СЕРДЦА ЧЕТЫРЕХ

В 9.25 утра машина Реброва подъехала к зданию райвоенкомата Октябрьского района и встала на обочине.

- После знедо позовем, - сказал Ребров и открыл дверцу. На нем была зимняя форма подполковника ВВС, Ольга была одета в форму старшего лейтенанта милиции. Штаубе и Сережа сидели в своей обычной одежде.

Ребров и Ольга вышли из машины, поднялись по ступенькам, вошли внутрь. Сидящий за стеклянным барьером дежурный лейтенант встал, отдал Реброву честь, Ребров на ходу ответил. Они поднялись на второй этаж. В коридоре было пусто. Ребров подошел к кабинету начальника военкомата и открыл дверь.

- Здравствуйте, - сказал он секретарше, печатающей на машинке.

- Здрасьте, - она приветливо улыбнулась, - а они вас в Ленинской комнате ждут.

- Ясно, - Ребров закрыл дверь, двинулся дальше по коридору.

Ольга следовала за ним. Они вошли в Ленинскую комнату. За столом, покрытым красным сукном, сидел начальник военкомата полковник Ткаченко, поодаль на стульях сидели: подполковник Лещинский, майор Зубарев, майор Духнин, капитан Королев, капитан Ломейко, капитан Беляков, капитан Терзибашьянц, старший лейтенант Волков.

- Здравствуйте, товарищи, - бодро сказал Ребров.

- Николай Николаич, приветствую! - заулыбался, вставая Ткаченко. Они пожали друг другу руки. Офицеры встали. Ребров поздоровался с каждым за руку. Ольга стояла возле двери.

- Подойдите сюда, - холодно сказал ей Ребров.

Она подошла и встала, опустив голову.

- Представьтесь, - скомандовал Ребров.

- Следователь Кировского РУВД города Москвы, старший лейтенант милиции Фокина Светлана Викторовна.

- А-а-а... - Ткаченко подошел к ней, заложил руки за спину. - Вот, значит, мы какие. А годков нам сколько?

- Двадцать шесть, - тихо ответила Ольга.

- Неплохо, очень неплохо! - поморщился Ткаченко. - Двадцать шесть и двадцать шесть, сколько это будет? А?

- Пятьдесят... два, - еле слышно произнесла она.

- Пятьдесят два, - повторит он, злобно глядя на нее. -Открой, Евгений Степаныч.

Капитан Королев подошел к двери, противоположной входной, отпер ее и стал спускаться вниз по ступенькам.

- Прошу, - мотнул головой Ткачекко. Ольга последовала за Королевым. Остальные двинулись за ней. Они спустились по лестнице и вышли во двор военкомата. Во дворе стояло несколько машин. Королев подошел к серо-голубому микроавтобусу, открыл дверцы, сел за руль. Ткаченко сел на переднее сиденье, остальные разместились в салоне.

- Поехали, - кивнул Ткаченко.

Королев завел машину, они выехали со двора и поехали по улице Вавилова.

- Николай Николаич, а что Моисеев? - спросил, не оборачиваясь, Ткаченко.

- В командировке, - ответил Ребров.

- Ну, тем хуже для него.

Свернули на Профсоюзную и минут через пятнадцать выехали из Москвы. Профсоюзная перешла в Калужское шоссе, Королев прибавил скорость. На тридцать шестом километре микроавтобус свернул с шоссе направо и поехал через лес по прямой, хорошо расчищенной дороге. Километра через два дорога уперлась в массивные ворота с красными звездами. Королев посигналил, ворота открылись, машина поехала и остановилась в КПП, перед полосатым шлагбаумом. Подошел солдат с автоматом. Ткаченко протянул ему из окошка бумагу и удостоверение. Солдат зашел на КПП и вернулся с лейтенантом. Лейтенант возвратил Ткаченко удостоверение, козырнул. Шлагбаум поднялся, машина въехала на территорию.

- Давай прямо и у казарм направо, - подсказал Ткаченко Королеву. Свернули у казарм и остановились возле небольшого двухэтажного здания.

- Приехали, - Ткаченко вылез из машины, подождал остальных и первым вошел в здание. Офицеры, Ребров и Ольга последовали за ним. Внутри размещался большой лифт с двумя кабинами, охраняемый тремя солдатами и прапорщиком. Они отдали честь офицерам, прапорщик нажал кнопку снял трубку телефона:

- 6, 23.

Двери одной кабины открылись, офицеры, Ребров и Ольга вошли, двери закрылись, кабина поехала вниз.

Ткаченко посмотрел на Ольгу:

- Железная душа не берет барыша.

Ольга опустила голову.

- Сама себя и обхитрила, - усмехнулся Ткаченко. - Мамочка, отдай!

Офицеры заулыбались. Лифт остановился, двери открылись.

- Прошу! - кивнул Ткаченко и все вышли из лифта в огромное подвальное помещение, освещенное сотнями неоновых ламп, подвешенных к высокому потолку. В подвале было пусто, только далеко впереди виднелась группа военных.

- Вперед! - скомандовал Ткаченко Ольге. Она медленно пошла к военным. Остальные двинулись за ней.

- И побыстрей!

Ольга пошла немного быстрее. Пройдя почти весь подвал, они приблизились к торцевой стене, половина которой была затянула сталью. Возле стены стояли два солдата с автоматами. За столом с телефоном сидел капитан. Возле стола стоял коренастый седовласый генерал-майор ВВС. Не дойдя до него шагов десять, Ольга остановилась. Идущие за ней тоже остановились.

- Ну что, сил нет? А? - спросил генерал. - Нот не идут? Давай, давай, подходи!

Ольга подошла к нему и остановилась, опустив голову.

- Ну и что? Что дальше-то? А? - спросил он, разглядывая Ольгу.

Ольга молчала.

- Молчим? А? Пришла, значит. Ну, ну! - он повернулся к капитану. - Товарищ капитан, они соизволили прибыть! Понятно? Покажите им, пусть полюбуются.

Капитан снял трубку телефона:

- 8, 43.

Стальная часть стены стала подниматься вверх, открывая полутемное помещение. Когда стена исчезла в потолке, из помещения в подвал въехал огромный тягач, предназначенный для транспортировки ракет средней дальности СС-20. На платформе тягача лежал громадный брус серебристо-зеленого металла. Тягач остановился.

- Ну! Смотри! - мотнул головой генерал.

Ольга подняла голову, посмотрела на брус.

- Сволочь! Сволочь ебаная! - выкрикнул генерал и заговорил, приблизив вплотную свое побелевшее лицо к лицу Ольги. - Ты думала, что ты умнее все? А? Что, объебать? А? На мякине провести? Так? Нам можно, значит, впихнуть, мы съедим? Да? Делайте, делайте, Петр Семеныч! Блядь! Блядюга ебаная! Приползла! Встала, сука рваная! Мы, значит, сжуем! Схаваем, ебут твою! По первому, по первому пропихнем! И просто! Просто, как у людей! По-простому, ебут твою! А за восьмерку я встану! Так?! Так, сволочь?! Так?! А?!

Он размахнулся и ударил Ольгу по щеке. Она отшатнулась назад, схватилась руками за лицо и зарыдала.

- Можно, можно! Разрешили! Да?! Можно гадить людям, можно пакостить! Валяй, сри! Делай гадости, мне можно! И ничего, сожрут! Хули им, дуракам! А?! Я посру, а они сожрут! Сожрут! Но нет, блядь! Нет, ебут твою! Это ты сожрешь! Сама! Сереж!

Капитан снял трубку:

- 8, 12.

Загудела сирена, открылись двери, и в подвал стали вбегать солдаты с автоматами и строиться в две шеренги. Как только они построились, сирену выключили, раздалась команда:

- Рота, равняйсь, смир-но! Равнение на-право!

К генералу, печатая шаг, подошел старший лейтенант, приложил руку к козырьку:

- Товарищ генерал-майор, вторая рота построена! Командир роты старший лейтенант Севостьянов!

- Давай, давай! - кивнул генерал капитану.

Капитан снял трубку:

- 8, старуха.

Открылась дверь и двое солдат в ватниках втолкнули в подвал пожилую женщину в старомодном темно-синем платье. Она со стоном упала, солдаты схватили ее за руки, проволокли по полу и бросили рядом с Ольгой.

- Ниночка... - потрясенно простонала старушка.

- Нет, нет, нет! - Ольга упала на колени, поползла к генералу.

- Не надо! Умоляю! Пощадите! Умоляю!

- А, пизда! Забрало?! - генерал оттолкнул со сапогом. -Ничего, щас порадуешься! Щас насмотришься!

- Нет! Нет! - Ольга поднялась с пола, бросилась к дверям, но солдаты в ватниках догнали ее, сбили с ног, подволокли к генералу.

- Разрешите нам, Иван Тимофеич, - Ткаченко подошел к Ольге.

- Даван, давай!

Капитан Королев схватил Ольгу за левую руку, подполковник Лещинский за правую, Ткаченко взял ее за волосы.

- Нет, нет! - кричала Ольга.

- А ты, пизда, чего сидишь?! - крикнул генерал старушке. -Ну-ка, раздевайся! Покажи нам мандятину свою! Небось засохла? Не ебли уж лет двадцать?! Ну?!

- Нет! Нет! - забилась Ольга в руках офицеров.

- Господи, - простонала старушка.

- Ну-ка, раздевайся, блядь! - закричал генерал. - Не выводи меня, тварь! Раздевайся! Раздевайся, пизда! Я ждать не буду! Старушка заплакала.

- Давай! Ну! - крикнул генерал солдатам в ватниках.

Солдаты стали сдирать одежду со старушки.

- Не-е-ет! - истошно закричала Ольга.

- Щас тебе будет - нет! Ну-ка, поднесите ей каргу, пусть понюхает мандятину! А!

Солдаты в ватниках подхватили голую старушку на руки, развели ей ноги и поднесли ее промежностью к лицу Ольги. Ольга дернулась, но офицеры подвинули ее вперед. Ткаченко, держа за волосы, прижал ее лицо к гениталиям старушки. Ольга застонала.

- Понюхай, понюхай пизду заслуженного педагога! Понюхай! Она у нас неделю без бани просидела, пахнет вкусно! Дай, дай ей еще понюхать!

Ткаченко стал тыкать Ольгу лицом в гениталии старушки.

