но заявил Лернер. - Пусть приходят, я отдам им завещание и раскланяюсь! Я-то тут ни при чем. - Докажите, - попросил я. - Докажите, что вы не читали это <завещание>. Докажите, что вы не знакомы с его содержанием. Сможете? Черта с два. - Ну и что? - Все то же. Все та же старая печальная история. Идет подчистка следов. Одного булгаринского сослуживца убили вместе с женой. У другого повесили девятнадцатилетнего сына. Кого волнует в таком раскладе старый нотариус? Ровным счетом никого. - Я не такой уж старый, - проворчал Лернер. - Ну, так и чего вы от меня хотите? - Передайте мне завещание. - Желаете иметь приключения на свою голову? - удивился Лернер. - Они у меня уже есть, - признался я. 26 Лернер выскочил из опостылевшей камеры и так стремительно зашагал по коридору, что иногда это переходило в бег, мне приходилось придерживать нотариуса за локоть. Увидев нас в дверях своего кабинета, Гарик обрадовался: - Консенсус состоялся? - Не то слово! - ответил я. - Полное взаимопонимание! Никаких жалоб в прокуратуру! - Но и благодарственных записей в книгу почетных посетителей тоже от меня не ждите, - пробурчал Лернер. - Если я заработаю себе воспаление легких... - Вы? Воспаление легких? - притворно возмутился я. - Да вы меня переживете! - Учитывая твой образ жизни, в этом не будет ничего необычного, - прокомментировал мои слова Гарик. - Так мне трубить на весь город о твоем возвращении, как ты просил? - Уже не надо. Те, кого надо было известить, уже в курсе. - Я показал на свое лицо. - Между прочим, ты задолжал мне одну вещицу. Я отдал тебе ее перед отъездом в Москву. Вспомнил? - А-а-а, - протянул Гарик. - Дело пахнет керосином, да? - Он открыл сейф и вынул оттуда мой <ТТ>. Лернер посмотрел на оружие уважительно и чуть опасливо. Теперь он, наверное, окончательно проникся мыслью о существующей для его жизни опасности. А я подумал, что, будь со мной тогда, возле Успенской церкви, этот пистолет, а не чужой, одолженный у милиционера из группы захвата, все могло быть иначе. Все могло быть совсем иначе. Может быть, я убил бы Филина, а может... Но это уже прошло. Это не случилось. Я положил пистолет в карман плаща и повел Лернера на выход из здания ГУВД. Моя <Ока>, избавленная от радиомаяка, стояла здесь же, на стоянке. Как я и просил, Лернер недоуменно осмотрел мою машину, но затем все-таки соблаговолил в нее забраться. - В <Салют-Банк>, - сказал он веско, словно я был таксистом, а он пассажиром. Я не стал возмущаться и поехал в <Салют-Банк>. - Там завещание? - спросил я по дороге. Лернер солидно кивнул. Некоторое время он ехал молча, потом встрепенулся, повернулся ко мне и сказал: - Слушайте, вы, не знаю как по имени... А зачем Булгарин едет ко мне? Пока завещание у меня, то есть в банке, оно выполняет свою функцию. Оно сработает после смерти Булгарина и накроет его убийц. Но если он заберет его с собой... Тогда в нем не будет никакого смысла! Зачем он едет ко мне? - Понятия не имею, - сознался я. - Но только в ближайшее время вокруг этого <завещания> развернется настоящее сражение - начнется выяснение отношений между Булгариным и теми, кто за ним гонится. Хотите оказаться между ними? Хотите попасть под перекрестный огонь? Надо вам это? - Для большей убедительности я как бы невзначай извлек правой рукой из кармана пистолет и положил на сиденье рядом с собой. Лернер подумал и сказал заискивающим тоном: - Вот вы правильно говорите. Я понял, что вы правильно говорите. Это их проблемы, а не мои. Пусть сами разбираются... Я-то ведь простой нотариус, меня попросили присмотреть за завещанием, я сделал это... И я понятия не имел, что это такая опасная штука... А вот вам-то зачем все это? - Это мое личное дело, - многозначительно ответил я. Звучало это солидно, но в то же время ничего не объясняло. А Лернер не решился расспрашивать дальше. Когда он сбежал по ступеням <Салют-Банка>, неся в руках зеленую кожаную папку, я приветливо ему улыбнулся. Лернер тоже улыбался - облегченно. - Вот оно, - пропыхтел он, протягивая мне папку. - Все, я развязался... - Мудрое решение. - Я покрепче сжал папку в своих руках. - Кстати, если вы сегодня увидите Булгарина, скажите, что <завещание> у меня. И что я буду ждать Олега Петровича в недостроенном цирке в шесть часов утра. Если у него возникнут ко мне претензии, там мы сможем их решить. - Хорошо, - пробормотал озадаченный Лернер, до которого только сейчас дошло, что избавление от зеленой папки не избавляет его от перспективы столкнуться нос к носу с Булгариным или его преследователями. И Олег Петрович при этом наверняка будет страшно зол на своего нотариуса. Однако зеленая папка была уже у меня, я швырнул ее на заднее сиденье <Оки> и поспешно нажал на газ, оставив Лернера стоять на ступенях банка и думать, к добру все это или нет. 27 Следующим по списку был Гиви Хромой. Время близилось к обеду, и я решил поискать Гиви в ресторанах, где он обычно проводил по три-четыре часа ежедневно. Проблема Хромого заключалась в том, что все дела он решал лишь после обильного застолья, а поскольку застолья имели склонность затягиваться, то времени на дела практически не оставалось. Я уже настроился было на то, чтобы грубо прервать процесс приема пищи Хромым, но неожиданно застал в ресторане <Эльдорадо> странную картину: Гиви сидел за столом в полном одиночестве. Да и стол выглядел бедновато: тарелка с какими-то зелеными листочками и бокал минеральной воды, которую Гиви пил с явным отвращением. За соседним столиком сидела свита Хромого в количестве пяти человек и с сочувствием смотрела на мучения своего шефа. Я остановился в нескольких шагах от столика, но Гиви заметил меня, оживился и энергично замахал рукой, приглашая подойти поближе. - Диета? - кивнул я на листья салата. Гиви Сморщился, как будто я наступил ему на любимую мозоль. - Не спрашивай, не спрашивай, - пробурчал он. - Язву нашли у меня эти доктора, чтоб им неладно! Такие бабки им плачу, неужели не могли найти что-нибудь получше! А тут тебе - язва! Ни жареного, ни печеного, ни соленого... А что еще остается есть? - возмущенно спросил Гиви. - Это, что ли? - Его презрительный взгляд скользнул по салату. - Нет, я уже полчаса стараюсь это есть, но... Никак! Хочешь, съешь за меня? - Я за другим, - сумел я наконец вклиниться в поток страданий на кулинарную тему. - Можно, я кое-что другое за тебя сделаю? - Что такое? - удивился Гиви. - Что ты хочешь за меня сделать? - У тебя проблемы с Кожаным, - заговорщицким шепотом сказал я. - Это не проблемы, - махнул рукой Гиви. - Что это за проблемы? Тем более что Кожаного кто-то грохнул... но не я! - поспешно заметил он. - Не я. Свои же, наверное, и грохнули. - А они думают на тебя. И не просто думают, а потихоньку готовятся устроить тебе новую пакость. Кое-что покруче того фейерверка в твоем офисе. - Ты тоже знаешь, что это их рук дело? - изумился Гиви. - Они не скрывают. Они всем это рассказывают. Даже гордятся этим. - Вот молодняк оборзел, - грустно произнес Гиви. - Я же хотел цивилизованно с ними разобраться. Того подрывника, которого Борода поймал, помнишь? Я же его не кончил. Просто хорошенько допросил, выяснил, кто это все устроил, да и посадил парня в подвал. До поры до времени. Хотел встретиться с Кожаным, пристыдить его, а парня представить как доказательство. Только вот Кожаный меня не дождался, помер Кожаный... - А парень все сидит у тебя в подвале? - Сидит, что ему сделается, - меланхолически произнес Гиви. Диетическая пища и воспоминания о неразумном Кожаном навели на него хандру. - Так что ты там хотел за меня сделать? Парня, что ли, этого убрать? Да ну, зачем тебе мараться... - Немного по-другому, - сказал я. - Отдай мне этого парня. И больше не думай о людях Кожаного. Считай, что их вообще не существует в природе. - Не существует? - Гиви удивленно поднял брови. - Но они же есть, они никуда не делись... Ты знаешь, у меня был земляк, из Кутаиси, так однажды он так хорошо накурился конопли, что ему стало казаться, будто меня, Гиви Хромого, не существует, домов вокруг не существует, ментов не существует... И надо сказать, Константин, это плохо для него кончилось. Потому что пришли несуществующие менты, взяли моего земляка под руки и потащили к себе... При этом в одном кармане у моего земляка было полно конопли, в другом - незарегистрированный ствол, на котором висело два мертвяка. Так что я не люблю впадать в иллюзии - того нет, сего нет... Это не будет иллюзией, - пообещал я. - Просто поверь мне. Они больше не будут тебя беспокоить. - Если хочешь, делай, - согласился Гиви. - Конечно, у тебя тут какой-то свой интерес, но мне все равно... Хочешь - делай. А то у меня уже голова болит от всякой мелюзги, которая хочет воевать с Гиви, - Кожаный, Шелковый, Джинсовый, Атласный и какой там еще? А то еще появился такой - Хрюк. Представляешь, Константин? Парня зовут Хрюк. Ну называли бы сразу <свинья>. Да и зарезали бы сразу. Ох, как мне это надоело, - Гиви сокрушенно покачал головой. - Иди, Константин, действуй. Ребята отдадут тебе того парня. Если он еще жив. Найдешь Бороду, скажешь, я велел... - Большое спасибо, - сказал я. - Большое пожалуйста, - отозвался Гиви. - Я не спрашиваю, кто тебе так разукрасил лицо... - Столб, - ответил я. - Налетел случайно на столб. С кем не бывает? - Твое дело! - развел руками Гиви. - Столб так столб... Через сорок пять минут Борода запихнул на заднее сиденье моей <Оки> тощего и бледного как смерть пацана лет восемнадцати. Тот закрывал глаза ладонями - тусклое осеннее солнце казалось ему нестерпимо ярким. - Надо же, - сказал Борода, ехидно усмехаясь. - Ты все еще жив. Видать, правду говорят про Филина... - А что про него говорят? - спросил я, стараясь скрыть охватившее меня волнение. Словно каждые две секунды меня било разрядом электрического тока. - Говорят, что его подстрелили, - сообщил Борода. - Я сначала не поверил, но слишком уж много людей об этом говорит. И разные люди. Видать, правда... Не вечный же он, Филин. Всем приходит свой срок. Разве нет? - Наверное, - пробормотал я. - Да точно тебе говорю, - вдруг с неожиданной настойчивостью затвердил Борода. - У каждого свой срок. Если бы только его знать... Хотя лучше, если не знать, Чтобы не считать дни и минуты до конца... Согласен? - Конечно, - автоматически сказал я и завел двигатель. Я не был сейчас в состоянии думать о сроках и счете дней, мне было достаточно четырех слов Бороды: <говорят, что его подстрелили>. Машина двигалась рывками, я не мог понять почему, но затем сообразил - мне было радостно. Я искренне радовался тому, что Филин, вероятно, мертв. Это порождало надежду, это давало шанс... И хотя солнце с трудом пробивалось сквозь завесу из суровых ноябрьских туч, на какой-то миг его свет показался мне невероятно ярким, столь же ярким, каким он показался похожему на скелет подрывнику, лежавшему на заднем сиденье машины. 