ой спинке, укатилась далеко вниз. Более чем кто-либо заминку в стрельбе чувствует наступающая сторона, потому что в нее в это время не летят пули. И с двух сторон, не открывая огонь из боязни задеть своих, бросились на окоп Ивана боевики. Не знали, да им и ведать не нужно было о спортивных разрядах доктора. И хотя первого бородача Иван легкой щепкой перебросил через себя, второго и третьего, столкнув лбами, разбросал в стороны, четвертого сбил ногой, а вот пятый сумел-таки навалиться. В ту же секунду в Волонихина вцепились и те, кого он только что отбил, и подоспевшие боевики из отряда Одинокого Волка. Доктор только успел сунуть руку в карман, где притаился пистолетик Марины. -- Бери его,-- орали бородачи, и он, не зная их языка, отчетливо понял, чего хотят. Эх, была бы граната... В спешке еле попал пальцем в скобу. И прежде, чем ему заломили руки, поднес пистолетик к виску и нажал на спусковой крючок. Как тихо стреляют по сравнению с автоматами дамские пистолетики!.. Заремба и Туманов успели только увидеть, как надломился Иван с нависшими на нем гроздьями боевиками. Чем-то помочь было поздно, и вынужденно лишь наблюдали с двух сторон, как собирали своих соплеменников боевики, укладывали на самодельные носилки. Каждый проходивший мимо считал своим долгом ударить ботинком по окровавленной голове доктора, но в конце концов присыпали землей и его. Дольше и с большими почестями хоронили в центре поляны собаку. Переговорив по рации, принялись выносить убитых и раненых ближе к дороге. К могиле Ивана спецназовцы подошли, не видя друг друга. И почти одновременно, уже в сумерках, когда убедились, что боевики ушли из района. Кивнули друг другу, замерли над бугорком. Ничего не стали менять, Заремба лишь вытащил ошметки карты, вгляделся в нее, запоминая место. Пограничник тоже глянул на клок бумаги, потом проверил себя -- указал место захоронения Марины, Работяжева, Дождевика и Чачуха. Сошлось. Лучше бы не было чему сходиться... -- Слишком легко все начиналось, -- в который раз, но теперь уже вслух проговорил Заремба. -- Что дальше? -- поинтересовался Туманов. -- Уходить. Как ни странно, опять в долину. Горы они сейчас перекроют. -- А может, отлежаться? Они ловят движение, поэтому надо замереть. -- И желательно под носом. Под самым носом. Может быть, снова в кошаре или даже около базы Волка... Пограничник вдруг наклонился, подобрал половинку уже расщепленного, но не съеденного ореха, валявшегося на бруствере среди стреляных гильз. Заремба покопался у себя в карманах, нашел еще два зеленых кругляша и, словно цветы, положил их на могилу Волонихина. И первым пошел в лес. Глава 10. Запятые расставляет редактор Брели до середины ночи. От первоначальной задумки переждать поиски под носом у Волка решили отказаться -- выбираться-то все равно придется. -- Лучше давай выйдем поближе к нашим блокпостам,-- предложил новый вариант Заремба, готовый хоть сейчас по памяти нарисовать расположение блокпостов вдоль всех чеченских дорог.-- Займем местечко ровно посередине между боевиками и ими -- как правило, посты и банды друг друга не трогают. -- Что ж это за война такая договорная? -- удивился Туманов, хотя после всего случившегося мог бы подобных вопросов и не задавать. Заремба тем не менее пояснил, памятуя, что это он навоевался здесь вдоволь, а Туманов с Чечней соприкасается впервые: -- Потому что заставили воевать тех, кто не хочет этого делать. С обеих сторон. Это первая война, где обе стороны не хотят воевать. -- Чечены не хотят воевать? Да они по злобе своей давно ягуаров переплюнули? -- Отмороженных везде хватает,-- спокойно отреагировал подполковник.-- У нас, между прочим тоже. А ведь по большому счету войны люди не хотели. По крайней мере, подавляющее большинство. -- Что же толкнуло? -- Мне кажется, когда на Грозный пошли танки, оружие в руки взяли даже те, кто ненавидел Дудаева. А об этом как раз и не подумали, мозгов не хватило. Словом, чеченская собака могла пробежать, отбрехав впустую, мимо, но в России кто-то взял палку и бросил в нее. Собака огрызнулась, оскалилась. Это не понравилось, и вместо палки вытащили ружье... Одним бы переломать руки, а вторым выбить клыки. Не умеете разговаривать по-людски -- не хрен занимать посты. И пудрить людям мозги своей незаменимостью. -- Извини, но после всего, что произошло, защищать чеченцев... -- Не чеченцев хочу защищать, а истину. Говорили шепотом, некоторые слова домысливали. По каким-то позициям не соглашались меж собой, но предпочитали не спорить, а продолжать разговор: он всегда скрашивает дорогу. Не говоря уже о том, что офицеры просто боялись остаться наедине со своими мыслями. Дошло и до того, о чем Заремба догадался еще в Балашихе: -- Теперь мне окончательно ясно, почему группу подбирали именно таким способом, чтобы ни у кого не оказалось родных и близких. Погиб- тих никто не станет искать. Грамотно, но... подло ведь! -- Конец восьмидесятых и девяностые годы по количеству подлости могут, наверное, соперничать с целыми столетиями,-- на этот раз безоговорочно согласился подполковник.-- Хотя о народе и о его интересах орется больше и чаще. Помолчали, пролистывая в памяти события последних лет и сопоставляя их со своей судьбой. Пограничник остановился на самом главном: -- Знаешь, я ездил на проводы заставы. Когда снимали заставу,-- уточнил Туманов.-- Бээмпешки выходят за КПП, водители дают сигнал -- и вдруг слышу, что у каждой машины свой голос. Они по-разному сигналят, Алексей. Они плакали, не говоря уже о солдатах. До сих пор в ушах эти сирены. -- Ты терял символ,-- согласился с печалью пограничника Заремба.-- А вот мне даже попрощаться не с чем было. Бригаду спешно создавали после октябрьских событий в Москве для всяких новых усмирении. И флаг не успели дать. Новые знамена, как ты знаешь, не утвердили до сих пор, вот и воевал мой спецназ без боевого Знамени. Представляешь, солдаты без Знамени, хотя у каждого грудь в орденах и медалях! На чем еще армия держится? Наверное, на таких остающихся там пока дураках, как мы. Тут ты прав. -- Нас выгоняют,-- напомнил Туманов нынешнее положение обоих. -- Выгоняют. И тут же со стороны тайно зовут снова. Как думаешь, нам гордиться или...-- Заремба не смог подобрать определение, но все равно повернулся к спутнику: и так ведь ясно, о чем речь. -- "Или",-- высказал свое мнение пограничник. И без перехода вспомнил: -- А Марина все же хорошая женщина... была. Жалко ее. -- Всех жалко. А ее вдвойне,-- вздохнул Заремба.-- Семен ей больше, конечно, подходил, чем Иван. -- Они лежат рядом,-- вспомнил Туманов последнюю Божью волю. -- Земля им пухом. А мы им не судьи. Лес настолько привык к путникам, что перестал вслушиваться в их шепот, занимался сам собой -- шорохами, вздохами, перекликами. На общее благо поблизости не оказалось дур-сорок, и никто ни за кем вроде не подсматривал и не верещал об увиденном на всю округу. Овчарка, вон, попыталась показать свою удаль и осведомленность -- и что? Все, что не ваше, -- не трогайте... В то же время тишина не давала никаких подсказок, и когда спецназовцы услышали стрельбу, обрадовались: значит, посты близко. Российские солдатики, посланные умирать неизвестно за что, без знамен и четких приказов, более всего не любили ночи и стреляли в темноту на каждый шорох, лишь бы обмануть судьбу и продержаться до рассвета. При дневном свете умирать вроде не так страшно... Беспорядочная стрельба напомнила пограничнику его недавние заботы: -- Мне однажды на заставу пришло указание из отряда: в целях экономии при выполнении начального упражнения сократить количество патронов. А на выполнение упражнения выдается всего-то три патрона. Долго думали, как выискать в них тридцать процентов. --Нашли? -- А как же! Отрапортовал: резервы найдены, распоряжение выполнено. Похвалили. Какое же идиотство творится в верхах! Заремба лишь вздохнул, чтобы не бередить душу. Уж ему-то, вроде без войны заимевшему на грудь четыре боевых ордена, не знать, какие дыры латать посылают армию. Личная преданность становится главнее ума. Ох, аукнется это армии и стране. Уже аукнулось в Чечне!.. Вздох подполковника Туманов расценил по-своему: -- Не согласен? -- Куда уж не соглашаться! -- махнул рукой Заремба.-- Чай, глаза на месте. На данный момент важнее было, чтобы на месте находились уши. По стрельбе, понемногу приближающейся, пытались определить расстояние до поста и в какую сторону чаще всего стреляют. Немного помог сориентироваться какой-то сумасшедший бронетранспортер, неизвестно чей и неизвестно почему раскатывающий ночью по трассе. Пулеметчик тоже не мог оставить его без внимания, и по гулу машины, стрельбе, ее сопровождавшей, мысленно прочертили трассу и наметили сбочь ее пост. -- Все, дальше опасно,-- остановился спецназовец.-- Дальше пойдут минные поля, да и свои еще перестреляют. Пограничник глянул удивленно: а до этого нас кто расстреливал, не свои? -- Имею в виду -- по дурости. Пограничник склонил голову еще удивленнее: а ребята убиты разве не по дурости? -- Короче, готовим ночлег,-- отмел философию подполковник. Первым делом произвели ревизию оставшегося. Из еды -- фляжка воды, немного соли и НЗ -- два тюбика с какой-то кашей от космонавтов. Плюс грецкий орех. С боеприпасами вышло повеселее -- по автомату и пистолету. "Король джунглей", с десяток гранат, пять рожков с патронами. "Крона", "Туман", брезентовые подстилки, запасные носки, трико, присыпка. Ею первым делом посыпали ноги, дали им проветриться без носков. Разом провели по щекам -- побриться бы, но отложили это до лучших времен. Отсосали полтюбика каши, напоминающей гречку с тушенкой, запили водичкой -- совершенно никакой после обеззараживающих таблеток, бросили на пальцах очередь на дежурство. -- Извиняйте, дядьку,-- развел руками Туманов и первым улегся под "Крону". Какое-то время еще повозился, заодно примериваясь к автомату -- как до него быстрее всего дотянуться из разных положений, и уснул. Заремба вытащил нож, срезал под корешок веточку, принялся вырезать на ней всякие змейки. Ночь долгая, а цепь мыслей еще длиннее. Думать хватит о чем... -- С вашего позволения. -- Что? Только быстро. Однако Вениамин Витальевич урвал мгновение, чтобы осмотреть опустошенный кабинет шефа. Неуютные стены у начальника -- неуверенность в душе подчиненного. Хотя, с другой стороны, какой он теперь подчиненный? Стало еще хуже -- шеф начнет смотреть со стороны и требовать больше, потому что сам окажется отрезанным от первичной информации из Кремля и Белого дома. А знать, на кого вовремя поставить, -- это выиграть миллионы и миллиарды. Или хотя бы не проиграть их. И, разумеется, долларов, на свои "деревянные" власть не играет. Бывший начальник стоял с одним кейсом около выдвинутых ящиков письменного стола, словно там могла проявиться некая бумажка, которая превратит все в шутку и вернет ситуацию со снятием на круги своя. Вместо бумажки-Указа появился он, Вениамин Витальевич, что было явно неравноценно. И потому столь нелюбезно встретили его в кабинете. Зато у него есть что сообщить... -- Нашли военного корреспондента. Работает в журнале. Вот все данные -- от размера обуви до последних публикаций в прессе,-- Вениамин Витальевич выудил из подмышки первую папку. Хозяин скосил на нее глаза и поинтересовался главным: -- Что у него по связи с группой? Какие-то проявления есть? -- Поискали. Для этого, правда, пришлось организовать комплексную проверку редакции,-- на свет извлеклась вторая папка.