Из главы II

Полутень спросила у Тени:

- То пойдешь, то остановишься, то сядешь, то встанешь - отчего ты так непостоянна?

- Может, я от чего-то завишу?- ответила тень.- А то, от чего я завишу, тоже от чего-нибудь зависит? Может, я завишу от чешуек на змеином брюхе или от крылышек цикады? Как узнать, что это так? И как узнать, что это не так?

Однажды Чжуан Чжоу приснилось, что он бабочка: он беззаботно порхал, ликовал от восторга и не знал, что он - Чжоу. А когда вдруг проснулся, то даже удивился, что он - Чжоу. И не знал уже: Чжоу ли снилось, что он бабочка, или бабочке снится, будто она - Чжоу. Но ведь между Чжоу и бабочкой, несомненно, есть разница. Значит, то было превращение.

Из главы III

Повар вэйского царя Хуэй-вана разделывал быка для царского стола: хватаясь рукой, нажимая плечом, упираясь ногой, подпирая коленом, со стуком и хрустом работал ножом - и все это в такт и в лад, словно в ритме старинных напевов и плясок.

- До чего же ловко! - воскликнул царь.- Как ты достиг подобного умения?

Повор отложив свой нож, ответил так:

- Ваш слуга дорожит сутью - это важнее умения. Поначалу, когда я только приступал к разделыванию бычьих туш, я одну только целую тушу и видел. Через три года я перестал ее замечать. А ныне гляжу на быка не глазами - умом, не столько пользуюсь зрением - сколько действую разумом. Сообразуясь с бычьим естеством, следуя его природному строению, ввожу свой нож в просторные полости, режу там, где больше пустоты,- никогда не пытаюсь разрезать скопление сухожилий, тем более - разрубить крупную кость! Умелый повар меняет нож раз в год - оттого, что режет. Посредственный повар меняет нож раз в месяц - оттого, что рубит. А моему ножу - уже девятнадцать лет. Я разделал им тысячи бычьих туш, а лежвие - будто только сошло с точильного камня. Между суставами есть щели, а у лезвия - нет толщины. Если же то, что не имеет толщины, взять и ввести туда, где щель, всегда в избытке будет где погулять ножу. Оттого-то ножу уж девятнадцать лет, а лезвие - будто только-только сошло с оселка. И все же, хоть оно и так, всякий раз как подхожу к сплетению жил и вижу, как трудно с ним сладить, я весь напрягаюсь и настораживаюсь, не свожу с него глаз, работаю медленно-медленно, едва шевеля ножом ... И вдруг - хрясь! - и разрезал: будто рассыпал ком земли. И вот стою с ножом, и с гордостью гляжу по сторонам, исполненный довольства, а после вытираю нож и прячу.

- Превосходно! - воскликнул царь.- Услышав рассказ моего повара, я понял теперь, как достичь долголетия!

Болотный фазан через десять шагов поклюет, через сотню - напьется, а в клетке жить не хочет: хотя и сыт - а все не то!

У коня есть копыта - чтобы ступать по снегу и мерзлой земле, шерсть - чтобы уберечься от ветра и стужи; он щиплет траву и пьет воду, вставая на дыбы и скачет - в этом истинная природа коня. Не нужны ему ни высокие башни, ни богатые хоромы.

Но вот появился Бо Лэ и сказал:

- Я знаю, как надо укрощать коней.

И принялся клеймить их и подпаливать, треножить и взнуздывать, подстригать им гриву и подрезать копыта, приучать к стойлам и яслам. Из десяти коней подыхало два-три. А он морил их голодом и жаждой, гонял то рысью, то галопом, учил держать строй и равнение, терзал их удилами спереди, грозил кнутом и плетью сзади - и коней стало подыхать больше половины.

- А я,- сказал Гончар, - знаю, как обращаться с глиной: круги делаю - строго по циркулю, квадраты - по угломеру.

- А я,- сказал Плотник,- знаю, как управляться с деревом: кривое - подгоняю по крюку, прямое - выравниваю по отвесу.

