взгляда, а также зачем Фоскеру, если он  не  обманывался
на его счет, потребовалось ехать на Восток в  столь  неподходящей  компании.
Тем не менее его образ запечатлелся с отчетливостью  камеи.  Второй  молодой
человек,  заводила,  остался  голосом  -  приятным  голосом,  с   признаками
воспитания, несмотря на всю грязь высказываний.
     - Он лег в постель, - сказал Фоскер.
     - Скоро мы его поднимем, - ответил голос с признаками воспитания.
     - Музыку.
     - Музыку.

                          Я - Гилберт, я - модник
                          Я - крепкий орешек,
                          Краса Пикадилли,
                          Пивнушек гроза.

                          Гляди: опустели
                          Супружьи постели -
                          Я - Гилберт, я - модник
                          Я - дамский угодник.

     - Давай, Гилберт. Пора выбираться из нагретой постели.
     - Дьявольская наглость, - думал мистер Пинфолд. - Придурки.
     - Как, по-твоему, ему нравится?
     - У него в высшей степени специфическое чувство юмора. Он сам в  высшей
степени специфический человек. Правда, Гилберт? Вылезай из постели, педрило.
     Мистер Пинфолд закрыл деревянные ставни, но шум за окном не уменьшился.
     -  Он  думает  отгородиться  от  нас.  Не  получится,  Гилберт.  Мы  не
собираемся лезть в окно. Мы войдем через  дверь,  и  тогда,  видит  Бог,  ты
получишь сполна. Слушай, он закрыл дверь.
     Мистер Пинфолд и не думал закрывать дверь.
     - Не очень  большой  смельчак,  правда?  Ишь,  запирается.  Не  хочется
получить порку, правда? Но он ее получит.
     - О да, он ее получит как пить дать.
     Мистер Пинфолд решился.
     Он надел халат, взял терновую трость и вышел из каюты. Дверь на  палубу
была в глубине коридора. Голоса обоих хулиганов  сопровождали  его  на  всем
пути. Ему казалось, он раскусил Фоскера. Озлобленный  неудачник,  хвастливый
спьяну, таких легко ставить на место. Он толкнул тяжелую дверь и  решительно
вышел наружу. Во всю длину парохода  блестел  под  фонарями  настил.  Сверху
раздался истерический хохот.
     - Нет, нет, Гилберт, ты нас так не поймаешь. Возвращайся  в  постельку,
Гилберт. Мы сами явимся к тебе, когда будет нужно. Получше запри дверь.
     Мистер Пинфолд вернулся в каюту. Дверь не стал  запирать.  Он  сидел  с
палкой в руке и слушал.
     Молодые люди совещались.
     - Давай подождем, когда он уснет.
     - И тогда вломимся.
     - Непохоже, что он заснет.
     - Пусть девчонки споют ему колыбельную. Давай, Маргарет, спой  Гилберту
песню.
     - Вам не кажется, что  вы  безобразничаете?  -  У  девушки  был  чистый
трезвый голос.
     -  Ничего  подобного.  Пошутить  нельзя.  Гилберт  молодчага.   Гилберт
веселится с нами заодно. Когда он был в нашем возрасте,  он  сам  куролесил.
Орал непристойные песни под дверью мужского туалета.  И  под  дверью  декана
скандалил, почему его и поперли. Он обвинял  декана  в  страшных  мерзостях.
Большой был шутник.
     - Ну, если вы уверены, что он не будет против...
     Две девушки милейшим образом запели.

                          Уже при первой встрече,
                          Роскошнейшие плечи
                          Покрыв накидкой беличьей,
                          Меня сразила Мейбл.

                          Ухваткой бесшабашной...

     Дальше песня - а мистер Пинфолд ее хорошо знал -  переходила  в  прямую
похабщину,  но  невозмутимые,  искренние  девичьи  голоса  обезвреживали   и
смягчали  слова;  слова  реяли  над  морской  гладью  в  невыразимом   своем
простодушии. Кроме этой, девушки пели и другие песни. Они долго пели.  Песни
перемежались с неурочным безобразием, но покоя в душу мистера  Пинфолда  они
не пролили. Без сна в глазу он сидел с палкой против незванных гостей.
     Вскоре  к  ним  присоединился  отец  безымянного   молодого   человека.
Оказалось, это один из тех генералов.
     - Сейчас же в постель, - сказал он. - Вы чертовски всем надоели.
     - Мы дразним Пинфолда. Он дрянь.
     - Это не значит, что надо будить весь пароход.
     - Он еврей.
     - Правда? Ты уверен? Я не знал.
     - Конечно, еврей. Он явился в Личпол в 1937 году с немецкими беженцами.
Его тогда звали Пайнфельд.
     - Мы жаждем крови Пайнфельда, -  сказал  приятный  голос.  -  Мы  хотим
всыпать ему горячих.
     - Не станете же вы возражать, сэр, - сказал Фоскер, - чтобы мы  всыпали
ему горячих.
     - А чем конкретно плох этот малый?
     -  У  себя  в  укромной  постели  он  держит  дюжину  туфель,  роскошно
отполированных деревянным деревом.
     - Он сидит за капитанским столом.
     - Занял единственную  ванную  около  нашей  каюты.  Я  сунулся  сегодня
вечером, а стюард говорит: "Личная ванная мистера Пинфолда".
     - Мистера Пайнфельда.
     - Я ненавижу его. Ненавижу, ненавижу,  ненавижу,  ненавижу,  -  говорил
Фоскер. - У меня свои счеты с ним за то, что он сделал с Хиллом.
     - Это фермер, который застрелился?
     - Достойный, старозаветный иомен. Вдруг является этот  жид  пархатый  и
откупает у него землю. Хилл с семьей трудился на ней веками, а их турнули. И
тогда Хилл повесился.
     - Ну ладно, - сказал генерал. - Криками-то  под  окнами  вы  ничего  не
добьетесь.
     - А мы на этом не остановимся. Мы его так вздуем, что он на  всю  жизнь
запомнит.
     - Это вы, конечно, можете.
     - Предоставьте его нам.
     - Безусловно, я тут не останусь. Не хватало быть свидетелем. Такой  тип
обязательно вчинит иск.
     - Он не станет позориться. Представьте заголовки в газетах:  "Романиста
отлупцевали на лайнере".
     - А ему, я думаю, наплевать. Такие жить не могут без рекламы. - Генерал
сменил тон. - А вообще, - сказал он мечтательно,  -  жаль,  староват  я  для
подмоги. Желаю вам удачи. Всыпьте ему  основательно.  Только  помните:  если
какие неприятности, я ничего не знаю.
     Девушки пели, юноши пили. Скоро  появилась  молящая  мать.  Жалостливым
голосом она напомнила мистеру Пинфолду его англиканскую покойницу тетку.
     - Не могу заснуть, - сказала она. - Я не могу заснуть, когда ты в таком
состоянии. Умоляю тебя, сын,  иди  в  постель.  Мистер  Фоскер,  как  же  вы
поощряете его на такие выходки? Маргарет,  дорогая,  что  ты  делаешь  здесь
ночью? Отправляйся в каюту, дитя, <I>пожалуйста.</I>
     - Мы в шутку, мама.
     - Я очень сомневаюсь, чтобы мистер Пинфолд воспринимал это как шутку.
     - Я ненавижу его, - сказал ее сын.
     - Ненавидишь? - спросила мать. - Ненавидишь? Почему у  молодых  столько
<I>ненависти.</I> Что происходит в жизни? Мы не для того тебя воспитывали, чтобы ты
<I>ненавидел.</I> Почему ты ненавидишь мистера Пинфолда?
     - У нас с Фоскером одна  каюта  на  двоих.  А  эта  скотина  пользуется
отдельной.
     - Он заплатил за нее, я думаю.
     - Вот-вот. Деньгами, которые он отобрал у Хилла.
     -  Он,  безусловно,  обошелся  скверно  с  Хиллом.  Но  ему  не  писаны
деревенские законы. Мы не встречались, хотя столько  лет  прожили  рядом.  Я
думаю, он смотрит на всех нас немного сверху вниз. Мы ему не ровня,  умом  и
деньгами не богаты. Но это не причина, чтобы <I>ненавидеть</I> его.
     На это  сын  разразился  обличительной  речью,  в  продолжении  которой
родители оставили его наедине с Фоскером.  Начиная  свой  балаган,  парочка,
пожалуй, даже потешалась. Теперь их затопила ненависть, они  пережевывали  и
размазывали  дикие  беспорядочные  обвинения,  перемешанные  с  непристойной
бранью. Вновь и вновь повторялись главные пункты, особенно изгнание Хилла  и
ответственность за его самоубийство. Выдвигались и новые  обвинения.  Мистер
Пинфолд, говорили они, допустил, чтобы мать умерла в нужде. Он стыдился  ее,
потому что она была безграмотная иммигрантка. Отказал в помощи, чурался  ее,
дал ей умереть в одиночестве, всеми заброшенной, и не пришел на ее бедняцкие
похороны. Мистер Пинфолд сачковал на войне. Она была ему  нужна  только  для
того, чтобы изменить имя и выдавать себя дальше за англичанина,  обзавестись
друзьями, не знавшими  о  его  происхождении,  пробраться  в  клуб  Беллами.
Каким-то образом мистер Пинфолд был причастен  к  краже  лунного  камня.  Он
выложил крупную  сумму  денег  только  для  того,  чтобы  сидеть  за  столом
капитана. Мистер Пинфолд олицетворял упадок Англии - прежде всего,  сельской
Англии. В него перевоплотился (эту аналогию провел сам мистер Пинфолд) новый
человек  Тюдоровской  эпохи,   разоритель   Церкви   и   крестьянства.   Его
религиозность - сплошное надувательство, он  напускает  это  на  себя,  чтоб
сыскать расположение аристократов. Мистер  Пинфолд  гомосексуалист.  Мистера
Пинфолда следует обуздать и покарать.
     Ночь тянулась, все нелепее становились обвинения,  беспощаднее  угрозы.
Подобно  скачущим  дикарям,  молодые  люди  приводили  себя  в   кровожадное
неистовство. Мистер Пинфолд ожидал  нападения  и  приготовился  к  нему.  Он
составил план баталии. Войти они могли  только  через  дверь.  Каюта  не  из
больших, но размахнуться палкой -  можно.  Он  выключил  свет  и  встал  под
дверью.
     После освещенного коридора молодые люди не увидят в  темноте,  в  каком
углу его брать. Он  обрушит  первый  удар  терновой  тростью.  Потом  сменит
оружие,  возьмет  ротанговую.  Второй  молодец,  безусловно,  споткнется  об
упавшего товарища. Тогда мистер Пинфолд включит свет и хорошенько обработает
его. Они слишком пьяные, чтобы представлять опасность.  Мистер  Пинфолд  был
совершенно уверен в исходе. Он спокойно ждал их.
     Заклинания накалялись.
     - Теперь пора. Ты готов, Фоскер?
     - Готов.
     - Тогда вперед.
     - Ты первый, Фоскер.
     Мистер Пинфолд приготовился.  Хорошо,  что  первым  он  оглушит  именно
Фоскера.  Сполна  получит  свое  подстрекатель.   Должна   быть   на   свете
справедливость.
     Потом пыл угас. - Не могу войти, - сказал  Фоскер.  -  Этот  гад  запер
дверь.
     Мистер Пинфолд не запирал дверь. Больше того, Фоскер даже не пытался ее
открыть. Ручка пребывала в покое. Фоскер испугался.
     - Заходи. Чего ты ждешь?
     - Я говорю тебе, он закрылся.
     - Значит, шабаш.
     В полном удручении они вернулись на палубу.
     - Мы должны добраться до него. Мы должны сегодня же добраться до  него,
- сказал другой, не Фоскер, но воодушевление оставило его, и он  добавил:  -
Что-то мне ужасно плохо.
     - Давай отложим до завтрашнего вечера.
     - Я жутко себя чувствую. О - ой!
     Рвотный рев сменился хныканьем.
     Этот жалобный звук, похоже, ненадолго стихал на "Калибане";  словно  не
отзвучали всхлипы изувеченного матроса, забитого насмерть стюарда.
     С утешениями явилась мать.
     - Я не ложилась, дорогой. Я не  могу  тебя  оставить  так.  Я  ждала  и
молилась. Ты готов сейчас идти?
     - Да, мама. Я готов.
     - Я так тебя люблю. Любовь всегда страдание.
     Настала тишина. Мистер Пинфолд отложил в  сторону  оружие  и  раздвинул
ставни. Рассвело. Остынув, он лежал с открытыми глазами и спокойно обдумывал
события ночи.
     Погребения не было. Это вроде бы ясно. Вообще же под  давлением  только
что прозвучавших оскорбительных нападок весь эпизод с капитаном  Стирфортом,
Гонерильей и забитым стюардом отступил на второй  план.  Дисциплинированный,
пытливый  ум  мистера  Пинфолда  стал  ворошить  груду   предъявленных   ему
обвинений.
     Одни были полная чушь - что он еврей  и  гомосексуалист,  украл  лунный
камень и оставил мать умирать в нищете. Другие грешили против логики.  Если,
к примеру, он новоиспеченный иммигрант, то  как  он  мог  безобразничать  на
последнем курсе в Оксфорде; если он так желает укорениться в  провинции,  то
зачем ему пренебрегать соседями. В пьяном раже юнцы несли все, что придет  в
голову, но из этой галиматьи вытекали бесспорные вещи: что в  целом  его  не
любят на борту "Калибана", что, по  крайней  мере,  двое  попутчиков  пылают
слепой ненавистью к нему и что они каким-то образом заочно  знакомы  с  ним.
Иначе откуда они могли знать даже в перевранном виде  о  тяжбе  его  жены  с
Хиллом (который, кстати, был жив-здоров и процветал, по последним  сведениям
Пинфолда)?  Значит,  они  все  из  одного  края.  Не  исключено,  что  Хилл,
похвалявшийся хитроумием в своем кругу, и  за  его  пределами  распространял
историю о своем изгнании. Если в округе ведутся такие разговоры,  то  мистер
Пинфолд восстановит истину. Следует также подумать об удобствах  дальнейшего
путешествия. Для работы мистеру Пинфолду требовалось  душевное  спокойствие.
Эти юные паршивцы способны,  напившись,  устраивать  под  дверью  его  каюты
кошачьи концерты, а там, глядишь,  поднимут  на  него  руку.  Он  попадет  в
унизительное  положение  с  возможным  плачевным  результатом.   Мир   кишит
журналистами. Он вообразил, как его жена читает в утренней газете телеграмму
из Адена или Порт-Судана, расписывающую этот <I>скандал</I>. Что-то  нужно  делать.
Он мог поставить вопрос перед капитаном, правомочным блюстителем  закона  на
корабле. Однако эта мысль тут же вывела из  забвения  вопрос  о  собственной
виновности капитана. Мистер Пинфолд намеревался сдать капитана  властям  при
первой же возможности. Этому злодею будет только на руку, если  единственный
свидетель окажется замешанным в скандале или принужден будет прикусить язык.
Вызревало новое подозрение. За обедом  мистер  Пинфолд  неосторожно  показал
свою осведомленность. И так ли неправдоподобно, что инициатором этой вылазки
был капитан Стирфорт? Где могли набраться молодые люди,  если  бар  уже  был
закрыт? Только в каюте капитана.
     Мистер Пинфолд начал бриться.  Это  прозаическое  занятие  вернуло  его
мысли в строгое русло. Вина капитана не доказана.  Не  надо  разбрасываться.
Сначала надо справиться с этими молодцами. Он внимательно просмотрел  список
пассажиров. Фоскера там не было. Из страха перед журналистами мистер Пинфолд
и сам плавал в Америку инкогнито. Но едва ли, думается, у Фоскера были такие
же мотивы. Уж скорее его разыскивает  полиция.  Его  товарищ  как  будто  из
приличных; найти четверых людей с  одной  фамилией  будет  нетрудно.  Однако
такой семьи, в которой  были  бы  отец,  мать,  сын  и  дочь,  в  списке  не
обнаруживалось. Мистер Пинфолд во второй раз намылил лицо. Он был  озадачен.
Невероятно, чтобы такая большая группа лиц заявилась на корабль в  последнюю
минуту и поэтому не попала в списки. По ним не скажешь, что они способны  на
стремительные рывки за границу. Во всяком  случае  такие  люди  путешествуют
сейчас самолетами. И еще этот спутник-генерал с ними. Мистер Пинфолд смотрел
на свое озадаченное, в мыльной пене лицо. Потом он увидел свет.  Отчим,  вот
оно что. У него и у матери  будет  одна  фамилия,  у  детей  другая.  Мистер
Пинфолд будет начеку. Их нетрудно опознать.  Мистер  Пинфолд  сосредоточенно
оделся. В это утро  он  выбрал  бригадный  галстук  и  кепку  в  тон  своему
твидовому костюму. Он прошел на палубу, где хозяйничали матросы со швабрами.
Они  уже  смыли  все  следы  ночного  бесчинства.  Он  поднялся  на  верхнюю
прогулочную палубу. Утро стояло такое, что в другое  время  он  бы  ликовал.
Даже  сейчас,  имея  множество  поводов  для  беспокойства  и  тревоги,   он
чувствовал приятное возбуждение. Стоя в одиночестве, он дышал полной  грудью
и старался забыть о всех неприятностях. Совсем рядом заговорила Маргарет:
     - Смотри, он вышел из каюты. Правда, он сегодня шикарный? Сейчас  самое
время подложить наши  подарки.  Так  все  же  лучше,  чем  передавать  через
стюарда. Сами справимся.
     - Ты думаешь, они ему понравятся? - сказала другая девушка.
     - Должны. Мы так старались. Лучше здесь не найти.
     - Но Мег, он такой <I>важный.</I>
     - Так именно потому, что он важный,  они  и  понравятся.  Важным  людям
нравятся <I>безделушки</I>. Он <I>должен</I> получить  наши  подарки  сегодня  утром.  Это
докажет ему,  что  к  глупостям,  которые  творили  мальчики  ночью,  мы  не
причастны. А если и причастны, то по-другому. Он поймет,  что  нами  двигало
только желание развлечь его - и любовь.
     - А вдруг он войдет и застанет нас?
     - Ты будешь стоять на <I>стреме</I>. Если он тронется с места - пой.
     - "Уже при первой встрече"?
     - Конечно. <I>Нашу</I> песню.
     Мистера Пинфолда подмывало устроить  засаду  на  Маргарет.  Его  тешила
нечастая  в   последние   годы   простая   мужская   радость   -   выглядеть
привлекательным, и очень хотелось увидеть эту сладкоголосую девушку. Но  она
непременно выведет его на брата и Фоскера, а это нечестно, и  он  сдержался.
Что бы они собой ни представляли, эти подарки были равносильны белому флагу.
Он не мог извлекать выгоду из девичьего великодушия.
     Вскоре Маргарет присоединилась к своей подруге.
     - Он стоит на том же самом месте.
     - Да, он не сходил с него.
     - Как ты считаешь, о чем он думает?
     - О наших скверных мальчишках, я полагаю.
     - Ты думаешь, он очень расстроен?
     - Он смелый человек.
     - Часто смелые люди самые ранимые.
     - Все будет хорошо, когда он вернется к себе  в  каюту  и  найдет  наши
подарки.