-- В тематическом плане журнала есть заявка на проблемный материал о спецназовцах, которых уволили из армии. Главный рассказчик и герой материала -- подполковник Заремба. На этот раз человек-памятник протянул руку -- даже низвергнутый с пьедестала он продолжал оставаться монументом. Вениамин Витальевич послушно протянул ксерокопию редплана. -- С вашего позволения: главному редактору могут порекомендовать не печатать подобный материал. И вообще не касаться темы. -- Ерувда! Времена иные. Публикацию с удовольствием отнесут или в "Московский комсомолец", или к Проханову в "Завтра". И там наделают еще больше шума. Насчет шума шеф, наверное, погорячился, сам понял перегиб и добавил с иной тональностью: -- Даже если шума не случится, материал могут прочесть два-три человека, которым хватит малейшей зацепки за "Кобру". А значит, и за нас. -- Тогда как быть? -- Вениамин Витальевич, не видя выхода, полез за платком. Хозяин оторвался наконец от стола. Прошелся по кабинету, собираясь с мыслями. Что-то придумал, но выкладывать сразу идею не торопился. Некоторое время постоял около окна, поглядывая на кремлевские звезды. Когда-то он рьяно настаивал на том, чтобы их заменили двуглавыми орлами. Уродцы, конечно, но на подобных идеях -- переименование улиц, замена символик, создание всевозможных фондов и движений, обязательно поддерживающих идеи демократии и общечеловеческие ценности, можно было дополнительно продержаться на плаву месяц-другой. А вот с орлами не успели. Жаль. Очень и очень жаль... -- Как быстро можно зарегистрировать новый журнал? -- Совершенно новый? Наверное, неделя. -- Он должен появиться на свет послезавтра. Обязательно с патриотическим названием, типа "Защитник Отечества". Перекупи материал о Зарембе и парочку других для отвода глаз. На правах эксклюзива -- то есть чтобы больше нигде не печатал. И тисни в "Защитнике Отечества". -- Но это же все равно... -- Не все равно. Тираж заяви тысяч в пятьдесят, реально отпечатай экземпляров сто, раздай их авторам и пусть этим довольствуются. В нашем деле даже в гениальном произведении запятые должен расставлять редактор. На гонорар не скупись. --Сделаем. -- Это первое. Второе -- заменить корреспонденту номер домашнего телефона. Если посчитаешь нужным, сотвори это на всей лестничной площадке, чтобы не светиться. На МГТС выход есть? -- Найдем. -- Через их первый отдел во всех справочных Москвы поставьте против его фамилии звездочку -- чтобы никому никогда о нем не давали никаких сведений. Зарембу нужно отрезать от твоего журналиста. -- С вашего позволения, а если ему на работу... -- Так обеспечь ему командировку куда подальше. За границу куда-нибудь. Что он любит? -- Экстремальные ситуации. Пишет об этом. -- Значит, придумай для него или под него какую-нибудь экспедицию. На необитаемый остров на предмет выживания. Или организуй экспедицию на Северный полюс, туда сейчас шляются все, кому не лень. Да еще доверьте ему нести знамя московских журналистов. Сейчас же все можно сделать! -- Не волнуйтесь, минимум на месяц из Москвы уберем. А дальше посмотрим... -- Так, что мы еще упустили? -- Шеф оглядел письменный стол, и непонятно стало, о Зарембе продолжает думать или снова занялся собой. Оказалось, о спецназе: -- Старый телефон журналиста перебрось на своих людей. Что еще? -- Вы... вы считаете, что "Кобра" цела? -- задал основной вопрос Вениамин Витальевич. -- Не считаю. Но перестраховываюсь. И потому последует вторая, не менее трудоемкая задача -- попытаться отыскать все связи, всех знакомых спецназовцев. Предугадать, куда они могут вернуться, если все же остались живы. Вениамин Витальевич откровенно поник: объем наваливающихся задач такой, что денежки полетят огромные. А выпускать их по нынешним временам на ерунду ох как не хотелось... Тень недовольства не ускользнула от внимания хозяина, но объясняться и уговаривать подчиненного посчитал ниже своего достоинства. Кассира никогда не должны волновать деньги. Подпись на их выдачу ставит руководитель и главный бухгалтер. -- Все, больше в этом кабинете мы не встречаемся. Здесь, несмотря ни на что, славно поработалось,-- хозяин оглядел стены.-- Но еще не вечер. Новый кабинет может оказаться хоть и подальше от центра, но престижнее и пошикарнее,-- соизволил все-таки намекнуть Вениамину Витальевичу на возможную перспективу. Тот с надеждой вскинул голову и вдруг поверил, что такие люди в самом деле не могут просто так взять и исчезнуть. Такие всплывут... -- Я тебя разыщу,-- попрощался с подчиненным хозяин кабинета, отпуская его.-- И еще раз созвонись с Чечней, пусть не прекращают поиски группы. Оставшись один, еще раз подошел к окну. Видимо, панорама за окном ему все же очень нравилась. Но можно признаться и в том, что Кремлем отсюда, со стороны, управлялось легче, чем если бы он сидел там, за зубчатыми стенами. И вот расставание. Постоянным, конечно, ничего не бывает, кроме лести. Лично он никому льстить не собирается, а вот к нему как ползли на полусогнутых, так и продолжат ползти. Ерунда, будто деньги не имеют запаха... Прикурил сигарету, но не для наслаждения ароматом табака, а чтобы подойти затем к столу, вдавить окурок в ракушку-пепельницу и размазать гарь по перламутру... Сон, хотя и тревожный, через пень-колоду, с мыслями и воспоминаниями в моменты пробуждения, но все же принес некоторое облегчение телу. Это Заремба почувствовал, еще не вставая со своего ложа, еще только вслушиваясь в пение птиц и боясь пошевелиться: утренняя прохлада пока не обнаружила, что он не спит, а до тех, кто не двигается, ей дела нет, она пробирает лишь живых. | -- А трасса довольно оживленная,-- поделился первыми утренними наблюдениями Туманов. Умытый росой, он выглядел свежо, щеки его разрумянились. И про трассу наверняка не зря заговорил с самого начала. -- Может, подхватим левака? Зарембе пришлось-таки пошевелиться. Прохлада мгновенно и с удовольствием окутала его своим саваном. Подполковник передернулся от его зябкого прикосновения и, дабы не дать спеленать себя полностью, принялся приседать, махать руками, разминаться. Поняв, что здесь ловить нечего, а солнце поднимается все выше и выше, прохлада благоразумно отстала от спецназовца и поползла в другие, более темные и низкие места. -- И чем намерен расплачиваться? -- В живых оставим. Выше цены не существует. -- А блокпост тормознет? -- Судя по гулу, если одна из двадцати машин останавливается, и то хорошо. Остальные проскакивают мимо.-- Туманову страшно не хотелось лежать-выжидать несколько дней на одном месте, а тем более идти пешком.-- А остановят на блокпосту, документы-то у нас самые что ни на есть гуманные, как говорил Вениамин Витальевич. -- К сожалению, во многом себя и оправдывающие. Похоронная команда... Никогда не думал, что документы прикрытия могут обернуться реальностью.-- Заремба вытащил их, но разворачивать не стал, зная наизусть. Помолчали, поминая и вспоминая друзей. Первым начав грустную песню, Заремба первым и прервал ее: -- Чем нас порадуют на завтрак? Целая гора щавеля, собранного пограничником по первому свету, уже очищенные корешки папоротника, измельченная в муку внутренняя кора какого-то деревца, небольшие листочки мать-и-мачехи -- уроки по выживанию под Балашихой оказались не напрасными, Туманов отлично справился с обязанностями кулинара. О пище разведчики особо и не волновались: из животного мира съедобно практически все, что летает и ползает. Из растений тем более: все, что клюют и едят птицы и что не жалит, можно есть. Естественно, надо знать, какая часть идет в пищу -- корень ли, плод, листва, пыльца, ягода. А в крайнем случае где-то же есть поля с пшеницей, картошкой, овсом. Не зима, выжить можно. Опасность для спецназовцев исходила не от природы, а от людей. И именно Зарембе предстояло решить, стоит ли выходить на дорогу: Туманов, как и Дождевик, умел подчиняться. -- Я, кажется, заболеваю,-- признался наконец пограничник в том, что заставляло его столь активно говорить о машине. Подполковник удивленно вскинул голову. Утром он вроде даже позавидовал виду товарища. Однако при более внимательном взгляде понял, что румянец на лице Туманова болезненный, а активностью он просто пытается перебороть слабость, не дать ей завладеть собой полностью. Заремба протянул руку, пограничник подставил лоб под тыльную сторону его ладони. Жар легко перетек в пальцы подполковника. -- Почему не разбудил раньше? -- Толку-то. -- Есть толк. Хотя бы в отдыхе,-- не признал его благородства Заремба. -- Не кричи и не жалей, а то расплачусь,-- попросил Туманов, на самом деле уже расклеивающийся на глазах.-- Что там у нас из медицины есть? Бинтов на случай ранений хватало, а вот с температурой -- посложнее. Аспирин имелся, но после него необходимо попотеть, а затем и сменить белье. -- Начинает грызть кости. Минимум на неделю обеспечен,-- свой организм пограничник знал прекрасно.-- Но хуже, что давит грудь. Боюсь воспаления легких. Он не жаловался, а выкладывал на обозрение свое состояние, чтобы, исходя из него, предпринимать дальнейшие шаги и рассчитывать силы. Заремба снова вытащил документы, перечитал их, но теперь уже глазами командира блокпоста. Вроде зацепиться не за что. Собственно, он еще не принял решения идти на трассу, но и исключать подобный вариант не стал. Еще неизвестно, что хуже -- мчаться по трассе с риском быть остановленными боевиками или федералами, или переждать болезнь в лесу. Мука из коры, хвоя, одуванчики -- все это здоровья особо не прибавит. А если на самом деле всплывет воспаление легких... Вслушался в шум на трассе. Легковушки проносились быстро, значит, поворотов близко нет. А надо искать поворот, где сбавляется скорость. Проходят, пусть и реже, грузовики и бронетранспортеры. Одним словом, нормальная дорога, без каких-либо ограничений. Хоть в этом плюс. Если все же ориентироваться на дорожный вариант, то надо ждать послеобеденного времени, когда у часовых спадет ночная бдительность, а солнышко и обед разморят солдат. -- Трасса -- лучший вариант,-- отвлеченно, чтобы Туманов не мучился угрызениями совести, выдал решение Заремба как давно вынашиваемое и у него самого созревшее.-- Но сначала нужно попотеть. Без этого не вылечиться. Выгреб из рюкзаков все, даже дырчатую "Крону". Трико приберег для переодевания, укутал Туманова с головой чем только можно. Порыскал вокруг, нашел несколько одуванчиков, вытащил корешки, растер их. Лучшего заменителя кофе не существует. Осталось лишь нагреть воду. Достал сверх-НЗ -- кусочек сухого спирта, подсобирал сухих веточек ему в поддержку. Приспособил над огоньком фляжку с водой. -- Попотеем и выкарабкаемся,-- поддержал подполковник все еще виноватого пограничника. Тот задержал командира, взяв его за руку: -- Вопрос. Скажи, поначалу, как я понял, ты не хотел брать меня в группу. Ты знал, что заболею?-- шуткой, но все же поинтересовался пограничник. -- Шел тест на вшивость, но проверял не тебя, а Вениамина Витальевича, как он набирает команду,-- чуть слукавил Заремба.-- Ну и заодно надо было показать ему зубы, не хотелось смотреть в рот. -- Добро,-- почти удовлетворился ответом капитан. -- А теперь таблетки, кофе -- ив люлю. -- Лучше бы водочки. -- Ага, и грелку на все тело о двух ногах. -- Соображаешь. -- Соображаю. И не прыгать мне с парашютом, если после этой войнушки не разыщу одну женщину. Почти пятнадцать лет прошло, а вспомнилась недавно до минуты. В море с ней купались, на женском пляже шампанское пили... -- О, а ты романтик, командир. -- Романтиками нас делают женщины, а не служба. Ладно, пока не до лирики. Давай лечись. Еще раз осмотрев, как укутан больной, подполковник встал, огляделся. -- А знаешь,-- донесся приглушенный голос Туманова из пятнистого кокона.-- Я недавно одну женщину назвал "Ваша светлость". Тоже красиво и лирично. Женщин хочется называть красиво. И любить красиво. -- По-моему, у тебя слишком большой жар,-- прервал воспоминания о пока несбыточном спецназовец. -- Да нет, не бред. Нужно когда-то признаться, что в этом проявляется наше слишком позднее раскаяние перед женщинами за наши глупое невнимательность, леность души, наконец. 11 \^ сто женщина играет на флейте, а мы на барабане. Заглушить, конечно, можем, но надо ли? -- Сейчас получишь у меня по барабану,-- Заремба даже колыхнул упакованную тушку пограничника, когда тот попытался высунуть наружу нос.-- Кофе больше не подают и таблеток на один раз. Лечись, я поброжу рядом. -- Только не выпускай меня из виду,-- встрепенулся внутриутробный Туманов.