Но разве природа глины и дерева - в том, чтобы подчиняться крюку и отвесу, угломеру и циркулю! Однако умельцев славили из века в век, не уставая повторять:

- Бо Лэ умел укрощать коней, а Гончар и Плотник знали, как управляться с глиной и деревом.

Такую же ошибку совершают и те, кто правит Поднебесной. Думаю, что те, кто умел ею править поступали не так.

Природа людей постоянна: они ткут и одеваются, пашут и едят - это можно назвать общими их свойствами. Единство и равенство - естественное их состояние. Вот почему во времена высшей добродетели их поступь была степенна, а взгляд - сосредоточен. В те времена в горах не было троп и дорог, на реках - лодок и мостов; все живое держалось вместе, не ведая меж и границ; птицы и звери бродили стадами, деревья и травы росли, как хотели. И птицу и зверя можно было водить на веревочке; можно было, взобравшись на дерево, заглянуть в сорочье гнездо. Люди жили тогда вместе с птицами и зверьми и были родней всему живому - где уж им было знать о "подлых" и о "благородных"! Все были равно неведественны - и добродетель их не оставляла; в равной мере не знали желаний - и были просты и естественны. Так, живя в простоте и естественности, народ созранял свою природу.

Но вот явились мудрецы, выдавая потуги свои за "человечность", ухищрения свои - за "долг" - и в Поднебесной родились сомнения. Беспутство и бесчинство стали выдавать за "музыку", а мелочность и педантизм - за "обряды",- и в Поднебесной начались раздоры. Разве можно вырезать жертвенный кубок - не калеча дерева? Разве можно выточить скипетр и жезл - не губя белой яшмы? Как научить "человечности" и "долгу" - не отрешившись от Пути и Благодати? Как научить "обрядам" и "музыке" - не поступившись естественными чувствами? Разве можно создать узор - не перемешав пяти цветов? Разве можно построить шесть ладов - не смешав пяти звуков? Когда ради утвари колечат дерево - в этом повинен плотник. Когда ради "человечности" и "долга" забывают о Пути и Благодати - в этом повинны мудрецы.

Живя на воле, кони щипали траву и пили воду. Радуясь - ласкались, сплетаясь шеями; осерчав - лягались, повернувшись задом. Только это они и умели. Когда же надели на них хомут да нацепили им на морду полумесяц - тут-то и выучились они увертываться и злобно коситься, грызть удела и рвать поводья. Это Бо Лэ научил их разбойничьим повадкам - и в этом его преступление.

В Хэсюевы времена народ жил, не ведая, чем ему заняться, ходил, не зная куда ему пойти: с полным ртом, с тугим жмвотом гулял себе да радовался. Только это он и умел! Но вот явились мудрецы и принялись насаждать свои обряды и музыку - дабы с их помощью исправить Поднебесную, стали превозносить "человечность" и "долг" - дабы умиротворить сердца в Поднебесной. С тех-то пор народ и бросился без удержу за знаниями да за наживой - и в этом вина мудрецов.

Из главы ХII

Хуан-ди, гуляя неподалеку от Красных вод, поднялся на вершину Куньлуня. И на обратном пути на юг потерял свою Черную Жемчужину. Послал на ее розыски Мудрость, но та не нашла ее. Послал на розыски зоркого Ли Чжоу - и тот не нашел ее. Послал горластого Чи Гоу - и тот не нашел ее. Тогда послал Подобного Небытию - и тот отыскал ее.

- Как странно!- воскликнул Хуан-ди.- Только Подобный Небытию сумел отыскать ее!

Из главы ХIII

Хуань-гун, пребывая в своих покоях, читал нараспев старинную книгу. А колесник Бянь обтесывал неподолеку колесо. И вот, отложив долото и молот, он поднялся в покои и осведомился у князя:

- Осмелюсь спросить, что за слова читает государь?
- Это речи мудрецов,- ответил князь.
- А эти мудрецы живы?- спросил колесник.
- Умерли,- ответил князь.
- В таком случае то, что вы, государь, читаете,- это лишь винный отстой, что остался от древних.
- Я, князь, читаю книгу,- сказал Хуань-гун, - а о ней смеет рассуждать какой-то колесник?! Если есть что сказать - говори, если нет - умрешь!

