они не перестанут привлекать внимание, - заметил Гай. С оглушительным ревом немецкий самолет улетел искать другие цели. Разгневанный доктор возвратился на дорогу и осмотрел упавших. Он громко попросил помощи, и вскоре к нему присоединились два итальянца и англичанин. Они перенесли раненых и умирающих в тень. Белые флаги, на которые никто не обратил внимания, остались на пыльной дороге. Гай присел рядом с Фидо. - За ночь мы прошли длинный путь. - Вероятно, не менее двенадцати миль. Надо разыскать командующего войсками гарнизона и доложить ему. - Доложить о чем? - спросил Гай. - А вы не думаете, что нам лучше было бы узнать, что происходит в действительности. - А как мы можем сделать это? - Я могу пойти и выяснить. - Хорошо. А ты вчера съел весь свой паек? Я съел весь. - Я тоже. К тому же меня страшно мучает жажда. - Может быть, в той деревне, которую мы прошли, найдется кое-что поесть: яйца или еще что-нибудь. Кажется, я слышал, как пропел петух. Почему бы тебе не взять с собой нескольких солдат и не отправить их обратно с тем, что удастся найти? - Я предпочел бы пойти один. Фидо не осмелился приказать Гаю взять с собой реквизиционную команду. Гай оставил Фидо с одним писарем, тремя связистами и отделением разведки. Ни о какой реальной возможности ортодоксального тактического использования таких сил не могло быть и речи, поэтому солдаты разбежались и улеглись спать. Фидо посмотрел вокруг. Недалеко от него ровная местность переходила в овраг, на дне которого виднелась лужа застоявшейся воды. Два или три солдата - не из его подчиненных - мыли в ней ноги. Фидо присоединился к ним, окунув ноги в охладившуюся за ночь стоячую воду. - Я не стал бы пить это, - заметил он солдату, жадно глотавшему воду прямо из лужи неподалеку от него. - Ничего не поделаешь, приятель. Выбросил свою фляжку вчера, когда она опустела. Много еще осталось? - До Сфакии? Не более двенадцати миль, по-моему. - Не так уж далеко. - На пути туда придется преодолеть довольно большой подъем. Солдат внимательно осмотрел свои ботинки. - Думаю, выдержат, - сказал он. - Если выдержат они, то и я смогу. Фидо дал ногам просохнуть. Он выбросил снятые носки и надел чистые, хранившиеся в ранце-рюкзаке. Затем осмотрел свои ботинки: с ними ничего плохого, кажется, не произошло, они продержатся еще несколько недель. Но продержится ли сам Фидо? У него кружилась голова, он ощущал вялость. Любое движение требовало больших усилий и напряжения воли. Он огляделся и увидел в нескольких шагах от себя проходящую под дорогой водопропускную трубу; через нее во время дождей бежал ручеек, остатком которого и была эта грязная лужа. Труба оказалась широкой, чистой, в данный момент сукой и страшно соблазнительной. С ботинками в руках Фидо побрел в чистых носках к ее концу. Заглянув в трубу, в дальнем конце ее он увидел заключенную в круглую рамку очаровательную картину далекой серовато-зелено-коричневой долины; между ним и этой картиной были мрак и пустота. Фидо залез в трубу. Он добрался до середины, и яркие ландшафты в обоих концах трубы сделались примерно одинакового размера. Фидо снял с себя снаряжение и положил его рядом. Кривизна дренажной трубы оказалась удивительно удобной для его ноющей от усталости спины; уподобившись загнанной лисе или, скорее, маршалу авиации, забравшемуся под бильярдный стол, он свернулся комочком и впал в полную апатию. Ничто не беспокоило его. Немцы в тот день были заняты высадкой подкреплений и поиском спасательных судов. Здесь же, в трубе, не было ни бомб, ни пулеметных очередей. Остатки оперативной группы Хука скатывались вниз на равнину по дороге, проходившей над его головой, но Фидо ничего этого не слышал. В его жалкое убежище не проникал ни малейший звук, и в этом безмолвии его терзали две насущные потребности - в пище и в приказах. Он должен иметь то и другое или погибнуть. День тянулся нестерпимо медленно. Ближе к вечеру Фидо охватило невыносимое беспокойство; надеясь ослабить чувство голода, он закурил свою последнюю сигарету и, медленно и жадно затягиваясь, курил ее до тех пор, пока горящий окурок не стал жечь кончики пальцев. Наконец он решил сделать последнюю затяжку, но в этот момент табачный дым коснулся какого-то чувствительного нерва в диафрагме, и Фидо стал икать. В его стесненном положении спазмы были мучительными. Он попытался вытянуться во весь рост, но это не помогло, и в конце концов ему пришлось выползти на свежий воздух. Несмотря на возбуждение, он двигался медленно и сосредоточенно, как при замедленной съемке; наконец он вскарабкался вверх по откосу и уселся на дорожной насыпи. Мимо устало тащились возобновившие свой марш солдаты, одни - уткнувшись глазами под ноги, другие - вперив взгляд в горы. Стоял тот вечерний час, когда молочный серп луны становится резко очерченным и ярким. Фидо ничего этого не замечал. Регулярно повторявшиеся приступы икоты застигали его врасплох и тут же забывались; между приступами икоты его сознание оставалось подавленным и опустошенным, взгляд - бессмысленным и затуманенным; в ушах непрерывно стоял слабый, но назойливый звон, будто стрекотали далекие кузнечики. Наконец окружающий мир вторгся в его сознание. К нему приближалась автомашина. Она двигалась медленно и, когда Фидо встал на дороге, размахивая руками, остановилась. Это был небольшой, потрепанный спортивный автомобиль, который в свое время, несомненно, являлся гордостью какого-нибудь представителя критянской золотой молодежи. На заднем сиденье, поддерживаемый коленопреклоненным ординарцем, словно в пародии на сцену смерти в оперном театре, развалился запыленный и окровавленный офицер-новозеландец. Впереди сидел бригадир-новозеландец, а за рулем - молодой офицер, оба усталые и изможденные. Бригадир открыл глаза и пробормотал: - Поезжай. Чего остановился? - Мне надо добраться до штаба войск гарнизона острова, - сказал Фидо. - Нет места. Мой начальник штаба очень плох. Я должен доставить его на перевязочный пункт. - Я начальник штаба бригады. Оперативная группа Хука. Должен срочно доложить лично командующему войсками гарнизона. Бригадир заморгал, скосил глаза на Фидо, собрался с мыслями. - Группа Хука? - медленно переспросил он. - Группа Хука? Это вы выделяете арьергард? - Да, сэр. Я уверен, командующий войсками гарнизона с нетерпением ждет моего доклада. - Тогда другое дело, - проворчал бригадир. - Это, пожалуй, дает вам приоритет. Вылезай, Джайлз. Сожалею, но отсюда тебе придется идти пешком. Изможденный молодой офицер ничего не сказал. Вид у него был ужасный. Он выбрался из машины, и бригадир занял его место за рулем. Прислонившись к нагревшейся за день каменной стене, молодой офицер грустно посмотрел вслед автомобилю, медленно удалявшемуся в сторону гор. Некоторое время все молчали, исключая раненого, который бредил, бормоча что-то невнятное. Под влиянием усталости бригадир пришел в состояние, напоминавшее старческий маразм, в котором коматозные периоды чередовались с приступами острой раздражительности. В данный момент усилия, израсходованные на принятие решения, совершенно истощили его. В его мозгу продолжал функционировать лишь крохотный участок, и с его помощью он управлял рулем, тормозил, переключал скорости. Дорога была извилистой, темнота ночи сгущалась все больше и больше. Фидо, чувствуя себя как в кровати, еще не совсем проснувшимся и не решившим вставать, вспоминал кошмарный переход предыдущей ночью, когда он измерял каждую бесконечно тянувшуюся милю волдырями на ногах, потом, голодом, жаждой и усталостью. Сейчас он преодолевал эти мили, не прилагая никаких усилий, обгоняя по пути оборванных солдат, прошедших мимо него, когда он сидел на дорожной насыпи. Ежеминутно к нему возвращалась икота. Бригадир вдруг взорвался: - Да заткнись же ты наконец! - Сэр? - Сам дьявол не справится с машиной, если не прекратятся эти идиотские звуки! - Прошу прощения, сэр. Другой начальник штаба продолжал твердить в бреду: - Где донесения от частей? Почему нет донесений? Бригадир снова умолк. Казалось, его сознание то прояснялось, то затемнялось, как проблесковый огонь маяка. По прошествии некоторого времени он неожиданно изрек: - Ну и арьергард, нечего сказать! Нас захватили врасплох, мы даже штанов натянуть не успели. Даже не позавтракали еще, а эти мерзавцы тут как тут, накрыли нас из этих чертовых минометов. Вот Чарли и схлопотал себе осколок в бок. Где же был ваш треклятый арьергард? Что у вас там происходит? Фидо очнулся от блаженной дремоты. Он выпалил первое, что пришло в голову: - Неустойчивая обстановка! Обошли с флангов, просочились, - пролепетал он и икнул. - Действия патрулей... Поиски разведчиков... Прорыв превосходящими силами... Элемент внезапности... Координированный отход... Бригадир не стал слушать. - Э-э, - перебил он его, - короче говоря... Две мили в царстве грез. Затем: - А что именно вы собираетесь докладывать генералу? - Оперсводку, - ответил Фидо односложно, - на каждый час. Распоряжения, - продолжал он, - получить распоряжения. Информацию. Намерения. _Тактику_! - неожиданно воскликнул он. - Совершенно верно, - успокоился бригадир. - Совершенно верно. Он низко склонился над рулем, вглядываясь в темноту. Теперь они преодолевали крутой подъем; дорога петляла по кромке крутого обрыва; повсюду, едва переставляя ноги, плелись группы мрачных солдат. Лишь благодаря какому-то странному стечению обстоятельств, благодаря необыкновенному везению бригадиру удавалось вести машину, не сшибая с ног спящих на ходу, усталых путников. Фидо показалось, что все неприятности остались позади, но бригадир заговорил снова, и в его голосе зазвучала неприкрытая злоба. - Убирайся вон, мерзавец! - хрипло приказал он. - Сэр? - Кто ты такой, черт возьми, что занял место Джайлза? Он один стоит шестерых таких, как ты. Слезай, мерзавец, и топай на своих двоих. - Я, сэр? - Ты мерзавец! Скажешь, нет? - Нет, сэр! - От неожиданности у Фидо даже икота прекратилась. - Да? - Бригадир, казалось, был обескуражен этим опровержением. - Я ошибся. Виноват. И все-таки катись к чертовой матери и топай пешком. Все равно ты мерзавец! Однако бригадир не остановил машину и вскоре начал насвистывать что-то сквозь зубы. Фидо задремал. Так они доехали до вершины перевала, где неожиданно сильный толчок привел Фидо в сознание. Их машина наткнулась на что-то большое, черное и твердое. - Что за дьявольщина? - удивился бригадир. Они ехали недостаточно быстро, чтобы разбить свою машину о неожиданное препятствие. Клаксон, по крайней мере, работал, и бригадир попытался пробить дорогу с помощью его неприятных звуков. - Эй ты, заткнись! - послышался не очень гневный протест из темноты. - Какого черта они остановились? Пойдите и заставьте их пошевелиться. Фидо послушно вылез из машины и на ощупь обошел вокруг остановившего их препятствия. Им оказался пустой грузовик. Перед ним стоял еще один, а там еще и еще... Продвигаясь ощупью вперед, Фидо обнаружил, что попал в поток людей, с трудом взбирающихся с дороги вверх по неровному склону горы. Он разглядел, что с горы на дорогу обрушилась огромная скала; исковеркав покрытие дороги, основная масса скалы скатилась по крутому откосу, оставив после себя опасное нагромождение осыпающихся камней и обломков. За этой преградой дорога начинала спускаться вниз. Какой-то офицер сталкивал в обрыв камни и призывал людей на помощь. - Мне нужны люди для расчистки завала! Надо освободить дорогу. Требуются добровольцы! Никто не обращал на него внимания. Остановившись, Фидо спросил: - Что здесь случилось? Это бомбой? - Саперы. Взорвали дорогу без приказания и смотались. Я бы всех их упек под военный суд, будь это последнее, что мне осталось сделать на этом свете, даже если бы мне пришлось в ожидании этого просидеть всю проклятую войну в тюрьме. Я еще дознаюсь, какие подлецы сделали это. Ради бога, помогите мне. - Вам не справиться с этим, - сказал Фидо. - Я обязан. По дороге должны пройти пять тысяч человек. - Я доложу об этом, - предложил Фидо. - Я направляюсь в штаб и позабочусь, чтобы генерал узнал об этом лично. - Лучше бы вы остались и помогли. - Обязан спешить, - уклонился Фидо. Напрягая все силы, Фидо перебрался через оползень и спустился по дороге на равнину, которая вела к морю. Продвигаясь