28 - У, черт! - изумленно выпалил официант <Золотой антилопы>, когда я ввалился в зал, держа на руках тело подрывника. Оно было легким. Вот вам лучшая диета - неделя в подвале у Гиви Хромого. Немногочисленные посетители завертели головами, разглядывая меня. Я улыбался направо, и налево, чувствуя себя почти кинозвездой. - Где они? - спросил я официанта сквозь зубы. - Кто? - Гоша, Сыч и прочие... Официант кивнул на дверь за стойкой бара. Туда я и направился. Дверь была закрыта изнутри, и мне пришлось пнуть ее пару раз, прежде чем мне открыли. Одновременно я увидел направленный мне в голову ствол пистолета. Кажется, рука у Гоши больше не болела. - Ты! - изумленно произнес он. - Опять! - Держи! - сказал я в ответ и скинул ему на руки тело подрывника, который хоть и был в сознании, но никаких звуков не издавал и руками-ногами не шевелил. Этакий живой труп, который даже Гоша не сразу признал. - Мать твою! - вырвалось у него, когда опознание состоялось. Гошу сегодня тянуло на восклицания. - Где ты его взял?! - Это ты у меня спрашиваешь? - осведомился я, усаживаясь за стол и оглядывая разложенные на нем коробки с патронами и разобранный <Макаров>. Гарик правильно представлял себе ситуацию. Племя Кожаного схоронило своего вождя, а теперь готовилось к выходу на тропу войны. В углу с <Калашниковым> на коленях сидел Сыч, а рядом с ним стоял еще какой-то незнакомый парень в кожанке. - Здравствуйте, ребята, - сказал я им. - Не думал, что снова свидимся, но вот... - Я показал на подрывника. - Решил вам занести вашего человечка. Гоша широким жестом смахнул патроны со стола, положил туда слабодышащего парня. - Это же Ослик! - продолжал он удивляться. Ослик, который Гиви Хромого подорвал! Ослик, ты что, жив?! А мы-то думали... - Ослик не только жив, - перебил я. - Он еще и не проболтался Гиви Хромому, кто его надоумил подорвать офис. Да, Ослик? - строго посмотрел я на парня. Тот, видимо, не успел забыть то, что я упорно вколачивал ему в голову всю дорогу от Бороды до <Золотой антилопы, и послушно кивнул. Это отняло у него последние силы. Он закрыл глаза. - Не проболтался? - Гоша никак не мог поверить в такое счастье. - Не выдал. Ослик? Ну, мужик! Ну, крут! - Гиви держал его в подвале, - сообщил я. - Круто на него нажимали, но парень не раскололся. И Гиви решил его отпустить. Он даже извинился. - Погоди, - подал Сыч голос из угла. - Если Гиви не узнал, что это мы подорвали его офис, если он не держит на нас зла - зачем он замочил Кожаного? - Да, - спохватился Гоша. - На хрена он Ваську замочил?! Мы такого не прощаем! - А кто вам сказал, что это дело рук Гиви? - спросил я И посмотрел в глаза каждому из троих. Они ждали откровения. И я им это устроил. - Гиви здесь ни при чем, - сказал я. У Гоши от напряжения отвисла нижняя челюсть. - А кто же тогда? - не выдержал Сыч. - Кто это сделал? - Есть такой человек, - неторопливо ответил я. - Как-то я приходил сюда, к Кожаному, чтобы предупредить его. Гоша тогда все собирался меня пришить... - Забыто, - быстро выпалил Гоша. - Что за человек? - Я помню, - внезапно сказал Сыч, морща лоб. - Как же его... Я помню, ты говорил тогда... Вспомнил! Николай Николаевич! Да, я угадал? - Правильно, - кивнул я. - Насчет него я и предупреждал тогда Васю. Но он недооценил этого Николая Николаевича, сказал, что дело это прошлое и так далее... А дело оказалось совсем даже не прошлым, а настоящим. - Что за кент? - деловито осведомился Гоша, будто в следующую минуту он собирался схватить автомат и бежать на поиски убийцы своего вождя. - Серьезный товарищ, - сказал я. - Он был в отъезде. Теперь вернулся, сводит старые счеты... - С зоны вернулся, - моментально все сообразил Гоша. - С зоны вернулся и хочет всех к ногтю прижать. А вот хер ему! С нас и Гиви хватит, чтобы всяких стариков еще кормить! Да и Ваську я ему не прощу! - Правильный подход, - кивнул я. - У меня с ним тоже счеты. Поэтому я и пришел к вам, ребята. Вы люди серьезные, обид вы не прощаете, по себе знаю. Я забил <стрелку> с этим Николаем Николаевичем на завтра, в шесть утра, в цирке. Может, подъедете? Судя по выражению лица Гоши, такого подарка он не получал давно. Может быть, с самого детства. Он помотал стриженой головой и прочувствованно сказал мне: - Ну мужик! Ну удружил! - И он протянул мне для рукопожатия толстую ладонь. Я пожал ее, заметив, что перстней на пальцах Гоши поубавилось. Он явно побаивался таинственного нефрита. Берег здоровье. - Обязательно там будем! - пообещал он. - Всей нашей толпой подъедем и размажем этого Колю. - Сколько с ним народу будет? - поинтересовался более осторожный Сыч. - Человека три-четыре. - Я подарил Сычу успокаивающий взгляд. - Немного. Я бы мог на стороне пацанов набрать, но подумал, что вы захотите за Ваську сквитаться... Сыч подумал пару минут, а потом утвердительно кивнул головой. Не подававший до этого момента признаков жизни подрывник Ослик внезапно оторвал затылок от стола и голосом смертельно раненного бойца пропищал: - И я... тоже пойду! С вами! - Само собой! - рявкнул Гоша. Я посмотрел на бледное лицо парня и вдруг подумал о Юре Леонове. Не то чтобы они с этим Осликом были похожи, но... Нет, что вы, - сказал я. - Гляньте на парня - он на ногах не стоит. Ему теперь неделю отъедаться да отсыпаться надо. Его ветром сдует. - Точно! - удивительно легко согласился со мной Гоша. - Пусть отдохнет, а потом уже за работу... Поправляйся, Ослик. Я понял, что у этой компании после гибели Кожаного нет будущего. Гоше был нужен босс, который бы отдавал приказы и бил Гошу по толстому загривку за глупости. Гоше был нужен кто-то более умный. Сыч был слишком нерешителен для такой роли. Остальные - слишком молоды. Разве что... Дверь распахнулась, и сначала в комнате оказались обтянутые черным вельветом ягодицы Милки. Как выяснилось чуть погодя, она тащила за собой Рафика, которого только что выпустили из тюрьмы после разбирательств с незаконным хранением оружия. - А вот кого я вам привела! - завопила Милка, пятясь задом и не видя меня. Рафик, напротив, меня сразу заметил, треснул Милку по рукам, чтоб та отстала, и нахмурился. - Это у вас тут что за?.. - очень нехорошим голосом начал он. - Этот гад что здесь делает, а?! - Остынь, Рафа, - сказал Сыч. - Тут все в порядке. Это наш парень. Он притащил Ослика от Гиви, и он выведет нас на того козла, что замочил Кожаного. Все путем, Рафа. Садись, выпьем за встречу. Рафик не торопился откликаться на призыв Сыча. Он смотрел на меня, смотрел на Ослика и размышлял. Если бы он мог сосредоточиться, напрячь свою память и проанализировать все, что знал обо мне... Тогда он мог заподозрить неладное. Особенно если бы вспомнил брошенное мною когда-то: <Я ни на кого не работаю. Я работаю только на себя>. И Рафик мог бы задуматься - с какой стати я вдруг стал ангелом-хранителем банды Кожаного. И даже догадался бы, что мои действия меньше всего выгодны им, а больше всего выгодны мне. Естественно. Но к его боку прижималось горячее - даже через вельвет - тело Милки, Сыч уже доставал стаканы, а на лице Гоши расплылась дурацкая и очень гостеприимная улыбка. Рафику не хотелось вспоминать и анализировать. Он слишком устал от тюрьмы. Ему хотелось расслабиться. Короче говоря, сладкий воздух свободы сыграл с Рафиком злую шутку. 29 Ну что ж, теперь я, пожалуй, представлял, как чувствует себя паук, развесивший сети и поджидающий, пока в них попадется всякая летающая мелочь. Это было приятное чувство, дававшее ощущение своей силы и превосходства, своей мудрости... Оказывается, приятно быть повелителем судеб. Старая и неумирающая страсть человечества - управлять другими людьми. То, что называется власть. Сладка, как ананасовый ликер, желанна, как восемнадцатилетняя студентка с гладкой кожей и торчащими грудями, которым не нужен бюстгальтер. К ней привыкают быстрее, чем к героину. Она прирастает к телу, и оторвать ее потом очень трудно. Практически невозможно. А если оторвешь, то лишенный ее может просто умереть от болевого шока. Но все это - не совсем мой случай. Моя власть над теми людьми, что сойдутся на арене цирка в шесть часов утра завтрашнего дня, вовсе не абсолютна. Они могут разорвать паутину, если я допущу хотя бы одно неверное движение. А значит, допускать таких движений мне нельзя. Был вечер, и я сидел в гостиничном номере, включив телевизор - калейдоскоп мужских и женских голосов, рекламных выкриков и фоновой музыки, как ни странно, успокаивал меня. Возникала иллюзия того, что ты не один. Я разбирал кучу разных бумаг, накопившихся у меня за последние недели. Копии газетных статей о жизни Валерия Абрамова. Связка Ленкиных писем. Зеленая папка, изъятая мною у Лернера. Ее, кстати, я еще не читал. Первые страницы представляли собой обычное завещание, касающееся распределения материальных ценностей после кончины Булгарина О. П. Большая часть имущества отписывалась супруге покойного, и мне оставалось только порадоваться за Евгению. К этому документу Лернер приложил руку, и это естественно. А вот на последней странице подписи Лернера не было, да и сама страница выглядела чуждым элементом - более потрепанная, немного меньший формат, другая фактура. Тем не менее она была здесь, вместе с официальным завещанием. Последняя страница содержала следующий текст: - <Я, Булгарин Олег Петрович, будучи в здравом уме и твердой памяти, заявляю, что в январе - марте 1996 г., будучи на службе в городском управлении Федеральной службы безопасности, был вовлечен Н. Н. Яковлевым в преступный заговор с целью шантажа известного бизнесмена В. А. Абрамова. Яковлев организовал похищение дочери Абрамова, ее содержание в дачном домике за городской чертой. Это он использовал, чтобы потребовать от Абрамова значительную сумму денег. Когда Абрамов не захотел ее заплатить, Яковлев приказал убить его дочь, что и было выполнено. Это также не заставило Абрамова выплатить требуемую сумму. Яковлев предупредил меня и прочих участников заговора, что за его действиями стоят высокопоставленные люди, поэтому разглашение информации об акции против Абрамова недопустимо, а ослушавшихся будет ждать суровое наказание. Зная жестокость и подозрительность Яковлева, я предполагаю, что он может предпринять попытку убить меня, чтобы уничтожить свидетеля своих преступлений. В случае моей гибели прошу иметь это в виду. Н. Н. Яковлев - это тот человек, который заинтересован в моей смерти. Учитывая его опыт в подобных делах, прошу учесть, что ему ничего не стоит придать моему убийству вид несчастного случая. Прошу тех, кто прочитает данное завещание, принять меры по изобличению и наказанию Н. Н. Яковлева>. Подпись и дата. Да, Олег Петрович в своем репертуаре. Он признался лишь в том, что его вовлекли в преступный заговор, а что он там делал, участвовал ли в похищении, в убийстве дочери Абрамова - непонятно. Можно было подумать, что и нет. Просто невинный агнец какой-то. Жертва происков Яковлева Н. Н. И еще: дата. Последняя страница была датирована июнем девяносто шестого года. Собственно завещание - девяносто восьмым годом. То есть до Булгарина сразу дошло, что Николай Николаевич может подстраховаться и устроить Олегу Петровичу кирпич на голову. И бумажку написал почти сразу же после завершения той истории. Хранил где-то дома. Потом занялся бизнесом, познакомился с Лернером и решил обеспечить более солидное место хранения для своих бумаг. Составил официальное завещание, присовокупил к нему старое предупреждение о Яковлеве и отдал один экземпляр на хранение Лернеру. Оставалось только поражаться, насколько Олег Петрович Булгарин заботился о своей жизни и о наказании своих возможных убийц, но при этом не задумывался о такой же ценности той жизни, что была жестоко прервана в марте девяносто шестого года в дачном домике неподалеку от Города. Хотя нет, ценность этого он представлял очень конкретно, Абрамов сказал, что заплатит Булгарину почти полмиллиона долларов за четыре имени убийц. Олег Петрович мастерски сотворил из собственного преступления капитал. Молодец, что и говорить... Только вряд ли кто теперь мог позавидовать нынешнему положению Олега Петровича. Тайное всегда становится явным, а сладкая жизнь, основанная на кровавых деньгах, внезапно приходит к концу. Олег Петрович, ау? Надеюсь, вы знаете, где находится недостроенный цирк? Не заблудитесь в предрассветных сумерках. Там будет много желающих, с вами встретиться. Поделитесь ценным опытом... Я отложил зеленую папку в сторону. Три странички в ней - вот все, что станет эпитафией Олегу Петровичу Булгарину. Негусто. Я ожидал чего-то более основательного. Хотя, если подумать, так и должно было быть. Леонов писал мемуары, чтобы заработать, привлечь к себе внимание. У Булгарина деньги уже имелись, и он ограничился краткой отпиской, очевидно, считая, что исповеди и угрызения совести - удел идиотов. Так, теперь Ленкины письма. Я снял резинку, стягивающую их в тугую пачку. Конверты без марок, она просто бросала их в почтовый ящик или отдавала оперативникам, что сидели в засаде на моей квартире. Интересно, они все еще там? Или их перебросили на более важное задание? И остался ли у меня после их дежурств кофе в шкафчике на кухне? Вот вопрос всех вопросов. Ладно, письма: я надорвал первый конверт, вытащил сложенные листки бумаги. Аккуратные буковки, складывающиеся в ровные строчки. Я вздохнул и приступил к этой тяжелой работе - чтению писем от женщины, которая сначала считала, что меня любит, потом считала, что ненавидит, потом... Ну вот, как раз узнаю последние