отмучилась. Переворачивайся, мне надо закончить с тобой. Покажи мне свое лицо. Он помог мне перевернуться носком кроссовки. Посмотрел мне в лицо и неодобрительно зацокал языком. - Нет, - сказал он. - Так не пойдет. Какая-то идиотская улыбка... Ты не должен улыбаться, понимаешь? Заказчик не примет у меня такую работу. Твою девку убили, тебя самого сейчас кончат - а ты скалишься? Маразм какой-то. Убери эту дурацкую улыбку с морды. Быстро! - Для большей убедительности своих слов он пнул меня в пах. Это было больно, но я удержал лицевые мышцы в прежнем растянутом состоянии. - Я тебе сейчас разнесу череп из этой штуки. - Филин продемонстрировал мне пистолет. - Что тут смешного? Или ты уже умом тронулся? Или надо мной прикалываешься? - Последнее предположение показалось Филину оскорбительным. Видимо, самолюбие было его главным качеством после жестокости. - Ну, я тебе сейчас испорчу настроение, - пообещал он. - Это, кстати, тоже одно из условий. Сделать твою смерть как можно менее приятной. Так вот, слушай... - он вновь присел на корточки, и теперь его голова нависала надо мной, а слова вываливались из его плохо пахнущего рта, как омерзительные атмосферные явления из не менее омерзительной тучи. И деваться от них было некуда. - Слушай, ты, смертник. Мне тут пришлось пожить в этой квартирке три дня, пока тебя дожидался. Утомительное занятие, надо сказать. А я здоровый мужик, у меня возникают определенные потребности... - Он ухмыльнулся. - Короче, я твою девку отымел. Не скажу, что много раз, так, три раза в день, не больше... - он плюнул мне в лицо и негромко рассмеялся. - После завтрака, после обеда и после ужина. Как тебе такое? Хули ты головой мотаешь, а? - Он вдруг изменился в лице и резко хлестнул меня ладонью по щеке. Кажется, я его разозлил. - Ну-ка, скажи, чего ты лыбишься? - Он стянул скотч с моих губ. - Что тут веселого? - Он держал пистолет в левой руке и край клеющей ленты в правой. - Что? - Ты врешь, - с наслаждением выдохнул я ему в лицо. - Врешь как сивый мерин. - Нет, - он покачал головой. - Доказать? - Он приблизил свое лицо к моему. - У нее есть родинка. Сказать, где? Сказать... Ничего он не сказал, ублюдок. Ничего он не сказал. Если бы я мог, я кричал бы от восторга, от животной радости, от первобытного чувства триумфа! Он ничего не сказал! И я молчал тоже, потому что мои зубы были заняты. Очень хорошим и классным делом. Лучше которого я просто не мог придумать. - Сказать, где? - шептала эта мразь, все ближе и ближе склоняя свою руку к моему лицу. - Сказать... Я изо всех сил рванул голову вверх, от пола. Я ударил ему лбом в лицо, но главное - я вцепился зубами ему в губы, а также ухватил несколько пальцев правой руки. Их я сразу прокусил до кости и ощутил во рту сладкий вкус его крови. Сладкий вкус мести. Он яростно тряхнул головой, потом дернулся всем телом, но я висел на нем, я грыз его, я кусал его, я пил его кровь, и он мог только выть от боли, он мог колотить меня рукояткой пистолета по голове, отчего перед глазами пошли темные круги. Но я был псом-убийцей, мои челюсти было невозможно разжать, я рвал его кожу, я убивал его - постепенно, по частям. Ему надо было сразу приставить ствол верного <ЗИГ-зауэра> мне к голове и просто вышибить мне мозги. Это был единственный способ избавиться от меня. Но Филин не был Богом, он был просто наемным убийцей чуть выше среднего уровня. И ему было так больно, что на несколько секунд он утратил возможность рационально мыслить. А мне хватило этих несколько секунд, чтобы обработать ему правую руку, порвать губы, прокусить щеки... Он сначала выл от боли, а потом стал просто неприлично реветь, повизгивая. Впрочем, он все-таки сообразил наконец, что меня надо пристрелить. Он хотел перехватить пистолет, взять его за рукоятку, но я