вперед, он выкинул из памяти и обезумевшего от гнева, всеми брошенного офицера, старавшегося отремонтировать дорогу, и раздражительного бригадира-новозеландца, и умирающего майора. Его сознание свернулось калачиком и уснуло; мерно качающееся из стороны в сторону тело на онемевших ногах с каждым шагом продвигалось вперед, все ближе и ближе к морю. Штаб войск гарнизона острова Крит разместился в нескольких пещерах. Фидо разыскал их вскоре после полуночи. Здесь царили строгий порядок и военная дисциплина. Его окликнул часовой и, услышав, кто он такой, указал, куда идти дальше. Проходя по узкой козьей тропе, Фидо задержался, как пьяница, собирающийся с духом перед тем, как войти в общество трезвых. Теперь, когда его утомительные поиски наконец увенчались успехом, ему пришло в голову, что, собственно, докладывать-то не о чем, спрашивать нечего и что у него вообще нет никаких оснований находиться здесь. Его вел инстинкт, стремление отыскать хозяина. Он не принес в пасти искупительную крысу, оправдывающую его отлучку, - стало быть, оказался дрянным псом; он действовал на свой страх и риск и вывалялся в чем-то гадком. Ему хотелось вилять хвостом и лизать секущую руку. Но это ничего не дало бы. Постепенно в погруженном в дремоту сознании Фидо ожили человеческие качества, как с исчезновением последнего самолета оживали горные склоны Крита. Широкие входы в пещеры были беспорядочно завалены камнями и занавешены одеялами. Он заглянул в первую пещеру и обнаружил там отделение связистов, сидевших вокруг фонаря "летучая мышь" и переносной радиостанции и безуспешно вызывавших Каир. В следующей пещере было темно. Фидо посветил карманным фонариком и увидел шестерых спящих вповалку солдат, а позади них, на выступе скалы, - знакомого вида жестяную коробку. Осторожно и, как ему казалось, очень мужественно Фидо прокрался к жестянке и стащил шесть галет - все, что в ней было. С наслаждением он съел их при свете звезд и смахнул крошки с губ. После этого Фидо вошел в пещеру, занятую командующим войсками гарнизона острова. Свод пещеры был слишком низок, чтобы позволить Фидо вытянуться по стойке "смирно". Он больно ударился головой, согнулся и отдал честь пыли под ногами. Вожди побежденного племени сидели на корточках плотной кучкой, как шимпанзе в клетке. Верховный вождь, по-видимому, узнал Фидо. - Входите, - милостиво разрешил он. - Ну как, все идет хорошо? - Так точно, сэр! - выпалил с отчаянием Фидо. - Контрольные пункты функционируют удовлетворительно? Очередность посадки соблюдается как установлено, а? - Я прибыл из оперативной группы Хука, сэр. - О, а я подумал, что вы из района посадки войск на суда. Меня интересует донесение из района посадки. В беседу вступил начальник оперативно-разведывательной части штаба войск гарнизона: - Три часа назад мы получили оперативную сводку от алебардистов. Как вам известно, они удерживают фронт у Бабали-Инн и отойдут через ваши боевые порядки до рассвета. Все ли ваши люди находятся на назначенным позициях? - Да, сэр, - соврал Фидо. - Хорошо. Сегодня вечером флот доставил запасы снабжения. Они складированы на подходах к Сфакии. Заместитель генерал-квартирмейстера выдаст вам письменное распоряжение о выдаче продовольствия. Вы должны запастись им поосновательнее, чтобы продержаться, пока немцы не примут на себя заботы о вашем питании. - Но разве _нас_ не эвакуируют, сэр? - Нет, - ответил генерал. - Нет. Боюсь, что это будет невозможно. Кто-то должен остаться, чтобы прикрыть отходящих последними. Оперативная группа Хука прибыла сюда последней, поэтому боюсь, что остаться придется вам. Сожалею, но ничего не поделаешь. Кто-то из штабистов спросил: - Как у вас с деньгами? - Сэр? - Некоторые из вас, возможно, смогут самостоятельно добраться до Александрии небольшими группами. Купите лодки на побережье. Их называют здесь "каики". Вам понадобятся драхмы. - Он открыл небольшой чемодан и, показав содержимое, которое могло сойти за трофеи ограбления банка, сказал: - Пожалуйста, берите сами сколько надо. Фидо взял две толстые пачки банкнот достоинством в тысячу драхм. - Запомните, - продолжал офицер штаба, - откуда бы противник ни высунулся, надо дать ему хорошенько по морде. - Да, сэр. - Вы уверены, что взяли драхм достаточно? - Да, сэр, я полагаю, достаточно. - Ну что ж, желаю удачи. - Желаю удачи. Желаю удачи, - эхом повторили вожди племени, когда Фидо отдал честь носкам своих ботинок и вышел на воздух. Миновав часового, он оставил позади мир, в котором царили строгий порядок и военная дисциплина, и снова очутился в пустыне, предоставленный самому себе. Где-то недалеко от него, на расстоянии, легко преодолимом пешим ходом, находились море и военно-морской флот. Ему же можно было идти только в обратном направлении, под гору. Батарейки его фонарика сели. Он светил себе под ноги лишь короткими вспышками, но даже они вызывали возгласы возмущения, доносившиеся из окружающего кустарника: - Выключи ты этот проклятый свет! Он пошел вперед быстрее, и снова: - Да выключи же ты этот чертов свет! Неожиданно совсем рядом с ним грянул ружейный выстрел. Он услышал громкий хлопок, звонкий шлепок и свист срикошетировавшей от валунов пули. Уронив фонарик, Фидо пошел еще быстрей. Он потерял тропинку и шел теперь, спотыкаясь о булыжники, пока не почувствовал под ногами что-то, показавшееся ему при свете звезд гладким, круглым и твердым; в тот же момент он обнаружил, что оказался на верхушке дерева, росшего в двадцати футах ниже тропинки. Рассыпая греческие банкноты среди листьев, он довольно мягко падал с ветки на ветку и, приземлившись, продолжал катиться, переваливаясь с боку на бок, все ниже и ниже, задерживаемый и тут же отпускаемый ветками кустов, пока наконец не остановился, будто принесенный благодетельным мифическим Зефиром в это мирное, пустынное место, где было темно и сладко пахло, где тишину нарушало только журчание падающей воды. Здесь его падение на время кончилось. Невидимые и неслышимые отсюда, переполненные людьми шлюпки отходили от берега, боевые корабли уходили в море, а сам Фидо тем временем мирно спал. Вокруг мшистого ложа Фидо росли шалфей, тимьян, майоран, дикий бадьян и мирт, и, когда солнце поднялось над обрывом, заросшим густым кустарником, они своим ароматом совершенно заглушили мучившие его кошмары. Бивший здесь же родник был ухожен, освящен и имел вполне христианский вид; в двух созданных руками человека искусственных бассейнах била ключом искрящаяся вода; в скале над бассейнами была высечена ниша. Над нишей, на плоской, потрескавшейся от времени доске, виднелось изображение святого, выцветшее, но еще различимое. Проснувшись посреди этой идиллической долины, Фидо обнаружил около себя свирепо смотрящего на него человека, казалось, сошедшего сюда со страниц страшной народной сказки. Человек имел патриархальный вид; его костюм показался Фидо фантасмагорическим: куртка из козьей шкуры, малиновый кушак с заткнутым за него целым арсеналом античного оружия, штаны в стиле Абдула Проклятого, кожаные краги, босые ноги. В руках - посох с крюком на конце. - Доброе утро, - пролепетал Фидо. - Я англичанин. Союзник. Воюю с немцами. Я голоден. Критянин промолчал. Вместо ответа он протянул свой епископский посох, ловко зацепил им лежавший рядом с Фидо ранец-рюкзак и подтянул его к себе. - Эй, послушай! Ты что же это делаешь? Старик вытащил и осмотрел одну за другой все вещи Фидо и переложил их в свою сумку. Он забрал даже безопасную бритву и тюбик мыльной пасты. Затем он вывернул ранец-рюкзак наизнанку, потряс его и хотел было бросить в сторону, но передумал и повесил на свою мощную шею. Фидо наблюдал за ним как завороженный. Потом он крикнул: - Что же это такое, черт возьми? А ну-ка отдавай мои вещи назад! Старик поглядел на Фидо так, как будто тот был его капризным правнуком. Фидо вытащил пистолет. - Отдай вещи иди я выстрелю! - исступленно крикнул он. Критянин с интересом посмотрел на оружие, мрачно кивнул головой и сделал шаг вперед. - Стой! - воскликнул Фидо. - Я выстрелю! Однако потный палец Фидо лежал на спусковом крючке неуверенно. Старик наклонился к нему. Фидо не тронулся с места. Старик осторожно высвободил мозолистой рукой рукоятку пистолета из охвативших ее пальцев Фидо, с любопытством повертел его в своих руках и, кивнув головой, засунул за малиновый кушак рядом со своими кинжалами. Потом повернулся и молча, уверенно полез вверх по склону. Фидо заплакал. Он пролежал в долине всю первую половину дня, не имея ни сил, ни желания двигаться. В полдень он подполз к фонтанчику и подставил свою лысую голову под бьющую струю воды. Это тотчас же напомнило ему, что он голоден. Прошедшей ночью шел разговор о выгруженных на берег запасах продовольствия. Ручеек должен течь к морю, к пляжам, к запасам продовольствия. Где-то у Фидо было письменное распоряжение заместителя генерал-квартирмейстера. Даже в этих безвыходных обстоятельствах он не совсем потерял веру в магическую силу официальных форм. В этой бумажке заключено его спасение. Фидо встал и, нетвердо держась на ногах, отправился намеченным курсом. Вскоре дорога стала сужаться и привела его в тесное ущелье; тропинка то и дело уходила под воду. Он шел очень медленно, часто останавливаясь, чтобы отдохнуть. В безмолвие одной из таких пауз ворвался леденящий кровь звук. Кто-то шел ему навстречу. Уйти было некуда: стены ущелья поднимались отвесно. Он мог только повернуть назад или ждать своей участи на месте. Фидо решил остаться на месте. Шаги приближались, они раздавались совсем близко. Фидо не вынес пытки ожидания. Будь что будет. Он поднял руки вверх и побежал вперед с криком: - Сдаюсь! Я безоружен. Я нонкомбатант. Не стреляйте! Он закрыл глаза. И тут чей-то голос произнес: - Майор Хаунд, сэр! Вы сам не свой. Попробуйте немного вот этого, сэр. У Фидо подкосились ноги. Он смутно сознавал, что та часть тела, на которой сидят, у него холодная как лед, а голова пылает. Ему казалось, что он сидит в ручье, а перед ним возвышается призрак старшины Людовича, предлагающего ему бутылку. Кислое, терпкое вино полилось в глотку Фидо, потекло по подбородку и груди. Он пил жадно, большими глотками, не переводя дыхания, всхлипывая и постепенно приходя в себя; Людович - с каждым мгновением все более различимая фигура, - прислонившись к противоположной стене, наблюдал за ним. - Счастливая встреча, если мне позволено выразиться так, сэр. Вы сможете пройти еще одну милю? Обед готов. Обед. Фидо ощупал карманы своей полевой куртки. Из дрожащих рук вывалились сорок или пятьдесят тысяч драхм. Затем он нашел то, что искал: письменное распоряжение, полученное от заместителя генерал-квартирмейстера. - Обед, - подтвердил он. Людович прочитал бумажку, смял ее и выбросил прочь. Затем собрал рассыпавшиеся банкноты. Протянув руку, он помог Фидо встать на ноги, повернулся и пошел впереди, показывая дорогу. Вскоре стены ущелья расступились, и взору идущих открылась небольшая возделанная равнина, окаймленная раздвинувшимися обрывистыми скалами и имеющая выход к морю. Людович уклонился в сторону от тропинки и ручья и пошел вдоль подошвы горы. Дорога была тяжелой, и Фидо, едва переставлявший ноги, стал пошатываться и отставать. Через полчаса он прошептал: - Старшина, подождите меня. Я не могу идти дальше. Это было сказано таким слабым голосом, что слова затерялись в шуме его неуверенных шагов. Людович продолжал идти широким шагом. Фидо остановился, его ноги подкашивались, голова поникла, глаза закрылись. Но именно в этот момент безнадежной отрешенности к нему пришло спасение. В пустоте, возникшей перед его невидящим взором, потянуло слабым, едва уловимым, восхитительно вкусным запахом. Он поднял опустившийся было нос и принюхался. Отчетливая, как рог Роланда, новая нота призывала его к жизни. До него донесся хватающий за душу, забивающий нежную гармонию ароматов прелых листьев и усыпанных пчелками цветов великолепный запах - звучный, органной окраски тон кухни. Фидо пришел в восторг, разрумянился, его охватило восхищение. Не сказав ни слова, он рванулся вперед. Следуя по запаху, лавируя между валунами на предательских каменных осыпях, он обогнал Людовича; С каждым его энергичным шагом запах становился все сильнее. Вскоре он