новости. Я прочитал первую строчку, а затем остановился. Отложил письмо в сторону. Что-то мешало мне погрузиться в чтение. Будто бы у меня была аллергия на листки в клеточку, исписанные Ленкиной рукой. Я несколько раз пробовал начать сначала, но каждый раз все заканчивалось одним и тем же - я не мог это читать. Дошло до того, что я просто не понимал смысла слов. Придется отложить до лучших времен. Так я и сделал, но тут же подумал, что ни к чему мучить себя чтением всей накопившейся за прошлые недели корреспонденции. Достаточно всего лишь позвонить, чтобы Ленка в двух словах пересказала мне свои послания. То ли это раскрытие темы <Ты загубил лучшие годы моей жизни>, то ли <Вернись, я все прощу>. К обоим лозунгам я относился с большим сомнением. Но потрепаться с Ленкой был не прочь. Тем более что наступающий день мог принести массу сюрпризов. Весьма специфических сюрпризов. Плохо сказывающихся на здоровье. И с Ленкой стоило поговорить хотя бы из обычной вежливости - вдруг мне так понравится в недостроенном цирке, что я решу остаться там навсегда? Я бросился энергично набирать номер ее телефона, а попутно - и запоздало - подумал, что Ленки уже может и не быть в Городе. Они с мужем, вероятно, уже в Питере, обставляют новую квартиру... - Алло, - сказала Ленка. - Я слушаю. - Привет. - Я был удивлен и обрадован тем, что мои опасения не подтвердились. Я уже забыл, когда последний раз так удивлялся и радовался. Сам от себя такого не ожидал. - Привет, это я. Костя... - Костя? - Ленкин голос был взволнован и, пожалуй, напряженным. - Ты где? Я тебя просто потеряла, - быстро заговорила она. - Я ждала твоего звонка, долго, долго, просто устала ждать... Ты получил мои письма? Получил? - Получил, - ответил я. Нужно было сказать, чтобы она не переживала и не волновалась так из-за меня. Кажется, она сильно извелась за последнее время. Бедняжка. Мне стало ее жалко. - Прочитал? - Конечно, конечно, - постарался успокоить я ее. - Все прочитал. У меня тут были дела, но завтра, надеюсь, они закончатся... И я загляну к тебе. Если твой муж, конечно, не помешает. Он в Городе или уже уехал в Ленинград? - Он... - Ленка запнулась. - Неважно! - с каким-то отчаянием сказала она. - Костя, ты... - Я приду, конечно, - повторил я. - Не переживай. Завтра вечером. Будь готова. - Костя, не надо... - начала она и внезапно замолчала. Снова началось: люблю - ненавижу, приходи - не приходи. Что там в голове у этих женщин - черт знает... - Успокойся, - сказал я как можно ласковее. - Завтра вечером я приду. И мы все обсудим. Пока... Она первой повесила трубку. А я подумал, что один разговор по телефону с этой женщиной можно приравнять к часу физических упражнений. Я швырнул пачку ее писем на кровать. До лучших времен. Туда же полетели газетные статьи об Абрамове. Их можно было уже и отправлять в мусорное ведро, но... Кто знает, вдруг пригодятся. На столе передо мной остались <ТТ> с двумя запасными обоймами и старенький револьвер. Револьвер мне подарил Гоша в знак своего ко мне расположения. Я подозревал, что на револьвере висит как минимум пара преступлений, и не собирался долго таскать его с собой. Повод избавиться от оружия у меня уже наметился. Еще здесь был сотовый телефон, переданный мне Горским. Звонок по нему я уже сделал, оставалось ждать результатов. А второй звонок я сделал по гостиничному телефону. Восьмерка, московский код, семь цифр. - А не слишком поздно для таких разговоров? - мрачно отозвался в трубке племянник гариковского шефа. - Ох, извините, я забыл про разницу во времени между нашим городом и Москвой, - соврал я. На самом деле никакой разницы во времени не существовало, но за сегодняшний день я так много лгал разным людям, что не мог сразу избавиться от вредной привычки. К тому же это так весело. - Я выяснил то, что вы просили, - буркнул мой собеседник. - Чего мне это стоило - я не буду говорить, вы все равно не поймете. Короче, это был первый и последний раз. Больше мне по таким делам не звоните. - Не буду звонить, не буду писать и слать посылки, - быстро пообещал я. - И забуду, как вас зовут. Ну так что? Теперь скажете? - Теперь скажу. Десятое сентября. И долгие-долгие гудки в трубке, где, словно в бездонной бездне, исчез голос моего собеседника. 30 Волей-неволей напрашивается сравнение с неким празднеством, приглашенные на которое люди слишком воспитанны и интеллигентны, чтобы опаздывать. Уж лучше они придут на час раньше, но не на пять минут позже. Я добрался до недостроенной круглой коробки городского цирка в половине шестого, а в центре сооружения, там, где должна была располагаться арена, уже кто-то был. И этот кто-то курил. Ветер дул в мою сторону, так что я замедлил шаги, а потом и совсем остановился, присел на валун и стал ждать. В начале веселых восьмидесятых городские власти решили, что для полного счастья жителям не хватает своего постоянного цирка. Хотя лично я считаю, что сама власть бывает забавнее любого цирка. Но тогда идея пошла на ура, и были вбуханы приличные деньги в строительство. Во второй половине десятилетия оно шло все медленнее, пока совсем не сдохло. К тому времени веселья кругом хватало и без раскрашенных клоунских физиономий. В конце концов на окраине Города осталась недоделанная конструкция, без крыши и без перспективы быть доделанной, поскольку использовать сооружение для каких-то других целей было малоприемлемо в силу архитектурных особенностей. Был, правда, один энтузиаст, предлагавший построить на базе цирка всероссийский центр кик-боксинга, но потом этот деятель неудачно продал партию алюминия, и его взорвали в собственном <Мерседесе>. Больше желающих заниматься судьбой цирка не нашлось. И в предрассветные темные часы это всеми покинутое и позабытое здание смотрелось весьма зловеще. Я подумал, что выяснение отношений - это как раз то, что будет весьма органично смотреться на круглой цирковой площадке. Там, где, по замыслу проектировщиков, должны были скакать лошади под сверкающими седлами, ходить вперевалку медведи и прыгать по тумбам хищники. Хищники потихоньку подтягивались к месту встречи. Я просидел на холодном валуне минут пятнадцать, когда услышал шаги приближающегося к цирку человека. Точнее, не сами шаги, а шум, производимый этим человеком при столкновении с различными естественными препятствиями, которых было столь много вокруг цирка. Строители бросили это место, словно в панике спасались от нашествия инопланетян, оставив после себя два жилых вагончика, огромные кучи мусора, незарытые ямы, битый кирпич, кое-какие инструменты и массу бутылок. Теперь по этому отнюдь не райскому ландшафту пробирался, сопровождая почти каждый свой шаг отчаянным матом, некто с чемоданом в руке. Издали он напоминал заплутавшегося командировочного. А вблизи - Олега Петровича Булгарина, только теперь без гамбургера, без кружки с надписью <Босс>, без офиса и без секретарши. Само-собой, он был не в настроении. И само собой, его настроение не улучшилось, когда я подошел к нему сбоку и показал свой <ТТ>. - Фух, - сказал Булгарин, опуская чемодан на землю. - Наконец-то. Наконец-то добрался. У меня все ноги в синяках... - Не надо так много и поспешно бегать, - посоветовал я. - Ноги целее будут. И другие части тела тоже. - Слушай, - обратился ко мне Булгарин, переведя дух. - Как ты меня вычислил? И зачем тебе мои бумажки> а? - У тебя что в руке? - спросил я. - Чемодан? А у меня - пистолет. Поэтому вопросы буду задавать я. Зачем тебе было забирать завещание у Лернера? У тебя же есть свой экземпляр, а Лернер держал бумаги в банке, все как надо... - Не было у меня с собой завещания, - досадливо пробормотал Булгарин. - Я, когда узнал в конце девяносто шестого, что Николая Николаевича шлепнули в Грозном, на радостях все свои бумажки сжег, а то, не дай Бог, жена прочитает или еще кто... Я и у Лернера собирался все забрать, да только некогда было. А потом ты приезжаешь и говоришь, что Калягина и Леонова грохнули. Я звоню Кожухову, а мне говорят, что он тоже в гробу лежит. Я запаниковал, взял ноги в руки, да и бежать из Москвы, пока меня четвертым трупом не записали. Думал, что меня сочтут покойником, откроют завещание, да и врежут Николаю Николаевичу по полной программе. И с чего ты вдруг решил, что я хотел забрать у Лернера бумаги? Ничего подобного, я просто хотел его проинструктировать, как себя вести после моей <смерти>, - Булгарин усмехнулся. - По телефону стремно, вдруг Яковлев меня на прослушку взял? А так я бы с ним обо всем договорился. У меня же кое-какие бабки на счетах еще имеются... Ну, вот Лернер за десять штук <зеленых> все бы и оформил. Только приезжаю я в родной город, а мне говорят, что Лернера менты забрали... Я жду-жду, потом появляется Лернер и сообщает, что ты ему совсем мозги запудрил, про какое-то преследование наболтал, про какие-то мемуары, и под этим соусом вытребовал все мои бумаги... - Не так уж их и много, - сказал я. - Но они мне дороги как память, - возразил Олег Петрович. - Бумаги должны быть у меня. Ты, конечно, хитрый, даже хитрее меня... Я это ценю. Очень высоко ценю. - Это хорошо, - кивнул я. - Ты, кстати, куда собрался? - ТУда, - махнул рукой Булгарин. - На Запад. Сначала в Польшу, а там как получится. Может, мне все-таки взять бумаги с собой, пристроить их в какой-нибудь швейцарский супернадежный банк? Как посоветуешь? Будет пожизненная страховка от Николая Николаевича... Лернер - это все-таки провинциальный лох. Вот ты ему мозги запудрил, он тебе все и вынес на блюдечке с голубой каемочкой. И вот еще... - Булгарин нахмурился, словно у него вдруг испортилось настроение. - А ты уверен, что это Николай Николаевич ребят положил? - А что, есть другие предположения? - внимательно посмотрел я на него. - Нет, я просто так спросил... А бумаги мои с тобой? - Попозже об этом, - уклончиво ответил я. - Я их прочитал... Так ты участвовал в убийстве дочери Абрамова? В бумагах об этом как-то невнятно написано... - Да черт с этим! - нетерпеливо выпалил Булгарин. - Давай мне бумаги, я тебе заплачу десять штук <зеленых>. Идет? Я же знаю, зачем ты меня вызвал. - Он ухмыльнулся. - Каждый хочет иметь свой маленький бизнес, да? Десять штук, согласен? - Абрамов заплатил тебе больше, - заметил я. - Ты? - выдохнул Булгарин. - Ты и это знаешь? Двадцать тысяч. - А зачем ты посылал за мной слежку? - продолжал я задавать вопросы. - Такого урода со сломанным носом. - Ну, - замялся Булгарин. - Для подстраховки... Чтобы выяснить, кто ты, что ты... - Я показал визитную карточку. - Ну мало ли кто что показывает! А ты действительно частный детектив? Хотя наверняка частный детектив, раз меня вычислил. Как ты допер, что я сюда рвану? Я-то надеялся, что все решат, будто со мной что-то случилось... - Умник, - фыркнул я. - Во-первых, в твоей фирме сразу просекли, что одновременно с тобой исчезли сто пятьдесят тысяч долларов, предназначенных для какой-то там сделки. Это еще ладно, можно подумать, что тебя ограбили и убили из-за этих денег. Но что это за исчезновение, когда человек заранее берет из дома пистолет, зубную щетку и пять пар белья? Такое впечатление, что ты работал не в ФСБ, а воспитателем в пионерском лагере. А в-третьих, ты бросил машину, пусть даже с пулевым отверстием в стекле, но всего лишь в километре от аэропорта <Домодедово>. Лень было пешком пройтись чуть побольше? Или за сто пятьдесят тысяч баксов теперь попутку не возьмешь? Ежу понятно, что ты двинул прямиком в Домодедово и полетел, в Город. - Откуда ты знаешь про пять пар белья? - изумленно произнес Булгарин, - Что, Женька тебе разболтала? - Когда мужчина бросает женщину безо всяких объяснений и без копейки денег, он не вправе рассчитывать, что она станет хранить его секреты, - сказал я. Что-то меня потянуло на морализаторство. - Я думаю, что она расскажет про твои трусы и в милиции. Польскую границу придется переползать на пузе. Глубокой ночью. - Значит, у меня совсем мало времени, - сделал вывод Булгарин. - Ладно, вот двадцать пять тысяч долларов. - Он ласково похлопал по чемодану. - Давай бумажки, да я побегу. И еще одна просьба: помалкивай о том, что знаешь. За такие бабки можно и помолчать. - У тебя в руках что? Чемодан, - напомнил я. А у меня - пистолет. Наверное, я его не просто так с собой таскаю. - Наверное, нет, - осторожно согласился Булгарин. - А зачем? - Как средство убеждения, - пояснил я. - В данный момент мне надо тебя убедить двигаться вон в том направлении. - Я показал на здание цирка. - Польша в другую сторону, я понимаю, но тем не менее... - Двадцать пять тысяч, - снова затянул свою песню Булгарин, но я ткнул его стволом <ТТ> в бок, и песня оборвалась. 