     С час времени мистер Пинфолд гулял по  палубам.  Пассажиров  вокруг  не
было.
     Когда гонг  позвал  к  завтраку,  мистер  Пинфолд  спустился  вниз.  Он
заглянул к себе в каюту посмотреть,  что  принесла  Маргарет.  Обнаружил  он
только чашку простывшего чая, принесенного стюардом. Кровать была убрана.  В
каюте были чистота и порядок. Подарков не было.
     Когда он выходил, навстречу ему попался его стюард.
     - Послушайте, у меня в каюте ничего не оставляла молодая дама?
     - Да, сэр. Сейчас завтрак, сэр.
     - Нет, послушайте, мне  кажется,  час  назад  у  меня  в  каюте  что-то
оставляли.
     - Да, сэр, только что был гонг на завтрак.
     - Ой, - сказала Маргарет, - он не нашел.
     - Пусть <I>ищет.</I>
     - <I>Ищи</I>, Гилберт, <I>ищи.</I>
     Он обыскал маленький гардероб.  Он  заглянул  под  кровать.  Он  открыл
шкафчик под умывальной раковиной. Все было зря.
     - Все зря, - сказала Маргарет. - Он не может найти. Он ничего не  может
найти, -  сказала  она  с  чуть  слышным  отчаянием  в  голосе.  -  Дурачина
несчастный, ничего не может найти.
     Он пошел на завтрак  и  был  первым  в  кают-компании.  Мистер  Пинфолд
проголодался. Он  заказал  кофе,  рыбу,  яйца,  фрукты.  Он  уже  готов  был
приступить, когда стоявшая перед ним маленькая лампа под  розовым  абажуром,
свистнув, заработала как радиопередатчик. Вчерашние  бедокуры  проснулись  и
вышли в эфир, нисколько не утратив живости после ночных излишеств.
     - Ого-го-го, чу-чу, чуй его, чуй, - кричали они. - Трави, улю-лю.
     - Боюсь, Фоскер не очень силен в охотничьем языке, - сказал генерал.
     - Чу, чу, чу. Вылезай, Пайнфельд. Мы знаем, где ты. Мы тебя достали.  -
Щелкнул хлыст. - Эй (это Фоскер), поосторожнее с хлыстом.
     - Беги, Пайнфельд, беги. Мы тебя видим. Ты у нас на мушке.
     В это время стоявший с боку стюард клал ему треску. Он словно не слышал
несущихся  из  лампы  воплей;  для  него  они,  вероятно,  были   заодно   с
бессмысленным  набором  ножей  и  вилок  и  преизбытком   несъедобной   еды;
неотъемлемая часть того винегрета, каким является  западный  образ  жизни  -
инородный ему и достаточно противный.
     Мистер Пинфолд флегматично ел. Молодые люди свежими утренними  голосами
возобновили  обличительства,  повторяя  вчерашние  подтасованные  обвинения.
Вперемешку с ними звучали призывы. - Выходи поговорить, Гилберт. Ты боишься,
Пайнфельд. Нужно поговорить, Пайнфельд. Ты прячешься, да? Ты боишься выйти и
поговорить.
     Заговорила Маргарет. - Ах, Пинфолд, что они  с  вами  делают.  Где  вы?
Дайте найти вас. Приходите ко мне. Я спрячу вас. Вы не нашли наши подарки  и
теперь они вас снова травят. Позвольте <I>мне</I> позаботиться о вас, Гилберт.  Это
я, Мими. Вы не доверяете мне?
     Мистер Пинфолд склонился над яичницей. Заказывая ее, он не подумал, что
яйца будут несвежими. Теперь  он  кивком  подозвал  стюарда  и  распорядился
убрать.
     - Объявляешь голодовку, Гилберт? Испугался, да? Кусок в горло не лезет?
Бедный Гилберт так сдрейфил, что не может есть. - Они стали учить  его,  где
встретиться. - Палуба Д. Свернешь направо, понял? Там шкафчики. У  следующей
перегородки. Мы тебя ждем. Приходи, будем  кончать  с  этим.  Когда-то  надо
встретиться. Ты в наших руках, Гилберт. Ты  в  наших  руках.  Деваться  тебе
некуда. Лучше давай кончать.
     У мистера Пинфолда лопнуло терпение. Эту чушь надо прекратить.  Тревожа
смутные  воспоминания  о  работе  связистов,  он  потянул  к  себе  лампу  и
отчеканил: - Пинфолд хулиганам.  Встреча  в  главном  холле  в  9.30.  Связь
кончаю.
     Двигать этот светильник не полагалось. Когда он потянул  его  на  себя,
свет погас. Из патрона выпала лампа, и голоса как отрезало. В эту  минуту  к
столу подошел Главер. - Приветствую. Что, свет испортился?
     - Я хотел переставить.
     - Надеюсь, вы лучше спали эту ночь.
     - Как сурок.
     - Вас больше не беспокоили, надеюсь? Мистер Пинфолд задумался, надо  ли
посвящать Главера в свои секреты, и категорически решил: не стоит.
     - Нет, нет, - сказал он и заказал холодной ветчины.
     Кают-кампания заполнилась. Мистер Пинфолд со всеми  перездоровался.  Он
отправился   на   палубу,    держался    настороже,    надеясь    обнаружить
преследователей, рассчитывая, что Маргарет каким-то образом  объявится  ему.
Но хулиганов нигде не было. Прошли с полдюжины цветущих дев, кто в брюках  и
в пальто с капюшоном, кто в твидовых юбках и свитерах; и какая-нибудь  могла
быть Маргарет, но знака ему не последовало. В половине  десятого  он  сел  в
кресло в углу холла и стал ждать. Терновой трости при нем не  было;  а  ведь
вполне возможная вещь, что науськавшиеся юнцы  могут  прибегнуть  к  насилию
прямо здесь, среди бела дня.
     Он стал репетировать предстоящий разговор. Он  судья.  Он  вызвал  этих
людей пред свои очи. Единственно правильной,  подумал  он,  будет  атмосфера
полковой канцелярии. Он командир части, разбирающий виновных в  дебоше.  Его
карательные  возможности  ограничены.  Он  строго  выговорит  им,  пригрозит
гражданским наказанием.
     Он напомнит им, что на "Калибане",  как  и  на  суше,  для  них  писаны
британские  законы;  что  диффамация  и  физическое  насилие   суть   тяжкие
преступления, способные испортить их будущее. Он спустит на них все  законы.
Он холодно растолкует им, что ему абсолютно безразлично их доброе или плохое
мнение о нем; что их дружеское или враждебное  отношение  оскорбительны  для
него в одинаковой степени. Он также выслушает, что им будет сказать  в  свое
оправдание. Хороший командир знает, сколько бед могут натворить  люди,  если
они  будут  растравлять  мнимую  обиду.  Эти  нарушители  очевидным  образом
страдали от множества заблуждений на его счет. Так пусть они  облегчат  себе
душу, пусть узнают правду и замолкнут на все оставшееся время  пути.  Больше
того, если эти заблуждения питались слухами, ходившими в  окружении  мистера
Пинфолда, а так оно, видимо, и было, то он должен  напрямую  выведать  их  и
обезвредить.
     Гостиная оставалась в  его  полном  распоряжении.  Остальные  пассажиры
сидели рядком на палубе в креслах, укутав ноги пледами. Тишину нарушал  лишь
немолкнущий рокот судовых машин. Часы над  оркестровой  эстрадой  показывали
без  четверти  десять. Мистер Пинфолд решил дать им времени до десяти; потом
он  пойдет  в  радиорубку и известит  жену  о  своем  выздоровлении. Идти на
поводу у этих безобразников ниже его достоинства.
     А в тех, похоже, заговорила собственная гордость.  За  гулом  он  скоро
расслышал их разговор о себе. Голоса шли из-за обшивки в районе его  головы.
Они, оказывается, во всю действуют, эти сохранившиеся с войны радиоточки.  В
его  каюте,  в  кают-компании,  а теперь вот и здесь. Нужно самым тщательным
образом  проверить  всю  проводку  на корабле, подумал мистер  Пинфолд;  так
ведь недолго и до беды.
     - Мы потолкуем с Пайнфельдом, когда нам это будет удобно, и ни  минутой
раньше.
     - А кто будет толковать?
     - Я, конечно.
     - Ты знаешь, что ему сказать?
     - Конечно.
     - А зачем мне тогда идти, а?
     - Ты можешь понадобиться как свидетель.
     - Хорошо, тогда пошли. Пойдем сейчас же.
     - Когда это будет удобно <I>мне</I>, Фоскер, не раньше.
     - Чего ты ждешь?
     - Чтобы он побольше струхнул. Помнишь, как мы в школе тянули с обломом,
чтобы потом вложить от души? Пусть Пайнфельд ждет, когда мы ему <I>обломим</I>.
     - Он напуган до смерти.
     - Он от страха наложил в штаны.
     В десять мистер Пинфолд достал часы, сверил их с часами над эстрадой  и
встал. "Он уходит". "Он сбегает". "Испугался", - слабо слышалось из  мореной
дубовой обшивки. Мистер Пинфолд  поднялся  в  радиорубку,  сочинил  и  отдал
радисту текст: <I>Пинфолд. Личпол. Окончательно здоров. С любовью, Гилберт.</I>
     - Не очень краткий адрес? - спросил служащий.
     - Нет. Почтовое отделение Личпол одно на всю страну.
     Он прошелся по палубам, убедился в ненужности терновой трости, вернулся
к себе в каюту, где громогласно распоряжалось Би-би-си. "...В студии  Джимми
Ланс, хорошо знакомый всем слушателям, и мисс Джун Камберли, слушателям  еще
не знакомая. Джимми намерен представить нам свою, можно сказать,  уникальную
коллекцию. Он сохранил все когда-либо полученные им письма. Это так, Джимми?
     - Да, кроме писем от фининспектора.
     - Ха, ха.
     - Ха, ха.
     Шквал безудержного смеха из зала.
     - Да, подобная переписка нам всем тоже не по  вкусу.  Ха,  ха.  Сдается
мне, в свое время вы получали письма от многих знаменитостей.
     - И от серых личностей тоже.
     - Ха, ха.
     - Ха, ха, ха.
     - Итак, Джун будет наугад брать письма из вашей папки и зачитывать  их.
Вы готовы, Джун? Отлично. Первое письмо от...
     Мистер Пинфолд знал Джун Камберли и она ему нравилась. Вполне приличная
девушка, умница, со смешинкой в глазах; Джеймс Ланс потянул ее  за  собой  в
богему. Сейчас она говорила не совсем своим голосом. Искаженный техникой, ее
голос звучал почти как голос Гонерильи.
     - От Гилберта Пинфолда, - сказала она.
     - Он кто у вас будет, Джимми? Знаменитость или серая личность?
     - Знаменитость.
     - Вот как? - сказала Джун. - По-моему, жутко серый недоросток.
     - Итак, что имеет сказать серый недоросток?
     - Так плохо написано, что я не могу  прочесть.  Небывалое  оживление  в
зале.
     - Пошли дальше.
     - Кто на этот раз?
     - Ого! Это уже <I>чересчур</I>. Опять Гилберт Пинфолд.
     - Ха, ха, ха, ха, ха.
     Мистер Пинфолд ушел из  каюты,  швырком  двери  прекратив  этот  жалкий
балаган. Джеймс, как ему  было  известно,  много  работал  на  радио.  Поэт,
артистическая натура, он соблазнился популярностью;
     но сегодня даже он хватил через край. И что  происходит  с  Джун?  Она,
что, потеряла всякое представление о приличиях?
     Мистер Пинфолд ходил по палубам. Его все еще тревожил нерешенный вопрос
с хулиганами. Что-то надо  будет  предпринять.  Зато  он  успокоился  насчет
капитана Стирфорта. Как скоро стало ясно, что большинство звуков в его каюте
исходит от Би-би-си, родилась уверенность, что слышанное им было  фрагментом
пьесы. Сходство голосов Джун и Гонерильи, похоже, подтверждало это.  Он  был
ослом, записав капитана Стирфорта в убийцы. Это отчасти результат помрачения
рассудка после пилюль доктора Дрейка. И раз капитан Стирфорт не виновен,  то
можно надеяться, даже рассчитывать на него в борьбе с врагами.
     Успокоившись на  этот  счет,  мистер  Пинфолд  вернулся  на  свой  пост
подслушивания в углу гостиной. В эфире совещались папа с сыном.
     - Фоскер напился.
     - Понятно. Я всегда был невысокого мнения о нем.
     - Я с ним больше не связываюсь в этом деле.
     - Мудро. Но теперь тебе придется справляться самому. За вчерашнее  тебя
не приходится хвалить. Я не особо возражаю, чтобы ты отделал  этого  малого,
если он того заслуживает. Во всяком случае, ты ему угрожал  и  с  этим  надо
что-то делать. Дело нельзя бросать. Но браться за него надо с умом. Ты  даже
не представляешь себе, какое это опасное дело.
     - Опасное? Эта трусливая замухрышка, эта большевистская задница...
     - Все это так. Я понимаю твои чувства. Но я повидал жизнь, не в  пример
тебе. И будет правильно, если  я  тебя  немного  предостерегу.  Для  начала,
Пинфолд -  совершенно  беспринципный  человек.  У  него  нет  джентльменских
понятий.  Он  вполне  способен  потянуть  тебя  в  суд.  У  тебя  есть,  чем
подтвердить обвинения?
     - Они справедливы, это все знают.
     - Может быть. Но в глазах суда,  в  глазах  правосудия  они  ничего  не
значат, если ты не можешь их доказать. У  тебя  должны  быть  такие  сильные
доказательства, чтобы у Пинфолда и в мыслях не было возбуждать  против  тебя
дело. И пока что у тебя нет доказательств. Дальше: Пинфолд чудовищно  богат.
Скажу только, что у него контрольный пакет акций вот этой судоходной  линии.
Долгоносых курчавых господ не прижмешь налогами, как нас,  бедных  христиан.
Пинфолд рассовал деньги в полдюжину других стран. У него везде друзья.
     - <I>Друзья?</I>
     - Ну, не в нашем понимании этого слова, конечно. У него влияние - среди
политиков,  в  полиции.  Ты  мало  чего  повидал  в  жизни,  сынок.  Ты   не
представляешь, как развернулись в наше время разные  Пинфолды.  Он  нравится
женщинам - как все гомосексуалисты. Маргарет определенно увлеклась им.  Даже
твоей матери он  не  совсем  противен.  Нужно  действовать  осторожно.  Надо
настраивать против него людей. Я отошлю несколько радиограмм.  У  меня  есть
пара-тройка знакомых, которые, надеюсь, снабдят нас некоторыми фактами.  Нам
нужны <I>факты</I> о Пинфолде. Чтобы комар носа не подточил. А пока затаись.
     - То есть и по шее ему дать нельзя?
     - Этого я не говорил. Если ты встретишь его  одного,  можешь  дать  ему
пощечину. Я знаю, как бы я действовал в твоем возрасте. Но я стар,  умудрен,
и мой тебе совет - затаись. А  через  день-два  мы  сможем  кое-чем  удивить
нашего знаменитого спутника...