-- Я же ничего не вижу. -- Тогда молчи. -- Тогда молчу. Чтобы пограничник не волновался, Заремба специально пошуршал листвой рядом. Можно лишиться слуха, обоняния, оружия в конце концов. Но остаться ослепленным на территории противника -- подобных страхов и переживаний врагу не пожелаешь. Но Зарембе следовало идти к трассе, разведать ее. Если у капитана началась ломка, дня через два наступит критический момент, самый болезненный. Так что просвета впереди минимум на неделю не наблюдается. Надо пробовать вырываться. -- Я все,-- подал голос залежавшийся пограничник.-- Готов к труду и обороне. -- А мне нужны люди к бою и наступлению,-- отозвался Заремба. Но к Василию подошел. Тот тяжело дышал и потел усердно, о чем свидетельствовала мокрая одежда. -- Живо переодеваться. Заранее приготовленной тряпицей быстро обтер капитана, стал помогать облачаться в спортивную форму. Туманов дрожал от озноба, и полковник заставил его выпить остатки теплого кофе. -- В-вернемся -- с меня ч-чашечка т-турецкого кофе в "Метрополе",-- пообещал Туманов. -- К черту кофе, да еще в "Метрополе". Пойдем в кабак и напьемся водки. -- С-согласен. Будь проще, и люди к тебе п-по-тянутся. -- А на кой хрен нам надо, чтобы тянулись фраера? Ублюдки, жирующие за счет войн и продающие за баксы Россию? Политики, потакающие войнам? Ненавижу! Профессионалов, работяг люблю и сам к ним потянусь. А шушеру всю бы прогнал через Кавказ. Царь, кажется, был не дурак, когда гнал сюда всю эту интеллигенцию. И товарищ Сталин тоже. Не зря и народ ей определение дал -- вшивая. А он не ошибается. Спорь Туманов с ним, Заремба наверняка выдал бы еще какую-нибудь тираду. Но Василий согласно кивал раскалывающейся от боли головой, и подполковник остановился. Указал пограничнику на автомат: -- Побудь. Я к трассе. -- Осторожнее. Около нее наверняка мины или растяжки. -- Покрутимся. Самыми опасными на чеченской войне оказались растяжки не нижние, а пускаемые поверху. Человек идет, всматривается в землю, а проводки тянутся на уровне головы. И вовек не догадаешься, когда заденешь их, кто нашпиговал тебя осколками -- свои или чужие. Впрочем, после взрыва разницы никакой: мертвым, как говорится, не больно и не стыдно. Больно и стыдно должно; быть живым. | В то же время тот, кто застыдится, войну HJ проиграет. На ней в манишках к виктории нс ходят. К трассе спецназовец подкрадывался, как осторожный жених к богатой и капризной невесте -- шаг ступит, на два вперед посмотрит. Любой пожухлый клок травы, каждую кочку, рытвину обходил. А к обочине вообще не стал приближаться. Залез на дерево, сквозь ветви оглядел дорогу сверху. Машины шли на скорости, набирая ее чуть; выше, где угадывался поворот. Отыскал его на[1 ]карте, прошел взглядом всю коричневую ниточку, уходившую в Северную Осетию. Именно ее и Дагестан чеченцы невзлюбили более всего за то, что они не поддержали борьбу против России.! Долго раскачивали и Кабардино-Балкарию, подогревая в первую очередь балкарцев -- сбросьте. с себя иго русских и кабардинцев, мы поможем. Теребили карачаевцев, засылали эмиссаров в Ингушетию. Но Кавказ оказался мудр: даже те, кто сочувствовал Чечне, на свою землю принимать войну не желали и дальше митингов дело не пошло. Народ предпочел жить в мире. Это политики, выброшен^ ные к власти демократической пеной, не умели мирно решать вопросы и раз за разом поднимали меч для разрубания житейских узлов. Хотя перед этим бессчетное количество раз поносили оружие в руках предьщущих коммунистических руководителей. Которые, между прочим, сумели утихомирить Кавказ, и даже ту же Чечено-Ингушетию в тысяча девятьсот семьдесят втором году наградили орденом Дружбы народов! Интересно, где сейчас тот орден? И как оправдывают оружие в собственных руках против собственного народа демократы? Время близилось к полудню, и Заремба поспешил обратной дорогой -- след в след, к стоянке. Пограничник встретил выжидательно. -- Чуть повыше есть поворот, надо пробираться к нему. -- На меня не оглядывайся, действуй с той скоростью, какая необходима,-- успокоил Туманов. -- Скорость нужна... сам знаешь, где и когда. Станем действовать как надо. Идем? Снова убрали за собой ночлег, будто могла прийти горничная привередливо принимать спальный номер. Некоторое время Заремба шея по своим проверенным следам, потом свернул и стал двигаться намного осторожнее. На Туманова, время от времени прикрывающего от боли глаза, надежды не было, от него требовалось лишь идти на своих двоих. Так что около часа потратили на то, что при обыкновенной прогулке по лесу занимает минут пятнадцать. -- Здесь,-- по звуку машин определил подполковник. Критически оглядел капитана, потом себя. Из леса должны выйти не разбойники, а нормальные офицеры с блокпоста. Это даст больше шансов на то, что машины остановятся, а не станут визжать тормозами, разворачиваться или со стрельбой прорываться вперед. Уж чего-чего, а стрельбы не хотелось. Достал своего "Короля", вытащил из чехла стальную пластинку, посмотрелся в нее, как в зеркало. Затем извлек скальпель. Бородатых офицеров в Чечне полно, но подправить трехдневную щетину, облагородить лицо нужно. -- Подержи,-- передал "зеркальце" капитану, а сам принялся скоблить щеки и шею. Затем то же самое проделал с Тумановым, одновременно отмечая, насколько силен жар у капитана. -- Как насчет одеколончика, товарищ парикмахер? -- находил в себе силы шутить Туманов.-- Будет? -- Сначала оплатите заказ. -- Я не внушаю доверия представителю комбината бытового обслуживания? -- Никакого. Ободранный как мартовский кот, не заправленный словно солдат первого года службы. Даже ботинки не блестят, словно не на свидание собрался. Стой и не дергайся. Принялся за одежду. Небольшие ошметки с "пятнашки" срезал все тем же скальпелем, дыры покрупнее заштопал или прихватил булавками. Не зря вспомнил и про ботинки. Надрал с берез бересты, уложил ее в баночку из-под сухпайка, прибереженную на всякий случай. Небольшой костерок, чей дым Заремба самолично размахивал по сторонам, быстро нагрел посудинку. Белая горочка бересты начала подтаивать, превращаясь в черную восковую массу. Обмакнув в нее тряпицу, подполковник и почистил носки ботинок. Себе и капитану. -- Клево болеть,-- слабо улыбнулся Туманов.-- Тебя бреют, штопают, чистят обувь. -- Заправляют,-- поддержал Заремба, в самом деле перетягивая пограничнику ремень и убирая складки. Орлы не орлы, но смотрелись как перед утренним осмотром. Военные -- но не агрессивные. С тем и вышли к дороге. Подполковник стал на обочину, капитан остался чуть в глубине: вроде и виден, и непонятно, сколько в лесу еще народа. Заодно, может и прикрыть. Первые несколько машин Заремба пропустил,анализировал реакцию водителей. В целом нормальная. Настороженность, конечно, чувствуется, так как шофера по газам давали сильнее обычного и глаза старались не косить. Но на то и фронтовая дорога. Теперь оставалось выбрать не самую роскошную иномарку, и чтобы в кабине находился один водитель. Желательно средней комплекции, вдруг одежкой поделится. И действовать побыстрее, здесь не демонстрация чистых ботинок и брадоб-реевского мастерства. -- Тормозни, тормозни,-- увидев подходящее авто, Заремба рукой попросил водителя съехать на обочину. Автомат демонстративно отбросил за спину. Туманов, молодец, тонко подыграл: перепрыгнул через канаву, приблизился с другой стороны: лучше в самом деле остановись. Если командир и убрал оружие, то у меня оно под рукой. Редко видел Заремба, чтобы в Чечне да еще чеченцы соблюдали правила дорожного движения. А тут и скорость сбавили, и подфарником помигали: останавливаюсь, только не стреляйте. Водитель, чечен лет сорока с такой же небритой мордой, как и у офицеров, торопливо, боязливо и заранее виновато вылез из машины. С надеждой обернулся назад, на идущую следом "вольво". Но ей Заремба дружески помахал рукой -- счастливого пути, и надежда попавшегося в капкан водителя унеслась на предельной скорости вниз. -- Садам алейкум, брат,-- подполковник, демонстрируя уважение к местным обычаям, обхватил водителя за талию и коснулся его плечом.-- Не подбросишь нас маленько? -- Пожалуйста, пожалуйста. А куда вам? -- Мы скажем, где остановиться. -- Пожалуйста,-- продолжал переводить дух чеченец и даже открыл дверцу Туманову. Перед тем, как сесть на заднее сиденье, тот предложил командиру: -- Тебе надо подумать насчет театрального. Комбинат бытового обслуживания в твоем исполнении, конечно, бесподобен, но истинный талант не пропьешь. Водитель сделал вид, что его совершенно не интересует разговор русских офицеров. К тому же в услышанных словах не усмотрел для себя угрозы. Суетливо занял место за рулем. Раз уж нежданные попутчики сели в автомобиль, надо быстрее ехать, чтобы опять же быстрее добраться до нужного места и высадить их. Избавь нас, Боже, от тех, кто имеет право останавливать и приказывать. -- Дом ездил смотреть,-- сам, не дожидаясь вопросов и боясь наступившей тишины, стал объясняться чеченец.-- Когда война началась, мы уехали к родственникам в Назрань. И вот иногда езжу смотреть дом. --Цел? -- Слава Аллаху,-- вырвалось у водителя, и он тут же боязливо скосил глаза на сидящего рядом Зарембу: как тот относится к его богу? -- Хорошо,-- успокоил его подполковник, больше наблюдая за дорогой. Скоро должен появиться блокпост, опасность там, а не на соседнем сиденье. -- Четверо малых детишек у меня,-- на всякий случай сообщил водитель.-- Им нужен дом. А меня Ваха зовут. Свои имена попутчики не назвали, но это не вызвало у чеченца тревоги: на войне первым представляется слабый. А слабый -- тот, кто без оружия. Приближение поста Заремба почувствовал по поведению Вахи: тот стал усаживаться поудобнее, беспричинно браться за синюю, с цветком внутри пластмассовую головку переключателя скоростей. Конечно, кто их знает, вышедших из леса. Когда надо ехать -- обнялись, а на блокпосту скажут вылезай и марш в фильтрационный лагерь. А там доказывай: что бежишь от войны, а не на войну... Пост оказался как пост -- несколько бетонных плит на дороге, делающих лабиринт-змейку для уменьшения скорости машин. Два бравых контрактника в распахнутых до пупа маскхалатах. Раз не одеты бронежилеты, значит, здесь давно не стреляли. И Заремба приветливо поднял перед ними руку, покивал головой на вопрошающий взгляд: у нас тоже все нормально. У кого "у нас" -- про то пусть не думается. Спокойствие -- половина успеха там, где все напряжены. Солдаты тоже на всякий случай кивнули: у рядовых каждый ефрейтор начальник, не говоря уже об офицерах. Труднее оказалось понять водителя, радуется он или печалится, что не остановился. Через километр могут остановить свои, чеченцы, и им уже доказывай, что везешь обыкновенных попутчиков, а не помогаешь федеральным войскам воевать против собственного народа. Плохо, ох, плохо гражданскому человеку в районе боев. -- Сколько до Назрани-то пилить? -- безобидно поинтересовался Заремба, на самом деле не думая там показываться. -- На моей развалине часа три, не меньше,-- осторожно сообщил водитель. И все-таки счел нужным предупредить заранее: -- Если не остановят. Тут иногда свои, то есть дудаевцы, тормозят. -- А вот это нам ни к чему,-- взялся за автомат подполковник.-- Добавь-ка оборотов. Туманов, отодвинувшись за спину Вахи, делал какие-то знаки, и Заремба, повертев головой по сторонам, остановил взгляд на нем. По губам понял: можно пристукнуть, взять одежду, машину и выбирать маршрут и скорость самим. Ваха словно почувствовал напряжение в машине, сжался, не в силах что-либо изменить. Прошептал срывающимся голосом уже знакомое: -- Я дом ездил смотреть. Четверо девочек у меня... -- Не бойся,-- поняв состояние водителя, успокоил Заремба.-- Доедешь до своих девочек. -- Дай Аллах. Подполковник не стал смотреть, как разочарованно откинулся на спинку сиденья пограничник. Гражданская одежда, конечно, не помешала бы, я особенно при выходе из Чечни, но не мясники же они в конце концов, чтобы убивать направо и налево правых и виноватых. Чеченская война даже таких спецназовцев, как Заремба, не закаляла, а превращала в просто усталых офицеров. Хоте могла списать многое, если не все... : -- Можно попросить, брат? -- Да,-- с готовностью повернулся Ваха к соседу. -- Нам нужна гражданская одежда. ; -- Куртка, вот только куртка,-- водитель ука-1 зал на заднее сиденье, где в уголке, прижатая Тумановым, серела ветровка.