31 В центр сооружения можно было попасть по трем широким проходам, находившимся под прямым углом друг к другу. Мы шли по среднему проходу. Булгарин настороженно вертел головой по сторонам, рискуя споткнуться и полететь наземь. - Что за темень, - недовольно бурчал он. - Сейчас будет светлее, - пообещал я. Тут я не соврал. Над ареной перекрытий не было, и четверо мужчин стояли под темно-серым утренним небом, поеживаясь от холода. Двое курили, и один из курящих носил фамилию Семенов. - Это еще кто? - Булгарин встал как вкопанный, едва мы вышли из коридора на открытое место. - Кто это такие? - Сейчас узнаешь, - пообещал я. - Сейчас ты все узнаешь. - Продал меня, да? - прошипел Булгарин, выставляя вперед чемодан и прикрывая им живот как щитом. - Не продешевил, нет? Он бурчал еще что-то такое же злобное, а я подумал, что мы стоим на арене, а на арене должны быть опилки. А опилки почему-то ассоциировались у меня с какой-то песней Высоцкого, где были слова <...но в опилки он пролил досаду и кровь>. Не самая подходящая ассоциация. - Константин Сергеевич, - это был первый. Сегодня он был подчеркнуто вежлив и корректен. Не спешил заехать мне ногой в морду. То ли присутствие Николая Николаевича его сдерживало, то ли <ТТ> в моей руке. - Константин Сергеевич, мы готовы дать вам гарантию безопасности, если вы передадите нам интересующие нас документы... А это еще кто? - уставился он на Булгарина. - Я знаю, кто это такой. Невысокий человек в темно-зеленом плаще и темных очках неторопливо шагнул к первому. Уж не знаю, зачем Николаю Николаевичу были нужны в такой темноте солнцезащитные очки... Хотя, я слышал, что умельцы из ФСБ могут нашпиговать в очки едва ли не компьютерную систему. Надеюсь, что у него все-таки не были вмонтированы в оправу крупнокалиберные пулеметы. Он же не Джеймс Бонд. - Я знаю, кто это такой. Здравствуйте, Олег Петрович, - ровно и бесстрастно произнес Яковлев. - Давно не виделись. Когда он говорил это, его лицо оставалось совершенно неподвижным, что напоминало чревовещательские фокусы. Но все оказалось гораздо проще, когда Николай Николаевич подошел поближе - его щеки и подбородок оказались изуродованы страшными шрамами, что вызвало, наверное, повреждение мышц лица. - Здравствуйте, - упавшим голосом ответил Булгарин. И тяжело вздохнул. Он напоминал в этот момент напроказившего школьника, неожиданно наскочившего на строгого директора. Чемодан лишь усиливал сходство. - Живой писатель - это вы? - спросил Яковлев. - Что? - не понял Булгарин, но на всякий случай отступил назад. - Он, - подтвердил я и вытащил из-за пазухи зеленую папку. - А вот его произведение. Хотите ознакомиться? - Я полагаю, что вы затем ее сюда и принесли, Константин Сергеевич, - сказал Яковлев. - А в вас, Олег Петрович, я сильно разочаровался. Булгарин скривился, как от боли, и еще сильнее прижал чемодан к животу, словно это могло его каким-то образом спасти. - Итак, сделка? - предложил я. - Вот вам живой писатель вместе со своим произведением. Единственный экземпляр, между прочим. Передаю вам в пользование, как и то, что я забрал в квартире Леонова. Вы оставляете меня в покое. - Хорошая сделка, - кивнул Яковлев. - Продал меня, сволочь, - с болью в голосе сказал Булгарин и как-то странно скрючился. - Папка, - я не обратил внимания на его стенания и протянул булгаринское завещание Яковлеву. Тот кивнул, взял папку, раскрыл ее и пролистал. Одобрительно кивнул мне. Неодобрительно взглянул на Булгарина. Первый все это время щелкал зажигалкой над папкой с булгаринскими бумагами, и я понял, что никаких приборов ночного видения в очках Николая Николаевича нет и что это обычный выпендреж. Пожалуй, с этого момента я перестал его бояться. - Хорошо, - сказал Яковлев, передавая папку первому, тот, в свою очередь, отдал ее Семенову. - Теперь бумаги из леоновской квартиры. - Сейчас, - я вытащил из кармана плаща коробки с картриджами. Яковлев протянул за ними руку, но я медлил. - Николай Николаевич, я полагаю, что с этим писателем вы разберетесь со всей строгостью? - Я кивнул в сторону Булгарина. Яковлев молча кивнул... - Так же, как разобрались со Стасом Калягиным и его женой? Первый нахмурился, Семенов шагнул вперед и положил руку за полу куртки. Яковлев не пошевелился. Спокойно и уверенно он сказал: - Это просто клевета. Я не имею к этому никакого отношения. Я знаю, как вы объясняете эти происшествия, но на самом деле смерти Калягина, Леонова и Кожухова - вовсе не моих рук дело. И я понятия не имел, что Олег Петрович составляет такие документы, пока вы не сказали об этом моим людям. - А как насчет Юры Леонова? Тут Яковлев помедлил, пожевал губами, но тем не менее произнес: - Самоубийство, - и добавил уже более решительно. - Давайте сюда ваши коробки. Семенов резко выдернул из-под полы куртки пистолет. Я вскинул свой и предупредил: - Не надо обострять обстановку! - Коробки, - повторил Яковлев. - Держите. - Я бросил их на землю к ногам Николая Николаевича. Это было невежливо, но мне надоело быть вежливым. Первый быстро нагнулся и взял картриджи в руки. - Вот так, - удовлетворенно произнес Яковлев. - Все можно решить миром... - И если мне не дадут миром отсюда уйти, я кое-кому разнесу башку! - внезапно завопил Булгарин. Левой рукой он прижимал к телу чемодан, а вот в правой у него теперь был зажат девятимиллиметровый <вальтер>. Откуда он его вытащил - черт знает. Но он вытащил этот <вальтер> и теперь целился в Николая Николаевича, однако при этом то и дело зверски косился на меня, тем самым намекая, что Яковлев не единственный человек здесь, кому Олег Петрович с удовольствием разнес бы башку. Далеко не единственный. 32 На Николая Николаевича произошедшее не произвело особого впечатления. Он так и стоял - неподвижно, заложив руки за спину и чуть укоризненно глядя на Булгарина, который в это время целился ему в грудь. Я же обратил внимание на то, что Семенов развернул пистолет от меня на Булгарина. Это не могло не радовать. - Олег Петрович, - как бы между прочим поинтересовался Яковлев. - А что это у вас в чемодане, который вы так страстно прижимаете к своему телу? Может, еще три тома воспоминаний, с которыми вы решили рвануть за границу? - Там сто пятьдесят тысяч долларов и пять пар белья, - ответил я, прежде чем Булгарин открыл рот. Судя по тому, как дернулся Олег Петрович после произнесения этой фразы, я переместился в списке кандидатов на тот свет на второе место. После Николая Николаевича. - Пусть вас не беспокоят мои деньги! - ехидно выкрикнул Булгарин, медленно отступая к проходу, через который мы вошли внутрь цирка. - Деньги меня всегда беспокоят. Особенно чужие, - сказал кто-то, и Булгарин внезапно прекратил свое отступление к спасательному выходу, замер и стал плавно опускать пистолет. - Так-то оно лучше, - произнес мистер Горский, подталкивая Булгарина вперед. Я не видел, что именно Горский упер в спину Олегу Петровичу, но, учитывая габариты абрамовского телохранителя, это, по-видимому, было нечто основательное. - Становится людно, - заметил Яковлев, всматриваясь в сумрак, откуда вышел Горский. - Больше там никого нет? А то выходите уж все сразу... - Ты один? - спросил я Горского. - По-моему, меня и одного тут будет достаточно, - самодовольно заявил Горский. - Это ваша охрана, Константин Сергеевич? - уточнил Яковлев. - В каком-то смысле, - ответили. К этому моменту Николай Николаевич был единственным из нас семерых, кто не извлек на свет Божий оружие. Семенов уже давно красовался с пистолетом, первый и второй энергично повытаскивали стволы, когда узрели выдвигающуюся из мрака могучую фигуру Горского. Булгарин неуклюже вывернул шею, заглянул в лицо человека, который упер ему в спину ствол, и неуверенно проговорил: - Кажется, я вас где-то уже видел. - Хорошая память! - оценил Горский. - Я тебе потом скажу, где мы встречались. Если не забуду. Кстати, - он сказал это так, что слышали только я и Булгарин. - Я взял в оборот того типа со сломанным носом, про которого ты мне сказал. Пришлось его помакать головой в унитаз, но результат - чистосердечное искреннее признание. Оказывается, - Горский заговорил еще тише, - этот вот деятель, - последовал толчок в спину Булгарина, - велел ему проследить, где ты живешь, а потом тебя пришить. Чтобы ты не мог рассказать Валерию Анатольевичу о том, что товарищ Булгарин, удачливый торговец именами, умолчал о своих собственных подвигах... Да, родной? - последовал еще один мощный толчок, от которого Булгарин едва не упал, успев пробормотать: <Нет, это неправда!> - Что у вас там за перешептывания?! - не выдержал Семенов. У парня явно чесались руки. Если держишь пистолет в руке больше двух минут, волей-неволей начинаешь палить из него. А тут такой повод. - Стоп, - сказал Яковлев, который держал перед глазами картриджи; первый услужливо щелкал зажигалкой. - Это пустые картриджи. Здесь ничего нет. - Может, у вас что-нибудь с очками? - невинно поинтересовался я. - Может, стоит посмотреть при более ярком освещении? - Здесь ничего нет, - повторил Яковлев и кинул коробки на землю. - Что это значит, Константин Сергеевич? - Это значит... - я пожал плечами. - Видимо, это значит, что сделка сорвалась. Да и вообще - какие там гарантии безопасности вы собирались мне предоставить, придя вчетвером, обвешанные оружием? Мне кажется, гарантия моей безопасности тут может быть только одна... Яковлев раскрыл рот, чтобы что-то сказать, но осекся и повернулся в сторону одного из проходов. - Это что такое? - настороженно спросил он. Горский вопросительно посмотрел на меня, Семенов вскинул руку с пистолетом, первый лихорадочно убрал зажигалку, а Булгарин напряженно ссутулился. Усиливающийся шум перерос в совершенно ясный звук работающего автомобильного двигателя. Через несколько секунд из прохода выехал джип, резко затормозил, оттуда тяжело вывалился Гоша с автоматом наперевес и, не обращая внимания на стволы глядящих на него пистолетов, мрачно поинтересовался: - А ну, который здесь Николай Николаевич? Мне достаточно было протянуть руку в нужном направлении. 