что он начинает представлять опасность для окружающих.  Какая-то
цепная  зараза.  И  это  не  вирус,  не  бацилла.  Словом,  что-то  новое,
неизвестное Земле.
   - Марсиане? - усмехнулся приезжий.
   - Не знаю, - устало заметил командующий.  -  Но  это  страшно,  клянусь
вам...
   - И все-таки я прошу.
   - Я не могу, - отвел глаза старик.
   Худощавый  джентльмен  рассеянно  повертел  кольцо  на  пальце,   потом
наклонился к уху командующего и прошептал несколько слов. Старик испуганно
отстранился.
   - В таком случае, - пробормотал он. - В таком случае ответственность...
   - Вы пропустите вертолет. Туда и обратно.
   - Но вы не?.. - начал командующий.
   - Нам "марсиане" не нужны. Не нужны, - подчеркнул посетитель, вставая.
   Вернувшись в отель, он связался с полным джентльменом  и  сообщил,  что
его миссия развивается нормально. Тот проворчал в ответ об осторожности  и
положил  трубку.  Худощавый  усмехнулся,  постоял  недолго  у  телефонного
столика, о чем-то раздумывая, потом принял ванну и вызвал машину.
   Автомобиль  мягко  тронулся  с  места.  Взгляд  пассажира  скользил  по
витринам магазинов. За зеркальными стеклами корчились фиолетовые манекены.
Реклама торопилась за быстротекущей жизнью.  Лиловые  обезьяны  предлагали
прохожим сигареты "Йети", мыло "Бездна",  коктейль  "Питекантроп".  Где-то
далеко отсюда высвеченная лучами мощных юпитеров Глэдис  Годфри,  млея  от
отвращения, целовала шимпанзе. Розовый  режиссер  орал  на  нее.  Розовому
режиссеру казалось, что Глэдис вкладывает в поцелуй мало чувства. И Глэдис
вкладывала больше. Потому что ей нужны были деньги. Они нужны были всем. И
телекинетику  Вилли  Брауну,  и  розовому  режиссеру,  и  даже  худощавому
джентльмену, который ехал сейчас ужинать в одно модное заведение.


   Над городом сверкала неоновая радуга. А по городу брел толстый неумытый
блондин. Он заходил в бары, наклонялся  к  кому-нибудь  из  посетителей  и
шептал, обнажая нечистые зубы:
   - Тайна. Великая тайна. За тысячу песо я расскажу вам о пришельцах.
   Блондина не слушали. Пришельцами публика была сыта по горло.  О  тайнах
кричали газетчики на  всех  перекрестках.  Но  блондин  знал  больше,  чем
газеты. Потому что он пришел из-за кордона. Его не заметили  ни  люди,  ни
локаторы. Он  пришел  из  мест,  пораженных  фиолетовой  чумой,  счастливо
избежав заражения. Правда, он слегка помешался. Но в этом не  было  ничего
удивительного. Не каждому удается пережить такое.
   Никто не хотел давать тысячу песо блондину.  И  он  неприкаянно  бродил
между людьми. А вместе с ним по городу бродила  тайна,  за  которую  любая
газета  заплатила  бы  в  десять  раз  больше,   чем   просил   несчастный
сумасшедший.
   Блондин прошел мимо модного заведения, где ужинал худощавый джентльмен.
Последний не поскупился бы на тысячу песо. А может, отдал бы и больше.
   Но худощавый лениво потягивал  ледяной  коктейль  и  смотрел  на  тощую
певицу, сообщавшую с эстрады утробным голосом:

   Спустился ангел с высоты
   И заглянул мне за корсет.

   Певице тоже нужны были деньги.


   Грязный блондин забрел в портовую часть города. Ему хотелось  есть,  но
не на что было купить даже гнилой банан. Его привлек острый пряный  запах,
доносящийся из раскрытых дверей третьеразрядного бара. Он сделал стойку  и
нырнул, раздувая ноздри, в помещение, наполненное гулом голосов  и  звоном
посуды.
   - А я говорю, они не  кусаются!  -  кричал  в  ухо  своему  собеседнику
рыжебородый великан.
   Тот, навалившись грудью на стол, икал и бормотал  в  промежутках  между
приступами:
   - Когда мы ходили на Фиджи...
   Закончить фразу ему не удавалось. Мешали икота и крик рыжебородого.
   - Блеф! Все блеф!  Никуда  вы  не  ходили,  Сэм  Питере.  Вы  всю  свою
ничтожную жизнь проторчали в этом вонючем кабаке. Это так  же  верно,  как
то, что меня зовут Гопкинсом.
   - Когда мы... - начал снова Сэм, но на половине фразы уронил голову  на
стол и захрапел.
   Рыжий Гопкинс сердито  отвернулся  и  заметил  блондина,  застывшего  в
нерешительности у входа.  Гопкинс  находился  в  том  блаженном  состоянии
легкого  подпития,  когда  человеком  овладевает  неудержимая  потребность
разговаривать на отвлеченные темы. Он подмигнул блондину.
   - Эй, парень, иди сюда.
