Александр Киселев

Велес и Кампания

(невоенная хроника солдатской службы)

    От автора.
    Все ниженаписанное действительно произошло со мной во время прохождения мною армейской службы. Служил я еще в Советской Армии, поэтому Российские Вооруженные Силы прошу на меня обиды не держать. Повесть эту я написал в 1987-1990 годах. И она, конечно, по размеру превышает раза в три вот этот, сокращенный для Интернета вариант. Опубликовать ее в 1990 году не было возможности, в 1992 не было средств, а в 1996 - желания. Поначалу эта повесть жила в форме дневников и записок, и как-то в 1990 году жена выразила желание почитать эти записки у себя на работе и утащила их. Через неделю она заявила, что записки эти на работе все уже прочитали и требуют логического завершения. Я ососбого рвения не выразил, но жена моя меня упрекнула и сказала, что одна женщина на работе, мать молодого солдата, со слезами на глазах просит иметь возможность прочитать эту книгу до конца. Скрипнув зубами я за месяц добил черновик.
    После этого повесть читали и в военкомате, и в союзе писателей... Теперь ее сможете прочитать и вы. Если возникнут предложения о сторудничестве в области оформления или издания повести (полного варианта) - пишите мне на адрес sbvlgd@nmc.rospac.ru (для Велеса) или шлите сообщения прямо по ICQ 14957948.
    Кстати, у меня есть еще повесть о моих институтских годах. Хотите прочитать?

Велес К.

**********

    ...В один из самых обычных осенних вечеров, на самой обычной кухне, в самом обычном девятиэтажном доме, сидели двое братьев. Старший брат негромко и доходчиво учил младшего уму-разуму.
    - Первое дело, Саша, кучкуйтесь. Когда один - тут на тебя все и навалятся. А если вдвоем, или втроем - уже легче. Главное там, в армии, это знаешь - надо уметь выбрать золотую середину. Очень гордых из себя строить не надо - таким гордым, знаешь, любят характер ломать. Но и поддаваться, сломаться - упаси бог. Таких зачмыривают, и потом, на таких вот зачмыренных, отыгрываются. Садятся на них, попросту, и едут... И главное, Саша, нужно просто и четко сказать себе: эти полтора года нужно просто пе - режить... И все...
    Шурик слушал старшего брата с серьезным и мрачным лицом. Через неделю он призывался на сборный пункт, откуда прямая дорога вела на сто раз описанную и обсказанную воинскую службу. Старший брат уже благополучно отмотал свои полтора года после института где-то в Средней Азии, и теперь, спустя шесть лет, эта участь ожидала младшего. Но в каких войсках, и в каких краях - это было неведомо, и оттого нисколько не радостней.

******

    ...Самолет приземлился в аэропорту Хабаровска ночью, и до местного рассвета оставались считанные часы. Толпа обалдевших призывников прилетевших из пасмурного, промозглого и сырого осеннего Ленинграда, мужественно борясь с одолевающим сном, отметила про себя тот факт, что снега здесь пока что не было и, несмотря на утренние часы, тут все жe не так холодно, хотя и ветрено. Через полчаса к летному полю подали машины, все дружно позалезали в кузова и машины протряслись в неизвестном направлении, привезя новобранцев на знаменитую хабаровскую "пересылку" - эту перевалочную базу с которой разъезжаются по всему хабаровскому краю все те, кто съехался сюда со всех углов тогда еще могучего и нерушимого Советского Союза.
    В барак входили новые "покупатели". "Покупателями" тут называли тех офицеров, которые приезжали набирать команды из новобранцев с пересылки. Операция с выкрикиванием фамилий продолжалась, и, вскоре, земляки не насчитались среди себя доброй половины своих товарищей.
    Так в такой вот сутолоке прошло еще около часа, и вдруг Шурик услышал уже знакомое:
            - Откуда будешь, земляк?
    Он поднял голову и обнаружил, что рядом с ним стоит и смотрит на него с нескрываемым любопытством старший прапорщик с красной пропитой, и, тем не менее, приветливой физиономией.
            - Из Вологды.
    Прапорщик склонил голову набок, словно прицениваясь к Шурику, и выдал следующее:
            - Встань-ка, сынок.
    Шурик встал, и посмотрел на прапорщика с высоты своих ста восьмидесяти пяти сантиметров. Он, кстати, был широкоплеч и подтянут, хотя выглядел несколько массивно: спокойная и сытая семейная жизнь наложила на него свой добротный отпечаток.
    Прапорщик окинул Шурика внимательным взглядом. "Сейчас он посмотрит как у меня дела с зубами, а потом - как с копытами" мрачно пошутил про себя Шурик.
    Но прапорщику оказалось достаточно того, что он уже успел увидеть.
            - Ты кто по специальности, сынок? - спросил он.
            - Инженер-строитель.
              - А где же твой билет военный?
    Шурик вытянул из кармана свой новенький военный билет и протянул краснорожему прапорщику.
    Прапорщик поковырялся в билете, пошебуршал страничками туда-сюда, и после этого тихо сказал Шурику буквально следующее:
              - Ты вот что, сынок, шагай сейчас из барака, иди к воротам, выходи отсюда и садись там, в машинку, в УАЗик, номер шестьдесят семь ноль два О-ЭЛ. И там меня и жди.
    Всю дорогу, пока Шурик не попал на пересылку, ему и его товарищам твердили о том, что если они по случаю собственного ротозейства отстанут от команды, или еще какая оказия с ними случится, то виноваты в этом будут лишь они сами, и не миновать им тогда дисбата или, того проще, тюрьмы. И сейчас Шурик не знал, какое из двух зол выбрать , то ли поступать так, как говорит прапорщик, и таким образом принимать на себя ответственность за самовольный уход с пересылки, то ли послать ко всем чертям этого нестандартного прапорщика с его неординарным подходом к солдатам. Но с другой стороны, военный билет находился у прапорщика, так что Шурик полностью находился в его, прапорщика, руках. И Шурик решил: "Пойду. Хуже, чем здесь, не будет".
    И он пошел. Кивнул землякам на прощание, сказав: "Давайте, ребята, держитесь". Не торопясь, перешел через двор и уже подошел к воротам, как вдруг обе створки железных ворот распахнулись от сильного удара и утреннюю тишину без жалости разорвал перебор трехрядной гармони и разудалые лихие вопли. А через раскрытые ворота уже валом валили веселые ребята в фуфайках, на которых мелом было написано: "АЛТАЙ".
            - Ого - го! - завопили они, увидав Шурика, - привет первому хабаровчанину!
    С гиканьем и частушками веселые алтайские ребята проследовали на территорию пересылки, а Шурик, переждав пока они пройдут, вышел за ворота, без труда нашел УАЗик, про который говорил прапорщик, и, открыв дверцу, залез вовнутрь.
    За рулем дремал здоровенный детина в военной форме. Когда Шурик влез в салон, детина, смотревший на него сквозь прищуренные ресницы, вяло спросил:
              - Тебя что, Папа Камский послал?
    "О чем это он, - растерялся Шурик, - какой папа? Чей? Мой папа, или его?" Стараясь не выдавать своего смятения, он ответил:
            - Меня прапорщик сюда послал, такой высокий, с красным лицом.
    Детина понимающе кивнул.
            - Папа. Камский.
    "Сдался ему этот папа, о ком он говорит?" - Шурик выжидательно замолчал.
    Детина минуту или полторы спокойно разглядывал Шурика, после чего задал уже характерный для сегодняшнего дня вопрос:
             - А ты сам, откуда будешь?
    Шурик ответил. Детина удовлетворенно кивнул. Шурик ждал, что теперь он сам скажет, откуда он родом, но детина спокойно и меланхолично молчал. И Шурик не выдержал:
            - А ты откуда?
            - Из Ставрополя, - детина потянулся, и Шурик увидел, что этот УАЗик безнадежно мал для такого здоровяка, каким тот был. - Через полгода - домой.
            - А как тут служится, какая у вас часть?
            - Не спеши, все увидишь, еще успеет надоесть сто раз. О, кажется, Папа Камский идет с кем-то.
    К машине действительно подходил старший прапорщик в кампании с мичманом. Они залезли в салон, и прапорщик, кивнув в сторону Шурика, весело сказал мичману:
            - Вот, еще бойца себе взял.
            - Хорош.
    Прапорщик повернулся к детине за рулем:
            - Остап, ну-ка достань нам там.
    Остап пошарил за водительским сиденьем и извлек оттуда початую бутылку коньяку и эмалированную кружку. Сказать, что Шурик не удивился - нельзя. Но воспринял он это настолько меланхолично и невозмутимо, что можно было предположить, что большую часть своей жизни он провел в УАЗиках, в которых прапорщики распивают коньяк с мичманами.
    Прапорщик налил коньяк в кружку и протянул ее мичману, тот крякнул от предвкушаемого удовольствия, выпил все единым махом, крякнул теперь уже с удовлетворенной и одобрительной интонацией и вернул кружку прапорщику. Из внутреннего кармана своей тужурки он ловко извлек флакон одеколона "Красный мак" налил его в ладонь и привычным умелым движением ополоснул свое обветренное лицо. Прапорщик тем временем налил себе и выпил без всякого выражения, неартистично. От протянутого ему одеколона он наотрез отказался.
            - Баловство это, - сказал он мичману, - меня никто нюхать не будет.
            - Ну ладно, Александрыч, пока, - мичман потряс ладонь прапорщика и выскочил из Уазика. - Я побежал.
            - Давай, бывай, - прапорщик махнул ему рукой и повернулся к Шурику, - Ну, а ты как, сынок, себя чувствуешь?
    Шурик кивнул:
            - Все в порядке.
            - Вот и хорошо, - кивнул в ответ прапорщик, - ты, сынок, не расстраивайся, служба у нас в части хорошая, вон посмотри, какую себе рожу Остап отъел на казенных харчах. И у тебя все будет в норме.
    Шурик решил, что сейчас вполне подходящий момент, чтобы задать вопрос о том в каком же роду войск придется ему служить в этой войсковой части, и он незамедлительно воплотил это свое решение в жизнь.
            - В каких войсках? - переспросил прапорщик, - Ты сынок будешь служить не войсках , а на Кроне - Комендантской роте особого назначения.
    УАЗик тем временем уже давно мчался по залитым утренним солнцем осенним улицам Хабаровска.

******

    Каптерка этой самой роты особого назначения находилась в подвале одной из казарм батальона охраны штаба округа едва ли не в центре Хабаровска. Шурика там обмундировали с ног до головы в оказавшееся коротковатым обмундирование и каптер, упитанный здоровяк подстать самому Шурику, неторопливо объяснил ему, как пришить погоны и петлицы. Пока Шурик пришивал их, в каптерку снова вошел уже знакомый прапорщик и ввел за собой еще одного новобранца, паренька атлетического телосложения с необычайно толстой шеей и абсолютно не вязавшимися со всей остальной его ломовой внешностью кроткими голубыми заспанными глазами.
    Прапорщик присел на стул, сдернул с головы фуражку, и, глядя на Шурика, настороженно сидевшего на лавке, одобрительно заметил:
            - Вот уже обшиваешься, еще немного - и совсем на солдата будешь похож, - он мотнул головой в сторону вновь прибывшего паренька, - а я вот товарища тебе привез. Из Латвии прибыл хлопчик. Давай-ка поскорее их обоих обмундировывай - и в батальон, - эти слова уже предназначались каптерщику, - до обеда чтобы уже они были оба там.
            - Будут, - равнодушно кивнул каптерщик, - если только вот на бойца, на этого, новенького, форму найдем, а то и этому, то вот еле-еле наскребли по росту кое-как.
            - А ты найди, - при этих словах прапорщик уставился на каптерщика длинным немигающим взглядом. - Постарайся, и найди. Но чтобы к обеду оба эти бойца стояли в строю. А не то, - добавил он спокойно, - я тебя за яйца повешу.
    Каптерщик пожал плечами, всем своим равнодушным видом выражая привычность к подобному обращению.
    Прапорщик встал, и вышел.
            - Ну, придется вам ускоряться, - констатировал факт каптерщик, - Сами слышали, что Папа Камский сказал. Он потрепаться, конечно, любит, но потом крови попьет вволю, если что не по нему сделаешь. А мне это ни в какое место не надо, так что давайте энергичней. Ты давай заканчивай поскорее, ну а ты - пошли со мной.
    Он увел с собой новенького, а Шурик подшил подворотничок и, надев шапку, по полной форме подошел к зеркалу. Он увидел свое отражение и слабо утешился. Нет, армейская форма ему никогда не нравилась и он был всегда на сто процентов уверен в том, что в душе он человек глубоко не военный. Просто по совету старшего брата, человека в армии уже бывавшего, Шурик перед отправкой надел на себя фуфайку и виды видавшие штанцы, которые, не выдержав, тягот и лишений воинских перевозок порвались еще в аэропорту Ленинграда. После этого Шурик ощущал любое дуновение ветерка, так как с той поры ходил буквально с голым задом. Прохладный осенний ветерок хозяйничал в стареньких трусах, и оттого осень воспринималась очень близко. В довершение всего яички мерзли, что также не способствовало поднятию настроения. Перед отъездом брат предупредил:
            - Надень на себя одежку подряхлее. Во первых: - не жалко будет выбросить. Все россказни о том, что одежду можно будет отправить домой - это вранье; а во вторых - будешь одет хорошо - тебя могут раздеть, и поедешь ты без штанов, да еще и по роже нахватаешь.
    Шурик в точности выполнил наказ брата, и понадевал на себя таких лохмотьев , что уже через несколько часов пребывания в них, у него закрепилось устойчивое желание как можно скорее скинуть эти позорные одежды. В этом жалком одеянии он чувствовал себя настолько дискомфортно, что случившаяся замена этого тряпья на военную форму его просто радовала. В паху не сквозило, форма сидела удобно, предметов одежды было совсем немного, так что впервые за все время, проведенное вне дома, Шурик почувствовал что-то вроде удовлетворения и как-то расслабился. Сразу захотелось спать, ведь с этим перелетом из Ленинграда в Хабаровск ночь пропала куда-то вовсе. Улетали - был еще день, прилетели - по идее вечером, а здесь уже утро. Семь часов разницы давали знать, и Шурик присел на скамью, опустил голову на грудь и уснул.
    Щелкнула отпираемая дверь, и Шурик распрямился, прогоняя остатки сна. Вернулись каптерщик с новеньким солдатом, тот уже был одет в форму, но без погон и петлиц, сапоги не налезали на его полные икры и поэтому были приспущены гармонью вниз, как у деревенского щеголя.
            - Давай, давай, э-нер-гич-ней! - подгонял их каптерщик, пока новенький с крутой фамилией Штраух, пришивал к "п/ш" погоны и петлицы. По ходу дела каптерщик давал короткие, но, как оказалось, нужные советы как пришивать воротничок, какие хитрости есть при пришивании погон и петлиц, как нужно мыть шею, как затягивать ремень и многое другое. Запоминалось все это легко и Шурик успел удивиться тому, что не знал этого раньше.
    Уже через час каптерщик привел их в расположение новобранцев, где им предстояло впервые познакомиться с обычаями армейской жизни. Там было полно таких же, как они пацанов, но все носили красные погоны, а у Шурика и его напарника погоны были черными. Среди краснопогонников было еще пятеро в черных погонах отличавшихся еще и весьма высоким ростом и внушительной комплекцией. Позднее выяснилось, что старшина роты специально подбирал таких здоровых ребят. Благодаря этой Папиной прихоти Шурик оказался по росту третьим с конца в своем взводе молодого пополнения с черными погонами.
    Знакомятся в армии легко. Оказалось, что среди чернопогонных здоровяков есть почти земляки - Серега Ионов из Питера, Валера Мишин из Иванова. Серега вдобавок ко всему еще был и после института, так что было с кем поговорить и поделиться студенческими рассказами. Да и Валера был уже после техникума, так что и с ним было интересно разговаривать, плюс ко всему Шурик, обладающий даром художественного рисования, нарисовал и того и другого для вложений портретов в письма и отправки домой, чем заслужил с их стороны хорошее и уважительное отношение. Слава о Шурике как о "художнике" быстро пересекла границы их тесного круга и к вечеру к Шурику уже записалась очередь на то, чтобы быть нарисованными.
    На вечерней поверке солдаты на все голоса орали свое вечное и неизменное "Я!", что прапорщику, командовавшему карантином, не понравилось.
             - Ну, ка, проверим как у вас с укладыванием в норматив при выполнении команды "ОТБОЙ", - тоном, не обещавшим ничего хорошего, сказал он.
    Он постоял минуту, артистично выдерживая паузу. В помещении воцарилась тишина. Шурик услышал звук собственного дыхания и затаил его. Тишина стала просто невыносимой.
            - СОРОК ПЯТЬ СЕКУНД - ОТБОЙ!
    Казарма разом взорвалась топотом сапог и матом вполголоса с придыханием. Шурик вместе со всеми рванулся с места, негнущимися пальцами расстегивая пуговицы на "п/ш". Он судорожно сорвал с себя брюки, кое-как пробившись через толпу к своей койке, и, как в воду, нырнул в койку, слыша, как кровь стукает в барабанных перепонках. Шум мало-помалу стих. Все тихо лежали в своих койках, ожидая, что же произойдет дальше. Продолжение было самым прозаическим:
            - Отставить. Заправить постели, строится на центральном проходе!
    Переругиваясь и втихомолку матерясь, молодые солдаты полезли из-под одеял. Перевоспитывать прапорщика и уж тем более взывать к его милосердию никто не собирался, понимая всю бесплодность таких попыток, поэтому материли тех, кто задержался с выполнением команды.
    Прапорщик терпеливо выждал, пока воинство выстроится перед ним, и, вновь дождавшись звенящей тишины, подвел итоги:
              - Хреново, товарищи солдаты. Мало того, что вы не можете отбиться, как следует, так вы еще и не можете подняться, как следует. Хорошо, будем, значит, учиться. Я сегодня дежурю по части, так что время у меня есть, а вы, я надеюсь, сможете мне уделить сейчас часок-другой.
    Все присутствующие восприняли это заявление стоически, молча. А прапорщик, без всякого видимого перехода, скомандовал:
            - СОРОК ПЯТЬ СЕКУНД - ОТБОЙ!
    Шурик даже еще не успел сообразить, что произошло, а ноги сами понесли его к своей койке. Оставалось только на ходу успевать выдирать пуговицы на гимнастерке, да сдирать вдруг показавшиеся узкими солдатские брюки. Стряхнув с ног сапоги, Шурик привычно нырнул в постель, отметив, что еще многие и многие суетливо раздеваются, торопясь уложиться в отведенные для этого сорок пять секунд.
    Прапорщик дождался, пока стихнут последние шевеления и начал:
            - Ну вот, уже лучше. А теперь поглядим как у вас с подъемом. СОРОК ПЯТЬ СЕКУНД - ПОДЪЕМ!
    Все судорожно вылетели из коек и, на ходу надевая на себя все свои солдатские одежды, мчались на центральный проход. Прапорщика эта попытка не удовлетворила.
            - Уже на исходе сороковой секунды вы все должны стоять в строю, кроме того, по команде "подъем" одеяло откидывается военнослужащим на спинку койки, а я посмотрю, это сделали не все. Сорок пять секунд - отбой!
    Все повторилось сначала, но сейчас и Шурик, и Валерий уже спешили не так сильно, так как уже уверенно успевали вписаться в этот, неизвестно кем придуманный, норматив. Но не все успевали так же ловко как они, и именно на тех неудачников и обратился гнев прапорщика:
            - Что, товарищ боец, нет сил влезть на второй ярус вовремя, брюшко тяжеловато? Или яички за углы цепляются? Здесь вам не институт благородных мадам, а красная армия!
    Прапорщик опять взял паузу не предвещавшую ничего хорошего. Все напряглись. Шурик уже мысленно просчитывал, как не попасть под ноги спрыгивавшему сверху Валерию.
            - СПОКОЙНОЙ НОЧИ.
    Прапорщик резко повернулся и, не оглядываясь, вышел из казармы. По помещению пронесся вздох облегчения. У Шурика вдруг появилось чувство благодарности к этому прапорщику, который не стал над ними БОЛЬШЕ изгаляться. Он расслабленно вытянулся на койке и уснул. Закончился его первый день на дальнем Востоке. В Европе еще вовсю был день, а на дальнем Востоке он уже потихоньку превращался в день вчерашний.