увидел высокую скалу, а в ней - широкий зев пещеры. Спотыкаясь, Фидо прошел через прохладную щель. Вокруг железного котла, едва различимая в чаду испарений и дыме костра, сидела группа людей; В котле клокотало варево из цыплят, зайцев, козлятины, свинины, перца, огурцов и чеснока, риса и хлебных корок, неизвестных крупных вялых клубней и пучков мясистой зелени, морской воды, доброй порции красного вина и оливкового масла. Фидо растерял свои нож, вилку, ложку и котелок. Он искоса посмотрел на сборище и различил фигуру, оказавшуюся его денщиком, который намеревался приступить к еде. Фидо вцепился в его котелок, но солдат держал свой судок крепко и не проявлял ни малейшего желания выпустить его из рук. - Эй, послушай-ка, в чем дело? - удивился Фидо. Он продолжал тащить котелок к себе, солдат не уступал; их пальцы погрузились в горячую жирную похлебку. - Уступи, Сид, - сказал дружелюбным, примирительным тоном стоявший позади Фидо старшина Людович. - Любому, у кого есть глаза, ясно, что майор дошел до ручки. Раз уж он нашелся, нельзя же дать ему помереть с голоду, верно ведь, Сид? Так Фидо вступил в обладание котелком и молча начал пожирать его содержимое. Пещера была вместительной. Довольно узкий проход вел в обширные покои, из которых во все стороны отходили темные галереи; откуда-то из глубины доносилось журчание проточной воды. В покоях хватало места для трех женщин, некоторого количества домашнего скота и более пятидесяти солдат, большей частью испанцев. Эти кочующие странники удачно улизнули в самом начале. Они хорошо усвоили, что такое поражение во всех его аспектах, знали все связанные с ним хитрости, быстро улавливали его признаки. Еще до того как самоходная баржа, доставившая их на берег, коснулась причала, они почуяли признаки катастрофы и за двенадцать часов до начала беспорядочного бегства возобновили миграцию, проходя по еще не опустошенным войной деревням и обчищая их опытными руками. Им принадлежали котел и его богатое содержимое, упомянутые женщины, кровать с медными шарами и другие предметы домашнего обихода, создававшие в этом убежище атмосферу уюта и оседлости. Но они твердо соблюдали традиции гостеприимства. Они давали свирепый отпор всяким незваным гостям, случайно встречавшимся во время реквизиций продовольствия, но своих старых товарищей из группы Хука приветствовали радостными улыбками, поднятыми кулаками и выражением чувства солидарности. Они сохранили свое оружие, но сбросили с себя почти все предметы английского военного обмундирования, сменив их на различные критянские головные уборы, шейные платки и куртки. Когда Фидо сделал передышку в еде и осмотрелся вокруг, он принял их за местных разбойников, но они его узнали. В Сиди-Бишре он не снискал их любви. Если бы он начал высказывать какие-нибудь притязания на власть или владел бы каким-либо необходимым для них имуществом, они быстро расправились бы с ним. Но, лишившись всего, он стал для них кровной родней и гостем. Они смотрели на него доброжелательно. По прошествии некоторого времени Людович сказал: - На вашем месте в настоящий момент я не стал бы есть больше, сэр. - Он свернул самокрутку и вручил ее Фидо. - Я всегда считал непостижимым, сэр, как мгновенно оживает человек после еды. Согласно науке процесс пищеварения должен длиться несколько часов, прежде чем организм, фактически, усвоит питательные вещества. Умозрительные рассуждения Людовича не интересовали Фидо. Насытившись и обретя бодрость духа, майор вспомнила своей профессии. - Мне не совсем ясно, старшина, каким образом вы оказались здесь? - По-моему, в основном таким же, каким и вы, сэр. - Я был уверен, что вы должны возвратиться в штаб. - В этом, сэр, мы оба просчитались. Я полагал, что к этому времени я должен был бы благополучно возвратиться в Египет, однако мы встретились с некоторыми трудностями, сэр. На всех подходах к берегу я обнаружил контрольно-пропускные пункты. Они пропускали только организованные подразделения под командой своих офицеров. То, что творилось здесь прошлой ночью, вы, наверное, назвали бы паникой. Солдаты метались в поисках офицеров, офицеры - в поисках солдат. Вот почему сегодня мне было особенно приятно встретить вас. Я искал отставшего от своей части офицера. Разумеется, я не рассчитывал, что этим офицером окажетесь вы, сэр. С вашей помощью мы просто отлично выберемся отсюда. Я набрал солдат, полностью готовых выступить сегодня ночью. К сожалению, это довольно разношерстная толпа, сэр, представители всех родов оружия. Не совсем то, к чему мы привыкли в Найтсбридже и Виндзоре [королевские резиденции, в которых несут караул гвардейские части]. Но в темноте они вполне сойдут. Испанцы решили остаться. - Старшина, то, что вы предлагаете, совершенно незаконно. Людович посмотрел на Фидо притворно нежным взглядом. - Та-та-та, майор Хаунд, сэр. Не торопитесь. Не кажется ли вам, что мы могли бы обойтись без этих штучек? Только между нами, сэр. Сегодня вечером, когда наша группа погрузится на судно, и позднее, когда мы возвратимся в Александрию, все это будет уместно; в данный же момент, поскольку мы находимся здесь, после всего того, что произошло, сэр, не кажется ли вам, что было бы намного уместнее, - Людович неожиданно сменил тон с угодливого на грубый, - заткнуть свою дурацкую глотку?! Неожиданно, без видимых причин, гнездившаяся под сводами пещеры большая семья летучих мышей ожила: взмахивая крыльями и сталкиваясь между собой, они с писком описали круг над головами сидящих вокруг костра людей и, успокоившись, снова уселись на свои места, повиснув вниз головой. Гай страшно устал, был голоден и страдал от жажды, но чувствовал себя в последние четыре дня лучше, чем Фидо, и по сравнению с ним был в лучшем настроении. Он был почти весел, когда, избавившись наконец от бремени людского общества, побрел по дороге один. В предыдущее утро, наткнувшись на отряд командос "Икс", засевший в траншеях среди оливковых деревьев, он лишь косвенно ощутил эту долгожданную свободу. Теперь же он наслаждался ею полностью. Вскоре дорога свернула в сторону и обогнула крутой скалистый отрог - место, где Фидо не видел никакого укрытия. Здесь Гаю повстречался быстро шедший нестройной толпой взвод пехоты. Впереди, на довольно большом расстоянии от взвода, шагал бледный молодой офицер. - Вам не попадались какие-нибудь подразделения оперативной группы Хука? - спросил Гай. - Никогда не слышал о такой. Запыхавшийся офицер остановился, поджидая отставших солдат, на ходу строившихся в колонну. У них еще сохранились оружие и снаряжение. - А алебардистов не видели? - Отрезаны. Окружены. Сдались в плен. - Вы уверены в этом? - Уверен?! Боже мой, да здесь всюду парашютисты. Нас только что обстреляли, когда мы обходили вон ту скалу. Вы не пройдете вверх по дороге. На той стороне долины у них пулемет. - А где именно? - Верите ли, остановиться, чтобы рассмотреть, было просто невозможно. - Понесли потери? - Остановиться, чтобы убедиться в этом, тоже было невозможно. Да и сейчас я стоять не могу, надо спешить. На вашем месте я не стал бы пытаться пройти по этой дороге, если вам, конечно, жить не надоело. Шаркая ногами, взвод двинулся дальше. Гай посмотрел на пустую, открытую со всех сторон дорогу и сверился с картой. Через холм вела тропа, которая выходила на ту же дорогу у деревни в двух милях отсюда. Гай не слишком доверял рассказу о пулемете, но выбрал более короткий путь и начал с трудом взбираться по откосу на вершину отрога. Оттуда была видна вся пустынная, безмолвная, без признаков жизни долина. Нигде и ничто не шевелилось, кроме массы жужжащих пчел. Точно так же он мог стоять на холмах за Санта-Дульчиной в какое-нибудь праздничное утро в дни своего одинокого детства. Потом Гай спустился в деревню. В одних домах двери и окна были распахнуты настежь и разбиты, в других - варварски выломаны. Вначале он никого не обнаружил. Перед церковью, к которой вели мраморные ступени и цоколь которой был облицован мраморными плитами, во многих местах теперь выщербленными, находился колодец. Томимый жаждой, Гай подошел к нему и обнаружил, что короткая веревка свободно болтается на бронзовой скобе, а ведро исчезло. Заглянув в колодец, он увидел далеко внизу маленькое сверкавшее отраженным светом зеркало воды и свою смешную голову, темную и совсем крошечную. Он вошел в открытый дом и отыскал глиняный кувшин. Вытащив из горлышка соломенную затычку. Гай услышал и почувствовал гудение. Наклонив кувшин к свету, он обнаружил, что в нем полно пчел, собиравших остатки меда. Оглянувшись вокруг, он рассмотрел в темноте пристально уставившуюся на него старуху. Он улыбнулся, показал свою пустую фляжку и дал ей понять жестом, что хочет пить. Старуха по-прежнему смотрела на него, но никак не реагировала. Он порылся в памяти в поисках греческих слов и попробовал: - Хидор. Эхо. Dunca [Вода. Хочу. Пить]. Старуха по-прежнему никак не реагировала, как будто была глухая и слепая. Гай повернулся и вышел из дома на солнечный свет. Здесь к нему подошла молодая девушка, румяная, босая, вся в слезах; она доверчиво взяла его за рукав. Гай показал ей пустую фляжку, но она отрицательно покачала головой, тихо произнесла что-то неразборчивое и решительно потащила его к небольшому двору на окраине деревни, в котором раньше держали домашний скот, а теперь в нем не было никого, кроме другой девушки, похожей на первую, возможно ее сестры, и молодого английского солдата, неподвижно лежавшего на носилках. Девушки беспомощно показали на солдата. Гай ничем не мог помочь. Юноша был мертв, казалось, не имея никаких ран. Он лежал, будто отдыхая. Немногие трупы, виденные Гаем на Крите, лежали в неестественных позах. Этот же солдат лежал, как надгробное изваяние, как сэр Роджер в своей мрачной гробнице в Санта-Дульчине. Только трупные мухи, ползавшие вокруг его губ и в глазницах, указывали на то, что это человеческая плоть. Как он оказался здесь? Кто эти девушки? Не оставили ли его на их попечение уставшие носильщики, чтобы девушки позаботились о нем в его предсмертные минуты? Не они ли закрыли ему после кончины глаза и сложили руки? Гаю не суждено было узнать об этом. Этот эпизод остался одной из бесчисленных, необъяснимых случайностей войны. Не находя слов, все трое стояли теперь у тела, недвижимые и безмолвные, как статуи надгробного памятника. Погребение мертвых - святая обязанность всякого добропорядочного человека. А здесь но было даже инструментов, чтобы вырыть могилу в каменистой почве. Возможно, позднее противник будет очищать остров от мусора и швырнет эти останки вместе с другими в общую яму, а семья этого юноши не получит о нем известий и, месяц за месяцем, год за годом, будет ждать и надеяться. Гай вспомнил правило, засевшее в памяти со времени военной подготовки: "Офицер, возглавляющий похоронную команду, несет ответственность за сбор личных знаков красного цвета и отправку их в отдел учета личного состава. Знак зеленого цвета остается на теле. Джентльмены, запомните на случай сомнений: зеленый - это цвет разложения". Гай опустился на колени и снял личный знак с холодной груди покойника. На знаке были номер, фамилия и литеры "Р" и "К" [римско-католическое вероисповедание]. - Да покоятся в мире душа твоя и души всех верующих, почивших в милости господней, - тихо произнес Гай. Гай встал. Трупные мухи снова уселись на умиротворенное молодое лицо. Гай отдал честь и направился дальше. Некоторое время он шел по пустынной равнине, но вскоре дорога привела его в следующую деревню. Прошлый раз, в темноте, с трудом поспевая за Фидо, Гай едва заметил ее. Теперь же он обнаружил, что это довольно большое селение: к рыночной площади стекались другие дороги и тропинки, позади дворов располагались обширные скотные дворы и амбары. Двери церкви с куполообразной крышей были распахнуты настежь. От местных обитателей не осталось и следа; вместо них у дверей стояли часовые - английские солдаты-алебардисты, а на перекрестке сидел, покуривая трубку, Сарам-Смит. - Привет, "дядюшка". Командир говорил, что вы находитесь где-то поблизости. - Я рад, что отыскал вас. По дороге мне попался болтун офицер, сообщивший, что вы все попали в мешок. - Ничего похожего, как видите, правда ведь? Прошлой ночью