     Когда склянки пробили полдень, мистер Пинфолд прошел на корму и заказал
себе коктейль. У тотализатора царило обычное оживление. Он бросил взгляд  на
карту  с  флажком.  "Колибан"  огибал  мыс  Сент-Винсент  и  приближался   к
Гибралтару. Этой ночью пароход войдет через пролив в  Средиземное  море.  На
ленч он отправился, преисполнившись оптимизма.  Хулиганы  перессорились,  их
ярость унялась. Средиземное море встречало мистера Пинфолда ласково. В  этих
благословенных водах он забудет про все свои тревоги.
     В кают-компании, заметил он,  столовавшийся  отдельно  смуглый  человек
пересел теперь за стол к миссис Коксон и миссис Бенсон. Странным образом  он
увидел в этом также добрый знак.

        5. Международный инцидент



     О международном кризисе, назревшем за время его болезни, мистер Пинфолд
узнал из беседы двух генералов, перехваченной им в каюте после ленча. На это
и намека не было в газетах, которые он вяло листал перед отплытием;  а  если
что и было, то в своем  смутном  состоянии  он  не  придал  этому  значения.
Оказалось, во всю полыхает спор об  обладании  Гибралтаром.  Несколько  дней
назад испанцы официально, категорически предъявили притязания на крепость, и
теперь использовали свое очень сомнительное право останавливать и обыскивать
пароходы, проходящие через пролив, который им угодно  было  объявить  своими
территориальными водами. Во время ленча "Калибан" застопорил  машину,  и  на
борт поднялись испанские чиновники. Они потребовали, чтоб  пароход  зашел  в
Альхесирас для досмотра.
     Генералы пылали гневом на генерала Франко и честили  его  "доморощенным
диктатором", "мелкотравчатым  Гитлером",  "испашкой",  "куклой  в  поповских
руках" и  другими  такими  же  оскорбительными  кличками.  Они  презрительно
отзывались и о британском правительстве, готовом, по их мнению,  лизать  ему
пятки.
     - Это ничто иное, как блокада. Если бы я был капитаном, я бы их взял на
пушку. Шел бы на всех парах, а они пусть вслед стреляют, черт бы их побрал.
     - Это называется: боевые действия.
     - Им же хуже. Не так уж низко мы пали, что не можем вздуть испанцев.
     - Это все ООН мутит воду.
     - И американцы.
     - Во всяком случае, русские на сей раз ни при чем.
     - Теперь НАТО конец.
     - Скатертью дорога.
     - Капитан, я полагаю, должен выполнять приказы метрополии.
     - В этом-то и заковыка. Он не может получить никаких приказов.
     К этому времени капитан Стирфорт полностью восстановился  в  доверии  у
мистера Пинфолда. Простой солдат, представлялось ему, вынужденный  принимать
важные решения, и не только ради спасения  своего  собственного  корабля,  а
ради поддержания мира во всем мире. Весь этот долго тянувшийся  день  мистер
Пинфолд  был  свидетелем  отчаянных  попыток   телеграфистов   связаться   с
пароходной  компанией,  с  Министерством  иностранных  дел,  с  губернатором
Гибралтара, с Средиземноморским флотом. Все было напрасно. Капитан  Стирфорт
в полном одиночестве олицетворял международную справедливость  и  британское
влияние. Мистер Пинфолд думал о "войне за  ухо  Дженкинса"  {Англо-испанская
война 1733 года; название связано с  курьезным  поводом  к  ее  началу.},  о
рядовом полка Бафс. Волею судьбы просто  хороший  человек  капитан  Стирфорт
обрел значительность, с  которой  решительно  не  знал  что  делать.  Мистер
Пинфолд желал стоять рядом с ним на мостике, побуждать его к  неповиновению,
вести корабль под залпами испанских пушек  в  широкое  свободное  море,  где
стяжали славу исторические и легендарные герои седой древности.
     Поскольку перед общей  опасностью  отступают  все  разногласия,  мистер
Пинфолд забыл думать о враждебном отношении к нему  молодых  хулиганов.  Все
находившиеся  на  борту  "Калибана"  были  теперь  соратниками  в  борьбе  с
чужеземной агрессией.
     Испанские чиновники держали себя  достаточно  вежливо.  Мистер  Пинфолд
слышал, о чем они говорили в капитанской  каюте.  На  прекрасном  английском
языке они объяснили, что лично им  глубоко  противны  приказы,  которые  они
должны выполнять. Это вопрос политики,  сказали  они.  Безусловно,  проблема
будет удовлетворительно решена на высокопоставленной  встрече.  Пока  же  им
остается  только  подчиняться.  Условием  беспрепятственного,   немедленного
прохождения  "Калибана"  они  выставили  согласие  Лондона   на   совершенно
чудовищную  контрибуцию.  Назывался  и  срок.  Если  к  полуночи  не   будет
достигнуто удовлетворительного соглашения, то "Калибан" отведут под  конвоем
в Альхесирас.
     - Пираты, - сказал капитан Стирфорт, - шантажисты.
     - Мы не можем позволить таких выражений по адресу главы государства.
     - Тогда можете выметаться  с  моего  мостика,  -  сказал  капитан.  Они
удалились, но эта ссора ничего не решила,  они  остались  на  борту,  а  сам
корабль лежал в дрейфе.
     Ближе к вечеру мистер Пинфолд вышел на палубу. Не было видно  ни  суши,
ни испанского корабля, который доставил чиновников и скорее  всего  стал  на
якорь где-то за линией горизонта. Мистер Пинфолд склонился  над  поручнем  и
заглянул в струящиеся воды. За кормой застыло  солнце,  низко  повиснув  над
морем. Если бы он не знал всей правды, он бы так и считал, что они  все  еще
плывут вперед, настолько быстрым и упругим было  течение.  Он  вспомнил  бог
весть какой давности  урок,  на  котором  узнал,  что  через  Суэцкий  канал
Индийский океан переливается в Атлантический. Он  задумался  о  колоссальных
водных массах, питающих Средиземное море: ледяные потоки  из  Черного  моря,
омывавшие Константинополь и Трою; великие  исторические  реки  Нил,  Евфрат,
Дунай, Рона. Этот слитный поток накатывал на нос корабля и откатывал  пенной
волной.
     Пассажиры, казалось,  даже  не  подозревали  о  нависшей  над  кораблем
опасности. Освеженные послеобеденным сном, они предавались в креслах обычным
занятиям,  читали,  разговаривали.  Та  же  маленькая  группа  толклась   на
спортивной палубе. Мистер Пинфолд встретил Главера.
     - Вы не видели, как на борт взошли испанцы? - спросил он.
     - Испанцы? Взошли на борт? Каким образом? Когда?
     - Ожидаются большие неприятности.
     - Простите, ради бога. Я совершенно не понимаю, о чем вы говорите.
     - Поймете, - сказал мистер Пинфолд. - И боюсь, довольно скоро поймете.
     Главер  вгляделся  в  него  с  почти  обычным  в  последнее  время  при
разговорах с мистером Пинфолдом озабоченно-озадаченным выражением.
     - Насколько я знаю, никаких испанцев на борту корабля нет.
     Мистер Пинфолд не считал себя обязанным сеять панику и уныние, а  также
раскрывать свой уникальный источдик информации. Капитан  явно  желал,  чтобы
тайна сохранялась как можно дольше.
     - Смею думать, я ошибся, - лояльно сказал мистер Пинфолд.
     - Здесь только бирманцы и  норвежская  пара  за  нашим  столом.  Других
иностранцев я не видел.
     - Очевидно, недоразумение.
     Главер отправился на пятачок на носу, где он размахивал своей  клюшкой.
Мистер Пинфолд вернулся на свой пункт перехвата в углу гостиной, но  услышал
только стук морзянки, взывавшей о помощи. Один из  телеграфистов  сказал:  -
Нет приема. Я не думаю, что наши сигналы доходят.
     - Значит, та  самая  новинка,  -  сказал  его  приятель.  -  Я  слышал,
научились создавать радиомолчание. Раньше не пробовали, насколько я знаю.  В
войну не успели создать. Обе стороны работали над системой, но в 45 году она
еще была в стадии опытной разработки.
     - Действует сильнее, чем глушение.
     - Совсем другой принцип. Пока они работают в коротком диапазоне.  Через
год-два смогут отключать целые страны.
     - Чем мы тогда с тобой будем заниматься?
     - Ну, кто-нибудь придумает контр-систему. Сейчас во всяком  случае  нам
не остается ничего другого, как продолжать.
     Стук ключа возобновился. Мистер Пинфолд прошел в  бар  и  заказал  себе
стакан  джина  с   сангастурой   {Горькая   настойка.}.   С   палубы   вошел
стюард-англичанин с подносом в руке и подошел к стойке.
     - Эти испанские уроды просят виски, - сказал он.
     -  Я  не  буду  их  обслуживать,  -  сказал  человек,   распоряжавшийся
бутылками.
     - Приказ капитана, - сказал стюард.
     - Что это нашло на старика? Вроде бы ему не по вкусу такие пилюли.
     - У него есть план. Положись  на  этого  человека.  Давай  четыре  раза
виски, чтоб им подавиться.
     Мистер Пинфолд допил и вернулся на свой пункт перехвата. Очень хотелось
узнать, в чем состоял капитанский план. Едва он уселся в кресло  и  наставил
ухо в обшивку, как включился  голос  капитана.  Тот  был  в  своей  каюте  и
обращался к помощникам.
     - ...оставляя в стороне международное право и обычаи, - говорил  он,  -
есть особое обстоятельство, по  которому  нельзя  допустить,  чтобы  корабль
обыскивали. Все вы  знаете,  что  на  борту  есть  лишний  человек.  Это  не
пассажир. И не член экипажа. Его нет ни в  каких  списках.  У  него  нет  ни
билета, ни документов. Я даже не знаю его имени. Вы обратили внимание:
     в кают-компании он сидит за отдельным столиком.  Мне  одно  только  про
него и сказали, что правительство Его величества чрезвычайно им дорожит.  Он
выполняет особое задание. Поэтому он плывет с нами, а не спецрейсом. За ним,
разумеется,  и  охотятся  испанцы.  Они  просто  втирают  нам  очки   насчет
территориальных вод и права на досмотр корабля. Мы должны проследить,  чтобы
этот человек добрался, куда ему нужно.
     - Как вы собираетесь это сделать, кэп?
     -  Пока  не  знаю.  Но  есть  одно  соображение.  Видимо,  я   доверюсь
пассажирам. Не всем, конечно, и не до конца. Я  хочу  отобрать  с  полдюжины
людей понадежнее и открыть им глаза - приоткрыть их, скажем так. Я  приватно
попрошу зайти их сюда после обеда. С их помощью план <I>может</I> осуществиться.
     Генералы, получившие приглашение раньше других, не заблуждались  насчет
его приватного характера. Они как раз обсуждали  его,  пока  мистер  Пинфолд
одевался к обеду.
     - Похоже на то, что он решил сражаться.
     - Мы все сплотимся вокруг него.
     - А бирманцы? На них можно положиться?
     - Этот вопрос надо будет поднять вечером, когда соберемся у капитана.
     - Я бы не стал им доверять. Мокрые курицы.
     - Норвежцы?
     - Вроде бы вполне положительные люди, но дело касается только англичан.
     - Да, на свой страх и риск действовать лучше, правда?
     Мистеру Пинфолду даже в голову не пришло, что его могут не  включить  в
капитанскую <I>команду</I>. Однако никакого приглашения  он  не  получил,  хотя  из
разных  мест  на  корабле  слышал  доверительную  информацию  -  "...капитан
свидетельствует вам свое почтение и будет признателен, если вы  найдете  для
себя удобным зайти в его каюту на несколько минут после обеда..."
     За обедом капитан Стирфорт  с  замечательной  выдержкой  скрывает  свою
озабоченность. Миссис Скарфилт прямо  спросила  его:  -  Когда  мы  проходим
пролив? - и он бровью не повел, отвечая: - Завтра утром.
     - Наконец, потеплеет?