******

    Перед самыми ноябрьскими праздниками старшина Папа Камский, наконец, набрал необходимое количество солдат в новое пополнение и вечером собрал всех Кроновских новобранцев. Новобранцы чинно расселись в маленьком классе, где уже присутствовал сам Папа Камский и, кроме него, там еще присутствовал старший сержант, также в черных погонах.
            - Вот, сынки, вам теперь старший товарищ - сержант Сизоненко. Он будет для вас командиром на весь период прохождения курса молодого бойца, а потом, возможно, кому-то придется и служить с ним непосредственно. Он вас коротенько познакомит с основами, так сказать. Будет для вас наставником. Ну, давай, Сизоненко, по быстрому, пообщайся с бойцами, и через полчаса, считай, надо грузить вещички на машины, и поедем в "лесопарк".
    Папа Камский поднялся и вышел. Старший сержант Сизоненко подождал, пока закроется дверь за Папой, после чего облегченно выдохнул и начал:
            - Ну, вы, наверное, уж слышали о том, как у нас служится. Служба у нас нормальная, но по первости придется полетать. С этим на кроне жестко, чуть что не так - хресь - и полетел, - с этими словами Сизоненко взмахнул кулаком на уровне груди, - Да, меня называть Игорь. Кому очень интересно - Игорь Васильевич. По званию у нас в части не обращаются - не принято. Ну, конечно, когда рядом кто ни будь из валетов, тогда, конечно, по званию - товарищ сержант. Кстати, если уж на то пошло, то меня надо бы называть товарищ гвардии сержант, так как полгода я служил в гвардейской части, а гвардейское звание остается на всю жизнь. Но это так, к слову. В целом - называйте меня Игорь. Ну, всем все понятно?
    Деликатные новобранцы дружно закивали. Им не хотелось показаться непонятливыми, и, кроме того, они уже успели заучить, что нарушение традиций - для любой войсковой части - едва ли не самое страшное преступление.
            - Вот, собственно, и все. Но по первости, конечно, мрачновато.
    Назвать речь сержанта особо ободряющей было, конечно, нельзя. Но держался он просто, не запугивал, и это радовало.
    В полдень того же дня все кроновские новобранцы очутились на сопках, оставив Хабаровск далеко позади себя. Но это была еще не их часть. Эта часть странно называлась "лесопарк". Здесь им предстояло пройти курс молодого бойца, и потом принять присягу, после чего, собственно, их уже и направят прямо на место назначения - пояснил им Папа Камский.
    Здесь заключалась та воинская предосторожность: пока еще ты не принял присягу - ты человек гражданский и за свои проступки отвечаешь соответственно своему статусу. Поэтому, до принятия присяги офицеры старались отсадить новобранцев от старослужащих, оградить их от неизменного казарменного рукоприкладства и других унижений. Это уж потом, прими присягу - и все, парень. Офицеры старались дедовщину не замечать, даже наоборот, опирались на старослужащих, а в простой солдатской массе заслужить звание "стукача" означало полнейший крах в службе. Здесь представлялось лучше терпеть и завоевывать авторитет другими способами.
    Разместили ребят аж в штабе тамошней части: подальше от казармы. Там же разместились и местные новобранцы, "лесопарковские".
    До обеда расставили койки, разложили по тумбочкам нехитрые солдатские причиндалы, и сержант повел их на обед.
    Все построились напротив выхода из штаба и ... И тут они получили первый урок Кроновской школы выправки.
    Сизоненко скомандовал:
            - Карантин, равняйсь, СМИРНО!!! Шагооом... Э-Э-Э, солдаты, вы что, решили считать меня за дурака что ли? Я ж вам командую, или вы не слышите? Я же вам сказал русским языком "Шагоооооооом?" Это значит, вы должны приготовиться к тому, что в следующую минуту я подам вам команду начать движение. Значит, вы должны наклониться вперед на носках обоих ног, оторвав пятки от асфальта, или еще чего, на чем вы там стоите. Тогда понятно, что вы готовы начать движение, и по специальной команде вы его и начинаете, дружно ударив первые четыре шага со всей силы. Каблуков жалеть не надо. Мы не в стройбате - за форму не вычтут. Мы строевая часть - значит, должны уметь ходить строем. Кстати, когда мы заканчиваем движение, я тогда подаю команду - "на месте - стой". Так вот, после слов "На месте" вы должны так топать своими сапожками, чтобы было на "кроне" слышно, что вы уже пришли, и вот-вот закончите движение своим строем. А после слова "стой" нужно топнуть еще два раза "РРЯЗ-ДВА". Больше топать не надо ни в коем случае, даже если вы меня очень уважаете. Я даже не спрашиваю у вас, поняли вы меня или нет, потому что положительный ответ должен быть однозначен. Так что: РАВНЯЙСЬ, СМИРНО!! ШАГООООООООООООООО...
    Шурик наклонился на носках вперед и тут же понял, что переусердствовал: он чуть не клюнул носом вперед, но вовремя уловил равновесие. Зато его сосед справа, Шура Штраух, этого сделать не сумел и спотыкнулся.
    Сизоненко поднял бровь.
            - Штрухман! Или, как тебя?
            - Штраух.
            - А, ну да. Так вот, Штрухман, я же сказал - быть готовым начать движение, а не начинать его. Слушайте, солдаты, если вы все будете такими же тупыми как... Как там тебя?
            - Штраух.
            - Да. Так вот, если вы все будете такими же тупыми, как Штрухман, мы никогда не пообедаем. Да. Никогда.
    Сизоненко сделался грустным.
            - Ну ладно. Равняйсь, Смирно, Шагоооооооооооом ....
    Все новобранцы застыли в напряжении, готовые начать движение по специально поданной команде в каком угодно направлении.
    Сержант Сизоненко развернулся вместе с ними лицом к столовой, поднял ногу в сторону, как пес, собирающийся писать на придорожный столбик, и громко и отчетливо пернул.
    Обалдевшие новобранцы воззрились на сержанта, так, как, наверное, смотрят на входящего умалишенного царя умиленные подданные. Но самое удивительное: Сержант посмотрел на них таким же взглядом, и взорвался:
            - Вы что, солдаты, действительно решили умереть, не солоно хлебавши?! Вы что, не слышали команду, которую я вам так прекрасно подал?! Так, повторяю еще раз, но предупреждаю, меня на много команд не хватит. РАВНЯЙСЬ, СМИРНО, ШАГООООМ....
    Сизоненко еще раз добросовестно поднял в сторону ногу и пукнул. Хотя, надо сказать честно, эта команда уступала первой по четкости и громкости, понята она была теперь правильно, и взвод новобранцев дружно громыхнул сапогами по асфальту.
    Шагать до столовой было метров 50, не больше, и это расстояние, как оказалось, полагалось преодолевать с песней.
    Сизоненко на ходу спросил:
            - Кто умеет петь?
            - Шаляпин, - Шурик узнал голос Ионова.
    Сизоненко кивнул:
            -  Шаляпин, запевай!
    Шурика затрясло от смеха, клокотавшего у него внутри. Сизоненко заозирался, всматриваясь в лица шагающих и силясь понять, что происходит. Шурик подавил улыбку, догадываясь, что этой шутки сержант не поймет.
    Инцидент не успел получить продолжения, поскольку до столовой было рукой подать. Сержант Сизоненко, подняв палец вверх, загадочным тоном промолвил:
            - Карантин, на МЕСТЕ....
    Памятуя наказ сержанта сапог не жалеть, новобранцы загрохотали сапогами погромче, но взыскательного сержанта это не удовлетворило:
            - Не слышу!
    В ответ Шурик и сослуживцы вдарили по асфальту с новой силой так, что Сизоненко расплылся в улыбке.
            - СТОЙ!
            - ТРАХ-ТРАХ! - прогрохотали в ответ сапогами новобранцы и замерли.
              - Напра-У! Слева в колонну по одному зайти в столовую, - прокричал Сизоненко исчезая в дверях.
    Новобранцы вбежали в столовую, и расселись за отведенные им столы. Особо голодные начали хватать хлеб, но тут во главе стола вырос Сизоненко.
            - Солдаты, солдаты, что вы делаете? - с выражением такого ужаса пробормотал он, что руки хватающие хлеб замерли и потянулись назад.
            - Все положить назад! - Сизоненко говорил вполголоса. - Встать всем!
    Все поднялись со скамеек.
            - Во первых, никто, вы слышите? Никто не давал команды сесть. Во вторых, прежде чем сесть, полагается снять головные уборы... Э-Э-Э, Штраух, ты куда потащил шапку с головы, я же не давал команды снимать головные уборы! Я сказал "ПОЛАГАЕТСЯ СНЯТЬ", а снимите вы их тогда, когда Я, ваш командир, подам ВАМ, своим подопечным, соответствующую команду. Ясно? А ну, ГОЛОВНЫЕ УБОРЫ - СНЯТЬ.
    Все потянули шапки с голов. Сизоненко терпеливо дождался, когда последняя шапка была снята, и весело продолжил:
            - Головные уборы - надеть. И запомните: Большинство команд делятся на две части: подготовительную и исполнительную. Во время подготовительной части команды военнослужащие соображают, что им предстоит делать, и готовятся к выполнению команды, именно поэтому подготовительная часть команды подается нежным и протяжным голосом, чтоб вы не пугались, дурачье, и успели сообразить, чего от вас требуют. А во время подачи исполнительной части команды команда должна быть попросту выполнена. То есть, когда подается команда - "головные убоорыыыыыыы .... СНЯТЬ", - то это означает, что когда я начинаю говорить букву "Сы" в слове "СНЯТЬ" - все головные уборы должны быть на том месте, на котором вы их носите. А когда я говорю букву "МЯГКИЙ ЗНАК" в том же слове, все головные уборы должны быть сняты. Всем понятно? Штрухман, тебе понятно? Штрухман, не смотри так на хлеб, а лучше слушай и выполняй команды. А НУ - "Головные уборы - СНЯТЬ!!"
Шурик сорвал шапку с головы так быстро, что сам не успел понять этого.
Сизоненко посмотрел на них унылым взглядом и скомандовал:
            - Са -- дись!
    Все грохнулись на лавки.
            - Руки со стола! - опережая наиболее ретивых крикнул Сизоненко, - что за бардак, солдаты? Приедем на Крону, я там голодных накормлю, запомните. Раздатчики пищи встать, вставай, вставай, Штрухман, ты же в середине. А ты, Мишин, чего сидишь, давай, давай, за работу. Всем накладывают по мискам, но никто не ест, понятно? Команды приступить к приему пищи не подавали. Все всем наложили? Тогда - приступить к приему пищи.
    Новобранцы дружно застучали ложками по мискам.
            - Жизнь прекрасна и удивительна, - сказал Валера Мишин, ставя на стол кружку из-под выпитого компота. Шурик про себя подивился Валериным возможностям, сам он тоже ел быстро, но сравниться в этом с Валерой ему было явно не под силу.
            - Тюремная выучка, - кивнул на пустую Валерину тарелку Ионов, - не иначе, как на "зоне" научился так быстро принимать пищу.
            - Я всегда быстро принимаю пищу, - похлопал Ионова по спине Валера, - без всяких "зон". А ты, Серж, напротив, принимаешь пищу с непозволительной медлительностью. Смотри-ка, товарищ гвардии сержант Сизоненко Игорь Васильевич уже попил компотику, и, того и гляди, подаст команду о прекращении приема пищи, а ты только еще разохотился...
            - Закончить прием пищи, встать, выходи строиться.
    Те, кто не успел доесть в своих тарелках, начали лихорадочно стучать ложками, что вызвало в сержанте бурю негодования.
            - Прекратить прием пищи, полоумки! Сказано: ВСТАТЬ, ВЫХОДИ СТРОИТЬСЯ!
    Грозное высказывание Сизоненко возымело свое действие, солдаты повыскакивали из-за стола и заспешили на улицу в строй.
    На улице, перед строем, сержант Сизоненко обвел притихших солдат взглядом, не сулящем ничего хорошего, и проговорил негромко:
            - Всех голодных, и тех, кто не может наесться в отведенное для этого время, я накормлю на "кроне" так, что эти люди надолго запомнят мою доброту. Напра-во, Шагооом...
    Все наклонились.
            - Марш!
    Все грохнули сапогами, но, как оказалось, недостаточно.
            - Отставить, - удовлетворенно констатировал Сизоненко. - Судя по вашим сытым рожам, вы наелись, и служба вам теперь кажется чем-то приятным. Я обязан, категорически обязан, вырвать Вас из сетей этого заблуждения. Впрочем, у вас есть еще один шанс выкарабкаться из того положения, в коем вы сейчас окажетесь. Равняйсь! СМИРНО! ШАГООМ МАРШ!
    Взвод пропечатал шаги по асфальту, которые гулким эхом отзывались в стеклах окружающих зданий. Взвод нарезал печатный шаг, а сержант Сизоненко восторженно подпрыгивал рядом, весело поглядывая на новобранцев, на которых он нагнал столько страху.
            - Эй-гей-гей ! Что значит: стой раз-два на месте!
    Взвод сбился с шага, и в полнейшем сумбуре, тормознулся у дверей штаба. Солдаты с явным непониманием смотрели на сержанта, который то требовал от них подчинения уставным командам, то вдруг выдавал такую вот абракадабру.
            - Ей-хей! Слева по одному! - Сизоненко первым нырнул в двери штаба, скрываясь от пронзительного хабаровского ветра, беспощадно продувавшего голые лысины сопок. Оставшиеся на ветру новобранцы стояли сиротливо, оставшись без своего неординарного командира, который не преминул вновь вынырнуть из дверного проема.
            - Вы что, так и будете стоять?! Я же ясно сказал: слева по одному! Давай быстрее, заходи в помещение! Можете, кстати, перекурить. Через пятнадцать минут начало занятий в классе.
    Через пятнадцать минут все сидели за партами, держа в руках ручки, и открыв перед собою новые тетради. На возвышении, за столом сидел   Сизоненко, мрачно взиравший на вверенное ему воинство.
            - Итак, - начал он, - начинаем наше первое занятие. Вкратце поясню, что мы будем изучать, и за каким хреном это нам надо. В первое воскресенье декабря вы примете присягу. Чтобы ее принять, ее нужно прочитать. А так как в этих ваших способностях я позволю себе усомниться, то вы должны, что? Правильно, выучить ее наизусть. Открыли тетрадочки и начали записывать.
    Записали текст присяги. Затем прочитали ее про себя. Затем каждый вставал и читал ее вслух из тетради. Затем читали вслух хором. Затем каждый читал по одному предложению по очереди, и тот, кто оказывался последним, читал снова вслух присягу от начала до конца.
            - А теперь, читаем текст присяги про себя и заучиваем его! - объявил Сизоненко тоном, каким обычно говорят: "А теперь - танцы!"
    Класс погрузился в бормотание. Шурик, сидевший вместе с Ионовым и Мишиным за первой партой почувствовал, что он начинает попросту дремать. Он сделал над собой усилие и поднял голову, чтобы взглянуть украдкой на Сизоненко. Сон его мгновенно прошел: сержант цепким взглядом шарил по рядам, высматривая тех, кто уснул. Шурик оглянулся и увидел, что уже уснули и Проценко, и Касилов, и Штраух, да и вон еще и еще понурившиеся и кивающие головы.
    Сизоненко, спокойно, не нарушая монотонного посапывания, начал команду:
            - Кто спит...,- и дальше во весь голос: - ВСТАТЬ!!!
    Громыхнули откидываемые крышки ученических столов и посреди класса то тут, то там резко выпрыгнули и встали по стойке смирно задремавшие неудачники. Те, кто еще не успел уснуть, и остался сидеть на своем месте, приободрились и с интересом приготовились наблюдать за дальнейшим развитием событий.
            - Тэкс,- произнес Сизоненко, - вот они, эти люди, которых мы давно и безуспешно искали. Проценко, Касилов, и, как там тебя? А, и, конечно же, Штрухман. Так, все продолжают учить текст присяги, а мы с вами отлучимся на минуту - другую.
    Сизоненко завел штрафников в сортир и распорядился:
            - Так, приступаем к искуплению своей вины. Тряпки и чистящая паста в ведре, писсуары на стене, унитазы в кабинках. По своему возвращению, которое состоится через час, я должен увидеть что? Верно, идеальный порядок. Ни спички на полу, ни пятнышка на стенах. Уяснили? В общем, я вас оставляю. Эй, Штрухман, ты уже поспал достаточно на занятии, давай на унитазы. Штрухман, что ты такой кислый, ты понял задание?
            - Понял.
            - Штрухман, на такой вопрос лучше ответить просто и коротко: "ТАК ТОЧНО". Это так по уставу, и если бы ты Штрухман, служил бы здесь, в "лесопарке", ты отвечал бы подобным образом в течение двух лет. Но ты будешь служить на "кроне". Там все ближе к жизни. Поэтому, я оставляю тебя здесь, потом я возвращаюсь, сажусь на любой из этих пяти унитазов, и, что я вижу?
    Сизоненко пытливо посмотрел на Штрауха. Штраух хранил молчание.
            - Правильно, я вижу отражение собственных яиц, - сам себе ответил Сизоненко. - Еще вопросы у личного состава есть? Нет? Я пошел.
    Вернувшись в класс, Сизоненко не стал подниматься на сцену, а провел следующую расстановку сил:
            - Ионов, на сцену за стол. Будешь читать присягу. Вполголоса. Частухин, будешь за дневального сегодня. Сядь возле дверей, и не забудь подать команду "Встать, Смирно", если какая ни будь рожа из офицеров надумает сюда сунуться. Всем остальным - не спать и слушать Ионова. Если я увижу, что кто нибудь спит - пеняйте сами к себе.
    С этими словами Игорь Васильевич опустился на стул в середине класса, сел поудобнее, надвинул шапку на лоб и задремал. Класс  погрузился в сопение, разбавляемое чтением присяги в исполнении Ионова. Впрочем, последнему вскоре наскучило читать пономарским тоном, и он, личность артистическая, принялся читать присягу на разные манеры, то как Гамлет, Принц Датский, то как последний пропойца, то с каким-то неимоверным иностранным акцентом. Шурик сидел и хихикал на пару с Мишиным, всячески подбадривая Сер╦гу.
    Хотя это час протекал весело, тем не менее, их сосед по парте, гигант двухметрового роста - Шура Петренко, врач-терапевт по образованию, выпускник, наверное, единственного в стране медицинского вуза, не имевшего военной кафедры, задремал.
    Шура Петренко в их кампании был самым высоким и большим. Настолько большим, что он до сих пор был не обмундирован. Он ходил в своей гражданской одежде и старых ботинках невообразимого размера. От строевой подготовки он временно был освобожден, и свое свободное время, будучи натурой сентиментальной, посвящал написанию писем на родину.
    И вот сейчас, Шура заснул. Заснул, по детски подперев ладонью щеку. Рот его раскрылся, и оттуда потянулась вниз тоненькая ниточка слюны. Валера, увидав это, тут же подсунул под спускающуюся слюнку тетрадь с конспектами ничего не подозревающего Петренко. Слюнки образовали на конспектах правильную блестящую и прозрачную лужицу, но Валера на этом не угомонился. Он быстренько воспользовался чернильной ручкой несчастного Петренко, и подпустил к слюнкам хорошую каплю фиолетовых чернил. После чего положил тихонько ручку на место и уселся, как ни в чем не бывало.
    Шурик и Серега, давясь от смеха, наблюдали за быстрыми и уверенными действиями Валеры, а после их завершения терпеливо начали ожидать пробуждения Петренко.
    Петренко пробудился через несколько минут. Он хлопнул глазами, закрыл рот, пожевал губами и заметил, что изо рта его тянется вниз слюна. Он перехватил ее рукой, и замер, не двигаясь, глядя на фиолетовую лужу слюней на его конспекте. Минуту он ничего не говорил, потом перевел взгляд на своих соседей. Шурик и Валера усердно штудировали конспекты, что и вызвало подозрения у Петренко.
    Петренко легонько пихнул Валеру пальцем:
            - Л╦рик, кто это сделал?
    Валера, невинно моргая, повернулся к Петренко:
            - Что?
            - Я говорю, кто это сделал?
            - Что сделал?
            - Вот это.
    Валера уставился на фиолетовую лужицу.
            - Вот это? Шура, по-моему, это слюни!
            - Я знаю что слюни.
            - Шура, тебе, по-моему, кто-то плюнул в тетрадь! Какая-то сволочь плюнула, представляешь, прямо к тебе в тетрадь!
    Петренко начал терять терпение.
            - Л╦рик, я сам хорошо знаю, чьи это слюни есть. Кто сюда влил чернил?!
            - Что ты хочешь сказать, когда говоришь, что знаешь, чьи это слюни? Ты хочешь сказать, что это я плюнул к тебе в тетрадь?!
            - Да нет же, это мои слюни...
            - ТВОИ??!!!
    Валера артистично вытаращил глаза:
            - Шура, вот эта фиолетовая фигня вытекла у тебя изо рта? Шура, я не врач, но я не ошибусь. Шура, ты болен. У нормального бойца нет таких слюней. Не веришь? Вот давай, мы с Шуриком сейчас плюнем каждый для сравнения тебе в тетрадь. Ты сразу все сам поймешь. Вот давай свою тетpадочку...
    Петренко торопливо отдернул свою тетрадь и брезгливо посмотрел на Валеру.
            - Ты к себе плюй, Л╦рик. Ко мне не надо.
            - Ну конечно, ты сам себе наплюешь. Вон как у тебя хорошо получилось.
    Петренко обиженно отвернулся.
    Тут вдруг Частухин завопил истошным голосом:
              - Встать! Смирно!
    Мирно дремавший Сизоненко резко вскочил и выпятил грудь, стоя по стойке "смирно". Остальные вскочили не так сноровисто, хотя и дружно.
    Но вместо ожидаемого офицера в дверях замаячила перепуганная рожа Штрауха, не ожидавшего такой встречи. Увидев, что это всего лишь Штраух, Сизоненко выдохнул и скомандовал:
            - Вольно, садись, - и сам пошел разбираться с Частухиным и Штраухом.
            - Так, Частушкин, сначала ты. Чего ты орешь, когда в расположение прется всего лишь Штрухман? Я, конечно, плохо знаю ваши взаимоотношения. Может быть, ты его уважаешь очень сильно, и настаиваешь, чтобы все, как один, вставали в тот торжественный момент, когда какой ни будь Штрухман вламывается сюда неизвестно зачем. А если все Штрухманы Хабаровского края попрутся сюда, чтобы получить свою долю почестей? Что молчишь, Частушкин? Ты что, сильно уважаешь Штрухмана?
            - Да нет...
            - О! Штрухман! Ты гляди, даже Частушкин тебя не уважает. А может быть, он прав, Штрухман, чего тебя уважать? На занятиях сам спишь, а другим спать не даешь... Какого черта ты вообще приперся сюда, Штрухман? Я же вам дал важнейшее персональное задание!
            - Вот я и пришел...
            - Что?! Я же сказал вам что делать!
              - Вот я и пришел сказать, что мы уже все сделали...
            - Штрухман, не лги. Я тебе не мама, и не буду тебе объяснять, что врать нехорошо.
            - Да мы действительно все сделали...
            - Штрухман. Сейчас. Я я тебе покажу и докажу, Штрухман, как ты жестоко ошибаешься. На это мне потребуется ровно десять минут. Пошли. Всем остальным - перерыв десять минут.
    Сизоненко со Штраухом ушли. Ионов кивнул и поморщился:
            - Да, сейчас он жестоко покажет Шуре, как тот жестоко ошибался. До ужина, однако, придется ребяткам драить унитазики... Пошли, что ли покурим.
    Курящие двинулись на перекур в туалет, где застали унылую команду чистильщиков.
            - А где сержант? - вполголоса спросил  Ионов .
             - Они какают-с, - с полупоклоном ответил Штраух, - просили-с не беспокоить.
    Как бы ни аккуратно курили ребята, все равно пепел попадал на пол, и далеко не все окурки и спички попали прямо в урну. Через десять минут из кабинки появилось счастливое лицо сержанта.
            - Штраух! А ты говорил - все чисто! Ты глянь на пол - весь пол затоптан, окурки, спички возле урны. А в урну, небось, вообще страшно смотреть. Я уж не говорю про унитазы - да взять хотя бы вот этот - позади меня. Ты посмотри - он же загажен до краев!