- Вот! Вот! - усмехнулся генерал. - Пусть нанюхается! Дыши, дыши глубже! А теперь - жопу! Там тоже застойные явления, как сказал бы Михаил Сергеич! Дважды в штаны наклала, дважды! Первый раз, когда обвинение зачитали, второй - когда башку Ерофеева гнилую увидала! Вот так!

Солдаты перевернули старушки и приблизили ее худые испачканные калом ягодицы к лицу Ольга. Ткаченко стал тыкать Ольгу лицом между ягодиц. Ольга отчаянно попыталась вырваться, но на помощь троим офицерам пришли еще двое - майор Духнин, и капитан Терзибашьянц.

- И поглубже, поглубже! - командовал генерал. - Чем глубже, тем вкусней!

Старушка закричала высоким голосом.

- А теперь ну-ка покажите нам мурло товарища Фокиной! Всем! Офицеры развернули Ольгу к солдатам. Лицо ее было испачкано калом.

- Гад, гад, гад... - рыдала Ольга. Старушка протяжно кричала, разведенные ноги ее тряслись.

- А теперь мандавошь к ногтю! - командовал генерал.

Солдаты подняли старушку выше и бросили об пол. Она замолчала.

- Два, три! - скомандовал один из солдат и они, подпрыгнув, стали старушке на спину. Хрустнули кости, изо рта старушки потекла кровь.

- Я расскажу... я скажу Басову... я... гад, - хрипела Ольга.

- А теперь, Сереж, специалиста!

Капитан снял трубку:

- 8, Говоров.

Через пару минут двое солдат и прапорщик караульной службы ввели человека в форме офицера, но без погон. Его подвели к генералу, прапорщик приложил руку к козырьку:

- Товарищ генерал-майор, арестованный Говоров по вашему приказанию доставлен.

- А, Николай Иваныч, - генерал с улыбкой сцепил руки на животе.

- Как самочувствие? Не холодно было? А?

Говоров смотрел в сторону.

- Коля, прости меня, - простонала Ольга.

- Простит, простит обязательно! - громко сказал генерал и офицеры засмеялись.

Говоров по-прежнему смотрел в сторону.

- Прапорщик, ставьте его, - кивнул генерал.

Прапорщик и солдаты подвели Говорова к колонне и стали привязывать веревками.

- А что с молоком? - генерал повернулся к капитану.

- В четвертом боксе, товарищ генерал-майор.

- Ну?

Капитан снял трубку:

- 8, молоко из четвертого.

Солдаты и прапорщик отошли от привязанного ими Говорова.

- Командуйте, - кивнул генерал.

- Первая шеренга, на колено стано-вись! - скомандовал старший лейтенант. Солдаты первой шеренги опустились на правое колено.

- Коля! Коля! - закричала Ольга. - Нет! Гады! Гады!

Ткаченко поднял разорванное платье старушки и рукавом зажал Ольге рот.

- Оружие к бою.

Солдаты щелкнули затворами.

- По голове предателя Родины, короткой очередью.. Огонь! -старший лейтенант махнул рукой.

Раздался грохот 110 автоматов. Голова Говорова разлетелась в клочья. Привязанное за руки к колонне тело наклонилось вперед, из размозженной шеи потекла кровь.

- Первая шеренга, встать! Рота, автоматы на пле-чо!

Из открытого полутемного ангара два солдата вывезли широкую тележку, на которой стояли 20 молочных бидонов.

- Так, - генерал взглянул на тележку и перевел взгляд на капитана.

- Ну и?

Солдаты остановили тележку возле тягача. Капитан встал, подошел к тележке, открыл бидон, наклонился и понюхал молоко. Все смотрели на него. Он выпрямился и посмотрел на генерала. Генерал опустил глаза и тяжело вздохнул. Потом медленно подошел к Ольге, опустился на корточки. Ткаченко освободил ее рот.

- Понимаешь, - заговорил генерал, - если нет доверия, нет уверенности, что на человека можно положиться, тогда все теряет смысл. Все. Но, с другой стороны, обидеть человека недоверием, держать его на дистанции, так сказать, тоже может оттолкнуть. И оттолкнуть навсегда. Вот в чем проблема. Я ненавижу это идиотское правило: доверяй, но проверяй. Его придумали сталинские аппаратчики, карьеристы, шагающие по головам. Им важно было разобщить народ, посеять в нем подозрительность, неуверенность в своей работе, в себе самом. А значит - лишить человека профессионализма, отделить его от любимого дела, втянуть в болото производственных дрязг, превратить его в пешку для своих, так сказать, партократических игр. А следовательно, уничтожить в нем личность. То-есть, попросту, лишить человека звания Человек.

Он замолчал, разглядывая свои морщинистые руки.

- Иван Тимофеич, - осторожно заговорил Ткаченко, - мы с Сергеем Анатольичем хотели бы выяснить по поводу Подольска. Они и вчера звонили и сегодня. Басова нет, а Панченко я докладывать не могу.

- Почему? - поднял голову генерал.

- Не могу, - покачал головой Ткаченко.

- А вы, товарищ полковник, через "не могу", - генерал встал. - Сереж, звони Клокову.

Капитан снял трубку:

- 3, 16. Товарищ полковник, капитан Червинский. Здесь вот полковник Ткаченко приехал с Фокиной. Да. Да. По девятке. Иван Тимофеич? - капитан вопросительно посмотрел на генерала, тот отмахнулся. - Он уже ушел. Да. Уже выкатили. Да. Есть, товарищ полковник.

- Ну вот, - генерал посмотрел на часы. - Значит, я пойду к себе, Клокову про трисин - ни гу-гу. Пускай сам поебется.

Генерал подошел к ближайшей двери и исчез в ней. Ольга дернулась в руках все еще держащих се офицеров.

- Отпустите ее, - скомандовал Ткаченко и те отпустили. Ольга поднялась с колен, подошла к открытому бидону и стала мыть лицо молоком. На другом конце подвала открылись двери лифта, вышел полковник Клоков.

- Никто ему ничего, ясно? - вполголоса произнес Ткаченко и двинулся навстречу Клокову. Они козырнули друг другу, пожали руки,

- Рота, равняйсь! Смирно! - скоматаовал Севостьянов. -Равнение на средину!

- Отставить, вольно, - сказал Клоков и подошел к офицерам. - Здравствуйте, товарищи.

Офицеры поприветствовали его.

- Как обстановка? - он посмотрел на подплывший кровью труп старушки, на безглавое тело Говорова.

- Приближена к боевой! - ответил Ткаченко и все засмеялись.

- Совсем хорошо, - Клоков увидел Ольгу, вытирающую лицо носовым платком. - Товарищ Фокина! Д где же ваш напарник? Капитан Воронцов? Наш замечательный сыщик?

Ольга не ответила.

- Что-то случилось?

Ольга убрала платок, одернула китель:

- Выписка в кармане у майора Зубарева.

Офицеры обернулись к Зубареву. Мгновенье он смотрел на Ольгу. потом дернулся к двери, но Ребров подставил ему подножку. Зубарев упал, на него навалились, прижали к полу.

- Переверните его, - скомандовал Клоков, подходя.

Зубарева перевернули лицом вверх.

- Обыщите.

Офицеры обыскали его, достали из внутреннего кармана кителя сложенный вчетверо листок бумаги. Клоков развернул, стал читать. Ольга подошла, заглянула в бумагу:

- Да. Это Лисовского. А ниже - по кольцам. Огуреева.

Клоков сжал тубы, кивнул. Ольга протянула ему зажигалку. Он взял ее:

- Старший лейтенант Севостьянов!

Севостьянов подошел.

- Спросите у этого гуся, где пробы. А если не скажет, вгоните ему пулю в лоб.

Севостьянов вынул из кобуры пистолет, оттянул затвор и направил на Зубарева.

- Они в сейфе... у Жогленко там... - пробормотал Зубарев.

Клоков щелкнул зажигалкой, поджег листок:

- Огонь.

Севостьянов выстрелил. Пуля попала Зубареву в грудь, он застонал, выгибаясь. Офицеры отпустили его. Клоков бросил горящий листок на пол, отдал Ольге зажигалку:

- Спасибо. Лейтенант, двух солдат мне.

- Соболевский, Ахметьев, выйти из строя! - скомандовал Севостьянов и солдаты подошли к полковнику.

- И вы тоже, - сказал Клоков двум солдатам в ватниках, - за мной - марш.

Он направился к лифтам. Ребров, Ольга и солдаты последовали за ним.

- Еще в Подольске он меня уверял, что с первого раза мы по параметрам не пролезем, - заговорил на ходу Клоков, - прошли комиссию, прошли ГУТ, отметились у Язова, потом выехали под Баршуп, - и все он тревожился, все писал докладные. И Басову, и Половинкину, и мудаку этому Ващенко: нормы не соблюдены, объект принят с сильными недоделками, барсовики текут, магнето течет, в выходном пробой.

Они вошли в лифт, он нажал кнопку 3 и продолжал:

- А это сентябрь, две недели дождь, дорога раскисла, тягачей хрен-два и обчелся, энергетики нам насрали от всего сердца, посадили нас на 572-ых, комиссия воет, Лешку Гобзева отстранили, Басов рвет и мечет, мы с Иваном Тимофеичем разрываемся...

Лифт остановился, двери открылись. Клоков первым шагнул на ковровую дорожку:

- И вдруг эта сволочь приходит ко мне и показывает фото. А у меня только что был разговор с Басовым. Тогда я впервые усомнился...

Они подошли к двери с номером 35. Клоков открыл и вошел первым.

Сидящий за столом прапорщик встал.

- Работайте, работайте, - махнул рукой Клоков, подошел к обитой черным двери, открыл. - Вы, с автоматами, здесь останьтесь.

Автоматчики встали у двери, остальные прошли внутрь уютного, обитого дубом кабинета. Клоков прикрыл за ними дверь и скомандовал:

- Раз!

Солдат в ватнике ударил Реброва ногой в живот, другой заломил Ольге руку. Ребров, согнувшись, повалился на пол, Ольга упала на колени.

- Вот так, - Клоков подошел к сейфу, отпер ключом внешнюю дверцу, набрал шифр и открыл внутреннюю, - пусти козла в огород.

- Что? Зачем вы?! - воскликнула Ольга, морщась от боли.

- Еще ему добавь, - Клоков вынул из сейфа красную папку.