33 Накануне вечером, пообщавшись с людьми Кожаного в <Золотой антилопе>, я покинул это заведение в самый разгар начавшейся там гулянки по поводу возвращения Рафика и заодно в преддверии утренней разборки с Николаем Николаевичем. Судя по тому, в каком состоянии Гоша и компания прибыли в цирк, можно было предположить, что гуляли они основательно и всю ночь. И в результате дошли до такого настроения, когда на спиртное смотреть уже противно и появляется нечто вроде чувства вины перед самим собой, что время потрачено зря, а важная работа не сделана. После чего все резко прекращают пить и бегут делать работу, но так, как ее можно сделать после нескольких часов пьянства, курения разных растительных составов и приставаний к Милке. То есть - сделать работу грубо и наспех. - А ну, который здесь Николай Николаевич? - мрачно поинтересовался Гоша. Одновременно из других дверей джипа повыскакивали еще несколько вооруженных мужчин, в том числе Сыч и Рафик. Может быть, вы объясните... - начал Николай Николаевич, но его слова были перебиты звуком передергиваемого затвора. Гоша разговаривать не собирался. Ему надо было поскорее положить всех, кого надо, и ехать отсыпаться. Яковлев понял, что вновь прибывшие не будут вести дискуссии, за секунду до того, как Гоша начал стрелять. Этого ему оказалось достаточно, чтобы резко упасть на землю, но слишком мало, чтобы остаться невредимым и завладеть инициативой. А Гоша стоял на месте, как каменное изваяние, и поливал от бедра все пространство перед собой. Завораживающее зрелище. Я не смог порадоваться ему (в полной мере), потому что мистер Горский толкнул меня в плечо, и я тоже повалился на землю, чтобы потом перекатиться за здоровенный каменный блок. Отсюда можно было наслаждаться звуковой дорожкой происходящего, а вот подглядывать за Гошей и остальными я не стал. Я и так примерно представлял, чем это может закончиться. Автоматные очереди перемешались с пистолетным тявканьем, сочными звуками разбивающихся стекол джипа, боевыми криками, которые состояли по преимуществу из матерных слов. Между тем Горский отчего-то не спешил присоединиться ко мне в моем убежище. Я осторожно выглянул из-за блока и увидел, как двое мужчин катаются по земле, стараясь изо всех сил убить друг друга. Булгарин чувствовал, что шансов победить у него меньше, поэтому при каждой предоставившейся возможности пытался оторваться от Горского и бежать к выходу. Его драгоценный чемодан и не менее драгоценный в данной ситуации <вальтер> валялись неподалеку. Поразмыслив, я решил остаться на прежнем месте. Я был организатором этого мероприятия, но чтобы лично участвовать в перегрызании глоток... Нет, спасибо. Честно говоря, никого из этих людей я бы не пригласил домой на чашку чая. Значит, мне нужно было просто сидеть и ждать, пока многочисленные противоречия, разделяющие этих людей, сами собой сгладятся. Когда никого из них не останется в живых, противоречий не будет совсем. Будет мир, покой и всеобщая гармония. Хотя, с точки зрения относительной справедливости, Горский имел достойные причины слегка покалечить Олега Петровича. Горский, пусть и был по сути наемником, выступал сейчас мстителем за давнее жестокое убийство. И пусть Абрамов назвал месть тупым чувством... Тем не менее он послал сюда Горского расставить все точки над <и>. Яковлева мне было совершенно не жаль, а для Гоши сегодняшнее цирковое представление являлось просто форсированием событий: нечто подобное обязательно случилось бы с ним если не завтра, то послезавтра, если не послезавтра, то на следующей неделе. Гоша страдал распространенной болезнью: есть <Калашников>, но нет мозгов. Болезнь эта обычно имеет печальный исход. Горский пробежал на четвереньках ко мне, сел рядом, перевел дух и беззвучно засмеялся. - Круто они там... - ткнул он большим пальцем за блок. - Чувствую, наша помощь им не понадобится. - А где Булгарин? - поинтересовался я. - Там валяется, - махнул рукой Горский. - Но это не я. Кто-то из тех его случайно завалил. Он все время подскакивал, понимаешь, как кузнечик! Драпануть хотел. А я его за ноги тяну. А он опять прыгает. Ну и допрыгался, болезный... Внезапно стрельба прекратилась. Щелкнул одиночный пистолетный выстрел, и наступила окончательная тишина. Я и Горский переглянулись. - Все, что ли? - спросил Горский. - Закончили? Ему ответил не я. Ему ответил совершенно не изменившийся, спокойный и бесстрастный голос Николая Николаевича Яковлева. - Константин Сергеевич, давайте продолжим наш разговор, - предложил он. - Теперь нам ничто не мешает это сделать. Выходите, мы не стреляем. Пока не стреляем. - Вот сукин сын, - прошептал Горский и взвел курок своей <беретты>. - Как ты думаешь, он, правда, стрелять не будет? Или берет на понт? - Сейчас узнаем, - сказал я и показал Горскому на левый край блока. А сам двинулся к правому. Когда я махнул рукой, мы одновременно выскочили из-за блока на открытое пространство, держа пистолеты перед собой, а пальцы - на спусковых крючках. Я не сразу заметил его - Николай Николаевич лежал на земле, удобно устроив руку с пистолетом на своем бедре. Непонятно было - то ли он ранен, то ли просто лежит с того момента, как упал, прячась от Гошиных очередей. Сам Гоша имел куда более бледный вид. Он сидел, привалившись спиной к изрешеченной дверце джипа, опустив подбородок на грудь и выронив автомат из рук. Видимо, он настолько был уверен в своих силах, что просто стоял и стрелял, не делая попыток укрыться за машиной, не пригибаясь и не перебегая с места на место. Поэтому убить его было так же легко, как поразить в тире большую неподвижную мишень. Рафик тоже был неподвижен, как и еще два тела рядом с джипом. Сама машина выглядела совсем не так эффектно, как пять минут назад: разбитые стекла, продырявленные борта, темные потеки крови. Но и люди Николая Николаевича вовсе не безболезненно вышли из этой переделки. Если сам Яковлев хоть и лежал, но выглядел вполне справно, то первый, широко раскинувший руки подле своего шефа, этим похвастаться не мог. Его рот был приоткрыт, подбородок вздернут вверх, а шея испачкана кровью. Семенов стоял, опустившись на одно колено и упрямо целясь в мою сторону. Его пошатывало, то ли от раны, то ли от волнения. И только второй явно был невредим, он быстро подошел к джипу и добил Гошу выстрелом в голову. Пинком отшвырнул автомат в сторону, затем вставил в свой пистолет новую обойму и сделал по контрольному выстрелу в каждого из лежавших на земле приятелей Гоши. А потом красноречиво посмотрел на нас. - Так что, Константин Сергеевич, это была ловушка? - спросил Яковлев с земли. - Вы, наверное, согласитесь, что не самая удачная. И что это вам взбрело в голову? Ваш-то здесь какой интерес? Ольга Петровна Орлова давно отказалась от ваших услуг. Вы что, не можете вовремя остановиться? Ведь все было так просто - договориться и жить дальше. Почему этого нельзя было сделать? - С убийцами не договариваются, - сказал я. - Бросьте, - иронично проговорил Яковлев. - Это была самооборона. А вы сами разве на стали сейчас убийцей, только действующим чужими руками? - Я имею в виду другие убийства. Случившиеся раньше. - Много чего случилось раньше, но неужели необходимо все помнить? - Иногда это просто невозможно забыть, - сказал я. - Сантименты, - неодобрительно произнес Яковлев. - Эмоции. Давайте обойдемся без них. Давайте сюда леоновские картриджи, и мы разойдемся подобру-поздорову. - Я не взял их с собой, - ответил я, чувствуя легкую дрожь в икрах. Не слишком приятно стоять под прицелом трех пистолетов. - Они слишком дороги мне, чтобы таскать их в карманах... - То есть вы сознательно шли на силовое решение, - сделал вывод Яковлев. - Тянули время, вводили меня в заблуждение... Это нехорошо, Константин Сергеевич. Слово <нехорошо>, очевидно, являлось условным сигналом, потому что стоявший до того момента у джипа второй переместился чуть вправо, чтобы Яковлев не находился на линии огня между ним и Горским. Семенов, в свою очередь, держал на прицеле меня. - Я бы предпочел решить все миром, - сказал Яковлев, и это звучало как насмешка. - Мне действительно жаль, что все так вышло с этим мальчиком, сыном Леонова. Я не хотел лишней болтовни, вот и все. - А лучший способ заткнуть рот - смерть, да? Женщины, дети - не имеет значения... - Да перестаньте вы... - сказал Яковлев, а потом вдруг резко повалился на спину, оглянувшись на раздавшийся резкий звук. Звук чертовски напоминал пистолетный выстрел. Да он и был пистолетным выстрелом. 34 Сначала пистолетный выстрел, потом истошный визг, потом еще один выстрел, еще один, еще один. Режущий уши, словно бритвой, безумный визг. Милка вывалилась из джипа, именно вывалилась, сползла на землю, видимо, с заднего сиденья, где она пряталась до сих пор. Сначала она выстрелила в спину второму, а потом уже начала вопить - то ли от страха за свою обкуренную жизнь, то ли испугавшись того, что делали ее руки. Второй качнулся, упал на капот джипа, инстинктивно нажал на спуск, пустив пулю в землю, а потом рухнул вниз. Милка продолжала визжать, уже стоя на коленях и уродуя все новыми выстрелами умирающее тело второго. Конец этому безумию положил Яковлев - он, по прежнему не вставая, выстрелил в нее, и вокруг затылка женщины взметнулось красное облачко. Милка медленно повалилась на спину. Это был последний выстрел, который сумел сделать Яковлев - подскочивший Горский ударил его ногой в предплечье, и пистолет выпал из руки Николая Николаевича. На всякий случай Горский еще и пнул Яковлева в бок. Тот коротко вскрикнул, стиснул зубы и процедил: - Хватит, у меня бедро раздроблено. Я уже больше не смогу ничего сделать. - Это уж точно! - торжествующе воскликнул Горский и снова ударил Николая Николаевича по ребрам. Он походил на разошедшегося футболиста, который продолжает раз за разом посылать мяч в ворота, хотя свисток уже прозвучал и гол засчитан. Семенов, оставшийся в одиночестве, растерянно смотрел на меня, и пистолет в его руке едва заметно подрагивал. - Положи оружие на землю, - медленно сказал я. - Положи, и на этом закончим. - Нет, - повернулся ко мне Горский. - Нельзя его упускать. Никак нельзя. - Пусть катится отсюда, - упрямо повторил я. Не высказанное вслух, внутри меня в это мгновение появилось желание, подступавшее к горлу как острый нож: <Хватит! Хватит уже мертвых на сегодня!> - Он не должен уйти живым, - настаивал Горский. Он даже схватился за свою <беретгу>, и Семенов не выдержал: он выстрелил в меня, а я автоматически нажал на курок, выпуская ответную пулю. И не одну. Мозг сразу же подсказал оправдание: <Это не я выстрелил первым, это он... Я всего лишь защищался>. Но я чувствовал, что уже давно был обречен на этот выстрел. На эту смерть. - Давно бы так, - удовлетворенно сказал Горский. Семенов неуверенно дотронулся до своей груди, потом стал заваливаться на холодную землю, которая должна была стать ареной, местом для ярких развлечений, но стала местом смерти. Опилок здесь не было и уже не будет, но кровь, чужую кровь, я все-таки здесь пролил. Горский оставил на время мрачного Николая Николаевича, подошел к Семенову и добил его выстрелом в голову. Потом повернулся ко мне и довольно сообщил: - Все. Дело сделано. Это я знал и без него. Убийцы получили свое - то есть были убиты. Только чувства триумфа почему-то не появилось. И будет ли оно когда-нибудь вообще? Необремененный такими мучительными раздумьями, мистер. Горский куда-то названивал по мобильному, не спуская глаз с Яковлева. - Доклад начальству? - спросил я. Теперь можно было опустить револьвер, расслабить напряженные мышцы, можно было сделать несколько шагов все еще негнущимися ногами. Теперь все было можно. - Да, обрадую Валерия Анатольевича, что все сошло отлично, - кивнул Горский. - Какой еще Валерий Анатольевич?! - Яковлев дернулся при звуке этого имени, но Горский успокоил его видом ствола <беретты>. Николай Николаевич вынужденно принял прежнюю позу, но теперь неотрывно следил за Горским, пытаясь подслушать разговор... Он еще не знал. Впрочем, и я тоже. Я просто обогнул тело первого, поднял с земли зеленую папку, стряхнул с нее грязь и положил ее на место - за пазуху. Горский закончил разговаривать, закрыл крышку телефона и убрал его в карман. - Ну что сказала Москва? - поинтересовался я. - Какая Москва? - Горский удивленно поднял брови. - А, ты про Валерия Анатольевича? Так он не в Москве. - А где же? - не понял я. - Сейчас узнаешь, - загадочно улыбнулся Горский. Впрочем, разгадать эту загадку оказалось легко. Особенно после того, как пять минут спустя из прохода появился донельзя взволнованный, настороженно озирающийся по сторонам и даже непохожий на себя бизнесмен - но тем не менее именно он. Валерий Анатольевич Абрамов собственной персоной. Просьбы любить и жаловать были излишни. 