******

    Через неделю после присяги, в субботу, молодые солдаты загрузили в грузовик свои пожитки, и переехали непосредственно к месту прохождения службы. Настроение у всех было неважное. Все осознавали, что сейчас им с лихвой придется хватануть всех тягот и лишений воинской службы, плюс к этому их, несомненно, ожидала такая крутая вещь как "дедовщина", которой их часть славилась на весь Хабаровский батальон охраны штаба округа.
   Новички втайне надеялись оказать хоть какое-то организованное сопротивление давлению со стороны старослужащих. Многим как-то не верилось в то, что как же можно их, таких здоровых и больших взять в оборот.
            - Да мы и не поддадимся! - горячился Штраух, - что у нас , силы, что ли не хватит постоять за себя?
    Силы у новичков действительно было не занимать. Шурик, например, стоял третьим с конца по росту во всем взводе молодого пополнения. Но уверенность в своих силах потихоньку таяла день ото дня и напрочь разбилась в тот момент, когда автобус подкатил к казарме.
    Казармы, собственно как таковой, попросту не было. То, что выполняло ее функции, находилось в откосе холма. Это было что-то вроде большой землянки с двумя входами. Рядом с этой "казармой" дымилась труба такой же маленькой подземной котельной.
    Возле казармы стояли скамеечки для курения, и на этих скамеечках сидели двое совершенно голых и совершенно лысых солдата. Они вальяжно курили и с интересом поглядывали на подошедший автобус. Мягкие снежинки неторопливо опускались к ним на плечи и лысые головы, где с шипением таяли. Могучие мускулы уверенно перекатывались под раскрасневшейся после бани кожей обнаженных аборигенов. Эта картина производила впечатляющее, чтобы не сказать - удручающее, впечатление.
      Новобранцы выбрались из автобуса и построились перед казармой. Голые атлеты спокойным взором наблюдали за молодым пополнением.
            - Сизый, никак ты щеглов привез? - скучающим голосом окликнул один из них Игоря Сизоненко.
    Игорь обернулся, пожал плечами, и бодро кивнул:
            - Ага.
            - Ну и как они? - спросил другой абориген. - Врубаются?
            - Да нормально пока, - снова пожал плечами Игорь. Было видно, что он себя чувствует здесь вовсе не так вольготно и уверенно, как во время прохождения "Курса молодого бойца". Игорь был "фазаном", и в свои права вступил всего лишь два месяца назад. А здесь, на скамеечке, судя по всему, сидели "деды" - народ крайне уважаемый.
    Деды поднялись и, демонстрируя все прелести крепких молодых мужских тел, проследовали в казарму.
    Сизоненко подождал, пока за дедами захлопнется дверь казармы и явно перевел дух:
            - Мрачные фигуры, - пояснил он. - Завгар и Печка. В миру - Завгородний и Печейкин. Мрачные деды. Под руку таким лучше не лезьте - прибьют на раз. Лучше от таких держаться подальше.
            - Это что, самые здоровые здесь? - спросил кто-то из строя притихшим голосом, в котором чувствовалась слабая надежда.
            - Нет. Есть и поздоровей. Причем, значительно поздоровей. Ну - в общем, так. Здесь уже часть, тут уже другая жизнь. Тут я вам уже не тот Игорь, которого вы знали. Законы тут уважают, и уважать их надо с обеих сторон. Вы тут - щеглы. Я - фазан. Отношения должны быть соответствующими. Все вопросы - теперь к молодым. Ко мне не вздумайте подходить. Я вас научил, чему мог - пользуйтесь знаниями. Я с вами   расстанусь, если не заставят с вами ночевать на первых порах. Я, кстати, полагаю - заставят. А теперь, шагом марш в баню.
    В бане помылись очень быстро и очень тщательно. Банщик строго следил за чистотой выходящих щеглов. После бани все получили нижнее белье без пуговиц, или с половинками таковых, другими словами то, какое осталось. Все кое-как натянули его на себя и не успели опомниться , как Сизоненко погнал их всех наверх, в сопки. Именно в сопках располагалась Шестая арка, в которой предстояло Шурику и его товарищам провести последние недели, перед тем как влиться в общую среду.
    Столовая была построена по принципу землянки. В нее приходилось спускаться. Она была тесной и мрачной. Окна отсутствовали. Отсутствовала также и вентиляция, поэтому на потолке скапливался конденсат и капал сверху на головы и плечи. В углу стояла специальная Т-образная палка с тряпкой, которой рабочий из наряда по столовой протирал потолок, как-то пытаясь исправить положение. Рабочих наряда по столовой называли "сантехниками" по традиции имевшей незапамятные корни. Кстати, тут же новобранцы познакомились еще с одной традицией. Оказывается, при входе в столовую нужно было четко и громко произнести "Приятного аппетита". А присутствующие в столовой "молодые" и "щеглы" должны были хором дружно отвечать за всех: "Спасибо". После того как поешь, полагалось помочь "сантехнику " прибрать посуду и протереть столы. Но делать это рекомендовалось не всем, чтобы не толкаться, а человекам трем - четырем. Еще двоих стабильно прихватывали с тем, чтобы они принесли воды из расположенной на улице скважины. Ну а после ужина святым занятием для "молодых" и "щеглов" была чистка картошки. Причем, звание при этом не учитывалось. Здесь, как и во всем остальном, учитывался лишь срок службы.
    Впечатление от подземных казармы и столовой, а также условия их проживания в подземной арке действовали на Шурика просто угнетающе. И вечером, укладываясь в койку, он почувствовал, как где-то глубоко внутри у него еще больше обострилось щемящее ощущение безнадежности, которое вместе с нарастающим чувством усталости не покидали его с момента, когда он вышел за порог дома, чтобы вернуться туда лишь через полтора года.

******

    Шурика и Юрку с первого же дня определили для работы в котельной. Как никак подбирали их специально для этого, и прапорщик Живулько, высокий худой молодой человек с сиплым голосом и тараканьими усами настоял, чтобы они трудились в котельной, не дожидаясь распределения  по взводам. Это сразу же вызвало сложности для Шурика и Юрки: работать им приходилось, согласовывая свои действия с кочегарами, а на все построения и перемещения они были обязаны успевать вместе с остальными новобранцами. Проделывать это удавалось все сложней и сложней.
      После очередного нагоняя за вопоздание Шурик подошел к старшему по котельной:
            - Товарищ сержант! Проблема. Мы тут попадаем меж двух огней: И от вас пораньше не уйдешь, и опаздывать нельзя. Потому, как опоздаем мы - а наказывают ребят. Это не годится.
    Сержант подумал и кивнул:
            - Ладно. Проблему решим. Я поговорю с нашим прапорщиком, чтоб он договорился о свободном режиме для вас.
    К обеду он подошел к Шурику:
            - Все в порядке. Теперь только с утра приходите со строем. А в обед и вечером или кушаете с дежурной сменой, или когда мы вас сами отправим. Сейчас, кстати, ваши уже ушли на обед. Так что вы тоже, давайте, собирайтесь, отмывайтесь, и, шагайте следом. Поедите и снова возвращайтесь. А мы уж смену подождем.
    Шурик и Юрка быстро помылись, переоделись, и направились на обед. Когда они пришли в столовую, то там уже никого не было. Все уже поели, и за столом в столовой сидели лишь дежурный по столовой и "сантехник". "Сантехник" сегодня был из старослужащих, поэтому все работы по кухне выполнялись сегодня руками "молодых". Шурик и Юрка нерешительно вошли в столовую и промямлили без большого энтузиазма:
            - Приятного аппетита!
    Брови сержанта дежурившего по столовой поползли вверх:
            - Это кто еще? Вы что, по второму кругу?
              - Нет, - попытался разъяснить Шурик, - мы из котельной. Мы там работали вместе со сменой, и вот не успели покушать вместе со всеми.
            - Что-то я смотрю, ты больно разговорчив! Запомни раз и навсегда: говорить можно только тогда, когда я у тебя спрашиваю ответа. Понял меня?
    Шурик молча кивнул, решив про себя поменьше давать волю языку.
            - Вот так-то лучше, - заключил сержант. - А теперь хотелось бы мне знать, отчего ж это вы так не спешили к обеду? Кушать вам, что ли, не хотелось ?
    Шурик и Юрка хранили молчание.
            - Что молчите? Я вас спрашиваю!
            - Хотелось.
            - Ах, все-таки, хотелось? Ну что же, я вас накормлю. Садитесь сюда. Повар, наложи-ка им там по мелкому бачку кашки.
    Повар уже подавал через дверь два внушительных бачка с кашей. В каждом из них было не менее литров трех - четырех перловки.
    Сержант лично поставил по бачку перед Шуриком и Юркой.
            - Кушайте на здоровье. Смотрите, какая вам честь, сам сержант за вами ухаживает , на стол вам подает. Тут уж надо все скушать без остатка и с удовольствием.
    Шурик незаметно ослабил поясной ремень, чтобы каше было не тесно в желудке. О том, чтобы отказаться от еды и речи быть не могло. Это было бы прямым выступлением против армейских традиций и могло бы иметь самые нелицеприятные последствия. Едва Шурик и Юрка приступили к каше, как дверь столовой отворилась, и через порог перешагнули Штраух и Валера Мишин, тащившие сорокалитровый алюминиевый бак с водой.
            - Приятного аппетита!
            - Спасибо! - рубанули в ответ громким криком Шурик с Юрой. Сержант поморщился от их вопля и перекинулся на входящих:
            - Эй, эй, Штраух! А ты, почему не пожелал им приятного аппетита?
            - Я пожелал, - оправдывался Штраух.
            - Не лги, я слышал, как только Мишин им пожелал.
            - Я вместе с ним пожелал.
            - А вот тут ты и не прав. Пожелание приятного аппетита произносится в момент пересечения военнослужащим условной границы столовой, совпадающей с ее порогом. Я вам понятно объясняю?
            - Понятно.
            - Ну, вот и ладушки. Давайте-ка, выйдите и зайдите, как полагается.
    Валера и Штраух поставили бак с водой на пол, а сами послушно вышли из столовой. Через полминуты они появились вновь. Валера на этот раз входил первым:
            - Приятного аппетита!
            - Спасибо! - рявкнули в ответ кочегары.
            - Приятного аппетита! - это уже Штраух.
            - Спасибо! - снова дружно гаркнули Шурик с Юркой.
              - Ч-черт, ну и глотки у вас, - уважительно глянул в сторону Шурика сержант. - А вот у вас - маленькая неточность в исполнении, - он повернулся снова к Мишину и Штрауху. - Вы ведь, насколько я припоминаю, в прошлый раз были с бачком в руках? Да или нет? С бачком?
            - С бачком.
            - Ну, а почему сейчас без бачка? Нестыковочка получается! Давайте-ка, возьмите бачок, и еще разок все повторите. Да, да! Нужно чтобы все было по правде.
    Штраух и Валера уцепились за бачок и с унылым видом выперлись из столовой. Обождав несколько секунд, они вернулись:
            - Приятного аппетита! - мученически выкрикнул Штраух, входящий первым.
            - Спасибо! - взревели Шурик с Юркой. Краем глаза Шурик заметил, что сержант кривится каждый раз, когда они кричат.
            - Приятного аппетита! - порог столовой пересекал Валера.
            - Спасибо!
            - Стоп! - выкрикнул сержант.
    Валера и Штраух застыли с бачком в руках. Сержант весело посмотрел на них и спросил:
              - Слушайте, а почему вы не улыбаетесь? Почему вы так неискренне желаете им приятного аппетита? Вы думаете, у нормальных людей может проснуться чувство аппетита от взгляда на ваши кислые рожи? Это неправильно. Это просто в корне неправильно. Это с самого начала неправильно. С самого начала и до самого конца. Вы должны улыбаться, когда желаете другим людям приятного аппетита. А что вместо этого я вижу на ваших лицах? Это все что угодно, но не улыбка. Улыбка должна быть вот такой, - сержант осклабился, показав великолепный набор зубов. - Вот такая она должна быть. От уха до уха. Искренняя и добродушная. Я вам понятно объясняю?
            - Понятно, - кивнул Валера.
            - А тебе, Штраух?
            - И мне понятно.
            - Вот и хорошо. Так что давайте, разворачивайтесь, и заходите сюда с улыбками. Давай, идите, благословясь.
    Штраух и Валера потащились с бачком в коридор. Выждав необходимую паузу, они снова открыли дверь.
            - Приятного аппетита! - на лице Валеры лучезарно сияла неотразимая улыбка.
            - Спасибо!
            - Заткнитесь! - взорвался сержант. Он повернулся к кочегарам и набросился на них. - Так и будете орать все время, пока эти олухи не научатся, что ли? Вы что, в самом деле?! Разорались тут... Так, - обратился он снова к входящим, - давайте по новой. А вы - молчите, до тех пор, пока я вам не скажу.
      Шурик и Юрка уткнулись в бачки с кашей. Шурик с удивлением отметил, что каша в его бачке кончается, а он даже не заметил, как это произошло.
            - Приятного аппетита! - в дверях столовой вырос сияющий Валера Мишин с раскрытым ртом, призванным символизировать крайнюю степень радости.
            - Приятного аппетита! - эхом вторил ему Штраух, страдальчески растягивая губы в улыбку, что моментально вызвало в сержанте бурю негодования:
            - Штраух, стой. Это что же ты, скот? Это как же ты улыбаешься, подлец? Нет, так не пойдет. Вот Валера, тот правильно улыбается. А ну, Валера, улыбнись Штрауху.
            Валера повернулся к Штрауху лицом и ослепил его счастливым оскалом. От увиденного, и без того поднятые брови Штрауха, попросту сложились домиком.
            - Запомнил, Штраух? - спросил сержант. - Вот, как надо улыбаться. Надо, чтобы улыбалось все лицо. Рот, глаза, губы! Нужно чтобы и нос и уши тоже улыбались! А то у тебя - вроде бы ты улыбку состроил, а на лбу - горестные морщины. И не старайся ты, дурень, рот себе улыбкой разорвать! Я, когда говорил "от уха до уха", то имел в виду, что улыбка должна быть от правого уха до левого уха. А не от правого уха, вокруг головы, и снова до правого уха. Душу вкладывай в улыбку, Штраух, а не губешки свои рви. Ну, давайте, вываливайте из столовой со своим бачком, и попробуем еще раз.
    Незадачливые Валера и Штраух беспрекословно вышли из столовой , таща за собою злополучный бачок. Через положенную паузу дверь распахнулась.
            - Приятного ап-петита!
            - Приятного Ап-Петита!
    Валера и Штраух стояли в дверях и от усердия раскрыв рты и прищурив глаза, блистали улыбками американского образца. Оба имели вид законченных идиотов. Валера, в довершение всего, вложил в улыбку столько усердия, что Шурик мог поклясться, что видит, как в Валериных глазах вспыхивают и гаснут счастливые искорки.
    Сержант молчал, чего-то выжидая. Валера и Штраух не двигались с места, продолжая все так же лучезарно улыбаться. Шурик молча доедал кашу. Юрка не отставал от него. Молчание затянулось. Наконец, сержант, как ни в чем не бывало, вымолвил:
            - Ну, чего стоите? Ах да, вам же никто не говорит "Спасибо"! Вы что, зажрались и позабыли про все на свете? - обратился он к Шурику и Юрке. - Вон, смотрите, ребята пришли, "приятного аппетита" вам говорят. А вы жрете втихую, и им в ответ ни бум-бум! Нут-ка, хорош жрать, давай-ка...
            - Спасибо! - взревели Шурик и Юрка.
            - Так, это - Васе. А теперь, то же самое - Штрауху.
            - Спасибо!
            - Вот! - тихо и спокойно кивнул сержант, удовлетворенно откидываясь на стуле. - Проходите, пожалуйста.
    Взмыленные Валера и Штраух протащили бачок на кухню, где им досталось в свою очередь от повара, не желавшего понять причин их задержки.
    Шурик и Юрка доели кашу и потянулись из-за стола.
            - Наелись? - встрепенулся сержант. - А то - давай еще?
    Шурик и Юрка замерли на месте с бачками в руках.
            - Так что, - не унимался сержант, - как насчет добавочки?
            - Да мы, в принципе не против, - сказал Шурик, с ужасом осознавая, что он говорит, - но вдруг еще кто придет, а ему каши не достанется?
    Сержант хохотнул и хитро посмотрел на Шурика:
            - А ты не простой! Ну ладно, валите отсюда.
    Шурик и Юрка, едва сдерживаясь чтобы не побежать, двинулись к выходу из столовой.
            - Спасибо, - бросил назад Шурик.
            - Спасибо, - повторил вслед за ним Юрка.
    Сержант кивнул:
            - Пожалуйста, пожалуйста, на здоровьишко. Всегда вам рады. Заходите еще.
    Дверь в столовую тихо и осторожно закрылась.