     - Не то время года, - бесстрастным  голосом  ответил  он.  -  Дождитесь
Красного моря и уж тогда переходите на летнюю форму одежды.
     За время их краткого знакомства мистер Пинфолд успел испытать  к  этому
человеку резко противоположные чувства. Он безусловно восхищался  им,  когда
после обеда миссис Скарфилт спросила: - Вы сыграете с нами один  роббер?,  а
он ответил: - Увы, не сегодня. Есть кое-какие дела. - И хотя мистер  Пинфолд
тянул  время,  чтобы  выйти  вместе  с  капитаном  и  дать  ему  возможность
пригласить его на совещание, расстались они на лестнице, не  обменявшись  ни
единым словом. Мистер Пинфолд в некоторой растерянности  помешкал,  а  потом
решил вернуться к себе в каюту. Крайне важно, чтобы  его  можно  было  легко
найти, когда возникнет необходимость.
     Вскоре выяснилось, что такой необходимости вообще не было. Приглашенные
своевременно собрались  у  капитана,  и  тот  для  начала  кратко  обрисовал
положение дел, уже  известное  мистеру  Пинфолду.  Он  ничего  не  сказал  о
секретном агенте, он только объяснил, что  не  может  добиться  от  компании
санкции на выплату  нелепой  контрибуции.  В  противном  случае,  впредь  до
выяснения дела между Мадридом и Лондоном, испанцы  предлагают  ему  зайти  в
Альхесирас. Это, сказал  он,  означает  предательство  британского  морского
флага. "Калибан" не покорится. Хрустко, горячо всплеснули сдержанные мужские
хлопки. Капитан раскрыл свой план. В полночь к их борту  подойдет  испанский
корабль. На него перейдут находящиеся у них чиновники и доложат, какой ответ
дан на их требования. Они предполагают взять с собой арестованного  капитана
и группу заложников, а на капитанский мостик  поставить  своего  офицера,  и
отвести судно в испанский порт. Тогда-то в темноте на  сходнях  и  заявит  о
себе сопротивление. Англичане сомнут испанцев, оттеснят их на их корабль - и
только к лучшему, если один-другой отправятся кормить рыб, - а "Калибан"  на
всех парах устремится вперед. - Не  думаю,  что  они  откроют  огонь,  когда
дойдет до дела. Пушки у них во всяком случае плохонькие, слабые, и я считаю,
мы должны рискнуть. Все со мной согласны?
     - Согласны, согласны, согласны.
     - Я знал, что могу положиться на вас, - сказал капитан. -  Вы  тут  все
понюхали пороху. Горжусь иметь вас под своей командой.  А  мокрых  куриц  мы
запрем в каютах.
     - Что относительно Пинфолда? - спросил один  из  генералов.  -  Его  не
должно быть с нами?
     - Капитану Пинфолду отведена своя роль. Сейчас я не вижу  необходимости
углубляться в это.
     - Он уже получил распоряжения?
     - Пока нет, - сказал капитан Стирфорт. - У нас есть несколько  часов  в
запасе. Я бы советовал, господа, погулять по кораблю, как  обычно,  пораньше
разойтись по каютам и встретиться здесь в 11.45. Полночь  -  час  "Ч".  Если
можно, задержитесь, генерал, еще на несколько минут. Всего доброго, господа.
- Совещание кончилось. С капитаном остались генерал и старшие офицеры.
     - Я так понимаю, - сказал генерал, - что все, что мы тут  слышали,  это
просто план прикрытия.
     - Именно так. Смешно  было  думать  провести  такого  старого  служаку.
Сожалею, что не могу вполне довериться вашим товарищам. В целях безопасности
я должен свести число посвященных к минимуму. Комитет,  который  только  что
разошелся, своими отвлекающими действиями  поможет  нам  выполнить  основную
задачу операции, а именно: не допустить, чтобы известное лицо попало в  руки
врага.
     - Пинфолд?
     - Нет-нет, как  раз  наоборот.  Капитаном  Пинфолдом,  боюсь,  придется
поступиться. Испанцы не  дадут  нам  пройти,  пока  не  будут  уверены,  что
получили нужного человека. Мне нелегко далось  это  решение.  Я  отвечаю  за
безопасность всех пассажиров. Но в такое время, как сейчас,  нужно  идти  на
жертвы. План, вкратце,  таков.  Капитану  Пинфолду  предстоит  сыграть  роль
агента. Ему будут даны соответствующие документы. Испанцы заберут его к себе
на борт, а мы благополучно проследуем дальше.
     Это заявление было встречено  раздумчивым  молчанием.  Наконец  старший
помощник сказал: - Дело может выгореть.
     - <I>Должно</I> выгореть.
     - А что с ним будет, как вы полагаете?
     - Не могу знать. Полагаю, он будет содержаться под  стражей,  пока  они
будут разбираться что к чему. Ему, безусловно, не дадут  связаться  с  нашим
посольством. Когда они поймут, что вышла ошибка, - а это еще вопрос,  поймут
ли? - их положению не позавидуешь. Может, они его выпустят, а может, удобнее
будет от него избавиться.
     - Понятно.
     Стучавший в голове Пинфолда вопрос задал генерал: - Почему  Пинфолд?  -
спросил он.
     - Выбор трудный, - сказал капитан Стирфорт, - и  одновременно  простой,
тут попадание в самую точку. Ни на кого другого они не  клюнут.  Он  вылитый
секретный агент, и был им в войну, я думаю. Человек он  больной  и  проку  с
него никакого. А главное, он католик. Это должно облегчить его  положение  в
Испании.
     - Ну да, - сказал генерал, - ну да. Но все-таки он играет с огнем, если
соглашается. На его месте я бы хорошенько подумал, прежде чем браться.
     - А <I>он</I> ничего не знает.
     - Как, черт возьми, ничего не знает?
     - В этом залог успеха. К тому же он может <I>не</I> согласиться. Жена,  знаете
ли, дети. Кто бросит камень в человека, если ради семейных  обязанностей  он
спасует перед опасностью. Нет, капитан Пинфолд должен  оставаться  в  полном
неведении. Для этого и существует наш отвлекающий  встречный  план.  Устроим
толчею на сходнях и выпихнем капитана  Пинфолда  на  корвет.  Вам,  старший,
надлежит вытащить его из каюты и как-то подсунуть ему документы.
     - Есть, сэр.
     - Мой парень обсмеется, - сказал генерал. - Он  с  самого  начала  имел
против него зуб. Теперь он узнает, что Пинфолд дезертировал к врагу.
     Голоса стихли. Мистер Пинфолд долго сидел, объятый  ужасом  и  яростью.
Когда он наконец взглянул на часы, было почти  половина  десятого.  Он  снял
вечерний костюм и надел твидовый. Каким бы насилием ни ознаменовалась  ночь,
одет он должен быть подобающим  образом.  Он  положил  в  карман  паспорт  и
туристические чеки. Потом, взяв терновую  трость,  снова  сел  и,  вспоминая
армейские уроки, стал терпеливо и  удрученно  взвешивать  ситуацию.  Он  был
одинок, поддержки ждать неоткуда. Единственным его  преимуществом  было  то,
что он знает, а они не знают, что он знает их  план  действий.  Опираясь  на
свой изрядный опыт маломасштабных ночных операций, он исследовал капитанский
план и признал  его  ничтожность.  Потасовка  в  темноте  на  сходнях  могла
кончиться чем угодно, но он был убежден, что теперь, зная чего остерегаться,
он легко избежит, а то и отразит любую попытку  насильно  водворить  его  на
корвет. Допустим, это им даже удастся, и "Калибан" попытается уйти, - в этом
случае, конечно, корвет откроет огонь и, конечно, либо потопит, либо выведет
из строя судно задолго до того, как испанцы начнут разбираться с поддельными
документами, которые ему подсунут.
     И тут мистер Пинфолд совестливо заколебался. Нельзя сказать,  чтобы  он
был так называемым филантропом, у него начисто отсутствовало  расхожее  ныне
"гражданское сознание". Но помимо любви к  семье  и  друзьям,  он  испытывал
глубокую приязнь ко всем, кто  ему  не  досаждал.  И  он  был  патриотом  на
старомодный  лад.  Эти  чувства,  случалось,  питали  наивысшее   проявление
верности и любви. Сейчас был именно такой случай. Его располагали к  себе  и
миссис Скарфилд, и миссис Коксон, и миссис Бенсон, и Главер,  и  вообще  вся
эта непритязательная публика, что чесала языком, вязала и дремала в креслах.
К неузнанной загадочной Маргарет он чувствовал разнеженный интерес. Куда  же
это годится, если из-за неумелости капитана Стирфорта они все найдут  смерть
в морской пучине. О себе он не особенно тревожился, но он понимал,  что  его
исчезновение  и,  возможно,  позор  опечалят  и  жену  и  детей.  Невозможно
допустить, чтобы стольким людям этот  олух  поломал  жизнь.  И  наконец  эта
история с секретным агентом. Если он действительно нужен стране  до  зарезу,
его надо защищать. Мистер Пинфолд чувствовал себя лично ответственным за его
безопасность. Его обрекли в жертву, этого жребия уже не  переменить.  Но  он
принесет себя в жертву как герой, увенчанный лаврами. Пропадать  дуриком  он
не желал.
     Составить точный  план  действий  не  представлялось  возможным.  Будет
действовать по обстановке. Но  цель  уяснилась.  Раз  это  нужно,  он  готов
выступить в роли агента. Но пусть знают капитан Стирфорт и иже с ним, что он
идет на это добровольно, как благородный человек,  и  пусть  миссис  Пинфолд
будет представлен подробный отчет о случившемся. На этих условиях  он  готов
стать арестантом.
     Пока он размышлял обо всем этом, он почти не вслушивался  в  доходившие
голоса. Он сидел и ждал.
     В без четверти двенадцать с мостика что-то крикнули. И тотчас "Калибан"
загалдел множеством голосов. Пора, решил мистер Пинфолд. Он должен  изложить
свои условия капитану до  того,  как  испанцы  поднимутся  на  борт.  Сжимая
трость, он вышел из каюты.
     Связь сразу прервалась. Освещенный коридор был  пуст  и  безмолвен.  Он
поспешил к трапу и поднялся наверх. Там тоже никого. Никакого судна рядом  и
вообще в пределах видимости; ни лучика света  на  темном  горизонте,  полная
тишина на мостике; только накатывают и  расшибаются  о  борт  волны  и  дует
пронзительный морской ветер. Мистер Пинфолд не знал что  и  подумать,  среди
мира и тишины он был единственный возмутитель спокойствия.
     Минуту назад он бесстрашно глядел в лицо своим врагам.  Сейчас  же  его
охватил настоящий страх, нечто не сопоставимое с теми тревогами, которые ему
доводилось испытать в  минуты  опасности,  нечто  такое,  о  чем  ему  часто
приходилось читать и  считать  преувеличением.  Его  затопил  атавистический
страх.
     - Боже милостивый, - вскричал он, - не дай мне сойти с ума!
     И в эту минуту неподалеку от него  в  темноте  разразились  раскатистым
смехом.  Этот  смех  не  разряжал  обстановки,  не  веселил,  в  нем  хамски
изгалялась ненависть. Но в ту  минуту  он  звучал  сладкой  музыкой  в  ушах
Пинфолда.
     - Розыгрыш, - сказал он себе.
     Хулиганы разыграли его. Он  все  понял.  Они  прознали  об  испорченной
проводке в его каюте. Они как-то умудрились подключиться к ней, и  разыграли
всю эту шараду, чтобы подразнить его. Злобная,  безобразная  шутка,  следует
пресечь. Однако этому открытию мистер Пинфолд не мог  не  быть  благодарным;
пусть его не любят; пусть он смешной; но он не сумасшедший.
     Он вернулся к себе в каюту. Он не смыкал глаз часов тридцать,  а  то  и
все сорок. Не раздеваясь, он лег и заснул крепким, здоровым  сном.  Он  спал
как убитый шесть часов.
     Когда он потом выйдет на палубу, солнце будет стоять высоко, прямо  над
баком. Слева по борту вздымалась  Скала  {Собственно  Гибралтар,  южный  мыс
Пиренейского полуострова.}. "Калибан" входил в мирное Средиземное море.