35 Абрамов вышел в центр арены, дрожащей рукой пригладил расчесанные на пробор волосы и неестественно весело произнес, оглядев распростертые вокруг тела: - Хорошая работа, да, Горский? - Как всегда, - скромно ответил телохранитель. - Константин! - Абрамов торопливо подбежал ко мне и пожал руку. - Искренне! Благодарен! Вот, решил лично... Не мог усидеть там... в Москве. - Конечно. - Я понимающе кивнул головой. А голова у меня уже начинала идти кругом. Один из богатейших людей страны приезжает в Город, чтобы полюбоваться на свежие трупы людей, которые имели отношение к смерти его дочери. Приезжает тайно, ночью, без эскорта, с одним лишь Горским. Что-то в этом было ненормальное. То ли персонально с Абрамовым, то ли со всей страной в целом. А Валерий Анатольевич продолжал суетливо крутиться между трупов, задерживаясь возле каждого на пару секунд, заглядывая в лицо и спеша дальше. Со стороны это напоминало ритуальный танец, исполняемый над поверженными врагами. А может, это действительно было так? - Ага, - сказал Абрамов и остановился. В паре шагов от него лежал Николай Николаевич Яковлев. И теперь он понял. И чуть прищурил глаза, отчего его изуродованное шрамами лицо приобрело равнодушно-презрительный характер. - Это он? - нетерпеливо спросил Абрамов, и Горский кивнул. - Это он... - повторил Валерий Анатольевич уже с другой интонацией: в его голосе слышалось теперь какое-то особое, извращенное счастье, злобная радость, предвкушение чужих страданий и боли... Я скрестил руки на груди и молча наблюдал за ними. Внутренний голос подсказывал мне, что пора уходить, что это уже не мое дело, что это вообще ничье дело, кроме тех двоих, что смотрели сейчас друг на друга - один стоя, другой лежа. Но я не ушел. Я остался и я смотрел, потому что оторваться от этого было невозможно. Если существует такое понятие, как концентрированная ненависть, то сейчас она просто хлестала, как нефтяной фонтан в том месте, где были Абрамов и Яковлев. Жертва и палач. Или наоборот. Мне вдруг показалось, что между двумя мужчинами существует некая связь. Они старались причинить друг другу боль и причинили ее столько, что нормальный человек давно бы уже не выдержал. Но эти двое выжили, и это было страшно. А тот из них, кто останется в конце, будет еще более страшен, потому он будет еще более не человек. - Знаешь, кто я? - тихо спросил Абрамов, и Николай Николаевич кивнул. - Я хочу убить тебя. Я имею на это право. - Яковлев снова кивнул. Он считал ниже собственного достоинства разговаривать с человеком, который обыграл его, пусть чужими руками, но обыграл, заманил в ловушку и уложил на лопатки во всех смыслах. - Горский, - повелительно произнес Валерий Анатольевич. Горский подошел к нему и протянул <беретту>. Рукояткой вперед. Только теперь я заметил, что кисти Валерия Анатольевича затянуты в тонкие черные перчатки. - Курок взведен, - предупредил Горский. - Большое спасибо, - абсолютно серьезно сказал Абрамов, взял пистолет и направил его на Николая Николаевича. Сначала движения Абрамова были неуверенными, но потом он удобнее ухватил оружие, убедился, что мишень лежит смирно и не дергается, что мишень полностью в его власти. И тогда Абрамов заулыбался. Это была странная и жуткая улыбка, которая пробивалась на лице постепенно, сначала заставив правый угол губ вздернуться, потом задрожжал левый угол, и наконец тонкие губы Абрамова раздвинулись, показав белые зубы и высунутый кончик языка. Губы подрагивали, а потом капелька слюны сорвалась с нижней губы и упала на землю. Это была отвратительная гримаса, занявшая лицо Валерия Абрамовича лишь на несколько секунд, но мне вдруг показалось, что именно это и есть его истинное лицо. - Хотя бы одного - сам! - отчетливо произнес Абрамов и нажал курок. Все его тело вздрогнуло, как от удара током. Абрамов удивленно посмотрел на оружие, прицелился снова и снова нажал на курок. Потом еще, еще, еще... - Достаточно, Валерий Анатольевич, - сказал Горский и аккуратно извлек оружие из рук босса. - Он уже мертв. - Это ты точно знаешь? - спросил Абрамов, не зная, куда деть руки после того, как из них забрали пистолет. - Он точно мертв? Он уже один раз был мертв, но... - Он мертв на триста процентов, - отчеканил Горский. Он достал из кармана платок, тщательно протер рукоятку и положил в ладонь мертвому Рафику. Затем Горский так же деловито достал из кармана куртки небольшой пакет с веществом белого цвета, положил его на капот джипа, потом достал нож и пропорол пакет, рассыпав часть белого порошка. - Вот версия для ментов, - сказал Горский. - Группа московских фээсбэшников, а по совместительству торговцев наркотиками, приезжает в город, чтобы договориться о сбыте партии кокаина. Но товар, - он кивнул в сторону рассыпанного по капоту джипа порошка, - оказался дерьмовым, попросту смешанным со стиральным порошком. Покупатели не вынесли такого обмана и устроили перестрелку. Все действующие лица погибли. - И это здорово! - отозвался Абрамов, который все еще стоял над трупом Яковлева, всматриваясь в лицо убитого, словно старался найти там скрытые признаки жизни. Мне показалось, что Валерий Анатольевич был немного не в себе. Но Горский посчитал, что все нормально. Он вспомнил про Булгарина и позвал босса: - Валерий Анатольевич! Пойдемте, тут еще один деятель валяется, которого вы тоже хотели бы лично отправить на тот свет. Но он вас не дождался. - Где-где? - заинтересовался Абрамов, спеша на призыв, но Горский внезапно замолчал, замер и растерянно уставился на то место, где должен был лежать Булгарин. Там не было ни тела, ни чемодана, ни <вальтера>. - Мне это не нравится, - вполне обоснованно пробормотал Горский, хлопнул себя по карману и вспомнил, что <беретта> уже пристроена. - Костя... - повернулся он ко мне. - Что ты делаешь?! Я резко вскинул револьвер и практически не целясь нажал на спуск. 36 Было немного странно видеть страх на лице такого большого и сильного человека, как Горский. Он вытаращил на меня глаза и испуганно вскрикнул: - Что ты делаешь?! Я выстрелил практически не целясь, потому что на эти дела времени уже не оставалось. Вылезший из-за каменного блока Булгарин выронил свой <вальтер> и рухнул наземь. Его левая рука даже сейчас сжимала ручку чемодана. Горский резко крутанулся на звук падающего тела, увидел распростершегося на земле Олега Петровича и досадливо сплюнул: - Надо же! Вот уже действительно - крандец подкрался незаметно... - Спасибо, Костик, век не забуду! - пообещал он. - Четыреста двадцать тысяч, - сокрушенно пробормотал Валерий Анатольевич, поеживаясь от холода. - Я ему заплатил четыреста двадцать тысяч... - Но вы получили за эти деньги все, что хотели, - сказал я. Пока пистолет был в моей руке, они были вынуждены меня слушать. А мне надо было высказаться. Позарез. Иначе я бы сошел с ума. Иначе этот пистолет оставалось только приставить к виску и нажать на спуск. Мне столько врали за эти недели. Столько людей. Столько вариантов лжи. Это оказалось заразительно, и я тоже включился в общий процесс. Но дольше это не могло продолжаться. Без всяких высоких целей, без подспудного смысла - я просто хотел знать, чтобы успокоиться. Чтобы знать, кто был кем и кто кем не был. - Вы получили за эти деньги все, что хотели, - сказал я Абрамову. - Вы узнали, что Яковлев погиб в Чечне, но зато трое остальных были в поле досягаемости. Вы чуть выждали, навели справки, все подготовили, а потом приступили. - Что это вы такое говорите, Константин? - удивился Абрамов. Но я уже привык к его маскам. Я не обратил на новую маску никакого внимания. А Горский нахмурился. - Я говорю, что в августе этого года по вашему указанию был убит Стас Калягин. Позже - сбит машиной Павел Леонов. Совсем недавно - застрелен Василий Кожухов. И вот теперь вы окончательно завершили свою месть - Яковлев и Булгарин мертвы. На триста процентов, как говорит Горский. Вам грех жаловаться, Валерий Анатольевич. Вы так отомстили... С размахом, по полной программе. - Вы сами мне говорили, что это Яковлев убирал свидетелей! И вдруг - такая чушь... - едва ли не с обидой в голосе произнес Абрамов - Что с вами такое? - Яковлев вернулся в Москву из своей чеченской командировки десятого сентября этого года. Это совершенно точная информация. К этому времени Стас Калягин уже был мертв, Яковлев не мог быть к этому причастен. Он спохватился, что творится неладное, только после того, как узнал о гибели Леонова. Тогда начались обыски в леоновской квартире, поиски документов, могущих компрометировать Яковлева... Но начали все вы, Валерий Анатольевич. Отложили в девяносто шестом году свою месть, заперли ее в сейф, а потом выпустили... - Яковлев мог направить убийц, даже находясь в Чечне, - возразил Абрамов. - Разве нет? Наверное, стоило хорошенько допросить его перед смертью, чтобы у вас, Константин, не осталось сомнений. Но, увы... - Он сказал. Он признал, что виноват в смерти сына Павла Леонова. Бумаги Булгарина и Леонова уличают его в убийстве вашей дочери. И все. - Да он лгал! Он скрывал свои преступления... - Зачем признаваться в одном преступлении и отказываться признаться в другом таком же? - Нам уже этого не понять и не узнать. - глубокомысленно произнес Абрамов. - Послушайте, - я посмотрел ему в глаза. - Я не служитель закона. Я ни на кого не работаю. Я делаю это только для себя. Скажите мне правду. Только один раз - правду. Вы уже добились своего, вы отомстили. Я не смогу причинить вам вреда, это даже смешно; миллиардер и простой частный детектив. Я не смогу, да и не хочу этого делать. Убийство вашей дочери было зверством, за которое стоило отплатить, возможно, не так жестоко, но это уже ваш выбор, ваша боль... Яковлев заслуживал такой смерти, даже если он не виноват в убийствах Леонова, Калягина Кожухова. Ваша дочь и сын Леонова - еще более тяжкий грех. Мы сейчас с вами разойдемся в разные стороны и никогда больше не увидимся. Так почему же не разойтись, имея точное представление о том, кто чего стоит? Я рисковал жизнью, чтобы подставить вам Яковлева. Я не требовал денег. Я не требовал ничего. Я и сейчас не требую, я прошу у вас - правду. - Вам будет легче? - медленно, произнес Абрамов, глядя куда-то вверх, в становящееся все более светлым небо над цирком. - Вам будет легче, - ответил я. - Ведь вы не убийца. Вы хотели отомстить... Месть завершена, и вам придется теперь жить без мести, руководствуясь чем-то другим в своей жизни... Сами говорили, что месть - это тупое чувство. - Говорил, - согласился Абрамов, посмотрел на Горского, и тот отвернулся в сторону. - Месть действительно тупое чувство. Зато... Зато такое сладкое. Он произнес это, и он мог больше ничего не говорить. Все ответы содержались в этом слове, произнесенном словно признание в любви на ушко любимой девушке - <сладкое>... - Ну, допустим, я это сделал, - сказал вдруг Горский. - Это я... Я сразу вспомнил вырвавшуюся у Горского фразу в ответ на замечание Абрамова <Хорошая работа, да, Горский?> И ответ: <Как всегда>. Как всегда... - Я их убивал, - сказал Горский. - Одного на даче, другому позвонил, вызывал на встречу якобы от имени ФСБ. Сбил его машиной. Третьего просто застрелил. Вот и все. А ты молодец, Костя, догадался. Я подумал, что не догадаться было бы труднее. Особенно после того, как разгоряченный Абрамов, всаживая в тело Яковлева пулю за пулей, кричал: <Хотя бы одного - сам!>. Особенно после того, как Олег Булгарин чувствовал себя как у Христа за пазухой, зная, что Николай Николаевич вернулся в Москву, - Булгарин-то думал, что это Абрамов мстит бывшим булгаринским сослуживцам, и не беспокоился на свой счет. Это уже я сбил его с толку, пробудил дремавший страх перед Яковлевым и погнал Олега Петровича из Москвы... Особенно после того, как сам Абрамов выкрикнул - <Нет!