здесь произошла какая-то заварушка, но мы в ней не участвовали. - Со времени их последней встречи в Западной Африке Сарам-Смит возмужал. Он не обладал особой привлекательностью, но стал настоящий мужчиной. - Командир вместе с адъютантом отлучились, они обходят роты, но заместитель командира - в канцелярии батальона, вон там. Гай отправился в указанном направлении к фермерскому дому рядом с церковью. Везде чувствовался порядок. Одна табличка указывала, как пройти в батальонный лазарет, другая - в батальонную канцелярию. Гай прошел мимо старшины батальона и писарей и в следующей комнате нашел майора Эрскайна. Кухонный стол был застлан армейским одеялом. Все было как в канцелярии в Пенкирке. Гай отдал честь. - Привет, "дядюшка", вам не мешало бы побриться. - Мне не мешало бы и позавтракать, сэр. - Завтракать будем, как только возвратится командир. Что, привезли нам новые распоряжения? - Нет, сэр. - Информацию? - Никакой, сэр. - Тогда что же замышляет штаб? - В настоящее время штаб почти не действует. Я прибыл, чтобы получить информацию от вас. - Нам ничего не известно. Он познакомил Гая с обстановкой. За ночь командос умудрились растерять две роты. Утром на их фланге появился патруль противника, который затем поспешно ретировался. Скоро через их боевые порядки должны пройти командос, которые займут позиции у Имброса. Они располагают автотранспортом и поэтому больших трудностей при отрыве от противника не испытывают. Второй батальон алебардистов должен удерживать свои позиции до полуночи, а затем отойти в тыл оперативной группы Хука, к району посадки на суда. - После этого мы вверяем свою судьбу флоту. Таков приказ, насколько я его понимаю. Не знаю только, как все это получится. Алебардист подал Гаю чашку чая. - Крок! - обрадовался Гай. - Надеюсь, вы помните меня? - Сэр?! - Все так изменилось с тех пор, как мы виделись в последний раз. - Да, сэр, - согласился Крок. - Противник еще не атакует сколько-нибудь значительными силами, - продолжал майор Эрскайн. - Пока только патрули ведут поиски. Как только натыкаются на какую-нибудь часть, сразу же останавливаются и пытаются обойти ее. Все совершенно элементарно. Мы могли бы продержаться здесь сколько угодно, если бы эти проклятые штабисты делали свое дело как следует. С какой стати мы драпаем? Меня учили воевать по-другому. Снаружи донесся шум подъехавшего автомобиля, и Гай узнал громкий, с командными нотками голос полковника Тиккериджа. Гай вышел на улицу и встретил Тиккериджа и его начальника штаба. Они руководили выгрузкой из грузовика троих раненых солдат, двое из которых едва держались на ногах, а третий лежал на носилках. Когда его проносили мимо, он повернул побледневшее лицо, и Гай узнал солдата своей бывшей роты. Солдат был укрыт одеялом. Его только что ранили, и он еще не испытывал сильной боли. Он улыбнулся довольно весело. - Шанкс! - окликнул его Гай. - Что это с вами приключилось? - Должно быть, накрыло миной, сэр. Разорвалась неожиданно прямо в траншее. Мне еще повезло. Парня рядом со мной уложило наповал. Гай вспомнил: алебардист Шанкс брал призы за исполнение медленного вальса. В дни Дюнкерка он просился в отпуск по семейным обстоятельствам для поездки на конкурс танцев в Блекпул. - Я зайду поговорить попозже, после того как врач посмотрит вас. - Благодарю вас, сэр. Приятно, что вы вернулись к нам. Два других солдата, хромая, направились в лазарет. "Наверное, они тоже из четвертой роты", - подумал Гай. Он помнил только алебардиста Шанкса из-за его медленного вальса. - Ну что ж, "дядюшка", заходите и рассказывайте, чем могу быть полезен вам. - Я хотел бы знать, полковник, нет ли чего-нибудь такого, в чем я мог бы быть полезен вам? - О, конечно, конечно! Попробуйте обеспечить горячий обед для батальона, для меня - ванну, артиллерийскую поддержку и несколько эскадрилий истребителей. Это, пожалуй, все, в чем мы нуждаемся сегодня утром. - Полковник Тиккеридж был в хорошем настроении. Войдя в дом, он крикнул: - Эй, кто там! Пригласить сюда танцовщиц! Где алебардист Гоулд? - Сию минуту будет здесь, сэр. Алебардист Гоулд - старый знакомый со времен Мэтчета, когда он доставил чемодан Гая со станции, еще до того как возник вопрос о поступлении Гая в алебардисты. Он широко улыбался. - Доброе утро, Гоулд, не забыли меня? - Доброе утро, сэр. С возвращением вас в батальон. - Винца сюда, - приказал полковник Тиккеридж. - Вина для нашего гостя из вышестоящего штаба! Это было сказано с величайшей сердечностью, но после более теплых приветствий солдат от этих слов слегка веяло холодком. Гоулд поставил на стол кувшин с вином и к нему подал галеты и мясные консервы. Пока они пили и ели, полковник Тиккеридж рассказывал майору Эрскайну: - На левом фланге довольно оживленно. Взвод де Саузы подвергся сильному обстрелу. К счастью, с нами оказался грузовик, чтобы возвратить туда огневые средства. Мы задержались только, чтобы пронаблюдать, как "брен" раздолбал их миномет. Затем направились прямо сюда. Там я подружился с отличными ребятами - ротой новозеландцев, которые появились совершенно неожиданно и попросились присоединиться к нам. Первоклассные ребята! Этот момент показался Гаю подходящим, чтобы высказать то, что было у пего на уме с минуты встречи с Шанксом. - То же самое хочется сделать и мне, полковник, - сказал он. - Нет ли у вас взвода, который можно было бы дать под мое руководство? Полковник Тиккеридж посмотрел на Гая благожелательно: - Нет, "дядюшка", конечно, нет. - А позже, днем, когда у вас будут потери? - Мой дорогой "дядюшка", вы не подчинены мне. Вы не можете в разгар боя начать соваться со своими просьбами о перемещении с должности на должность. В армии, как вам известно, так не делается. Вы служите в оперативной группе Хука. - Но, полковник, а как же эти, новозеландцы... - Сожалею, "дядюшка", но это невозможно. И эти его слова - Гай знал по прежнему опыту - означали окончательный отказ. Полковник Тиккеридж принялся объяснять майору Эрскайну подробности действий арьергарда. Прибыл Сарам-Смит и доложил, что командос проходят через расположение батальона. Гай последовал за ним на улицу и увидел в облаке пыли задний борт последнего грузовика, увозившего командос в южном направлении. В трех четвертях мили к северу, где рубеж удерживали алебардисты, завязалась небольшая перестрелка из стрелкового оружия и легких пулеметов; изредка слышались разрывы отдельных мин. Гай стоял среди друзей, но чувствовал себя совсем одиноким. Несколькими часами ранее он был в восторге от своего одиночества. Другое дело теперь. Он - гость из вышестоящего штаба, офицер из группы Хука без места и обязанностей, сторонний наблюдатель. И его с прежней силой охватило глубокое чувство опустошенности и отчаяния, с которым он пытался бороться и которое временами, казалось, проходило. Сердце Гая замерло. Ему почудилось, что оно буквально сместилось куда-то, стало медленно опускаться вниз, как перышко в безвоздушном пространстве. Филоктет, оставленный друзьями из-за гноящейся раны. Филоктет без своего лука. Сэр Роджер без меча. Но вскоре мрачные размышления Гая прервал бодрый голос полковника Тиккериджа. - Ну что ж, "дядюшка", приятно было повидать вас. Я полагаю, вы хотите возвратиться к своим товарищам. Боюсь, вам придется идти пешком. Начальник штаба и я собираемся еще раз объехать роты. - Можно мне с вами? Полковник Тиккеридж заколебался, потом сказал: - Чем больше, тем веселей. - Когда они тронулись, он спросил о новостях из Мэтчета. - Вы, штабисты, снимаете все пенки. Мы не получали почты со времени отправки в Грецию. Линия обороны второго батальона алебардистов и роты новозеландцев пересекала шоссе; их фланги упирались в крутые каменистые осыпи, окружавшие долину. Четвертая рота, развернутая вдоль ручья, занимала позиции на краю правого фланга. Чтобы добраться до нее, необходимо было пересечь открытую местность. Когда полковник Тиккеридж и его спутники вышли из укрытия, их встретил шквал огня. - Ого! - воскликнул он. - Фрицы намного ближе, чем были сегодня утром. Они бросились под защиту скал и осторожно продолжали движение окружным путем. Когда им удалось наконец спрыгнуть в окоп, их встретил старшина Рокис. - Они подтянули еще один миномет, - доложил он. - Вы можете точно засечь его место? - Немцы постоянно меняют позицию. В настоящее время они пристрелялись по дальности, но экономят боеприпасы. Полковник Тиккеридж встал и осмотрел в бинокль местность, прилегающую к переднему краю. Позади, в десяти ярдах от них, разорвалась мина; все бросились на землю, и над их головами пронесся град камней и металла. - У нас нет лишних сил для контратаки, - заявил полковник Тиккеридж. - Вам придется отойти немного. Во время военной подготовки Гай часто задавал себе вопрос: похожи, ли, хотя бы немного, учения в Пенкирке на настоящие боевые действия? Сходство было налицо. Ни великого побоища, ни стремительного бегства одетых в военную форму масс, ни схваток лязгающих механических чудовищ здесь не происходило; перед ним развертывался классический пример действий батальона в обороне, ведущего бой с легковооруженными и в равной степени измотанными небольшими силами противника. Ритчи-Хук мало сделал для обучения их искусству выхода из боя, однако в настоящий момент действия батальона соответствовали установленной схеме. Пока полковник Тиккеридж отдавал распоряжения, Гай спустился вниз по берегу ручья. Здесь он нашел де Саузу и его поредевший взвод. На голове у де Саузы красовалась живописная повязка; желтовато-бледное лицо под ней выглядело серьезным. - Лишился кончика уха, проворчал он. - Совсем не больно. Но буду рад, когда этот день закончится. - Вы начнете отходить в полночь, как я помню. - "Отходить" - хорошее слово. Звучит так, будто старая дева отходит ко сну. - По-моему, вы попадете в Александрию раньше меня, - продолжал Гай. - Группа Хука отходит последней, будет прикрывать посадку на суда. У меня не сложилось впечатления, что немцы горят желанием атаковать. - Знаете, "дядюшка", что это такое, по-моему? По-моему, они хотят дать нам спокойно сесть на суда, а потом потопят нас с воздуха, когда им заблагорассудится. Куда более легкий способ разделаться с нами. Недалеко от них разорвалась мина. - До чего же мне-хочется засечь этот проклятый миномет! - сказал де Сауза. В этот момент связной вызвал его на командный пункт роты. Гай пошел вместе с ним и снова присоединился к полковнику Тиккериджу. Отход на фланге занял немного времени. Гай наблюдал, как батальон занимал оборону на новом рубеже. Все было сделано по правилам. Полковник Тиккеридж отдал распоряжения на темное время суток и изложил порядок окончательного отхода. Гай сделал пометки о времени и направлениях отхода алебардистов и новозеландцев через боевые порядки группы Хука. Затем он распрощался. - Если случайно встретитесь с морячками, - сказал на прощание полковник Тиккеридж, - передайте им, чтобы подождали нас... В третий раз Гай проследовал по дороге на юг. Наступила ночь. Дорога была забита множеством солдат. Остатки своего штаба он нашел на прежнем месте. Построившись в колонну, они двинулись в темноту. Идти пришлось всю ночь молчаливой составной частью бесконечной процессии шатающихся от усталости, медленно волочивших ноги людей. Потом прошел еще один день, минула еще одна ночь. 7 - "Ночью и днем, - напевал Триммер, - только вдвоем. И под солнцем и под луной только с тобой..." - Слушай, - строго сказал Йэн Килбэннок, - ты едешь в "Савой" на встречу с представителями американской прессы. - "Ив тишине, и в тьме ночной мои мечты лишь о тебе", - продолжал напевать Триммер. - _Триммер_! - Я уже встречался с ними. - Это другие. Это Скэб Данз, Вам Шлюм и Джо Маллигэн. Они большие люди, эти Скэб, Вам и Джо. Их статьи публикуются во всех американских штатах. Триммер, если ты не перестанешь заливаться, как канарейка, я предложу откомандировать тебя обратно в Исландию, в твой полк. Вам и Скэб, разумеется, - антифашисты. Джо настроен менее определенно. Он - бостонский ирландец и не очень-то интересуется нами. - Пресса мне осточертела. Ты знаешь, как называет меня "Ежедневный сплетник"? "Демонический цирюльник"! - Это они так назвали тебя, а не мы. Жаль, что такое название не пришло в голову