Георгий Михайлович Брянцев. Клинок эмира

---------------------------------------------------------------
OCR: Андрей из Архангельска
---------------------------------------------------------------

Военные Приключения.
ВОЕННОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО
МИНИСТЕРСТВА ОБОРОНЫ СССР
МОСКВА - 1964

P2 Б89

Военно-приключенческие повести Г. M Брянцева, публикуемые в
двухтомнике, посвящены деятельности советских чекистов в довоенное
время и в годы Великой Отечественной войны.
Автор повестей Георгий Михайлович Брянцев (1904-1960) родился на
Северном Кавказе в станице Александрийской. В 1925 году он начал
военную службу и до 1951 года находился в рядах Советской Армии. В
1942-43 гг. участвовал в партизанском движении в Брянских лесах.
Неоднократно выполнял в тылу врага задания командования Брянского
фронта и Орловского обкома партии. Был награжден орденом Ленина, двумя
орденами Красного Знамени, орденом Красной Звезды, орденом Знак
Почета, медалями "За боевые заслуги", "Партизану Отечественной войны"
1 степени, "За победу над Германией в Великой Отечественной войне
1941-1945 гг.", "За доблестный труд в Великой Отечественной войне
1941-1945 гг.", знаком заслуженного чекиста.
Перу Георгия Михайловича Брянцева принадлежат книги: "От нас
никуда не уйдешь" (сб. рассказов), "По ту сторону фронта", "Их было
четверо" (сб. рассказов), "Конец осиного гнезда", "Следы на снегу",
"Клинок эмира", "Голубой пакет", "Это было в Праге", "По тонкому
льду".

ПРОЛОГ

Это было в августе двадцатого года.
Эмирская Бухара доживала свои последние часы. У стен цитадели
эмирата, "священной" Бухары, стояли вооруженные отряды рабочих и
дехкан советского Туркестана. Бой шел вторые сутки.
Из города палили из допотопных пушек, кремневых ружей и
английских винтовок. Белобородые муллы, увенчанные белоснежными
чалмами, воздев руки к небу, слали проклятия на головы отступников,
посмевших поднять меч на наместника аллаха на земле - великого из
великих, мудрейшего из мудрейших эмира бухарского.
По паутине глухих улиц, переулков и узких, точно щели, тупиков на
поджарых афганских конях метались разъяренные эмирские сарбазыЪ51Ъ0.
Грозно размахивая обнаженными саблями, они сгоняли перепуганных
насмерть горожан к одиннадцати городским воротам строить новые
укрепления.
Толпы опоенных анашойЪ52Ъ0 и обезумевших фанатиков бесновались на
дворцовой площади Регистан, вокруг башни смерти и перед дворцом эмира
- Арком. Одни из них рвали на себе волосы и одежду, другие кричали
осипшими от напряжения голосами:
- Смерть вероотступникам!
- Газават! Священная война!
Умар Максумов, бухарский чеканщик, сидел во дворе у своей
крохотной глинобитной мазанки, держа на коленях шестилетнюю дочь
Анзират. Крики и вопли на улице и треск беспорядочной стрельбы
долетали и сюда. Девочка дрожала от страха, прижималась к широкой
груди отца, плакала и испуганно лепетала:
- Боюсь... Боюсь, ата...
Не находя нужных слов для утешения, Умар крепкой и сильной рукой
гладил черноволосую головку дочери.
Неожиданно к шуму боя примешались какие-то новые, незнакомые
Умару посторонние звуки. Они плыли откуда-то сверху, нарастали,
сгущались в странный и сплошной рокот. Этот угрожающий рокот уже
покрывал многоголосый людской гул и трескотню ружей, от него мелко
дребезжали оконные стекла и жалобно вздрагивала посуда, в стенных
нишах.
- Это еще что такое? - подумал вслух Умар, снял дочку с колен и
поставил на глиняный пол.
- А? - спросила Анзират и, широко распахнув заплаканные глаза,
тоже стала прислушиваться.
Встревоженный и заинтересованный, Умар закинул полу халата, взял
дочку за руку и вышел во двор. Вышел, взглянул в бездонно-лазоревое
летнее небо и обмер: по нему, точно легендарные драконы, раскинув
двойные неподвижные крылья и делая большие круги, плавали в воздухе
костлявые птицы.
Впервые за свою сорокалетнюю жизнь Умар увидел самолеты, о
которых слышал лишь краем уха, но еще не представлял, какие они собой.
Анзират, уцепившись ручонками за халат отца, смотрела испуганными
глазами в небо. Она уже не плакала, не дрожала. Детское любопытство
пересилило страх.
- Раз, два, три, четыре... - считал Умар летавшие чудовища.
Сотворенные из холста, фанеры и деревянных реек, разболтанные и
перелатанные, прошедшие через горнило мировой и гражданской войн,
изжившие все свои рабочие сроки два "Фармана" и "Сопвича", послушные
воле отчаянных смельчаков, каким-то чудом держались в воздухе. Черными
гирьками с них падали двадцатифунтовые бомбы и крохотные пехотные
гранаты. Они гулко разрывались где-то в центре города, сотрясая все
вокруг и вздымая к небу султаны огня, клубы дыма и пыли.
- Велик аллах и милосерден его пророк, - прошептал мастер. -
Кажется, наступает конец света. На этот раз эмиру не удастся избежать
гнева и карающей руки всевышнего... Велик аллах!
Подхватив Анзират, он бегом припустился в мазанку, захлопнул
дверь и уселся на старенькие ватные одеяла, сложенные горкой у глухой
стены.
Умар задумался. В Бухаре он родился, здесь босоногим мальчишкой
бегал по пыльным улицам, был водоносом, раздувал самовары в чайхане,
работал погонщиком верблюдов, чистил заиленные арыки, мочил кожи в
вонючих ямах. Бухара кишмя кишела сиротами, нищими и больными. Болезнь
миновала Умара. Но нищета и сиротство едва не сгубили его юность.
Еще в детстве он потерял родителей - они умерли от холеры, - и
мальчик долгие годы добывал себе сухую лепешку и пиалу зеленого чая
случайной работой на задворках бухарского базара, пока не попал
наконец в темную лавчонку старого чеканщика Юсупа.
Став юношей, Умар уже чеканил по меди, серебру и золоту не хуже
старых известных мастеров и резал по металлу такие затейливые, тонкие
узоры, что слава о молодом ремесленнике распространилась по всей
Бухаре. Умара признали. А если уж бухарские знатоки признавали
мастера, значит, признавал его и весь мусульманский Восток. О
чеканщике Умаре, сыне Максума, заговорили в караван-сараях Хивы и
Самарканда, Ферганы и Хорезма.