>, когда я предположил, что Булгарин уже убит Николаем Николаевичем. Абрамов лучше всех знал, что Булгарин не может быть убит. Потому что убийства соратников Яковлева происходили с санкции его самого, Валерия Анатольевича. Яковлев к этим убийствам не имел никакого отношения. Все это сложилось в моей голове только сейчас. К счастью или к несчастью Валерия Анатольевича Абрамова. - Ну что ж, - сказал Абрамов. - Будем считать, что мне действительно полегчало, И в хорошем настроении я полечу домой. У меня много дел дома. Очень много дел. Теперь я хочу похоронить свою дочь. По-настоящему. Я сообщу, что она погибла в автокатастрофе в Швейцарии, инсценирую перевозку тела и похороню ее где-нибудь здесь. По-человечески. Ее душа успокоится, ну и я успокоюсь... Наверное. Он вздохнул, на лице его проявилась смертельная усталость, охватившая этого человека теперь, когда цель последних лет его жизни была достигнута. Абрамов говорил, что мужчине надо постоянно кого-то ненавидеть, иначе теряется инстинкт хищника. Пожалуй, ему придется искать себе нового врага. Абрамов махнул мне рукой и пошел к выходу из цирка. - Стас Калягин был убит вместе с женой, - почему-то сказал я. - Она-то ни в чем не была виновата. - И что? - повернулся Абрамов - Меня теперь должна мучить совесть? Моей дочери было семнадцать лет, понимаете?! И это такая боль, которую вы не можете понять! У вас все детские игрушки, сыщики, стрелялки... Вам нечего терять в этой жизни, вы не можете оценить мое страдание! Когда вы почувствуете хотя бы что-то похожее на мою боль, вы поймете, что смерть какой-то там женщины, жены одного из убийц, - это для меня ничто! - Думаете, боль изгоняют только болью, причиненной другим? Но это уже был вопрос без ответа. Абрамов скорым шагом удалялся, не собираясь более вступать в бессмысленные дискуссии. Горский, помедлив, кинулся было следом, но затем вернулся, забрал булгаринский чемодан - все это не глядя в мою сторону. А потом он сказал: - Просто работа у меня такая. Не то чтобы я получаю от этого удовольствие, понимаешь? - Понимаю, - сказал я. - Еще раз спасибо тебе, что вовремя пальнул... - Не за что. - Кстати, - Горский переступал с ноги на ногу, никак не решаясь уйти или не зная, что сказать напоследок. Он врет, когда говорит, что заплатил четыреста тысяч баксов за те имена... - Горский сообщил это шепотом, как свою самую страшную тайну. - На самом деле он заплатил только двести штук. Вот так... Неожиданно он сорвался с места и побежал вслед за хозяином, громко топая ботинками по цементному полу. Теперь можно было разжать пальцы и бросить револьвер наземь. Предварительно вытерев рукоятку. Выждав минут пять, я зашагал следом. Надо было выбираться из этого места. Пустого, холодного и мрачного. Совсем не похожего на цирк. 37 - Ты что, пьян? - Гарик неодобрительно окинул взглядом мою фигуру. - От жизни, - мрачно ответил я и с грохотом поместил свое тело на стул, стоявший в дальнем углу кабинета. Почему-то меня принесло именно сюда: из цирка, через дешевое кафе, из тех, что открываются рано и поздно закрываются. Я просидел там больше часа, проглотил уйму всякой еды, но в результате приобрел лишь тяжесть в желудке и никакого удовлетворения. В этом не лучшем состоянии я и завалился к Гарику. - Десять минут десятого, - задумчиво произнес Гарик. - И ты уже у меня в кабинете. И по твоей физиономии видно, что опять влип в какое-то дерьмо. Не рано ли? Я одарил его выразительным взглядом, и Гарик понимающе кивнул: - Ну да, конечно. Умолкаю, умолкаю... Минут пятнадцать я просто молча сидел в углу и ненавидел весь свет, включая и себя, а потом понял, чего мне не хватает. - Гарик, - сказал я, и он оторвался от бумаг, готовый выслушать сагу о моих новых неприятностях. - Гарик, я хочу домой. Мне надоело сидеть в гостинице, надоело мотаться по городу... Я хочу расслабиться. - Ты очень кстати об этом заговорил, - сказал Гарик, и облегчение было написано на его лбу несмываемыми чернилами. - Шеф только вчера посоветовал мне убрать людей из засады. Время идет, а результатов никаких. Да и людей у нас маловато, чтобы так разбрасываться... - Разбрасываться, - повторил я. - Что ж, точное определение. - Не обижайся, - попросил Гарик. - На самом деле люди нужны и для других операций. К тому же агентура передает слухи о том, что с Филином что-то стряслось. Говорят даже, что его подстрелили. Я могу предоставить тебе одного постоянного охранника, не более... - И без охранника обойдусь, - отмахнулся я. - Забаррикадируюсь в квартире и буду спать по двадцать часов в сутки. - Между прочим, фээсбэшники тоже от твоего дома куда-то пропали, - сообщил Гарик. - Не знаешь, с чего бы это? - Понятия не имею. - Врешь, - печально констатировал Гарик. - Вру, - согласился я. - Ну так что? Дать тебе охранника? Один - это хуже, чем четыре, но лучше - чем ни одного. А если появится информация, что Филин жив-здоров и приступил к активным действиям, так мы сразу... - Гарик решительно потряс сжатый кулак. - Обрадовал, - усмехнулся я. - Честно говоря. Филин меня мало волнует. - А что тебя волнует? - удивился Гарик. - Я сам, - признался я. - В каком смысле? - Слишком был активен в последние недели, слишком много всякой суеты... Хочу немного отдохнуть. Привести мысли в порядок. И вообще... - С Ленкой-то разобрался? - поинтересовался Гарик как бы между прочим, глядя не на меня, а в потолок. - Она бы тебе привела мысли в порядок... Вот, кстати, последние послания от нее к тебе. - Он швырнул мне на колени несколько скрепленных листов бумаги. Я нехотя посмотрел на последний лист: позавчерашнее число. Надо же, никак не может успокоиться. И что они не едут в Питер? Ага, вот она пишет: <...муж решил задержаться, познакомился с каким-то питерским бизнесменом, который сейчас чуть ли не ночует у нас. Все с мужем обсуждают какие-то грандиозные планы. Такой противный мужик, этот питерец... Сейчас особенно чувствую, как мне тебя не хватает...> Ну вот, спохватилась. Раньше надо было думать, дорогая. Когда выбирала себе такого мужа. Впрочем, я решил быть милосердным. - Сегодня вечером к ней загляну, - сказал я Гарику. - Хотя... - я строго на него посмотрел, - у тебя какой-то нездоровый интерес к моей личной жизни. Надеюсь, у охранника, которого ты мне дашь, не будет такого недостатка... - Разве это недостаток? - Гарик снял телефонную трубку. - Я тебе дам отличного парня, только что перевелся к нам из двенадцатого отделения. Ему там тесно было, негде развернуться... Кровь с молоком! Юморной такой, но и дело знает. Стены готов лбом прошибать! - рассказывал Гарик, набирая номер. - Знал я одного товарища из двенадцатого отделения. - Я удивленно покачал головой. - Мир еще более тесен, чем кажется. Серегой зовут, да? Белобрысый такой: - Точно! - Гарик на миг оторвался от трубки. - Так вы еще и знакомы? Что ж это совсем хорошо... - Куда лучше... - отозвался я. Меня захлестывала апатия, обычное дело после того, как долгая и трудная работа сделана. Даже перспектива выслушивать остроты белобрысого сколько-то там часов в сутки меня не пугала. Я хотел лишь доползти до своей квартиры, положить голову на валик дивана и закрыть глаза. Если бы Ленка еще присутствовала бы при этом - совсем хорошо. - Твой Серега сейчас на выезде, - сообщил Гарик, вешая трубку. - Он подойдет часам к четырем, я его проинструктирую - и вперед. Что ты будешь делать до четырех? Мне нужно было выписаться из гостиницы, вернуть Орловой <Шевроле> и отчитаться перед ней о проделанной работе... Такой облом. - Я буду спать вот здесь, на стуле, - сказал я. Гарик отреагировал на это сообщение так же смиренно, как житель Японских островов на весть о приближении цунами. Он смирился и стал ждать, пока стихийное бедствие завершится. 38 Белобрысый меня, честно говоря, стал раздражать, как только мы вышли из здания ГУВД. То ли я отвык от него, то ли так до конца и не выспался, то ли он задавал неудачные вопросы... Только он меня быстро утомил. - Так вы закончили это дело, с Леоновым? - драматическим шепотом спросил он уже на ступенях ГУВД, хотя нас никто вроде бы не подслушивал. - Закончил, - сказал я. - Это не было самоубийство? - Не было. - И кто же его убил? - Убийцы. - А если серьезно? - обиженно уставился на меня Серега. - Я же вам помогал... Я же тоже принял участие. - Принял, - кивнул я в десятый раз. - Только... Только подробности тебе знать вовсе не обязательно. Ты все-таки работник милиции, представитель власти, а расследование было... Ну, скажем так, - неформальным. - Вы их что, убили? - прошептал Серега. - Я никому не скажу, честное слово. - Честное слово, я их не убил. Я им сказал, что так делать нехорошо, им стало стыдно, и они сделали себе харакири. Все, конец истории. - Вы же врете, - проницательно заметил Серега. - Не совсем. Я им действительно сказал, что делать так нехорошо. Но оказалось, что им совсем не стыдно. И еще - оказалось, что стопроцентных жертв не бывает. Расследуешь убийство человека, а потом оказывается, что его действительно было за что убить. Помогаешь другому, оказывается, что и он не лучше. И так всю дорогу. - Ну а Леонов? - Какой, Павел Александрович? - Нет, парень этот, курсант... Юра, - вспомнил Серега. - Он тоже - не стопроцентная жертва? - Юра - это исключение. И еще там была одна де... - начал я, но вовремя спохватился. - Юра просто был еще слишком молод. Поэтому он - невинная жертва. В отличие от своего отца. - Вы просто пессимист какой-то, - укоризненно посмотрел на меня Серега. - Поработай здесь столько же, сколько работает Гарик, - сказал я. - И мы посмотрим, кто из нас окажется большим пессимистом. - Думаете, я? - Думаю, - сказал я и распахнул перед Серегой дверцу <Оки>. - Добро пожаловать. Ты хотя бы вооружился, выходя на такое опасное задание? - Само собой, - Серега отвел в сторону полу куртки, и я увидел кобуру. - Теперь совершенно спокоен, - сказал я. - Не был таким спокойным с тех пор, как появился на этот свет. 39 Сначала нам пришлось заехать на заправку, а потом Серега вспомнил, что он сегодня не обедал. Я вспомнил, что последний раз ел в половине девятого утра, и нашим коллективным решением было пойти перекусить, прежде чем Серега обеспечит мое благополучное возвращение домой. - Пригласил бы тебя к себе домой поужинать, - сказал я в кафе. - Но у меня пустой холодильник. - Жениться вам пора, - авторитетно заявил Серега, нарезая бифштекс. - Ты еще будешь заботиться о моем моральном облике! - возмутился я. - А кто же? Вот, говорят, скоро будут набирать в отдел нравов, курировать проституток и так далее... - мечтательно произнес Серега. - Думаешь податься? - Возможно. Надо везде себя попробовать. - Вот жена обрадуется! - усмехнулся я. - У меня понимающая жена, - гордо сказал Серега. - Кстати, вы долго еще собираетесь по городу кататься? Я бы не прочь домой пораньше свалить... - Охранничек, - проворчал я. - Доедай, да поедем. Сегодня я хочу пораньше лечь спать. - Вот это дело! - одобрил меня Серега и с удвоенной скоростью задвигал челюстями. Его молодой растущий организм требовал своего. Около восьми часов вечера мы подъехали к подъезду моего дома. Впору было прослезиться и облобызать в порыве ностальгии грязные стены. Но я сдержался. Это было бы негигиенично. Да и Серега отвлек мое внимание на другие аспекты возвращения под родной кров. - Сидите в машине, - решительно сказал он. - Первым выйду я, все осмотрю, проверю подъезд и, если все в порядке, сигнализирую вам. - Сигнализируешь? - удивился я. - Каким образом? Сигнальными ракетами? - Голосовым сигналом, - ответил Серега, расстегнул куртку и выскочил из машины. Больше всего я опасался, что он пришибет в порыве усердия какого-нибудь случайного пенсионера. В подъезде частенько не горел свет, так что почудиться могло всякое. Серега выглянул из подъездной двери минут пять спустя и помахал рукой. Затем он вспомнил про звуковой сигнал, откашлялся и произнес: - Все нормально! Я поверил ему. Я вылез из <Оки> и зашагал к дому. Давно меня здесь не было, но никаких изменений мой беглый взгляд не замечал. Все по-старому. Не слишком уютный, не слишком чистый, совсем не шикарный, но неизменный - дом. Что-то должно быть неизменным. Должно быть тем местом, куда можно вернуться и, облегченно вздохнув, отметить: <Все осталось таким же, как пять минут назад, как месяц назад, как десять лет назад...