продолжал его грызть и бил его сцепленными руками в живот... Он уронил пистолет. Я на секунду отпустил его, чтобы посмотреть ему в глаза. А он глядел на мои красные от крови губы и боялся. И когда я увидел страх в его глазах, то понял, что я его убью. Пусть у меня руки в наручниках, пусть мои ноги словно ватные, но я его убью. Пусть для этого мне придется перегрызть ему горло. Если для того, чтобы убить зверя, надо стать зверем, я им стану. Нет проблем. Каким-то чудом он все-таки оторвался от меня. Бледный и перепуганный, он сразу же отпрыгнул от меня на несколько шагов. Забыв про <ЗИГ-зауэр> на полу. А я не забыл. Я сразу двинул по пистолету ногой, и тот улетел в другой конец комнаты. - Без пистолета, как без рук, да? - издевательски спросил я и показал Филину зубы. Он молча прыгнул за оружием. <ЗИГ-зауэр> лежал у ног Ленки. Мертвой Ленки. Филин споткнулся, упал на живот и протянул руки за пистолетом, но мне показалось, что он тянет руки к Ленке, что он хочет причинить ей боль уже после смерти. Ярость - вот название безумия, влезшего мне в мозг в те секунды. Я прыгнул следом и вцепился зубами в ногу Филина. Тот опять завопил, дернул рукой, и пистолет, вместо того чтобы оказаться в его ладони, отлетел под батарею. Филин стряхнул меня с ноги и пополз за пистолетом. А я встал. Это было трудно, я чувствовал себя плюшевым медведем, которого заставляют ходить, но который не знает и не понимает, как это можно делать. Но я проковылял к батарее, и когда Филин схватился за пистолет, и на его окровавленной роже появилась кошмарная улыбка - разодранные губы не слишком смотрятся, - тогда я пнул его по голове. Я пнул его, как пинают футбольный мяч в последнем пенальти, от которого зависит судьба всего матча и всего чемпионата. Как бьют, чтобы мяч пушечным ядром просвистел над полем, а у вратаря даже не возникло желание остановить его. Я ударил так, что голова Филина должна была отлететь в сторону, как тот футбольный мяч. Но ноги были слабы. Филин просто ударился головой о батарею, ткнулся лицом в пол и затих. Я ударил снова, не удержался на ногах и рухнул рядом. Но я знал, что останавливаться мне нельзя - секундное промедление убьет меня. И я не дал Филину передышки, я подполз к нему, схватил его за голову и несколько раз с силой двинул ею об пол. Я не убил его, нет, эта сволочь была слишком крепкой, чтобы сдохнуть от такого обращения. Тут нужно было что-то более серьезное. Типа пары пуль в голову. <ЗИГ-зауэр> забился под батарею, и с руками, сцепленными наручниками, я не смог бы его достать. Поэтому я энергично пополз к своему плащу, валявшемуся в нескольких метрах от меня. В плаще был мой <ТТ> с полной обоймой. Я добрался до плаща и попытался залезть руками в карман, однако это получалось не особенно хорошо. К тому же я услышал сзади легкий шорох. Я даже не стал оглядываться, потому что источником любых звуков там мог быть лишь один человек. И мне стоило поторопиться выудить <ТТ> из плаща, а не тратить время на испуганные взгляды через плечо. Я вытащил пистолет, но мне требовалось время на то, чтобы снять его с предохранителя. Шорох повторился, и тут я уже не выдержал: я обернулся. И увидел, как Филин достает из-под батареи свое оружие. Он издавал какие-то странные звуки, похожие на всхлипывание и рычание одновременно. Но главным было не это, а то, что он быстро вытащил <ЗИГ-зауэр>. Быстрее, чем я. И он захихикал, поворачиваясь ко мне. Нечто вроде смеха гиены. А потом он увидел <ТТ> в моих руках, и смех прекратился. На его изуродованном, окровавленном лице в эти секунды жили только глаза - снова, как тогда, в проулке возле Успенской церкви, в них читалось удивление. Только теперь у него не было причин стрелять мимо. А у меня не было права на осечку. Большими пальцами я взвел курок, а Филин