   Питере поднял голову, посмотрел  остекленевшими  глазами  на  блондина,
примеряющегося к стулу, пробормотал: "Черепахи" и опять захрапел.  Гопкинс
подвинул блондину бутылку, выдернул из-под носа у Сэма стаканчик и плеснул
в него виски.
   - Пей.
   Блондин накинулся на еду. Гопкинс, выждав немного, спросил:
   - Ты кто? Немец? Швед?
   Блондин проглотил кусок мяса и пробормотал:
   - Тайна. Тысячу песо, и я расскажу вам тайну.
   Гопкинс удивленно уставился на него, потом громко заржал:
   - Ты ошибся адресом, приятель. За тайны платят в президентском  дворце.
А здесь пьют честные моряки.
   Он налил стопку, ловко опрокинул ее и, вытерев бороду, заметил:
   - Брось трепаться. И жри. Плачу я...
   - Тысяча песо, - упрямо повторил блондин.
   - Да ты совсем спятил, -  удивился  еще  больше  Гопкинс.  -  Проклятые
газеты! - Он потряс волосатым кулаком. - Третий сумасшедший за один день!
   В бар ворвался шустрый мальчишка-газетчик. Размахивая пачкой газет,  он
побежал между столиками:
   - Свежие  новости  оттуда!  Фиолетовая  проказа  поражает  молниеносно!
Человечество  может  быть  спокойно!  Самый  модный  цвет  платья  -  цвет
дождевого червя!
   Блондин вздрогнул и заерзал на  стуле.  Гопкинс  наклонился  к  нему  и
участливо спросил:
   - У тебя жена там осталась? Или родственники?
   Блондин отрицательно покачал головой. А от соседнего  столика  поднялся
чернявый субъект в потрепанной куртке и встал сзади блондина.
   - Что за тип? - спросил он рыжебородого.
   - Черт его знает, - откликнулся Гопкинс. - Сумасшедший, продает тайну.
   - Тысяча песо, - пробормотал блондин. Он уже изрядно  охмелел  и  плохо
соображал, где он и что с ним. Чернявый с любопытством разглядывал его.
   - Может, я и дам тебе тысячу, - сказал он  задумчиво.  -  Но  я  должен
знать, за какой товар плачу деньги.
   - Меня зовут Зигфрид. Зигфрид Вернер, - пьяно пробормотал блондин.
   - Мою тетку зовут Хильда, - жестко  сказал  чернявый.  -  Она  живет  в
Лиссабоне на самой широкой улице.
   Гопкинс захохотал. Он любил остроумных людей и сразу проникся симпатией
к чернявому.
   - Выпей, парень, - сказал Гопкинс, протягивая бутылку.
   Чернявый отстранился.
   - Погоди, - проговорил он. - Налей лучше этому... Зигфриду.
   Гопкинс наклонил бутылку, но тут внезапно поднял голову Питерс. Взмахом
руки он сшиб со стола всю посуду и  свирепо  потряс  кулаком  перед  носом
Зигфрида.
   - Толстая крыса! - заорал он на весь погребок. - Зигфрид!  Сволочь!  Ты
такой же Зигфрид, как я президент Панамы! Клянусь!..
   Рыжебородый Гопкинс с трудом усадил разбушевавшегося приятеля. Чернявый
незнакомец сверлил блондина острым взглядом.  Из  углов  бара  на  скандал
потянулись любопытные. Сэм, отталкивая руки Гопкинса, кричал:
   - Как он смеет? Это же Отто! Отто Вернер  -  блокфюрер!  Гад,  даже  не
потрудился сменить фамилию...  А  Маутхаузен  ты  помнишь?  Тогда  ты  был
чистеньким и розовым... Сука! Ты ловко стрелял в наши загривки...
   - А ну-ка, ну-ка, - поощрительно бросил чернявый.
   Сэм, не слушая его, продолжал кричать о том, что он знает  этого  гада,
что самозваный Зигфрид  не  кто  иной,  как  начальник  одного  из  блоков
Маутхаузена, в котором ему, Сэму Питерсу, бывшему летчику  его  величества
короля английского, пришлось провести полгода, и что  из-за  этого  теперь
Сэм Питере уже не летчик, а ничтожное существо, бич, скитающийся в поисках
случайной работы из одного порта мира в другой. Изо рта Сэма вперемежку  с
ругательствами вылетали фразы о немедленном суде над военным  преступником
и о  виселице,  которая,  по  мнению  Сэма,  далеко  не  достаточная  мера
возмездия за все совершенные Отто Вернером преступления.
   Выпалив все это одним духом, Сэм замолчал, с ненавистью глядя на  того,
кто  называл  себя   Зигфридом.   И   во   внезапно   наступившей   тишине
присутствующие услышали голос толстого блондина.
   - Я не Отто. Отто - мой брат. Но он умер.