Солдат ударил Реброва сапогом в спину.

- Вопросы есть? - Клокоз подошел к Реброву, - Или все ясно?

- Все... ясно, - прохрипел Ребров.

- Номер замены?

- 28, ряд 64...

- Полоса?

- Восьмая.

- Хорошо, - Клоков открыл папку, вынул лист. - Итак, вместо вполне заслуженной пули в лоб вы получаете пробы. Сегодня, на шестом складе, вот по этой накладной. Вставайте.

Ребров с трудом встал.

- Держите, - Клоков дал ему лист, Ребров взял, стал морщась читать.

- Отпусти, - сказал Клоков солдату, тот отпустил Ольгину руку, помог ей встать.

- Теперь по лестнице наверх, - Клоков нажал кнопку, дубовая панель поехала в сторону, открывая ход в стене, дверь за собой захлопните. Возле санчасти моя машина с шофером.

Ольга первая вошла в проем.

- И на прощанье, от личного состава, - Клоков дал Реброву сильную пощечину. - Попадись ты мне еще хоть раз, вонючка. Пшел! - он пнул Реброва ногой. Ребров отшатнулся в проем, панель задвинулась. Внутри горели тусклые лампочки, наверх вела винтовая лестница. Ольга восторженно обняла Реброва:

- Ой, Витя! Витенька!

- Рано, рано, - зашептал он, отодвигаясь. - Двинулись.

Они поднялись по лестнице, открыли железную дверь и вышли из торца бойлерной.

- Где это... - завертел головой Ребров, - ага, вон санчасть.

- У тебя губа разбита, подожди, - Ольга достала платок, вытерла кровь.

- Пошли, пошли, - Ребров быстро зашагал к санчасти.

- Витя! Витенька! - Ольга догнала его. - Это же пиздец! Ой... миленький... сильно болит?

- Тихо.

Они миновали выходящих из столовой солдат, подошли к санчасти. Неподалеку стояла черная "волга". Ребров сел на переднее сиденье, Ольга сзади.

- Здравия желаю, товарищ подполковник, - сидящий за рулем сержант завел мотор.

- Здорово, - Ребров потрогал губу, - Москва, Дорогомиловская, дом 42.

- Есть, товарищ подполковник, - сержант включил передачу, машина тронулась.

- Как Дорогомиловская? - удивленно наклонилась вперед Ольга. Зачем же?

Ребров строго посмотрел на нее.

- Я не могу! Я не смогу! Господи! - она закрыла лицо руками.

- Волга впадает в Каспийское море, - сухо произнес Ребров.

Ехали молча. На Большой Дорогомиловской свернули во двор и стали...

- Жди здесь, - сказал Ребров шоферу, быстро вылез из машины и открыл заднюю дверь. - Прошу.

Ольга выбралась из машины и побрела к подъезду. В лифте она разрыдалась.

- Ольга Владимировна, я прошу вас, - Ребров взял ее за руки, - я очень вас прошу.

- Ну зачем! За что мне... Господи, я не могу! - трясла она головой, - все же хорошо... ну, зачем?!

- Вы же все, все понимаете, вы помните 18 на раскладке, милая, мне самому тяжело, но мы на пути, и теперь так легко сорваться, разрушить все. Возьмите себя в руки, прошу вас, не губите наше дело. Мы не можем себе позволить расслабиться. Расслабиться - значит погибнуть, погубить других. Ну! - он встряхнул ее за плечи.

- Да, да, - всхлипнула Ольга, доставая платок, -погибнуть...

Они вышли из лифта, она вытерла лицо и Ребров позвонил в квартиру 165.

- Я не приказываю, я прошу, - сказал он.

Дверь открыл Иванилов. Он был в байковой рубахе, кальсонах и тапочках на босу ногу.

- В самый, самый раз, - заулыбался он, пропуская их в тесную переднюю, - а я вот это, съезд показывают, и там Ельцин им дает... В квартире громко звучал телевизор.

- Лезут на него, понимаешь, а он их глушит! Во, во... полозковцы. Может, чаю?

- Мы торопимся, Петр Федорович, - сухо сказал Ребров, расстегивая шинель на Ольге.

- Как знаете, - Иванилов выключил телевизор, открыт комод.

Ребров повесил шинель Ольги на вешалку, она сняла фуражку и прошла в маленькую смежную комнату. Иванилов вынул из комода серую папку, положил на стол.

- И поаккуратней, Петр Федорович, - Ребров прошел на кухню, посмотрел в окно. - У нас сегодня тяжелейший день.

- Все понял, - Иванилов с улыбкой вошел в смежную комнату и запер за собой дверь. Окно в комнате было плотно зашторено. Сидя на узкой кровати в углу, Ольга снимала сапоги. Посередине комнаты стояло старое зубоврачебное кресло, над изголовьем которого был укреплен на столе стул с круглым отверстием в днище. Иванилов проворно разделся догола, положив одежду на угол кровати:

- Светлана Викторовна, давайте помогу.

- Отойдите! - дернула головой Ольга. Он отошел и встал возле кресла, поглаживая себя по плечам. Она разделась и села в кресло. Иванилов влез на стол, сел на укрепленный стул, спиной к Ольге. Его зад просунулся в отверстие, навис над Ольгиным лицом.

- Только не быстро, - произнесла Ольга, крепко берясь за подлокотники.

- Само собой... - Иванилов напрягся, шумно и протяжно выпустил газы в лицо Ольги. Она открыла рот, приложила к его анусу. Иванилов стал медленно испражняться ей в рот, тихо кряхтя. Ольга судорожно глотала кал, часто вдыхая носом. Голые ноги ее дрожали.

- Все, - пробормотал Иванилов, приподнимаясь. Ольга сползла с кресла на пол и замерла, всхлипывая и громко дыша.

- Все, все, - Иванилов слез со стола на пол, стал одеваться. -какой сегмент?

Ольга не ответила.

- Ну, я тогда там... - он оделся и вышел из комнаты.

Ребров пил молоко на кухне.

- А какой сегмент-то? - громко спросил Иванилов. Ребров поставил стакан, вошел в комнату:

- Восемнадцатый.

- Так. Восемнадцатый, - Иванилов выдвинул нужный ящик сегментной картотеки, достал след.

- И пожалуйста в двух экземплярах.

- Хорошо, хорошо.

Иванилов вынул из папки две разметные сетки, приложил след и обвел.

Вошла Ольга, застегивая китель.

- Как вы? - приблизился Ребров. Она покачала головой. Он вынул носовой платок, вытер ее коричневые губы:

- Все будет хорошо.

- Сделано, - Иванилов убрал след и папку и тут же включил телевизор. - Интересно, продавит он собственность?

Ольга пошла одеваться. Ребров взял сетки, сложил, спрятал в карман.

- С другой стороны, колхозников тоже понять надо, -усмехнулся Иванилов. - Работали, работали, понимаешь, а тут - на тебе!

- До свидания, Петр Федорович, - проговорил Ребров, и они с

Ольгой вышли. В лифте Ольгу вырвало.

- Легче всего! Легче всего дать волю эгоизму! - воскликнул Ребров. - Давайте! Показывайте, какая вы гордая! Какая самостоятельная! Демонстрируйте! Как вы презираете всех! Как плюете на остальных! Ну! Демонстрируйте!

- Я... нет... - шептала Ольга, прижавшись лбом к стенке кабины.

Ребров схватил ее под локоть, вытолкнул из лифта:

- Идите! Гордитесь собой!

Они сели в машину.

- Поехали на шестой склад, - сказал Ребров, закуривая.

- Есть, товарищ подполковник.

Когда черная "волга" подъехала к военкомату, было уже темно. Машина Реброва стояла на месте. Штаубе и Сережа спали в ней, привалившись друг к другу.

- Перегрузишь в мой багажник, и свободен, - приказал Ребров сержанту, вылезая из "волги". Ольга постучала в заднее стекло "Жигулей":

- Ау!

Штаубе проснулся, открыл дверь, она села на переднее сиденье:

- С добрым утром, милые.

- Как? - морщась, спросил Штаубе.

- Отлично! - радостно шепнула она. - Вон, смотрите.

Штаубе оглянулся. Сержант подносил к "Жигулям" металлический ящик.

- Става Богу.

Ребров захлопнул багажник, сел за руль:

- Здравия желаю, Генрих Иваныч.

- Дали? 48?

- 48, - Ребров завел мотор. - Вы не замерзли здесь?

- А я дважды заводил. Погодите, а как с Клоковым? А Басов что? Выписку нашли сразу?

- Сразу! - Ребров посмотрел на Ольгу, они засмеялись. -Сразу!

- А этот говнюк, Сотников, торговался?

Ребров с Ольгой засмеялись громче.

- Погодите, чего вы ржете, расскажите толком? Мне к Коваленко ехать?

Сережа проснулся, громко зевнул:

- О-о-ой... холодно... а Олька где?

- Я здесь, милый. Спи.

- Я есть хочу.

- Да, - посерьезнел Ребров, - есть. Нам всем пора пообедать. А точнее - поужинать.

- Может - к Михасю? - предложила Ольга. - Жутко в баню хочу.

- К Михасю? Без звонка? - потер лоб Ребров.

- Именно - без звонка! - Штаубе надел шапку. - Да эта сволочь должна вам в любое время суток жопу лизать, не разгибаясь! Поехали.

Они сидели за столом в пустом банном зале с мраморными колоннами и бассейном. Ребров и Штаубе были в простынях, Ольга и Сережа -голыми. Официант принес десерт и шампанское.

- За удачное, - пробормотал разомлевший Ребров. Чокнулись и выпили.

- Еб твою... - Штаубе поморщился, взял бутылку. -Полусладкое. Вот пиздарванцы. Человек!

Подошел официант.

- Что это за говно ты нам принес? На хуй нам полусладкое? У вас что, нормального шампанского нет?

- Извините, но завезли только полусладкое.

- Еб твою! - Штаубе ударил бутылкой по столу. - Зови сюда Михася!

- Одну минуту...

- Генрих Иваныч, да все хоккей, - Ольга допила, встала и бросилась в бассейн. - Сережка, иди ко мне!

Сережа прыгнул в воду.

- А вот это... после еды... вредно! - погрозит пальцем Ребров.

- Отлично! - закричим Ольга.

- Ей сиропа разведи водой - и тоже отлично будет, -проворчи Штаубе, откусывая от яблока.