******

    Работа в котельной была не столько тяжелой и сложной, сколько грязной. Если оператор котлов действительно сидел лишь за приборной доской и наблюдал за показанием приборов, да еще за нормальной работой форсунок, подающих мазут в котлы, то всю самую грязную и неблагодарную работу свалили на Шурика и Юрку. Они выполняли самую, что ни на есть черновую работу: вытаскивали грязь из-за котлов, залезали во всякие дремучие углы, куда уже не заглядывал никто в течение многих месяцев. Вполне объяснимо, что грязи там было невпроворот. Шурик и Юрка с утра переодевались в самые грязные " подменки" и черные как черти целый день приводили котельную в порядок. Зато после окончания работы они шли в душ и тут начинались самые приятные минуты. Шурик в душе с наслаждением мылся и брился. Горячая вода текла ему на голову, стекала по плечам, спине . Если закрыть глаза, то можно было представить, что ты вовсе не в семи с половиной тысячах километров от дома, а просто где-то в душевой после посещения спортзала института. Но эти сладкие минуты проходили, и приходилось вновь возвращаться к реальности. Шурик и Юрка вообще-то не ощущали в котельной давления дедовщины, которая пышным цветом процветала во всех остальных подразделениях части. Дело в том, что нынешние старослужащие - все как один - фазаны, в свое время хватанули этой самой дедовщины более чем через край. Впечатление оставшееся от нее было настолько сильным и таким отвратительным, что пришедшим Шурику и Юрке сразу было объявлено в официальном тоне о том, что дедовщины они здесь не застанут. Но наивно было бы предполагать, что можно было бы рассчитывать на дружеские, а уж тем более, панибратские отношения.
    Невидимый барьер, возведенный строгими законами неуставных взаимоотношений, преодолеть было чрезвычайно сложно. Хотя квалификация Шурика как специалиста потихоньку начинала проделывать в этом барьере хоть и маленькие, но все более заметные бреши. Оборудование котельной было сложное, и в принципе рассчитывалось на работу в автоматическом режиме. Но, автоматика, конечно, выполнена не была, и все клапаны управлялись вручную. Шурик сразу же быстро понял принципиальную схему разводки труб и расположение оборудования в котельной, мало чем отличающееся от типового. Этим он сразу же заслужил уважительное к себе отношение, как со стороны прапорщика, так и со стороны остальных кочегаров. Потихоньку его стали все чаще направлять на ту работу, которая требовала квалифицированного подхода к решению проблемы. Но все же львиная доля самых грязных и самых неблагодарных работ продолжала лежать на плечах Юрки и Шурика.
    Наконец, уже в середине февраля было принято решение распределить Шурика и Юрку для работы по сменам. Напарник Шурика по смене - Швецов, был унылым долговязым молчаливым человеком, казалось всегда ожидавшим от судьбы какой-нибудь пакости. Кличка "Могила" как нельзя лучше подходила к его характеру.
    Шурик нормально и быстро вписался в коллектив. Теперь его жизнь стала исчисляться по сменам. Смены делились на дежурные и рабочие. Дежурить приходилось и по ночам. Ночи на дежурстве превращались для Шурика во время написания писем. Писем он писал много: жене, родителям, брату, друзьям по институту, которые сами теперь служили в различных местах, начиная с Мурманска и кончая Прибалтикой и Подмосковьем. Шурику такое заочное общение со своими близкими очень облегчало армейскую жизнь. Но думать о том, что Шурик по ночам на дежурстве лишь писал письма, было бы наивно. На дежурстве приходилось прибираться и все время следить за приборами, поддерживая нужное давление пара в отопительной системе.
    Юрка теперь тоже ходил по сменам, с Шуриком они стали встречаться реже, а что касается остальных товарищей по призыву, то их Шурик теперь видел только во время построений, а в строю, как известно, много не поговоришь. Сложившаяся ситуация не предполагала большого разнообразия, и Шурик стал привыкать к такой жизни, размеренной на дежурные и рабочие смены. Но вдруг произошло событие, которое резко изменило весь ход армейской жизни Шурика.
    Электродвигатель огромного вытяжного вентилятора, стоявшего над воротами в углу дальней стены котельной, вышел из строя. Электрики  поковырялись в нем, но починить не смогли и отложили это дело до завтра. Это, вроде бы рядовое, событие, произошло в тот день, когда Шурик должен был выйти со своей сменой на дежурство в ночь. До обеда они дежурили, после обеда отдыхали, и после ужина направились в котельную.
    Но если днем в кочегарке отворялись и закрывались двери, способствуя проветриванию и обновлению воздуха в котельном зале, то во время ночной смены открывать двери было некому и незачем. Могила уже в полночь ушел спать в комнату дежурного персонала, оставив Шурика в одиночестве. Вентилятор не работал, и воздух в котельном зале стал таким спертым, что Шурик начал ощущать на языке соленый металлический привкус. Он все это время находился возле котлов, распределяя свое время между письмами, уборкой и контролем над приборами, и не сумел заметить изменений в воздухе, которым дышал. Кроме всего прочего, угарный газ в совокупности со многими другими продуктами горения попросту одурманили его, и к утру он уже соображал с большими усилиями. После ночи на дежурстве они сменились, позавтракали и улеглись отдыхать, как полагалось. В полдень Шурик встал из койки, ощущая все признаки отравления. На языке он чувствовал железный привкус, а в животе противную тянущую боль. Кроме того, его подташнивало. Обо всем этом Шурик старался не думать, так как любые признаки недомогания у "щеглов" и "молодых" трактовались как отлынивание от работы и несения службы. Ничего хорошего это не сулило, и поэтому Шурик даже не думал обратиться куда-то за медицинской помощью.
    Но перед построением на обед доктор сам подошел к нему:
            - Что с тобой, Шурик?
            - Что? - не понял вопроса Шурик.
            - Глаза у тебя воспаленные, а лицо желтое. Даже не желтое, а, пожалуй, зеленое. Ты себя как чувствуешь?
    Шурик сглотнул, думая про себя о том, что противный привкус во рту не проходит, и что его по-прежнему мутит.
            - Вообще-то, Сань, я себя не важнецки чувствую.
            - Так заходи после обеда, может - помогу чем.
    Шурик отрицательно помотал головой:
            - Да нет, Сань, спасибо. Я сам поправлюсь как-нибудь. Сам знаешь, каково тут болеть по "молодости". Запишут в "сачки", в "мешки", в "шланги". Одним словом - себе дороже. Спасибо, Сань, еще раз, на добром слове.
    Доктор понимающе грустно кивнул:
            - Я тебя понимаю. Ну, смотри сам.
    За обедом Шурик заталкивал в себя пищу если не по привычке, то по традиции, так как отказ от пищи означал нанесение оскорбление повару, что также было чревато далеко идущими последствиями . Но вот после обеда...
    После обеда Шурик почувствовал, что больше не может. Он даже не стал убирать посуду, а выбежал из столовой, а потом и из казармы на свежий морозный воздух, едва прозвучала команда об окончании приема пищи. Шурик отбежал подальше от казармы, упал на колени и его жестоко вырвало. Казалось, что желудок попросту выворачивается. По лицу Шурика текли слезы, замерзая на щеках. Рвотный спазм был настолько силен, что Шурик прикусил щеку и губу, отчего кровь запеклась у него на губах и образовала черную кайму.
    После того, как из желудка вылетело содержимое, Шурик побрел в казарму. В коридоре у дверей его остановил Завгар.
            - Ты что это рыгаешь? Что с тобой, никак ты в санчасть собрался? А? Отвечай мне живо.
            - Да нет, никуда я не собирался.
            - А чего тогда рыгаешь на задворках? Нажрался что ли чего?
            - Я думаю, я отравился.
            - Где ты отравился? Чем?
            - В котельной вытяжка ночью не работала. Угарный газ скопился, пока двери были закрыты. Вот, думаю, потому и отравился.
            - У доктора был?
            - Нет.
            - К нему направляешься?
            - Вообще-то, я не собирался.
            - Ага. Умереть, значит, хочешь.
            - Нет. Я думаю, само пройдет.
    Завгар пытливо уставился на Шурика. Он внимательно всматривался в его лицо. Глаза у Шурика были воспалены, а на желто-зеленом бледном лице чернели размазанные пятна крови, подтекшие из уголков рта. Завгар вдруг решительно сказал:
            - Ну-ка, на хрен! Иди-ка ты к доктору, пусть он тебя посмотрит. На "шланга" ты не похож, значит тебе и впрямь худо. Давай, давай, пойдем-ка на пару зайдем. А то еще помрешь, не ровен час, прямо в строю. Потом отвечай за тебя по всей полноте ответственности.
    У доктора Завгар обратился к Петренко:
            - Ну-ка, докторище, глянь, что с ним.
    Сказано это было тоном хозяина, приведшего свою скотину на осмотр к ветеринару.
    Доктор молча осмотрел Шурика. Завгар сидел, слушая, как доктор задает обязательные в таких случаях вопросы.
            - Ну, и что ты скажешь? - обратился Завгар к доктору, когда тот закончил свой осмотр и расспросы.
            - Я думаю, он отравился. Надо лечить. Надо, чтобы он ложился в санчасть. Это серьезное отравление.
    Завгар зло посмотрел на Шурика:
            - Я так и думал! Что, закосил таки от работы?
    Шурик молчал. Завгар вскочил и вышел, с треском захлопнув дверь. Шурик и доктор остались вдвоем.
            - Ну что скажешь? Хреново тебе? - спросил доктор.
    Шурик кивнул. Помолчав немного он спросил:
            - Сань, а это серьезно?
    Доктор пожал плечами:
             - Ну не смертельно, конечно, но полечить надо.
            - А долго?
            - Не знаю. Как будешь поправляться. Да, надо сказать об этом, чтобы никто больше там не отравился. Скажу вашему Живульке, что я тебя к себе положил, и чтоб он принимал меры, а то еще кого отравит.
    Шурик махнул рукой:
            - Вытяжку должны починить, если уже не починили. Но напомнить надо.
    Доктор улыбнулся:
            - Да, раз ты у меня лежишь, значит - напишешь мне таблички для лекарств и картотеки?
            - Какой разговор, конечно, напишу.
            - А меня нарисуешь? Я хочу домой картинку послать.
            - Нарисую.
            - Очень хорошо! - доктор удовлетворенно потер ладони. - Ну, пойду скажу, что ты заболел, и что лечить тебя надо не меньше недели.
            - Почему не меньше недели? - поднял брови Шурик.
            - Чтобы не спеша успел все написать и нарисовать, - пояснил доктор и вышел.
    Если бы Шурику действительно не было бы так плохо, то пребывание в теплом и уютном изоляторе можно было бы назвать  настоящим отдыхом. Но каждый раз после еды Шурика выворачивало так жестоко, что он выходил из туалета совершенно разбитый. Доктор дважды промывал желудок Шурику, но облегчения это не приносило, а железный привкус на языке, так и не проходил. За два дня Шурик успел отоспаться, а на третий сам предложил доктору:
            - Давай, Саня, я напишу тебе таблички, какие надо.
    Опыт оформительской работы у Шурика был довольно богатый. В институте он был постоянным членом редколлегий, плюс к этому он обладал незаурядными художественными способностями. И сейчас его фантазия и твердая рука должны были в очередной раз сослужить ему службу.
    Он уселся за стол доктора у него в кабинете и начал работу. Доктор тем временем раскладывал в шкафу медикаменты и прочую свою медицинскую утварь. Внезапно тихонько отворилась дверь, и в кабинет доктора шагнул старшина части - Папа Камский. Папа Камский уставился на Шурика длинным немигающим змеиным взглядом. Шурик сконцентрировался и выдержал этот взгляд. Старшина перевел взгляд на стол, увидел таблички и шагнул вперед. Взяв в руку пару табличек, старшина долго молча изучал их, потом положил назад на стол и спросил у доктора:
            - С чем он у тебя лежит?
            - С отравлением, товарищ старший прапорщик.
            - А, это тот, из котельной, - припомнил старшина, глядя на Шурика. - Так ты значит, еще и писать умеешь?
            - Умею. .
            - Это хорошо. Долго ли он будет у тебя тут валяться, доктор?
    Доктор развел руками:
            - Пока не поправится. Ему уже получше, а когда совсем поправится, я не знаю.
            - Угу. Ну, а неделю он у тебя еще пролежит?
            - Я не знаю...
            - А я знаю. Пролежит, - Папа Камский шагнул к столу, за которым сидел Шурик. - Завтра к тебе принесут бумагу, тушь, и список наименований с эскизом. Напишешь мне таблички для дверей всех помещений казармы, понял?
            - Понял, - огорошено ответил Шурик.
            - Вот и хорошо, - кивнул старшина, и, заложив руки за спину, не спеша, вышел из кабинета доктора.
    Назавтра Шурик приступил к исполнению заказа старшины. Ему ужасно не хотелось ударить в грязь лицом перед Папой. Таблички получались как из типографии - четкие и аккуратные. Старшина после обеда зашел в медпункт и, увидав первые две сделанные таблички, расплылся в улыбке. Вертя таблички в руках, Папа с уважением поглядывал на Шурика:
            - Отличная работа. Молодец. Знаешь, я чувствую - ты здорово умеешь это делать. Доктор, лечи его тщательней.
    Старшина ушел, и через пятнадцать минут вернулся вместе с замполитом.
    Замполит в части был заметной фигурой и в прямом и в переносном смысле. Замполит был огромный, здоровенный и высоченный детина. По росту он превосходил и Шурика и многих других. В довершение ко всей своей неординарной внешности замполит был еще и огненно рыжий. Рыжие кудрявые волосы, казалось, росли у него по всему его конопатому телу. Они пробивались на щеках, на шее, на горле, вылезали из ушей. Росли они также и на руках замполита, и были особенно заметны на его огромных кулаках и пальцах. У замполита были жесткие прокуренные усы, такого лихого фасона, что сразу становилось понятно, что перед вами военный. Голос у замполита был хриплый, громкий и пронзительный. Когда он говорил, то казалось, что он рычит. А когда он повышал голос, то тембр его можно было бы сравнивать с тембром рева тигра или с отдаленными громовыми раскатами. Чаще всего говорил он выпучивая глаза, надрывно выталкивая слова из своей глотки. Все солдаты части дружно его боялись.
    Старшина с гордой улыбкой подал замполиту уже написанные таблички. Замполит схватил их и, шевеля усами, уткнулся в них носом. Таблички были безупречны.
            - Вот! - старшину распирало от удовольствия.
    - Вижу, вижу, - процедил замполит, поглядывая то на таблички, то на Шурика. - Надо и мне ему подкинуть работы.
            - Не спеши, - осадил его Папа Камский. - Я и так загрузил его работой на все время пребывания в лазарете.
            - Значит, продлим время пребывания, - замполит был невозмутим. - Ведь так, доктор? Этого больного нельзя выписывать, пока я сам об этом не скажу. Понял меня?
            - Есть, товарищ капитан, - озадаченно откликнулся доктор.
            - Молодец, - похвалил его капитан, и снова обратился к Шурику, - Ну, ладно. Значит, напишешь заказ старшины, и будешь выполнять мое задание. Понятно?
    Шурик безразлично пожал плечами:
            - Как скажете, товарищ капитан.
            - Вот так и скажем.
            - А прапорщик Живулько?
    Замполит сделал круглые глаза и ощетинил свои рыжие усы:
            - Запихни своего Живульку знаешь куда? Я тебе даю задание - ты его исполняешь. Остальное тебя не касается. Понял?
            - Понял, - быстро ответил Шурик. Внутреннее чувство самосохранения подсказало ему прекратить разговор. Шурик замолчал.
    Замполит еще секунд десять стоял, ощетинившись, потом он дернул плечами и повернул шеей так, как будто воротничок его военной рубашки стал ему безнадежно тесен. Он повернулся на каблуках и вышел из медпункта. Старшина, ухмыляясь, последовал за ним. Доктор проводил их взглядом, и, когда захлопнулась дверь, усмехнувшись, обратился к Шурику:
            - Теперь они раскусили - какой ты мастер. Смотри, завалят работой с головой.
            - А, - махнул рукой Шурик, - разве это работа - буквы писать. Это отдых. Если сравнивать мазут на носилках и писанину, то тут, знаешь, у мазута очень невыгодная позиция. Но меня волнует, как Живулько к этому отнесется?
            - Как? Плохо отнесется. Он у меня уже много раз спрашивал, когда ты выйдешь отсюда.
            - И что же ты ему сказал?
            - А так и сказал, что не скоро.
            - Ты так считаешь? Но мне уже вовсе не так плохо. Я себя вроде уже лучше чувствую.
            - Шура. Я же ему ответил, что ты выйдешь отсюда не скоро. Ведь он же так спросил? Ведь он же не спрашивал у меня, когда ты поправишься, а спросил: когда, мол, выйдет? То, что ты уже практически поправился, я уже ясно вижу. И так же ясно вижу, что выйдешь ты отсюда не скоро.
            - Да-а, - протянул Шурик, откидываясь на стуле, - однако, ситуация.
            - Плюнь, - доктор махнул рукой. - Того места, где ты работал, жалеть нечего. То, что там ребята нормальные подобрались - хорошо. Только все равно всю работу и за себя, и за них, пришлось бы делать тебе. А тут - сиди себе и пиши. Сам по себе. Не пыльно, не грязно. Тепло и сухо. Сиди и радуйся дню. Карпе диум. Это так по латыни.
            - А и впрямь, чего я расстраиваюсь, - согласился Шурик. - Все равно раньше мая будущего года не уволят, что мазут таскай, что таблички пиши.