вытянул руку с пистолетом. Нас разделяло метра три-четыре. Но не только это нас разделяло. Между нами была кровь, слишком много крови. Настолько много, что я нажал на спусковой крючок с наслаждением. Что там говорил по этому поводу Абрамов: <Месть тупое чувство, но зато такое сладкое>? Черт, как же он был прав! Когда я закончил давить на спуск, Филин был мертв на восемьсот процентов. И это было главное, что мне нужно было знать в тот момент. Ранен я или нет, умираю или нет - все уже было неважно, все уже не имело значения. Я положил пустой пистолет на пол. И сам лег, прижавшись щекой к ковру. Теперь все было легким - мое тело, моя боль, мои мысли... Теперь все стало окончательным - в смысле, нашедшим свой конец. Я знал, что жить дальше не имеет ровным счетом никакого смысла, все должно кончиться здесь и сейчас. Мне нужно было только лежать на ковре и ждать, когда придет смерть и избавит меня от груза, состоящего из воспоминаний, сожалений, раскаяния. Я думал о том, как все могло бы быть, и знал, что так уже никогда не будет. Однако мое проклятое воображение с услужливостью подсовывало мне картины несуществующей жизни, где была живая и улыбающаяся Ленка, где все были живы, здоровы и даже иногда счастливы... 45 Когда вызванная соседями милиция высадила дверь и обнаружила все, что и должна была обнаружить, я, по их утверждениям, лежал на полу в луже крови и плакал. Что ж, возможно, так оно и было. Просто я об этом уже ничего не помню. Я запретил себе вспоминать об этом. С некоторых пор я все делаю очень медленно. Медленно передвигаюсь, медленно ем, медленно разговариваю. Я не понимаю, зачем куда-то торопиться. Времени и так слишком много. Вот наступил Новый год, а потом, как говорят, будет и новое тысячелетие. Ума не приложу, что можно делать с такой уймой времени. В тот день я, как всегда, медленно и осторожно спускался по ступеням районной поликлиники. Мне были предписаны периодические беседы с психотерапевтом, что я в очередной раз и сделал. Вряд ли врач получил удовольствие от нашей беседы. Что касается меня - то я тем более был не в восторге. Но это помогло мне хоть как-то убить еще два часа времени. Еще часа три, и можно считать еще один день благополучно прожитым. И слава Богу. Я не сразу узнал эту женщину. Она слишком хорошо выглядела, чтобы быть моей знакомой. Ольга Петровна Орлова стояла у белого <Линкольна>, одетая в длинную белую дубленку. Вокруг лежал белый снег, и все это выглядело совсем как интерьер стерильной больничной палаты. С некоторых пор меня просто тошнило от белого цвета и от стерильности. О чем я и не преминул сообщить Ольге Петровне. Потом я поздоровался. - Подвезти вас домой? - предложила она и погладила свою шикарную машину. Шофер высунул в окно улыбающуюся физиономию. - Это слишком быстро, - сказал я. - Предпочитаю ходить пешком. Пока доберешься до дома, уже стемнеет. А там можно и спать ложиться. - Вы изменились, - сказала после паузы Ольга Петровна. И пошла со мной рядом. Белоснежный <Линкольн> ехал чуть позади. - Со стороны виднее, - равнодушно ответил я. А вы получили обратно свою машину, тот <Шевроле>? - Да, конечно, - кивнула она. - Я хотела поблагодарить вас за то, что вы сделали. - Неужели? А что я сделал? Напомните, пожалуйста... - Вы нашли убийц моего сына. И наказали их. - И за это стоит благодарить? - пожал я плечами. - Вот если бы я сотворил чудо и вернул Юрия к жизни - это было бы дело. А то получилась совершенная бессмыслица: вы мстите за своего сына, а кто-то мстит вашему мужу за смерть своих близких... Просто замкнутый круг какой-то. Круг, полный ненависти. Ненависть объединяет всех. Поэтому невиновных здесь нет. Хотя... Если вы чувствуете удовлетворение... Я рад. Сам-то я ничего подобного не чувствую. - Да, - Ольга Петровна вздохнула и