   Это заявление вновь вызвало приступ бурного негодования у Сэма.  Взгляд
чернявого выражал заинтересованность. Пожалуй, он один  из  всей  компании
помнил о том, что блондин продавал какую-то  тайну.  Он  подмигнул  рыжему
Гопкинсу и отошел к стойке.  Разрушение,  причиненное  руками  Сэма,  было
быстро ликвидировано. Столик наполнился разноцветными  бутылками.  Питере,
бормоча проклятия, потянулся к  стакану.  Любопытные,  увидев,  что  ссора
иссякла, разбрелись по своим местам. Чернявый, непрерывно болтая,  следил,
чтобы посуда не пустовала, и вскоре добился своего. Сперва Питере, а потом
Гопкинс охмелели настолько, что не выразили протеста, когда чернявый повел
Зигфрида к выходу. Блондин не сопротивлялся.
   Тайна вновь вышла на улицы. Только теперь никто не просил за нее тысячу
песо.





   Так обстояли дела к  тому  дню,  когда  Ромашов  впервые  встретился  с
Мухортовым.
   - Шах, - лениво произнес Ромашов, передвинув ладью на  черное  поле.  И
добавил, потянувшись до хруста в костях: - Удивляюсь, чего вы  упираетесь?
Ботвинник в подобных ситуациях сдавался.
   Мухортов смешал фигуры.
   - Вы правы. Шахматы  придумал  умник.  Мыслитель  с  железной  логикой.
Изобретатель игры был, вероятно,  худым  и  длинным,  как  коромысло.  Вот
только очков не носил. Очки были выдуманы позднее.
   - Намек? - прищурился Ромашов.
   Мухортов усмехнулся:
   -  Что  вы.  Просто  приятно  побеседовать  с  интеллигентным   молодым
человеком. Вы уж извините... Не часто в наш Сосенск  приезжают  выдающиеся
шахматисты.
   - Лесть? - засмеялся Ромашов и погрозил пальцем.
   - Меня тянет к новым  людям,  -  признался  Мухортов.  -  Я,  неверное,
засиделся в Сосенске.  Столько  лет  в  провинции.  Аптека  -  это  ошибка
молодости.  Раувольфия  серпентина  уже  не  вызывает  у   меня   прежнего
священного трепета. Белые таблетки резерпина продаются  без  рецепта.  Все
механизировано, все  доступно.  Люди  прочно  забыли,  что  гран  когда-то
отмерялся на кончике ножа, а водка была лекарством. Они идут в аптеку, как
в магазин. Разве не так? Фармакопея перестала быть  искусством,  фармацевт
его жрецом. Ныне нас даже ремесленниками не назовешь. Что? Не  спорьте  со
мной...
   Ромашов снял очки и покрутил их за дужку. Он и не собирался  спорить  с
этим смешным стариком. В Сосенск Ромашов  приехал  несколько  дней  назад.
Тихий дачный городишко на вновь назначенного уполномоченного  КГБ  особого
впечатления не произвел. Работы было немного. Будущее, вероятно,  тоже  не
сулило никаких чрезвычайных дел. Можно было спокойно оглядеться.
   Мухортов постучался к нему в первый же вечер.
   - На правах соседа по квартире, - сказал он, остановившись в дверях.  -
Может, вы заболели в дороге? Я могу помочь.
   Ромашов вытащил из чемодана бутылку коньяку и приветственно помахал ею.
Аптекарь понимающе подмигнул и принес две хрустальные  рюмки,  похожие  на
головастиков. Под мышкой он держал шахматную доску.
   - За приятное знакомство, - сказал он, выпив рюмку, и пощипал бородку.
   И зачастил к Ромашову. Он приносил с собой шахматы, и  Ромашов  не  без
удовольствия обыгрывал старика. Аптекарь не  обижался.  Проигрыши  его  не
раздражали. Ему просто нужно было  общество.  Молодой  уполномоченный,  не
успевший еще завести прочных знакомств в  Сосенске,  вполне  подходил  для
этой цели. Конечно, Ромашову было бы приятнее провести  вечер  в  обществе
интересной  заведующей  местной  библиотекой,  которую  он  заприметил  на
читательской конференции, куда  забрел  однажды.  Но  никто  не  догадался
познакомить его с  девушкой,  а  сделать  это  самостоятельно  Ромашов  не
решался.  Он  был   стеснительным   человеком   и   расплачивался   сейчас
томительными вечерами за  шахматной  доской  и  разговорами  о  раувольфии
змеиной. Сегодня аптекарь тоже не собирался менять тему.
   - Думаете, чем я озабочен сейчас? - говорил он. - Как бы  не  провалить
план. Да, у аптеки тоже есть план. В рублях, конечно. Но это пока...  Если
довести дело до логического конца,  то  с  меня  надо  спрашивать  план  в
ассортименте. А сколько там недопродано норсульфазола в  сентябре?  Почему
вы, товарищ Мухортов, не обеспечили план по норсульфазолу? Смешно? А  меня
раздражает. Это так же глупо, как планировать штрафы на железной дороге.
   - Не стоит усложнять, - откликнулся Ромашов.