- Я, ваш слуга, гляжу на это с точки зрения своего ремесла. Когда обтесываешь колеса неспеша - работается легко, но колесо выходит непрочным. Когда же поспешишь - и работается трудно, и колесо не прилаживается. Умением не спешить и не медлить владеют мои руки, а сердце только откликается. Словами этого не передашь - ведь тайна ремесла осталась где-то между ними. Я неспособен даже намекнуть на нее сыновьям, а сыновья неспособны ее от меня воспринять. И вот в свои семьдесят лет я продолжаю обтесывать колеса. А уж древние тем более не способны передать свое учение - потому что умерли. Стало быть, то, что вы, государь, читаете,- лишь оставшийся после них отстой!

Из главы XIV

Из главы XVII

- Я скачу на одной ноге, а за тобой не поспеваю. Ты же управляешься с десятком ног - и как только в них не запутаешься?
- Еще чего!- сказала Многоножка.- Ты что, не видело, как плюются? Брызгам, крупным, как жемчуг, и мелким, как туман, и счета нет - но все, смешавшись, падают на землю. Вот и я двигаюсь с помощью своего естественного устройства, а почему так получается - не знаю.

- Сколько у меня ног, а не могу догнать тебя, безногую. Почему бы это?
- Мною движет естественное устройство,- ответила Змея.- Разве можно его изменить? Да и что бы я стала делать с ногами?

- Я шевелю позвонками и ребрами - и передвигаюсь, как если бы у меня были ноги. Ты же с ревом взмываешь над Северным морем и с ревом бушуешь над Южным - а тебя вроде бы и нет. Как же это у тебя получается?
- Да, это так,- ответил Ветер.- Я с ревом взмываю над Северным морем и с ревом бушую над Южным. Но ткни в меня пальцем - и меня одолеешь, наступи на меня - и меня победишь. И все же я один могу валить огромные деревья и сокрушать большие здания. Ибо из многих неудач творю великую победу. А одержать великую победу может только мудрец.

- Государь пожелал обременить вас службой в своем царстве!

- Слыхал я, что есть у вас в Чу священная черепаха: уж три тысячи лет, как издохла, а цари берегут ее останки в храме предков, в ларце, под покрывалом. так что же лучше для черепахи: издохнуть и удостоиться почестей? Или жить, волоча хвост по грязи?
- Лучше жить, волоча хвост по грязи,- ответили сановники.
- Тогда ступайте прочь,- сказал Чжуан-цзы. - Я тоже предпочитаю волочить хвост по грязи!

- Сюда направляется Чжуан-цзы - хочет сесть на ваше место.

- Слыхал ты про Феникса, что обитает на юге? Когда он, взмыв над Южным морем, устремляется к Северному, то отдыхает только на платанах, а пьет - из чистейших источников. И вот какая-то сова, разжившись дохлой мышью, подняла голову и, увидав пролетавшего Феникса, угрожающе ухнула. Уж не хочешь ли и ты отпугнуть меня от своего лянского царства?

- До чего же привольно резвятся ельцы - какая это для них радость!
- Ты же не рыба,- возразил Хуэй-цзы,- откуда тебе известно. в чем ее радость?
- Ты же не я,- сказал Чжуан-цзы,- откуда же тебе известно, что я не знаю, в чем радость для рыбы?
- Да, я не ты,- сказал Хуэй-цзы,- и, конечно же, тебя не знаю. Но ты-то уж, точно, не рыба и уж никак не можешь знать, в чем ее радость.
- Позволь вернуться к началу,- сказал Чжуан-цзы.- Ты ведь сказал так: "Откуда тебе известно, в чем радость для рыбы?" Значит, ты уже знал, что это мне известно,- потому так и спросил. Я же про это узнал, прогуливаясь по мосту над Хао.