        6. Немного человеческого



     Бреясь, мистер Пинфолд услышал голос Маргарет:
     - Это была совершенно безобразная шутка, и я рада, что она не удалась.
     - Она прекрасно удалась, - сказал ее брат. - Старина  Пайнфельд  умирал
от страха.
     - Ничего не умирал, и он не Пайнфельд. Он герой. Когда я  увидела,  как
он стоит один на палубе, я вспомнила Нельсона.
     - Он был пьян.
     - Он <I>говорит</I>,  что  это  не  алкоголь,  дорогой,  -  сказала  их  мать,
дипломатично сидя между двух стульев. - Он говорит, это  лекарство,  которое
он принимает.
     - Он принимает его фужерами.
     -  Я  точно  знаю,  что  ты  ошибаешься,  -  сказала  Маргарет.  -  Так
получилось, что я <I>знаю</I> его мысли, а ты их не знаешь.
     Тут заскрежетал голос Гонерильи: - Я скажу, что он делал на палубе.  Он
набирался храбрости, чтоб прыгнуть за борт. Он  хочет  убить  себя,  правда,
Гилберт? Ладно, ладно, я знаю, что ты слушаешь. Ты меня слышишь, Гилберт? Ты
хочешь умереть, правда? Что ж,  отличная  мысль,  почему  ты  не  решаешься,
Гилберт? Почему? Это очень легко сделать. Это избавит  всех  нас  -  и  тебя
тоже, Гилберт, - от очень многих хлопот.
     - Тварь, - сказала Маргарет и ударилась в слезы.
     - Господи боже! - сказал ее брат. - Опять она включила свой фонтан.
     Шесть часов сна укрепили мистера Пинфолда. Он поднялся наверх, чтобы на
тихих палубах отдохнуть часок от своей говорливой каюты. Скала пропадала  за
горизонтом, земли не было видно. Море как  море,  но  он-то  знал,  что  это
Средиземное море - роскошный заповедник всемирной истории и собственного его
прошлого в счастливейшие минуты труда, отдыха, борьбы, творческого  дерзания
и молодой любви.
     После завтрака он направился с книгой в гостиную, но не  пошел  в  свой
угол, где перехватывал разговоры, а сел посередине  в  кресло  и  без  помех
читал. "Надо выбираться из своей наводненной призраками каюты, - подумал он.
- Как-нибудь на досуге, не сейчас".
     Вскоре он встал и снова отправился гулять по палубам. Теперь  они  были
полны людей. Похоже, все пассажиры были наверху и, как обычно, читали, вяза-
ли, дремали или, как он, слонялись по палубам, но в это утро он  отметил  во
всем  некую  пасхальную   новизну   и   он   радовался   этому,   пока   его
благорасположение не нарушили самым грубым образом.
     Пассажиры, казалось, тоже отметили перемену. В прошедшие несколько дней
им безусловно время от времени попадался на  глаза  мистер  Пинфолд,  однако
сейчас он вдруг предстал в виде достопримечательности, словно  он  бесхозная
дама, совершающая свой первый вечерний променад в заштатном южноамериканском
городке; он многократно наблюдал эту сцену на пыльных рыночных площадях;  он
видел, как проясняются болезненные лица мужчин и апатия сменяется бодростью;
он отмечал потуги на молодечество; он слышал разбойный свист  и,  не  вполне
понимая, прямые анатомические оценки; он видел хитрые преследования и  щипки
неосторожной путешественницы. Вот таким же центром внимания в тот день был и
мистер Пинфолд, куда бы он ни направил свои шаги. Все  громко  и  откровенно
говорили только о нем, и говорили не в похвалу ему.
     - Вот Гилберт Пинфолд, писатель.
     - Этот неприметный коротышка? Не может быть.
     - Вы читали его книги? У него очень <I>специфическое</I> чувство юмора.
     - Он сам насквозь специфический. Какие у него длинные волосы.
     - Он мажет губы помадой.
     - Он подводит глаза.
     - Но какой же он обношенный. Мне казалось, эта публика всегда франтит.
     - А гомосексуалисты бывают всякие. Есть "пуфики" и "пышки" -  те  умеют
одеваться. А есть "мясники".  Я  целую  книгу  об  этом  читала.  Пинфолд  -
"мясник".
     Это  был  первый  разговор,  который   услышал   мистер   Пинфолд.   Он
остановился, обернулся и постарался смутить пристальным взглядом  говоривших
пожилых дам. Одна из них улыбнулась ему, и, повернувшись к своим, сказала: -
По-моему, он навязывается к нам со знакомством.
     - Какая гадость.
     Мистер Пинфолд шел дальше, и всюду речь шла только о нем.
     - ...владетель Личпола.
     -  Велика  невидаль.  Сейчас  много  таких  владетелей  сидит  в  своих
развалюхах.
     - Нет, Пинфолд живет, как  вельможа,  уж  вы  мне  поверьте.  Ливрейные
лакеи.
     - Догадываюсь, что он делает с этими лакеями.
     - Уже нет. Он уже много лет импотент. Поэтому и  думает  о  смерти  все
время.
     - Он все время думает о смерти?
     - Да. Когда-нибудь он покончит с собой, вот увидите.
     -  Мне  кажется,  он  был  католиком,   а   католикам   запрещен   грех
самоубийства.
     - Это не остановит Пинфолда. По-настоящему он <I>не верит</I> в свою  религию.
Он притворяется, считает, что это аристократично, что это положено владетелю
края.
     - Он сказал телеграфисту: Личпол - единственный в мире.
     - Да уж другого такого нет, и Пинфолд его владетель...

     - ...Полюбуйтесь, опять пьяный.
     - Он ужасно выглядит.
     - Просто живой труп.
     - Что же он тянет при такой жизни?
     - Дайте время, он и  так  старается.  Алкоголь,  наркотики.  Врачу  он,
конечно, не покажется. Боится, что запрут в желтый дом.
     - Там ему самое место.
     - За бортом ему самое место.
     - Неприятности для бедняги капитала.
     - У него масса неприятностей из-за него на судне.
     - И за собственным столом.
     - Тут принимаются меры. Вы не слышали? Готовится петиция.
     - Да, я подписал. По-моему, все подписали.
     - Кроме, соседей по столу. Скарфилды не подпишут, и Главер не подпишет.
     - Ну да, это поставило бы их в щекотливое положение.
     - Грамотно составлена петиция.
     - Еще бы. Генерал сочинял. Прямых обвинений нет, чтоб не  притянули  за
клевету.  Просто  сказано:  <I>"Мы,  нижеподписавшиеся,  по  причинам,  которые
мы  готовы   изложить приватно, считаем  для  себя,  пассажиров  "Калибана",
оскорбительным,    что  мистер  Пинфолд  занимает   место   за   капитанским
столом,   каковой   чести   он  скандальным  образом недостоин".</I> Все точно и
ясно.

     - ...Капитан обязан посадить его под замок. Он имеет полное право.
     - Но ведь он, в сущности говоря,  еще  ничего  не  натворил  здесь,  на
судне.
     Это  беседовали  два  добродушных  бизнесмена,  в  компании  с  ними  и
Скарфилдами мистер Пинфолд как-то провел полчаса.
     - Ради его собственной безопасности. Ведь прошлой ночью те ребята  чуть
не избили его.
     - Они перепили.
     - Они могут опять перепить. Нам  совсем  некстати,  если  тут  случится
уголовное дело.
     - Может, как-то упомянуть этот эпизод в нашей петиции?
     - Это обсуждалось. Генералы решили, что будет  лучше  отложить  это  до
беседы с капитаном. Пусть он велит им изложить свои претензии.
     - Не в письменном виде.
     - Именно. Они же не собираются сажать его на цепь. Просто его не  будут
выпускать из каюты.
     - Но, заплатив за свой проезд, он, скорее всего, вправе решать, как ему
жить и где столоваться.
     - Но <I>не</I> за капитанским же столом!
     - Все не так просто.

     - Нет, - говорила норвежка, - я ничего не подписывала.  Это  английское
дело. Я знаю одно, что он фашист. Я слышала, как  он  ругал  демократию.  Во
времена Квислинга у нас тоже было несколько таких людей.  Мы  знали,  как  с
ними надо поступать. Но в ваши английские вопросы я не вмешиваюсь.
     - У меня есть довоенная фотография, где он в черной рубашке участвует в
сборище в Альберт-холле.
     - Это может пригодиться.
     - Он с ними во всю путался. Сидеть бы ему за решеткой, не подайся он  в
армию. Показал он себя! там, конечно, не с лучшей стороны?
     - С <I>худшей</I>. В Каире пришлось  замять  скандал,  когда  застрелился  его
начальник бригадной разведки.
     - Шантаж?
     - Это бы еще ничего.
     - Я вижу на нем гвардейский галстук.
     - На нем всякий галстук можно увидеть.
     - Например, питомцев Итона.
     - Он был в Итоне?
     - Говорит, что был, - сказал Главер.
     - Не верьте. Обычная школа-интернат, от звонка до звонка.
     - А в Оксфорде?
     - Тоже не был. Все, что он рассказывает о своей  прежней  жизни,  ложь.
Еще год-другой назад его  имени  никто  не  слыхал.  Во  время  войны  много
негодяев пошло в гору...

     - ...Не скажу, что  он  коммунист  с  партбилетом  в  кармане,  но  он,
конечно, якшается с ними.
     - Как большинство евреев.
     - Вот именно. Возьмите "пропавших дипломатов" - все были его друзья.
     - Он маловато знает для того, чтобы русские заинтересовались им и взяли
к себе в Москву.
     - Даже русским не нужен Пинфолд.

     Самый же любопытный разговор в то утро  вели  миссис  Коксон  и  миссис
Бенсон. Как обычно, они сидели на терраске палубного бара, каждая  со  своим
стаканом, и говорили по-французски, чисто и бегло,  как  показалось  мистеру
Пинфолду, нетвердому в этом языке. Миссис  Коксон  сказала:  -  Се  monsieur
Pinfold essaye tojours de penetrer chez moi, et il  a  essaye  de  se  faire
presenter a moi par plusieurs de mes amis. Naturellement j'ai refuse.
     - Connaisser - vous un seui de ses amis?  II  me  semble  qu'il  a  des
relations tres ordinaires.
     - On peut toujours se tromper dans Ie premier temps  sur  une  relation
etrangere. On a fini par s'apercevoir a  Paris  qu'il  n'est  pas  de  notre
societe* ...
     {- Этот месье Пинфолд все время пытается  попасть  ко  мне  в  дом.  Он
навязывался ко мне через моих друзей. Естественно, я отказала.
     - А хоть одного его друга вы знаете? Мне кажется,  что  у  него  весьма
заурядный круг знакомых.
     - Поначалу всегда есть риск ошибиться в человеке.  В  Париже  пришли  к
выводу, что он человек не нашего круга... (франц.).}

     Все подстроено, решил мистер Пинфолд. В здравом уме люди  так  себя  не
ведут.
     Когда мистер Пинфолд был новоиспеченным  членом  Беллами,  там  в  углу
лестницы целыми днями сидел некий старик-граф в диковинной жесткой  шляпе  и
громко разговаривал с самим собой. Тема у него была одна:  проходившие  мимо
соклубники. Иногда он дремал, а в продолжительные часы бодрствования вел как
бы радиорепортаж: "Какой у парня  большой  подбородок;  страховидный  малый.
Откуда он взялся? Кто его пустил?.. Эй, ноги поднимай  лучше.  Протрешь  все
ковры... Молодой Крамбо. Тумба ходячая. Не ест, не пьет, а причина -  пустой
кошелек. С тощего кошелька как раз и разносит... Старик Нельсворт,  бедняга.
Мать была шлюха и жена такая же. Теперь, говорят, и дочь туда же..."
     В широкотерпимой атмосфере Беллами к этому чудаку благоволили.
     Он уже много лет как умер.
     Немыслимое дело, думал мистер Пинфолд, чтобы всех пассажиров "Калибана"
в одночасье поразил такой же недуг. Все эти пересуды рассчитаны на то, чтобы
их услышали. Все это подстроено. Это ничто иное, как хитроумный генеральский
план, сменивший подростковое буйство их семени.
     Лет двадцать пять назад, если не  больше,  мистер  Пинфолд  хаживал  по
сердечным делам в один дом, битком набитый  острыми  колючими  девицами,  со
своим собственным жаргоном и своими  собственными  развлечениями.  Одним  из
этих развлечений была школьная шалость, после усовершенствований  допущенная
в гостиную. Когда среди них оказывался незнакомый человек, они все, придя  в
соответствующее настроение, показывали ему или ей  язык;  то  есть  не  все,
конечно, а те, которые стояли за спиной. Когда тот поворачивал голову, языки
убирались, и тогда их показывала другая группа. Девицы толково  поддерживали
беседу. Они отменно  владели  собой.  Они  никогда  не  прыскали  со  смеху.
Разговаривая с незнакомцем, они были сама нега. Смысл был в  том,  чтобы  он
застал кого-нибудь из них  кажущей  ему  язык.  Зрелище  было  комическое  -
крутится голова, мелькают малиновые жала, улыбки сменяет  гримаса,  и  скоро
наигранность беседы  рождала  тревогу  даже  у  самого  толстокожего  гостя,
вынуждая его бросить взгляд на пуговицы брюк, поглядеться в зеркало - нет ли
какого изъяна в наружности.
     Примерно такую же игру, только неизмеримо более грубую, полагал  мистер
Пинфолд, и затеяли себе на потеху, а ему в укор пассажиры "Калибана". Что ж,
он не доставит им удовольствия, реагируя на их выходки. Он перестал  бросать
уличающие взгляды на говоривших.
     ...Его мать распродала  свои  ювелирные  крохи,  чтобы  оплатить  его
долги...

     - Но хоть когда-нибудь он писал хорошо?
     - <I>Никогда</I>. Раньше, правда, не так плохо, как сейчас. Он исписался.
     - Он перепробовал все литературные приемы. Конченый человек, и  он  это
сам понимает.
     - Но денег, думаю, порядочно загреб?
     - Больше делает вид. И все спустил. У него чудовищные долги.
     - И конечно, его вот-вот прижмет фининспектор.
     - Ну разумеется. Он годами подавал липовые декларации. Там  не  спешат.
От них еще никто не уходил.
     - Они сцапают Пинфолда.
     - Ему придется продать Личпол.
     - Дети отправятся в обычную школу-интернат.
     - По стопам своего отца.
     - Отпил он свое шампанское, откурил свои сигары.
     - Жена, я полагаю, его бросит?
     - Естественно. Без крыши-то над головой. Ее заберут к себе свои.
     - Без Пинфолда.
     - Ну конечно. Без Пинфолда.