Дошла эта слава, на горе Умара, и до ушей повелителя Бухары -
великого эмира. Воистину мудра старая поговорка: да охранит аллах
козленка от ласки коршуна...
Нет числа эмирским прихотям. Посыпались на молодого мастера
приказания, требования, выдумки - одна труднее другой, заказы - один
сложнее другого. И все спешно, все немедленно! Эмир и его приближенные
были нетерпеливы. Не раз отведал Умар палок по пяткам, плетей по спине
и прелестей страшной клоповной ямы за задержку работы, неосторожное
слово или недостаточно почтительный поклон. Однажды палачи грозного
эмира уже сорвали было халат с плеч Умара и приготовились отрубить ему
голову: эмир вознегодовал на чеканщика, увидев как-то за поясом одного
из ханов кинжал с точно такой же насечкой, какую месяцем раньше Умар
сделал для эмира. Повелитель Бухары был ревнив, удачная выдумка
мастера могла принадлежать только ему и никому больше...
Тянулись годы, а порабощенный мастер ночами при жалком свете
коптилки гнул спину над резьбой по золоту и серебру, украшал бирюзой,
рубинами и эмалью тончайшие узоры на широких подносах и блюдах, делал
затейливые рисунки на саблях и кинжалах.
Из рук Умара выходили бесценные сокровища подлинного искусства, а
получал он за них несчастные гроши.

Вбежавший в мазанку чумазый подросток спугнул думы Умара.
Парнишка был бос и одной рукой поддерживал на ходу рваные ситцевые
шаровары.
Умар узнал паренька. Это был круглый сирота, четырнадцатилетний
Саттар Халилов, работник важного эмирского чиновника Ахмедбека.
Саттар подошел вплотную к Умару, перевел дыхание, шмыгнул носом и
выпалил:
- Меня послал к вам, ата, Бахрам. Он велел сказать, что приедет
сейчас вместе с Ахмедбеком, Уже седлает коней!
Умар не шевельнулся, не удивился. Кто только не посещал его
убогую мазанку!
Прищурившись, он пристально поглядел в отчаянно-озорные глаза
мальчонки. Только они, эти черные как угли глаза, говорили о том, что
в этом худом, изможденном, не знающем отдыха, пропеченном азиатским
солнцем и покрытом грязью теле ключом бьет неистребимая молодая жизнь.
- Проведи гостя в комнату к тетушке Саодат, - серьезно, как к
взрослой, обратился Умар к дочке. - Пусть она покормит его вчерашним
пловом. Там, кажется, осталось.
Анзират озабоченно сдвинула брови, закусила нижнюю губу и, взяв
гостя за руку, провела через узкую дверь.
Умар вышел во двор. Звуки боя стихали. Перестали ухать пушки.
Лишь изредка хлопали одинокие винтовочные выстрелы. Умар устало
полузакрыл глаза и не поднял век, даже заслышав дробный стук копыт в
переулке.
Вскоре над глиняным дувалом показались чалмы трех всадников.
Окруженные клубами пыли всадники остановились у ворот. Двое спешились
и вошли во двор. Умар не спеша направился им навстречу. Впереди крупно
шагал грозный Ахмедбек. Это был немолодой рослый и широкоплечий
человек с короткой черной бородой, подбритой вокруг горла, и горбатым
хищным носом. От пронзительного взгляда его будто раскаленных черных
глаз у любого встречного холодок пробегал по спине. По пятам Ахмедбека
шел его верный телохранитель Бахрам, мордастый и лоснящийся от жира
детина.
Бахрам вырядился в голубой жандармский мундир с разнопарными
эполетами, обшитый какими-то немыслимыми позументами, в ярко-красные
просторные шаровары с широченными золотыми лампасами и щегольские
офицерские сапоги из мягкого шевро с длинными шпорами. На левое плечо
его свисал длинный конец огромной желтой чалмы. В руке он держал
тяжелую камчуЪ53Ъ0 с таким видом, будто только и ждал, чтобы пустить ее в
ход.
- Салям алейкум! - хмуро приветствовал мастера Ахмедбек.
Умар склонил голову в поклоне, поцеловал полу золотистого халата
бека и, следуя обычаям предков, пригласил знатного гостя в дом.
- Рахмат! Спасибо! - проворчал Ахмедбек. - У нас не так много
свободного времени, чтобы заходить. Мы по делу.
Он снял с себя дорогую саблю и подал ее Умару. Потом достал
лоскуток бумаги и тоже отдал ему.
Умар вгляделся в лоскуток: на нем были нарисованы пять
человеческих черепов и затейливо написаны арабской вязью несколько
букв и цифр.
- Все, что здесь изображено, надо перенести на клинок. Выбери
сам, куда удобнее и незаметнее. К утру все должно быть готово. И ни
один глаз не должен видеть, никто не должен знать... Молчи и забудь
навеки, не то... - и Ахмедбек скрипнул зубами.
Не считая нужным выслушать ответ мастера, он кивнул и ушел. За
ним, позванивая допотопными шпорами, последовал Бахрам.
Ахмедбек понимал: бумажку трудно спрятать и легко потерять. Она
может размокнуть в воде и расползтись. Она может сгореть. Она,
наконец, в трудный момент может обратить на себя внимание, особенно
при задержании и обыске, и тогда придется объяснять то, что на ней
изображено и что надо хранить в строжайшей тайне. А клинок - иное
дело. Клинок - личное оружие каждого знатного джигита. На нем столько
украшений и рисунков, что едва ли кто обратит внимание на какие-то
черепа, буквы и цифры.
Ахмедбек отлично понимал все это, а Умар - нет. А быть может, и
он понимал, но молчал...
Через минуту, подняв пыль в переулке, всадники скрылись.
Умар вернулся в мазанку и сел за низенький столик под окном,
заваленный различными инструментами. В дверях показались Анзират и
Саттар. Вытирая сальные после еды губы, они заговорщически
переглянулись и встали по обе стороны мастера.
Умар в задумчивости держал в руках саблю Ахмедбека.
- Умар-ата! - нерешительно заговорил Саттар. - Ахмедбек позвал
вас на войну и подарил эту саблю?
Мастер усмехнулся:
- Нет, дружок! С этой саблей Ахмедбек не расстанется. Она
пожалована ему самим эмиром Саид Алимханом. А война... Пусть он сам
воюет за эмира. Обойдутся без меня.