- Ты прожил с ней жизнь,- сказал Хуэй-цзы, - нажил детей. А теперь, когда она, состарившись, умерла, не только не плачешь - а еще колотишь в посудину, распеваешь песни. Это уж слишком!
- Нет, ты не прав,- сказал Чжуан-цзы.- Когда она умерла и я остался один - мог ли я не печалиться? Но вот я задумался над ее началом - когда она еще не родилась; не только не родилась - еще не обладала телом; не только телом - но и эфиром-ци. Растворенная в мутном Хаосе, она стала преображаться - и обрела ци; ци преобразилось - и возникло тело; тело преобразилось - и возникла жизнь. А ныне вновь преображение - и смерть. Все следует одно за другим, как времена года: за весною - лето, за осенью - зима. Так зачем же теперь, когда она покоится в Мироздании, провожать ее плачем и воплями? Ведь это значит не понимать велений Судьбы. Вот я и перестал плакать.

- Что, страшно? - спросил Чжилишу?
- Нет,- ответил Хуацзешу,- чего мне страшиться? Ведь жизнь дается нам взаймы - берем ее в долг и живем. Жизнь - это прах и грязь, а жизнь и смерть - что ночь и день. Мы только что навестили того, кто уже превратился. А теперь превращение коснулось меня самого. Так чего же мне страшиться?

- Отчего же ты стал таким? Оттого ли, что был ненасытен в желаниях и преступил закон? Ибо погиб под секирой на плахе, служа обреченному царству? Или зачах от стыда, опозорив дурными делами отца и мать, жену и детей? Или не вынес мук голода и холода? Или просто скончался от старости?

- По речам твоим видно, что ты искусный краснобай. Но все о чем ты расспрашивал, заботит только живых, а мертвецы и знать этого не знают. Хочешь я расскажу тебе о мертвых?
- Хочу,- сказал Чжуан-цзы.
- У мертвых,- сказал череп,- нет ни государя наверху, ни подданных внизу; не знают они и забот, что приносят четыре времени года. Беспечные и вольные, они так вечны, как небо и земля, и даже утехи царей, что восседают, обратясь лицом к югу, не сравнятся с их блаженством.

- А хочешь я попрошу Владыку Судеб возродить твое тело, отдать тебе кости, кожу и плоть, вернуть отца и мать, жену и детей, друзей и соседей?

- Неужто же я променяю царские усдлады на людские муки?!

Из главы XIX

- Слыхал я,- сказал царь,- будто Чжу Шэнь учил, как надобно продлевать жизнь. Вы, Учитель, с ним общались - что же вы от него слышали?
- Я лишь стоял с метлой в руках у его ворот,- ответил Тянь Кайчжи.- Что же я мог услышать от Учителя?
- Не отнекивайтесь,- сказал царь,- я хочу это услышать.
- Я слышал однажды,- сказал Тянь Кайчжи,- как Учитель сказал:"Тот, кто умеет продлевать жизнь, похож на пастуха - глядит, какая из овец отстает, и подгоняет ее плетью."
- А что это значит?- спросил царь.
- Был в княжестве Лу,- сказал Тань Кайчжи,- некий Шань Бао. Жил отшельником, пил одну воду, с людьми не общался. Дожил до семидесяти лет, а цвет лица - как у младенца. На свою беду, повстречался с голодным тигром - и тот убил его и сожрал. А еще был некий Чжан И: этот не пропускал ни хором с высокими воротами, ни лачуг с занавесками вместо дверей. Прожил сорок лет - и умер от внутреннего жара. Шань Бао пекся о внутреннем - а тигр сожрал его внешнее. Чжан И заботился о внешнем - а недуг одолел его внутреннее. Ни тот, ни другой не подгонял того, что у него отставало.

- Ну, чего ты боишься смерти? Ведь я целых три месяца буду тебя откармливать, десять дней соблюдать воздержание, три дня поститься. А потом подстелю постилку из белого камыша и возложу твои лопатки и крестец на резной жертвенный стол. Ну как, согласен?

- Уж лучше ему кормиться помоями и отрубями - да только оставаться в хлеву!

- Ну как, готов петух?
- Нет еще,- ответил Цзи Син-цзы,- чванлив, кичится попусту.

- Пока еще нет,- ответил Цзи Син-цзы,- откликается на каждый звук, кидается на каждую тень.