     Мистер Пинфолд не из тех, кто празднует труса. Даже  признака  слабости
они не заподозрят в нем. И в свой срок, изрядно нагулявшись, он  вернулся  к
себе в каюту.

     - Гилберт, - сказала Маргарет. - Гилберт. Почему вы  не  разговариваете
со мной? Вы прошли совсем близко от меня и даже не взглянули. Ведь я-то  вас
не обидела, правда? Вы знаете, что это не я говорила  все  эти  гадости  про
вас, правда? Отвечайте, Гилберт. Я вас услышу.
     И мистер Пинфолд, мысленно произнося слова, беззвучно сказал: - Я  даже
не знаю, как вы выглядите. Может быть,  нам  встретиться?  Выпейте  со  мной
коктейль.
     - Ах, Гилберт, дорогой, вы же  знаете,  что  это  невозможно.  Есть  же
<I>правила.</I>
     - Какие правила? Чьи правила? Вам что, папа не разрешает?
     - Нет, Гилберт. Это не <I>папины</I> правила, <I>другие</I>. Неужели вы не понимаете?
Мы нарушим <I>правила</I>, если встретимся. Говорить с вами я могу,  а  встречаться
нам нельзя.
     - Как вы выглядите?
     - Мне нельзя этого говорить. Вы должны  сами  выяснить.  Это  <I>входит  в
правила.</I>
     - Вы говорите так, как будто мы играем в какую-то игру.
     - Так оно и есть. Это своего рода игра. Мне пора идти. Только мне  надо
сказать вам одну вещь.
     - Да?
     - Вы не обидетесь?
     - Думаю, что нет.
     - Вы уверены, дорогой?
     - В чем дело?
     - Сказать? Вы не обидетесь? - Маргарет помедлила  и  трепетным  шопотом
сказала: - <I>Подстригитесь.</I>
     - Черт-те что, - сказал мистер Пинфолд,  но  Маргарет  уже  ушла  и  не
слышала его.
     Он посмотрел в зеркало. Да, оброс. Надо стричься. Но тут возникла новая
загадка: каким образом  Маргарет  услышала  не  произнесенные  вслух  слова?
Истершиеся, перепутанные провода тут ничего не объяснят. Сквозь его раздумья
прорезался голос Маргарет: <I>Не провода</I>, милый. Это <I>беспроволочное</I>, -  и  ушел
окончательно.
     Вот где, наверное, собака зарыта; вот что, наверное, развеет  обставшую
его тайну. Со временем мистер Пинфолд дознается; пока же события этого  утра
совсем сбили его с толку, и  на  призывные  звуки  гонга  он  шел  к  ленчу,
припоминая что-то из телепатии, о которой имел смутные представления.
     За столом он первым делом одернул Главера, подняв мучивший его вопрос.
     - Я не учился в Итоне, - сказал он с вызовом в голосе.
     - Я тоже, - сказал Главер. - Я кончил Мальборо.
     - Я никогда не говорил, что учился в Итоне, - настаивал мистер Пинфолд.
     - Естественно. С какой стати, если вы не учились?
     - Я всячески уважаю эту школу, но сам не сподобился там быть,  -  и  он
потянулся через стол к норвежке: - Я никогда не щеголял в черной  рубашке  в
Альберт-холле.
     - Да-да? - заинтересованно сказала ничего не понявшая норвежка.
     - В гражданской войне все мои симпатии были на стороне Франко.
     - Да? Это было так давно, я почти забыла,  в  чем  там  дело.  В  нашей
стране не было столько интереса, как у французов и других.
     - Я никогда не испытывал ни малейшей симпатии к Гитлеру.
     - Конечно, я думаю, что нет.
     - Когда-то я возлагал надежды на Муссолини, но я никогда не был  связан
с Мосли.
     - Мосли? Что это такое?
     - Умоляю вас, - воскликнула хорошенькая миссис  Скарфилд,  -  не  будем
углубляться в политику.
     Все оставшееся время мистер Пинфолд промолчал за столом.
     Позже он сходил к парикмахеру, а  от  него  отправился  на  свой  пункт
прослушивания в пустой гостиной. Мимо окон, он видел, прошел  судовой  врач.
Он направлялся очевидно к капитану, потому что буквально в следующую  минуту
мистер Пинфолд услышал его голос.
     - ...и я решил, что нужно доложить вам, кэп.
     - Где его видели в последний раз?
     - У парикмахера. После этого он исчез бесследно. В каюте его нет.
     - Да зачем ему бросаться за борт?
     - Я наблюдаю за ним с самой посадки. Вы  не  заметили  за  ним  никаких
странностей?
     - Я заметил, что он пьет.
     - Да, он типичный алкоголик. Ко мне подходили  пассажиры,  просили  его
обследовать, но я, как вы понимаете, не могу, раз он  сам  не  просит  и  не
буянит. А сейчас они все говорят, что он бросился за борт.
     - Я не могу застопорить машину и спустить шлюпку на том основании,  что
пассажира нет в его каюте. Может, он в чьей-нибудь еще каюте, с пассажиркой,
и у них свои дела.
     - Да, другого объяснения, пожалуй, не найти.
     - А кроме бутылки - какие от него еще могут быть неприятности?
     - Никаких, если повозиться с ним денек. А самое лучшее -  погонять  его
неделю со шваброй... И пароход вдруг загомонил, как курятник.
     - ...Он пропал.
     - ...За бортом.
     - ...Его никто не видел после парикмахера...
     - ...Капитан думает, что  у  него  тут  женщина...  Мистер  Пинфолд  из
последних  сил  старался  не  отвлекаться  и  вникал  в  книгу.  Вдруг   тон
переменился. - Все в порядке, он нашелся.
     - ...Ложная тревога.
     - ...Пинфолд нашелся.
     - Я рад этому, - сурово сказал капитан. -  Я  боялся,  что  мы  слишком
далеко зашли. И дальнейшее была тишина.

     Стрижка мистера Пинфолда добавила огня в его отношения с Маргарет. Весь
день потом она не закрывала рта, радуясь перемене в облике мистера Пинфолда:
- Он помолодел, - говорила она, - подтянулся, невероятно похорошел.
     Подолгу рассматривая себя в зеркало, так и эдак вращая головой,  мистер
Пинфолд не видел большой разницы  с  прежним,  не  видел  причины  для  этих
восторгов.  Не  его  расцветшая  красота  восхищала  Маргарет,  высказал  он
догадку, а свидетельство доверия, которое он ей оказал.
     Среди  похвал  она  нет-нет  и  роняла   многозначительный   намек:   -
...подумайте, Гилберт. <I>Парикмахерская</I>. Вам это ни о чем не говорит?
     - Ни о чем. А должно?
     - В этом <I>ключ</I> к разгадке, Гилберт. Вам обязательно это знать, вы <I>должны</I>
это знать.
     - Ну так скажите.
     - Я не могу, дорогой. Это  против  <I>правил</I>.  Я  могу  только  намекнуть.
<I>Парикмахерская</I>, Гилберт. Что делают парикмахеры,  кроме  того,  что  стригут
волосы?
     - Ну, они пытаются навязать средство для ращения волос.
     - Нет, нет.
     - Они завязывают разговор, делают массаж головы. Подвивают усы. Иногда,
по-моему, срезают мозоли.
     - Нет, Гилберт, проще. Подумайте, дорогой. Вот, вот, вот...
     - Бреют?
     - Правильно!
     - Но я брился утром. Вы хотите, чтоб я еще раз побрился?
     - Ах, Гилберт, вы такой душка. Вы немного колючий сейчас,  да?  Сколько
нужно времени после бритья, чтобы вы стали колючим? Мне очень <I>хочется</I>,  чтоб
вы кололись... - И она снова разразилась горячечным объяснением в любви.
     Мистер Пинфолд - а вернее, его образ, встающий со страниц его  книг,  -
неоднократно в прошлом становился  предметом  страстной  юной  влюбленности.
Пылкие простодушные речи Маргарет напомнили ему письма, возможно, написанные
в постели, которые он получал по два в день на  протяжении  недели-двух.  То
были признания, заверения в любви без обратного адреса, без расчета на ответ
и поощрение, и обрывался этот поток так же неожиданно,  как  начинался.  Как
правило, после первого письма он их не читал, но здесь, на борту враждебного
"Калибана", бесхитростный пылкий лепет  Маргарет  проливал  бальзам  на  его
душу, и он внимал благосклонно. Больше того, как  бы  вознаграждая  себя  за
незаслуженные оскорбления, он алкал этих благостных минут. Утром  он  совсем
решил поменять каюту. А вечером ему расхотелось лишать себя весны.
     Ночь принесла перемены.
     Мистер  Пинфолд  не  стал  переодеваться  к  столу  и  не  пошел  есть.
Смертельно  усталый,  он  просидел  в  одиночестве  на   палубе,   пока   из
кают-компании не стали подыматься пассажиры. Тогда он отправился  к  себе  в
каюту, впервые за три дня  надел  пижаму,  помолился  на  ночь,  забрался  в
постель, выключил свет, настроился спать и заснул.
     Его разбудил голос матери Маргарет.
     - Мистер Пинфолд, мистер Пинфолд. Вы, естественно, не  спите?  Все  уже
легли. Вы, естественно, не забыли, что обещали Маргарет?
     - Мама, он ничего не обещал. - У Маргарет был плачущий и напряженный, с
нотками истерики голос. - Это не совсем  так.  Это  не  совсем  то,  что  ты
называешь <I>обещанием</I>. Неужели ты не понимаешь, какой это будет ужас, если  ты
его сейчас расстроишь? Он ничего <I>не обещал</I>.
     - Дорогая, в моей молодости  мужчина  бы  гордился,  что  его  заметила
хорошенькая девушка. Он бы не стал отмахиваться и притворяться спящим.
     - Я это заслужила. Ему, конечно, скучно со мной. Он человек светский. У
него сотни девушек, к его услугам  самые  стильные  стервы  и  распутницы  в
Лондоне, в Париже, Риме и Нью-Йорке. Что ему во мне? А я <I>так</I> его люблю. -  И
страдая, она захныкала,  к  чему  мистер  Пинфолд  стал  привыкать  на  этом
пароходе.
     - Не плачь, милая. Мама поговорит с ним.
     - Пожалуйста, <I>пожалуйста</I> не надо, мама. Я запрещаю тебе вмешиваться.
     - Милая, "запрещаю" не очень хорошее слово. Предоставь это мне. Я с ним
поговорю. Мистер Пинфолд. <I>Гилберт</I>. Проснитесь. Маргарет  должна  вам  что-то
сказать. Он проснулся, милая. Я  знаю.  Скажите  же,  что  вы  проснулись  и
слушаете нас, Гилберт.
     - Я проснулся и слушаю, - сказал мистер Пинфолд.
     - Не отключайтесь (прямо как  телефонистка,  подумал  мистер  Пинфолд),
Маргарет будет с вами говорить. Давай, Маргарет, говори.
     - Я не могу, мама.
     - Гилберт, вы ее расстроили. Скажите, что вы  любите  ее.  Ведь  вы  ее
любите?
     - Но я ее совсем не знаю, -  растерянно  сказал  мистер  Пинфолд.  -  Я
уверен, что она восхитительная девочка, но я ее в глаза не видел.
     - Ах, Гилберт, Гилберт. Не очень это любезно сказано. Не в вашем  духе,
то есть <I>духовно</I> вы другой. Вы хотите казаться грубым, земным, да? - тогда не
надо корить людей за то, что они судят вас вашими же мерками. На корабле про
вас говорят самые невероятные вещи. Но я  смею  этому  не  верить.  Маргарет
хочет прийти и сказать вам спокойной ночи, Гилберт. Она не уверена,  что  вы
ее действительно любите. Скажите Мими, что вы ее любите, Гилберт.
     - Не могу и не скажу, - сказал мистер Пинфолд. -  Я  уверен,  что  ваша
дочь - очаровательнейшая девушка, но так получилось, что я ее не знаю, и еще
получилось так, что у меня есть жена, я <I>ее</I> люблю.
     - Ах, Гилберт, какой обывательский разговор!
     - Он не любит меня, - запричитала Маргарет. - Он больше не любит меня.
     - Гилберт, Гилберт, вы разбиваете сердце моей дочурке.
     Мистер Пинфолд стал выходить из себя.
     - Я собираюсь спать, - сказал он. - Спокойной ночи.
     - А Маргарет идет к вам.
     - Да заткнись же ты, старая сука, - сказал мистер Пинфолд.
     Не надо ему было говорить  это.  Едва  слова  слетели  с  губ,  точнее,
выпорхнули из его сознания, как он понял, что говорить этого  не  следовало.
Казалось, сотрясся весь основательный корабль. Одиноко взмыл жалобный  вопль
Маргарет, зашипела оскорбленная мать, полез в  амбицию  сын:  -  Помяни  мое
слово, ты заплатишь за это, Пайнфельд. Если ты думаешь, что с  моей  матерью
можно говорить, как...
     И совершенно неожиданно отозвался одобрительным хохотком генерал.
     - Мать честная, он назвал тебя старой сукой. Молодчина, Пайнфельд! А  я
тридцать лет только собираюсь тебе это сказать. Ты <I>это самое</I> и есть. Теперь,
с твоего позволения, я сам займусь  этим  делом.  Все  отсюда  вон.  Я  буду
говорить с дочкой. Иди ко мне, Мегги-Пегги, много неги  у  моей  Мими.  -  У
размякшего военного загустел голос, а выговор почему-то  стал  кельтским.  -
Больше ты не будешь моей крошкой Мими, с сегодняшней ночи не будешь, и этого
мне не забыть. Ты теперь женщина и, как положено женщине, отдала свое сердце
мужчине. Ты сама сделала выбор, я тебя не неволил. Он стар для тебя, но  нет
худа без добра. Сколько молодоженов  маются  поначалу  из-за  неумелости.  А
пожилой человек скорее научит тебя, чем молодой.  Он  будет  мягче,  добрее,
опрятнее, а в положенный срок ты сама сможешь научить молодых -  вот  так  и
постигается искусство любви и не переводятся наставники. Я бы сам с  великой
охотой стал твоим учителем, но ты уже сделала свой выбор, и нечего теперь об
этом говорить.
     - Но папа, он не любит меня. Он сказал, что не любит.
     - Ерунда. Он обыщется, но не найдет такой прелестной девушки.  Тебе  же
ровни нет на корабле. И если я  не  заблуждаюсь  насчет  этого  мужчины,  он
изголодался и не находит себе места. Иди и бери его, девушка. Как,  думаешь,
заполучила меня твоя мать? Она не ждала, когда ее спросят, поверь  мне.  Она
была дочерью солдата. Она всегда шла напролом. И передо  мной  не  заробела,
вот так. Не забывай, что ты тоже  дочь  солдата.  Если  тебе  хочется  этого
Пинфолда, иди и бери его. Только, ради Христа, имей выправку, почисть перья,
умойся, причешись, сними с себя все.
     Маргарет послушно отправилась к себе в каюту. Туда же подошла  подруга,
да не одна, и вся эта капелла затянула эпиталаму, разоблачая невесту и мудря
с прической.
     Мистер Пинфолд разрывался между  возмущением  и  восторгом.  Не  в  его
привычках было передоверять кому-то выбор, решать за него. Ему казалось, что
родители навязчивы и бесцеремонны, что они беззастенчиво  распоряжаются  его
чувствами. Он и в холостые годы не был записным волокитой.  За  границей,  в
какой-нибудь глухомани, как всякий  проезжающий  испытывая  тягу  к  лакомой
экзотике, он, случалось, оказывал внимание борделям.  В  Англии  же  он  был
постоянен и отчасти романтичен в своих привязанностях. В браке  он  соблюдал
верность своей жене. Начав жить по законам церкви, он пришел едва  ли  не  к
целомудрию. Ему была противна мысль о согрешении, причем не из страха  перед
адскими муками. Он так себя поставил, что при нем не пристанет вести речь об
этих сугубых запретах. Но поди же, мистера Пинфолда вдруг  поманили  амурные
дела.  Его  благоприобретенные  сдержанность  и  достоинство  за   последние
несколько  дней  претерпели  весьма  сильные  искушения.   Приход   Маргарет
волновал. Он стал готовиться к ее приходу.
     Каюта с парой узких коек плохо подходила для этих целей. Для начала  он
прибрался в ней,  повесил  одежду,  заправил  постель.  В  результате  каюта
приобрела вовсе нежилой вид. Вот она входит в дверь. Недопустимо, чтобы  она
застала его развалившимся, как паша. Он должен быть на ногах. В каюте только
один стул. Предложить ей? Надо будет еще как-то уложить ее на койку -  легко
и не задев ничего. Как это сделать? Как ее перенести? Сколько  в  ней  весу?
Надо бы хоть знать ее размеры.
     Он снял пижаму, повесил ее в гардероб, надел халат, сел на стул лицом к
двери и стал ждать под звуки обрядного пения из  каюты  Маргарет.  За  время
ожидания его настроение переменилось. Сомнение  и  тревога  проникли  в  его
любовные грезы. Что, к черту, он задумал? Во что он дает себя  втравить?  Он
брезгливо  вспомнил  Клаттон-Корнфельда  с  его  безостановочной   вереницей
безрадостных,  бессмысленных  совращений.   Он   задумался   о   собственном
ослабленном состоянии. "Изголодался и не находит себе  места"  -  скажут  же
такое. Не утратит ли он  всякий  интерес,  пока  будет  кропотливо  готовить
почву? Заглядевшись на аккуратно прибранную койку, он мысленно  поместил  на
ней стройную, стыдливую, податливую, томящуюся  нагую  плоть,  эдакую  нимфу
Буше или Фрагонара, и снова его  настроение  переменилось.  Пусть  приходит.
Пусть скорее приходит. Он готов встретить ее во всеоружии.
     Но Маргарет  не  спешила  идти.  Вспомогательные  девы  выполнили  свои
обязанности. Теперь она предстала родительскому глазу.
     - Милая моя, родная. Ты так молода. Уверена ли  ты?  Совершенно  ли  ты
уверена, что любишь его? Можно отступиться. Еще не  поздно.  Не  видать  мне
тебя такою уже никогда, невинная дочь моя.
     - Мама, я люблю его.
     - Жалейте ее, Гилберт. Меня вы не жалели. Вы сказали мне такое, чего  я
не ожидала услышать от мужчины. Я не хотела с вами вообще разговаривать,  но
сейчас не до гордости. В ваших руках счастье моей дочери.  Будьте  <I>мужем</I>.  Я
поручаю вам нечто бесценное...
     Тут же генерал: - Любо-дорого посмотреть.  Иди  и  не  зевай.  Ты  хоть
представляешь, что тебя ждет, Пегг?
     - Мне кажется, да, папа.
     - Это всегда сюрприз. Можно вроде бы знать  головой.  Но  в  жизни  все
по-другому, когда доходит до дела. Отступать некуда. Зайди ко мне, когда все
будет позади. Я буду ждать отчета. Вперед, и помогай тебе Бог.
     Но девушка медлила.
     - Гилберт, Гилберт. Я правда вам нужна? - спросила она.
     - Ну, конечно. Идите же.
     - Скажите мне что-нибудь ласковое.
     - В этом не будет недостатка, когда вы придете.
     - Заберите меня.
     - Где вы?
     - Здесь. Около вашей каюты.
     - Так входите. Я не запер.
     - Я не могу, не могу. Вы должны забрать меня.
     - Не дурите. Я уже вечность здесь сижу. Если вы  идете  -  идите.  Если
нет, я буду спать.
     Маргарет в ответ захныкала, а ее мать сказала: -  Гилберт,  у  вас  нет
жалости. Это не похоже на вас. Вы любите ее. Она любит вас.  Неужели  вы  не
можете понять? Молодая девушка, впервые - мягче надо, Гилберт,  тоньше.  Она
еще дичок, пташка лесная.
     - Что, к черту, происходит? - встрял генерал. - Я сижу без сводки.  Она
еще на рубеже?
     - Папа, папа, я не могу, не могу, <I>не могу</I>. Думала, что могу, а не <I>могу</I>.
     - Что-то не выгорело, Гилберт. Выясняйте. Высылайте дозор.
     - Разыщите ее, Гилберт. Приручите ее лаской, <I>по-мужски</I>. Она  ведь  ждет
вас там.
     Сдерживая себя, мистер Пинфолд вышел в пустой коридор. Он  слышал,  как
храпел Главер. Он слышал, как совсем рядом хнычет Маргарет.  Он  заглянул  в
ванную: никого. Он заглянул во все углы, обошел все сходни: никого. Он  даже
заглянул в туалеты, мужской и женский: никого. Жалобные всхлипы не смолкали.
Он вернулся в каюту, оставил дверь полуоткрытой и опустил занавеску на окне.
Он умирал от усталости и скуки.
     - Извините меня, Маргарет, - сказал он. - Староват я играть в прятки со
школьницами. Если вам хочется переспать со мной, приходите и ложитесь.
     Он надел пижаму и  лег,  укрывшись  одеялом  до  подбородка.  Потом  он
протянул руку и выключил свет. Потом ему стал мешать свет  из  коридора,  он
закрыл дверь. Он повернулся на бок и лежал в полусне. И уже  проваливаясь  в
сон, он услышал, как дверь открылась - и тут же закрылась. Открыв глаза,  он
успел только  заметить  полоску  света  из  коридора.  Он  услышал  поспешно
удалявшееся шарканье туфель и неутешный плач Маргарет.
     - Я ходила к нему, я ходила. А когда вошла, он храпел в темноте.
     - Ах, Маргарет, ах, доченька.  Не  надо  было  тебе  ходить.  Это  отец
виноват.
     - Прости, Пегг, - сказал генерал. - Ошибка в расчетах.
     Последнее, что слышал засыпавший мистер Пинфолд, был голос Гонерильи: -
Храпел? Да притворялся он. Гилберт  знал,  что  оплошает.  Он  же  импотент,
правда, Гилберт?
     - Это Главер храпел, - сказал мистер Пинфолд, но никто, похоже, его  не
слышал.