Ольга схватила Сережу за руку, потянула на середину бассейна. Сережа завизжал. Вошел Михась.

- Что же это, друг любезный? - Штаубе щелкнул по бутылке.

- Михаил Абрамыч, извините ради Бога! - Михась прижал пухлую ладонь к груди. - С брютом щас такой напряг, все по валютным барам, нам вообще ничего не дают. Хотите "Напариули"? Джина с тоником? Ликерчик у меня хороший есть. Яичный.

- Яичный? - издевательски прищурился Штаубе. - Говно ты собачье! Ты видишь кто к тебе приехал?! Ты, пиздюк - в жопе ноги! Мы что тебе - бляди райкомовские, или уголовники твои, чтобы это пойло лакать?! Кто мы тебе, гад?! Отвечай! - он ударил кулаком по столу, опрокидывая бокалы.

- Генрих Иваныч, - поднял руку опьяневший Ребров, - ну не надо так... они же все... подчиненные.

- Прошу прощения, извините, пожалуйста, я щас принесу все, что есть, все, что есть! - забормотал Михась.

- Тащи все, гад! Все! Чтоб все стояло здесь! Все! - стучал кулаком Штаубе. - Полусладкое! Ты что, говнюк, в детстве сахара мало ел?! Или решил, что мы блокадники? Или ветераны войны, ебать их лысый череп?! Это им ты будешь клизму с полусладким вставлять в жопы геморройные, понял?! Им! А нам это... - он схвати бутылку и швырнул в Михася, - по хую!

Михась увернулся, бутылка разбилась о колонну.

- Браво! - Ольга зашлепала ладонями по воде.

- Ура! - закричал Сережа, держась за ее шею. Михась выскользнул в дверь.

- Какие твари! - тряс головой Штаубе. - Всех бы на одной веревке! Всех!

- Генрих Иваныч, вы чересчур категоричны, - Ребров открыл Ольгин портсигар, достал папиросу, - ты... или, нет... мы имеем дело с простейшими, знаете, такие инфузории. Amoeba proteus, которые, в свою очередь, являются пищей для более сложных созданий, для рачков, например, которых потом заглатывает кит, а на кита... потом нападают касатки, раздирают ему рот, вырывают жирный-жирный язык, а касаток уже ловят двуногие, на которых водятся насекомые паразиты. И надо сказать, дистанция между инфузориями и вшами - громадная... Давайте лучше еще водки выпьем.

- Виктор Валентиныч! - Штаубе отшвырнул надкусанное яблоко, - вы меня простите, по раскладке и по знедо вы - гений, но в жизни вы ничего не понимаете! Эта инфузория на "Мерседесе" разъезжает! Ему бляди из райкома и райисполкома сосут непрерывно! Его, пиздюка, подвесить бы за яйца, чтоб он ссал и срал бы одновременно! Инфузория! Говносос! Уебище пиздопробойное! Как я их, тварей толсторылых, ненавижу! Не-на-вижу! - он застучал кулаком по столу.

- Витя! Генрих Иваныч! Идите к нам! - закричала Ольга. -Хватит ругаться!

- Вообще, идея не плоха, - Ребров закурил, бросил спичку в бассейн. - Генрих Иваныч, соблазнимся?

- Твари! Сраные твари! - Штаубе неряшливо налил водки себе и Реброву.

- Да хватит вам, - Ребров взял рюмку. - Удачное, удачное. Три дня тому назад... я был готов крест поставить. Пейте за наш промежуточный.

Они выпили.

- Ха-а! - крикнул Штаубе, откусил от целого лимона и стал жевать,

- Спасите! Тону-у-у! - закричал Сережа, хватаясь за Ольгу.

- Ссышь, котенок! - смеялась Ольга, отталкивая его. -Плыви, плыви! Держись за воду!

Ребров встал, пошатываясь подошел к краю бассейна, сбросил простыню и с папиросой в зубах бултыхнулся в воду.

- Бедные дети в лесу, кто им покажет дорогу? - Штаубе выплюнул лимон, приподнялся, запрыгал, болтая культей. - Жалобный плач пронесу... тихо к родному порогу... Ну, твари! - он упал, подполз к краю и сел, свесив ногу в воду. - Так вот жизнь и проходит... Ребров нырнул, вынырнул, отфыркиваясь:

- Хлорка...

Появился Михась с тележкой, уставленной бутылками. За ним вошла полная девушка с гитарой, в длинном платье и с распущенными волосами.

- Ну вот, уже что-то! - ухмыльнулся Штаубе, почесывая грудь. - Налей-ка чего-нибудь.

- Чего желаете?

- Все равно. А это кто?

- Это Наташа, Михаил Абрамыч. Поет расчудесно. Она же вам тогда пела, вы не помните?

Девушка, улыбаясь, стала перебирать струны.

- А-а-а-а... - поморщился Штаубе, принимая рюмку с ликером. - Вспомнил. "Снился мне сад в подвенечном уборе". Только сегодня - мимо. У тебя, милая, голос, что в жопе волос: хоть и тонок, да не чист. А мой слуховой аппарат - вещь деликатная. Я Козлу чуть в харю не плюнул, а тебе и вовсе рыло сворочу. Так что... - он отхлебнул из рюмки. - Брось свою бандуру, остаканься и ползи ко мне. Ты! Налей ей!

Михась налил бокал вина и подал Наташе. - А сам уебывай, пока я добрый!

- А нас кто обслужит? - закричала Ольга. - Я тоже вина хочу!

- И я! - крикнул Сережа.

Все трое подплыли к краю бассейна, Михась принялся обслуживать их.

С бокалом в руке Наташа подошла к Штаубе.

- Раздевайся и присаживайся! - Он шлепнул ладонью по мокрому полу. Она сняла платье, туфли и, оставшись в красном купальнике, села рядом со Штаубе, опустила ноги в воду.

- Так не пойдет! - ухмыльнулся Штаубе. - Здесь все в раю, видишь мы какие... - он сбросил с себя простыню, почесал мошонку. - Так что не нарушай диспозиции, это - во-вторых. А во-первых, я ж тебе сказал - остаканься!

Он схватки левой рукой Наташу за шею, правой приставил бокал к ее губам и принудил все выпить.

- Ой... я так захлебнусь! - закашляла Наташа.

- Другое дело! - Штаубе стал снимать с нее купальник, Наташа помогла ему.

- Ух ты! - он потрогал ее большую грудь. - Друзья! Смотрите!

- Какая прелесть! - засмеялась Ольга, отпивая из бокала.

- Пусть письку покажет! - прорычал басом Сережа.

Штаубе развел Наташины колени:

- Смотри! Нравится?

- Оч-ч-чень! - прорычал Сережа, пригубливая вино.

- Витя, возбуждаешься? - Ольга обняла Реброва.

- Я сыт удачным... - он положил голову на мраморную ступеньку.

- Ну кто же тогда?! - Ольга шлепнула рукой по воде. - У Генриха Иваныча последний раз стоял пять лет назад!

- Шесть! - поправил Штаубе и показал Наташе свой длинный член. - Видишь, какой инструмент? Двадцать шесть сантиметров в стоячем виде! Но - все в прошлом. Теперь же...

- Ну, кто ее выебет?! - закричала Ольга, шлепая по воде.

- А пусть вот этот! - Сережа показал пальцем на суетящегося возле бутылок Михася.

- Точно! - Штаубе хлопнул в ладоши. - Ну-ка, ты, хуило, раздевайся!

- Да что вы... почему я?

- Ты, пиздюк, со мной не пререкайся! Делай, что говорят!

Михась стал нехотя раздеваться.

- Я с ним не буду! - мотнула головой Наташа.

- Еще как будешь! - Штаубе схватит ее за волосы. Отсосешь по-смачному, с проглотом, да еше спасибо скажешь!

- Я не буду! - дернулась Наташа.

- Будешь! Будешь! Будешь! - Штаубе стал бить ее по лицу. Она разрыдалась.

- На колени, тварь! - Штаубе толкнул ее к голому Михасю. -Соси у него! Живо! Я дважды не повторяю, Пизда Ивановна! Ну! - он замахнулся бутылкой, расплескивая ликер.

Всхлипывая, Наташа встала на колени. Михась подошел к ней, она стала сосать его член.

- Давно бы так, - Штаубе отхлебнул из бутылки.

- Бывают же такие волосатые мужики! - усмехнулась Ольга.

- А ей вкусно? - Сережа кинул в Натащу корку от мандарина.

- Еще бы! - серьезно кивнул Штаубе.

Вошел официант с мороженым.

- Поставь... - пробормотал Михась.

- Мне, мне! - закричал Сережа.

- И мне! - подняла руку Ольга,

- И мне, - устало выдохнул Ребров.

- И мне! - потянулся Штаубе.

Официант раздал мороженое и вышел.

- Другое дело... - Штаубе плеснул ликера в розетку с мороженым, попробовал, - всем рекомендую.

Ольга и Сережа подплыли к нему, он налил им ликера, посмотрел на Михася с Наташей:

- Не увлекайтесь, друзья. Покажи-ка нам своего Котовского.

Наташа отстранилась, Михась повернулся, показывая член.

- Не слабый банан! - пьяно хохотнула Ольга.

- У Фарида меньше? - Сережа ущипнул ее за грудь.

- Вполне достойная елда! - кивнул Штаубе. - Молодец! Теперь ставь ее раком! Давай!

Стоя на коленях, Наташа наклонилась, Михась пристроился сзади.

- И поактивней! - подсказала Ольга.

- Что? - поднял голову Ребров. - Стоп! Стоп! Быстро! Быстро!

Он неловко вылез из бассейна, поскользнулся, упал на бок:

- Быстро! Кольца! Уберите этих, уберите!

- Вон отсюда! Вон отсюда! - закричал Штаубе. - Живо! Убью!

Михась и Наташа схватили одежду и выбежали.

- Что такое? Витя? - Ольга выбралась из бассейна.

- Кольца! Кольца! - Ребров пополз к стоящее в углу ящику.

- Какие кольца? - Штаубе двинулся за ним, опираясь руками о пол и подтягивая ногу.

Ребров набрал шифр замка, открыл ящик, снял ипрос, повернул рычаг поперечной подачи и рассмеялся.

- Что стряслось? - Штаубе заглянул в ящик.

- Мне показалось... что я кольца снять забыл...