-- Пожалуйста, забирайте, если надо. -- Да нет, мы купим. Гена,-- оглянулся на Туманова с первым попавшимся на язык именем подполковник.-- Достань бумажку. Пачки денег от Вениамина Витальевича, аккуратненько перевязанные резиночками, как пучок волос у Волонихина, хранились в рюкзаке капитана. Тот молча вытащил сто тысяч и без одобрения протянул командиру. Куртку с остатками денег засунул в рюкзак. -- Нет-нет, зачем деньги,-- отмахнулся от них, как от проказы, Ваха.-- Ты -- человек, я -- человек, надо помогать друг другу, а не воевать. Не надо денег, так бери. Заремба распахнул бардачок, сунул купюру в остатки пищи, которые почему-то хранились там. Поверил, поверил Ваха, что в самом деле может остаться в живых, и ко второму посту подъезжал без суеты. Однако именно здесь ему показали резиновой дубинкой -- на обочину. Остановишься, потому что название у дубинки в полном соответствии с милицейским юмором -- "Аргумент". А еще более весомый аргумент висит на шее... Здесь службу несли более справно. Двое часовых взяли на прицел, а к автомобилю подошел сержант. -- Здравия желаю. Извините, проверка машин,-- отдал он честь Зарембе, но от дверцы не отошел. Ваха торопливо протянул ему пачку -- все, какие имелись -- документов. Сержант бегло осмотрел их, заранее зная, где какие печати и подписи смотреть, попросил открыть багажник. Пока напарники осматривали машину, он наклонился к Зарембе: --Товарищ... -- Подполковник. -- Товарищ подполковник, с частными лицами офицерам не разрешают ездить. Я не могу вас пропустить. -- Да нам на соседний блокпост, там наша группа собирается,-- подполковник протянул дотошному сержанту свои удостоверения и предписание. Часовой не отмахнулся, не заробел,-- изучил их даже чуть тщательнее, чем у чеченца. Глянул на Туманова, и тот тоже отдал свои бумаги. Они не вызвали у сержанта никакой тревоги, хотя Заремба и не сводил с него глаз и любую тень сомнения уловил бы. Однако часовой, взяв под козырек, опять повторил: -- Очень опасный участок, товарищ подполковник. Нельзя на частной машине, только в сопровождении. Прислушивавшийся к разговору Ваха оказался не таким уж и лохом, как прикидывался. Безобидно вклинился в беседу с вопросом: -- Скажите, товарищ сержант, участок все такой же опасный, как и раньше? -- Да, ехать надо поосторожнее,-- ответил сержант, но "Аргумент" с капота не снял, не разрешая двигаться. Будь Заремба как встарь комбригом, он самолично разыскал бы этого сержанта и забрал к себе в спецназ. Сейчас же готовился одним ударом ноги отбросить его в канаву и умчаться вдаль. Да только два черных цыганских глаза, два дула автоматов стоявших позади солдат диктовали другое поведение. -- А кто дает разрешение? Кто командир у вас? -- Старший лейтенант Приходько. Олег, позови командира. Старший лейтенант, двухметровый верзила, вышел сам из обнесенной мешками с цементом, приютившейся под боком у пыльного танка землянки. Цыкнул что-то проходившему мимо солдату, тот заправил ремень, и Заремба вновь подумал: старшего лейтенанта он тоже забирает к себе в спецназ. Пока же Приходько взял у него документы, прочел их от корки до корки, но словно повторяя сержанта, отдал честь и развел руками: -- Товарищ подполковник, приказ. Не могу пропустить. Заремба вылез из машины, размялся. Указал на танк и на открывшегося за ним маленького, такого же пыльного и железного, теленочка -- БТР. -- Ну так дай сопровождение. Приходько, даже не оборачиваясь, отрицательно помотал головой и негромко пояснил: -- Ноль. Аккумуляторы сели. Ни ходу, ни связи, ни света. А бэтр, сами понимаете, на крайний случай. Подождите немного у нас, кто-нибудь обязательно будет ехать, подсадим. -- У меня товарищ заболел,-- Заремба кивнул на капитана.-- Может, пока суть да дело, медицина какая-нибудь найдется? -- С медициной поможем. У меня здесь племяш санинструктором. Семейный подряд, так сказать: я воюю, он лечит. -- Извините, дорогой товарищ старший лейтенант, я могу ехать? -- попросил разрешения Ваха.-- Дорога дальняя... -- Василий, мы остаемся,-- позвал Туманова из машины Заремба. Ваха удивленно вскинул голову, припоминая, что минуту назад попутчика звали Геной. Но промолчал от греха подальше: пусть федералы разбираются между собой сами. Лично он знает свое имя и имена своих четырех девочек; И, слава Аллаху, дом еще не разрушен... -- С'пасибо, Ваха, счастливой дороги,-- искренне пожелал ему Заремба. Чеченец торопливо закивал и столь же торопливо взял с места. Наверное, боялся смотреть и в зеркальце заднего вида, не веря, что инцидент завершился благополучно. А то вышли из леса, купили куртку, вези -- сами не знаем куда, имена разные... -- Да, здесь серьезно,-- на этот раз о Туманове заговорил старший лейтенант, увидев его, шатающегося и бледно-розового. -- Костя,-- позвал племянника. А когда тот, высокий и пока еще худой, но в перспективе обещавший во всем повторить дядьку, выбежал из-за танка, кивнул на больного: -- Срочно в землянку и первую помощь. И чай на всех. Землянка тоже оказалась на славу -- достаточно просторная оттого, что не поленились взять лишний штык. Нары на четверых и кровать в углу отдельно для Приходько. Печь-буржуйка, столик, на нем рация и керосиновая лампа. Санинструктор принялся укладывать Туманова на нары, а Заремба, сложив рюкзаки у входа, с удовольствием набросился на чай: -- Блаженство. Спасибо. -- С вашими связаться? -- проявил учтивость Приходько.-- Где они, как позывной? -- Да у нас сам видишь какое задание. На месте не сидим, ездим, выясняем, кто где какие захоронения делал или видел. Частенько и с местными жителями в контакт входим, куда без этого,-- оправдал Заремба задним числом свое беспечное катание на машине с Вахой. -- Мои, слава Богу, все живы,-- с гордостью сообщил старлей о подчиненных.-- Не стыдно будет домой возвращаться, тьфу-тьфу-тьфу. Погодите, командованию все же сообщу, что вы у меня.-- Никак не мог понять, что своей исполнительностью обрекает себя и солдат на неприятности. -- Да мы из МВД, армии не до нас,-- как можно спокойнее отмахнулся подполковник. Но рация ожила и потребовала к себе сама. Щупленысий связист тенью прошмыгнул с улицы в землянку, хотя старший лейтенант сам взял тангенту и наушники. Надевать на голову поленился, и присутствующие прекрасно расслышали голос: -- "Седьмой", как у тебя? -- Я -- "Седьмой", все в норме.-- Намерился доложить о гостях, но его перебили: -- К вечеру действуй по усиленному варианту. Район наполняется нохчами, так что повнимательнее. -- Понял вас. Действую по усиленному. Заремба прикусил губу: по чью душу боевики стягиваются в район, ясно. Надо ускользать. Не успел. -- И еще,-- продолжал вытекать из черного круга наушников голос начальника.-- Внимательно посматривай и на наших, где-то у тебя в тылу под видом похоронной команды шляется группа наемников... Заремба опередил старлея. Остатками чая плеснув в поворачивающееся в догадке лицо офицера, прыжком сбил со стола автомат и сам передернул затвор. Парнишка-связист, оказавшийся напротив ствола, рухнул на пол, а племянник-санинструктор засипел от приставленного к горлу ножа Туманова: --А-а-а-а... -- Це двигаться,-- зло приказал Заремба, поднося ствол ко лбу Приходько.-- Если ты все еще хочешь спокойно вернуться домой со всеми своими подчиненными, то тихо и без дураков. -- "Седьмой", конец связи,--- не стал вмешиваться в происходящее командир в рации и, не дождавшись подтверждения, отключился. -- Еще раз предупреждаю, всем спокойно,-- повторил подполковник. Туманов тем временем подвел под взгляд Приходько племянника с ножом у горла, что подействовало сильнее слов. -- Слушая меня, командир,-- вернул к себе его внимание Заремба. Глаза старлея налились кровью, он держался из последних сил, и спецназовец поспешил объясниться: -- То, что тебе передали, -- почти правда. Но не вся. Мы не наемники. Нас подставили, понял? Так же, как по большому счету и тебя, и всю армию. Мою группу по каким-то причинам загоняют в угол и убивают как свои, так и чечены. Я понимаю, что в это трудно поверить. Но ты умный мужик и должен хотя бы знать, что в каждой войне есть изнанка. Лежать! -- прикрикнул на связиста, попытавшегося пошевелиться. -- Не стреляйте солдат,-- попросил Приходько. -- Не будем. Я сам два месяца назад еще командовал здесь спецназом. Поэтому слушай меня и делай то, что прикажу. Не вынуждай применять оружие. -- Говорите,-- постепенно приходил в себя Приходько, выигрывая время и пытаясь понять ситуацию. -- Ты нам сейчас дашь БТР, чтобы проскочить несколько постов. Племянник и связист поедут с нами. Считай, что в качестве заложников. Не вздумай никуда ничего передавать до тех пор, пока они не вернутся,-- Заремба приблизился к рации, принялся отворачивать клеммы, винтики, снимать лампы.-- Рацию не уничтожаю, потом соберешь -- без связи на войне тоскливо. -- Я все равно должен буду доложить руководству о происшедшем. -- Это твое дело, но когда -- я сказал. Санинструктор! -- Я,-- отозвался Костя из-под ножа. -- Все лекарства против простуды берешь с собой. И пару сухпайков, раз здесь не успели пообедать. -- Хорошо. -- Выходим все вместе. Командир, спокойно отдаешь приказ водителю бронетранспортера и уводишь всех любопытных сюда в землянку. Понял? --Да. -- Согласен? --Н...нда. -- И не терзай свою совесть. Мы в самом деле не наемники. Мы просто выходим из войны. Но сначала требовалось выйти из землянки. Первыми Туманов с санинструктором, потом дрожавший от бессилия Приходько и от страха -- связист, а замыкал процессию державший всех на мушке Заремба. Постовые, увидев заложников, замерли в напряжении, но старший лейтенант властно приказал: -- Выполнять мои команды. Всем выполнять только мои команды, Володя, заводи бэтр, довезешь,-- тут он запнулся, не зная, как назвать свалившихся на его голову гостей,-- довезешь группу до следующего блокпоста. И без фокусов. Потом сразу назад.-- Повернулся к Зарембе: -- А я могу вместо них? -- кивнул на подчиненных.-- Один? -- Нет,-- сразу отрезал подполковник.-- Один ты можешь натворить никому не нужных героических глупостей. Руководи людьми здесь, банды из-за нас в самом деле наводнили район. Бронетранспортер оторвался от танка, а отъехав от старшего собрата, и вовсе показался нормальной самостоятельной боевой единицей, Володя высунулся из люка, напряженно посмотрел на командира. -- Все в порядке, здесь небольшое недоразумение,-- попытался успокоить водителя старший лейтенант.-- Довезешь и вместе с нашими,-- кивнул опять на заложников,-- назад. -- Остальных -- в землянку,-- напомнил Заремба, видя, что уже весь блокпост глядит на происходящее со всех щелей и через прорезь прицела. -- Всему личному составу зайти в землянку,-- распорядился Приходько.