   Он плохо слушал старика.  Лениво  переставляя  фигуры,  гадал:  пройдет
сегодня библиотекарша мимо окна  или  не  пройдет?  Если  пройдет,  то  он
познакомится с ней. Правда, Ромашов знал, что  она  не  могла  не  пройти:
девушка ежедневно возвращалась с работы одной и той  же  дорогой.  Но  ему
нравилось загадывать.
   - Не стоит усложнять, - повторил он.
   И подумал, что сам он  тоже  любит  чрезмерно  усложнять.  Зашел  бы  в
библиотеку и познакомился. Что его останавливает? Чего он ждет?
   Красное пальто промелькнуло за окном.  "Дурак",  -  подумал  Ромашов  и
отвернулся. Мухортов, собирая фигуры, бормотал:
   - Амбруаз Паре в свое время написал "Трактат о ядах".  Очень,  скажу  я
вам, полезная книга была. Короли и герцоги читали ее запоем. А  что  может
аптекарь сочинить сейчас? Выдумать универсальную приманку для рыбы? Почему
вы не избрали шахматное  поприще?  У  вас  отличная  форма.  Вы  могли  бы
блестяще выступать в турнирах. Что вас  привлекло  в  этой...  этой  вашей
работе? Человек должен быть заметным. У вас нет честолюбия?
   - У меня есть интерес, - сказал Ромашов. - А  шахматы?  Шахматы  -  это
хобби. И потом: если все станут выделяться, то кто их будет замечать?
   Мухортов вздохнул.
   - Ну, а вы? - спросил Ромашов. - Вы  изобрели  универсальную  приманку?
Или вас уже не волнуют лавры Амбруаза Паре?
   - Увы, - сказал аптекарь. - Борьба за план  по  норсульфазолу  отнимает
уйму времени. Я не успеваю даже читать газеты.  А  там  сейчас  так  много
интересного.  Обезьяны  эти  хотя  бы...  Кстати,  как  вы  относитесь   к
обезьянам?
   Ромашов не знал, как он относится  к  обезьянам.  Сосенск  располагался
очень далеко от Москвы. И еще дальше от берегов Амазонки, где развернулись
какие-то непонятные события. Эхо обезьяньего бума долетало до  Сосенска  в
сильно ослабленном виде. Мухортову он сказал:
   - Вероятно, так же, как и вы...
   Аптекарь задумчиво пощипал бородку.
   - Это очень сложно,  -  пробормотал  он.  -  Но  мне  кажется,  я  знаю
человека, который располагает более обширными сведениями...
   - Вот как, - удивился Ромашов.
   У него мелькнула мысль, что старик просто  тихий  шизофреник.  И  глаза
неестественно блестят. И эта болтовня о составителе трактата о ядах...
   - Вот как, - повторил он, изучающе разглядывая старика.
   Аптекарь махнул рукой и усмехнулся.
   - Я знаю, что вы сейчас подумали, - сказал он. - Конечно, странно.  Что
может знать провинциальный аптекарь об амазонских обезьянах? Я и  не  знаю
ничего. Почти ничего... Но здесь, в Сосенске, живет  человек,  который,  я
уверен... Потому что...  Словом,  я  немного  психолог...  И  я  некоторым
образом дружен с Беклемишевым. Да, его  фамилия  Беклемишев.  А  почему  я
говорю с вами? Вы случайно оказались  моим  соседом...  Мне  кажется,  это
представляет  интерес  для  вас...   Государственная   безопасность,   так
сказать... Я не сообщил вам сразу потому, что...  Ну,  в  общем,  вы  меня
понимаете?
   - Смутно, - сказал Ромашов. - Нельзя ли поконкретнее?
   Аптекарь пощипал бородку и заговорил вновь. Начал он издалека.


   Беклемишев увидел ее на балу у губернского предводителя  дворянства.  И
понял: да, это она, женщина  его  грез.  Его  не  смущал  холодный  огонь,
горевший в ее глазах. Таким огнем, наверное, пылали глаза Клеопатры. А  ее
длинная шея была шеей Нефертити. Молодость всегда ищет  идеал.  Беклемишев
создавал идеал по  частям.  И  вдруг  увидел  его.  И  он  влюбился,  если
молчаливое поклонение кумиру можно считать любовью...
   Ромашов искоса взглянул на Мухортова.  Старик,  покачиваясь  на  стуле,
размеренно повествовал о другом  старике.  Говорил  он  серьезно,  даже  с
оттенком некоторой трагедийности в голосе.  Но  в  представлении  Ромашова
рассказ аптекаря упрямо окрашивался в иронические тона. Слишком далеко  от
него был старик Беклемишев с его незадавшейся любовью, слишком  давно  все
это происходило, чтобы можно было принять всерьез. Нет,  Мухортое  не  был
сумасшедшим,  как  это  показалось  сначала  Ромашову.   Он   был   просто
старомодным чудаком...
   За ней ухаживали многие. Земский врач Столбухин, астматический хлыщ лет
сорока, каждый день  напоминал  о  себе  букетами  георгинов,  франтоватый
штабс-капитан Ермаков, кутила и игрок,  увивался  возле  нее  на  балах  и
концертах.