- Хорошая сабля, - заметил Саттар. - Я видел ее в доме Ахмедбека,
когда помогал выбивать пыль из ковров. Она висела в его комнате.
Сабля и в самом деле была хороша. Вызолоченные блестящие ножны
обвивала полоска голубой эмали. Эфес был выточен из слоновой кости
лимонного цвета и венчался головой дракона с рубиновыми глазами.
Перекрестье смотрело вниз серебряной головой Медузы Горгоны, обвитой
змеями.
- Все дело тут в клинке, - тихо проговорил Умар.
- Покажите, пожалуйста, Умар-ата, - попросил Саттар. - Я не видел
клинка. Хотел один раз вынуть его и посмотреть, а сын Ахмедбека Наруз
накинулся на меня с кулаками.
Умар взялся за эфес, вытащил клинок и подал его парнишке.
- Смотри, - сказал он.
Клинок был странный: лишь чуть-чуть поуже ножен и весь покрыт
чернью по серебру. Серебряный клинок? Но таких не бывает! На конце он
расширялся наподобие турецкой елмани.
Саттар внимательно оглядел оружие и презрительно скривил губы.
- Что, не нравится? - с усмешкой спросил Умар.
- Им и не зарубишь... Смотрите, совсем тупой, - и парнишка провел
пальцем по лезвию. - Его отточить надо.
- А это и не клинок, - рассмеялся Умар.
- Как не клинок?
- А вот так. Это - вторые ножны. Дай-ка сюда! Тут секрет есть.
Гляди...
Умар нажал пальцем на едва заметную в голове дракона пластиночку
и быстро выхватил из ножен уже настоящий клинок. Тонкий, гибкий,
змеевидный, он блеснул в руке, подобно голубой молнии.
Глаза у Саттара округлились. Он стоял, полуоткрыв рот,
очарованный чудом.
Умар ласково провел рукой по клинку, разделанному под синь,
покрытому жемчужно-матовым орнаментом и тонкой золотой насечкой.
- Турки, видать, этот клинок делали, - проговорил Саттар. - А
сталь, видно, дамасская. Бахрам говорил, что в Турции большие мастера
есть.
- Ничего твой Бахрам не понимает, - ответил Умар. - А я вот что
скажу тебе: делал этот клинок урус, великий мастер Иван Бушуй. Есть
железные горы в России - Урал. А в тех горах - город Златоуст. Вот в
городе железных мастеров Златоусте и жил Иван Бушуй. Он давно уже
помер. А какой был мудрый мастер! Какой булат варил он! Получше
дамасского. Он варил булат и струйчатый, и букетный, и полосовой, и
волновой. Всякий. И клинок он выковал. А я рисовку делал, чеканил.
Видишь, какая? Каждую золотую ниточку разглядеть можно. Рукоятку тоже
я резал, по заказу эмира. Потом клинок отвезли в Стамбул, и тамошние
оружейники сделали к нему первые ножны, а в Дагестане, в ауле Кубачи,
вторые. И получился клинок с секретом. А ты говоришь - Бахрам, Бахрам!
Что толку в твоем Бахраме...
Саттар молчал, не отводя взгляда от клинка. Немного погодя он
спросил:
- Умар-ата! А зачем бек привез вам клинок?
- Тебе все надо знать? Плов поел?
- Ага.
- А теперь беги домой! Я тут и без тебя разберусь.
Анзират примостилась по левую руку отца на полу и молча стала
наблюдать за его работой. Умар выполнил заказ в срок. Но за клинком
никто не явился.
С наступлением темноты битва закипела с новой силой. Кровавый бой
у городских стен гремел всю ночь, а когда в небе растворились
последние звезды, горожане увидели над эмирским дворцом развевавшееся
на ветру красное полотнище.
Эмиру бухарскому Саиду Алимхану удалось бежать от мести народа.
Его сопровождала личная свита и в ее составе Ахмедбек со своим
телохранителем Бахрамом.
За эмиром тянулся обоз. Верблюды и арбы были нагружены бесценными
сокровищами.
Ахмедбек в спешке забыл не только клинок, который остался у
чеканщика Умара Максумова, но и единственного наследника - сына,
тринадцатилетнего Наруза Ахмеда.

* ЧАСТЬ ПЕРВАЯ *

Однажды ранней весной тридцать первого года, когда торговый
инспектор Наруз Ахмед, собираясь в очередную командировку, торопился
домой, чтобы захватить кое-что на дорогу, в одном из кривых переулков
путь ему преградил незнакомый старик. Седая борода его простиралась до
поясного платка, сухая маленькая голова, отяжеленная пышной чалмой,
тряслась, запавшие глаза, спрятанные в морщинах, кололи, точно острое
шило. В руке он держал длинную суковатую палку.
- Да обессмертит аллах твое имя, благородный Наруз Ахмед! Да
ниспошлет он тебе здоровья, да продлит до бесконечности твои годы, -
проговорил старик дребезжащим голосом.
- Здравствуйте! - удивленно ответил Наруз Ахмед, настороженно
всматриваясь в незнакомое лицо. - Откуда вам известно мое имя?
- Твое имя известно мне, и я произношу его с благоговением...
Что-то отдаленно знакомое мелькнуло в памяти Наруза Ахмеда, но он
не хотел заводить разговор с этим странным и подозрительным старцем.
- Не говорите загадками, эта. Я вас не знаю.
- Меня ты мог забыть, но не может сын забыть отца, храбрейшего из
храбрых Ахмедбека.
Наруз Ахмед вздрогнул и машинально оглянулся.
- Тсс... - строго предупредил он и приложил палец к губам. Теперь
он понял, зачем обратился к нему старик. - Кто разрешил вам тревожить
покой умерших? Зачем вспоминать тех, кто по воле всевышнего покинул
нас, грешных?..
- Пути аллаха неисповедимы. Забудем это имя, да живет оно в
веках, - тут старик хихикнул, и бесчисленные морщинки на его сухом и
желтом, как пергамент, лице мгновенно зашевелились, запрыгали.
- Но я тебя с трудом узнал. Ты стал другой. Другая одежда...
- Одежду можно сменить, - прервал его Наруз Ахмед, - а сердце
никогда...
- Мудрые слова. Приятно слышать ответ, достойный правоверного, -
одобрил старик и тихо добавил: - Ты должен быть там, где скучает в
одиночестве твоя вторая жена. И чем скорее, тем лучше.