мне. - Так или иначе, я завтракаю с Вирджинией. - Я избавлю тебя от этого. - А меня эта встреча вовсе не обременяет. - Предоставь это решать мне. Йэн стал набирать номер телефона, а Триммер снова погрузился в мир грез и запел: - "О, как во мне пылает все, и жаждет, и клокочет..." - Вирджиния? Это Йэн. Полковник Триммер приносит свои извинения. Он не сможет сегодня позавтракать с вами, мадам. - "Демонический цирюльник"? Мне и в голову не приходило завтракать с ним. Йэн, сделай что-нибудь, пожалуйста, как для старого друга. Внуши твоему юному герою, что меня просто тошнит от него. - По-твоему, это будет очень любезно? - Десятки девушек страстно желают провести с ним время. Почему он должен надоедать именно мне? - Он говорит, что ему все время подсказывает внутренний голос: "Ты, ты, ты". - Скажи ему, пусть убирается ко всем чертям. Ладно, Йэн? Йэн положил трубку. - Она говорит, чтобы ты проваливал ко всем чертям, - сообщил он. - О-о! - Почему ты не прекратишь приставать к Вирджинии? Ведь из этого ничего не выйдет. - Нет, выйдет, уже выходило. Она не может относится ко мне так высокомерно. Ведь в Глазго... - Триммер, ты достаточно хорошо знаешь меня, чтобы понять, что я последний человек на свете, кому тебе следует поверять свои тайны, особенно любовные. Ты должен забыть о Вирджинии и об этих лондонских девицах, с которыми встречаешься последнее время. У меня есть приятное известие для тебя. Я собираюсь повозить тебя по промышленным предприятиям. Ты поможешь росту производства. Выступления в обеденные перерывы. Танцы в столовых. Мы найдем тебе очаровательных девиц всех сортов. Тебя ожидает веселое времяпрепровождение в центральных графствах Англии, на севере, далеко от Лондона. А пока ты должен внести свой вклад в укрепление англо-американских отношений вместе с Бамом, Скэбом и Джо. Ведь идет война. В штабном автомобиле, увозившем их в "Савой", Йэн пытался ввести Триммера в курс дела. - Я рад сообщить тебе, что Джо не очень-то интересуется военными операциями. Он воспитан в духе недоверия к красномундирникам [распространенное среди неангличан название военнослужащих английской армии в XIX - начале XX веков]. Он смотрит на нас, как на феодальных и колониальных угнетателей, к числу которых ты, Триммер, ручаюсь за тебя, определенно не относишься. Мы должны показать ему новую Великобританию, которая куется в горниле войны. Черт побери, Триммер, я не уверен, что ты слушаешь меня. Не был уверен в этом и Триммер. Внутренний голос продолжал нашептывать ему безнадежным тоном: "Ты, ты, ты". Йэн Килбэннок, подобно Людовичу, обладал способностью изменять манеру разговора. У него была одна манера разговаривать с друзьями, другая - с Триммером и генералом Уэйлом, третья - с Бамом, Скэбом и Джо. - Здорово, ребята! - громко сказал он, входя в номер отеля. - Посмотрите, кого я привез вам. Эти три толстых, неряшливых человека жили бок о бок не ради экономии; их расходы никто не ограничивал. В том, что они жили вместе, не играло роли, как иногда бывало в прошлом, и профессиональное соперничество; в этом городе коммюнике и цензуры нельзя было надеяться на какую-нибудь сенсационную новость и не было никакой необходимости следить за соперниками. Просто их тянуло к дружескому общению, к разделению общих для всех условий жизни в чужой стране, да и состояние нервов у них было одинаковое. Скудная диета, беспробудное пьянство и ночные тревоги подкосили их, или, точнее, сильно ускорили процесс разрушения, едва различимый у этих трех широко почитаемых репортеров-асов год назад, когда они беспечно высадились в Англии. Они вели репортажи о падении Аддис-Абебы, Барселоны, Вены и Праги. Здесь они находились, чтобы вести репортаж о падении Лондона, но падение этой столицы почему-то задерживалось, и заготовленный впрок материал покрылся плесенью. Тем временем они подвергались лишениям и опасностям, которые в пору юности переносили с хвастливым видом несколько дней подряд, но которые теперь, затянувшись на неопределенное время и распространившись почти на каждого, стали навевать скуку. Их комната выходила окнами на реку, однако стекла были заклеены крест-накрест липким пластырем, и сквозь них проникали лишь скудные солнечные лучи. Комната освещалась электрическим светом. В ней были три пишущие машинки, три больших чемодана, три кровати, масса беспорядочно разбросанной бумаги и одежды, бесчисленные окурки, грязные стаканы, чистые стаканы, пустые бутылки, полные бутылки. С трех лиц желтовато-серого цвета на Триммера уставились три пары налитых кровью глаз. - Бам, Скэб и Джо, это тот самый парень, с которым вы все хотели встретиться. - В самом деле? - подозрительно спросил Джо. - Полковник Мактейвиш, я очень рад познакомиться с вами, - сказал Скэб. - Полковник Триммер, я очень рад познакомиться с вами, - сказал Бам. - Ха! - удивился Джо. - Кто же этот шутник? Мактейвиш? Триммер? - Этот вопрос еще решается на высшем уровне, - ответил Йэн. - Я, разумеется, сообщу вам результаты еще до публикации вашей корреспонденции. - Какой еще корреспонденции? - зло спросил Джо. На помощь пришел Скэб. - Не обращайте внимания на Джо, полковник. Позвольте предложить вам выпить. - Джо сегодня не совсем в своей тарелке, - заметил Бам. - Я только спросил, как зовут этого парня и о какой корреспонденции идет речь. При чем здесь мое самочувствие? - Как насчет того, чтобы нам всем выпить? - спросил Бам. Пьянство не входило в перечень многочисленных слабостей Триммера. Он не испытывал удовольствия от виски перед завтраком и поэтому отказался от стакана, который сунули ему в руку. - Чего он дерет нос, этот парень? - спросил Джо. - Командос, проходящие подготовку, не пьют, - поспешил на выручку Йэн. - Вот как? Ладно, я всего лишь паршивый газетчик и не прохожу никакой подготовки. Если этот парень не хочет выпить со мной, я выпью без него. Из этого трио наиболее вежливым был Скэб. - Я догадываюсь, где бы вам хотелось быть сейчас, полковник, - заявил он. - Да, - обрадовался Триммер, - в Глазго, в привокзальной гостинице, во время тумана. - Нет, сэр. Место, где вы хотите сейчас быть, - это Крит. В настоящий момент ваши ребята замечательно держат там оборону. Вы слушали старину Уинстона по радио вчера вечером? Он сказал, что об оставлении Крита не может быть и речи. Наступление противника захлебнулось. Оборона усиливается. Это поворотный пункт. Отступления больше не будет. - В этом отношении мы целиком с вами, - великодушно добавил Бам, - до самого конца. Я не отрицаю, было время, когда я смертельно ненавидел вас, англичан. Абиссиния, Испания, Мюнхен - с этим все кончено, полковник. Я бы многое отдал, лишь бы оказаться на Крите. Там-то уж наверняка сейчас есть о чем написать. - Вы, видимо, помните, - перебил его Йэн, - что просили меня привезти полковника Мактейвиша на завтрак. По вашему мнению, он мог бы дать вам материал для корреспонденции. - Правильно. Мы так и думали, правда ведь? Для начала надо, пожалуй, выпить еще, даже если полковник и не может составить нам компанию. Выпьем? Они выпили, закурили. Руки, подносившие горящую спичку к сигаретам, после каждого стакана тряслись все меньше, радушный тон становился все эмоциональнее. - Ты мне нравишься, Йэн, хотя ты и лорд. Черт побери, человек не виноват в том, что он лорд! Ты парень что надо, Йэн, ты мне нравишься. - Благодарю, Бам. - Полковник мне тоже нравится. Он не слишком разговорчив и ничего не пьет, но он мне нравится. Он правильный парень. Джо настолько подобрел, что заявил даже следующее: - Любому, кто скажет, что полковник - плохой парень, я вобью зубы в глотку. - Ну зачем так, Джо? Никто ведь не отрицает, что полковник - парень на все сто. - То-то же! Вскоре время завтрака прошло. - Все равно здесь нет ничего съедобного, - сказал Джо. - Сам-то я сейчас не голоден, - заметил Бам. - Еда? А мне все равно: могу поесть, а могу обойтись и без этого, - заявил Скэб. - Послушайте, ребята, - напомнил Йэн, - полковник Мактейвиш - довольно занятой человек. Он приехал сюда, чтобы дать вам материал для печати. Как насчет того, чтобы расспросить его сейчас обо всем, что вас интересует? - Это можно, - согласился Джо. - Чего вы еще натворили, полковник? Этот ваш рейд оказался неплохим материалом для печати. У нас в штатах его проглотили с потрохами. Вас наградили. Сделали полковником. Ну а дальше что? Где вы побывали еще? Расскажите нам, что вы делали на этой неделе и на прошлой. Как случилось, что вы не на Крите? - Я нахожусь в отпуске, - пояснил Триммер. - Да-а, это дьявольски интересно. - Здесь есть одна особенность, ребята, - пояснил Йэн. - Он не обычный полковник, он представляет собой тип нового офицера, зарождающегося в старой британской армии, отличавшейся снобизмом. - А откуда мне известно, что он не сноб? - Джо, не надо быть таким подозрительным! - воскликнул Скэб. - Всякому, у кого есть глаза, видно, что полковник не сноб. - Он _не похож_ на сноба, - согласился Джо, - но откуда я знаю, что он _не сноб_? Вы сноб? - спросил он Триммера. - Он не сноб, - ответил Йэн за Триммера. - А почему бы не предоставить полковнику возможность ответить на этот вопрос самому? Я задаю этот вопрос вам, полковник. Вы сноб или не сноб? - Нет, - ответил Триммер. - Это все, что я хотел узнать. - Ты спросил его. Он ответил, - вмешался Бам. - Теперь я знаю, ну и что из этого? Через минуту сквозь табачный дым и пары виски пробилась неподдельная горячность Скэба. - Вы не сноб, полковник, и я скажу вам почему. Вы обладаете преимуществами, которых нет у этих напыщенных ничтожеств. Вы работали, полковник, и где вы работали? На океанском лайнере. И кого вы обслуживали? Американских женщин. Правильно я говорю? Все это взаимосвязано. Я могу сделать из этого отличный материал. О том, как случайные личные контакты могут способствовать укреплению международных отношений. Дамский салон в качестве школы демократии! У вас, должно быть, были очень и очень приятные знакомства на этом океанском лайнере, полковник? - У меня были знакомства первый сорт, - заявил Триммер. - Расскажи им, - тормошил его Йэн, - о своих американских друзьях. В глазах журналистов загорелась слабая искорка живого профессионального интереса, тогда как Триммер, наоборот, впал в транс. - Там была миссис Трой... - начал он. - Я не думаю, что ребят интересует именно это, - поспешно вмешался Йэн. - Не каждый рейс, конечно, но раза два-три в год. Четыре раза в тысяча девятьсот тридцать восьмом году, когда половины наших регулярных пассажиров не было из-за обстановки в Европе. _Она_ не боялась, - задумчиво вспомнил Триммер. - Я всегда искал ее фамилию в списке пассажиров. Еще до того как его отпечатывали, я обычно проскальзывал в канцелярию и подсматривал. В ней было что-то такое - вы же знаете, как это бывает, - как музыка. Когда она мучалась с похмелья, только я один и мог помочь ей. Во мне, по ее словам, тоже было что-то такое в моменты, когда я массажировал ей заднюю часть шеи. - Но вы должны были встречать других, более типичных американок? - Она нетипичная. Она вообще не американка, за исключением, пожалуй, того, что вышла замуж за американца, который был ей совершенно не нужен. Она какая-то совершенно необычная... - Их не интересует миссис Трой, - снова вмешался Йэн. - Расскажи им о других. - Большей частью - старые калоши! - выпалил Триммер. - Миссис Стайвесент Огландер, например. Были, конечно, и другие элегантные дамы: Асторы, Вандербилты, Каттинги, Уитни. Все они приходили ко мне, но никто не мог сравниться с миссис Трой. - Полковник, моих читателей больше интересует что-нибудь пикантное о дамах попроще. Триммер был горд по-своему. Глубоко задетый, он очнулся от грез. - Я никогда не имел дела с дамами попроще, - резко возразил он. - Черт возьми! - воскликнул Джо, торжествуя. - Теперь вы видите? Полковник - _сноб_! На этом Йэн закончил данный этап англо-американского сближения, и через несколько минут вместе с Триммером они стояли на Стрэнде, тщетно пытаясь перехватить такси. В этот момент Гай, охваченный глубоким отчаянием, находился в Бабали-Хани. Перспективы Йэна и Триммера тоже выглядели мрачными. Мимо них, шаркая подошвами, текла лондонская толпа: мужчины в разнообразном грязноватом военном обмундировании, женщины - по