- Устал ты, Витя. Намучился, - Ольга поцеловала его в плечо.

- Бывает... - Штаубе отполз.

- Тебе выспаться нужно, - Ольга гладила мокрую голову Реброва, - пошли наверх? Баиньки?

- Наверх? - он уронит голову ей на плечо. - Двинулись... но ящик, все со мной... все со мной... рядом чтоб...

- Конечно, милый.

На дачу вернулись только к часу дня. Ольга с Сережей отправились в спортзал. Ребров со Штаубе - в мехмастерскую. Штаубе сразу же выточил на токарном станке полукольцо, смерил ключом:

- Стандарт.

Ребров открыл ящик, снял ипрос, повернул рычаг поперечной подачи и осторожно вытянул стержень #1 из паза.

- Ух, ты! - Штаубе восторженно покачал головой. - Ведь умеют же, сволочи, если надо!

Ребров надел на стержень кольцо, вставил полукольцо, оттянул пружину. Затвор щелкнул и встал на место. Ребров вставил стержень в паз, закрепил рычагом, перевел рейку на 9, протянул руку. Штаубе подал ему гнек, Ребров вставил его в шлицевой замок и стал медленно поворачивать.

- Легче, легче! - зашептал Штаубе,

Ребров повернул гнек до конца, тельмец соскочил с колодки, вошел в челночную капсулу. Штаубе подал иглу. Ребров ввел ее в концевое отверстие, перевел рейку на 2. Челночная капсула опустилась на параклит. Ребров тут же повернул и вынул гнек.

- Слава тебе, Господи! - Штаубе перекрестится, со вздохом взялся за сердце. - Ой... С вашими фокусами, Виктор Валентиныч, все здоровье растеряешь...

- Отлично, отлично! - Ребров подошел к промежуточному блоку, открыл, спустил предохранитель, вставил гнек в патрон, включил. Гнек завращался, венчик его раскрылся, вольфрамовый шарик исчез в патрубке.

- Вот на что денежки народные переводятся, - Штаубе склонился над ящиком. - Мерзавцы! А протез нормальный сделать не могут.

- Все отлично, Генрих Иваныч! - возбужденный Ребров вытянул из паза стержень #2. - Дайте только до фундаментов добраться. Будет вам и белка, будет и протез. Точите полукольцо.

Ольга слезла с тренажера, пощупала спину:

- Третий пот. Хватит. Сережа, отбой.

Сережа качался на "Дельте".

- Оль, а я тоже на "Геркулесе" хочу.

- Стоп, стоп! Тебе еще рано. Шведская стенка, лыжи, кольца -вот, что тебе нужно. Слезай.

Ольга потрогала его спину.

- Мокрый, как мышь. Три минуты со скакалкой - и в душ. Попрыгав, они вошли в душевую, разделись и встали под душ.

- Ну, а потом что было, после чемпионата СССР? - спросил Сережа.

- Скандал был. Я великой Стрепетовой дорогу перешла. Она -шестикратная чемпионка страны, двукратная чемпионка мира, олимпийская чемпионка, а я - двадцатилетняя девка, год назад норму мастера выполнила. У нее муж кагебешник, дача, две машины, блат в Федерации, в Госкомспорте. А я - третьекурсница запиханного Лестеха, девочка из Норильска, живу в общаге, в Москве ни одного знакомого, вся жизнь: тир, спортзал, общага, тир, спортзал, институт. А дальше - круче: спартакиада народов СССР, накануне Олимпиады, она стреляет: 559. Я вышла: 564! Новый рекорд страны. В Федерации на рога встали. Данилин: включить Пестрецову в Олимпийскую сборную, Комаров: рано, молода, нет опыта, не комсомолка, подведет команду, морально неустойчива, хуе-муе. Проголосовали поровну, отложили на неделю, Стрепетова Комарову истерику устроила, орала: или я, или она. Очко у нее тогда сильно заиграло: ей 29, пик давно прошел, последний чемпионат мира она Анжелике Форстер просрала, в Риме вообще в тройку не вошла... - Ольга закрыла воду, взяла полотенце. -Вот. Такова ситуэйшен. Неделя идет, надо что-то делать, а у меня руки опустились, хули; она Комарову в уши надует, он Федерацию обработает, проголосуют против, и пиздец. А тут Милка Радкевич из Киева проездом, пошли с ней в "Метелицу", выпили, попиздели, и она мне: Оленька, не бзди, бери коньячевского, поезжай к Жабину.

- Это кто? - Сережа закрыл воду.

- Второй человек в Федерации после Комарова. Жуткий бабник, мне Милка все про него рассказала. Он, когда ленинградское "Динамо" тренировал, перееб там всю команду. Ну, я тогда целеустремленная была, а про Олимпиаду вообще, как подумаю - сердце останавливается. Думаю, если не включат в сборную - брошу все на хуй, в деревню уеду учителем физкультуры. Звоню Жабину: так и так, хуе-муе, Виктор Сергеич, хочу посоветоваться. Он сначала не просек: а что же ваш, говорит, Данилин? Я говорю: Виктор Сергеич, Данилин тренер классный, а как человек - ни рыба, ни мясо. Он ржет: приезжай. Купила "Камю", приехала. Жена на сборах, дочь на даче. Выпили, стал меня трахать: хуище толстенный, кривой, в рот не помещается. Вазелином мне жопу смазал, шепчет: Оленька, я кончаю всегда только в попку. Полез. Я ору в подушку, как резаная, он ревет, как буйвол. Проебал меня до кишок, выпили шампанского. Говорит: о'кей, я с ребятами потолкую, а ты срочно заявление в комсомол подавай. Так и сделала. А через неделю голосование - и я в сборной. Ну, про Олимпиаду ты все знаешь, -она сняла с крючка халат.

- А этот Жабин?

- Что Жабин?

- Ну... вы с ним еще ебались?

- А как же. Регулярно меня трахал. Как приспичит, сразу в общагу - дзынь: белокурик, жду. Начнет спереди, кончит сзади.

- Больно?

- Нет. Привыкла. Даже кончать от этого научилась... О! Это что такое? - Ольга заметила, что Сережа прикрывает полотенцем свой напрягшийся член.

- Это что за безобразие? - она отвела полотенце, взяла Сережу за член. - Вы что себе позволяете, молодой человек?

Сережа прижался к ней:

- Оль, а можно я в попку попробую?

Она улыбнулась:

- Ребров запретил тебя развращать.

- Да пошел он! Ну можно, а?

Так хочется?

- Ага.

Она взяла его за уши, сжала, заглянула в глаза:

- Настучишь!

- Никогда! Больно, Оль...

- Клянешься?

- Ну клянусь, больно же!

- Поверим.

Ольга вышла из душевой, прошла в спортзал, достала из своей спортивной сумки тюбик с мазью для рук, поманила Сережу пальцем. Они подошли к мату, постеленному под ерником. Ольга сбросила халат, выдавила на ладонь мази и, опустившись на колени, стала смазывать Сережнн член:

- Главное - не спеши.

Затем она смазала себе анус, легла животом на мат. Сережа лег на нее.

- Выше, выше, - Ольга развела ноги. - Вот. Сильней. И не торопись...

Сережа стал двигаться.

- Маленький мой... Котеночек, - шептала Ольга, прижавшись щекой к мату. - Не спеши...

Сережа вздрогнул, слабо застонал и замер.

- Уже? Котик мой...

Он скатился с нее, сел, потрогал свой член. Ольга перевернулась на спину, потянулась:

- О-о-а-ах! Давно Оленьку не ебли по-черному!

- Пить хочу. - Сережа встал, пошел к двери.

- Принеси мне апельсин! - Ольга взмахнула ногами, кувыркнулась назад и села в позу Лотоса.

После обеда Ребров пригласил всех к себе в кабинет.

- Хочу обратить ваше внимание на одно очень важное обстоятельство, заговорил он, сидя за столом и глядя на свои руки. - Дело #1 прошло благополучно, стержни и промежуточный блок у нас. Таким образом, дело #2 будет проведено не 7 января, а 31 декабря.

- Но мы давно это знаем! - пожал плечами Штаубе.

- Правильно. Но вы не знаете другого, - Ребров открыл папку, достал пожелтевший листок бумага и стал читать: - "Надо покончить с оппортунистическим благодушием, исходящим из ошибочного предположения о том, что по мере роста наших сил враг становится будто бы стерокнепри все более ручным и безобидным. Такое предположение в корне стерокнуг неправильно. Оно является отрыжкой правого уклона, уверявшего всех и вся, что враг будут потихоньку вползать в социализм, что они станут стероул в конце-концов настоящими социалистами. Не дело большевиков почивать стерошуццеп на лаврах и ротозействовать. Не благодушие нужно нам, а бдительность, настоящая большевистская революционная стеропристос бдительность. Надо помнить, что чем безнадежнее положение врагов, тем охотнее они будут хвататься за "крайнее средство", как единственное средство обреченных в их стерозавунеш борьбе с Советской властью".

- Это... что? - осторожно спросила Ольга.

- Из обращения ЦК ВКП/б/ к партийным организациям, 2 декабря 1934 года. Коррекция проведена 2, 18 и 21 декабря 1990 года. И еще:

"Декабрь, вторник 22/4 Великомученицы Анастасии Узорешительницы /ок. 304/. Мучеников Хрисогона, Феодотии, Евода, Евтихиана и иных /ок. 304/. Евр., 333 зач., XII, 25-26; XII, 22-25. Мк., 43 зач., X, 2-12". Коррекция 21 декабря 1990 года.

Ребров убрал листок в папку, вздохнул и отвернулся к окну.

После продолжительного молчания Штаубе стукнул палкой об пол:

- Не все от нас зависит, Виктор Валентиныч! Выше головы не прыгнешь. То что можем - делаем, стараемся не ошибаться. Все стараются, как могут; Оленька и Сережа, и мы с вами. Все выкладываются до кровавого пота. Я не о снисхождении говорю, а о пределах. О возможностях. Требовать от себя и от нас невозможного, Виктор Валентиныч, это, я вам скажу... - старик покачал головой, - бессмысленно и вредно. Так можно и дело загубить. Я когда теплицы поджигал. бензином все сначала облил, и знаете, не поленился из шкафа картотеку вытряхнуть, а потом - архив Голубовского. Вывалил все эти папки. плеснул из канистры, вдруг вижу - фотография знакомая. Поднял, а это Рутман. В косоворотке, со значком, с осевыми. Скалится, как зебра. На обороте сверху в уголке: "4 июля 1957 года, Рыльск". А посередке: "Дорогому Светозару от Ильи, Севы и Андрея в день пробного пуска". Вот так.