Сказав это, он оставил Наруза Ахмеда и, шаркая каушамиЪ54Ъ0 и
постукивая палкой, медленно побрел своей дорогой...

Сын грозного Ахмедбека, двадцатичетырехлетний Наруз Ахмед,
чувствовал себя при советской власти не так уж плохо. Никак нельзя
было сказать, что прошлое отца сильно обременяло его и как-то
отрицательно сказывалось на его жизни. Совсем нет. Оставшись после
бегства отца подростком, Наруз был взят на воспитание родным дядей,
человеком преклонных лет и великой хитрости, бывшим мударрисомЪ55
бухарского медресеЪ56Ъ0. Дядя приложил все силы и терпение к тому, чтобы
из тринадцатилетнего сына бека, прожившего детство в неге и изобилии,
сделать вполне современного человека.
Дядя поставил его на ноги и, можно сказать, вывел в люди.
Наруз Ахмед закончил школу второй ступени, годичные курсы
торговых работников и вот уже несколько лет небезуспешно справляется с
хлопотливыми обязанностями разъездного инспектора республиканского
союза потребительской кооперации.
Наруз Ахмед слыл за энергичного, напористого и инициативного
работника. На ишаках, верблюдах, автомашинах и поездах он носился по
всей республике, заглядывая в самые глухие места, где только имелись
магазины, лавки и заготовительные базы кооперации.
Старательно и придирчиво проверял он работу завмагов, кассиров и
кладовщиков, непреклонно требовал отстранять от работы нерадивых и
предавать суду вороватых. Он не знал жалости, составлял акты, строчил
докладные, гремел горячими речами на собраниях и заседаниях. С ним
считались и его боялись. Он был на виду. Он был в передних рядах.
Да и время было такое, что стоять в сторонке и работать с ленцой
считалось неудобным.
На землях советской Средней Азии образовались три союзные
республики: Узбекская, Туркменская и Таджикская. Невиданно росли и
ширились посевные площади под белое золото - хлопок. Советский Союз в
самое короткое время должен был покончить с зависимостью от зарубежных
королей хлопка; в стране строились огромные текстильные фабрики и
комбинаты. И люди трех солнечных республик были захвачены большими
планами, горячей работой, великими надеждами.
Труженики-дехкане спорили, думали, примерялись и объединяли
хозяйства в коллективные артели. Чайрикеры - безземельные
крестьяне-издольщики - получали самые лучшие земли. Мелиораторы и
ирригаторы обводняли древнюю сухую землю, проводили каналы, орошали
пустыни, поднимая миллионы кубометров нетронутой земли. Водхозовские
разведчики закладывали и бурили скважины в пустыне. Геологи рылись в
земных недрах. Дорожники перекидывали мосты через дикие ущелья,
покрывали асфальтом сотни километров дорог.
На карте возникали новые названия, бывшие кишлаки превращались в
города. На жгучем песке степей пестрели сотни парусиновых палаток,
войлочных кибиток, глиняных мазанок, дощатых времянок и бараков.
Тысячи энтузиастов стекались сюда, в знойную Азию, на помощь братьям -
узбекам, таджикам, туркменам. Тут можно было встретить человека из
любого уголка страны: с берегов Балтики и Черного моря, из суровой
Сибири и ласковой Украины, из городов Подмосковья и Закавказья. По
дорогам пылили неуклюжие грузовики, по пустынным тропам, заунывно
побрякивая колокольцами, тянулись длинные караваны верблюдов. И везде
на самом видном месте, подобно полковому знамени, красовались почетные
доски, разделенные на две части: красную и черную. Да, время было
горячее, и человек, который вздумал бы отсидеться в сторонке, сразу
бросился бы в глаза...
Через полчаса Наруз Ахмед достиг дома, через час, сменив обычную
одежду на халат и прихватив полевую сумку с бумагами, отправился в
путь. А ровно через двое суток он въехал на усталом коне через узкую
калитку во двор, закрытый со всех сторон высоким глиняным дувалом.
Возле калитки, по обе стороны дорожки, росли два старых
развесистых ореховых дерева. Дорожку окаймлял ровно подстриженный
вечнозеленый кустарник. Чуть поодаль, справа, возвышался каштан,
опоясанный круглой деревянной скамьей с отлогой спинкой. Посреди двора
пестрела ранними цветами круглая клумба. А по левую руку, прильнув
вплотную к дувалу, стоял длинный приземистый дом с плоской земляной
крышей. На крыше ярко цвели фонарики желтых тюльпанов. Четыре окошка
дома смотрели во фруктовый сад, который пенился сейчас в бурном
белоснежном цветении.
Никто - ни в центре республики, ни в городе, ни в районе - даже
не подозревал, кому фактически принадлежит эта усадьба в небольшом,
удаленном от жилых мест, затерявшемся в горах кишлаке.
По исполкомовским документам она считалась собственностью
дехканина-середняка. Но подлинным ее владельцем был сын эмирского
придворного Ахмедбека молодой Наруз Ахмед. Тут жили его мать, вторая
жена (первая была в городе) и юридический "хозяин" усадьбы со своей
женой. Он совмещал в своем лице обязанности домоуправителя и
садовника, являясь в то же время самым преданным и верным человеком
Наруза Ахмеда.
Едва Наруз Ахмед успел спешиться, как бог весть откуда выскочил
садовник, подбежал к нему, рассыпался в приветствиях, приложился к
халату хозяина и, подхватив коня под уздцы, застыл в ожидании
распоряжений.
Наруз Ахмед снял с себя халат, стряхнул с него пыль и бросил на
седло.
- Кто-нибудь спрашивал меня? - спросил он садовника.
Тот отрицательно закачал головой.
- Расседлай коня и приходи сюда, - приказал Наруз Ахмед.
Размяв скованные долгой ездой ноги, он прошел к каштану и уселся
на скамью. Откинувшись на спинку, Наруз Ахмед стал сосредоточенно
смотреть в изжелта-серое высокое небо, где по воображаемой спирали,
отыскивая добычу, парил стервятник.
Наруз походил на уменьшенную, "мелкомасштабную" копию своего
отца. У него было такое же узкое, удлиненное лицо, такие же тонкие с
изломом губы, такой же нос с хрящеватой горбинкой и косо прорезанные
навыкате глаза. Только все это помельче, похудее, поуже.
Когда садовник вернулся и встал перед хозяином, между ними
произошел короткий разговор:
- Сколько подготовлено? - спросил Наруз Ахмед.
- Девять.