новой, непривычной моде этого десятилетия - в брюках, шляпках без полей, с прилипшими к губам сигаретами, с нечистыми, усталыми лицами; все пресыщенные чаем и вултонскими пирожками, все с болтающимися на боку противогазами, хлопающими их по бедру в такт неуклюжей походке. - Сегодня ты не слишком блистал, - сурово сказал Йэн. - Я хочу есть. - В это время дня ничего не найдешь. Я отправляюсь домой. - Мне идти с тобой? - Нет. - Вирджиния будет там? - Не думаю. - Но она была там, когда ты звонил. - Она собиралась уходить. - Я не видел ее целую неделю. Она ушла с работы в транзитном лагере. Я расспрашивал других девушек. Они не сказали, куда она устроилась. Ты же знаешь, какие бывают девушки. Йэн печально взглянул на своего протеже. Он собирался прочитать Триммеру нотацию, напомнить о предстоящих удовольствиях поездки по заводам, производящим вооружение, однако Триммер посмотрел на него таким скорбным взглядом, что Йэн сказал только: - Ну ладно, я иду в управление особо опасных операций, позвоню тебе еще. - И, повернувшись, направился на Трафальгар-сквер. Триммер следовал за ним до станции метро, затем, не сказав ни слова, внезапно повернул и, напевая себе под нос, спустился на платформу, заставленную рядами коек, где долго ждал переполненного поезда. Управление особо опасных операций в Марчмэйн-Хаус, ожившее в результате повысившегося к нему интереса и новой волны энтузиазма в отношении частей особого назначения, расширялось. Прибавились новые помещения, появились новые люди. Здесь же, в отделе Йэна, нашла убежище и Вирджиния Трой. - Ну как, удалось избавиться от "демонического цирюльника"? - спросила она. - Он только что исчез, фальшиво мурлыча что-то себе под нос. Вирджиния, мне надо серьезно поговорить с тобой о Триммере. На карту поставлено благополучие нашего управления. Ты же понимаешь, что на данный момент он является нашим единственным вкладом в военные усилия. Я никогда не встречал человека, который так изменился бы под влиянием успеха. Месяц назад он был в центре всеобщего внимания. Со своим произношением, улыбкой и шевелюрой он просто создан для того, чтобы стать национальным героем. А посмотри на него сегодня. Сомневаюсь, хватит ли его на это лето. Я уже видел, как на моих глазах стал ничем маршал авиации Бич. Мне знакомы эти симптомы. Надо сделать все, чтобы такое не повторилось. Я приобрету плохую репутацию в нашей службе, и на этот раз совсем не по своей вине. Как заметила твоя жертва, виновата в этом "ты, ты, ты". Следует ли напомнить тебе, что ты явилась ко мне в слезах и сделала жизнь в нашем доме невыносимой, пока я не нашел тебе эту работу? Взамен мне хотелось, чтобы ты проявила хотя бы немного лояльности. - Но, Йэн, почему ты считаешь, что мой уход из столовой был вызван чем-то другим, кроме желания избавиться от Триммера? - Я думал, тебе надоели Бренда и Зита. - Только потому, что возле них всегда околачивался этот Триммер. - А-а, - протянул Йэн. Он забарабанил по столу пальцами. А как понимать все эти разговоры о Глазго? - поинтересовался он. - О, _это_? - усмехнулась она. - Ничего особенного. Просто дурачество. Ничего похожего на то, что происходит сейчас. - Сейчас бедняга воображает себя влюбленным. - Да это просто неприлично. 8 31 мая Гай находился в пещере в скалах, нависших над берегом моря в Сфакии, с которого вскоре должна была начаться посадка войск на корабли. Стрелки на часах показывали, что еще нет и десяти, но было похоже, что наступила глубокая ночь. В лунном свете все казалось недвижимым. Внизу, в запруженном войсками ущелье, ожидая подхода шлюпок, в ротных колоннах стоял второй батальон алебардистов; все солдаты были в полном походном снаряжении. Оперативная группа Хука, развернутая на господствующих над берегом высотах, держала оборону района посадки, имея перед собой противника, который после захода солнца не подавал никаких признаков жизни. Гай привел сюда свое отделение в конце дня. Им пришлось идти всю прошлую ночь и большую часть дня до перевала, затем вниз до Имброса и далее по лощине на эту последнюю позицию. Дойдя сюда, все повалились и заснули мертвецким сном прямо там, где остановились. Гай пустился на поиски, разыскал штаб войск гарнизона Крита и возвратился оттуда с последним суровым приказом командирам частей оперативной группы Хука. Он неспокойно дремал, часто просыпался и едва ли сознавал, что с ним происходит. Снаружи послышались шаги. Гай не стал выставлять часового. Рота Айвора Клэра находилась в нескольких сотнях ярдов от их расположения. Гай подошел к выходу из пещеры и увидел в лунном свете фигуру, заговорившую знакомым голосом: - Гай? Это я, Айвор. Айвор вошел в пещеру и сел рядом с Гаем. Едва живые от усталости, они вели разговор безжизненным тоном, томительно растягивая слова, прерывая их длинными паузами. - Черт возьми, Гай, это же просто идиотское решение. - Завтра все кончится. - Только начнется. Ты уверен, что Тони ничего не напутал? Я был в Дюнкерке, ты знаешь. Там не очень-то соблюдали очередь на посадку. Потом тоже не было никаких расследований. Нет никакого смысла бросать боевые части и вывозить этот сброд. Тони страшно устал. Держу пари, он перепутал полученный приказ. - Я получил его в письменном виде от командующего. Капитуляция на рассвете. Солдатам знать об этом еще не полагается. - Но они все равно все знают. - Генерал отбывает на летающей лодке сегодня вечером. - Значит, не хочет оставаться на тонущем корабле. - Наполеон не остался со своей армией после Москвы. После небольшой паузы Айвор спросил: - А что делают в лагере военнопленных? - Мне представляется страшно надоевшая серия концертных вечеров самодеятельности, возможно, в течение ряда лет. У меня есть племянник, он попал в плен в Кале. Как ты думаешь, можно добиться отправки в какой-нибудь лагерь по собственному выбору? - Я полагаю, да. Обычно это возможно. Еще одна пауза. - Командующему не имело смысла оставаться здесь, чтобы попасть в плен. - Никакого. Никому из нас нет смысла оставаться. Снова пауза. - Бедная Фрида. К тому времени, когда я увижу ее снова, она превратится в старую суку. Гай ненадолго забылся в дремоте. Затем Айвор спросил: - Гай, что бы ты сделал, если бы тебя вызвали на дуэль? - Расхохотался бы. - Да, конечно. - Почему ты спросил об этом именно сейчас? - Я думал о чести. Это понятие, которое изменяется со временем, не так ли? Я хочу сказать, что сто пятьдесят лет назад нам пришлось бы драться, если бы нас вызвали. Теперь мы рассмеялись бы. Должно быть, во времена, отстоящие от нас лет на сто или около того, этот вопрос представлялся довольно щекотливым. - Да. Моралисты-теологи так и не смогли прекратить дуэли. Понадобилась демократия, чтобы добиться этого. - По-моему, и в следующей войне, когда мы полностью демократизируемся, для офицеров будет вполне пристойно бросать своих солдат. Так и запишут в уставе в качестве обязанности: сохранять _кадры_ для подготовки новых солдат, на место взятых в плен. - Возможно, солдаты не очень-то благожелательно отнесутся к перспективе проходить подготовку под руководством дезертиров. - А ты не думаешь, что в истинно современной армии их уважали бы больше за такое бегство? Я считаю, наша беда в том, что мы оказались здесь в недобрый час, подобно человеку, вызванному на дуэль сотню лет назад. В лунном свете Гай видел Айвора отчетливо; строгое лицо, теперь изможденное, но спокойное и собранное, такое же, каким он увидел его впервые в Боргезских садах. Айвор поднялся и побрел прочь со словами: - Что ж, стало быть, дорога чести проходит через дезертирство. Гай забылся в крепком сне. В затянувшемся видении ему чудились самые прозаические вещи. Всю проведенную в пещере ночь он маршировал, записывал приказания, передавал их, делал пометки на карте обстановки, снова маршировал. Тем временем луна опустилась за горизонт, в залив вошли корабли, между ними и берегом засновали шлюпки, а затем корабли ушли, оставив на берегу оперативную группу Хука и еще пять-шесть тысяч солдат. В снах Гая не было ни чуждых ему высоких чинов из штаба гарнизона Крита, ни нелепостей, встречавшихся на острове в реальной действительности, ни бегства. Все выглядело так, как в предшествовавший день, предшествовавшую ночь, в ночь и день после высадки в заливе Суда; когда на рассвете он проснулся, перед ним предстал тот же мир, что и во сне; сон и реальность - как два аэродрома, похожие друг на друга во всех отношениях, но находящиеся на разных континентах. Вдали Гай смутно различал самого себя. Он неимоверно устал. - Говорят, корабли оставили продовольствие на берегу, - сказал сержант. - Перед тем как попасть в лагерь военнопленных, не мешало бы поесть. - Значит, правду говорят, сэр, что кораблей больше не будет? - Истинная правда, сержант. - И мы должны сдаться в плен? - Должны, сержант. - Неправильно все это, по-моему. Золотистый рассвет уступал место безоблачной синеве. Гай повел свое отделение по каменистой тропинке вниз в гавань. Набережная была завалена брошенным снаряжением и обломками, появившимися в результате бомбежек. Среди мусора и обломков стояли штабеля ящиков с продовольствием (мясные консервы и галеты) и медленно двигалась толпа солдат, запасавшихся едой. Сержант протолкался через толпу и вскоре вынырнул из нее со множеством консервных банок. Из стены разрушенного здания торчал кран, и холодная вода стекала в груду обломков. Гай и солдаты его отделения наполнили фляжки, напились досыта, снова наполнили их и завернули кран. Потом они позавтракали. Небольшой город был сожжен, разрушен, и жители покинули его. Повсюду, как тени, бродили солдаты разбитой армии. Одни апатично слонялись без цели, слишком усталые, чтобы думать о еде; другие разбивали о камни свои винтовки, испытывая яростное удовольствие в этом символическом прощании с оружием; какой-то офицер топтал ногами свой бинокль; рядом с ним пылал подожженный мотоцикл; небольшая группа солдат под руководством капитана-сапера возилась у старой рыбацкой лодки, лежащей на боку, частью в воде, частью на песке. Сидевший на набережной солдат методично разбирал пулемет "брен" и швырял детали в воду. Какой-то низкорослый солдат переходил от группы к группе и, как проповедник, увещевающий обреченных прихожан на пороге неминуемого страшного суда, твердил: "Чтобы я сдался? Черта с два! Я иду в горы. Кто со мной?" - Есть в этом какой-нибудь смысл, сэр? - спросил сержант. - Нам приказано сдаться, - возразил Гай. - Если мы скроемся, критянам придется заботиться о нас. Если нас найдут немцы, мы попадем в категорию военнопленных, а наших друзей расстреляют. - Что ни говорите, сэр, все равно мне кажется, что это неправильно. В это утро ничто не казалось правильным, все выглядело нереальным. - По-моему, группа старших офицеров уже отправилась на поиски нужного человека для переговоров о сдаче. Прошел час. Низкорослый солдат набил свой вещевой мешок продуктами, повесил на плечи три фляжки с водой, сменил винтовку на пистолет, который артиллерист-австралиец намеревался бросить в море. Согнувшись под тяжестью ноши, но твердо переставляя ноги, он с важным видом зашагал прочь и вскоре скрылся из виду. Вдали, за выходом из гавани, поблескивало спокойное открытое море. Повсюду жужжали и роились мухи. Со дня прибытия на эсминце Гай ни разу не раздевался. Он сказал: - Сержант, я вот что собираюсь сделать - выкупаться в море. - Но _не здесь_ же, сэр? - Нет. Вон там, за мысом, вода, должно быть, чистая. Сержант и два солдата отправились вместе с ним. Приказаний в этот день никто не отдавал. В толще скалистого мыса, образующего гавань, они отыскали расщелину. Пройдя ее, они попали в небольшую бухточку с каменистым пляжем, глубокой и чистой водой. Гай снял с себя одежду и во внезапном приступе эйфории принялся нырять и плавать, затем он лег в воде на спину и, закрыв глаза, долго покачивался под лучами солнца; ни один звук не доносился до его ушей, он ощущал только физическую легкость, одиночество и возбуждение. Перевернувшись на живот, он принимался плавать и снова ложился на спину, опять плавал, потом поплыл к противоположному берегу бухты. Здесь скалы отвесно спускались в глубокую воду. Протянув руку, он зацепился за выступ скалы. Нагретый солнцем камень был