- Не может быть,

- Еще как может, дорогой мой. А рядом толстенная папка с документацией: отчеты, таблицы, графики.

- И вы сожгли?

- Конечно!

Ребров взял папиросу, закурил.

- Мой отец покойный говорил: пляши на крыше, да знай край. В нашем деле, Генрих Иваныч, края нет, а есть ямы. И надо стараться их замечать вовремя. А для этого необходимо многое уметь. Я прочел вам этот документ не для того, чтобы напугать, а по делу. 7 января переносится на 31 декабря не потому что на раскладке выпал промежуток, а из-за знедо. Только из-за знедо.

- По-моему, мы это давно все поняли, - зевнула Ольга. - Я давно понялa.

- И я! - захлопал по коленкам Сережа. - Я про Дениса все вспомню! Клянусь, честное пионерское!

- Не хвастайся раньше времени! - махнул на него Штаубе, встал, скрипя протезом, подошел к окну. - Знаете, Виктор Валентиныч, я внимательно прочел книги, касающиеся Анны Ахматовой.

- Те, что я вам дал?

- Да. Те самые... - Штаубе вздохнул, оперся на палку, -прочел и понял, что Анна Андреевна Ахматова нам совершенно не подходит.

- Почему?

- Потому что... - Штаубе помолчал, качая головой, потом вдруг стукнул палкой по полу, - да потому что... это же, Господи! Как так можно?! Что это?! Почему снова мерзость?! Гадость?! Я не могу таких, не могу... гадина! Гадина! И вы мне подкладываете! Это же не люди! Гадина! Гадина! Тварь! Они... они, такие могут крючьями рвать!

- Что... что такое? - непонимающе нахмурился Ребров.

- Да ничего такого! Просто надо быть порядочным человеком, а не сволочью! Я их ненавижу! Я б без пощады вешал! Чтоб так продавать! Так гадить людям! Я б их жарил живьем, а потом свиньям скармливал! Срал бы им в рожу!

- Что вы мелите?

- Я не мелю! Я повидал на своем веку! Я видел как детей - за ноги и об березу! Я видел, как женщин вешали! Как трактор по трупам ехал! Для меня, друзья любезные, такие понятия как добропорядочность, как... да, да! Не пустой звук! Я знаю, что такое невинная душа!

- Про нитку? - спросил Сережа.

- Твари! Гады! Мрази помойные! Я бы размазал по стенам! Я б свинцом глотки заливал!

- Остановитесь! Стоп! - Ребров хлопнул ладонью по столу. -Объясните нам толком, откуда вы все это взяли? Как вы читали норп?

- Глазами! Вот этими! 73, 18, 61, 22! Черным по белому!

- 78, 18, 61, 22, - проговорил Ребров.

- Как 78?! 73, а не 78!

- 78, а не 73. Опечатка.

- Как опечатка?

- Ну, наверно, матрицу не промазали как следует и 8 отпечаталось как 3.

- Еби твою! Вы точно знаете, что 78?

- Сто процентов, Генрих Иваныч.

- Тьфу, еб твою! - Штаубе плюнул.

- Да. 78, 18, 61,22, - Ребров загасят окурок в пепельнице. - Анна Андреевна Ахматова - великая русская поэтесса, честная, глубоко порядочная женщина, пронесшая сквозь страшные годы большевизма свою чистую душу, совершившая гражданский подвиг, прославившая русскую интеллигенцию. Россия никогда не забудет этого. Вот так. А теперь о делах текущих, - он снял с полки стакан с водой, в которой плавала головка. - Экспонат, так сказать, дозрел: края взлохмачены, изменение цвета, и так далее. Ольга Владимировна, возьмите чистую тарелку, нарежьте головку тононьше, как грибы режут, положите на тарелку - и в духовку на самый слабый огонь. Самый слабый. Дверцу откройте, чтоб не жарилось, а сохло. Как только подсохнет, возьмите вот эту ступку, разотрите в порошок. Потом зовите меня. Все ясно?

- Все, - кивнула Ольга. - Генрих Иваныч, мне вам сегодня перевязку делать,

- А я забыл совсем! - усмехнулся Штаубе. - Вот что значит - не болит.

- Теперь. Мясорубка и соковыжималка? - спросил Ребров.

- Так мы ж с вами вместе третьего дня проверяли. Все работает.

- А елка у нас будет? - спросил Сережа.

- Вот ты и займись. Возьми пилу, спили неподалеку. Только небольшую.

- Это как?

- С тебя. А Ольга Владимировна установить поможет.

- Витя, у нас всего одна бутылка шампанского.

- Хватит, - Ребров положил перед собой кипу скрепленных скоросшивателем бумаг. - Завтра в 12 раскладка. Последняя в этом году. Прошу это помнить. А теперь все свободны,

31 декабря в одиннадцатом часу вечера машина Реброва въехала на территорию дачи и остановилась, сигналя. Дверь в доме отворилась, Ребров сбежал по ступенькам, по расчищенной дорожке пошел к машине. На нем была темно-синяя тройка, в руках он держал розы. Из машины вышли Ольга, Сережа и пожилая женщина в старомодном зимнем пальто.

- Витенька! - произнесла она.

- Мама! - Ребров подошел, обнял и стал целовать ее. -Милая... наконец-то... это тебе.

- Господи! Розы зимой... а я опоздала!

- Пустяки, мама. У нас все готово.

- Поезд опоздал на час, - сказала Ольга, вынимая из багажника сумку, - мы с Александрой Олеговной чуть не разминулись.

- Да, да! - засмеялась старушка. - У меня без приключений не обходится! Ну, слава Богу! Витенька, что же ты совсем раздетый? Голубчик, ты простудишься.

- Пустяки, мама. Пойдем, стол давно накрыт.

Они направились к дому.

- Ах, как у вас славно! - вздохнула Александра Олеговна. -Какой лес, какая тишь. После этих поездов... вообрази, мне даже чая не дали!

- Главное - доехала. Как самочувствие?

- Прекрасно, прекрасно, Витенька. Я так счастлива! У тебя такие милые друзья, Оленька, Сережа... ах, какой дом!

Они поднялись по ступенькам, вошли в прихожую.

- Когда же это все построили? До войны?

- В 49-м, мама, - Ребров помог ей снять пальто.

Вошел Штаубе во фраке.

- Мама, познакомься пожалуйста: Штаубе Генрих Иванович.

- С приездом Александра Олеговна! - Штаубе поцеловал ее руку.

- Спасибо, Генрих Иванович! Очень приятно с вами познакомиться, Витя мне писал о вас.

- А сколько я о вас слышал! - улыбался Штаубе, держа ее руку.

- Дня не пройдет, чтоб Виктор Валентинович о маме не вспомнил!

- Вспоминать-то вспоминал, но письмами не баловал! -Александра Олеговна погрозила Реброву пальцем. - Раз в месяц, не чаще!

- Каюсь, каюсь, - склонил голову Ребров.

- Не беспокойтесь, Александра Олеговна, мы его перевоспитаем!

- Штаубе подставил ей согнутую руку.

- Очень надеюсь! - старушка взяла его под руку.

Они прошли в гостиную. Посередине стоял накрытый стол, у окна горела разноцветными огоньками украшенная елка.

- Ах, какая прелесть! - остановилась Александра Олеговна. -Друзья мои, как у вас славно! Витя, я так счастлива!

- И я счастлив, мама, - Ребров поцеловал ей руку. - Как хорошо, что ты приехала.

- Мы так за вас волновались, что успели жутко проголодаться! - улыбался Штаубе, подойдя к столу и зажигая свечи в шандале. -Надеюсь, вы тоже?

- Еще как! Глядя на такой стол! Прекрасно! Но, но, но! - она подняла палец. - Здесь не хватает как раз того, что я привела! Витя, ты не догадываешься?

- Паюсная икра? Балык?

Она покачала головой:

- Этих прелестей в Саратове давно уже нет и в помине. Дайте мне, пожалуйста, мою сумку.

- Вот она, мама.

Александра Олеговна вынула из сумки банку, сняла крышку, подала Реброву.

- Раковые шейки! - воскликнул Ребров. - Раковые шейки в винном соусе! Невероятно! Генрих Иваныч, помните, я рассказывал вам? Ольга Владимировна! Сережа! Где они?

- Переодеваются, - Штаубе взял из его рук банку, понюхал. -О! С ума сойти!

- Это любимая закуска моего покойного мужа, Витяного отца, Валентина Евграфовича. Были времена, когда раки у нас в Саратове продавались на каждом углу, как семечки. Теперь это такой же деликатес, как икра!

- Мама, это просто невероятно! Это мое детство. Вечер, терраса, отец, Анатолич Иванович, Зоя Борисовна... Миша. Он жив?

- Михаил Матвеич? Конечно! Получил новую квартиру за мостом, Ниночка вышла замуж, он ждет правнука. Огромный привет тебе.

- Спасибо.

Вошли Ольга и Сережа. На ней было длинное вечернее платье темно-фиолетового бархата, Сережа был одет в белую шелковую рубашку с огромным золотисто-черным бантом, в черные, продернутые золотой ниткой бриджи, белые гольфы и черные лакированные туфли, усыпанные серебряными звездочками.

- Ах, какая прелесть! - всплеснула руками Александра Олеговна, - Витя, какая у тебя жена! Оленька, вы потрясающе красивы, вы так похожи на Грету Гарбо, вернее, - вы ее красивее, грациознее, женственней! А Сережа! Юный принц! Наследник престола!

- А я? - бодро приосанился Штаубе.

- Вы - барон, владелец чудного замка под Москвой!

- Всего лишь? - поднял брови Штаубе.

Все засмеялись.

- Господа, к столу! - хлопнул в ладоши Ребров.

- К столу! - Сережа подпрыгнул и сделал пируэт.

- С удовольствием! - улыбалась Александра Олеговна.

Сели за стол. Ребров налил женщинам вина, Штаубе и себе -водки, Сереже - апельсинового сока.

- Друзья... - начал Ребров, но Штаубе поднял рюмку:

- Не, не, Виктор Валентиныч. На правах хозяина дома, я первым прошу слова.