- Так мало?
Садовник объяснил, что в кишлаке остается не больше, и то самые
одряхлевшие, а лучшие забраны на стройку канала.
Наруз нахмурился. Объяснение, видимо, не удовлетворяло его.
- А где эти девять?
- В долине.
Некоторое время он что-то обдумывал, постукивая концом плети по
пыльным голенищам, потом сухо произнес:
- Подготовь двух к вечеру. Я пойду к себе, отдохну. Если кто
будет спрашивать меня, проведи в мою комнату, но так, чтобы никто не
видел.
- Все будет сделано, хозяин, - заверил садовник.
Наруз Ахмед прошел в дом, повидался с матерью и женой, долго
управлялся с большим блюдом горячего жирного плова, выпил несколько
пиал светлого зеленого чая и улегся спать.
Когда на дворе стемнело, кто-то тронул Наруза за плечо. Он спал
чутко и тотчас вскочил. Перед ним, покрытый с головы до ног пылью,
стоял рослый, обросший густой рыжей щетиной человек в длинном теплом
халате, за ситцевым кушаком которого торчала рукоятка плетки.
Наруз Ахмед пристально всмотрелся в лицо гостя, черты которого
напоминали ему кого-то, и вдруг радостно воскликнул:
- Бахрам-ака?!
- Я, я... А ты уже совсем мужчина. Джигит! Смотри, что сделали
одиннадцать лет. И вылитый отец!..
- Ну, говори, рассказывай, - торопил обрадованный хозяин,
поспешно одеваясь.
- Расскажу все в дороге. Собирайся!
- А есть не хочешь? Может, поедим?
- Хочу, но время не ждет. Перехватим на ходу.
Не прошло и десяти минут, как два всадника выехали из безмолвного
кишлака и стали медленно подниматься в гору по извилистой каменистой
тропе.

- Нет! - тряхнул головой юноша и облизал разбитые в кровь губы. -
Нет и нет! - повторил он.
Парень стоял связанный по рукам и ногам. Его поддерживали с обеих
сторон два дюжих басмача. На сатиновой косоворотке юноши с разодранным
воротом алел кимовский значок.
Перед ним, шагах в трех, на округлом камне-валуне сидел
широкоплечий чернобородый и горбоносый курбашиЪ57Ъ0. Он холодно смотрел на
пленника, полуприкрыв тяжелые веки.
Дело происходило ранним утром в узком и глубоком безводном
ущелье. Лучи поднявшегося солнца сюда еще не проникли. Вокруг
возвышались дикие скалистые нагромождения, грозные и молчаливые в
своем окаменелом раздумье.
- Глупец! - с усмешкой бросил курбаши. - Тебе неведомо, какая
новая судьба ждет тебя и твой народ. Ты подобен слепцу. Ты видишь лишь
то, что у тебя под носом.
Комсомолец угрюмо молчал, сплевывая кровь.
- Скоро на эту землю, - продолжал курбаши, топнув мягким сапогом,
- придет священная армия воинов, старых, истинных хозяев. Они изгонят
с нашей земли всех вероотступников, уничтожат всех большевиков. Они
сурово накажут тех, кто поддался на безбожную агитацию коммунистов и
записался в колхозы. Они восстановят священную власть эмира
бухарского. И горе тому, кто не захочет встать под зеленое знамя армии
ислама. Ты слышал о таком воине, как Ибрагимбек?
Комсомолец усмехнулся и ответил:
- Как же не слышать! Все зовут его Ибрагимом-локайцем, бандитом,
конокрадом. Какой он воин! А ты слышал такие имена, как Кизилхан,
Кур-Ширмат, Мадаминбек, Азизхан, Ашимбай-Керим, Аман-Палван?
Да, эти имена были знакомы курбаши. Больше того, почти всех он
знал и видел. Это были такие же, как и он, главари басмаческих шаек.
Но курбаши предпочел дипломатично промолчать.
- Молчишь? - повысил голос комсомолец. - Они, как и ты, говорили:
"Всех изгоним, всех уничтожим, всех накажем". А что стало с ними?
Забыл? Я тебе напомню: их поганые кости, обглоданные шакалами,
разбросаны в песках. То же ждет и твоего Ибрагима. То же ждет и тебя.
Глаза курбаши почти совсем закрылись. Стоявшие за его спиной
басмачи глухо зароптали. Один из них, худой и высокий, шагнул было к
юноше с тяжелой камчой в руке, но, остановленный жестом курбаши,
попятился назад.
- Глупец! - еще раз повторил курбаши. - Ничтожный ты человек.
Упрямство обойдется тебе дорого. Ты говоришь чужим языком, мальчишка,
а я требую, чтобы ты заговорил своим.
- Я говорил языком человека, а не эмирского раба, - отрезал
юноша.
- Я обещаю тебе сохранить жизнь. Ты еще молод. У тебя есть отец,
мать и, наверное, любимая. Что из того, что ты загубишь свою жизнь и
опечалишь их? Кому от этого польза?
- Я все время думаю о пользе для них и для всех честных
мусульман, поэтому не трать лишних слов...
- Подумай! - предупредил курбаши. - Я требую от тебя немногого.
Скажи, что было написано в той бумажке, которую ты вез на
погранзаставу и проглотил?
Юноша молчал.
- Думай быстрее! - напомнил курбаши.
- Мне спешить некуда. Это тебе следует торопиться. Вот наши
нагрянут...
- У тебя длинный язык, - прервал его курбаши. - Смотри, я могу
его укоротить.
Юноша усмехнулся и сказал:
- Наши языков не режут, а вот голову тебе отхватят, как бешеной
собаке.
Басмачи загудели, стали плеваться и с нетерпением поглядывали на
своего главаря. Неужели он и это стерпит?
- Верблюжий ублюдок, - процедил сквозь зубы курбаши и поднялся с
камня. Сжимая в руке плеть, он сделал шаг вперед, но в это время к
нему подбежал мирзаЪ58Ъ0 банды Хаким и, не переводя дыхания, доложил:
- Едут... Двое едут... Бахрам и другой... молодой.
Курбаши оглянулся. Из горловины ущелья, приближаясь к лагерю
басмачей, скакали два всадника. Один из них был Бахрам, другой - Наруз
Ахмед.
- Да, это он, - тихо, только для себя, промолвил старый курбаши,
и на короткое мгновение что-то человеческое и давно забытое
шевельнулось в его груди. - Он... он...