теплым. Гай подтянулся и, опершись локтями на выступ, отдыхал, болтая ногами в воде, доходившей ему до колен. Он сделал передышку, так как за прошедшую неделю потерял много сил, затем поднял голову и обнаружил, что смотрит прямо в чьи-то глаза - глаза человека, сидевшего над ним на выступе скалы из черного камня и пристально разглядывающего его; человек выглядел необычно чистым и упитанным по сравнению с другими из гарнизона Крита; в ярких лучах солнца его зрачки, казалось, были цвета устричной раковины. - Не разрешите ли подать вам руку, сэр? - обратился к Гаю старшина Людович. Он встал, наклонился и вытащил Гая из воды. - Сигарету, сэр? Предложив Гаю аккуратную, красочную пачку греческих сигарет, он поднес ему и зажженную спичку. Обнаженный, мокрый, Гай уселся рядом с ним и закурил. - Где же вы все-таки пропадали, старшина? - На своем посту, сэр. В тыловом эшелоне штаба. - Я думал, вы дезертировали. - Неужели, сэр? Вероятно, мы оба ошиблись в расчете. - Вы видели майора Хаунда? - Есть ли необходимость вдаваться в эти подробности, сэр? Не лучше ли признать, что для подобных расспросов еще слишком рано или скорее слишком поздно? - Что вы здесь делаете? - Если быть совершенно откровенным, сэр, я подумываю, не утопиться ли мне. Пловец я плохой, а море так и манит. Вы, сэр, в какой-то мере, видимо, разбираетесь в теологии. Я видел у вас кое-какие книги. Посчитают ли моралисты это самоубийством, если я поплыву прямо в море, сэр, в фантастической надежде добраться до Египта? Сам я не наделен верой в бога, но всегда интересовался теологическими умозрительными заключениями. - Вам следовало бы присоединиться к остаткам штаба. - Вы говорите как офицер или как теолог? - Ни как тот, ни как другой, по правде сказать. Гай встал. - Если вы не собираетесь докурить эту сигарету, могу я получить ее обратно? - Старшина Людович заботливо отщипнул тлеющий конец сигареты и водворил окурок в пачку. - "Бычки" теперь на вес золота, - заметил он, перейдя на казарменный жаргон. - Я последую за вами в обход, сэр. Гай нырнул и поплыл обратно. Когда он одевался, Людович уже присоединился к нему. На нем теперь была форменная одежда и, как заметил Гай, майорские погоны. - Вас повысили в чине на поле боя? - спросил Гай. - Сейчас не то время, чтобы строго соблюдать этикет, - ответил Людович. Прекратив разговоры, они молча побрели в Сфакию. Толпа солдат разрослась и продолжала расти по мере подхода нестройных колонн, покинувших укрытия в горах и спускавшихся, еле передвигая ноги, вниз, к гавани. От складов продовольствия ничего не осталось. Повсюду под стенами домов, прислонившись к ним спинами, сидели солдаты, уныло жевавшие у кого что было. Общий интерес привлекала копошившаяся у лодки группа, которая теперь принялась сталкивать ее в воду. Возглавлявший группу саперный капитан покрикивал на солдат голосом более решительным, чем те, которые приходилось слышать Гаю за последние дни. - Легче, легче... Вместе все!.. Раз, два - взяли!.. Так, так... Давай, давай... - Солдаты обессилели, но лодка продвигалась. Берег был крутой, скользкий от покрывавших его водорослей. - Давай еще! Вместе взяли! Еще раз... Пошла, пошла... Не задерживай... Вот так, вот она и плывет... Гай устремился вперед, проталкиваясь сквозь толпу. - Они спятили! - произнес стоявший рядом солдат. - Ни черта у них не выйдет. Лодка была на плаву. Ее удерживали три человека, стоявшие по пояс в воде; капитан и остальные из его группы взобрались в лодку и принялись вычерпывать воду и готовить двигатель к запуску. Гай наблюдал за ними. - Кто еще хочет с нами? - крикнул саперный капитан. Гай пробрался к нему по воде. - Каковы ваши шансы? - спросил он. - Один к десяти - что нас подберут, и один к пяти - что дойдем самостоятельно. Мы не слишком хорошо обеспечены всем необходимым. Ну как, идете? Гай ничего не взвешивал. В это утро ничто не поддавалось взвешиванию. Он видел перед собой только манящий простор открытого моря, испытывал удовольствие оттого, что нашел кого-то другого, взвалившего на себя тяжесть решения. - Да. Только я еще переговорю со своими солдатами. Двигатель после серии мелких хлопков выпустил клуб маслянистого дыма. - Скажите им, чтобы решали поскорее. Мы отойдем сразу же, как только запустим эту штуку. Гай обратился к своему отделению: - Шансы выбраться - один к пяти. Я иду. Решайте каждый сам за себя. Солдаты разведывательного отделения отрицательно покачали головой. - А вы, старшина, как намерены поступить? Можете быть уверены, ни один богослов не посчитал бы это самоубийством. Старшина Людович посмотрел своими тусклыми глазами на море, но ничего не сказал. - Шлюпка с идущими в увольнение отходит! Есть еще желающие занять места? - крикнул саперный капитан. - Я иду, - отозвался Гай. Он подходил к борту лодки, когда обнаружил, что Людович следует за ним по пятам. Шум запущенного двигателя не позволил Гаю услышать тот звук, который хорошо услышал Людович. Они вместе взобрались в лодку. Из наблюдавшей за ними толпы кто-то крикнул: "Счастливого пути, друзья!", и этот возглас подхватили немногие другие, но из-за работающего двигателя их голосов на шлюпке не слышали. Саперный капитан стал за руль. Они продвигались довольно быстро, оставляя позади радужную пленку нефти и плавающий мусор. Глядя на берег, они заметили, что в толпе все подняли лица к небу. - Опять "юнкерсы", - проворчал саперный капитан. - Ничего, теперь уже все кончилось. По-моему, они прилетели просто посмотреть на результаты бомбежек. Оставшиеся на берегу, казалось, придерживались того же мнения. В укрытие ушли лишь немногие. Матч закончился, игра прекратилась. Однако в следующий момент среди толпы начали рваться бомбы. - Сволочи! - ругнулся саперный капитан. С лодки было видно, что толпу охватило смятение. Один из самолетов пролетел над лодкой на небольшой высоте, дал очередь из пулеметов, промазал и повернул в сторону. Больше их никто не потревожил. Гай видел, как новые бомбы взрывались на опустевшей теперь набережной. Его последние мысли были об отряде командос "Икс", о Берти, Эдди и больше всего об Айворе Клэре, ожидающих на своих позициях, пока противник возьмет их в плен. В лодке в этот момент никому из них занятия не нашлось. Оставалось спокойно сидеть, наслаждаясь солнечными лучами и свежим бризом. Так они покинули этот остров бесславия. 9 Полное забвение. Всепоглощающее молчание. Когда по госпиталю проносились дуновение и шелест легкого, нетерпеливого северо-западного ветерка, который в давние времена задержал на этом берегу Елену и Менелая, молчание сладостно разрасталось, подобно зреющей винной ягоде. Молчание было личным достоянием Гая, его собственным действом. Извне до него доносилось множество звуков: радио в другом конце коридора, другое радио в корпусе напротив, постоянный звон колокольчиков на тележках разносчиков, шум шагов, голоса; в этот день, как и во все предыдущие, в палату Гая входили люди и говорили ему что-то. Он слышал и понимал их, но испытывал такое же небольшое желание вступить с ними в разговор, как зритель - в разговор актеров на сцене; между ним и этими людьми, как в театре, находилась оркестровая яма, рампа и задрапированная авансцена. Он, как путешественник-исследователь, лежал в освещенной палатке, в которую снаружи, из темноты, теснясь и толкая друг друга, то и дело заглядывали каннибалы. В детстве Гай знал одну всегда молчавшую женщину но имени миссис Барнет. Навещая ее, мать Гая часто брала его с собой. Женщина лежала в единственной верхней комнате коттеджа, пропитавшейся запахами парафина, герани и самой миссис Барнет. Ее племянница, женщина в возрасте, по понятиям Гая, стояла у кровати и отвечала на вопросы его матери. Мать обычно сидела на единственном в комнате стуле, а Гай стоял рядом, разглядывая всех их и религиозные гипсовые статуи, расставленные вокруг кровати миссис Барнет. Когда они уходили, племянница благодарила мать Гая за принесенную провизию и говорила: "Тетушка очень признательна вам за ваши посещения, мэм". Старуха же не произносила ни слова. Она лежала, держа руки поверх стеганого лоскутного одеяла и уставив глаза на закопченную от лампы бумагу, которой был оклеен потолок и которая в местах, где на нее падал свет, оказывалась покрытой прекрасным узором, похожим на узор накрахмаленной скатерти, покрывавшей стол в столовой дома у Гая. Голова старухи была неподвижна, однако глазами она следила за всем происходящим в комнате. Ее руки почти незаметно, но неустанно шевелились и подергивались. Крутая лестница заканчивалась вверху и внизу жиденькими, из двух створок, дверцами. Пожилая племянница, бормоча слова благодарности, провожала гостей вниз, в гостиную, и далее - на деревенскую улицу. - Мамочка, почему мы навещаем миссис Барнет? - О, мы обязаны навещать ее. Она лежит вот так с тех пор, как я приехала в Брум. - Но знает ли она нас, мамочка? - Я уверена, если бы мы не приходили, она очень сожалела бы. Его брат Айво тоже был молчаливым, и Гай хорошо запомнил это. В длинной галерее или за столом Айво, бывало, отчужденно просиживал иногда целые дни напролет, ничем не занимаясь, не вступая в общий разговор, внимательно слушая, но не говоря ни слова. В детской на Гая тоже находили приступы молчаливости. "Что, проглотил свой язычок?" - ласково спрашивала нянюшка. Таким же веселым тоном спрашивала его сейчас медсестра, которая приходила по четыре или по пять раз в день с шутливым вопросом: "Ну как, скажете ли вы нам что-нибудь сегодня?" Хромой гусар, навещавший его по вечерам с неизменным виски с содовой, потерял терпение скорее. Вначале он пытался быть дружелюбным: "Томми Блэкхаус, через две палаты отсюда, спрашивает о вас. Я знаю Томми уже много лет. Хотелось бы мне послужить в его частях. Это плохо, что они все угодили к фрицам... А ногу мне покалечило под Тобруком..." Однако, остуженный продолжавшимся безмолвием недвижимо лежащего Гая, он отказался от дальнейших попыток и теперь молчаливо стоял с подносиком в руках, ожидая, пока Гай осушит свой стакан. Однажды к Гаю заглянул капеллан. - Я внес вас в списки как католика - это правильно? Гай не ответил. - Я с сожалением услышал, что вы чувствуете себя не очень хорошо. Не нужно ли вам что-нибудь? Нельзя ли чем-нибудь помочь вам? Я всегда поблизости. Только спросите меня - и я тут. - Гай по-прежнему молчал. - Я оставлю вам вот это, - сказал священник, вкладывая ему в руки молитвенник, и это его действие каким-то образом соответствовало мыслям Гая, ибо последнее, о чем он помнил, была молитва. В самые тяжелые дни в лодке, когда они дошли до крайности, молились все: некоторые предлагали богу сделку: "Боже, вызволи меня отсюда, и я буду жить иначе, честное слово"; другие повторяли строфы из псалмов, запомнившихся с детства, - все, кроме безбожника Людовича, сидевшего за рулем. Был один четко запомнившийся момент прозрения между двумя провалами памяти, когда Гай обнаружил, что держит в руке не медальон, принадлежащий Джервейсу, как он воображал, а красный личный знак, снятый с неизвестного солдата, и услышал свой голос, бессмысленно твердивший: "Святой Роджер Уэйброукский, защити нас в этот день войны и будь нашим хранителем против зла и искушений дьявола..." Ничего происшедшего после этого Гай не помнил. Положив руки поверх простыни, он как бы заново переживал пройденное. Было ли это с ним наяву или приснилось? Можно ли вспомнить и снова пережить что-либо, если факты и сны перемешались? Можно ли верить воспоминаниям, если время было фрагментарным или, наоборот, растяжимым, если оно состояло из минут, которые казались днями, и из дней, казавшихся минутами? Он мог бы все рассказать, если захотел бы. По ему было необходимо сохранить эту тайну. Начав рассказывать, он возвратился бы в тот же мир, он снова оказался бы на сцене. Однажды после полудня, в первые дни тревожных мыслей и подсчетов, все они запели "Боже, храни короля!". В знак благодарности. В небе появился самолет с опознавательными знаками королевских военно-воздушных сил. Он изменил курс, покружил над ними, дважды с ревом пронесся над их головами. Все замахали чем попало, но машина, набрав высоту, улетела на юг, в направлении Африки. В тот момент возможность спасения не вызывала сомнений. Саперный