поторопилась сменить тему. Очень неудачно это у нее вышло. - Знаете, недавно прочла в газете, что в автомобильной катастрофе погибла дочь Валерия Абрамова. Знаменитого бизнесмена, который начинал когда-то здесь, у нас... Ей было около двадцати, как и Юре. И я подумала, что есть какой-то злой рок, - задумчиво произнесла Орлова. - Вы говорите, что мой муж сделал что-то такое нехорошее, но смерть за это принял Юра. Вероятно, у Абрамова тоже есть какие-то грехи. Но сам он жив, а дочь его мертва. Дети расплачиваются за грехи своих родителей, и это страшно, потому что грехов у нас столько, что целые поколения вряд ли их искупят... - Но вы чувствуете удовлетворение? - перебил я ее. - Вы успокоились теперь? Помните, вы тогда говорили, что нуждаетесь в успокоении. Вы его получили, когда узнали, что убийцы сына мертвы? - Знаете что, Константин... Пожалуй, что действительное успокоение я ощутила не в тот момент. Когда узнала о смерти Юриных убийц. А немного позже. Я позволила себе нечто вроде отпуска, сидела дома, смотрела по видео разные старые фильмы, читала книги. Странно, до этого я была в полной уверенности, что фирма движется только моими безумными усилиями, но вот я перестала ездить в офис - и что? Земля не перестала вращаться, дела кое-как делались. И я подумала, что могла бы уделять всему этому гораздо меньше времени, а больше... - она неожиданно осеклась, словно одернула сама себя. - Так вот, я сидела дома, никуда не ходила. Просто старалась пережить то, что со мной случилось. И я читала, помимо прочего, <Унесенных ветром>, а там в конце второго тома есть строчки, которые написаны как будто для меня. То есть я читала книгу и раньше, но просто так, не придавая особого значения. А тут... Я сразу поняла, что это для меня и про меня. Скарлетт 0'Хара говорит сама себе после всех своих несчастий и злоключений: <Завтра будет новый день, и тогда я займусь тем-то и тем-то>. Понимаете? Как бы тяжело ни было, но завтра будет новый день. Вы проживаете день сегодняшний, а назавтра - что-то другое, новое... Вот эта мысль и помогла мне успокоиться. Просто наступил мой другой день. Вот так. И она осторожно улыбнулась. - Приятно слышать, - сказал я. Про себя я подумал, что всегда считал Скарлетт 0'Хара порядочной стервой. И до конца второго тома эту книгу не дочитал. А стало быть, не видать мне успокоения как своих ушей. - Я слышала, что у вас тоже случилось несчастье, - Орлова деликатно взяла меня по руку. - Вам тоже нужно пережить это. - Конечно, - кивнул я. - Так я и сделаю. - Правда? - она посмотрела мне в глаза. - Правда, - сказал я. Она помахала мне рукой и уехала на длинном белом <Линкольне> в свою жизнь. А я остался в своей. Я достал из кармана пальто записную книжку и нашел там нужную страницу. Мне оставалось еще два раза посетить психотерапевта, а потом я буду полностью свободен в своих действиях. И у меня уже есть кое-какие планы на конец февраля. Семь часов на поезде и два с половиной часа на автобусе - итого девять с половиной часов. У меня есть удостоверение внештатного сотрудника ГУВД, выписанное на чужое имя, но с моей фотографией. Так что аудиенцию с заключенным ИТУ Артуром я получу без проблем. В одном кармане у меня будет фотография мертвого Филина, я стащил ее у Гарика из кабинета. А во втором кармане у меня обязательно будет что-то достаточно острое и длинное. Сначала я заставлю Артура сожрать фотографию, а потом... А потом мы проверим на прочность его внутренние органы. Абрамов был прав - пока это не коснется лично тебя, ты не узнаешь настоящую боль и не поймешь, чем ее можно излечить. Пожалуй, что только другой болью. Я стоял на тротуаре и подсчитывал, через сколько дней я смогу навестить Артура. Думаю, что в эти мгновения я совсем не походил на эту чертову Скарлетт 0'Хара