******

    Прошла неделя и другая. Шурик выполнил уже три задания старшины и два крупных заказа замполита. И старшина, и замполит были довольны до ужаса и составили настоящий заговор с целью отобрать Шурика от Живулько. Шурик уже поправился, но продолжал находиться в изоляторе санчасти, так как Папа Камский и замполит запретили его выписывать.
    Но все тайное становится явным. И в один из обычных дней в изолятор вошел прапорщик Живулько.
            - Саня, скажи мне, - обратился он к доктору, показывая пальцем на Шурика, - вот он - здоров?
    Доктор замялся. Врать он не мог органически.
            - Ну, почти здоров...
    Живулько кивнул. Этого ему было вполне достаточно.
              - Шура, одевайся, и, шагом марш в кочегарку.
            - Есть.
    Шурик натянул сапоги, и, держа в руках ремень и шапку, двинулся к дверям. Вдруг дверь распахнулась, едва не ударив Шурика по носу. Шурик отскочил и правильно сделал: в двери изолятора впрыгнул замполит, рыча как тигр. Увидав Шурика, замполит вырвал у него из рук шапку и ремень и зашвырнул их в угол изолятора.
            - Куда это ты направляешься?!
    Шурик растерянно перевел взгляд с замполита на Живулько. Живулько выпятил свою щуплую грудь:
            - Он направляется в котельную.
            - За каким таким дьяволом?!
            - Он там работает. Он специалист, и он там работает по специальности.
            - Хрена он там работает по специальности! Знаю я , какая там у вас специальность! Он, да еще один специалист с высшим образованием у тебя там носилки с мазутом таскают! Да по ночам еще дежурят до выпуча глаз! Ты его там отравил? Он чуть не помер! Он все унитазы перецеловал после твоей кочегарки. А ты его снова хочешь к себе, в это пекло? До смерти его довести хочешь?
            - До сих пор у меня еще никто не умер, -  твердо процедил сквозь зубы Живулько. Видно было, что его поколачивает нервная дрожь.
            - Так ты хочешь , чтоб он был первым? - загремел замполит. - У него, может быть, аллергия на твою кочегарку! А то, что он специалист - так он, оказывается еще во многом другом специалист! Я, может быть, такого как он специалиста уже лет пять среди солдат не встречал! Да и старшина части тоже! И нам, может быть, командир части обещал его отдать, понятно?
            - Не понятно. Он у меня специалист...
            - Тебе не понятно?! Идем к командиру.
    Живулько раздул ноздри и махнул кулаком:
            - Идем !
    Они ушли. Шурик и доктор остались вдвоем. Доктор покачал головой:
            - Смотри-ка ты, целая война из-за тебя.
            - Боюсь, как бы я не стал в этой войне единственной жертвой, - мрачно заметил Шурик, извлекая из-под кровати шапку и ремень. - Ч-черт, надо нарядиться, как следует, а то ведь сейчас точно потребуют к командиру на разборки.
    Шурик ошибся, но не намного. Спустя десять минут в санчасть ввалился запыхавшийся дневальный:
            - Саня, доктор! Бегом к командиру наверх!
      Доктор на полусогнутых ногах убежал наверх. Надо пояснить, что на полусогнутых он убежал вовсе не потому, что очень уважал командира, а просто, потому что он был очень высокого роста. Он был нескладен и по-другому бегать просто не умел.
    Через четверть часа он вернулся и сообщил Шурику:
            - Ты подумай, там целое собрание. Главный инженер части и Живулько отстаивают тебя, чтоб вернуть в кочегарку, а замполит и Папа Камский против. Спросили у меня: может ли у тебя быть повторное отравление. Я сказал: может.
            - А что, и вправду может?
            - А кто его знает? Но мне Папа Камский показал кулак исподтишка, и я сказал: "Может". Я думаю, я правильно сделал.
            - Ну-ну.
    Еще через полчаса в коридоре послышалась брань и выкрики. Это по лестнице со второго этажа спускались Живулько, главный инженер части и замполит.
    Замполит с видом триумфатора зашел в медпункт и кивнул Шурику:
            - Выходи. С сегодняшнего дня поступаешь в мое распоряжение. Подчиняешься только командиру, старшине и мне. Все понял?
            - Все.
            - Вот и ладно. Иди.
            - Куда?
            - В мой кабинет. На, держи второй ключ. Поднимайся, и жди меня там.
    Шурик поднялся на второй этаж и открыл дверь кабинета замполита. Кабинет этот находился напротив кабинета командира, будучи его зеркальным отражением. В кабинете стоял двухтумбовый письменный стол. В углу располагался двухстворчатый шкаф, возле него приютился невысокий сейф. Вдоль всей стены стояли стулья. Шурик присел за стол, даже не предполагая, что это теперь будет его рабочее место, с этого момента и до самого конца службы.

******

    С этого момента Шурик начал заниматься художественными и оформительскими работами по настоящему. Но, справедливости ради, надо заметить, что слава о нем, как о человеке, обладающими художественными способностями распространилась по части уже давным-давно.
    Хорошо это или плохо, сказать было трудно. С одной стороны, отношение к Шурику стало другим, нежели ко всем остальным его товарищам. А с другой стороны - на него обрушился такой поток заказов, что Шурик был вынужден ежесуточно отрывать от собственного сна часа три - четыре, лишь для того, чтобы не испортить отношений с нетерпеливыми заказчиками.
    Началось все это с первого дня в армии, когда Шурик, по простоте душевной, рисовал простенькие, но выразительные портреты сослуживцев, для отправки в письмах домой. Во время прохождения "курса молодого бойца" сержант Сизоненко просматривая записную книжку Ионова, который туда вписывал свои стихи, обратил внимание на то, что некоторые стихи проиллюстрированы.
            - Это сам рисуешь? - заинтересованно обратился Игорь к Ионову, - Кл╦вые картинки. Нарисуй ка мне в блокнотик таких же, но только на армейскую тему.
    Ионов помотал головой:
            - Я не умею рисовать. Эти картинки мне Шура нарисовал.
            - Какой?
            - Да вот этот, - кивнул на Шурика Ионов, даже не предполагая, как этот его кивок меняет дальнейшую судьбу Шурика.
    В перекур Сизоненко купил в солдатском магазине небольшой блокнотик и подсел к Шурику:
            - Слышь, Шурик, - в голосе сержанта послышались доверительные нотки, - У меня к тебе дело.
            - Какое?
            - Да вот такое. Надо бы мне нарисовать картинок в блокнотик. На армейскую тему. Ну, такие, как будто бы карикатуры, как в "Крокодиле". Сначала, там, знаешь, о том, как хреновато служится по "щегляни", как там полы трут со страшной силой... О! Нет, сначала, как в армию провожают из дома! Ну, там, проводы, застолье, бутылки, подруга рев╦т. Ну, ты понимаешь меня? Потом - мыть╦ полов по "щегляни" и все такое... Потом - "фазанчики", перевод в старослужащие, выпивка там, и, дальше, там, счастливое "дедство", и все такое... Ну, ты понимаешь меня? В общем, давай, бросай все, и начинай заниматься моим блокнотом. Надо успеть закончить его рисовать тут, в карантине. Иначе, я это нутром чую, приедешь ты в часть, и там тебя "дедушки" прихватят на оформление своих альбомчиков, таких же блокнотиков, портреты и все такое, и придется мне ждать, пока они не уволятся...
    Блокнотик Сизоненко стал визитной карточкой Шурика по приезду на "Крону". Блокнотик рассматривали тут и там. Игорь был вне себя от гордости.
    В первый же вечер, когда по традиции солдаты первых двух сроков службы - "щеглы" и "молодые" - уселись чистить картошку и были припаханы на других работах, в кухню вошел Сизоненко с дневальным. Он порыскал глазами по толпе и показал дневальному на Шурика:
            - Ага! Вот он.
    Дневальный кивнул Сизоненко и махнул рукой Шурику:
            - Вставай, пошли. Завгар зовет.
        Завгар! Имя этого некоронованного короля части с трепетом произносил сам Сизоненко, не говоря уже о молодых солдатах. Шурик поднялся и пошел следом за дневальным. Честно говоря, он боялся Завгара, и в уме просчитывал, что же такого плохого он мог натворить за это короткое пребывание в армии, если его уже призывают к Завгару, конечной инстанции неуставной иерархической лестницы части.
    Завгар сидел в караулке. Шурик вошел в комнату и встал перед Завгаром. Краем глаза он заметил, что на столе перед Завгаром лежит блокнотик Сизоненко.
    Завгар утомленно взглянул на Шурика. Шурик отметил, что во взгляде Завгара, на что бы он ни смотрел, сквозила ненависть. Даже если он улыбался, показывая свои железные зубы, даже тогда взгляд его оставался ненавидящим. И сейчас Завгар прищурившись с усталой ненавистью, смотрел на Шурика.
            - Так это ты художник? - спросил он.
    Шурик замялся:
            - Ну, я, вообще-то, не художник...
    Взгляд Завгара остекленел:
            - А кто ты?
            - По профессии инженер - строитель.
            - Мне плевать кто ты по профессии. Это - ты рисовал? - Завгар пальцем показал на блокнот Сизоненко.
            - Я.
    Взгляд Завгара вновь потеплел:
            - Вот. А говоришь - не художник. Теперь, парень, ты на веки вечные - художник. Эту славу в армии тебе уже не отмыть. Короче, будешь рисовать мне такой же. Но картинки - другие. Какие - я сам скажу. И цветные. Фломастеры принесут завтра. А рисовать будешь вот в этой записной книжке. Кстати, тут же будешь и писать вот прибаутки солдатские. Из этой, такой же книжки, только старой. Понял?
            - Понял.
            - Ну а раз понял, то бери карандаш и начинай рисовать.
    Шурик взял карандаш, который лежал тут же на столе, и начал делать первый набросок в записной книжке. Завгар смотрел через стол как рисует Шурик. Иногда он хмыкал, иногда тихонько матерился. Наконец, он остановил Шурика:
              - Шабаш, художник. Давай, мотай отсюда к себе в шестую арку и дорисовывай все там. С сегодняшнего вечера - занимаешься записной книжкой. Сизому я сам скажу. Сейчас его найди, скажи, что я послал тебя в арку, а он пусть придет ко мне. А после иди в арку и занимайся тем, что я тебе сказал.
    С этого вечера для Шурика началась художественная эпопея. Помимо записной книжки Завгара он рисовал портреты, писал буквы, различные узоры и надписи для дембельских альбомов, а также рисовал на срезах. Срезами в части назывались косые спилы стволов Амурского бархата. Это, занесенное в красную книгу дерево, произрастало на территории части. До недавнего времени оно потихоньку вырубалось солдатами для срезов из-за своей красивой бархатистой коры. С появлением в части Шурика вырубка амурского бархата вспыхнула с новой силой. За вечер Шурик успевал нарисовать масляными красками три - четыре среза, и нарисовать несколько картинок в солдатские блокнотики. От работы он не мог отказаться, тем более что обращались к нему люди в части авторитетные. Днем Шурик работал наравне со всеми, а вечером, в то время как все чистили картошку, или занимались другими принудительными работами, он занимался рисованием. Его товарищи приходили после этих работ, подшивались, писали письма домой, а он продолжал заниматься рисованием. Товарищи валились в постели и засыпали, а он все еще рисовал, проклиная про себя свое умение. И лишь в час ночи или в половине второго, он быстренько писал письма всем своим обязательным адресатам, и укладывался спать. Спал он крепко, без снов, и был рад этому, потому что боялся, что во сне ему могут присниться его родные люди и тоска прихватит его с новой силой. Шурик предпочитал не тосковать и не расстраиваться, хотя и то и другое давалось с трудом.
    Но параллельно со всем остальным, авторитет Шурика в части стал неоспоримо расти. Во первых, он без страха общался со старослужащими. Нет, он не держался с ними запанибрата, но его стали уважать, знали о том, что заказов к нему полным - полно, и многие старослужащие старались завоевать его расположение с тем, чтобы Шурик поскорее принялся за выполнение именно их заказа. Между старослужащими возникала временами острая конкуренция, и если бы не расторопность и высокая производительность Шурика как художника, скандалов было бы не миновать.
    По переезду в новую казарму картина мало изменилась. Только теперь Шурик перенес все свои художественный причендалы в котельную, и рисовал по ночам, во время дежурных смен. Когда он попал в санчасть, рисование и оформление стало его круглосуточным занятием. Не изменилось положение дел и после того, как он перешел в распоряжение замполита. Единственно, что было хорошо, так это обладание собственным кабинетом. Ведь после того, как офицеры уезжали, Шурик оставался единственным полноправным хозяином замполитовского кабинета.
    После ужина Шурик без расспросов поднимался в кабинет и, вздохнув, принимался за выполнение заказов. Срезы он уже просто ненавидел, как впрочем, и дембельские альбомы и записные книжки.