Всадники спешились и, оживленно переговариваясь, направились к
курбаши. Не доходя шагов десяти, Наруз Ахмед вдруг остановился. Он
пристально взглянул на басмаческого главаря, как-то сгорбился, и из
уст его сорвался крик:
- Отец! Отец!
Он стремительно подбежал к курбаши и бросился в его простертые
руки. Старый курбаши Ахмедбек (а это был он) обнял сына, похлопал его
по спине, отступил на шаг назад, окинул пытливым взглядом и сказал:
- Палван!Ъ59
Наруз отвел в сторону лицо с внезапно увлажнившимися глазами.
Нет, не напрасно он день и ночь думал об отце. Не напрасно втайне
гордился тем, что в его жилах течет кровь такого человека! Не напрасно
верил в возвращение отца. И вот отец стоит перед ним, такой же
крепкий, сильный, без единой сединки в бороде. И глаза его, как и
тогда, одиннадцать лет назад, смотрят открыто, смело, по орлиному. Так
вот почему помалкивал хитрый Бахрам и не говорил о том, кто ждет их в
ущелье. Подарок! Да какой еще подарок!
Под шушуканье и одобрительные возгласы басмачей отец и сын отошли
в сторонку и уселись на камнях.
Несколько мгновений они молчали, удивленно и радостно разглядывая
один другого. Первым начал разговор Ахмедбек. Он стал подробно
расспрашивать сына, где и как живет он, в чем состоит его работа,
поинтересовался семейными делами Наруза и, наконец, спросил, жива ли
мать.
Подошел Бахрам, опустился на землю, попросил закурить.
- Бек, - сказал он, затягиваясь дымом. - Твой человек ждет
приказа.
Курбаши повернул голову. Невдалеке стоял высокий и тонкий, словно
жердь, басмач, прозванный в банде насмешливым именем Узун-кулок -
"Длинное ухо", - и нетерпеливо топтался на месте.
Ахмедбек прервал беседу и приказал человеку подойти.
Тот торопливо подбежал, скользнул быстрым взглядом по лицу Наруза
Ахмеда и обратился к курбаши:
- Как велишь, господин, поступить с верблюжьим ублюдком?
Ахмедбек блеснул глазами и тотчас опустил веки.
- Я должен знать, что было написано на той бумажке, которая лежит
в его желудке. Вытащи ее, - спокойно произнес он, будто речь шла о
том, что бумажку следовало вытащить из кармана или тюбетейки.
- Все будет исполнено, господин, - басмач почтительно склонил
голову, приложил руку к груди и удалился.
Прерванная беседа возобновилась.
Ахмедбек поинтересовался, был ли предупрежден кем-либо сын о
необходимости подготовить лошадей.
- Да, был. В кишлаке Обисарым девять молодых объезженных лошадей
отдыхают на выпасе в долине.
- Воробей на завтрак льву... - заметил курбаши.
Наруз объяснил, что в ближайшее время нет никаких надежд достать
коней, так как все они взяты на строительство канала.
Вдруг страшный, нечеловеческий вопль огласил ущелье. Наруз
вздрогнул.
- Что это? - с опаской спросил он, смотря в сторону лагеря.
- Ничего особенного, - успокоил его отец. - Узун-кулок делает
операцию. Он у меня хирург.
Только сейчас Наруз Ахмед понял смысл приказа курбаши. Невдалеке
несколько человек, навалившись на пленного, дико визжа и изрыгая
проклятия, прижимали к земле его голову, руки и ноги. Узун-кулок
действовал огромным ножом. А человек продолжал кричать так страшно,
что у Наруза ослабли ноги и лоб покрылся испариной.
- Ты помнишь чеканщика Максумова? - спросил между тем отец. -
Умара Максумова?
- Что? - переспросил Наруз Ахмед, ошеломленный невиданным
зрелищем. Ему хотелось заткнуть пальцами уши, чтобы не слышать
предсмертного крика, проникающего в душу, мозг и сердце.
Ахмедбек терпеливо повторил свой вопрос.
- Помню... как же... - рассеянно ответил Наруз Ахмед и скосил
глаза в сторону крика.
- Где он? - полюбопытствовал Ахмедбек.
- Все там же, в городе... Я встретил его как-то... Примерно месяц
назад. Постарел... седой весь... а бороду сбрил... - Он вновь
посмотрел туда. Басмачи, тесно обступив что-то, хохотали.
Пленный уже не кричал. Он умолк навсегда и лежал недвижимо. Стоя
над ним на коленях, Узун-кулок спокойно орудовал своим ножом.
- Чеканщика Умара надо отыскать живого или мертвого, - твердо
продолжал Ахмедбек, - Он присвоил мой клинок.
- Клинок?
- Да! Клинок, который пожаловал мне эмир Саид Алимхан. Ты должен
помнить этот клинок. Он висел на ковре в большой комнате.
- Помню, - сказал Наруз Ахмед, и в памяти его действительно
всплыли из далекого детства и просторная, прохладная комната, и
большой багровый ковер на стене, а на нем - сабля с позолоченными
ножнами, сверкающая солнечными зайчиками. - А ты знаешь, кто сейчас
живет в нашем доме? - спросил он.
Ахмедбек сделал неопределенный жест рукой. Нет, это его не
интересовало.
- Ты должен найти Умара и взять клинок. Отобрать, чего бы это ни
стоило! А потом передашь мне. В этом клинке кроется большая тайна. Ее
знают лишь два человека: я и Ахун-ата, твой первый учитель. И ты
узнаешь эту тайну, как только придет Ибрагимбек.
- А почему он медлит? - поинтересовался Наруз Ахмед.
Брови курбаши недовольно сдвинулись. Его начинало раздражать
легкомыслие сына. Ему говорят о клинке, а он спрашивает об
Ибрагимбеке!
- Ты понял, что я сказал? - строго спросил курбаши.
- Конечно, понял, отец! Клинок я добуду. Добуду и спрячу. Но
почему ты не хочешь сказать, когда придет Ибрагимбек?
- Ибрагимбек ждет моего сигнала, а время еще не подошло. Надо
поднять людей. Сотни, тысячи, десятки тысяч людей. Надо отыскать и
обеспечить надежные переправы. У Ибрагима армия. И создана она не для
того, чтобы погибнуть при переходе границы. Ибрагимбек должен
переправиться со своими воинами без боя, внезапно. А это не так
просто. Со мной пошли сто двадцать джигитов, а уцелели семьдесят.
Пятьдесят легли под пулями аскеровЪ510Ъ0 с пограничной заставы...