- Витя, подчинись! - посоветовала Александра Олеговна.

Ребров склонил голову.

- Друзья, - заговорил Штаубе, - поистине чудесный вечер сегодня: на меня, персонального пенсионера, министра среднего машиностроения славных времен застоя свалилась целая, понимаете, тонна счастья. Для старика, товарищи, это слишком!

Все засмеялись.

- Ну, правда, посудите сами: сидеть бы мне сейчас у себя на Кутузовском с моей домработницей, с Марьей Михайловной, тихо бы кушать, смотреть телевизор. В двенадцать мы бы с ней выпили шампанского (подогретого, чтоб горло не застудить), а в час я б уже задави храповицкого...

- Позвольте, Гсйрпх Иваныч, а сослуживцы, друзья юности?

- А-а-а, иных уж нет, а те далече. Да и, знаете, Александра Олеговна, настоящих друзей юности у меня всего трое было: один на войне погиб, другой у Берии на допросе, третий два года назад от инфаркта умер. Но сегодня речь не об этом. А о том, что свято место пусто по бывает. И сейчас я перейду к главной части моего выступления. Александра Олеговна, спасибо вам за вашего сына. И от меня лично и от всего министерства среднего машиностроения. Более порядочного, честного, профессионального сотрудника из молодого поколения я не припомню. И скажу вам со всей прямотой: если бы меня горбачевцы четыре года назад не ушли на пенсию - сейчас быть бы Виктору моим первым помощником. Без сомнения! Хотя, я уверен, он и без меня дойдет до верха. Все данные у него есть.

- Генрих Иваныч! - покачал головой Ребров. - Ну что вы обо мне...

- А ты помолчи. О тебе речи не идет.

- Тогда молчу!

Все засмеялись.

- Речь, товарищи, идет о замечательной Александре Олеговне Ребровой, приехавшей к нам в гости из Саратова прямо на Новый год! Такого подарка нам с вами давно никто не делал! Поэтому первый тост: за здоровье Александры Олеговны!

- Ура! - крикнул Сережа.

Все чокнулись с бокалом Александры Олеговны и выпили.

- Ах, прелестное вино! - старушка осторожно поставила на стол полупустой бокал. - Но, закуска, думаю, еще лучше!

- Друзья, прошу вас! - Штаубе заткнул край салфетки за ворот сорочки. - Мы все страшно голодные!

Некоторое время ели молча.

- Александра Олеговна, а правда, что вы через Волгу по льду бежали? - спросил Сережа.

- Через Урал, Сереженька, - улыбнулась старушка.

- И трещины были?

- Были. И подо мной лед трескался. Я пробежала, а на следующий день - лед пошел!

- Когда это было? - спросила Ольга.

- Сорок четвертый. У меня накануне день рождения отмечали, засиделись до ночи, ну и встала на полчаса позже, проспала автобус, который нас на другой берег Урала возил через мост. А в те времена, Сережа, на всех предприятиях было правило двадцати минут: если человек опаздывал больше, чем на двадцать минут, его арестовывали и судили. Вот я и побежала напрямик, так как получать в двадцать шесть лет второй срок мне совсем не хотелось.

- Двадцать шесть? Как и мне! - проговорила Ольга. - И что же это было за предприятие?

- Госпиталь.

- А первый срок - это что? - спросил Сережа.

- Друзья! - Штаубе поднял рюмку. - Среди нас находится человек замечательной судьбы. Кто за то, чтобы Александра Олеговна рассказала нам свою биографию - прошу поднять бокалы!

- О, Господи, автобиографию! - засмеялась старушка, чокаясь со всеми. - Я право, не готова!

- Просим, просим!

- Просим!

- Мама, расскажи.

- Ну... тогда я сначала выпью для храбрости!

Они выпили.

- Что ж, дорогие мои, - Александра Олеговна вытерла губы салфеткой, - жизнь моя сложилась, мягко говоря, не просто. Зигзаги, зигзаги. Я родилась в 18-ом году в Москве в семье полковника царской армии Олега Борисовича Реброва. Отца я знаю только по фотографии, по рассказам матери и старшего брата. Его расстреляли большевики, когда мне было три месяца. Моя мать -Лидия Николаевна Горская была дочерью известного врача-окулиста, профессора Николая Валериановича Горского, благодаря которому наша семья смогла выжить в годы военного коммунизма. Он лечил Свердлова, Троцкого, Калинина, Крупскую. Помогал им лучше видеть классового врага. За это они давали нам продукты и даже дом оставили на Поварской, которую потом переименовали в улицу какого-то бандита Воровского. Хороша фамилия. Дедушка умер в 1925-ом и нас сразу же выгнали на улицу. Брат Алеша через польскую границу бежал в Париж. А нас приютил сослуживец отца, перешедший, в свое время, на сторону большевиков и ставший у них военспецом. Вскоре он сделал предложение матери и они поженились. Насколько я помню, мать Ивана Ивановича не любила, хотя он любил ее очень сильно, и ко мне относился с нежностью. Все было благополучно до 38-го: я поступила в медицинский, проучилась три курса, мать занималась переводами, отчим служил в Генштабе. 3 мая я пришла домой из ннституга и увидела энкаведэшников, которые рылись в наших вещах. Все книги были вытряхнуты на пол, и эти молодцы по ним ходили как но ковру. Они мне сообщили, что отчим арестован. Я спросила: где моя мама? Они сказали, что мама переволновалась во время ареста Ивана Ивановича, ей стало плохо и к они вызвали скорую помощь, которая ее увезла. На самом деле, один из этих мерзавцев, найдя в ее вещах медальон с волосами отца, вытряхнул их. А маме сказал: хранишь всякую дрянь. Она дала ему пощечину, за что он ударил ее рукояткой нагана в висок. Когда я прибежала в больницу Склифосовского, мама была уже при смерти, постоянно теряла сознание. Височная кость у нее была раздроблена, ее повезли на операцию и она умерла у них на столе. "Потеря сознания, повлекшая падение и травму черепа". Так было написано в заключении о смерти. Вот, дорогие мои. Похоронили маму. Меня отчислили из института. Сразу после похорон явились управдом с участковым, показали постановление об "уплотнении жилплощали". Ко мне подселили семью истопника. Друзья настойчиво советовали мне уехать из Москвы. Я не послушалась. 6 нюня пришли за мной. Лубянка. Месяц они меня мучили. Я ничего не подписала. Статья 58, пункт 11. 10 лет. Затем - путешествие в "Столыпине" до Котласа. Пересылка. Нас сразу повели в баню и там в предбаннике висело широкое старое зеркало. Все сразу бросились к нему, я тоже. И вот вижу: куча голых женщин, изможденные лица, все толкаются, а я никак не могу найти себя, совершенно не могу! И вдруг я увидела свою маму. Она смотрела на меня из этого зеркала. Я провела рукой по лицу - и она. Я потрогала волосы - и она. С тех пор я стараюсь в зеркала не смотреться. Потом - лагерь. Сначала было страшно тяжело, я просто умирала на общих работах. И вдруг в столовой ко мне подходит друг отца, Сергей Аполлинариевич Болдин, бывший полковой врач. Он устроил меня в санчасть медсестрой, спас от смерти. А через каких-нибудь три года мне невероятно повезло: мое дело пересмотрели и меня освободили "за отсутствием состава преступления"! Из всего лагеря освободили еще человек 20. Это было после расстрела Ежова и прихода к власти Берии. Мы ехали в Москву и молились за здравие Берии. Тем не менее, в столице меня не прописали, жить мне было негде, а главное - не на что. Я поехала в Гурьев, к тете Веронике. Она работала хирургом в госпитале, взяла меня к себе ассистентом. Так всю войну я прожила в пыльном Гурьеве. Общалась со ссыльными интеллигентами, казаками и казахами. Там было много рыбы, но мало муки. Ела ложками икру, мечтая о хлебе. Ела верблюжье мясо.

- И вкусно? - спросил Сережа.

- Не помню. Тогда было все равно. Кончилась война вернулся с фронта сын тети Вероники Валентин. Мы сразу полюбили друг друга и вскоре поженились. Семейная жизнь длилась недолго: 9 ноября 1948 года меня снова арестовали. Потом - Валентина. Я была на шестом месяце беременности и на этот раз держалась не так стойко: все подписала. Весь их бред. Вообще второй раз - очень тяжело. Очень. Я боялась за ребенка, но увы, напрасно: он родился мертвым. Лагерь в Мордовии. И снова счастье улыбнулось: устроилась в швейную мастерскую. М-да. О лагерях теперь много пишут, есть, конечно, очень правдивые публикации, но, я вам скажу: представить лагерную жизнь невозможно. Поэтому я о лагере не люблю рассказывать. Не потому, что - неудобно, или - больно, нет. Просто это - бессмысленно. Освободили меня осенью 1954-го. Вернулась в Гурьев. Сутки спала. Потом стала собираться в Игарку - к Валентину в лагерь. Тетя купила на базаре балыка, паюсной икры, меда, орехов, напекла булочек. И вот так сидим вечером, укладываем все это в рюкзак, вдруг - стук в дверь. Тетя пошла открывать - и не вернулась. Я крикнула - не отзывается. Встаю, иду. И вижу - они стоят с Валентином обнявшись. Нас, оказывается, в один день освободили... -Александра Олеговна вытерла выступившие слезы, вздохнула и бодро закончила, - а через год у меня родился вот этот молодой человек!

- Да! - покачал головой Штаубе. - Теперь я знаю, в кого Виктор такой целеустремленный.

- Генрих Иванович, вы не знали Витиного отца! - погрозила ему пальцем Александра Олеговна. - Не делайте преждевременных выводов!

Все засмеялись.

- Давайте выпьем за семью Ребровых! - Ольга подняла бокал. - Вы все настоящие герои. Я слушала и... просто... не знаю, что сказать. Вы героиня, Александра Олеговна. Дай Бог вам здоровья.

- Спасибо, милая, - старушка выпила вина. - На самом деле таких судеб в России - миллионы. У меня еще все обошлось благополучно.

- Много, много исковерканных жизней, незаконно репрессированных, - вздохнул Штаубе, - но если говорить об НКВД, то там работали не одни подонки. Там были и честные люди.

- Я таковых не встречала, - тихо сказала Александра Олеговна.