******

    Время в армии тянется долго. Как, впрочем, и для каждого, кто ждет. А в армии все ждут. Более того, все солдаты считают дни. Почти у каждого солдата есть такой маленький карманный календарик, в котором он зачеркивает прошедшие дни, а зачастую, еще и прокалывает дырочку иголкой в календаре, когда день проходит. К концу года календарь походит на решето, и его очень приятно просматривать на свет. Некоторые солдаты в своих записных книжках также ведут скрупулезную статистику срока своей службы. Возле каждого дня у них имеется информация, сколько дней прослужено, сколько примерно осталось прослужить. Некоторые выводят в дополнение ко всему этому еще и процентное соотношение по количеству дней, которые еще предстоит отслужить к дням прослуженным. Шурик и его друзья не были исключением из этого числа. Каждый прокалывал свой календарик, каждый считал дни. Время от этого не ускорялось, но и не останавливалось.
    Весной уволились те, кто полгода были для Шурика "дедами". Их провожали в ветреные весенние дни. Наконец часть покинул последний дембель, и все зажили ожиданием очередной армейской вехи - ста дней до приказа. Шурик и другие его товарищи, имевшие высшее образование, ждали этой даты с особым трепетом - ведь им предстояло в тот вечер стать "фазанами", перейти в разряд старослужащих. А это, согласитесь, в части где "дедовщина" развита очень сильно, немалое событие.
    Знойное и удушливое Хабаровское лето наступило сразу и надолго. В воздухе повисла влажная липкая жара. Солдаты и офицеры обливались потом. Совершенно лысый прапорщик Лукша был вынужден подкладывать в фуражку сложенную вчетверо салфетку, чтобы его потная лысина не оставляла в центре фуражки промокших пятен. Назойливые мухи на солнце и в помещениях не давали никакого покоя, а тем, кто пытался укрыться от них в тени или в тайге, приходилось иметь дело с тучами комаров и мошек. Спасения от жары не было и ночью. В довершение всего, главный инженер части майор Прокопенко приказал заколотить оконные рамы гвоздями. Это после того, как сквозняк хлопнул рамами открытых для проветривания окон, и стекла в них повылетали. Случилось это именно в тот ветреный день, на который и пришелся солдатский праздник "ста дней до приказа". Шурика, Юрку, доктора Петренко и Ионова в тот вечер перевели в "фазаны", в соответствии со всеми армейскими традициями, настроение у Шурика было прекрасное.
    В отличие от него главный инженер части бродил по казарме с таким кислым выражением лица, что было ясно - настроение у того было неважное. Инженер придирался ко всему, к чему можно было придраться. В довершение всего он вызвал Петренко в столовую и, заикаясь, устроил ему разгон.
        - Ты только посмотри, нет, ты только посмотри, сколько здесь мух! Это же невозможно, Петренко! Ты же сам доктор, и прекрасно знаешь, к чему может привести вот это все!
    Майор Прокопенко взмахнул рукой. Мухи с ревом взлетели и с радостным остервенением закружили вокруг головы высокого Петренко.
        - Ну и шо я могу з ними робыти? - промолвил Петренко.
        - Шо! - передразнил его главный инженер, - я не знаю шо! Это тебе лучше знать - ты же доктор, а не я. Что тебе не придумать, что ли, чем мух травить? Ты ж в медицинском институте учился, Петренко. Да у тебя ж была где-то дымовая шашка от мух? Была или нет?
        - Была. Да я не умею ее пользовать.
        - А там и не надо уметь ее пользовать, - ядовито ответил майор, - там для особо умных на самой же шашке все и написано. Нужно только четко следовать инструкции. Давай, доктор, давай! Хватит там тебе спать у себя в медпункте, надо и за работу приниматься когда-то.
    Шурик, как обычно, заскочил к Петренко перед ужином. Петренко был мрачен.
        - Саня, ты что это? - участливо спросил пригорюнившегося доктора Шурик, - обидел тебя, что ли кто-то, такого-то большого?
        - Ты представляешь? - без подготовки начал доктор, - Он мне говорит: "Доктор, трави мух. Тебя этому учили в институте".
        - Кто говорит?
        - Да майор Прокопенко. Нет, ты подумай - я учился, учился, родители за меня переживали... А теперь получается, шо меня там учили травить мух!
        - Ну-у, Сань, ты и расстроился из-за ничего, - беззаботно ободрил его Шурик, - Сам знаешь - Прокопенко дурак. И его можно и нужно понять. Он же всю жизнь в армии. Откуда ему знать, что тебя в институте учили травить вовсе не мух...
    Петренко с презрением посмотрел на Шурика и передернул плечами:
        - Я уже говорил тебе, что есть в тебе какая-то жестокость...
Шурик расхохотался:
        - Прости Саня, сам знаешь, я не хотел тебя обидеть. А то, что я веду себя иногда по-дурацки - так мы же в армии, Шура. В армии дурость - норма жизни.
    Петренко усмехнулся и вновь посерь╦знел.
        - Как я буду их травить?
        - Лучше всего травить отравой, - заключил Шурик, - Надо ловить мух, и заставлять их глотать отраву.
        - Да иди ты... Мне не смешно. Вообще, у меня есть шашки. Дымовые. Но они разные. Две вот - маленькие, очень старые. И одна большая. Новая.
    Тут только Шурик обратил внимание, что у дверей в кабинете доктора стоит здоровая, похожая на банку с краской, дымовая шашка. А в руках доктор вертит еще две маленькие дымовые шашки, которые Шурик поначалу принял за батарейки к фонарику.
        - И какую же шашку ты запалишь?
        - Не знаю еще, - вздохнул Петренко, - Пошли, вон же, строятся все на ужин. А мне ведь раньше нужно идти, пробу снимать.
    После ужина и вечерней поверки все улеглись спать, так как дежуривший в ту ночь майор Прокопенко телевизор смотреть не разрешил.
    Шурик лежал в своей койке, и уже стал засыпать, как вдруг понял, что сон его вдруг куда-то улетучился. Остальные в казарме, оказывается, тоже не спали, и переговаривались вполголоса. На фоне всего этого гудения вдруг раздался громкий и ясный голос Макса:
        - Слышь, братва, чем-то воняет?!
        - Точно, - откликнулся из угла казармы другой голос, - Воняет, и сильно воняет.
        - Да что там "воняет", - вставил кто-то из "молодых" со второго яруса, - Тут, на втором ярусе, дышать невозможно и просто глаза ест.
        - Дневальный! - заорали сразу несколько голосов, - включи свет!
    Появившийся дневальный включил свет, и всем открылась следующая картина: Под потолком казармы висело коричневое и непрозрачное облако дыма, который неспешно струился из вентиляционных решеток и скапливался наверху.
        - Пожар! - не вставая с постели крикнул Макс, - Дневальный, ты бы сходил, узнал, где что горит.
    Все как-то разом заговорили. Кто-то стал подниматься и одеваться, кто-то пошел узнавать в чем дело, просто в трусах и майке.
        - Дожили, - наводил панику лежащий в постели Макс, - сожгли, к чертям, такую хорошую казарму. Теперь мы будем жить в палатках.
    Перспектива сгореть в казарме показалась Шурику не привлекательной. Он натянул одежонку и пошлепал на первый этаж, ближе к улице.
    Спустившись по лестнице, он услышал вопли и мат, доносившиеся из столовой. Шурик с любопытством подошел поближе, и увидел, что из столовой вырываются клубы дыма, но ни пламени, ни искр не было видно, как не было слышно и гула огня. Возле дверей в столовую уже стояли пятеро - шестеро солдат, с интересом наблюдавшими за происходящими там событиями.
    В столовой не было видно ничего. Только дым - от пола до потолка. И в этом дыму метались несколько фигур. Шурик услышал:
            - Мать твою так, Петренко! Какого же хрена ты запалил большую шашку?! У тебя ж маленьких было полным - полно!
            - Не полным - полно, а две штуки. И потом, они вовсе не горели. Я попробовал большую, а она как задымит...
            - Так гаси ж ее, душу твою... Задохнутся же все!
              - Так, товарищ майор, она же круглая...
            - Ну и какого же хрена, что круглая?!
            - Так вы же сами пнули ее в дыму, товарищ майор, вот она и укатилась...
            - Куда укатилась?!
            - А бис ее знает, куда укатилась. Мне не видно. Дым.
            - Петренко!! Дери тебя на все стороны, ищи ее!
            - Так я давно ищу...
            - Я вижу, как ты ищешь! Ты ищи там, где дым гуще!
            - Так там где гуще не видно же ничего...
            - Ну, Петренко... Дневальный! Дежурный! Все сюда! Ищите, к чертям собачьим, шашку! Ищите на ощупь! Какую искать? Из которой дым идет, вот какую! Ну, доктор... Ну, Петренко...
    Через минуту ожесточенных поисков во все сгущающемся дыму дневальный, кашляя и отплевываясь, крикнул:
            - Нашел!
            - Ага! Нашел! Молодец! Давай, гаси ее.
            - Как гасить?
            - Как? А хрен ее знает как... Ладно, неси ее куда нибудь... Ядрена мать, да какого дьявола ты ее мне несешь?! Уйди от меня с этой отравой, неси ее на улицу и брось в какую нибудь лужу...
    Дым в дверях столовой сгустился, и из него, дымя как паровоз, выпрыгнул дневальный, неся на вытянутых руках шашку. Из шашки бесшумно вырывались густые дымные клубы. В коридоре тотчас же не стало видно ни зги. Дневальный, натыкаясь на углы, выбежал на улицу.
            - Гаси ее! - это голос майора Прокопенко, - кинь в лужу.
            - А здесь нет луж, товарищ майор, высохли все. Жара.
            - Ч-черт. Несите ему ведро воды! Залейте ее...
     Наконец шашка погасла. На плацу перед казармой столпился почти весь личный состав части, одетый по свободной форме одежды, другими словами, кто во что горазд. Кто-то в трусах и сапогах, кто-то по полной форме. Наиболее испугавшиеся держали под мышкой шинели. Ну, действительно, не погибать же добру в огне пожара!
    Майор, вынырнув из задымленного дверного проема и увидав воинство, взирающее на дымящуюся казарму, набросился на них:
            - Вы тут что делаете?! Всем спать!
    В ответ раздался дружный саркастический хохот и злобные выкрики:
            - Иди сам там спи!
            - Умник!
            - Душегуб!
            - Устроили тут на пару с доктором Хабаровское отделение Майданека...
    Стоявший впереди всех Ионов злобно процедил сквозь зубы:
            - Мы ценим ваш юмор, товарищ майор...
            - Не умничай, Ионов. Надо же как-то спать... Проветрите там хоть как-нибудь, что ли...
            - Проветрить? Не знаю, известно ли вам, но какие-то умные уроды приказали прибить рамы гвоздями. Окна не открываются.
            - Так выдерите гвозди и откройте окна, так вас... И давай, Ионов, поменьше выступай.
    Через полчаса окна были открыты, помещение проветрено, и все вернулись в казарму. Но оказалось, что едкий запах дыма уже успел въесться во все, что было оставлено в казарме. Провонялись одеяла, подушки, полотенца. Долго еще в тот вечер не смолкали возмущенные голоса, злобно матерившие доктора и майора. Доктора так в тот вечер никто и не увидел. Пользуясь дымовой завесой, он прокрался в себе в медпункт и заперся там, укрывшись от позора.

******

    Жара и назойливые мухи выводили Шурика из себя. И если от мух можно было спастись, наглухо запершись в кабинете замполита и истребив там всех мух до последней, то от жары было укрыться куда как сложнее.
    Впрочем, вскоре Шурик отыскал место, куда ни жара, ни мухи не могли проникнуть. Таким местом оказался подвал. Это было холодное и мрачное помещение, загроможденное трубами коммуникаций. Прямо при входе одна здоровая труба отопления, диаметром миллиметров в сто двадцать, проходила прямо на уровне груди, перегораживая проход. Сейчас в трубах не было горячей воды, и они все были холоднющие, покрытые блестящими капельками подвальной росы. Освещался подвал скудным светом слабой электрической лампочки, и оттого в углах таилась глухая темнота.
    Шурик оборудовал в подвале рабочее место. Поставил там стол со стулом, и красил таблички для дверей. За этим занятием и застал его старшина роты - Папа Камский.
    Папа Камский зашел в подвал, перегнувшись вдвое, иначе под перекрывавшей вход трубой было не пролезть. На Папином красном пропитом лице играла гадливая зловещая улыбка - он предвкушал, как сейчас устроит разгон Шурику. Он полагал, что застал Шурика за каким-то запрещенным занятием.
    Увидав, что Шурик всего лишь красит таблички, Папа Камский едва не обиделся. Улыбка сползла с его лица, и он сердито спросил:
            - Что это, другого места тебе, что ль не нашлось для этого занятия?
    Шурик постарался придать как можно больше искренности и наивности своему голосу:
            - Так здесь ведь неплохо, товарищ старшина. Дождем не замочит - это первое, а главное - пол земляной. Если краской капнешь случайно - то ничего. В казарме не будешь ведь с краской возиться.
    Ответ был резонный, возражать было трудно, и Шурик уже начинал чувствовать торжество победы над низверженным Папой, но старшина вдруг резко переключился на другое:
            - Ну, и если ты устроил тут рабочее место, то почему же у тебя здесь такой бардак?
    Шурик растерянно огляделся. Такого поворота событий он не ожидал.
            - Бардак, - продолжал старшина, - Все трубы ржавые, краска облетела. Вот иди, получи на складе ведро краски, и чтобы к вечеру все трубы были покрашены.
    Папа развернулся, скрючился пополам, пролез под трубой в дверях и покинул подвальное помещение. Его голос прозвучал уже с лестницы:
            - Я вечером проверю, как ты трубы покрасил!
    Шурик уже хорошо знал, что означает ослушаться приказа старшины, и, поэтому, не теряя времени, сходил на склад. Там он получил пару кистей и ведро с краской ядовито-зеленого цвета.
    В первую очередь он покрасил трубу, которая перекрывала входную дверь. Потом он быстро помазал трубы отстоящие подальше. Расчет казался верным: в темноту Папа не полезет, а будет смотреть на то, что будет у него перед глазами. Ну, а на ЭТУ трубу можно было смотреть и не входя в подвал, это во первых. А во вторых, после того как покрашена вот ЭТА труба, которая перегораживает вход в подвал, зайти в подвал, не рискуя не вымазаться в краске, уже невозможно. Шурик рассчитывал, что Папа не рискнет.
    Шурик еще мазал трубы в полумраке в глубине подвала, как вдруг темнота накрыла все полностью. Свет погас.
"Ого, - сказал себе Шурик, - свет погас, надо уматывать отсюда, а не то - крысы покусают."
    Он встал, и, вытянув вперед руку, придерживая пилотку другой, согнулся и начал движение к выходу. Он хорошо помнил, что где-то там, впереди, на уровне груди должна быть уже покрашенная труба. Поэтому он продвигался не спеша и с предельной осторожностью, надеясь нащупать трубу рукой.
    И вдруг... Вдруг Шурик уперся лбом во что-то холодное. У него внутри все просто потеплело от ужаса. Да, он промахнулся рукой, и сейчас упирался в свежеокрашенную трубу лбом. Шурик отпрянул назад , выдрав из челки несколько намертво прилипших к краске волос. Он наклонился еще ниже и выполз из подвала попросту на четвереньках. На ощупь он поднимался по лестнице, пока темнота не начала редеть, и почти бегом кинулся наверх.
    Выбежав на улицу, Шурик побежал в казарменный медпункт, к доктору.
    Петренко сидел за столом, сочиняя очередное ностальгическое письмо на родину. Увидев Шурика, он убрал лист в стол, и пристально на него уставился.
            - Шо ты с собой зробив?
            - Саня, Христа ради, дай зеркало, я сам еще не видел, шо я с собой зробив, - приплясывая и тряся руками, проговорил Шурик.
            - Ну, на, - Петренко достал из стола небольшое зеркало и протянул его Шурику. Нагнув голову Шурик уставился в зеркало. Он увидел зеленый лоб и такие же зеленые волосы на челке.
            - Зачем ты покрасил лоб и волосы в защитный цвет? - поинтересовался Петренко.
            - Я?! Зачем я покрасил?! Для красоты, Саня, для чего же еще! - взвыл Шурик. - Ты лучше скажи, чем можно эту гадость стереть!
            - Ну, не знаю... - задумчиво протянул доктор, - может быть, спиртом?
    Спирт отчаянно щипал кожу на лбу. Шурик терпеливо морщился, а доктор приговаривал:
            - Какая хорошая краска... Надо же, не оттирается спиртом... Слушай, где ты такую хорошую краску достал?
            - На складе...
            - Надо будет и мне такую попросить. Сейф покрасить пора. А то весь облупился...
            - Я всем сердцем тебе сочувствую, Саня...
            - Да ладно ты, не ершись. Вот, со лба уже почти все оттерли... Но надо же, спиртом, и то не оттирается! Это значит - какая-то очень хорошая краска.
    Глаза  безбожно щипало, и Шурик держал их закрытыми.
            - Вот, все! - радостно заключил Петренко, - со лба все оттерли. Представляешь, чуть не до дыры протер!
            - А волосы?
            - А волосы... - Петренко начал ожесточенно оттирать краску с волос и надолго замолчал.
            - Так что же волосы? - нарушил молчание Шурик.
            - Волосы не оттираются.
            - Как не оттираются?! - Шурик раскрыл глаза и тут же снова зажмурил их с новой силой. - Саня! Смой у меня хотя бы с лица этот спирт! Глаза же выест у меня напрочь!
            - А не бодай головой крашенные предметы. Ну ладно, иди сам сюда, умойся.
    Второй раз за день Шурик вновь побрел на ощупь, но на сей раз сразу нашел умывальник и умылся. Уставившись еще раз в зеркало, он уныло оглядел свой, натертый до красна, лоб и ниспадающие на него зеленые пряди.
            - Что же теперь делать?
            - Отрезать, - подсказал доктор. - Ножницами раз, и все.
    Шурик оглянулся через плечо на доктора:
            - Знаешь, Саня, у тебя замашки хирурга, а ведь по диплому ты терапевт.
            - Как знаешь, - пожал плечами доктор, - ходи с зелеными кудрями. Может оно так и красивее, я не знаю...
            - Спасибо на добром слове, - буркнул Шурик, нахлобучивая пилотку, - ладно, я пошел.
    Он вышел из медпункта и натолкнулся на старшину.
    Папа сразу же начал принюхиваться. Он подошел вплотную к Шурику и втянул воздух носом, поводя им из стороны в сторону. Запах спирта он определил безошибочно.
            - Покрасил? - спросил он , ожидая, когда Шурик начнет говорить, чтобы понюхать его выдох.
            - Покрасил, - ответил Шурик, соображая, что имеет в виду старшина - волосы или трубы. Старшина разочарованно отступил на полшага и спросил:
            - Чего это от тебя спиртом несет? Умываешься ты им, что ли?
            - Краску с лица оттирал. Вляпался в подвале, когда свет погасили.
    Камский закивал, и вдруг увидел выбившуюся из-под пилотки зеленую прядку челки.
            - А ну, сними пилотку.
    Шурик нехотя стащил пилотку. Папины глаза округлись.
            - Панки? Панки в части? Не потерплю. Или отмыть до обеда, или я сам тебе челку отрежу, понял?
    Камский потряс огромным кулаком перед носом у Шурика, развернулся и пошел.
            - Понял. - Шурик посмотрел вслед уходящему Папе и повернул назад в медпункт.
    Петренко сидел за столом, и писал все то же письмо на родину. Увидев Шурика, он опять спрятал письмо в стол.
            - Ну, чего еще?
            - Саня, - завопил Шурик, - ну неужели у тебя нет ничего сильнее этого спирта? Папа сказал, что острижет мне челку, если до обеда не решу проблемы с этой зеленью.
    Доктор задумался.
            - Слушай, у меня есть гидроперит. Хочешь, попробуем.
    Гидроперит неожиданно смыл всю краску, но челка из зеленой превратилась вдруг в соломенную.
            - Во, по последней моде - заключил доктор, - сам брюнет, челка светлая. Класс.
            - Боюсь, Папа этого не оценит, - буркнул Шурик.
    Перед построением на обед Шурик спрятал свою новую челку под пилотку. Маленькая его хитрость удалась, но при входе в столовую пилотку все равно пришлось снять. Соседи по столу еще не успели даже понять, что за перемена произошла в облике Шурика, а ему на плечо уже легла тяжелая рука Папы. Папа Камский наклонился к Шурику, и негромко сказал ему на ухо:
            - Ты что же это, сволочь, издеваешься надо мной, что ли? Что это за проститутские выходки? Я в Хабаровске на этих разноцветных проституток смотреть не могу без тошноты, а ты решил меня еще и на работе достать? Значит так, подходишь ко мне через час, и волосы у тебя на голове - одного цвета, понял?
            - Ага.
    Через час Шурик вошел в каптерку к старшине и снял пилотку. Старшина зажмурился. Солнышко играло и переливалось в обесцвеченных гидроперитом волосах Шурика. Став блондином, Шурик неузнаваемо изменился, причем, по мнению видевших его сослуживцев, изменился в лучшую сторону. Однако старшина в число поклонников блондинов не входил. Он только обессилено махнул рукой.
            - А, делай что хочешь. Разрешаю тебе все это сбрить. Под бритву.
    Обриваться под бритву в части было запрещено тем же старшиной. Лысая голова - это не по Уставу. За сто дней до приказа деды традиционно брили головы, но старшина это дело запретил. Самые отчаянные ослушались, и были наказаны. Старшина лично намазал им на лысинах кресты зеленкой, и подправлял их каждые два дня, пока волосы не отрасли. Шурик с недоверием переспросил:
            - Так что, действительно можно побриться под бритву? Всему? И без крестов?
            - Иди брейся, разрешаю, панк проклятый.
    Через час Шурик вновь зашел в кабинет доктора. Доктор, увидев лысый череп Шурика, был настолько потрясен, что даже не стал убирать со стола очередное ностальгическое послание очередным родственникам на родину.
            - Что с тобой стало?
            - Волосы выпали после твоего гидроперита, - нагло заявил Шурик. - Опали, как осенняя листва. Ну ладно, Сань, у тебя вазелин есть?
            - Есть, - доктор достал из стола баночку вазелина. - А зачем тебе?
            - Сейчас увидишь, - Шурик подхватил на указательный палец немного вазелина, растер его в ладонях и быстро помазал гладко выбритый череп. Его голова заблестела. Увидав это, и Петренко, и сам Шурик не смогли удержаться от смеха.
            - Ну, я и урод, - удовлетворенно отметил Шурик. - Слава богу, что меня хоть никто не видит здесь, в тайге.
            - Тебе Папа нарисует на лысине крест.
            - Вон пусть прапорщику Лукше нарисует. Тот облысел без его разрешения, а мне Папа разрешил.
            - Разрешил? Сам Папа?
            - Ну не мама же.
В субботу, будучи в бане, Шурик снова подбрил голову и снова помазал ее вазелином. Через неделю он снова повторил эту операцию, потом еще и еще раз.
Через месяц старшина, уже привыкнув к басурманскому виду Шурика, без злобы спросил его:
            - Что же это, волосы у тебя больше не растут?
            - Не растут, - кивнул блестящей головой Шурик. - Вытравили, очевидно, гидроперитом. Химия, товарищ старшина, с ней шутки плохи.
            - Да уж, химия, - старшина отошел с презрительной миной и вновь повернулся. - Тут не химия сильна, а твой дружок - наш доктор. Скажи ему еще "спасибо", за то, что скальп у тебя на месте остался. А ты мне говоришь - "химия"...
******

    В июле старшина ушел в отпуск, и вся часть позволила себе расслабиться. Все старались извлечь из этого максимальную выгоду, как солдаты, так и офицеры. Из-за непрекращающейся жары и отсутствия старшины жизнь в части замерла.
    В этот, по привычному жаркий, день Шурик решил уйти из казармы и побродить по тайге с Мишиным. Он ушел после развода на работы на склад дизельной станции - якобы за краской.
    На дизельной офицеров не было, а по территории весело насвистывая, бродил Ионов. Увидав Шурика он обрадовался:
            - О, Шура! Никак в гости!
            - В гости, - подтвердил Шурик. - А где Мишин?
            - Уехал с Прокопенко на подстанцию, - удовлетворенно сообщил Ионов. - Там у них проблемы. Так что мы - сами себе хозяева.
            - То-то я посмотрю у вас тоска зеленая. Пойдем - погуляем по тайге.
            - Благодарю покорно. Клещей кормить? Да мне и уходить-то далеко не надо бы, ведь я на дежурстве...
            - Ну и что предлагаешь делать?
            - Слушай, у меня есть патрон, давай его грохнем.
            - Как?
            - Элементарно. Патрон вколачивается в подходящую деревяшку, и нагревается спичкой. Ахнет - классно.
            - Ручки у вас в процессе аханья не оторвет?
            - Смотря как держать спичку, мой друг. Если вы тупы, то, может быть, и оторвет.
            - Ну, дерзни.
    Ионов загнал патрон пулей в ствол стоящей поблизости осины, и стал нагревать гильзу на огне спички. На третьей спичке патрон с треском взорвался.
            - О! - гордо воскликнул Ионов. - Ну, как? Здорово? Кстати, а ты умеешь взрывать бутылки с карбидом?
            - Умею.
            - Я тоже. Только там надо быстро все делать, иначе рванет в руках.
            - Что рванет?
            - Бутылка, конечно. В нее надо воды налить, потом набросать карбиду, потом быстренько и плотно заткнуть горлышко пробкой и  бросить куда-нибудь, иначе - рванет в руках.
            - Ха! Серж, я смотрю, ты в своем Питере безнадежно отстал в технологии взрывных устройств. Все элегантно, четко и просто. Кроме этого - безопасно. Хочешь посмотреть?
            - Ну, давай.
            - Карбид у вас где?
            - Здесь.
            - А бутылки есть пустые?
            - А! У меня на складе есть бутылки с растворителем. Сейчас растворитель выльем куда-нибудь, а бутылку возьмем для дела.
    Ионов принес бутылку с растворителем, быстро открыл ее и вылил растворитель прямо на землю. Пустую бутылку он протянул Шурику:
            - Прошу Вас, сэ-э-эр.
            - Благодарю Вас, сэ-э-эр, - в тон Ионову ответил Шурик. - Смотрите, Сережа. Смотрите и учитесь. В Ленинграде Вас этому никто не научит. Итак, первое - наливаем в бутылку воду до половины.
    Шурик налил полбутылки воды.
            - Затем рвем травку покрупней, и наталкиваем ее в бутылку... Затем на травку сверху укладываем подходящие кусочки карбида... Затем затыкаем бутылку пробочкой...
    Шурик показал Сер╦ге бутылку.
            - Вот. Бутылка в полностью снаряженном состоянии, но, пока вода и карбид разделены травяной прокладкой, - она не опасна. А теперь - переворачиваем бутылку...
    Шурик перевернул бутылку горлышком вниз.
            - И бросаем ее в ваш пожарный водоем!
    Шурик швырнул бутылку в расположенный поблизости небольшой пожарный водоем. Бутылка нырнула в воду и вновь выскочила на поверхность.