- Все еще нет,- ответил Цзи Син-цзы,- смотрит злобно, так весь и пышет яростью.

- Вот теперь почти готов,- ответил Цзи Син-цзы.- Услышит другого петуха - даже не шелохнется. Посмотришь на него, как деревянный. Достоинства его достигли полноты. Ни один петух не решится откликнуться на его вызов - повернется и сбежит.

Плотник Цин вырезал из дерева колокол. Когда работа была готова, все, кто видел, поражались: казалось это сделали духи или боги.

Увидел колокол луский князь и спросил мастера:

- Каким искусством ты этого добился?

- Я всего лишь ремесленник,- ответил плотник,- какое у меня может быть искусство? А, впрочем, был один секрет. Замыслив выточить колокол, я не решился тратить понопрасну свое ци и должен был поститься сердцем - чтоб обрести покой. После трех дней поста я уже не смел помышлять о почестях или нагоадах, о жалованье и чинах. После пяти - не смел и думать о хвале или хуле, удаче или неудаче. После семи - в оцепенении перестал ощущать собственное тело, забыл о руках и ногах. И не стало для меня ни князя, ни его двора; все что извне волнует душу, исчезло, и все мое умение сосредоточилось на одном. И тогда я отправился в горы и стал присматриваться к природным свойствам деревьев. И только мысленно увидев в наилучшем из стволов уже готовый колокол, я принялся за дело - а иначе не стоило и браться. Так мое естество сочеталось с естеством дерева - потому и работа кажется волшебной.

Из главы ХХ

- Оно ни на что не пригодно,- ответил дровосек.

- Из-за своей непригодности дерево это сможет прожить столько, сколько ему отпущено от природы.

- Один наш гусь умеет гоготать,- сазал прислужник,- а другой не умеет. Которого прикажите зарезать? - Того, который не умеет,- сказал хозяин.

- Вчера вы сказали: то дерево в горах из-за непригодности своей может прожить столько, сколько ему отпущено от природы. А теперь вот хозяйский гусь погиб из-за своего неумения. Уж если выбирать между пригодностью и непригодностью, умением и неумением - то что бы вы, Учитель, предпочли для себя?

- Я бы разместился где-нибудь посередке!

- Разве младенец дорого стоит?
- Он ничего не стоит,- ответил Линь.
- Или с ним меньше хлопот?
- С ним много хлопот,- ответил Линь.
- Так зачем же тогда, бросив бесценную яшму, вы бежали с младенцем?
- Одно связано с выгодой,- ответил Линь Хуэй,- а другое - с естественными узами. То, что связано с выгодой, в беде и несчастье бросают. А то, что связано с естественными узами, в беде и несчастье уносят с собой. Ибо слишком уж разнится то, что бросают, и то, что уносят!

- Красавица сама собой любуется - и я не вижу, в чем ее красота. Уродина сама собой гнушается - и я не вижу, в чем ее уродство.
- Запомните это, ученики,- сказал Ян-цзы.- Совершая добрые поступки, избегайте самолюбования - и вас полюбят повсюду, куда ни придете.

Из главы ХХI

- В Лу много конфуцианцев, а вот ваших последователей мало.
- В Лу мало конфуцианцев,- сказал Чжуан-цзы.
- Да здесь полно людей в конфуцианских одеяниях,- возразил Ай-гун.- Как же можно говорить, что их мало?
- Слыхал я,- сказал Чжуан-цзы,- что конфуцианцы носят круглые шапки,- в знак того, что они познали небесное время, и квадратную обувь - в знак того, что им ведома форма земли. А на поясе носят нефритовые подвески на пестрых шнурках - в знак того, что скоры в принятии важных решений. Однако достойные мужи, сведущие в учении, наврядли ходят в таких одеяниях, а те, что носят эти одеяния, наврядли сведущи в учении. Вы, государь, конечно, с этим не согласны. Так почему бы вам не объявить по всему царству: те, кто, не зная учения, ходят в таких одеяниях,- караются смертью.

- На все-то царство только и нашелся один конфуцианец. Разве это много!