- Уже без пятнадцати двенадцать! - выкрикнул Сережа, посмотрев на часы.

- Шампанское! Где шампанское?

- Надо телевизор включить!

- Так быстро!

- Друзья, без паники, без паники! - Ребров встал, подошел к Александре Олеговне. - Мама, у нас для тебя есть подарок, который ты должна успеть получить в уходящем 1990 году.

- Что же это за подарок?

- Это очень серьезно, Александра Олеговна! - Ольга встала, - Надо успеть!

- Без суеты! - Ребров встал позади старушки. - Мама, закрой глаза.

Старушка закрыла глаза. Ольга взяла ее за левую руку, Штаубе за правую. Ребров вынул из кармана удавку, надел петлю на шею Александры Олеговны.

- Чур, без щекотки! - засмеялась она.

- Хоп, - скомандовал Ребров, резко затягивая петлю.

Александра Олеговна беспокойно зашевелилась, захрипела.

- Руки, руки! - пробормотал Ребров.

Ольга и Штаубе крепко держали старушку. Голова ее мелко затряслась. Правая нога стала биться о ножку стула. Зазвенела посуда, опрокинулся бокал.

- Держать! - прошептал Рсбров.

Удары ноги стали слабеть, Александра Олеговна выпустила газы. По телу прошла дрожь и оно расслабилось. Через пару минут Ребров отпустил удавку.

- 18 и 6, - улыбнулся Сережа, - комки там бумажные на медведей. И булка.

- Взбзднулось старушке... - поморщился Штаубе.

Ребров снял удавку. Труп положили на пол.

- Так. Теперь прошу минуту внимания, - выпрямился Ребров. -Во-первых, всем переодеться. Во-вторых, помнить о разделении труда, не мешать друг другу. И в-третьих, господа. От нашей точности, профессионализма, спокойствия в сегодняшнем деле зависит все. Постарайтесь понять это. Пока все идет по плану, мы на верном пуги, обстоятельства благоприятствуют нам. Сорваться мы не имеем права. Двинулись.

Они переоделись в белые халаты, надели резиновые перчатки, отволокли труп в просторную ванную комнату и заперлись. Здесь все было готово к работе: инструменты, посуда, приспособления. Труп раздели. Длинные голубые трусы Александры Олеговны были выпачканы свежим калом.

- Не только пукала! - улыбнулся Сережа.

Ребров и Ольга связали ноги трупа и, при помощи Штаубе, подвесили вниз головой на крюке, укрепленном в потолке над ванной. Сережа поставил в ванну десятилитровый бидон. Ребров включил электропилу, отрезал голову трупа, опустил в подставленный Ольгой целлофановый пакет. Кровь из шеи потекла в бидон.

- Ольга, Владимировна, Сережа, - пробормотал Ребров, точнее подставляя бидон, - сожгите одежду и вещи в камине. Документы положите мне на стол. Через полчаса жду вас здесь.

Забрав одежду, Ольга и Сережа вышли.

- Так. Голова, - Ребров повернулся к Штаубе. Тот протянул ему пакет. Ребров вынул голову, положил на эмалированное блюдо, включил электропилу и разрезал голову вдоль. Штаубе взял половину головы, положил на станину пресса, нажал красную кнопку. Пресс заработал и стал медленно давить половину. Штаубе подставил трехлитровый бидон под желоб. Выжатая жидкость стекла в бидон. Ребров стряхнул выжимки в ведро и положил на станину пресса другую половину. Пресс раздавил ее, жидкость стекла в бидон. Реоров стряхнул выжимки в ведро. Через полчаса вошли Ольга и Сережа. Почти вся кровь из трупа стекла в бидон. Ребров взял электронож, отрезал часть ягодицы, передал Ольге, которая сразу же опустила мясо в электромясорубку, которая перемолола мясо в фарш, который упал в заборник соковыжималки, которая отжала из фарша сок, который стек в десятилитровый бидон. Ребров отрезал новый кусок и передал Ольге, Сережа следил за мясорубкой, Штаубе - за соковыжималкой. Менее чем за три часа мясо и внутренности трупа были переработаны. Ребров распилил скелет на небольшие части, из которых Ольга и Штаубе отжали на прессе сок. Когда все было кончено, сок и кровь перелили в тридцатилитровый бак и перенесли его в гостиную. Потом тщательно вымыли ванну, посуду, оборудование и инструменты. Выжимки вывалили в саду под яблони и забросали снегом. Затем все переоделись и собрались в гостиной. Ребров подошел к баку, снял крышку:

- Двадцать восемь литров. Вы оказались правы, Генрих Иваныч.

- У меня глаз наметан, - усмехнутся Штаубе, усаживаясь за стол и наливая себе водки.

- Ой, как я устала, - Ольга опустилась на ковер рядом с баком. - Уже четыре часа? Давайте хоть шампанского выпьем.

- Нужно залить, а потом уже пить шампанское. Сережа! Принеси чемодан.

Сережа принес коричневый чемодан с металлическими углами, поставил рядом с баком. Ребров отпер маленьким ключом левый замок чемодана и осторожно вынул его: замок оказался массивной резиновой пробкой. Сережа вставил в отверстие широкую воронку. Ребров и Штаубе подняли бак и перелили его содержимое в чемодан.

- Вот так, - Ребров вставил пробку на место и запер, -теперь можно и шампанского...

Штаубе откупорил бутылку, наполнил четыре бокала.

- Первый раз в жизни Новый год не отмечала, - Ольга взяла бокал, посмотрела сквозь него на свечи.

- И я! - Сережа отпил из бокала.

- Поздравляю, друзья, - устало улыбнулся Ребров, - теперь у нас есть жидкая мать.

- И с Новым годом.

- Ура!

Они чокнулись и выпили.

- Кто будет баранину? - спросила Ольга.

Сережа и Штаубе подняли руки.

- А я пожалуй спать пойду, - Ребров потер виски.

- Иди, Витя. Ты бледненький, устало выглядишь.

- Переволновались, поди?

- Да... как-то все вместе. И сердце покалывает, - он взял мандарин, посмотрел на него и положил на место. - Жидкую мать -в малый подвал. И всем спокойной ночи.

Он вышел.

- Ребят, пойдемте в каминную, - предложила Ольга, - а то здесь прохладно. На огне баранину согреем, на шкурах поваляемся.

- Идея не плоха, - Штаубе налил шампанского, - только я сперва жидкую мать отнесу.

- Осилите один?

- Я, голубушка, вас могу до вахты донести и обратно! -обиженно воскликнул Штаубе.

- Правда? - улыбнулась Ольга.

Штаубе швырнул в огонь кость, облизал пальцы и потянулся к бутылке с водкой:

- Оленька... еще по одной.

- Мы не против, - Ольга лежала на медвежьей шкуре и ела грушу. Сережа спал на диване укрытый пледом.

- Этих людей тоже надо понять, - Штаубе передал Ольге рюмку, - что ж это - работали честно, перевыполняли план, жили впроголодь, защищали Родину, а потом им говорят: ваша жизнь, балбесы, - ошибка, вы не светлое будущее строили, а хуевый сталинский лагерек, который называется Союз Советских Социалистических Республик! С чем вас, ебена мать, и поздравляют благодарные потомки!

Он рыгнул, выпил, вытер губы полотенцем.

- Не знаю, - Ольга выпила, откусила от груши, - мне Инка Бесяева рассказывала, как ее с двумя подругами на цековскую дату возили и чем это кончилось.

- Чем?

- Трупом. Старший тренер "Спартака" по гимнастике взял свою любовницу - Инночку и двух ее подружек. И на дачу к зав, отделом ЦК. Там еще был зам. Тяжельникова и какой-то хуй из ЦК ВЛКСМ. Выпили, закусили, потом в баньку. Стали трахаться. И этот хуй комсомольский захлебнул девчонку спермой. Насмерть. А потом...

- Сриз форпи на ященковое! Есть партаппаратчики, а есть рядовые коммунисты, хули тут неясного! Ельцин же тоже был коммунистом!

- А мне Ельцин не нравится. У него лицо тяжелое какое-то...

- Главное, чтоб человек дело делал. Для честного коммуниста это значит - думать о нуждах народа, помогать налаживать производство, заботиться о неимущих. А для партаппаратчика главное - карьера, масть, подхалимаж! Он, пиздюк, готов начальству в жопу червем вползти и через рот вылезти! Таких надо давить, как гнид. А честный коммунист никому не помеха. Даже собственникам.

- У меня папаша был честным коммунистом, - Ольга размяла папиросу, закурила, - все воевал с партначальством. Два выговора и два инфаркта,

- Или вот говорят: Сталин, Сталин! Злодей и убийца. А то, что он аграрную страну превратил в индустриальную - забыли. Культ личности - это правильно, на хуй это нужно. Но дисциплина нашим разъебаям нужна, как хомут для бешеной лошади! Они без дисциплины вон что творят: убивают, поджигают, рэкетируют! Он бы им показал -рэкет! Такой бы, блядь, рэкет устроил, что срали бы и ссали со страху без продыха! В Сибири бы на лесосплаве рэкетировали!

- Мой папаша тоже Сталина уважал, но не за индустриализацию, а за Отечественную войну...

- За войну?! Да за это его живьем сварить и собакам выбросить! Он, гад рябой, армию обезглавил, Тухачевского с Якиром расстрелял, пересажал честных командиров! Такую сволочь, как Мехлиса, приблизил!

Позволил немцам в первый день всю авиацию разбомбить на хуй!

Ольга вздрогнула, папироса выпала из ее пальцев. Она закрыла лицо руками и всхлипнула.

- Что? Что такое? - наклонился к ней Штаубе.

- Не хочу я... не хочу... жуок... - простонала она.

- Да бросьте вы, - он положил ей руку на плечо, - вам - и бояться?

- Я не боюсь! Я не хочу, чтобы Нина!

Штаубе вздохнул, поднял папиросу и бросил в огонь:

- Ольга Владимировна, Нина человек подготовленный. Соколов -то не лучше, правда?

- Я не хочу... не хочу! - всхлипывала Ольга.

- Жуок не вчера придумали, что ж теперь мучиться? Выпейте-ка лучше, да гоните тоску-печаль. Нам без анестезии нельзя.

Он разлил остатки водки по рюмкам, приложил горлышко бутылки к губам и подул. Бутылка отозвалась протяжным звуком.