******

    Как-то в один из августовских дней, после обеда, во время построения для развода на работы, командир части обратился к личному составу со следующими словами:
            - Товарищи солдаты! Ну, что же, настала пора и нам вспомнить о том кто мы с вами такие и зачем мы с вами здесь поставлены. Я говорю это к тому, что скоро, по графику, запланировано проведение крупномасштабных мероприятий. Причем, мероприятия эти будут проводиться на очень и очень высоком уровне. Округ будет проводить эти учения совместно с флотом, и, само собой, командовать этими учениями будут очень и очень большие командиры, и командовать будут, кстати, непосредственно с наших сооружений. Для нас это будет еще одним очень серьезным экзаменом. Ведь раньше к нам как относились? Как к партизанам, вот как. И то правда, жили мы под землей, кушали под землей, писать и какать ходили в тайгу. Ну а теперь живете вы как настоящие солдаты, в казарме, с кинозалом, с хорошей столовой. Плац в части появился, даже промаршировать можно, если вдруг очень приспичит, верно я говорю? Ну и спрос теперь с нас, соответственно, другой. Вы тут все люди грамотные, и, естественно, у вас может возникнуть такой вопрос: мол, зачем все эти учения, когда кругом только и разговоров что о разоружении, об увеличении доверия, о разрядке и снижении напряженности. Тут надо понимать. Наш генеральный секретарь ездит по разным странам и договаривается о том, чтобы не было войны. Такая у него работа. Ну а что он будет делать, если и впрямь, угроза войны пропадет? Останется без работы, вот что! А учения наши тогда зачем? Вот зачем. Дело в том, что чем мы сильнее и страшнее постреляем в этих учениях, тем легче потом руководителю нашей страны договариваться с американцами. А то ведь с ним никто и разговаривать не будет, если нас никто не будет бояться. Вот даже та техника, которая стоит за нашей дизельной на консервации. Никто даже и не помнит, чтобы те, как их там, бэтээры или бээмпэшки, чтобы они хоть раз заводились. Но и эта техника может сыграть свою роль в заключение договоров с Америкой. Ведь эти американские умники видят ее из космоса в свой лазерный телескоп и боятся. И вот такие, мелкие, на первый взгляд, детали, могут и сыграть свою решающую роль при подсчете голосов в нашу пользу. Ну, наши с вами задачи в общем деле, конечно, отличаются от задач тех солдат, которые, так сказать, с автоматами в руках, бегают по полям за танками. Нас, в отличие от них, не должно быть заметно. Должна быть заметна лишь наша работа. То есть все должно нормально функционировать, должна быть чистота, порядок, в номерах гостиниц и жилых помещениях под землей все должно быть приготовлено, должно быть бесперебойное снабжение водой, электроэнергией, и, конечно же, должна быть надежная связь. Ну а вас, при всем при том, вообще не должно быть видно. Вы должны быть каждый на своем посту, но в укрытии, и не мозолить глаза всяким там генералам и другим большим начальникам. Потому как всем ясно, что у всех генералов есть дурацкая манера задавать дурацкие вопросы, из которых они потом горазды делать дурацкие выводы, что нам с вами, кстати, это выходит боком. Но, в общем, товарищи солдаты на подготовку к эти мероприятиям у нас с вами есть еще неделя - другая. Надо это время использовать для себя с максимальной пользой. Где грязно - подмыть, где совсем грязно - подкрасить. В целом, я думаю, все у нас должно быть нормально, но чтобы быть наготове, надо еще постараться. Товарищ майор, проводите развод на работы, пожалуйста.
    Подготовка к учениям шла полным ходом.
    Сам командир целыми днями слонялся по территории части и сооружениям, проверяя, достаточно ли хорошо идет подготовка к учениям. С самого утра, как только он приезжал в часть, он облачался в рабочую форму. Он надевал старенькую засаленную рубашку с обтрепанными подполковничьими погонами, и такие же брюки. Натянув сапоги, командир дополнял свой гардероб очень привлекательным предметом - головным убором, который стоит того чтобы быть описанным отдельно. На вид это была обычная офицерская фуражка, ну, может быть, замусоленная сверх меры. Но металлическое кольцо по периметру этой фуражки отсутствовало, края ее обвисали вниз и фуражка от того имела такой вид, будто командир вместе с остальными офицерами гоняют в свободное время в футбол, используя эту фуражку вместо мяча.
    За три дня до учений нелегкая занесла командира в мазутную галерею. Туда уже давненько никто не заглядывал, и мазут затопил весь аварийный приямок целиком, и более того, покрыл весь пол мазутной галереи ровным тонким зеркалом мазута толщиною примерно в сантиметр. Командир спустился по ступенькам вниз и потопал ногой по полу, проверяя глубину мазута. Убедившись, что глубина мизерна, командир сделал два шага вперед и ... провалился в приямок с мазутом.
            - Мать твою! - крикнул командир, проваливаясь по грудь. Мазут плеснулся вверх и замазал командиру лицо и подбородок. Командир по привычке утерся рукавом и измазался окончательно . Он попытался выбраться и это ему удалось после нескольких мучительных попыток. Когда командир вышел из мазутной галереи, щурясь на солнечный свет, на нем места чистого не было. Командир поколебался минуту и двинулся в котельную. Мазут на волосах быстро подсыхал, отчего волосы маленького и упитанного командира начали завиваться. Командир сейчас был похож на иллюстрацию в книге, описывающей быт аборигенов тихоокеанских островов. Он открыл дверь в котельную и наткнулся на Могилу.
    Могила оторопело уставился на него:
            - Э, воин, ты кто? Ты ничего лучше не мог придумать, кроме того, чтоб припереться сюда и капать повсюду мазутом?
    Командир швыркнул носом и кашлянул, силясь вспомнить фамилию Могилы:
            - Слушай, не знаю, как звать-то тебя, ты что, командира не узнаешь?
    Могила язвительно закивал:
            - Как же, как же, конечно узнаю командира! Ко мне в котельную ежедневно по шесть-семь командиров вламываются, и что самое интересное: чем грязнее, тем главнее!
            - Да ты разуй глаза! Как, в самом деле, фамилия-то твоя! - командир грязной рукой сорвал с головы замазученную фуражку.
    Могила прищурился, приглядываясь, и глаза его постепенно округлились. Не веря себе, он прошептал:
            - Товарищ подполковник!..
              - Вот то-то и оно, что товарищ! Сволочи, понаделали везде ловушек с мазутом! Горячая вода в душевой есть?
            - Есть. Проходите сюда, товарищ подполковник, - Могила не знал теперь куда деваться.
    Командир, зло посматривая на него, и оставляя за собой мазутные лужицы, поднялся наверх в душ.
    После этого события командир переместил маршрут своих обходов подальше от котельной.
    Хотя к учениям всегда готовятся загодя, но как всегда, нескольких часов не хватает. Так было и в этот раз. Заезда начальства ждали с утра, но оказалось, что начальник штаба округа, прихватив с собой еще нескольких штабных офицеров, решил заехать уже вечером, проверив, как готовность самой комендантской роты, так и батальона взвода охраны штаба округа.
    Предупредил об этом всех в части полковник Николай Титович Бухов, их непосредственный куратор, который примчался в часть уже в темноте, и объявил о том, что уже через час в сооружения прибудет никто иной, как начальник штаба округа с приближенными к нему офицерами. Он сам лично проверит, насколько готовы к учениям сооружения, и как комендантская рота будет обеспечивать безопасность этих сооружений до той поры пока не приедет батальон охраны.
    В части тут же объявили тревогу. Шурик сам готовил расписание личного состава на этот самый случай, и сам себя записал в охрану котельной, куда приписал дежурным электриком своего кореша Мишина. Шурик надеялся, что в котельной, подальше от начальства, они спокойно проведут это время за партией в покер. Но полковник вместе с командиром части внесли свои коррективы в расписание. Бухов сказал, что сейчас, прямо здесь, придется экстренно формировать небольшой взвод охраны для того, чтобы, вооружившись автоматами, стоять возле многих входов в подземные сооружения. Так как по тревоге все уже разбежались по местам несения службы, формировать этот импровизированный взвод охраны пришлось из тех, кто попался под руку. Николай Титович знал Шурика в лицо, и поэтому, когда увидал его шагающим по коридору, он оживился и схватил его за рукав:
            - Вот! Вот кто возглавит этот временный взвод охраны! Аккуратный, чистый, сапоги начищены! А главное - не косноязычный, сможет и козырнуть кому надо, а если понадобится, так и отрапортует, за словом в карман не полезет!
    У Шурика была репутация несгибаемого спорщика, но и командир, и старшина, и замполит знали, что кроме всего прочего, у него есть и голова на плечах, и что на него можно положиться. Бухов это тоже знал, и потому не колебался, принимая решение о назначении Шурика старшим.
    В кармане у Шурика лежала колода карт, а в котельной сидели нетерпеливые партнеры, поэтому Шурик попытался отвертеться:
            - Что вы, товарищ полковник, я не могу возглавить кого - бы то ни было. Я рядовой.
    Бухов понимающе кивнул.
              - Точно! Слава! - он повернулся к старшине. - Подай-ка мне позумента для лычек!
    Старшина лично принес позумент для лычек и подал его Бухову. Тот, в свою очередь, протянул его Шурику:
            - Быстро шей по полосе на погон! С этой минуты ты - ефрейтор!
    Шурика словно по голове треснули: Ефрейтор! Господи, за что! У солдат в ходу была поговорка: "Лучше иметь дочь - проститутку, чем сына ефрейтора". Шурик сник, тупо глядя на желтые полоски позумента, зажатые у него в кулаке, а Николай Титович уже быстро отдавал следующие указания:
            - Сколько у нас выходов из-под земли? Пять? Значит надо пять человек с автоматами. Слава, готовь пять автоматов! Да, Слава, придется и патроны им дать! А то вдруг начштаба взбредет в голову проверить их снаряжение? Нет, по полному рожку не давай, что ты! Давай, заряди в рожок по три патрона, чтобы только сверху было видно, что патроны в рожке есть. Давай, Слава, Давай! Смены не надо, их уже в полночь сменит батальон охраны штаба округа из Хабаровска. Им от силы часа три - четыре постоять придется. Погода отличная, постоят! А мы с Шурой их проверять будем. Шура, ты еще не пришил лычки? Так что ты дремлешь! Снимай, давай, свою хэбэ, садись рядом со мной и пришивай.
    Шурик стащил с себя хэбэ, и, проклиная себя за то, что так не вовремя появился на глазах у Николая Титовича, начал пришивать к своим погонам ефрейторские лычки. Сам Николай Титович сидел рядом с ним на стуле помощника дежурного по части и командовал суетящимися вокруг его офицерами.
    Офицеры связисты моментально умчались на узел связи. Офицеры инженерно-технического и транспортно - хозяйственных отделений также разбежались по местам несения службы. Старшина курировал личный состав и казарму, а командир и замполит срочно уехали с проверкой сооружений и гостиничного хозяйства.
    Парадокс, но после объявления тревоги командиру и офицерам части вход в подземные сооружения был запрещен - вступал в действие особый пропускной режим. В подземелье мог спускаться лишь специально обученный взвод солдат, человек пять - шесть. Но и они могли ходить только до половины сооружений. Еще глубже стоял еще один контрольно-пропускной пункт, куда уже и им путь был заказан.
    Шурик, наконец, пришил себе на погоны ефрейторские лычки и с тяжелым сердцем натянул на себя хэбэшку. Бухов взглянул на него и добродушно заулыбался:
            - О! Ты прирожденный ефрейтор! Ну, ну, не куксись, не куксись! Ведь ефрейтор означает - отличный солдат! Давай-ка, принимай под свою команду вот этих хлопцев с автоматами! Проинструктируй их, как по уставу полагается, и знаешь, поставь-ка на центральный вход того, кто поумнее. Ну а того, кто подурнее, поставь в самое дальнее место, чтобы и не видел его никто. Да! Скажи им, чтоб не вздумали палить сдуру, тут все свои, чужих никого нет .
    Шурик откозырнул, как полагается, и, чертыхаясь про себя, подошел к пяти молодым солдатам, которые были в резерве по тревожному расписанию. Все они были в армии не более пяти месяцев, находились в ранге "щеглов", и это были их первые учения. Автомат они видели лишь во время прохождения "курса молодого бойца", а опыта несения караульной службы не было в части ни у кого. В связи с переездом в новую казарму командир временно упразднил караул.
            - Так, - сказал Шурик злым голосом, с ненавистью глядя на пятерку с автоматами, - значит, заступаем на боевое дежурство. Мне за это дежурство уже влетело, - он мотнул головой, намекая на ефрейторские погоны, - поэтому, если хоть кто-то из вас сделает что-то не по уму, я заставлю его сожрать эти мои лычки вместе с погонами. Понятно? Теперь первое - рожки автоматов отстегнуть и представить к осмотру.
    В каждом рожке действительно было по три патрона. Шурик вздохнул. Каждый из этих солдат мог убить его по три раза. И что самое грустное: ему придется самолично сегодня в течение вечера несколько раз вылезать под их стволы.
            - Так, рожки пристегнете только тогда, когда я каждого приведу на его пост, и только по моей команде. Автомат сразу же, сейчас же, поставьте на предохранитель. Не снимать его с предохранителя ни в коем случае! Автомат на людей не направлять! Помните, гады, у вас в руках оружие! И любому человеку, даже самому тупому и здоровому, пуля в печени ни к чему, понятно? Стоять на постах будем до полуночи, после этого, а может быть чуть раньше или чуть позже, нас сменит батальон охраны штаба округа из Хабаровска. Это будут незнакомые люди, с красными погонами, но и в них стрелять не надо. Помните, это только лишь игра в войну, а не война! Врагов тут не будет, а жертв быть не должно.
    Шурик вздохнул и оглядел перепуганные лица молодых солдат:
            - Ну, ну, расслабьтесь! Это ведь у вас первые учения, да? Ладно, главное, не сваляйте дурака. Кстати, будете стоять на посту, прислушивайтесь и присматривайтесь. Я буду постоянно вас ходить проверять, чтоб вам не было скучно. Может быть, проверять буду вместе с полковником. Поэтому вы должны окликнуть меня грозным голосом: "Стой, кто идет?" А я вам, так ласково в ответ: "Начальник караула!" Все всем ясно? Миронов, тебе ясно?
            - Ясно.
            - О'кей, Миронов. Так, значит, кто еще у нас тут? Еще трое и ты, Бисимбетов. Бисимбетов, ты - татарин?
            - Так тощна.
            - Угу. Тебе доверим самый ответственный пост. Будешь охранять шестую арку. Это самый ответственный пост. Это святыня нашей части. Знаешь почему? Не знаешь? Плохо. Это место дорого каждому военнослужащему потому, что я там лично в кампании своих девятнадцати товарищей жил там, в течение месяца до переезда в новую казарму. Ты разве не видел там мемориальной доски? Не видел? Правильно. Ее еще не успели туда повесить. Но чтобы она там могла висеть, ты должен сегодня в этих нелегких условиях сохранить шестую арку в целости и сохранности. Неси службу достойно. Вопросы есть?
    Вопросов не было. Шурик доложил полковнику о готовности и увел всю пятерку за собой к сооружениям. Сам он, кстати, автомата при себе не имел. Ему, как начальнику караула, был открыт доступ к верхнему ярусу сооружений, а за двери сооружений вход с оружием был запрещен.
    У сооружений он расставил вооруженных бойцов у пяти выходов из-под земли. Четыре выхода сообщались между собой и основными сооружениями, поэтому им было уделено особое внимание. Пятая арка осыпалась шесть лет назад и потому не охранялась, а шестую арку, находившуюся на отшибе, Шурик поставил охранять татарина Марселя Габдульбаровича Бисимбетова, подальше от греха. Шурик не без оснований предполагал, что Бисимбетов туповат, и, скрепя сердце, пристегнул рожок с тремя патронами к его автомату. Припугнув Марселя еще раз, чтобы тот не вздумал снимать автомат с предохранителя, Шурик убежал к центральному входу, освещая себе путь в темноте маленьким электрическим фонариком, который ему выдал старшина.
    Через полчаса на территорию части заехал начальник штаба округа. Он подъехал прямо к сооружениям и проследовал к центральному входу. У входа его уже встречали сам полковник и Шурик в кампании с вооруженным Мироновым. Шурик браво держал под козырек, пока полковник хриплым голосом отдавал рапорт генералу.
    Начштаба не сказав ни слова принял рапорт и в кампании полковника и сопровождавших его офицеров исчез под землей.
    Шурик опустил руку, перевел дух и обратился к Миронову:
            - Выдохни, Миронов! Чего ты так автомат сжал, что аж пальцы побелели? Да не пугайся ты так, дурень. Все уже прошло: видишь - под землю залезли. Раньше утра не вылезут. А нас уже через час - другой сменят штатные караульные батальона охраны.
    Шурик замолчал, потому что услышал, как отворяется дверь подземелья. Из-за двери с проворством, которое трудно было предположить для его грузной фигуры, вынырнул Николай Титович.
            - Все класс, Саня! - хлопнул он Шурика по плечу. - Генерал доволен. Сейчас проверяет готовность связистов. А у тебя что? Все люди на постах стоят?
            - Так точно.
            - Пойдем, проверим. Прогуляюсь, заодно.
    Шурик шагал вслед за Николаем Титовичем, у которого явно поднялось настроение. Он напевал что-то себе под нос и выписывал ярким лучом своего японского фонарика круги. Фонарик у него был галогеновый и светил ослепительным белым светом.