   А Беклемишев? Его  ночи  были  по-прежнему  душными  и  бессонными.  Он
приказал не топить камин в спальне. Но это не помогло. Он все время  думал
о ней, думал чуть ли не до галлюцинаций. По ночам он видел ее в  мерцающей
глубине каминного зеркала.
   Можно было разбить зеркало. Но Беклемишев  не  сделал  этого.  Божество
жило неподалеку, на Карасунской, в высоком трехэтажном доме  со  львами  у
входа. Лакей проводил Беклемишева наверх. Она встретила его  улыбкой.  Это
была улыбка Клеопатры и Нефертити одновременно. Она указала Беклемишеву на
колченогую козетку и села рядом...
   Так была поставлена точка над  "i".  Провинциальная  богиня  не  поняла
уездного Дон-Кихота. Богиня не  умела  мыслить  отвлеченными  категориями.
Штабс-капитан из местного гарнизона был ей понятнее. Она знала, чего хочет
штабс-капитан, и не понимала  Беклемишева.  Она  недвусмысленно  намекнула
печальному рыцарю на свое земное происхождение.
   Беклемишев хотел застрелиться. Но, не сделав  этого  срам,  он  уже  не
возвращался к мысли покончить со своей любовью столь тривиальным способом.
Ему показалось, что есть лучший выход.
   Почему он отправился в Южную Америку? Может, потому, что еще в детстве,
изучая английский, прочел записки  Уолтера  Рэли,  королевского  пирата  и
царедворца. Может, сказочная страна  Эльдорадо  привлекла  его.  А  может,
Амазонка показалась ему достаточно широкой и глубокой, чтобы утопить в ней
свою неразделенную любовь...
   Ручеек  слов  перестал  течь...  Ромашов  приоткрыл  глаза.   Мухортов,
пощипывая бородку, смотрел в сторону.
   - Так, - подбодрил его Ромашов. И подумал,  что  предисловие  несколько
затянулось. Если Мухортов решил его усыпить, то  он  может  быть  доволен.
Цель почти достигнута.
   - Он написал отчет о  путешествии,  -  медленно  произнес  Мухортов.  -
Потом... Понимаете? И послал его в столицу...
   - Допустим, - сказал Ромашов.
   Аптекарь снова пощипал бородку.
   - Это было еще  до  революции.  Он  так  и  не  получил  ответа.  Отчет
затерялся. Я предлагал Сергею Сергеевичу помощь.  Но  он  сказал,  что  не
имеет смысла... Сердился, как только я затрагивал эту тему...  Щепетильный
человек... Гордый...  Отвергнутый...  Теперь  вы  понимаете,  для  чего  я
рассказал историю его любви. Непризнание - это вторая травма...
   - Подождите, - перебил его Ромашов. - А откуда у вас  такая...  м-мм...
уверенность, что ли, в научной ценности его работы?
   - Честно говоря,  -  сказал,  подумав,  аптекарь,  -  у  меня  не  было
уверенности... До последнего  времени...  Я...  Не  знаю,  как  выразиться
поточнее... Словом, я сидел у Беклемишева, когда почтальон принес газету с
первым сообщением об обезьянах... Сергей Сергеевич,  надо  сказать,  очень
сдержанный человек. Не бесстрастный, а  именно  сдержанный.  На  его  лице
вообще нельзя ничего прочитать. Только очень близкие люди понимают,  когда
он  волнуется  или  сердится...  И  я...  я  заметил,  что  обезьяны   его
взволновали. И имел неосторожность спросить... И он сказал мне: "Вам этого
не понять, Мухортов. А я уже  видел  их  однажды.  И  при  очень  странных
обстоятельствах. И знаете что, дорогой мой Мухортов, мне казалось,  что  я
присутствую при конце света". Потом он  замолчал,  замкнулся.  Что  бы  вы
подумали на моем месте?
   -  Не  знаю,  -  покачал  головой  Ромашов.  -   На   основании   таких
незначительных фактов гипотезы строить трудно. Это все, что вам известно?
   - Да. Нам не довелось больше поговорить. К Сергею  Сергеевичу  приехали
родственники.  Тужилины.  В  доме  ежедневно  гости,  шум,  суета.  Сейчас
Тужилины собираются на рыбалку. Меня приглашают принять участие...
   Ромашов зевнул. Провинциальные  оракулы  его  не  занимали.  Сосенск  и
Амазонка не укладывались  на  одной  плоскости.  Воображение  отказывалось
искать глубокую связь между нынешними событиями и  теми,  давними.  "Конец
света". Это уже пахло мистикой. Кроме  того,  если  отчеты  Беклемишева  и
существуют, ценности они наверняка не представляют.  Иначе  ими  давно  бы
заинтересовались.
   - Вы не знаете Беклемишева, - сказал аптекарь, будто угадав его  мысли.
- А я живу с ним рядом несколько десятков лет. Вы могли бы  найти  отчеты.
Не обязательно лично вы... Но вы понимаете?..
   - Понимаю, - улыбнулся Ромашов. - Только не  все.  Ведь  отчеты  кто-то
читал. И этот кто-то, возможно, не был профаном...