-- Никому не предпринимать никаких действий, пока... пока я жив. -- А нам? -- подал голос сержант с дороги. Приходько посмотрел на Зарембу. -- Пусть несут службу. Непонятые действия налетчиков мешали старшему лейтенанту сосредоточиться и предпринять какую-то более, как сказал Заремба, "героическую глупость". Когда уселись на броню, подполковник кивнул ему: -- В этой жизни еще много чего непонятного встретится, лейтенант. Не обессудь, что так вышло. Когда бронетранспортер вернется, можешь докладывать руководству все, как было или как посчитаешь нужным. Но доложить надо, иначе не быть тебе капитаном. Да, и вот что еще,-- Заремба спрыгнул с брони, отвел офицера в сторону, чтобы никто не слышал: -- Начальства нынче здесь много дурного, на людей кому-то может оказаться и наплевать. А тебя за то, что не принял бой, могут погнать и из армии. -- Мне люди важнее,-- упрямо повторил Приходько. -- Этим ты мне и нравишься. И я бы хотел, чтобы такие, как ты, служили. Забрось в БТР пару автоматов и шепни солдатам, чтобы, когда мы скроемся, немного постреляли нам вслед. Вроде как и повоюете. -- Я ничего не понимаю,-- наконец откровенно признался старший лейтенант. -- Авось когда-нибудь встретимся, и я все объясню. Удачи тебе. Давай автоматы. Когда Приходько подал принесенное за шиворот оружие, Заремба приказал водителю: -- Трогаем. Глава 11. "Шерше ля фам" В новый кабинет своего бывшего шефа Вениамин Витальевич входил не без любопытства, перемежающегося, однако, с робостью. Хотелось, конечно, никоим образом больше не касаться подобных друзей-начальников, но старые дела и новые деньги связывали, оказывается, покрепче дружеских или служебных уз. -- С вашего позволения. -- Входи, входи. Шеф сидел за элегантным полукруглым столом уверенно и привычно, будто проработал в этом кресле и с компьютерами всю предыдущую жизнь. На новеньких папках, лежавших на краю стола, золотом вытиснены его имя и название новой должности, гора бумаг на подпись. Как всегда, идеально чистая пепельница. На этот раз, правда, из малахита. Конечно же, неизменный кофейный уголок на фоне фотообоев с березовой рощей. Шторы-жалюзи. Ничего дубового и массивного, а поди ж ты, все равно впечатляет. Кремль из окна не виден, но ведь кукловоды дергают свои ниточки только из темноты или из-за ширмы. -- Ты знаешь, можно жить и здесь. Не говоря о том, что чувствуешь себя гораздо спокойнее,-- первым делом поделился открытием шеф. Неужели это он еще вчера был похож на треснувший, с обвалившейся краской, деформированный памятник? За ночь кто-то искусный вылепил точную копию первого монумента -- из свежего материала, без единой зазубрины, окалины, скола. На новом месте ему сиделось намного уютнее, он больше гармонировал с интерьером, а искусная рука мастера сумела нанести и новые оттенки на выражение лица. А точнее, убрала старые -- настороженность, подозрительность, усталость. Да и что говорить, если с порога он завел речь не о работе и чеченских делах, а о себе! Это ли не показатель благополучия? "Я тоже так хочу",-- неожиданно признался себе Вениамин Витальевич, хотя предложи хозяин перейти к нему на работу сейчас, наверняка бы задергался: еще труднее, чем от денег, оторваться от власти. А Вениамин Витальевич находился с ней рядом... Да и не предложат ему ничего. Шефу важнее держать заполненной своим человеком клеточку около администрации Президента. -- Итак, ты мне принес новые известия. И, судя по настроению, неплохие,-- перешел все же к делу хозяин. -- Да. По крайней мере хоть какая-то определенность по "Кобре". Из группы осталось два человека -- сам Заремба и пограничник капитан Туманов. Хозяин встрепенулся, попытался даже вытянуть шею -- настолько важным оказалось сообщение: -- Откуда сведения? -- Они вышли на блокпост. Начальник принял радиограмму об их задержании позже, когда они сами захватили у него заложников. -- Заложников? Они применили оружие? -- Да, шел бой. -- Прекрасно. Чудесно! Совершенно очаровательно. Теперь у нас есть и все юридические основания для поиска,-- лукавил, конечно, хозяин: никаких юридических прав тайная засылка группы не давала, но тем не менее переступленная Зарембой черта принесла радость в кабинет.-- Так-так, и что дальше? -- После боя Заремба и Туманов ушли в лесополосу. -- Район оцеплен? -- Так точно,-- перешел на военный язык Вениамин Витальевич.-- Скорее всего, они движутся на Назрань или Моздок. -- Предупредите МВД Северной Осетии, Ингушетии и Кабардино-Балкарии... Хотя нет, никакого шума, а то ведь могут и в самом деле еще поймать. Усилить поиск в самой Чечне, так еще можно стрелять без разбора. А в Моздок, Нальчик и Назрань приготовьте группы по два-три человека с самыми широкими полномочиями по аресту Зарембы и Туманова. Прекрасен командир, уверенно отдающий приказы! Который сам берет на себя ответственность. Нет, с ним можно поработать, можно... -- Слушай, а неплохую группу, черт побери, ты сколотил, а?! Молодец,-- неожиданно похвалил и оценил сделанное неделю назад хозяин.-- Свершись чуть попозже мое снятие -- и все прошло бы спокойным образом. Жалко... Эти ребята могли бы нам потом пригодиться. И не раз. -- Могли бы,-- согласился польщенный Вениамин Витальевич. И еще раз напомнил о себе: -- Группа собралась очень толковая. -- Снявши голову, по волосам не плачут. Все внимание отныне нацелить на поиск связей Зарембы и Туманова в России и, может быть, СНГ. -- Они, собственно, одиноки. Как и приказывали... -- Полностью одиноких не бывает. Значит, ищите женщину. Шерше ля фам. Надеюсь, у них нормальная половая ориентация? -- Офицеры. А у них с этим делом вроде нормально. -- Что с журналистом? -- Закрыт. Сегодня утром улетел на Курилы. Репортажи с крайних точек России. Через неделю там лягут туманы, так что вырвется не раньше, чем через месяц. А сегодня,-- Вениамин Витальевич раскрыл зубчатую пасть крокодиловой папки.-- Вот, в журнальчике перед отлетом успел тиснуть. -- "Женский пляж",-- прочел название рассказа на указанной странице хозяин.-- О ком и о чем? -- Надо думать, о Зарембе. Подходит он.-- Хозяин кабинета склонился над публикацией, забыв предложить гостю стул. Тот так и стоял, переминаясь с ноги на ногу, пока рассказ хоть и бегло, но не был прочитан до конца. -- Забавно. Если эта тетя Нина вспомнилась ему перед отлетом, а после этих воспоминаний других женщин у него не было... -- Они сидели безвылазно на полигоне, не было,-- успокоил Вениамин Витальевич. -- Значит, она и сейчас у него может сидеть в мозгах. Разыщите на всякий случай санаторий, подружек тети Нины и ее саму. Взять под особый контроль. Как и прежнее место службы. Всех разведенок, вдовушек и тому подобное. -- Уже кое-что сделано,-- с улыбкой фокусника произнес Вениамин Витальевич.-- Санаторий министерства обороны найден. Найдена и сама тетя Нина! -- Дождавшись восхищенного удивления начальника, закончил: -- Она вернулась от мужа, работает на старом месте. -- Превосходно! -- Шеф произносил в новом кабинете только возвышенные слова. И наконец-то соизволил пригласить гостя в "березовую рощу".-- Не так все плохо в этой жизни, а, Вениамин Витальевич! И чеченские поезда -- фу, какая малость! Это все равно что мелочь по карманам тырить. Неужель не найдем более прибыльного занятия в той же Чечне? Сказал так, что Вениамин Витальевич понял:оно уже найдено. Напрягся. -- Да если позволить ей победить,-- шепотом закончил шеф,-- там такие финансовые перспективы открываются...-- И громко, весело: -- По пять грамм коньячку? -- Мне на работу. -- Успокойся! Уж что-что, а кремлевские кабинеты запаха перегара не боятся.-- Сам наполнил рюмки.-- За все хорошее. Быть удаче. -- Быть,-- сдался Вениамин Витальевич. И, странное дело, впервые вспотел не до, а после выпивки. -- Быть добру,-- почти в это же время подняли свой тост и Заремба с Тумановым. Пили спирт, оставленный санинструктором Костей. Туманов -- из-за таблеток -- нацедил себе один грамм, подполковник почти полную мензурку. -- А теперь спи. Капитан уже не сопротивлялся, послушно прикрыл тяжелые даже на вид веки, и, похоже, сразу забылся в полудреме. -- Спи,-- повторил Заремба, собираясь с мыслями. Убежище себе они устроили под обвалившейся плитой, с обратной стороны которой карандашом, извлеченным из неистощимой рукоятки волшебного ножа, было начертано слово "Мины". А развалины на окраине поселка он приметил, когда проскочили его на бронетранспортере. Для конспирации проехали еще с километр. Затем Заремба приказал остановиться около лесополосы, уходящей от дороги в степь. Вытащил на броню солдатские автоматы, быстро разобрал их и бросил части внутрь машины. -- Все, возвращайтесь на пост. -- И без шуток,-- предупредил и Туманов, хотя говорил скорее ради того, чтобы поддержать самого себя хоть в каком-то транспортабельном состоянии. -- Пошел,-- одновременно хлопнули по броне, словно по крупу лошади. БТР потоптался, разворачиваясь, и затем с места взял в карьер. Спецназовцы побежали к лесополосе, но как только бронетранспортер исчез из виду, пригнулись и свернули к овражку, воровато пробиравшемуся к развалинам поселка. Не менее воровато крались к домам и спецназов-цы. Собственно, крался Заремба, а Туманов, совсем никакой, машинально повторял его движения -- полз, откидывался, замирал, пробовал делать перебежки. А когда спросил, далеко ли еще, подполковник понял: он ничего и не видит. -- Крепись, Василий. Нам еще держать границу. Неизвестно где и какую, но держать,-- убежденно шептал подполковник, не боясь пафоса и подтягивал под себя земное покрывало.-- Не может страна без границ перед врагом и всякой тварью. -- Да,-- слабо соглашался пограничник. И спрашивал неизменное спасительное для себя: -- Скоро? -- Рядышком. Мы уже на нейтральной полосе. Заляжем под бочком теперь у чеченцев, пока доблестные федеральные войска не прочешут все лесополосы. Отоспимся зато. Как насчет поспать? -- Хоть сейчас. -- Сейчас нельзя. Кто ж нам позволит-то такую наглость -- белым днем в чистом поле животы греть. Не пляж. Последняя фраза неожиданно напомнила про Нину. Почему-то захотелось заговорить о ней, и зашел издали: -- Как, ты говоришь, однажды назвал свою судью? Какая-то светлость... -- Ваша светлость. -- Красиво. Вернемся, возьмем твою "Вашу светлость" и махнем на один из черноморских пляжей. А то лето пройдет -- и кроме как в грязь, никуда не окунемся. -- Заметано,-- опять слабо согласился капитан. А Заремба, себе удивляясь, говорил и говорил, лишь бы Туманов продолжал идти и бороться за себя. И даже когда заползли под развороченные авиабомбой плиты разрушенного дома, не сразу уложил больного, а разлил остатки спирта: -- За ребят. И быть добру. Хотя добро впереди и не просматривалось. Вениамина Витальевича он, конечно, попытается разыскать. И не ради того, чтобы посмотреть ему в глаза -- от сентиментальности тому ни холодно, ни жарко. Он заставит, во-первых, его раскошелиться, и не теми копейками, что нарисовал в Чкаловском -- памятники на могилы нынче не дешевы, а ребятам он их поставит в полный рост. А во-вторых, и главных,-- узнает, кто и почему дал команду войскам бомбить группу. Никуда Вениамин Витальевич не денется, скажет, хотя бы в обмен на сумку с документами. А нет -- можно попробовать самому разобраться в магнитофонных записях и накладных-обязательствах. И потом оценить и решить, кого заставить плясать уже под свою дудку. Танец не кончился, господа. Он только начинается. И вы пока не знаете, что музыкантов перекупили и мелодия польется не та, что заказывали вы... Туманов постанывал, беспокойно ворочался, и подполковник подсунул ему под бока рюкзаки. Сам принялся внимательно осматривать место, где планировалось пробыть минимум суток трое. Вынужденно пропел: -- Ничего, ничего, ничего хорошего. Поселок пострадал от авианалета где-то год назад, потому что развалины уже покорно зарастали бурьяном. Вещи из-под обломков давно выбрали: одежду на тряпки, мебель на растопку. Ближайший жилой дом стоял метрах в ста, на счастье разведчиков огороженный высоким бетонным забором. Невдалеке шуршала под колесами машин дорога, но руины могли привлечь водителей лишь возможностью использовать их как туалет. В поселке, надо полагать, ни мира ни войны. И никто никогда не признается, за кого он -- за дудаевцев или за федералов. Потому как ни те, ни другие не могут обеспечить защиту и безопасность. На гражданских войнах люди выживают, если стоят сами за себя. -- Только бы никого нелегкая не принесла,-- продолжал размышлять Заремба. В то же время успокаивая себя: -- А что здесь ловить, что искать? Глянул на рюкзак под спиной у пограничника. Потянулся к нему, намереваясь достать пару гранат и приготовить их под растяжки для прикрытия. Но поразмыслил и отказался: бродячая собака побежит или кошка, заденет лапой -- и греметь взрывам. А зачем лишнее внимание? Чай, не женщины... Пристроился рядом с капитаном, положил голову на один из рюкзаков. Солнышко дотягивалось до ног, припекало. Захотелось снять ботинки, чтобы лучи коснулись натруженных и потных ног, но лень оказалась сильнее. Сильнее желания двигаться, шевелиться, даже думать. Как много значило прикосновение головы к подушке! Слабость расплылась мгновенно, пугая темпом распространения и жесткой хваткой. -- Нет,-- отринул дрему подполковник. Сел, огляделся еще раз. Вокруг в природе полуденная дрема, ничего тревожного и подозрительного. Может, и в самом деле минуту прикорнуть сейчас, а ночью посторожить? Еще не разрешил себе подобного, но мысль сама по себе оказалась сильнее приказа. Снова устроил голову на рюкзаке и прикрыл глаза. Под спину попал камешек, но сил хватило только на то, чтобы на ощупь проверить около себя автомат. Мысленно представил циферблат часов, вгляделся в самый низ, в цифру "б" -- проснуться в это время. И сразу уснул. ...