- Это всего лишь мастерство при стрельбе,- сказал Бохунь Чжэнь,- а не мастерство без стрельбы. А ну, взойдем-ка с тобой на высокую гору да встанем на обрывистый утес, что рядом с пропастью в сто жэней глубиной,- сумеешь ли ты стрелять оттуда?

- Человек высших достоинств,- сказал Бохунь Чжэнь,- поднявшись ввысь, взглянет на синее небо, спустившись вниз - нырнет в Желтый источник*. Он способен добраться до восьми оконечностей мира - и дух его не дрогнет. А ты готов зажмуриться от страха; опасность погибели таиться в тебе самом.

- Вы, Учитель, существуете? Или Вас нет?

- Да это просто совершенство!- воскликнул Свет.- Кто еще на это способен? Я могу лишь отсутствовать или присутствовать - но не могу совсем не быть. Я дошел лишь до отсутствия - а как же стать таким, как Вы?!

- Однажды некий инец запачкал белой глиной кончик носа: пятнышко было - с мушиное крылышко. Он приказал плотнику Ши стесать его. А тот так заиграл топором - аж ветер поднялся: лишь выслушал приказ - и тут же все стесал. Снял дочиста всю глину, не задев носа. А инец - и бровью не повел. Суньский государь Юань-гун, прослышав об этом, позвал к себе плотника и сказал ему:
- Попробуй сделать это же самое и для меня.

- Когда-то я сумел это сделать - да только нет уже в живых того материала!

- Позвольте отправиться в странствие по Поднебесной.
- Оставь,- сказал Лао Дань.- Поднебесная всюду одинакова.

- Ну, и с чего ты начнешь?- спросил Лао Дань.
- Начну я с Ци,- сказал Бо Цзюй.- Приду туда, увижу там казненного, уложу его тело на землю, сниму с себя парадную одежду и накрою его. А потом возопив к Небу, стану его оплакивать:"Сын мой! Сын мой! По всей Поднебесной большая резня - и разве ты первый! Вот говорят:"Не будь грабителем! Не будь убийцей!" Но с той поры, как появились слава и позор, люди лишились покоя. С той поры, как начали копить сокровища, начались и тяжбы. И вот нынче делают так, что люди не знают покоя, и копят то, из-за чего ведутся тяжбы. Нужда изнуряет людей, не дает продохнуть - так как же им не дойти до преступлений! Древние государи все удачи относили на счет народа - а в неудачах винили себя, всякую правду относили на счет народа - а в кривде винили себя. Потому-то один человек брал на себя всю вину и, сам себя осуждая, удалялся от дел. А нынче не так. Дела вершат втихомолку - а тех, кто этих дел не знает, объявляют глупцами. Нагромождают трудности - и осуждают тех, кто не решился их преодолеть. Утяжеляют повинности - и наказывают тех, кто с ними не справляется, отсылают окольной дорогой - и карают за опоздание! А люди, зная, что силы у них на исходе, возмещают их убыль притворством. С каждым днем его все больше и больше - да и как же народу и чиновникам не притворяться? Ведь когда не хватает сил - притворяются, когда не хватает знаний - обманывают, когда не хватает богатства - грабят. Так кого же винить за кражи и грабежи?"

- Великий государь лишился своего царства,- сказал мясник,- а я - своей скотобойни. Ныне государь вернул себе царство, а я получил обратно скотобойню. Я сполна восстановил и чин свой, и доходы - о какой награде может быть речь?
- Силой заставте его принять награду,- повелел царь.
- В том, что великий государь лишился царства,- сказал мясник,- не было моей вины - потому не смею принять от него казнь. А в том, что государь вернулся на царство, не было моей заслуги - потому не смею принять и награды.
- Приведите его ко мне,- приказал царь.
- По законам чуского царства,- сказал мясник,- предстать перед государем может лишь тот, кто удостоился награды за важные заслуги. У меня же не хватит ума, чтобы уберечь страну, и не хватит храбрости, чтобы пасть в бою с ее врагами. Когда войска царства У вступили в нашу столицу, я убежал от врага, убоявшись бедствий - а не то чтобы намеренно последовал за государем. Ныне же великий государь желает меня принять - да о подобном нарушении законов и договоров в Поднебесеной мне и слышать не доводилось!