   Аптекарь, задумался.
   - Тогда и сейчас, - сказал он медленно. - Тогда  было  одно.  Сейчас  -
другое. Вспомните, как относилась официальная наука к изобретениям Попова,
Столетова, Кибальчича, наконец.
   В словах Мухортова не было резона. И Ромашов не торопился  обещать  ему
что-либо. Одно дело -  Попов.  И  совсем  иное  -  Беклемишев.  Попов  был
изобретателем, а Беклемишев - оракулом. Сравнению эти фигуры не подлежали.
   Мухортов  потоптался  в  прихожей,  уныло  пощипал  бородку,  церемонно
раскланялся и закрыл за собой дверь. Ромашов не  стал  его  останавливать.
Присел к столу, отхлебнул из  стакана  остывший  чай  и  засмеялся.  Потом
подошел к окну. На Сосенск уже опустился вечер. По стеклу струились редкие
капли налетевшего  дождика.  Ветер  легонько  раскачивал  ветви  деревьев.
Сыпались листья. На улице было темно и  пустынно.  Ромашов  зажег  свет  и
убрал со стола посуду. День кончился, можно было ложиться спать.
   Уже натягивая одеяло на подбородок, Ромашов подумал, что надо попросить
Мухортова познакомить его с Беклемишевым. Завтра  это  едва  ли  возможно.
Завтра Мухортов с дачниками  отправляется  на  рыбалку.  Ну  что  ж.  Дело
терпит. А какое тут, собственно, дело? В Сосенске живет  человек,  который
больше полувека назад предупреждал мир о появлении фиолетовых  обезьян.  А
мир не прислушался к его словам, презрел их, и вот теперь обезьяны вылезли
из джунглей, а отвергнутый предсказатель уединился  в  Сосенске  и  хранит
гордое молчание. Да, с одной стороны,  все  это,  грубо  говоря,  выглядит
смешно. А с другой?
   О том, как все это выглядело с  другой  стороны,  Ромашов  узнал  через
день.


   Прописные  истины  всегда  раздражали   Ромашова   своей   категоричной
определенностью. Прописная истина утверждала, например, что если  Земля  -
шар, то ничем иным она быть не может. Когда он  учился  в  школе,  учитель
географии уверенно доказывал, что так оно и есть.  И  Ромашов  ему  верил.
Позднее он узнал, что Земля вовсе не шар, что она скорее похожа на  грушу.
Этому верилось с трудом. Так же как и тому, что параллельные пересекаются;
так же как и тому, что время относительно  и  в  разных  системах  отсчета
протекает по-разному.
   Бронзовая Диана смотрела бронзовыми глазами на Ромашова, копавшегося  в
письменном столе Беклемишева. Сам Сергей Сергеевич лежал на другом столе в
соседней комнате. Врач сказал,  что  это  произошло  ночью,  где-то  между
двенадцатью и часом.  И  многоопытный  капитан  милиции  Семушкин,  первым
вошедший в кабинет  старика,  тут  же  понял,  каким  способом  Беклемишев
покончил  счеты  с  жизнью.  Пистолет  "вальтер"  валялся  около   кресла.
Свесившаяся   рука   старика   почти   касалась   пола.   Капитан   провел
баллистическую экспертизу. Пуля, пробившая череп  Беклемишева,  находилась
именно в том месте стены, где ей, казалось Семушкину, и надлежало быть.
   Поэтому приговор капитана  выразился  в  одном  слове:  "Самоубийство".
Подумав, он извлек из своего рта еще три слова: "Без видимых причин".
   Допрашивал родственников старика  -  супругов  Тужилиных,  гостивших  у
него, - капитан Семушкин лениво. Он знал, что в эту ночь их не было  дома.
Тужилины вместе с  заезжим  писателем  Ридашевым  и  аптекарем  Мухортовым
ездили на рыбалку, домой вернулись только утром.
   Анна Павловна Тужилина непрерывно ахала, прижимая платочек к глазам. Ее
супруг Василий Алексеевич,  работник  одного  из  московских  НИИ,  угрюмо
морщился, пожимая плечами на все  хитроумные  вопросы  капитана  Семушкина
относительно того, откуда взялся у Беклемишева пистолет "вальтер".  Уяснив
наконец, что от бестолковых родственников он ничего не  добьется,  капитан
перешел к допросу аптекаря. Тот показал, что он, хотя и знает  Беклемишева
больше сорока лет, про пистолет никогда не слышал.
   К середине дня капитан, оставив вопрос о пистолете  открытым,  закончил
формальности. Анна Павловна и Василий Алексеевич  поставили  свои  подписи
под протоколом. Тело Беклемишева еще раньше увезли на вскрытие. А  Ромашов
все никак не хотел покидать  место  происшествия.  Что  его  удерживало  в
комнате самоубийцы? Версия капитана Семушкина выглядела  убедительно,  как
прописная истина, снабженная рядом доказательств.  Земля  -  шар,  говорил
учитель географии. И тогда у школьника Ромашова не находилось  причин  для
сомнений. Почему же сейчас он сомневается  в  аргументах,  которые  привел
капитан Семушкин?