Проснулся чуть раньше, и скорее оттого, что камешек доконал спину и она устала с ним бороться. Раскрывая веки, сразу же схватился за оружие -- на месте. После секундного страха пришло чувство недовольства собой: все же поддался слабости, уснул. Неужель чувства принялись командовать, а не разум? После сна, давшего силы, он мог задать, наверное, и такой вопрос. Но попытался оправдаться и перед самим собой, хотя никто не требовал ответа: да, прикорнул. А что могло случиться? Вернее, случиться могло все что угодно, но почему именно сейчас и здесь? Не надо думать, что мы центр Вселенной или пуп Земли. Лежали развалины никому не нужными год и еще столько же пролежат, пока полностью не зарастут бурьяном. Единственное успокоение и благо, что Василий продолжал спать. Подполковник поправил на нем куртку Вахи и "Крону", а когда пограничник попытался пробиться сквозь пелену и проснуться, успокоительно положил руку на грудь: -- Спи. Все в порядке, спи. Прислушался к дороге -- движение почти смолкло. Конечно, кто на ночь глядя осмелится выехать в пасть волку? Зато шумом постепенно наполнялся сам поселок. Звенели ведра: видать, неподалеку находился родник или водопроводная колонка. Урчали трактора, блеяли овцы, мычали коровы. Много детских голосов -- ребятня то ли в футбол сражалась, то ли боролась. Нормальная мирная жизнь, если не глядеть на развалины. Руины чьей-то некогда возможно счастливой поры. -- Что? -- проснулся-таки Туманов. -- Вроде тихо. Как самочувствие? -- первым делом дотронулся до лба капитана. Тот, видимо, сам хотел услышать о температуре, так как успел утратить, забыл критерий, по которому определяется нормальный уровень здоровья. -- Есть еще,-- сообщил подполковник. -- Поламывает. Точнее, грызет бедра внутри. И грудь давит,-- добавил штрихи к нарисованной картине пограничник. -- Семь дней,-- напомнил Заремба срок, который Туманов сам и определил для болезни. Попил бы,-- облизал губы пограничник. Заремба взвесил фляжки. Одна пустая, во второй меньше половины. Правда, ведра гремят совсем недалеко, можно попробовать и добраться до воды. Два глотка. Под таблетку,-- разрешил капитану. Тот припал к металлическому горлышку, но оторваться все же смог сам, хотя Заремба сдержался и не стал отбирать фляжку. -- Извини. -- Я все же порыскаю, может, тряпье какое найду. Отдыхай. Грустное это занятие -- копаться в остатках и ошметках чьего-то былого уюта и счастья. Мало-мальски пригодное для жизни оказалось давно растащенным или истлевшим, поэтому вернулся подполковник почти ни с чем, если не считать нескольких кусочков фанеры: все не на бетоне лежать. Вот и денег вроде полно, а не купишь на них ни свободы, ни тепла, ни здоровья. Угораздило. Туманов лежал, прикрыв глаза. По шагам определив, кто идет, не стал тратить силы, чтобы удостовериться в догадке. -- Сейчас сотворим спальные апартаменты,-- пообещал Заремба.-- Мы еще здесь так заживем, что и уходить не захочется.-- Вдруг заметил, что говорит с пограничником как с маленьким: больные, оказывается, невольно заставляют менять тональность разговора с ними. Ну и шут с ним, с детсадовским тоном, лишь бы шло на пользу. А делать и поступать нужно так, как подсказывает душа. Солнце садилось медленно -- летние вечера столь же длинны, как и день. Поэтому Заремба успел еще немного поползать среди камней и приволочь обрывки проволоки, погнутую алюминиевую кружку, полуистлевший, тронутый с одной стороны огнем клок ваты и стекло. Применение им еще не виделось, но хороший хозяин несет в дом, а не из дома. -- Пей, ночью сползаю к колонке,-- протянул остатки воды капитану. Тот с готовностью отпил несколько глотков. -- Сам хлебни,-- протянул остатки командиру. Заремба больше сделал вид, что пьет, но губы и горло тем не менее смочил. Принять решение -- это лишь полдела. До воды нужно еще добраться. И не ошибся в своих опасениях. Когда стемнело, и подполковник в последний раз мысленно прокладывал при угасающем свете дорожку к трассе и затем к колонке-роднику, как раз там, на другом краю увидел тени. Крались, оглядываясь по сторонам и глуповато-счастливо похихикивая, парень и девушка. За первыми развалинами они присели, принялись исступленно целоваться. Насытившись первыми глотками любви, привычно, наверное бывали здесь не раз, заскользили дальше, глубже в развалины -- еще дальше от людей, поселка. Но ближе к затаившимся спецназовцам. Туманов, впервые за день приподнявшийся, тронул автомат. Им с Зарембой прятаться места не оставалось. Наоборот, самое укромное прибежище могло быть притягательным и для влюбленных. Целуясь, ласкаясь, они и приближались к их устрашающей, но не для не видящих надписи "Мины". Не увидели предупреждения. Ничего не замечали, кроме друг друга. Уже не таясь, не оглядываясь воровато, как раз напротив разведчиков сцепили объятия, зашептали горячие слова. Но уединение требовалось совсем не для этого. Торопливо и нетерпеливо, не отрываясь губами от губ, принялись расстегивать друг на друге одежды. Бледно заблестели оголившиеся плечи, и парень припал к небольшим остреньким грудкам подруги. Девушка в истоме отбросила голову назад и, скорее всего, прикрыла глаза, потому что не увидеть стоявших напротив, прижатых неожиданностью случившегося спецназовцев мог и в самом деле только слепой. Или, как теперь стало ясно, и влюбленный. "Шариат шариатом, а чувства чувствами,-- подумал Заремба. И усмехнулся над мужчинами-чеченцами: -- Даже если наденете на своих женщин паранджу, все равно ведь потом снимать ее придется. Зачем тогда лицемерить?" Отвернуться бы, а еще лучше -- уйти, оставить влюбленных наедине, но любой шорох спугнет голубков, а вслед за ними поднимется стая воронья, закаркает, накличет беду. Поэтому приходилось держать парочку на контроле, смотреть любовные игры молодых вплотную к дрожавшим девичьим плечам. Девушка сама направила губы парня вниз, к животу, и тот послушно и желаемо принялся стаскивать юбку, открывая разведчикам дрожавшую в нетерпении и страсти фигурку. Развалины не только похоронили чье-то счастье. Они рождали в своих пределах и новое... И тут, оставшись голенькой, ожидая, когда и парень сорвет с себя остатки одежд, девушка открыла глаза и вскрикнула от страха, увидев наконец глядящих на нее русских офицеров. Свернулась калачиком, закрываясь, и парень тоже глянул снизу вверх, переведя взгляд от только что сброшенных на землю брюк и юбки на офицеров. Будь он одетым, попытался бы, наверное, отскочить в сторону, но голый человек беззащитнее ребенка. -- Тихо, не кричать,-- направив на них оружие, властно приказал Заремба. -- Не... не надо,-- прошептала пересохшими губами девушка. -- Потихоньку, спокойно одевайся,-- разрешил ей подполковник. Та одной рукой стала дотягиваться до вещей и кое-как набрасывать их на себя. Парень продолжал сидеть под стволом автомата. Первый испуг у него прошел, он сумел понять, что русские здесь не случайно, что они прячутся. В то же время это предполагало самое худшее, так как именно человек прячущийся не желает иметь свидетелей. Туманов тоже требовательно посмотрел на командира. Влюбленные поняли его взгляд, обреченно замерли, забыв про одежды. -- Не надо,-- вновь попросила девушка, но теперь она уже просила не о том, чтобы ее не насиловали, а чтобы не убивали. -- И что с вами делать? -- откровенно признался в своем бессилии Заремба, стараясь не встречаться взглядом с Тумановым. -- Отпустите,-- попросил парень. -- Небось, из банды,-- усмехнулся капитан, заранее зная обратный ответ. -- Нет, я не воюю. Мы скоро поженимся. -- Он не воюет, нет,-- заступилась за друга и девушка. И подтвердила: --У нас скоро свадьба. -- Кого поддерживает село? -- Н...никого, -- честно признался парень. -- Сами по себе. Со всеми мирно. -- А чего же не воюешь вместе с остальными?-- продолжал дотошно допытываться пограничник, пытаясь поймать того на неточности и избавиться от угрызений совести перед предстоящим убийством. -- Не пошел. Не хочу. Мясом откупаюсь, барашками. -- Ага, значит, помогаешь боевикам,-- нашел-таки оправдание капитан и снова посмотрел на Зарембу. А тот смотрел на девушку. Та смущенно прятала за спину лифчик и одергивала блузку: одеваться под взглядом незнакомца оказалось труднее, чем раздеваться. Выглядела она лет на семнадцать-восемнадцать, по- горянски была смугла, глазаста. Неужели и девушки хотят, чтобы взбесившиеся от собственной независимости и значимости мужики загнали их в семнадцатый век, в паранджу и бесправие? -- Одевайся,-- разрешил двигаться и парню.-- Пойдете пока с нами. -- Да-да,-- согласился тот. Зато девушка, более бесхитростная или более смелая, поинтересовалась: -- А куда? -- До Моздока, конечно, мы вас не потянем, но пару километров пройдете. На всякий случай, чтобы шума не поднимали. -- Мы не...-- начал парень, но Туманов одним движением автомата заставил его замолчать. -- Возьмитесь за руки и следуйте за мной. Гена,-- опять перешел Заремба на никому не нужную конспирацию.-- При малейшей попытке бежать стреляй на поражение. -- Есть,-- с удовольствием согласился с приказом капитан. Не думали, что придется столь скоро покидать приютившие их развалины. А тут не только от воюющих сторон покоя нет, но и от влюбленных. Где теперь прятаться? Где тот уголок в районе, куда не заглянет ни одна собака? И воды не набрали... Шли медленно, все по тому же оврагу выбираясь к лесополосе. Но сколько раз она может выручать? Да и не выручит. Хотя бы потому, что сама продувается насквозь ветрами, просматривается насквозь взглядом, простреливается навылет любым выстрелом. В лесополосе спасения нет... -- Все,-- остановился Заремба. Как ни плавно передергивал Туманов затвор, а металл клацнул, заставив чеченцев вздрогнуть и сжаться. Передернутый затвор под слово "Все" -- это в самом деле все. Однако решимости и решительности в действиях командира капитан по-прежнему не увидел. Неужели пример с Вахой недостаточен: ехали бы сами за рулем, уже пересекли бы границу с Ингушетией. А отпустить чеченцев -- это пустить по своему следу гончих псов. Непротивление злу насилием? Снова толстовщина... Заремба, наоборот, думал о Туманове. Вдруг отыскал, высветил в чехарде всякой всячины тот основной штрих, из-за которого он с самого первого раза все же не очень возжелал иметь рядом пограничника -- тот показался ему чересчур агрессивным. Если лично он настрелялся в своей жизни вволю, то Туманов лишь начинает это делать. Ему укажи на врага и дай в руки оружие -- и он станет мстить. Беспощадно и в какой-то степени справедливо. За свою передвинутую заставу, за прошедшую, оказавшуюся глупой, жизнь. За поруганную -- в первую очередь высшими чиновниками и государственными мужами -- Родину. Собственные семейные неурядицы. Тем более нет нужды жалеть чеченцев, которые копят злобу к его товарищам по оружию и всегда готовы пустить в ход свое. ...Но разница между начинающим войну и ее заканчивающим -- как раз в десятках загубленных жизней. Подчас невинных... -- Бегите домой, чтобы пятки сверкали,-- отпустил влюбленных подполковник. Те недоверчиво, не спуская глаз с автоматов, попятились. А когда капитан сделал неосторожное движение, сердечки у них оборвались и они окаменели. --Я сказал, бегите,-- повторил Заремба. Третьего раза не потребовалось. Схватившись за руки, парень и девушка бросились к редким огонькам поселка. К продолжению жизни и любви. -- А ты не скажешь, зачем нам вообще автоматы? Просто таскать и пугать кошек? -- поинтересовался Туманов.