- Этот мясник Шо состоит в низком звании, а суждения у него весьма высоки. Предложи ему от меня пост одного из трех высших сановников.
- Стать одним из трех высших сановников ... - сказал мясник.- Знаю, что это почетней, чем торговать в мясной лавке. И жалованье в десять тысяч чжунов ... Знаю, что это побольше, чем барыши мясника. Но посмею ли я, кормясь от такого чина и жалованья, навлечь на государя славу безрассудного расточителя?! Уж лучше мне вернуться в мою мясную лавку.

- Как мне быть? Телом пребываю у рек и морей, а сердцем живу - у вэйских дворцовых ворот.
- Чти жизнь,- ответил Чжуан-цзы.- Кто чтит жизнь - презирает корысть.
- Знаю,- сказал царевич,- да не могу с собой совладать.
- А не можешь с собой совладать - тогда повинуйся желаниям. Душе это не повредит. Ведь если того, кто не может с собой совладать, еще и принуждать не следовать желаниям - нанесешь ему двойную рану. А человек с двойной раной не достигнет долголетия.

- Тысячу золотых пожалую тому, кто сумеет отвратить государя от его страсти и убедит расстаться с фехтовальщиками!
- Такое под силу только Чжуан-цзы,- сказали приближенные.

- Что повелит мне наследник, жалуя тысячу золотых? - Прослышав о мудрости и проницательности Учителя,- ответил наследник,- я с почтением преподнес тысячу золотых на дары вашей свите, но вы не приняли подношения - о чем же я теперь посмею вас просить? - Слышал я,- сказал Чжуан-цзы,- что наследник хотел бы с моей помощью отвратить царя от его пристрастия. Но если я, увещевая великого царя, пойду наперекор царской воле, а в то же время не сумею угодить и вам, меня ожидает казнь и погибель. На что тогда мне деньги? Если же мне удастся уговорить великого царя, а тем самым угодить и вам - царство Чжао даст мне все, чего ни пожелаю.
- Все это так,- сказал наследник.- Но государь наш допускает к себе одних лишь фехтовальщиков.
- Вот и отлично,- сказал Чжуан-цзы.- Я неплохо фехтую.
- Так то оно так,- сказал наследник,- а только у всех фехтовальщиков, которых принимает у себя наш государь, волосы взлохмачены, торчат куда попало, шлемы сдвинуты набекрень, завязки на шлемах - из грубого шелка, без всяких узоров, полы одежды повернуты сзади, взгляд злобен, речь косноязычна. А царю как раз такие и нравятся. Если Учитель предстанет перед государем в одеянии ученого, это только погубит все дело.
- Тогда позвольте, я изготовлю себе платье фехтовальщика,- сказал Чжуан-цзы.

Чжуан-цзы вошел в двери царских покоев не спеша, увидев царя не поклонился.

- Чему же ты хочешь меня научить? - спросил царь.- Покажи это прежде наследнику.

- Слышал я, - сказал Чжуан-цзы, - что великий государь увлекается фехтованием,- потому и явился к вам.

- А хорошо ли ты владеешь мечом? - спросил царь.

- Могу через каждый десяток шагов убить по человеку,- ответил Чжуан-цзы,- и через тысячу ли - на мече ни единой царапины.

- Да тебе нет равного в Поднебесной!- воскликнул восхищенный царь.

- Когда сражаюсь,- сказал Чжуан-цзы,- кажусь уступчивым - но жду удобного момента, отстаю в выпаде - зато опережаю в ударе. Хотел бы с кем нибудь помераться силами.

- Вы, Учитель, пока отдохните,- сказал царь. - Ступайте в свои покои и ждите моего повеления. А я прикажу устроить состязание и приглашу вас.

И вот царь принялся отбирать фехтовальщиков. За семь дней убитых и раненых набралось более шести десятков. Отобрав пять-шесть человек, царь тут же, перед дворцом, повелел вручить им мечи и послал за Чжуан-цзы.