> - Я проверил закуток у мусоропровода, - рапортовал на ходу Серега. - Проверил почтовый ящик - там могла быть бомба... Прошел к лифту - никого. Так что можем спокойно подниматься на ваш этаж. - Хорошая работа, - поощрительно заметил я. В кои-то веки чувствуешь себя важной шишкой, вокруг которой озабоченно суетятся телохранители. Ну, пусть даже один телохранитель. Все равно приятно. - Это ваша квартира? - кивнул Серега на мою дверь. - Ты же здесь уже был вместе с Панченко, - напомнил я. - Это было давно. - Пожалуй, - согласился я, припомнив все, что случилось за это время. Серега подозрительно смотрел на дверь моей квартиры, а я почему-то смотрел в другую сторону - на Ленкину дверь. С чего бы это? - Давайте мне ключи от квартиры, - скомандовал Серега. - Я войду, все проверю, а потом... - Подашь звуковой сигнал, - предположил я. - Точно, - кивнул Серега. - Где у вас включается свет в прихожей? - Справа, - подсказал я, наблюдая, как Серега возится с замком, а сам начал потихоньку смещаться в сторону Ленкиной квартиры. Мои телодвижения не укрылись от бдительного ока Сереги. - Куда это вы? - строго спросил он, застыв на пороге моей квартиры. - Тут у меня подруга живет, - пояснил я. - Загляну на минутку, пока ты прочесываешь местность... - Понятно. Я вам потом скажу, что можно заходить, - пообещал Серега и, держась за кобуру, шагнул в темноту моей квартиры. Отважный парень. А я нажал на кнопку звонка. Я тоже был отважным парнем, потому что Ленкин муж мог оказаться дома, а наши отношения... Наши отношения не достигли такой степени дружелюбия, когда приветствуются взаимные визиты или хотя бы просто пожимаются руки... И уже никогда не достигнут такой степени. Что-то мне никто не торопился открывать, и в моем мозгу возникла страшная картина: муж удерживает Ленку, не пускает ее к двери. Я слегка разволновался и забарабанил по двери. Это произвело впечатление, и за дверью раздались шаги. Затем последовал неизбежный процесс разглядывания гостя в <глазок>. Я специально отступил на шаг, чтобы меня было лучше видно. Послышалась какая-то возня, затем защелкали замки, затем дверь приоткрылась. Не слишком широко, не слишком гостеприимно, из-за чего мое предчувствие присутствия мужа усилилось. Но выглянула все-таки Ленка. - А вот и я. Как и обещал, - сказал я с дурацкой улыбкой на губах. - Привет. Секунду спустя я понял, что выглядит она чересчур бледной и чересчур напряженной. - Ко... - успела она сказать и исчезла. Я даже не успел удивиться ее исчезновению. Я даже не успел удивиться тому, что передо мной вдруг оказалось мужское лицо. Я просто почувствовал тычок в живот и резкую обжигающую боль, пронзившую все тело от головы до пяток. Вероятно, я сразу же стал падать. И тот, кто был внутри квартиры и только что сунул мне в живот электрошокер, позаботился, чтобы я упал не назад, на лестничную площадку, а внутрь, в квартиру. Ошибочка - не в квартиру. В ад. Первая буква <а>, вторая <д>. 40 Миллион лет и пять минут спустя. Тошнота и дрожащий подбородок. А вот руки не дрожат, потому что кисти скованы наручниками, самыми настоящими, стальными, гарантированно прочными и надежными. Я смотрю на них и не понимаю. Я не понимаю, где, что и как. Я не понимаю, почему и за что. Я только лишь понимаю, что шея у меня болит явно не от удара током. Я понимаю, что изо рта у меня течет кровь. И я беспомощен, как новорожденный ребенок. Я бы еще и закричал от ощущения непонятной жестокости окружающего мира, но рот у меня закрыт. Кажется, это скотч, залепивший мне губы, обхвативший щеки и шею. Потом сверху спускается всемогущая рука Бога. Она дает мне право говорить. Она снимает с моих губ печать молчания, отлепляет с них скотч. Я сразу сплевываю кровь на пол, потом начинаю глубоко дышать, запуская воздух в голодные легкие... Это приводит меня в чувство. Я поднимаю глаза и теперь вижу не серый туман, а вполне конкретное лицо. Я вижу этого бога и я знаю его имя. И первое, что я произношу своими разбитыми, окровавленными губами, это: - Так это ты, сука! Он улыбается и хочет что-то сказать в ответ, но тут в квартиру врывается оглушительная трель дверного звонка. Я морщусь от боли, которую мне причиняет этот звук, а Филин реагирует быстро и решительно: он снова заклеивает мне рот. Я не могу говорить и не могу кричать, я едва могу дышать, зато я могу слышать. - Быстро! - говорит кому-то Филин. Непонятные звуки, длящиеся несколько секунд, потом я вижу две пары ног, спешащих из комнаты. Одна - ноги в кроссовках <Рибок>. Другая - в старых, до боли мне знакомых домашних тапочках. Две ноги - мужские. Две другие - женские. Ленка. Я начинаю грызть скотч, душащий меня, но выходит только младенческое облизывание. Мои руки скованы, а мои ноги... Я их не чувствую. Из прихожей доносится шепот Филина. Он обращается к Ленке: - Спроси, кто это... - Кто там? - послушно произносит Ленка, и ее голос дрожит. Мне это режет уши. Неужели Серега за дверью не сообразит, что здесь что-то не так?! Неужели он не расслышит страх в ее голосе?! Не сообразит и не расслышит. Потому что я не расслышал. Куда уж Сереге?! - Он говорит, что из милиции, что ему нужен Костя, - повторяет Ленка. - Я сам слышу, что он говорит, - зло перебивает ее Филин. - Открывай. Плавно. Как в прошлый раз. Шевельнешься, я тебе брюхо вспорю. Эта штука очень острая! чувствуешь? - Да, - Ленкин голос звучит неестественно спокойно, даже чуть устало. - Тогда открывай. Я кричу, я кричу так громко, как только могу, но все тонет в скотче, и мне остается только беспомощно лежать и беспомощно слушать, как открывается дверь, ясный голос Сереги <А Костя...>, шум, Ленкин вскрик, опять шум, звук падения, щелчок захлопнувшегося дверного замка. Еще звук - отвратительный и гнетущий, невыносимый, как скрежет металла о стекло. - Вот и все, - деловито произнес Филин. И я понимаю, что Сереги больше нет. 41 Сначала в комнату вбегает Ленка, она падает передо мной на колени и кричит, захлебываясь страхом, болью и отчаянием: - Ну что же ты! Зачем ты пришел?! Я же пыталась тебе сказать по телефону, но он мне не давал... Я же... Филин подходит к ней сзади и бьет кулаком в затылок. Ленка падает рядом со мной, едва успев выставить тонкие бледные руки, и я впервые понимаю, что выглядит она совсем не так, как раньше. Она выглядит больной. Будто ее несколько дней не кормили и не выпускали на улицу. Она с трудом приподнимается, смотрит мне в глаза, и я понимаю, что это так и есть. Ее слезы - катятся по щекам, падают на пол, смешиваясь с кровью, ее и моей кровью. Филин хватает ее за волосы и оттаскивает назад, достает скотч и заматывает Ленке рот. А потом снова бьет ее по лицу. Теперь он поворачивается ко мне. - Времени мало, а дел много, - говорит он. - Но я успею. - Я замечаю, что в его правой руке окровавленный финский нож. Филин следит за моим взглядом и понимающе кивает. - Да-да, - говорит он. - Именно этой штукой я вспорол горло тому менту. Он лежит в коридоре. Хочешь посмотреть? - И он внимательно смотрит мне в глаза. Я не шевелюсь и не моргаю. Я ненавижу этого человека так, как никого еще не ненавидел в своей жизни. И еще я ненавижу себя. Ленка сидит с закрытыми глазами, ее плечи дрожат, и я ненавижу себя еще больше. - Ты меня хотя бы узнал? - спрашивает Филин, присаживаясь на корточки передо мной. Теперь лезвие ножа покачивается в паре сантиметров от белков моих глаз. - Помнишь меня, да? Тогда у гостиницы? Зря не купил цветочки своей девушке. Ей было бы сейчас что вспомнить. Я делаю движение губами. - Хочешь поговорить? - Филин неожиданно сдирает скотч с моих губ. - Последнее слово приговоренного к смерти - это всегда интересно послушать. Я делаю несколько глубоких вдохов, потом пытаюсь собрать слюну, чтобы плюнуть в эту мерзкую рожу, но слюны нет, есть только кровь, облепившая мои десны и мою гортань. Язык с трудом ворочается в жаркой и липкой среде. Но кое-как исторгаю из себя: - Су-ка... - Ради этого не стоило тебе открывать рот, - замечает Филин и собирается снова замотать мои губы. Я понимаю, что, как только это случится, последует что-то страшное. Поэтому я начинаю быстро, как только могу, - говорить. - Зачем ты меня не... Не убил тогда... - Когда твои друзья-менты устроили мне засаду у церкви? - ухмыльнулся Филин. - Я мог бы это сделать. Как мог тебя убить тысячу раз в самых разных местах. Я сотни раз следил за тобой, и ты меня не замечал. Я мог войти в твою квартиру и задушить тебя подушкой, мог взорвать тебя в машине. Мог элементарно застрелить. Но все дело в условиях... - Что за условия... - пробормотал я, перебарывая тошноту и головокружение. - Условия заказчика, - охотно пояснил Филин. - Мне ведь не просто заказали тебя ликвидировать. Заказчик высказал кое-какие пожелания, и я должен их выполнить. А вот это оказалось очень трудно. Пришлось долго ждать, пришлось пускаться на разные трюки, вроде спектакля с цветочками и еще кое-каких представлений... Но зато сегодня я смогу выполнить все условия. - Ублю-док, - устало проговорил я. - Дев-чон-ку не трогай... Тебе ее не заказывали. Отпусти ее. - Ох-ох-ох... - вздохнул Филин и убрал нож от моих глаз. - Ты не понял, дурачок. В этом-то и заключается условие. 42 - Понимаешь, - Филин говорил с энтузиазмом, с явным удовольствием. Я вспомнил слова Бороды: <Он испытывает наслаждение от того, что убивает людей. Ему это нравится>. Борода был прав на все сто. - В этом-то и заключается условие. Заказчик, который, видимо, тебя очень любит, попросил, чтобы тебя убили вместе с твоей девушкой. Он садист, наверное, этот заказчик. Но клиент всегда прав! - развел руками Филин. - И я долго не мог застать тебя с девушкой. Ты какой-то ненормальный, честное слово! Все носишься по городу, все работаешь, никакой личной жизни! Я еле дождался... - Ошибка, - сказал я. - Мы с ней разошлись. У нее муж, и они уезжают в Питер... - Про мужа можешь не рассказывать. Муж лежит в соседней комнате уже второй... Или третий? Третий день он уже там лежит и очень плохо пахнет. Я же не мог вынести труп, как выносят мусор. Все ждал, когда ты вспомнишь о Леночке. Пусть даже не купишь цветочков... Короче говоря, не надо ля-ля. Я же слышал ваш разговор по телефону. Никакой ошибки нет. В конце концов, - неожиданно Филин метнулся к Ленке, подхватил ее под руки и подтащил ко мне, приставив нож ей к горлу. - Ну-ка, скажи, любишь ты этого типа? Кивни, кивни, сучка... Ну! - лезвие вжалось в ее кожу, и я чувствовал, как по спине у меня течет пот. Ленка медленно опустила подбородок и так же медленно подняла его. Ее глаза были полузакрыты. Филин убрал нож. - Вот видишь? - сказал он, обращаясь ко мне. - Все верно. Все правильно. Теперь можно снова заклеить тебе рот... Что он и сделал. Потом Филин прошел в другой конец комнаты и вытащил из серой спортивной сумки фотоаппарат <Полароид>. - Это вещественные доказательства, - пояснил он. - Заказчику понадобятся доказательства, что заказ выполнен и выполнен в полном объеме. Он зарядил в фотоаппарат кассету, потом посмотрел вверх на зажженную люстру и удовлетворенно кивнул головой: - Освещение сносное. Он подтащил Ленку вплотную ко мне и посадил ее так, что мы касались друг друга плечами. Ленка посмотрела на меня. Я посмотрел на нее. - <Прощай>, - молча сказала она. - <Прощай>, - молча ответил я. - Так, - сказал Филин, - в кадр вмещаетесь, все нормально. Он нажал на кнопку <Полароида>, фотография с жужжанием вылезла наружу, Филин посмотрел на нее и остался доволен. - На всякий случай - дубль, - пояснил он и снова щелкнул фотоаппаратом. Я не смотрел в объектив, я смотрел на свои руки, скованные сталью, и желал разорвать эту сталь, чтобы потом так же разорвать того человека, который стоял перед нами и явно получал удовольствие от своей работы. Но сталь осталась сталью. Она не разлетелась, не исчезла. Чуда не случилось, и спасение не пришло. За окном мир продолжал жить своей обычной жизнью, за стенкой соседи пили вечерний чай и смотрели <Санта-Барбару>. А в этой комнате убивали. Каждому свое. Филин положил фотоаппарат, снова пошел к сумке и вернулся оттуда с пистолетом. Вероятно, это был тот самый <ЗИГ-зауэр>, про который говорил мне Гарик. Но сейчас это уже не имело ровным счетом никакого значения. <ЗИГ-зауэр> или <Калашников> - все одно. Я закрыл глаза. - Еще одно условие заказчика, - вдруг произнес Филин. - Это сначала убить девушку на твоих глазах. А потом уже тебя. Так что открой глазки... Не подчиняясь его приказу, а по собственному внутреннему импульсу я открыл глаза. <ЗИГ-зауэр> был снаряжен глушителем и готов к работе. - Ну, - сказал Филин, вытягивая руку с пистолетом. - Вы уже попрощались? Если нет, то ждать я вас не буду... Я всем телом рванулся влево и упал на Ленку, заслонив ей грудь и живот. Я ощутил тепло ее тела. В последний раз. - Нет, не так, - раздраженно произнес Филин. - Ты ничего не понял. Он пнул меня в бок, потом еще, пока я не отлетел в сторону метра на три. Я лежал, уткнувшись в пол лицом. Я ничего не видел, я только слышал: хлопок. Потом второй хлопок. Пауза. И самые ужасные звуки - звук работающего фотоаппарата. Смерть наступила. И была запечатлена. Она стала очевидным фактом. Видимо, моя любовь к Ленке была не слишком сильной. Мне не хотелось сейчас умирать вместе с ней. Мне хотелось убить Филина - так сильно этого хотелось, что я прокусил себе губу, и вновь почувствовал вкус своей крови. Но я ничего не хотел сильнее в эту секунду, чем ощутить на своих губах кровь другого человека - кровь Филина. 43 - Все, - сказал Филин. - Она