-- Ты веришь в их благородство и надеешься, что они никому ничего не скажут? -- Нет, не надеюсь. И надо уносить ноги, если хотим, чтобы они нас еще носили по грешной земле. -- Благородно, конечно, но глупо. И когда они тебе или мне станут вспарывать живот или отрубать голову, не забудем вспомнить этот миг. -- Надо уходить. -- Куда? "Спереди застава, сзади западня",-- , песенку такую слыхал? -- Слыхал. И сто раз проходил ее на практике.. А уходить... Пересекаем трассу и в обход села -- снова к блокпосту. -- Ты что-то забыл сказать Приходько? --Думаю, да. --Что? -- Помнишь солдата, что лежал около сгоревших машин? Надо похоронить. Сказал, конечно, о первом вспомнившемся, но в то же время именно с этим и согласился: раз не i забывается, если сидит в подсознании, то все; едино отыскалось бы. И мучило бы потом всю,жизнь. Очень хорошо, что вспомнился непохороненный солдат... -- Знаешь, это не ты не хотел меня брать с собой,-- вдруг снова вспомнил Балашиху капитан.-- Это я не хотел с тобой идти. Что-то чувствовал в тебе надломленное. Извини, но это так. Зарембе, который сам несколько минут назад думал что-то подобное о Туманове, оказалось неприятным это признание вслух. Не желая усугублять конфликт, первым тронулся с места: -- Надо спешить. Трогаемся. -- Пошли,-- не стал спорить и Туманов. Свое слово он сказал, прекрасно в то же время понимая, что им суждено ради спасения держаться только вместе. Это потом, в России, можно разойтись в разные стороны и больше никогда не касаться друг друга. Но в Россию надо выйти.,. Едва успели перебежать трассу и начать обход поселка, как около развалин послышался собачий лай, голоса людей, замелькали фонарики. Туманов скосил глаза на командира: а я о чем говорил? Заремба, кажется, в глубине души надеялся, что ничего подобного не произойдет, и правота пограничника откровенно удручила его. Впрочем, почему должны доверять ему люди, которые боятся теперь и собственных развалин? Все закономерно. -- А Приходько наверняка сразу всадит нам по паре магазинов,-- продолжал прогноз Туманов.-- Лично я на его месте всыпал бы,-- боясь все-таки ошибиться, поправился пограничник. Но Заремба окончательно вознамерился идти к старшему лейтенанту. Или убедит его помочь, или... или все годы службы и работы с людьми пошли насмарку и он не разбирается в жизни. -- Ты постоишь в сторонке,-- ограждая капитана от неожиданностей в виде той же пары магазинов, распорядился подполковник. -- Пойдем вместе,-- не согласился с командиром пограничник.-- Только вдвоем. -- Извини, но вот это -- точно глупость. Прикроешь меня. Капитан усмехнулся: -- Своих стрелять у меня рука не поднимется. Даже ради тебя, командир. -- Тогда держи,-- Заремба снял с пояса сумку.-- Здесь, надо полагать, несметные суммы. В долларах. Пока ты будешь с ними, ты, с одной стороны, останешься подвержен невероятному риску, но с другой -- прикрыт на будущее. Если не вернусь -- распоряжайся по своему усмотрению. -- Неладно что-то у нас с тобой, Алексей,-- не трогая сумки, проговорил капитан.-- Нам бы выползать вместе, а мы на радость своим и чужим полируем грани. --- Значит, не роботы. Значит, думаем и не желаем превращаться в тупых и слепых исполнителей, которым наплевать на собственное мнение о себе. Все нормально, Василий. К тому же я убежден, что вернусь. -- Возвращайся,-- пожелал и Туманов, хотя про себя добавил: -- На влюбленную парочку тоже надеялся... Вместе с сумкой оставив и автомат, Заремба вышел на трассу к пошел по пустынной дороге в сторону поста. Оттуда долго его не замечали, потом раздались команды и в воздух ушли трассеры. Подполковник остановился, успокаивая солдат и давая время Приходько выйти из землянки. Тот попусту стрелять не станет. В самом деле -- вверх ушла зеленая осветительная ракета. Заремба поднял руки, но не сдаваясь, а показывая, что без оружия, и медленно пошел на блокпост. Его напряженно ждали. Старший лейтенант в красивое кино играть не желал и выходить навстречу тоже безоружным не намеревался. Встретил Зарембу у первых изгибов "змейки" при оружии, показывая, кто здесь распоряжается. Узнав подполковника, долго молча смотрел на него, стараясь предугадать, что привело командира "похоронной команды" к нему повторно и чем это грозит его людям и его собственной офицерской карьере. Честно признался: -- Не ждал. -- Мне бы с тобой поговорить, старший лейтенант. Тет-а-тет. -- Мы уже говорили. -- И все-таки. -- Ну что ж, давай присядем. Товарищ-то держит сейчас нас на мушке? -- Нет. Своих не стреляем. Чужих без дела тоже. Кто вы на самом деле? Вот об этом и хочу рассказать. Давай все-таки присядем. Где посчитаешь нужным. -- Пойдем к землянке. Костя,-- позвал племянника. Когда тот оказался рядом, кивнул: -- Обыщи. Санинструктор со смешанным чувством -- неприязни за предыдущий захват и в то же время не забыв, что ничего плохого им так и не сделали, подступился к подполковнику. Заремба сам отдал ему "Короля джунглей", попросив: -- Только потом вернешь. -- Посмотрим,-- неопределенно отозвался старший лейтенант и пропустил подполковника впереди себя. Глава 12. Война своих не отпускает -- Хорошо. Допустим, я вам поверил. И что дальше? Приходько скурил за время рассказа несколько сигарет, но перед решающим вопросом вытащил еще одну. -- Нужно дать время отлежаться Василию, а потом каким-то образом помочь нам добраться до границы. -- И подвести себя под трибунал. Зажигалка не давала огня, и старший лейтенант потряс ее как монету в ладони. Орел или решка выпадет? Зажглась. -- При определенном стечении обстоятельств может случиться и такое,-- согласился Заремба.-- Хотя, как мне кажется, шума вокруг нас поднимать не станут. Трибунал -- это в любом случае разбирательство, а в правительстве, я уверен, есть и такие люди, которые за представленную информацию выдадут ордена. Я думал о тебе, не бойся. -- А я не боюсь. Кстати, за сообщение о вас и стрельбу удостоился устной благодарности замкомандарма. Сдам вас, точно орден получу. -- У меня их четыре. Тешат иногда самолюбие, но не греют. Поверь. А тем более не служат защитой перед властью. -- Ладно, на дворе ночь и пора вроде ложиться досыпать. Давай глянем бумаги и послушаем пленки. На это дело у нас в кустах магнитофон имеется и студент с незаконченным высшим экономическим. -- Документы у Туманова. Одного отпустишь сходить за ним или под охраной? -- Зачем охрана? Сам ведь пришел, смысл-то какой не возвращаться? Насколько позволяла темнота, Заремба внимательно посмотрел на старшего лейтенанта. Словно давая возможность увидеть себя получше, Приходько затянулся сигаретой, раскаленным пеплом подкраснив лицо. Каменное. Нет, не угадаешь, что у него на уме. Можно только поверить собственной интуиции. -- Через пять минут вернемся,-- поднялся Заремба. ...Туманов окликнул его из нового места -- переместился на всякий случай. Молодец. Перепрыгнув к нему через придорожную канаву, Заремба присел на корточки. -- Ну что, ждут нас в гости. Без хлеба-соли и плясок, правда, но они и не подразумевались с самого начала. -- Хоть какие-то гарантии получил? -- Видишь, вернулся. Можем уйти. Искать, я думаю, не станут. -- Что ж, давай рискнем,-- окончательно согласился с планом командира пограничник. И, что понравилось Зарембе, не отгородив себя от ответственности за непредсказуемость событий. Вышли на трассу. Встречать их высыпала, наверное, вся команда блокпоста. Петлять по нему, по крайней мере Заремба, посчитал все же недостойным своего звания и погон, и перепрыгнул препятствия. Туманову подобное оказалось не под силу, и он вынужденно повторил все изгибы. Вслед за командиром протянул старшему лейтенанту автомат, пистолеты. И только после этого Приходько в точности повторил дневную фразу: -- Костя, больного в землянку. И чай на всех. Говорят, дважды нельзя ступить в одну воду, а санинструктор капитана обхватил так же, как накануне. Сходство заметили все, кто-то хихикнул. -- Всем отдыхать,-- разогнал солдат Приходько.-- И охранять. Боевые расчеты потянулись к огневым точкам, отдыхающая смена -- спать. Сам командир еще раз перекурил, проверил часовых и только после этого вместе с Зарембой спустился вниз. В землянке, в ворохе накладных из заветной сумки с удовольствием профессионала копался тот самый сержант, что остановил машину Вахи в первый раз. -- Кажется, двойная бухгалтерия,-- вынес он первый вердикт бумагам, как только командир спустился под землю. -- Бухгалтерия чего? -- попросил более доступных объяснений старший лейтенант. -- Документы разрозненные, надо с чем-то сопоставлять. Но некоторые копии есть. И когда послушаешь записи,-- сержант кивнул на заляпанный наклейками от жвачек магнитофон,-- то кое-что проясняется. Он нажал вялую, безжизненную клавишу запуска. Та попыталась выскочить обратно, но сержант-студент-экономист не зря отдал лучшие свои годы студенчеству и армии: прижал черную квадратную головку спичкой. Алло, Москва? Махмуд говорит... Говорил Махмуд с Москвой несколько раз, и после каждого общения картина становилась все яснее . Даже по намекам, иносказаниям вырисовывалось, что кто-то в Москве пробивает деньги из бюджета на восстановление разрушенного Грозного. Дальше шел спор, через какие банки предварительно прокручивать их, чтобы набежали проценты. -- Так сейчас все делают,-- успокоил сержант. Дальше магнитофон сообщил, что после прибытия денег в Чечню их обналичивали в военно-полевом банке. Якобы на зарплату, закупку стройматериалов и тому подобное. Затем городские власти подписывали бумаги о приеме в эксплуатацию больниц, школ, детских садов и магазинов, а через день-два, якобы "в результате террористических актов" или "налета авиации". здания вновь разрушались и финансирование начиналось сначала. Так, не положив ни кирпича, не протянув ни метра труб, списывали миллиарды рублей. Москва, правда, просила делать подольше разрывы между "сдачей" объекта и его новым "уничтожением", или, что еще лучше, подгадывать под боевые действия, которые легко можно ради этого дела провоцировать и управлять ими. Про подобные махинации Заремба не слышал. Знал про горящий нефтяной факел на окраине Грозного. Кем-то подожженный в самом начале войны, он коптил небо и никто не собирался его тушить. -- Через этот факел столько списывается,-- махнул рукой знакомый вертолетчик, когда однажды Заремба поинтересовался, почему не могут погасить огонь.-- Сгорает на тонну, списывают на десятки и сотни. Нельзя гасить. Теперь вот строительство! Где же взять России столько жил, чтобы тащить всех мафиози?! После пленки Приходько посмотрел на спецназовцев с окончательным доверием. Туманов, укутанный одеялами, лежал на своем прежнем месте. Вернее, на месте санинструктора, потому что тот, совершенно равнодушный к магнитофонным откровениям, пристраивался в уголке рядом с нарами. -- В накладных -- какие-то железнодорожные поставки,-- продолжал в роли криминалиста изучать бумаги сержант. Спичку вытащил, дав передохнуть магнитофону.-- И главное -- ксерокопии гарантийных писем от имени правительства России на получение ссуд и кредитов на все то же восстановление Чечни. Даты, подписи. Старший лейтенант с недоверием и долей испуга от приобщения к государственным интригам посмотрел на Зарембу: неужели все правда? Подполковник пожал плечами: экономист твой работает, ты сам все слышал. Так что, чем могу. Знал бы больше, может, и всю армейскую группировку в Чечне бросили бы против "Кобры", а не вшивый десант с вертолетами. -- Спасибо, Юра,-- поблагодарил довольного самим собой сержанта Приходько.-- Отдыхай. Курите? -- забыв, что уже спрашивал, поинтересовался у спецназовца. -- Нет. Из тех, кто курил, один Туманов остался,-- прорвалось с болью. -- А я выйду покурить. Заремба чертовски хотел спать, но нашел в себе силы подняться и выйти на улицу вместе со старшим лейтенантом. -- Что ж они вот так, за нашей спиной и на нашей крови...-- в сердцах проговорил тот. Нервно покурил и пообещал: -- Я перекину вас. К самой границе. Не беспокойтесь. Идите отдыхать, товарищ подполковник,-- впервые на этот раз обратился по званию.