- Сегодня-же испытаем - кто лучше владеет мечом,- сказал царь.

- Давно этого жду,- ответил Чжуан-цзы.

- Какой длины меч вас устроит?- спросил царь.

- Любой сгодится, какой ни дадите,- ответил Чжуан-цзы. - Но у меня есть три меча - пусть государь сам выберет один из них. Позвольте прежде рассказать о них, а уж после испробуем.

- Охотно послушаю,- сказал царь.

- Первый из них,- сказал Чжуан-цзы,- меч Сына Неба, другой - княжеский меч, а третий - меч простолюдина.

- Каков же меч Сына Неба?- спросил царь.

И Чжуан-цзы ответил так:

- Мечу Сына Неба лезвием служит долина Яньси и горы Шичэн, а острием - гора Тайшань, что в Ци. Цзынь и Вэй - его ребра и грани, Хань и Вэй - рукоять, Сун и Чжоу - кольцо на эфесе. Его портупея - Бохайский залив, подвески на поясе - горы Чаньшань. Варвары служат ножнами ему, четыре сезона - оберткой. Он укрощает пять стихий, распределяет наказанья и награды и разделяет Тьму и Свет, его питают леть и весна, а осень и зима - пускают в ход. Направишь этот меч вперед - никто перед тобой не устоит. Подымешь вверх - ничто не уцелеет наверху. Опустишь вниз - ничто внизу не уцелеет. Взмахнешь мечом - и рядом никого. Вверху рассекает плывущие тучи, внизу сокрушает земные устои. Пусти его в ход - и князей усмиришь, и вся Поднебесная будет твоей. Вот каков меч Сына Неба.

- А каков же княжеский меч? - спросил ошеломленный царь.

- Лезвие княжеского меча,- сказал Чжуан-цзы, - мужи рассудка и отваги. Его острие - мужи чести и бескорыстия. Его ребра и грани - мужи достойные и благородные. Его рукоять - храбрецы и герои, а кольцо на эфесе - мужи мудрые и преданные. Направишь этот меч вперед - и тут никто перед тобой не устоит. Подымешь вверх - ничто не уцелеет наверху. Опустишь вниз - ничто внизу не уцелеет. Взмахнешь мечом и рядом никого. Вверху - он подобен округлому небу и тем приводит к послушанию три разновидности светил, внизу - подражает квадратной земле, и послушны ему все четыре сезона; посреди согласуются с волей народа и умиротворяет соседей. Пусти его в ход - и будто прогремят раскаты грома, и в четырех пределах все покорны и повинуются велениям государя. Вот каков княжеский меч!

- Каков же меч простолюдина?- спросил царь.

- Мечом простолюдина,- сказал Чжуан-цзы,- владеют те, у кого волосы взлохмачены, торчат куда попало, шлемы сдвинуты набекрень, завязки на шлемах - из грубого шелка, без всяких узоров, полы одежды подвернуты сзади, взгляд злобен, речь косноязычна. Они сражаются друг с другом перед вами. Вверху - перережут горло и шею, внизу - искромсают печенку и легкие. Таков меч простолюдина, чье искусство ничем не отличается от драк бойцовых петухов. В любой день жизнь его может прерваться - без всякой пользы для государства. Ныне же вы, великий государь, занимая место Сына Неба, увлеклись мечом простолюдина. По моему ничтожному суждению, вам следует им пренебречь.

Царь повел Чжуан-цзы в пиршественный зал. Стольник подавал кушанья - но царь не притрагивался к ним, трижды отсылал их дальше.

- Успокойтесь, государь,- сказал Чжуан-цзы, - придите в себя: ведь я уже все рассказал о мечах.

После этого Вэнь-ван целых три месяца не выходил из дворца. А фехтовальщики - все, кто где был - покончили с собой!

Из главы ХХХII

Чжу Пимань обучался у Чжили И искусству убивать драконов. Истратил на это тысячу золотых, разорил семью - и за три года овладел мастерством в совершенстве. Да только вот не на чем было показать свое умение!