   Бронзовая Диана натягивала лук. Ромашов щелкнул ее ногтем  по  звонкому
носу  и  задвинул  последний  ящик  на  место.  Все  бумаги  старика  были
просмотрены. Бумаги не представляли для следствия никакой ценности.  Да  и
нужно ли следствие? Капитан Семушкин был недоволен вмешательством Ромашова
в ясное, как апельсин, дело и не скрывал этого. Бывают самоубийства и  без
видимых причин. Капитан это отлично знал. Не знал он,  правда,  того,  что
было известно Ромашову со слов аптекаря. Но было ли это причиной?
   Из соседней комнаты доносились  голоса.  Супруги  Тужилины  и  аптекарь
Мухортов обсуждали происшествие.
   - Ужасно, - выпевала Анна Павловна. - Кто бы мог подумать?
   - Успокойся, Анюнчик, - рокотал тужилинский басок.
   Но Анну Павловну не так-то легко было успокоить.
   - Нет, - говорила она. - Мы немедленно уедем  в  Москву.  Так  отравить
все... Это он нарочно сделал, чтобы мне... Он никогда не любил меня...
   - Аня! - строго сказал Тужилин.
   - Она очень расстроена, - фальцетом произнес аптекарь. - Я понимаю Анну
Павловну. Сергей Сергеевич напрасно так поступил...
   "Сейчас он начнет про обезьян", - подумал Ромашов.
   Но аптекарь не стал говорить про обезьян. Он принялся развивать  теорию
о страхе одиночества, совершил небольшой экскурс  в  прошлое  Беклемишева,
вспомнил о его  неразделенной  любви,  потом  снова  вернулся  к  одинокой
старости,  к  мыслям,  которые  посещают  стариков  по  ночам.  Объяснение
аптекаря представлялось таким  же  убедительным,  как  и  версия  капитана
Семушкина. Ромашов  подумал,  что  они  отлично  дополняют  друг  друга  -
объяснение и версия.  Хотя  объяснение  и  было  заведомо  ложным.  В  нем
отсутствовали  некоторые  детали   прошлого   Беклемишева,   в   частности
путешествие  на  Амазонку.  Ничего  не  сказал  аптекарь  и  об  отношении
Беклемишева к нынешним событиям в тех местах. Почему он не хотел посвятить
родственников старика в  то,  что  накануне  вечером  рассказал  Ромашову?
Впрочем, он же знает, что Ромашов сидит здесь. Ведь аптекарь все,  что  он
сообщил, считает государственной тайной. И говорит он  сейчас  не  столько
для Тужилиных, сколько для Ромашова.
   Ромашов с шумом отодвинул кресло  от  стола  и  распахнул  дверь.  Анна
Павловна испуганно вскинула ресницы. Она успела забыть, что он еще не ушел
из этого дома. Тужилин поправил очки. Аптекарь протянул руку к  бородке  и
привычным жестом пощипал ее. В его взгляде Ромашову почудился вопрос.
   Тужилин встал и, одернув рубашку, официальным голосом спросил:
   - Я хотел бы знать... Мы можем покинуть Сосенск?
   Ромашов пожал плечами. Разве капитан Семушкин говорил супругам, что они
должны задержаться с отъездом? Нет? Он, Ромашов,  тоже  не  видит  причин,
которые помешали бы Василию Алексеевичу и  Анне  Павловне  выполнить  свое
намерение. Они вольны в своих поступках. Необходимые  разъяснения  капитан
Семушкин получил. Правда, они не проливают света на печальный  случай.  Но
тут, видимо, ничего не поделаешь. Вот только формальности  по  вводу  Анны
Павловны, как ближайшей и единственной родственницы, в права  наследования
имуществом покойного придется несколько отложить. Есть некоторые  вопросы,
которые...
   - И вы думаете, - вдруг взвизгнула Анна Павловна, - вы думаете, что мне
нужно все это? Да я!..
   Плечи Анны Павловны  затряслись.  Тужилин  сверкнул  очками  в  сторону
Ромашова и подскочил к жене.
   - Не надо, Анюнчик, - забормотал он. - Успокойся, мы завтра же уедем...
   Аптекарь щипал бородку и укоризненно  смотрел  на  Ромашова.  Мухортову
было неловко. Ромашову тоже, хотя  Анне  Павловне  он  не  симпатизировал.
Что-то в ней было такое, что Ромашову не нравилось. И бескорыстие  женщины
ему казалось наигранным. И мокрый платочек в ее  пухлых  ладонях  выглядел
фальшиво.
   Он вышел на улицу вместе с Мухортовым. Некоторое время аптекарь молчал.
Потом неуверенно произнес:
   - Не могу поверить, чтобы Сергей Сергеевич - и так... Вчера он шутил...
Нелепо...
   - А страх одиночества? - напомнил Ромашов.
   - Это я для них, - махнул  рукой  Мухортов.  Маленький,  тщедушный,  он
семенил рядом с долговязым, широко шагающим Ромашовым и говорил: -  Весьма
прискорбно. Да? И вам, я вижу, ничего не удалось установить.  Может  быть,
его отчеты позволят... Мне кажется, что в них должна содержаться истина...