        7. Негодяи разоблачены, но не сокрушены



     Утром мистер Пинфолд не заспался. Как обычно,  он  проснулся,  когда  у
него над головой  начали  швабрить  палубу.  Проснулся  с  твердым  решением
перебраться в другую каюту. Его  узы  с  Маргарет  были  порваны.  Он  желал
освободиться от них всех и спокойно спать в каюте, не подверженный  капризам
радио. Он решил также пересесть с  капитанского  стола.  Ему  и  никогда  не
хотелось  там  сидеть.  Если  кто-то  домогается  этого  места  -   сделайте
одолжение. В оставшееся  время  мистер  Пинфолд  намерен  был  вести  сугубо
приватное существование.
     Последние сведения, поступившие к нему в каюту,  укрепили  его  в  этом
решении.
     Незадолго  перед  завтраком  его  подключили  к  радиорубке  -  по  его
разумению, первопричине всего, что здесь происходило. Он услышал не сведения
по маршруту, как обычно, а болтовню радиста, причем этот господин  развлекал
тот веселый молодняк, читая им телеграммы мистера Пинфолда.
     <I>"На пароходе всяческое понимание. С любовью. Гилберт".</I>
     - Отличный текст.
     - Так-таки всяческое?
     - Интересно, что сейчас об этом думает бедняга Гилберт?
     - <I>С любовью</I>. Вот уж осчастливил. Смешно.
     - Покажите еще.
     - Строго говоря, не имею права. Это закрытая переписка.
     - Да ладно тебе, Спаркс.
     - Ну хорошо. Вот шикарный текст.
     <I>"Окончательно здоров. С любовью".</I>
     - Здоров? Ха, ха.
     - <I>Окончательно</I> причем.
     - Наш Гилберт <I>окончательно  здоров</I>.  Да,  это  восхитительно.  Читайте,
Спаркс.
     - Впервые вижу, чтобы человек отправил столько радиограмм. В  основном,
они по поводу денег, и часто он был такой пьяный, что  я  не  мог  разобрать
написанное. Жуткое количество отказов на приглашения. А, вот  хорошая  пара.
<I>"Благоволите  распорядиться  отдельной  ванной",  "Благоволите   разобраться
безответственной небрежностию вашей службы".</I> Он послал таких десятки.
     - Хвалим Господа за Гилберта. Что бы мы без него делали?
     - А что там за небрежность с отдельной ванной?
     -  Услышать  от  Гилберта  "безответственный"   -   это   хорошо.   Что
безответственного вытворяет он у себя в ванне?
     Этот  эпизод  мистер  Пинфолд  даже  сравнить   не   мог   с   прежними
неприятностями. Веселая молодежь зашла слишком далеко. Одно дело разыгрывать
его, и совсем другое дело нарушать тайну переписки. Они поставили  себя  вне
закона. Мистер Пинфолд вышел из каюты, имея твердую цель: он привлечет их  к
суду.