-- А я посты проверю. -- Спокойной ночи. Зарембе постелили рядом с Тумановым, на месте сержанта, потому что тот пристраивался на полу рядом с санинструктором. Студент хотел о чем-то спросить, и ответь Заремба на его взгляд, наверняка завязался бы разговор. Но спецназовец сделал вид, что ничего не увидел и не понял. Спали разведчики почти целые сутки. Вставали, наспех перекусывали и снова тянулись к нарам. В землянке, правда, постоянно находилось два человека -- для помощи ли, а может на всякий случай и для охраны. Однако своим сном спецназовцы так убаюкали их самих, что когда под вечер Заремба открыл глаза, головы охранников лежали на дощатом столе рядом с сипящим магнитофоном, самостоятельно вытолкнувшим из себя спичку. Заремба наладился тихонько выйти наружу, потом подумал о последствиях для солдат: Приходько в любом случае взгреет их за сон на посту и специально заворочался, шумно встал. Даже подал голос: -- Что на улице? Охранники испуганно вскинули головы. -- Командир на улице? -- переспросил подполковник. -- Да. Позвать? -- Я сам выйду. -- Я провожу,-- то ли из вежливости, то ли согласно инструкции старшего лейтенанта предложил свои услуги один из охранников. Вверху начинался вечер, но все равно Заремба зажмурился от света, наплывшего ему в глаза после полутьмы землянки. -- С добрым вечером,-- подтвердил время суток и Приходько. Он восседал на бронетранспортере. Под рукой стояла радиостанция, наушники старший лейтенант надел на колено -- или ждал переговоров, или уже пообщался с руководством. Увидев, что в первую очередь внимание гостя привлекла рация, отвлеченно успокоил: -- Про вас забыли, в эфире ни слова. Дела поважнее и погорячее разворачиваются. Заремба ловко вспрыгнул на бронетранспортер, присел рядом. Не стал расспрашивать о новостях конкретно, просто кивнул на рацию: -- Что там? -- Большое скопление "духов" около Грозного. Ожидается попытка штурма. Как всегда, одновременно станут атаковать все блокпосты на наиболее важных магистралях. Готовимся. Только теперь подполковник заметил, что солдаты на блоке ходят не бесцельно, а готовятся к обороне. Без суеты, но скрупулезно выверяли секторы обстрела, из землянок выносили и укладывали рядом с пулеметными гнездами патронные пинки с грубо вспоротыми животами, внутри которых обнажились серые бумажные коробочки с патронами. Танковую пушку довернули, и она теперь смотрела вдоль дороги, на которой не было никакого транспорта -- и это убедительнее всего говорило о предстоящем бое. Оглянулся Заремба и на близкий лес. Пост был прикрыт от него всего одним пулеметом. Перехватив взгляд, старший лейтенант успокоил и подтвердил давнюю догадку разведчика: -- Там все в минах. Помолчал, потом поделился тем, о чем думал, вероятно, до прихода Зарембы: -- После того, что узнал от вас, не удивлюсь, если боевики войдут в Грозный победным маршем, без единого выстрела. -- А какие команды поступили? -- Как всегда: быть готовым к отражению атаки. Помощь подойдет. -- Оружие-то свое мы возьмем,-- как бы и предупредил, и попросил подполковник. -- Лишний автомат не помешает. Только, товарищ подполковник... командовать здесь буду я. -- Это ли проблема,-- отмахнулся Заремба.-- Раньше нападения на пост случались? Как солдаты, психологически готовы? -- Обстрелы случались, так что свист пуль над головой слышали все. -- Взглянуть на схему обороны можно? Старший лейтенант вытащил из нагрудного кармана измятый, протертый на сгибах листок. Подполковник вгляделся в условные обозначения, одновременно сверяясь с местностью. Явного брака не увидел, да и не отличался он особым военным мастерством в области охраны и обороны. Его задача всю жизнь заключалась в том, чтобы налететь, взорвать, украсть, разворошить -- одним словом, крупно наследить и смотаться. Спсцназ! Вернул схему, похвалив старшего лейтенанта: -- Вроде все предусмотрено. -- Если ночь пройдет спокойно, завтра днем переброшу вас, как и обещал. "Вряд ли получится ночь спокойной, а потому не перебросишь ты нас никуда",-- про себя подумал подполковник. Уж чего-чего, а опыта в тактике боевиков он поднабрался за полтора года войны достаточно. Если они вышли на боевые, долго в одном месте большим скоплением находиться не отважатся: авиация на стороне федералов, одного налета хватит, чтобы от отрядов полетели ошметки. Банды неуязвимы именно своей малостью, маневренностью. Так что если вышли в районы сосредоточения, команда на штурм отдана. Требуется дождаться лишь время "Ч". Поэтому выскользнуть с блокпоста никто не успеет. Получается, что война не хочет выпускать его из цепких лап. Она всасывает в свою воронку, со стороны наблюдая, выберется ли он в очередной раз на поверхность. Самой войне неинтересны закулисные интриги, ей наплевать, из-за чего ее развязали. Ей в радость и удовольствие сам процесс -- стрельба, атаки, маневры, схемы обороны на листочках из школьных тетрадей, смерти, поражения и победы. Чем больше война, тем крепче ее "здоровье, тем больше людей вовлечено в ее пляску, тем шире орбита. И уже не только люди, но и экономика, производственные мощности служат ей подпиткой. Шире замахнешься, быстрее раскрутишься -- попробуй потом остановить мчащийся поезд! -- Что Туманов? Спит? -- поинтересовался старший лейтенант. -- Спит. Ему полезно. Ошиблись. Пошатываясь, щурясь от света, на пороге землянки показался капитан. Мгновение он привыкал к своему вертикальному положению, свету и свежему воздуху, потом увидел командиров и направился к ним. Хотел взобраться на броню, но оставил попытку и только прислонился к ней. -- Получше? -- одновременно спросили у него офицеры. -- Получше, чем вчера, но наверняка похуже, чем будет завтра. Вроде выкарабкиваюсь, спасибо. Что в мире? -- тоже посмотрел на рацию. Для человека военного мир подразделяется на расстояние радиоволны до командования, и на все остальное, что происходит в мирной жизни. Заремба и Приходько переглянулись, и подполковник решил не беспокоить капитана раньше времени. На нашем направлении -- бои местного значения. Прикурить можно? -- сразу и сигарету, и зажигалку стрельнул у старлея пограничник. -- Сколько мотало по стране, где бы ни был, а тихие вечера -- это лучшее, что могла сотворить! природа,-- романтично продолжал Туманов, оглядываясь вокруг. Подполковник думал, что он заметит приготовления к бою, но пограничник вслушивался и вглядывался только в летний вечер. ...Он оказался невольно прав: прошедший вечер стал последним мирным. На рассвете, с первыми лучами солнца на блокпост обрушилось такое количество огня, что стало ясно: отныне жизнь разделилась на две части -- до боя и после него. -- Не стрелять,-- сдерживал своих подчиненных Приходько.-- Спокойствие и выдержка. Бить по моей команде и только по реальным целям. Рассвет только-только притронулся к земле. И хотя птицы, как опытные солдаты, замолчали при первых выстрелах, и воздух пока нес больше прохлады, чем тепла, очередной летний день наступал как неотвратимая данность. А вот боевики почему-то не наступали, не попытались использовать элемент неожиданности. Огонь вели хотя и сильный, но из-за укрытий. -- Значит, попытаются держать в блокаде,-- поделился Заремба соображением со старшим лейтенантом. . Тот сквозь узенькую щель-амбразуру между мешками всматривался в свой сектор обстрела" пока не готовый ни подтвердить, ни опровергнуть слова подполковника. Но в конце концов согласился: -- Что-то медлят. Лупят со всех стволов, а нос не показывают. Может, подвох какой? Для командира, конечно, самое лучшее -- откровенная атака. Отбил ее -- молодец. Готовься к очередной. Здесь же противник не выказывал никаких намерений, и это смущало старшего лейтенанта больше всего. -- Стрельба по всем блокпостам по трассе,-- сообщил связист, послушав эфир. -- Спроси, Грозный атакуют или нет? -- потребовал от него Приходько.-- На нас пойдут одновременно со штурмом Грозного. Ошибся. Про Грозный не сообщали, а вот кольцо вокруг блокпоста начало постепенно сжиматься. Замелькали сгорбленные спины перебегавших поближе боевиков, и солдаты после первого сигнального выстрела командира открыли огонь по дергающимся бугоркам -- экономно, без напряжения. Стоило еще раз порадоваться умению старшего лейтенанта руководить людьми. Первая волна атаки, еще робкая, только зарождавшаяся, захлебнулась, когда в лесу прогремел взрыв. В нем боевики тоже, судя по всему, решили поискать счастья и тропинку к "Комиссарову телу", и самому нетерпеливому и неосторожному развесило кишки по веткам. Стрельба на некоторое время притихла. Чеченцы, похоже, выясняли по связи, кто подорвался. Если авторитетный боевик -- следует ждать слепого и яростного ответного огня, рядовой -- наоборот, замрут, перегруппировывая силы. --Давай, Саша,-- махнул кому-то рукой Приходько, тут же затыкая уши. Сзади присел, стараясь не рассыпаться от собственного выстрела, танк. Хлопок ударил по перепонкам, оглушил Зарембу, и тот запоздало приоткрыл рот, чтобы хоть как-то смягчить удар. А взрыв, клубясь и с шумом завихряя вокруг себя воздух, прожег полсотни метров до кустарника на той стороне дороги и, не найдя применения своей убойной силе, разворотил попавшуюся на пути землю, вышвырнул прочь с места собственного падения кусты и что-то похожее на человеческое тело. -- Ориентир три,-- сквозь ватную пелену дошла до слуха новая команда старшего лейтенанта, и Заремба успел заранее зажать уши.-- Огонь! Танк снова присел, выплескивая тяжелый даже на звук снаряд в примеченных командиром боевиков. Учили ведь наверняка в правилах дорожного движения, что главной является та дорога, по которой едет танк. А тем более танк стреляющий... Только или плохими учениками оказались чеченцы, или не признавали аксиом, а тем более правил. И после второго сокрушительного грохота они сделали очередной бросок и открыли огонь из своего хоть и мелкого, но тоже стреляющего оружия. Пули впивались в цементные мешки, рубили ветки над головами, с особым озлоблением чиркали по броне боевых машин. -- Наверняка подтягивают гранатометчиков,-- прокричал Приходько.-- Добавить огня, не давать прицелиться. Гранатометчики все же выстрелили -- сразу два, с разных краев. Гранаты, не такие уж и страшные после танковых выстрелов, разворотили тем не менее углы бруствера, и ободренная пехота с криками попыталась встать и покрыть открытое пространство одним броском, вопя во всю глотку: -- Аллах акбар! Аллах, может, и превелик, но от пуль не защищает. Навстречу боевикам несется всплеск, веер пуль. Самозабвенно, в отместку за все дни сдерживания бился в узкой амбразуре автомат Туманова. Забыв экономику, вытащил для сдачи экзамена по огневой подготовке свой АКМ сержант-студент. Сумка с красным крестом, пока никому не потребовавшаяся, спокойно дремала на боку санинструктора, дав тому возможность позабавиться оружием. Заремба же и Приходько, проявляя максимум выдержки, свои цели высматривали тщательно и стреляли коротко, желая помочь пулям найти живую, мягкую цель, а не гоняться за ветром в поле, не царапать бока. Захлебнулась, иссякла атака. Да и то -- кто же приходит в гости раньше солнца? Подождите хотя бы восхода. -- Молодцы, орлы -- не забыл похвалить подчиненных старший лейтенант.--Подзарядились. Полетели в стороны патронные коробочки, уронив из своих аккуратных пазов на ладони, на плащ-палатки и в каски красноватые остренькие боеприпасы. По своему изяществу им бы выставляться и красоваться на подиумах, демонстрировать свое совершенство. А тут вдавливают заскорузлым пальцем сначала в плотный узкий магазин, затем пружина выталкивает их по одному в пропитанный гарью, еще более тесный патронник, из которого имеется один выход -- через маленькое отверстие вдалеке, на обрезе ствола. Вся процедура происходит столь стремительно, что нет даже времени посмотреть, кто же бьет сзади по капсулю. Да так сильно, что внутри все взрывается, закипает от боли и пламени, от которых одно спасение -- вырваться в ту самую единственную светлую точку в стволе. И мчаться до тех пор, пока не встретится на пути преграда Сокрушить ее, сделать так же больно, отомстить за то, что по чьей-то прихоти прошла через гарь и копоть, зажимы и выступы, боль и пламя, что потеряла свою элегантность и больше не потребуется никому в жизни. Короток век у пули, попавшей на войну. Столь же хрупка и удача солдата в бою. Шальная ли, специально ли для него присланная, но среди обороняющихся вражья пуля первым нашла сержанта-экономиста. Свои патроны для подзарядки магазинов он высыпал в каску, и в его светлую, но без броневой защиты