капитан приказал установить вахты. Весь следующий день они вели наблюдение в ожидании корабля, который должен был бы прийти, но так и не появлялся. К ночи надежда угасла, и вскоре страдания от лишений уступили место апатии. Саперного капитана, до этого такого проворного и деловитого, охватило оцепенение. Горючее иссякло. Они подняли парус, не требовавший особого внимания. Временами он повисал безжизненно, иногда наполнялся легким ветерком. Распростертые на дне лодки люди лежали почти без сознания, бормоча что-то и храпя. Вдруг саперный капитан неистово закричал: - Я знаю, что вы задумали! Ему никто не ответил. Он повернулся к Людовичу и крикнул: - Думаешь, я сплю? Я слышал... Я все слышал! Побледнев, Людович молча смотрел на него. С неистовой злобой сапер продолжал: - Учти, если погибну я, ты сдохнешь вместе со мной. Затем, обессиленный, он уронил голову на покрытые волдырями колени. Гай в промежутках между приступами дремоты молился. Позже в тот день - какой же это был день: следующий или второй? - саперный капитан подполз к Гаю и шепотом попросил: - Мне нужен ваш пистолет, дайте его мне, пожалуйста. - Зачем? - Свой я выбросил до того, как нашел эту лодку. Здесь я командир. Я один имею право носить оружие. - Чепуха. - Значит, вы тоже с ними? - Не понимаю, о чем вы говорите. - Да, это, пожалуй, верно. В самом деле, вы же спали. Но я слышал их разговор, пока вы спали. Мне известны их планы, его план, - прошептал он, кивнув на Людовича. - Вы же понимаете, мне _необходим_ ваш пистолет, ну _пожалуйста_. Гай взглянул в его безумные глаза и вытащил пистолет из кобуры. - Если вы снова заснете, то пистолетом овладеет _он_. В этом и состоит его план. Я единственный в состоянии не спать. Я обязан бодрствовать. Если я засну, мы _все_ пропадем. - Безумный взгляд был полон мольбы. - Теперь вы понимаете? Ну пожалуйста, я должен иметь пистолет. - Вот самое лучшее место для него, - сказал Гай и бросил оружие за борт. - Идиот! Проклятый идиот! Теперь мы все в его власти. - Прилягте, - сказал Гай. - Успокойтесь, не то вы заболеете. - Один против всех вас! - обреченно произнес капитан. - Совершенно один. В эту ночь между заходом луны и восходом солнца саперный капитан исчез. На рассвете парус безжизненно повис. На горизонте - ни одного ориентира, по которому можно было бы определить, стоят они на месте или дрейфуют по течению, и никаких следов саперного капитана. Что же было реальным? Клопы. Вначале это показалось неожиданностью. Гай всегда думал о море, как о чем-то особенно чистом. Однако под всеми шпангоутами старой лодки оказалось полно клопов. По ночам они расползались повсюду, больно кусались и испускали зловоние. К началу дня они заползали в укрытые участки тела, под колени, на затылок, под подбородок. Они-то были реальными. А как насчет китов? Было такое время - и оно отчетливо сохранилось в памяти Гая, - когда он проснулся и услышал, как залитое лунным сиянием окружающее море издает низкую, раздирающую уши ноту, и увидел вокруг лодки огромные блестящие мясистые туши, то вздымающиеся на волнах вверх, то проваливающиеся вниз. Были ли они реальными? Был ли реальным туман, опустившийся на воду, и закрывший их, и рассеявшийся так же быстро, как появился? А черепахи? В ту же ночь или в другую после захода луны Гай увидел, как на спокойной поверхности моря появились мириады кошачьих глаз. В батарейках ручного фонарика, который Гай использовал очень экономно, еще оставалось немного энергии. Он повел тусклым лучом по воде и увидел, что все море, насколько хватало света, покрыто слегка покачивавшимися на волнах черепашьими панцирями и что на него изумленно уставились бесчисленные, неопределенного возраста, похожие на ящериц морды. Пока Гай перебирал в памяти эти смутные воспоминания, к нему постепенно возвращалось здоровье, подобно тому, как весной в сухой ветке пробуждается жизнь. За ним заботливо ухаживали. Первое время, когда под влиянием инъекции морфия он находился в полусонном состоянии, над его головой висел сосуд с раствором солей, поступавшим по резиновой трубке в вену на руке, подобно тому, как садовники подкармливают питательными веществами цветы, предназначенные для выставки; по мере того как жидкость растекалась по венам, его ужасно распухший язык постепенно уменьшался, становился розовым и влажным и приходил в норму. Гая натирали маслом, как крикетную биту, и его старческая, морщинистая кожа делалась гладкой. Очень скоро его ввалившиеся глаза, свирепо глядевшие на него из зеркальца для бритья, приобрели свой обычный мягкий, меланхолический взгляд. Фантастические галлюцинации в его мозгу уступили место перемежающемуся и неясному, но спокойному сознанию. Первые дни он с благодарностью пил чашками восхитительный солодовый напиток и тепловатый рисовый отвар. Его аппетит отставал от физического выздоровления. Ему назначили легкую диету - вареную рыбу и саго, но он ничего не ел. Его перевели на консервированную селедку, мясные консервы и картофель, бланманже и сыр. - Как он ест? - неизменно спрашивал полковник, обходивший палаты. - Весьма посредственно, - докладывала медсестра. Гай доставлял одни неприятности этому тучному, добродушному и довольно тяжелому на подъем офицеру, он знал это и сожалел об этом. Полковник испробовал все виды уговоров, от повелительного: "Ну довольно, Краучбек, кончайте это" - до заботливого: "Если вы в чем-либо и нуждаетесь, то это в отпуске по болезни. Вы могли бы поехать куда угодно, хоть в Палестину, если хотите. Вам нужно больше есть. Попробуйте заставить себя". Полковник направил к нему неврастеника-психиатра, которого Гай легко провел ничем не нарушаемым молчанием. Наконец полковник заявил: - Краучбек, я обязан сказать вам, что ваши документы прошли все инстанции. Ваше временное назначение потеряло силу со дня капитуляции на Крите. С первого числа этого месяца вы получаете прежний чин лейтенанта. Неужели вы не понимаете, дружище: продолжая лежать здесь, вы _теряете_ деньги! В этом обращении звучала настоятельная просьба. Гай и хотел бы успокоить его, но к этому времени утратил способность делать то, что от него требовали, точно так же, как, приехав однажды в Англию, еще до войны, чувствуя сильное утомление, он обнаружил, что необъяснимым образом разучился завязывать себе, галстук бабочкой. Он повторял, казалось бы, привычные движения, но каждый раз узел либо распадался, либо получалось, что бант стоит строго вертикально. В течение десяти минут он, выбиваясь из сил, стоял перед зеркалом и наконец вынужден был позвонить и попросить о помощи. На следующий вечер и неизменно в дальнейшем он без труда выполнял это маленькое чудо ловкости рук. Так и теперь, тронутый искренностью этого пожилого полковника медицинской службы, он и хотел бы ответить ему, но был не в состоянии сделать это. Полковник посмотрел историю болезни, в которой были зарегистрированы неизменно нормальная температура Гая, его ровный пульс и координированные движения. Затем он вручил историю болезни старшей медсестре в красном колпаке, которая передала папку медсестре в полосатом колпаке, и вся процессия оставила его в одиночестве. Выйдя за дверь, полковник озабоченно и неохотно распорядился, чтобы Гая перевели для обследования в другую палату. Однако, сумасшедший или нормальный. Гай не давал наблюдавшим за ним никакой пищи для фантазии. Подобно миссис Барнет, он лежал, положив едва двигавшиеся руки поверх полотняной простыни. Избавление пришло, но не по официальным каналам. Однажды утром совершенно неожиданно новый звонкий голос неумолимо призвал Гая к порядку: - C'e scappeto il Capitano? [Где здесь беглый капитан? (ит.)] В дверях его палаты стояла миссис Ститч - лучезарная противоположность накрахмаленным и покрытым колпаками медицинским сестрам, единственным его посетительницам. Без усилий и раздумий Гай ответил: - No Capitano oggi, signora, Tenente [уже не капитан, синьора, лейтенант (ит.)]. Войдя, она уселась на кровати и немедленно пустилась рассказывать о часах, которые ей подарил король Египта, о том, как Элджи Ститч сомневался, следует ли ей принять их, а посол не сомневался совсем, а также о том, что сказала сестра главнокомандующего. - Я ничего не могу поделать, король мне нравится, - заявила она, доставая часы из сумочки - на этот раз не в виде корзинки, а в виде чего-то нового, скромного и изящного, прямо из Нью-Йорка, - и нажимая на них кнопку, чтобы продемонстрировать все, на что они способны. Это был увесистый, искусно сработанный уродливый механизм эпохи второй империи, усыпанный бриллиантами, покрытой эмалью и украшенный купидончиками, которые во время боя неуклюже танцевали гавот. Гай обнаружил, что разговаривает с миссис Ститч совершенно свободно. - Я только что виделась с Томми Блэкхаусом, - сказала она после демонстрации часов. - Он лежит в одной из палат в этом же коридоре с вытянутой к потолку ногой. Я хотела увезти Томми с собой, но они не разрешают трогать его с места. Он всячески старался связаться с вами. Ему необходимо помочь написать письма ближайшим родственникам солдат его отряда командос. Как ужасно все, что случилось с ними! - Да, Томми повезло, он не участвовал во всем этом. - С Эдди и Берти, да и со всеми остальными друзьями. - И с Айвором. В дни своего молчания Гай много думал об Айворе, этом молодом принце, которого Афины послали в качестве жертвоприношения в критский лабиринт. - О, с Айвором все в порядке! - воскликнула миссис Ститч. - Здоров и бодр, как никогда. Он жил у меня. - _Все в порядке_?! Каким образом? В такой же лодке, как я? - удивился Гай. - Ну не совсем в такой, как вы. С большими удобствами. Об Айворе можете не беспокоиться, он не растеряется. Подобно действию солевого раствора, по каплям стекавшего в вену на руке, возбуждение, вызванное этой новостью об Айворе, исцеляющее и оживляющее, медленно охватило все тело Гая. - Это замечательно, - обрадовался он. - Поистине это чудесно. Это лучшее из всего, что произошло. - Ну конечно же, _по-моему_, тоже, - присоединилась к нему миссис Ститч. - Я, как всегда, на стороне Айвора. В тоне, которым это было сказано, Гай не заметил ничего особенного. Он был слишком возбужден радостной вестью о спасении своего друга. - Он где-нибудь поблизости? Попросите его зайти ко мне. - Нет, он не поблизости. Дело в том, что вчера он отбыл в Индию. - Почему в Индию? - Его вызвали туда. Вице-король в некотором роде его кузен. Он потребовал Айвора к себе. - Я не могу представить, чтобы Айвора можно было заставить сделать что бы то ни было против его желания. - Я думаю, он сам хотел уехать. В конце концов, это почти единственное место, где еще осталось много лошадей. В эту минуту медицинская сестра внесла поднос. - Послушайте, и этим вас здесь кормят? Но это так отвратительно выглядит! - воскликнула миссис Ститч. - Да, действительно. Миссис Ститч взяла ложку и попробовала еду. - Вы не можете питаться этим. - Что и говорить, не очень-то вкусно. Но расскажите мне об Айворе. Когда он вырвался оттуда? - Больше недели назад. Вместе со всеми остальными. - Какими остальными? Разве из группы Хука спасся хоть кто-нибудь? - По-моему, да. Томми сказал мне, что несколько связистов и помощник начальника штаба бригады по тылу. - А отряд командос "Икс"? - Нет. Насколько мне известно, из них больше никто не спасся. - Но я не совсем понимаю... Что же, собственно, делал Айвор? - О, это целая история. Сейчас рассказывать ее у меня нет времени. - Она нажала кнопку часов, и купидончики пустились в пляс. - Я еще зайду к вам. Очень приятно, что вы в хорошем состоянии. Мне наговорили о вас совсем другое. - В последний вечер на Крите я виделся с Айвором. - В самом деле. Гай? - У нас состоялся длинный, тоскливый разговор о сдаче в плен. Я не могу понять, что произошло с ним после этого. - Представляю, какой невообразимый хаос царил там. - Вот именно. - И все слишком устали и были голодны, чтобы запомнить что-нибудь. - Да, почти все. - И мало кто понимал толком, что происходит. - Да, лишь немногие. - И никто не имел оснований гордиться чем-нибудь. - Да, таких было не очень-то много. - Именно это я и утверждаю все время, - торжествующе заявила миссис Ститч. - И совершенно очевидно, что под конец _не было_ никаких прик