     Он встретил капитана на утреннем обходе корабля.
     - Могу ли я переговорить с вами, капитан Стирфорт.
     - Конечно, - капитан остановился.
     - У вас в каюте?
     - Да, если хотите. Я освобожусь через десять минут. Тогда и  подходите.
Или это очень срочно?
     - Десять минут это подождет.
     Мистер  Пинфолд  поднялся  в  каюту   за   мостиком.   Немногочисленные
индивидуальные   штрихи   разнообразили   табельную   обстановку:   семейные
фотографии в кожаных рамках; гравюра английского собора на обшитой  панелями
стене  -  может,  собственность  капитана,  а  может,  компании;  трубки  на
подставке.  Невозможно  даже  вообразить,  что  здесь  устраивались   оргии,
творилось насилие и плелись заговоры.
     Вскоре вернулся капитан.
     - Итак, сэр, чем могу быть полезен?
     - Прежде всего я хотел бы  знать,  соблюдается  ли  тайна  переписки  в
отношении радиограмм, отправленных с корабля?
     - Простите. Боюсь, я не понимаю вас.
     - Находясь на судне, капитан Стирфорт, я  отправил  значительное  число
депеш сугубо личного характера. А  сегодня  утром  чуть  свет  целая  группа
пассажиров читала их вслух в радиорубке.
     - Это легко проверить. Сколько было радиограмм?
     - Точно не скажу. Около дюжины.
     - И когда вы отправили?
     - Каждую в свое время. В самые первые дни плавания.
     Капитан Стирфорт был озадачен.
     - Но мы всего пятый день в пути.
     - Да? - озадачился мистер Пинфолд. - Вы уверены?
     - Разумеется, уверен.
     - А кажется, что дольше.
     - Ну что ж, давайте пройдем в рубку и разберемся с этим делом.
     Рубка была через дверь от каюты капитана.
     - Это мистер Пинфолд, наш пассажир.
     - Я знаю, сэр. Мы виделись.
     - Он желает справиться насчет радиограмм, которые отсылал.
     - Это легко проверить. У нас практически нет личной корреспонденции.  -
Он открыл записи под рукой и сказал: - Вот, пожалуйста. Позавчерашний  день.
Получив текст, мы передали его в течение часа.
     Он  показал  собственноручную  запись  мистера  Пинфолда:  <I>Окончательно
здоров. С любовью.</I>
     - А другие радиограммы? - озадаченно спросил мистер Пинфолд.
     - Других не было.
     - Была дюжина, если не больше.
     - Только эта. Я бы знал, уверяю вас.
     - Одну я дал в Ливерпуле, вечером, когда всходил на корабль.
     - Она, должно быть, ушла по. телеграфу из почтового отделения, сэр.
     - Ее копии у вас нет?
     - Нет, сэр.
     - Каким же образом группа пассажиров могла читать ее здесь  в  8  часов
утра?
     - Никоим образом не могла.  Я  в  это  время  дежурил.  Здесь  не  было
пассажиров. - Он обменялся с капитаном взглядами.
     - Вы удовлетворены этими ответами, мистер Пинфолд? - спросил капитан.
     - Не совсем. Мы можем вернуться к вам в каюту?
     - Если желаете.
     Когда они уселись, мистер Пинфолд сказал:
     - Капитан Стирфорт, я стал жертвой розыгрыша.
     - Да что-то в этом роде.
     - И не в первый раз. С самого моего появления на корабле... вы говорите
это только пять дней?
     - Вообще говоря, четыре.
     - С самого моего появления на корабле  я  подвергаюсь  мистификациям  и
угрозам. Поверьте, я никого не обвиняю. Я не знаю, как зовут этих  людей.  Я
даже не знаю, как они выглядят. Я <I>не прошу об  официальном  расследовании  -
пока. Я знаю только, что заводилами выступает семейка из четырех человек.
     - По-моему, у нас нет едущих всей семьей, -  сказал  капитан,  беря  со
стола список пассажиров, - за исключением Ангелов. Я не смею даже  подумать,
что они способны кого бы то ни было разыгрывать. Очень мирная семья.
     - Некоторые пассажиры отсутствуют в этом списке.
     - Это исключено, уверяю вас.
     - Фоскер, хотя бы.
     Капитан Стирфорт поворошил страницы.
     - Нет, - сказал он. - Никакого Фоскера нет.
     - И еще  тот  смуглый  человечек,  что  сидел  за  отдельным  столом  в
кают-компании.
     - Кто, кто? Я хорошо его знаю. Он часто  плавает  с  нами.  Это  мистер
Мердок - вот он в списке.
     Сбитый с толку, мистер Пинфолд  перешел  к  другой  теме,  подсказанной
одиночными трапезами мистера Мердока.
     - И еще одно,  капитан.  Я  воспринимаю  как  огромную  честь,  что  вы
пригласили меня сидеть за вашим столом в кают-компании. Но дело в  том,  что
именно сейчас мне трудно переносить общество.  Я  принимал  пилюли  -  серые
такие, очень сильное средство,  от  ревматизма,  и  мне  сейчас  лучше  быть
одному. Если вы не сочтете невежливостью с моей стороны...
     - Сидите, где вам хочется, мистер Пинфолд. Только предупредите главного
стюарда.
     - Но имейте в  виду,  что  я  отсаживаюсь  не  из  уступки  какому-либо
давлению. Просто я нездоров.
     - Я все понимаю, мистер Пинфолд.
     - Я оставляю за собой  право  вернуться,  если  буду  чувствовать  себя
лучше.
     - Сидите, где вам только пожелается, мистер Пинфолд. Это  все,  что  вы
хотели мне сказать?
     - Нет. Есть еще одно. Моя каюта.  Вам  следовало  бы  проверить  в  ней
проводку. Не знаю, известно ли вам это, но я часто слышу все, что  говорится
здесь, на мостике, и в других частях на корабле.
     -  Мне  это  неизвестно,  -  сказал  капитан  Стирфорт.  -  Это  что-то
совершенно небывалое.
     - И разыгрывая меня, они пользуются  этим  повреждением  проводки.  Это
чрезвычайно нервирует. Я бы хотел переменить каюту.
     - Это нетрудно сделать. У нас  есть  две-тре  свободные.  Договоритесь,
пожалуйста, с кассиром. У вас все теперь, мистер Пинфолд?
     - Да, - сказал мистер Пинфолд. - Премного вам  благодарен.  Чрезвычайно
признателен вам. Но вы правильно поняли, почему я отсаживаюсь  за  отдельный
стол? Не считаете меня невежей?
     - Я ничуть не в претензии, мистер Пинфолд. Всего вам доброго.
     Мистер Пинфолд вышел из каюты, далеко  не  удовлетворенный  разговором.
Ему казалось, что он наговорил лишнего -  или  наоборот  не  выговорился  до
конца. Но определенных целей он добился,  и  он  решительно  взял  в  оборот
кассира и главного стюарда. Ему отвели тот  самый  стол,  за  которым  сидел
мистер Мердок. Каюту он себе  выбрал  с  выходом  прямо  на  верхнюю  палубу
недалеко от бара. Он был  уверен,  что  тут  он  застрахован  от  физической
расправы. Он вернулся в старую каюту распорядиться насчет переезда.  Тут  же
включились голоса. Но все его силы ушли на англоговорящего стюарда, и он  не
слушал, пока не упаковали и не унесли  все  его  пожитки.  Потом  он  окинул
взглядом эту юдоль страданий и наконец прислушался. Его порадовало, что  его
утренние хлопоты, хотя и не до конца удавшиеся, внесли смятение в  ряды  его
врагов.
     - Жалкий трус, - в ненавидящем голосе Гонерильи сквозил страх, - что ты
наговорил капитану? Мы тебе это припомним. Забыл ритм три восьмых? Ты назвал
ему наши имена? Назвал? Назвал?
     Брат Маргарет был настроен примирительно.
     - Послушайте, Гилберт, старина, зачем тянуть других людей в наши  дела?
Мы сами разберемся между собой, а, Гилберт?
     В голосе Маргарет звучал укор; не по поводу ночной драмы, нет; вся  эта
чувственная буря пронеслась без следа и небо по-прежнему оставалось голубым.
Общаясь с ним в последующие дни, она никогда не напомнит ему об этом фиаско;
она выговаривала ему сейчас за то, что он ходил к  капитану.  -  Это  <I>против
правил</I>, дорогой, неужели вы не понимаете? Мы все должны играть по правилам.
     - Я вообще ни во что не играю.
     - Нет, дорогой, играете. Мы все  играем.  Не  можем  не  играть  -  это
правило, которое никому, кроме вас, не приходится напоминать. Если  вы  чего
не понимаете, спрашивайте меня.
     Некому за ней  приглянуть,  думал  мистер  Пинфолд.  Попала  девочка  в
скверную компанию и испортилась. После ночной сумятицы Маргарет лишилась его
доверия, но теплое чувство осталось, и он считал непорядочным делом  бросить
ее в таком состоянии, хотя раньше он именно так хотел поступить. Вообще  это
оказалось просто - стать для них недосягаемым.  Они  слишком  полагались  на
свою механическую игрушку, эти настырные молодые  люди.  А  он  взял  и  все
поломал.
     - Маргарет, - сказал он, - я ничего не знаю о ваших правилах и ни с кем
из вас ни во что не играю. Но вас мне хотелось бы увидеть. Подойдите  ко мне
на палубе, когда захотите.
     - Вы же знаете, как я хочу, дорогой. Но  я  не  могу.  И  вы  сами  это
понимаете.
     - Нет, - сказал мистер Пинфолд, - скажу откровенно, не понимаю. Решайте
сами. А сейчас я ухожу. - И он навсегда ушел из этого обиталища призраков.
     Был полдень - самое людное время, когда объявляются выигрыши на скачках
и заказываются коктейли. В его новую каюту, где  новый  стюард  распаковывал
вещи, доносился гомон из бара. Он стоял и размышлял о том, как гладко прошел
его переезд.
     Он перебирал про себя разговор в каюте у  капитана...  <I>"У  нас  нет  на
борту семей, кроме Ангелов"</I>. Ангел. И тут мистеру Пинфолду открылось если не
все, то самая суть тайны. Ангел, тот пересмешник с Би-би-си. <I>"...не провода,
дорогой. Это беспроволочное"</I> - у Ангела  хватит  технических  знаний,  чтобы
использовать барахлившую связь на "Калибане", а то и самому ее разладить.  У
Ангела есть борода - <I>"Что делают парикмахеры, кроме стрижки?"</I>
     У Ангела есть тетка неподалеку от Личпола, и  он  мог  слышать  от  нее
безбожно перевранные сплетни. Ангел почти ждал,  что  Седрик  Тори  покончит
жизнь самоубийством; выставив себя в жалком виде  в  Личполе,  Ангел  затаил
зло, и вот он случайно встречает мистера Пинфолда,  едущего  в  одиночестве,
больного и беззащитного, - как же тут не отомстить? Злодеи  выявлены  -  это
Ангел и его зловещая  пособница  -  любовница?  коллега?  -  которую  мистер
Пинфолд окрестил Гонерильей. И Ангел слишком заигрался.  Теперь  он  боится,
что его лондонское начальство  может  прознать  о  его  художествах.  И  оно
несомненно прознает: мистер Пинфолд позаботится об этом,  когда  вернется  в
Англию. А может, стоит написать прямо с парохода. Если он тут при исполнении
служебных обязанностей - а похоже, так оно и есть, -  Би-би-си  найдет,  что
сказать молодому Ангелу с бородой или без оной.
     Еще многие страницы свежей истории не прояснил новообретенный  свет.  У
мистера Пинфолда было такое чувство, словно  он  домучивает  хитроумный,  по
старинке скроенный детективный роман, прочитанный к тому  же  невнимательно.
Зная теперь имя злодея,  он  стал  листать  книгу  вспять,  ища  прозеванные
намеки.

     Не впервые на "Калибане" полдень лишь  обманчиво  поманил  безоблачными
буднями.
     Перемена каюты не принесла тактической победы, в которую было  уверовал
мистер Пинфолд. Он был в положении командира, чья  атака  ушла  в  "молоко".
Захваченная им позиция, казавшаяся ключевой на вражеском  рубеже,  оказалась
обманкой, оберегавшей продуманную сильную оборону; силы, которые он  полагал
разбитыми наголову, вдруг возросли числом и готовили контратаку.
     Не успев еще первый раз вкусить свой ленч в одиночестве, мистер Пинфолд
обнаружил, что возможности Ангела не  исчерпываются  его  прежней  каютой  и
углом в гостиной. Благодаря  некоему  передвижному  контрольному  пункту  он
высказывался сам и принимал сообщения в самых разных местах корабля.  И  все
последующие дни, где бы мистер Пинфолд ни находился, он мог слышать, то есть
не мог не слышать всего, что говорилось в  штаб-квартире  Ангела.  Обретаясь
теперь в полном одиночестве, одиноко гуляя, питаясь,  едва  раскланиваясь  с
Главером и с миссис  Скарфилд,  мистер  Пинфолд  общался  только  со  своими
врагами и час за часом, день за днем, ночь  за  ночью  терпеливо  распутывал
нити этого новейшего  сюжета,  перед  которым  бледнеют  ужасы  криминальной
классики.
     Переезд мистера Пинфолда в другую каюту посеял замешательство  в  стане
Ангела (их было с полдюжины,  юношей  и  девушек,  даже  говоривших  на  три
восьмых); больше того, похоже, непритворной была позавчерашняя паника, когда
на пароходе распространился слух что он-де упал за борт.  Во  всяком  случае
первой заботой Ангела было  установить  постоянное  наблюдение  за  мистером
Пинфолдом. О каждом  его  шаге  немедленно  докладывалось  в  штаб-квартиру.
Доклады были четкими и по существу дела.
     - Гилберт сел за стол...  Читает  меню...  Заказывает  вино...  Заказал
порцию холодной ветчины. - Когда же он  перемещался,  соглядатаи  передавали
его из рук в руки.
     - Гилберт поднимается на верхнюю палубу. Принимай, Второй.
     - 0'кей, Первый. Гилберт приближается к двери с левого  борта,  выходит
на палубу. Принимай, Третий.
     - 0'кей, Второй. Гилберт движется по  палубе  против  часовой  стрелки.
Приближается к главному входу с правого борта. Принимай, Второй.
     - Сидит с книгой в руках.
     - 0'кей, Второй. Оставайся дежурить в  гостиной,  докладывай  о  каждом
шаге. В три я тебя сменю.
     Обводя взглядом сидевших в гостиной, мистер Пинфолд гадал, кто  из  них
Второй. Позже выяснилось, что к наблюдению за ним Ангел склонил едва  ли  не
каждого второго пассажира.  Все  они  считали  себя  участниками  безобидной
салонной игры. Из остальных кто вообще не представлял себе, что происходит -
среди них Главер,  супруги  Скарфилд,  а  кто  видел  во  всем  этом  просто
глупость.  Заводилы  же  составили  своего  рода  штаб,  где  сопоставлялись
донесения  и  направлялось  дальнейшее  дознание.  Каждые  несколько   часов
собиралось совещание, на котором Ангел обсуждал поступившие от осведомителей
сводки, набрасывал что-то вроде сводного  отчета  и  передавал  его  девушке
перепечатать. Энергия и наплевательский задор его не покинули.
     - Отлично. Превосходно... Вот  тебе  на,  тут  Гилберт  себя  выявил...
Чрезвычайно ценно... На этот счет неплохо бы разживиться подробностями.
     Что бы ни сказал и ни сделал мистер Пинфолд только что  или  в  прошлой
жизни, все представлялось важным. Ангел балагурил, но брал на заметку. Время
от времени два господина постарше - не генералы, но  тяготеющие,  скорее,  к
ним, чем к  шумному  молодняку  -  подвергали  мистера  Пинфолда  форменному
допросу. Ради этого расследования, представляется, и была  затеяна  вся  эта
история. Всякий раз, когда мистер Пинфолд устраивался в гостиной или ложился
у себя в каюте, с него снимался допрос. И его до такой степени заинтриговали
мотивы этого мероприятия и сама процедура, что в первые сутки он даже  пошел
им навстречу. Похоже, следователи располагали колоссальным досье на  мистера
Пинфолда, однако неполным и с вопиющими ошибками. Их задачей было  заполнить
пробелы. В их подходе соединились стряпчий и бюрократ.
     - Где вы были в январе 1929 года, Пинфолд?
     - Не могу знать.
     - Тогда я освежу вашу память. Вот у меня письмо, которое вы написали  в
отеле "Мена-Хаус", в Каире. Вы были в Египте в 1929 году?
     - Да, наверное, был.
     - Что вы там делали?
     - Ничего.
     - Ничего. Так не пойдет, Пинфолд. Такой ответ меня не удовлетворяет.
     - Я путешествовал.
     -  Конечно,  вы  путешествовали.  Как  бы  вы  попали  в   Египет,   не
путешествуя? Мне нужно знать правду, Пинфолд. <I>Что вы делали</I> в Египте в  1929
году?
     В другой раз: - Сколько у вас пар обуви?
     - Не могу знать.
     - <I>Должны</I> знать. Дюжина есть?
     - Пожалуй.
     - А тут записано, что десять.
     - Может быть.
     - Тогда почему вы сказали мне: дюжина? Ведь он сказал: дюжина?
     - Несомненно.
     - Мне это не нравится, Пинфолд. Вы должны быть искренни. Только  правда
поможет вам.
     Иногда они касались более близких событий.
     - Вы не раз и не  два  жаловались  на  скверное  действие  неких  серых
пилюль. Откуда они взялись?
     - От моего врача.
     - Вы считаете, он их сам делает?
     - Нет, этого я не считаю.
     - Так отвечайте же на вопрос. Откуда взялись эти пилюли?
     - Не могу знать. Из аптеки, я полагаю.
     - Вот именно. Вас не удивит, если я скажу, что их изготовители  Вилкокс
и Бредворт?
     - Не очень.
     - <I>Не очень</I>, Пинфолд? Будете осмотрительны в своих высказываниях.  Разве
вам не  известно,  что  "Вилкокс  и  Бредворт"  принадлежит  к  числу  самых
уважаемых фирм?
     - Известно.
     - А вы обвиняете их в том, что они поставляют опасные снадобья.
     - Я полагаю, они в огромном количестве производят отраву.
     - Надо ли вас понимать так, что вы обвиняете  "Вилкокс  и  Бредворт"  в
намерении отравить вас, сговорившись с вашим врачом?
     - Разумеется, нет.
     - Тогда <I>как</I> прикажете вас понимать?
     Они  сурово  и  внятно  бросали  ему  дикие  обвинения,  достойные  тех
хулиганов  и  палубных  болтунов.  Они  тре