Сергей Сергеевич был очень обстоятельным человеком.
   - Послушайте, - вдруг грубо перебил его Ромашов, - что вы юлите  вокруг
меня? Уж не брякнули ли вы, часом, Беклемишеву о том, что посвятили меня в
его дела?
   - Что вы? - оскорбился аптекарь.  -  Как  можно?  Я  же  понимаю.  -  И
обиженно зажевал губами.
   Остаток пути до дома они проделали молча. Аптекарь погремел ключами  и,
так и не сказав ни слова, скрылся за дверью. А Ромашову вдруг  расхотелось
заходить в квартиру. Его взволновала эта неожиданная смерть.  В  ней  была
какая-то загадка. И Ромашов подумал, что  хорошо  сделает,  если  еще  раз
поговорит с капитаном Семушкиным относительно некоторых  прописных  истин.
"Нелепо", - так, кажется, выразился аптекарь. "И глупо, - мелькнула мысль.
- До невозможности глупо. До невозможности. А может, в этом и фокус".





   Капитан Семушкин был щеголеват и самоуверен. Разговаривая с  Ромашовым,
он все время снимал двумя пальцами со  своего  кителя  какие-то  невидимые
собеседнику  пылинки,  словно  ощипывался.  Иногда  пальцы   правой   руки
поднимались к усам. Создавалось впечатление, что капитан  проверяет,  целы
ли они. Подумав об этом, Ромашов засмеялся.  Капитан  недоуменно  похлопал
ресницами и обиделся.
   - А как вы полагаете, - спросил Ромашов,  делая  вид,  что  не  заметил
паузы и надутых губ капитана, - как вы полагаете, откуда все-таки взялся у
старика пистолет, да еще немецкий - трофейный?
   Пистолет был самым уязвимым местом в версии капитана. Если  бы  у  него
была уверенность, что оружие хранилось у старика, принадлежало ему, то это
служило бы  таким  аргументом,  который  ничем  не  опрокинешь.  Это  плюс
баллистическая экспертиза,  в  точности  которой  капитан  не  сомневался,
положили бы конец всем дурацким вопросам. Но  уверенности  у  капитана  не
было.
   - Траектория пули,  -  сказал  он.  -  Положение  трупа...  Э,  да  что
говорить... Не забудьте, что дверь  и  окно  были  заперты  изнутри...  Не
забудьте, что никаких посторонних следов  в  кабинете  не  обнаружено.  На
пистолете тоже... Только отпечатки пальцев старика...
   - Один, - сказал Ромашов.
   - Короче говоря, вы не хотите, чтобы мы закрыли дело? -  прямо  спросил
Семушкин. - Вы считаете?.. А мне вот,  к  примеру,  кажется,  что  старику
просто надоело тянуть волынку. Девяносто восемь лет. Один как сыч. Осколок
дворянского гнезда, и вообще штучка, - капитан помахал  пальцами,  пытаясь
выразить, что он имеет в виду. - Вы его биографию знаете? Такой тип...  Он
никогда не был нашим человеком... Ни минуты... Потому  и  оружие  немецкое
подобрал...  И  застрелился  поэтому...  На  богиню  свою  смотрел  да   и
досмотрелся.
   Капитан был великолепен и  ослепителен.  Ромашов  усмехнулся.  За  этим
великолепием  явно  просматривалось  простейшее,  как  амеба,  желание  не
"вешать" на отделение милиции нераскрытое дело. И Семушкин это желание  не
прятал. Он снова, в который уже раз, принялся извлекать  из  своей  памяти
разные факты и прочитал Ромашову целый курс провинциальной криминалистики.
Он вспомнил, как недавно поймал  проворовавшегося  заведующего  магазином,
который, чтобы скрыть следы  преступления,  поджег  здание,  но  не  сумел
спрятать  бутылку  из-под  керосина.  Капитан  Семушкин  блестяще   уличил
незадачливого преступника, припер его к стене и заставил признаться.
   - Он у меня был мокрый как мышь, - горделиво заключил капитан.
   Ромашов никогда не видел потных мышей. Он даже знал, что эти  звери  не
имеют потовых желез. Но капитану он про это не сказал. Капитан считал себя
специалистом по проведению баллистических экспертиз. В Сосенске, где темпы
жизни были несколько ослаблены отдаленностью от крупных центров,  Семушкин
был на месте. Он мог  установить  связь  между  пустой  бутылкой  и  вором
эавмагом. Тут действовали прописные истины. Капитан не  хотел  встать  над
ними. Беклемишев для него был просто вздорным стариком, которому  "надоело
тянуть волынку".  И  капитан  легко  выстроил  свою  непогрешимую  версию,
основанную  на  столь  же   непогрешимых   аргументах.   Параллельные   не
пересекались. Кабинет Беклемишева был заперт  изнутри  на  задвижку.  Окно
закрыто на оба шпингалета. Никаких посторонних следов обнаружено не  было.
Ничего не у