Ахмедбек умолк. К нему вприпрыжку приближался Узун-кулок. На его
лисьей физиономии, поросшей редкой, точно пух, растительностью, играла
довольная улыбка. С вымазанных костлявых рук капельками стекала кровь.
Подойдя вплотную к курбаши, он молча протянул левую руку, разжал
пальцы, и на узкой ладони его оказался небольшой, облепленный слизью
комочек бумаги.
Ахмедбек всмотрелся в него, сощурил глаза и сказал сыну:
- Разверни и прочти.
Что-то вроде судороги пробежало по телу Наруза Ахмеда. Преодолев
чувство гадливости, он осторожно, кончиками двух пальцев снял комочек
с ладони басмача, положил его на гладкий камень и, взяв в другую руку
маленькую гальку, разгладил бумажку. На ней были написаны десять строк
по-русски мелким, убористым и разборчивым почерком. Но некоторые буквы
разбухли, расползлись, а последняя фраза слилась в сплошное пятно.
Наруз Ахмед прочел:
"Одна партия бандитов, около сорока человек, оторвалась от
преследования и ушла в пески. Вторая - примерно десятка три - скрылась
в горах. Завтра в распоряжение вашей заставы подойдут два отряда.
Отряд ОГПУ, усиленный краснопалочниками..." - Наруз Ахмед умолк.
Напрягая зрение, он всматривался в окончание записки, но ничего
разобрать не мог. - Дальше непонятно, - сказал он.
Ахмедбек нахмурился. Два отряда. Это не шутка. У них пулеметы, а
чего доброго, и пушки. Да и бьются они, по совести говоря, лучше его
джигитов. Если стреляют, так без промаха, если рубят, то наповал. Он
при переправе потерял пятьдесят голов, а пограничники - самое большее
полдюжины. Надо предупредить Ибрагимбека.
- Ступай, - сказал курбаши палачу.
Когда тот удалился, Ахмедбек вынул из-за пазухи новую, еще не
утратившую запаха типографской краски карту и расстелил ее на земле
между собой и сыном.
- Смотри сюда, - проговорил курбаши, тыча в какую-то точку черным
пальцем. - Видишь этот мазар?Ъ511Ъ0 Сюда пригонишь своих лошадей. Там
таятся два десятка джигитов. Их проворонили аскеры в зеленых фуражках,
А вот у этого колодца ты можешь найти моих людей. Они укажут, где я.
Это на всякий случай. А та партия, о которой идет речь в записке,
направилась в пески. На днях я соединюсь с ней. Понял? - И свернув
карту, он водворил ее на прежнее место.
Наруз Ахмед кивнул.
- Скоро придет сюда отряд курбаши Мавлана. Он побольше моего...
Наруз вторично кивнул.
- Теперь поезжай, сын мой, и ищи клинок. Бахрам поможет тебе. Он
надежный человек. Прощай!

Наруз Ахмед постучал в калитку на окраине старой части Бухары. В
ответ послышался сиплый сердитый лай. Через секунду собака, задыхаясь
от ярости, уже царапалась в калитку и металась вдоль дувала. Наруз
попытался заглянуть во двор, но дувал был намного выше его роста, а
вырезанная в нем калитка не имела щелей.
Стучать вторично не пришлось.
- Хан! На место! - раздался звонкий женский голос, и собака
умолкла.
"Хан... Надо же придумать, - возмутился Наруз Ахмед. - Издевка
какая-то. Ну ничего, она дорого обойдется выдумщикам".
Щелкнула задвижка, и в проеме калитки показалась девушка. По
груди и плечам ее вилось множество тоненьких косичек. Короткое светлое
платье из легкой ткани, сшитое по-европейски, обрисовывало стройную
фигуру девушки. Она была очень молода и на редкость хороша.
- Здесь живет Умар-ата? - спросил Наруз Ахмед.
- Да, это его дом, - последовал ответ.
- Я могу его видеть?
Девушка отрицательно покачала головой, внимательно всматриваясь в
гостя: его лицо ей было незнакомо.
- Почему? - спросил с улыбкой гость.
- Отца нет, - ответила она.
- Жаль. А когда его можно застать?
- Не знаю. Он с добровольцами гоняется за басмачами. Вы знаете,
что появились басмачи?
Наруз ответил, что слышал, но не придает значения этим
обывательским слухам. Чего народ не болтает... Возможно, что это
очередная базарная сплетня.
- Нет, это не сплетня, - возразила девушка. - Это правда. Три дня
назад в нашей махаллеЪ512Ъ0 было собрание, и там говорили: басмачи напали
на колхоз, убили несколько колхозников, захватили лошадей, продукты.
- Печально, если так, - проговорил Наруз и подумал: "Значит, отец
уже действует". Он ждал, что девушка пригласит его в дом, но этого не
случилось. - Очень жаль, что не застал вашего отца. Придется зайти еще
раз...
Девушка молчала.
- До свидания...
- До свидания... - бросила девушка, и калитка захлопнулась.
План сорвался, пока проникнуть в дом чеканщика не удалось. В
раздумье Наруз шел по улице, не зная, что предпринять. Вполне
возможно, что заветный клинок где-то рядом и ждет... Стоит только
войти в дом и взять его. Что может быть проще! И в то же время как
сложно. А она красива... Слов нет - красива! А как стройна... И совсем
юная. Ей самое большее - лет семнадцать. Она могла бы украсить
ичкариЪ513Ъ0 самого разборчивого мужчины... Пожалуй, и покойный эмир не
отказался бы от такой наложницы. Хороша! Чертовски хороша...
Занятый этими мыслями, Наруз Ахмед не заметил, как дошел до дома
Союза кооперативов.
Он остановился, нерешительно взглянул на подъезд и потер лоб.
"Что ж, сегодня не удалось, но откладывать нельзя..." Поднимаясь
по ступенькам на второй этаж, он твердо решил сегодня же обдумать, как
лучше раздобыть клинок и, кстати, поразмыслить о будущем этой юной
красавицы.
В коридоре Наруза Ахмеда окликнул заведующий инспекторской
группой Алиев.
- Наруз-ака!
Наруз Ахмед обернулся и подошел с широкой улыбкой на лице.
Заведующий беседовал с каким-то русским толстяком. Речь шла о
басмачах. Вытирая потное багровое лицо, толстяк перемывал косточки
басмачам, отпускал крепкие словечки и ручался, что самое большее через
месяц от них останется пыль.
"Это еще посмотрим, - отметил про себя Наруз Ахмед, с улыбкой
глядя на лицо толстяка с расплывшимися чертами и согласно покачивая
головой. - Не ты ли уж думаешь превратить их в пыль?"
- И какие же идиоты их вожаки! - продолжал горячо возмущаться
толстяк. - Знаете, что они обещают? Восстановление трона эмира
бухарского! Это, так сказать, их политический лозунг. До этого же надо
додуматься... Неужели эти болваны всерьез считают, что дехкане только
и мечтают, что об эмире... Ждут его не дождутся... Да они пылают к
нему такой же нежной любовью, какой русские к Гришке Распутину! Ну, не
идиоты? - Он безнадежно махнул рукой. - Ничему не научили их хозяева
на той стороне. Какими были, такими и остались. Время не пошло им
впрок. Ну, ладно... Будь здоров! Поплыву до председателя. Звони! -
толстяк подал руку заведующему и вразвалку зашагал по коридору.
- Знаешь, кто это? - спросил заведующий.
- Нет.
- Бывший председатель кокандской чека. На его счету этих
басмачей, пожалуй, не одна сотня наберется.
- А по виду... - начал было Наруз Ахмед.
- По виду не суди, - прервал его собеседник. - Я под его началом
работал с двадцать второго по двадцать пятый. Многому у него научился.
Хороший, народный человек, большой души. Умный и с хитринкой. Такого
не проведешь! Ну, пойдем ко мне. Как съездилось, активист?
Они дошли до конца коридора и свернули в небольшую комнату с
единственным окном, обращенным к югу. Сели. Заведующий за свой стол, а
Наруз Ахмед по другую сторону, напротив.
Алиев стал перекладывать с места на место лежавшие на столе
бумаги, переставил графин, выбросил из пепельницы в корзину для бумаг
окурки, взял пиалу с недопитым остывшим чаем и отхлебнул глоток, потом
достал из кармана пачку папирос "Пушки", и они закурили.
Поведение Алиева немного удивило Наруза Ахмеда. Он слыл деловым
человеком и не любил разводить тары-бары. А сейчас... Сейчас он
почему-то медлил, будто обдумывал, с чего начать разговор.
Удивленный Наруз счел нужным нарушить неприятное молчание.
- Товарищ Алиев, - начал он. - Вы помните акт, представленный
мной на управляющего кашкадарьинской базой?
- Погоди! - прервал его вдруг Алиев и поднял указательный палец.
Наруз Ахмед, еще более удивленный, непонимающе смотрел на своего
начальника.
Тот нахмурился, побарабанил пальцами по столу и спросил:
- Ты знаешь, кто привел басмаческую банду с той стороны?
У Наруза Ахмеда внутри все похолодело.
- Нет. Кто?
- Твой отец. Ахмедбек.
Наруз Ахмед почувствовал стеснение в горле. У него было такое
ощущение, будто чья-то сильная рука душит его. Теперь конец. Конец...
Все погибло. Этот человек, вероятно, уже знает о том, что Наруз Ахмед
виделся с отцом. Сейчас свяжут руки и поведут...
Алиев не разгадал его мыслей. Он понял его состояние по-своему.
Встав с места и обойдя вокруг стола, подошел к Нарузу Ахмеду, положил
руку на плечо и проговорил:
- Знаю, что тебе тяжело. Да и любому на твоем месте было бы не
легче. История, конечно, неприятная. Но ты не падай духом. Отец отцом,
а сын сыном!
Алиев встал и прошелся по комнате. Наруз Ахмед облегченно
вздохнул:
"Нет, еще не конец. Значит, о свидании с отцом никому не
известно..."
- Мы знаем тебя, - заговорил вновь Алиев. - И верим. И потому что
знаем, решили сказать тебе об этом. Не исключено, что отец попытается
какими-нибудь путями войти с тобой в контакт. Жизнь есть жизнь. Ты его
единственный сын... Поэтому смотри в оба и, будь начеку! Я всегда к
твоим услугам. - Он вновь умолк на минуту и, вздохнув, продолжал. - А
сын мой еще три дня назад отправился на поиски басмачей с отрядом
ОГПУ. Горячая голова... Отчаянный парень! "
- А вы твердо уверены, что банду привел именно отец? - попытался
уточнить Наруз Ахмед.
Алиев ответил:
- Я знаю, что говорю. Такими вещами не шутят.

Три всадника скакали по степи. Кое-где мелькали кусты цветущего
саксаула, островками красовались распустившиеся тюльпаны. Под крепкими
копытами коней шуршал песок.
На голове одного из всадников была выцветшая буденовка, на втором
- тюбетейка, а у третьего - новенькая, ухарски заломленная фуражка
защитного цвета.
Кони легко перемахнули через широкий безводный арык и на крупной
рыси направились к кишлаку, спрятавшемуся между высокими песчаными
барханами. Полузанесенный песком, полуразвалившийся, кишлак насчитывал
не более трех десятков глиняных мазанок и выглядел вымершим. Но так
лишь казалось. В мазанках, которые давно покинули жители, сейчас
таился в засаде отряд особого назначения войск ОГПУ.
Из окна крайней мазанки на степь неустанно глядели два черных
глаза. Они принадлежали ординарцу командира отряда.
- Товарищ командир! - позвал он лежавшего на полу у стены. - Наши
едут.
Командир вскочил и быстро спросил:
- Четверо?
- Да нет, трое... Алиева нет...
Командир взглянул на ручные часы, оправил сползшую на сторону
портупею и подошел к маленькому незастекленному окошку. Но он ничего
не успел увидеть. В дверь один за другим вошли трое. Тот, что в
буденовке, шагнул к командиру и, вяло козырнув, спросил:
- Разрешите докладывать?
Командир быстрым взглядом окинул всех троих: лица усталые, глаза
ввалились, щеки обросли щетиной, одежда покрыта плотным слоем пыли.
- Садись сюда, Гребенников, - показал командир на разостланную
кошму. - И вы садитесь, - пригласил он остальных. - Курите. Где
застрял Алиев? Нашли?
Гребенников плотно сомкнул веки, и лицо его дрогнуло.
- Нашли, товарищ командир, и закопали в землю. Алиева больше нет.
- Так... - тихо уронил командир и хрустнул пальцами. -
Рассказывай подробно, по порядку.
Гребенников провел рукавом гимнастерки по влажному лицу, размазал
на нем пыль и стал рассказывать. Позавчера к вечеру без приключений,
не встретив по пути ни единого человека, они добрались до пограничной
заставы. Сразу узнали, что Ал