    На других трех главных постах все было нормально. На каждом Николай Титович останавливался и подолгу беседовал с постовыми, задавая всем одни и те же вопросы. Шурик про себя отметил это отсутствие разнообразия. Также, с немалой долей удивления, он отметил еще и то, что все ответы тоже были такими же одинаковыми. Что поделаешь: какой дежурный вопрос - таков дежурный ответ. Николай Титович, однако, всеми этими однообразными ответами был очень удовлетворен, и одобрительно кивал каждому постовому. Настроение у него было превосходное.
            - Слушай, Саня, - обратился он к Шурику, - нормальные хлопцы в карауле, а? Аккуратные, сапоги начищены, отвечают хорошо, даже рапорт отдают! Ну, так что, все у нас посты?
              - Нет, есть еще один пост. Там, подальше за деревьями. Шестая арка.
            - А! Точно. Пошли, пошли, проведаем и того хлопца, а то уж, поди, заскучал там в одиночестве.
    Бухов весело напевал и мотал фонариком туда-сюда. Шурик, шагающий позади, увидел, как стоявший под фонарем шестой арки Бисимбетов забеспокоился, увидав рыскающий блик полковничьего фонаря и услышав его хриплое пение.
     "Господи, только бы не наглупил он чего с перепугу", - подумал со страхом Шурик, и, как оказалось, не без оснований.
     Бисимбетов вдруг повернул автомат, направив его в сторону приближающихся полковника и Шурика, и визгливо вскрикнул:
            - Стой, кто сюда идет?
            - Свои, сынок, свои, - добродушным хриплым голосом отозвался Бухов.
    Бисимбетов не узнал голоса полковника и заверещал:
            - Стой, стреляй буду сейчас!
    Он передернул затвор автомата и вскинул его на грудь, направив на фонарик Бухова. Шурик понял, что раз этот идиот передернул затвор, значит, он еще раньше снял автомат с предохранителя. А сейчас, значит, патрон уже находится в стволе автомата, и стоит этому дурню нажать спусковой крючок... Шурик спрятался за спину дородного Бухова. Выглянув из-за полковничьего погона, Шурик крикнул во все горло, не соображая, что орет в самое ухо полковнику:
            - Бисимбетов! Марсель! Ты меня узнаешь?
    Бисимбетов узнал голос Шурика и приопустил автомат:
            - Товарищ ефрейтор...
            - Да, да, Бисимбетов, товарищ ефрейтор, твой начальник караула! Слушай меня и делай, что я тебе скажу. Ошибешься хоть в
чем-то, замучаю службой. Сначала - опусти автомат.
     Бисимбетов послушно опустил автомат.
            - Сними палец с крючка! А затем осторожно сними ремень автомата с плеча.
    Марсель, как заведенная кукла, делал все, о чем кричал ему Шурик.
            - Теперь положи автомат на землю и отойди на два шага назад!
    Бисимбетов заколебался. Шурик понял это и усилил нажим:
            - Что ты тусуешься, Бисимбетов? Делай, что говорю, зараза, а не то я точно скормлю тебе свои новые ефрейторские лычки, а сами погоны затолкаю в твой желудок через другое место! Клади автомат, Габдульбарыч! А не то я тебе такую службу устрою, что вся твоя родня во главе с папой Габдульбаром откажется забирать тебя домой по истечению срока службы! Клади! Это приказ!
    Бисимбетов положил автомат на землю и отступил на два шага назад. Шурик по кошачьи вылетел из-за спины Бухова и в три прыжка достиг автомата. Он отстегнул рожок, вытащил два патрона, потом аккуратно передернул затвор и извлек патрон из патронника. Убедившись, что автомат разряжен, Шурик спустил курок, и поставил автомат на предохранитель. Патроны он положил в карман, а автомат, развернувшись, сунул в руки Бисимбетову, стоявшему с тупым выражением лица. Шурик приблизил собственное лицо к лицу Марселя и прошипел:
            - Ух, как я тебе не завидую! Ох, ты бы только знал, как я тебе не завидую!
    Он повернулся к Бисимбетову спиной и подошел к застывшему Бухову, который, словно парализованный, продолжал светить своим фонариком - прожектором в сторону Бисимбетова.
            - Товарищ полковник, докладываю, на посту все в порядке, ид╦мте назад, к центральному входу.
    Бухов изумленно уставился на Шурика. Шурик настойчиво тянул его за рукав:
            - Ид╦мте, Николай Титович, все в порядке.
    Николай Титович во время обратного пути не проронил ни слова. Очевидно, он не привык к тому, чтобы ему в живот наставляли автомат, заряженный к тому же боевыми патронами.
    В полночь приехал батальон охраны и сменил Шурика и его команду. Шурик привел своих постовых в часть, сдал оружие и боеприпасы, если можно таким громким словом назвать те пятнадцать патронов, которые Шурик принес старшине в кармане. Сразу же после инцидента с Бисимбетовым он прошел по всем постам и разрядил автоматы у остальных четверых караульных от греха подальше.
    На следующий день Шурик с утра умотал в котельную, где уже тосковал Мишин. Увидав Шурика, он оживился:
            - Где тебя черти носят? Я то уж думал, что мы вчера с самого вечера засядем за партию, денежки приготовился выигрывать, а тебя все нет и нет!
    Шурик виновато пожал плечами:
            - Прости, некогда вчера было. Занимался ратными делами.
    Мишин хихикнул:
            - Участвовал в боях? Это там тебе, что ли, лычки ефрейторские повесили? За что же это конкретно? За взятие Рейхстага, или за спасение командира?
    Шурик хохотнул:
            - Точно, за спасение командира!
            - Никак, закрыл его грудью от вражеской пули?
            - Не совсем так. Точнее будет, что я укрылся за его грудью от пули товарища.
    Шурик рассказал Валере о ночном приключении, Мишин хохотал до упаду.
            - Знаешь, Шура, - заметил он, переводя дух, - я, честно говоря, подозревал наличие неслабой степени кретинизма у этого самого, как его, Парижа Дурдыбайрамыча. Я только все ждал, когда и где эта самая степень себя проявит! И надо же, как все хорошо сложилось: полковник, автомат, учения! Как все романтично! Жаль, что ты не дал ему стрельнуть по вам разок - другой.
   Шурик почувствовал как у него по спине пробежали мурашки. Он передернул плечами и крутанул шеей, отгоняя видение направленного на него автомата.
            - Лучше скажи, друг Валерий, чем мы с тобой сейчас займемся.
    Мишин деловито предложил:
            - Давай-ка простирнем свои вещички. Воды горячей тут полно, простирнем все, а на ветру наши тряпки враз высохнут. Утюг у ребят в кочегарке есть, сразу же и погладимся. Через час мы будем красивы и опрятны! Увлекает?
            - Увлекает.
    Через полчаса Шурик и Мишин вывесили на балконе котельной все свои тряпицы до последнего лоскута, так как заодно с хэбэшками и портянками простирнули также трусы и майки.
    Ограждения балкона котельной были чисто иллюзорными, сваренными из тонкой железной полосы, причем материал расходовался столь экономно, что с расстояния десяти метров эти ограждения вообще терялись из виду.
    Бродя по балкону в чем мать родила, Шурик и Валерий увидели, как через плац шагает доктор Петренко в кампании двух девушек.
    Валера остановился:
            - Шур, ты глянь - дамы!
    Дамы в части были ужасной редкостью. Точнее, их вовсе не было. Они появлялись лишь во время учений, и то лишь во время самых крупных. Тем большей редкостью были дамы симпатичные. А сейчас доктор шагал в кампании двух очень даже привлекательных спутниц, явно провожая их к офицерской столовой. Непривычный щебет девичьих голосов резал слух, и Шурик с Валеркой застыли как вкопанные. Они оперлись на ограждение и завороженно следили за девушками и доктором.
            - Это, наверное, официантки из офицерского ресторана, - догадался Валерка, - О, глянь-ка! Они нас заметили! Смотрят на нас! Давай им помашем!
    Шурик и Валерка приветливо помахали девушкам руками. Девушки переглянулись, и захихикали, что - то спрашивая у доктора.
    Доктор, улыбаясь девушкам, поднял глаза на Шурика и Валерку, после чего повел себя как-то странно. Сначала он укоризненно развел руками и покачал головой, словно чем-то их осуждая.
            - Что это с ним? Боится, что ли, что отобьем у него его подруг? - предположил Шурик.
    Доктор тем временем поотстал, и украдкой от девушек сделал в адрес стоявших на балконе такой жест, будто покачивал в своей руке что-то круглое на уровне колен.
    До Шурика вдруг дошло:
            - ╗-мо╦, Валера, мы же голые!
    Валера в ответ на это лишь хрюкнул и вопросительно уставился на Шурика:
            - Бежим?
    Шурик с досадой плюнул:
            - Чего уж теперь бежать. Теперь нас, по-моему, эти дамы даже на ощупь узнать смогут. Давай уж теперь не суетись, соблюдай, так сказать, достоинство.
    Валера расправил плечи:
            - А я что? Не уроды же мы. Пусть девушки смотрят. Где в городе они что нибудь подобное увидят?
    Петренко и дамы прошли в столовую. Правда, прежде чем исчезнуть в дверях, девушки тепло помахали руками Шурику и Валерке, а одна даже послала воздушный поцелуй.
    Шурик хмыкнул:
            - Это она кому? Тебе или мне?
    Валера улыбнулся:
            - Я не жадный. Пусть тебе.
            - Спасибо. Я, значит , теперь перед тобой в долгу.
    Они вернулись в котельную, прихватив уже просохшую одежду. Только Шурик успел погладить свое обмундирование, как зазвонил телефон, и дежурный по котельной окликнул его:
            - Шура, тебя. Замполит.
    Замполит был краток:
            - Бросай все и бегом сюда.
            - Куда?
            - Домой, вот куда! К месту несения службы! Тут тебя работа ждет не дождется, а ты там, в котельной прохлаждаешься! Бегом сюда и никаких возражений!
    Через пять минут замполит выговаривал все Шурику:
            - И впредь: никаких котельных! Никаких нарядов! Только по моему личному распоряжению! Ты мне нужен здесь! Любого дурня на любом месте можно заменить любым другим дурнем! А кто мне заменит тебя? Или мне каждый раз тебе нужно повторять, что ты мне нужен здесь! Здесь твое место работы! Место несения твоей службы! Твой, если хочешь, боевой пост! Ты тут должен служить, а не выклянчивать себе ефрейторские погоны не поймешь где...
    Шурик вспыхнул и обиженно насупился. Замполит продолжал:
            - Ты меня теперь понял?
            - Понял. Я все давно уже понял.
    Замполит примирительно потрепал Шурика по плечу:
            - Ну, ну, не злись, Саня. Я, специально про ефрейтора сказал, чтоб тебя подбодрить. Давай-ка, лучше садись сюда, - он пододвинул к письменному столу вращающееся кресло, - надо быстро - быстро написать список абонентов нашей местной АТС на время учений. Черновичок вот. И давай, милый, постарайся это сделать поскорее. А не то - убью.
    Шурик уныло взял бумаги и поплелся в кинобудку, в прохладе которой он трудился последнее время.
    Еще через час работа была выполнена, список был передан замполиту, а Шурик вернулся в кинобудку. Маясь там от одиночества и от нечего делать, он решил написать всем своим адресатам по письму, и уже было уселся за стол с тетрадью и конвертами, как дверь вдруг скрипнула и отворилась.
    Первым делом Шурик подумал, что это замполит, но уже в следующую секунду вздохнул с облегчением. Это был Саня Петренко, их бессменный доктор .
    Доктор протиснулся в кинобудку и молча сел напротив Шурика. Свои огромные руки он положил на стол перед собой и задумчиво начал постукивать по клеенке похожими на сосиски пальчиками. Помолчав еще немного, доктор поднял на Шурика скорбный взгляд и вздохнул.
    Шурику стало смешно и он сразу же хихикнул:
            - Надо полагать, что я должен у тебя спросить: "Что вздыхаешь, Саня?"
    Доктор невесело усмехнулся:
            - Ну, так спроси.
    Шурик снова хохотнул и быстро спросил:
            - Что вздыхаешь, Саня?
    Доктор с легкой досадой глянул на Шурика и заметил:
            - Несерьезный ты человек, Шура. Но мне нужен твой совет.
    Шурик вмиг изобразил на своем лице озабоченность, сел за столом по стойке "смирно", положил руки на стол, словно прилежный ученик, и кивнул доктору с самой серьезной миной, на какую был способен:
            - Слушаю.
    Доктор безнадежно посмотрел на Шурика унылыми глазами, отвел взгляд в сторону и выдал:
            - Я жениться хочу.
    Шурик немедленно встал со своего стула, подошел к доктору, поцеловал его в пилотку и вернулся на место:
            - От души поздравляю.
    Доктор хлопнул глазами:
            - Кого?
            - Тебя. Ведь ты же женишься.
    Доктор взвыл:
            - Я хочу жениться , а не женюсь! Ты видел вон тех девушек, которых я провожал до столовой, когда вы с Л╦риком размахивали своими яичками на балконе котельной? Так вот, я и хочу жениться на которой-то из них!
            - На которой именно?
            - Я еще не решил, на которой именно.
    Шурик свистнул:
            - Еще не решил, на которой именно, а жениться уже хочешь! Это опасный синдром, Саня! Очень опасный! Может быть, лучше откроем сейф, покопаемся в твоих таблеточках, выберем что-нибудь для успокоения отдельных членов организма некоторых членов нашего общества и проблема отпадет сама по себе?
    Доктор с отвращением посмотрел на Шурика:
            - Я ему говорю о серьезных намерениях, а он мне предлагает лекарство для успокоения некоторых отдельных членов! Ты пойми, у меня проблема! Мне двадцать пять лет, а я не женат! Тебе хорошо: ты женат, у тебя дочка уже дома подрастает, а я? Мне надо жениться обязательно! А эти девушки мне понравились, симпатичные девушки, веселые...
            - Обе понравились?
              - Да.
            - Ну, тогда надо жениться на обеих.
            - Иди ты, со своим юмором, мне не смешно. Выбрать из них какую-то одну - это не проблема. Другое дело, что мне надо как-то с ними продолжить знакомство. Тут-то мне и нужна твоя помощь. Я хочу пригласить их на мороженое, и там-то и познакомиться с ними поближе. Так я бы хотел, чтобы ты был со мною вместе. Ты поопытнее, понахальней, заведешь разговор за жизнь... Скажи, сделаешь это для меня? Мороженое за мой счет.
    Шурик уже начал трястись от клокотавшего у него внутри смеха, но вовремя сообразил, что доктор, судя по всему, не сумеет оценить комизм складывающейся ситуации, и может обидеться. Шурик неимоверным усилием воли подавил в себе желание расхохотаться.
            - Но Саня, а что бы тебе не приплести к этому делу Л╦рика? Он симпатичен, галантен, опыт общения с дамским полом у него богат необычайно, как-никак Ионовец...
            - Вот то-то и оно, - вздохнул доктор, - Неженат, галантен, привлекателен... Нет, я хочу, чтобы ты со мной пошел на это дело.
    Эта реплика доктора лишила Шурика последних сил, и он расхохотался так, что был вынужден встать на колени и придерживать руками живот.
            - А я - то думаю, что - ж ты ко мне обратился?! Теперь я понимаю: я женат, обрит, значит, тебе ни в коей степени не конкурент! Молодец, Саня, все просчитал! Я явно тебя не дооценивал!
    Шурик хохотал так заразительно, что доктор не выдержал и сам захихикал:
            - Ну, я не могу на тебя смотреть, как ты можешь так смеяться сам над собою!
    В ответ Шурик лишь помотал головою и, успокаиваясь, сказал:
            - О`кей, Саня. Ради твоего будущего семейного благополучия я согласен на все. Считай, что я в твоем распоряжении. Когда идем красть невест?
    Доктор оживился, и, не обращая внимания на последние слова Шурика, выпалил:
            - Раз ты согласен, надо вперед всего пригласить их на мороженое.
    Шурик непонимающе уставился на доктора:
            - А что ж ты их сразу не пригласил, пока провожал до столовой?
    Доктор потупился:
            - Я застеснялся.
    Шурик перегнулся через стол и отечески потрепал доктора по щеке:
            - Ну, ничего, ничего, стеснительный ты наш! Где твои девушки? Подавай их сюда, мы их враз за тебя сосватаем в любом, указанном вами количестве.
    Доктор озабоченно посмотрел на Шурика:
            - Я тебя прошу: не переборщи! Покультурней, пожалуйста. И, знаешь еще что: надень, пожалуйста, пилотку, когда будешь с ними разговаривать. А не то ты в своем бритом виде просто ужасен до безобразия.
    Шурик поднял палец:
            - Не ужасен до безобразия, а чрезвычайно мужественен! Дамам нравятся суровые мужские лица. А мужчина вообще должен быть чуть-чуть красивее обезьяны, и этого вполне достаточно.
    Доктор понимающе кивнул:
              - Я понимаю, что дамам нравятся суровые мужественные лица, но поверь, что в пилотке твое лицо выглядит действительно суровым и мужественным, а без нее - просто безобразным.
            - Кстати, это и не хуже. На моем фоне ты вообще будешь выглядеть как Аполлон.
    Доктор вздохнул еще раз:
            - Ну, Шурик, я тебя прошу, будь посерь╦зней. Дело не простое. Не забывай, что у меня самые серьезные намерения.
    Пригласить дам на мороженное было делом нехитрым. Шурик попросту обошел столовую с задней стороны и, высмотрев в окне знакомых девушек доктора, окликнул их. Девушки оторвались от работы, хихикая выслушали приглашение Шурика, и договорились, что в три часа, после обеда они за кампанию полакомятся мороженым. Доктор, узнав, что рандеву назначено на три часа побелел, как полотно и метнулся к зеркалу:
            - Шура, я хорошо побрит? Или мне еще побриться?
            - Сейчас не надо. Лучше побреешься в половине третьего.
            - Ты все шутишь!
            - Шучу.
            - А мне не до шуток. Я волнуюсь.
            - Не волнуйся, все будет нормально.
    Без пятнадцати три Шурик зашел к доктору, предполагая найти того в страшном волнении. Доктор же сидел за столом совершенно расслабленно, спокойно глядя на вошедшего Шурика.
              - Ты готов?
            - Я - да. А ты? Я гляжу, ты сумел преодолеть свой мандраж? Как же это тебе удалось?
            - Просто, - не напрягаясь сказал доктор, - Выпил четверть кружки валерьянки - и все.
            - Сколько?!
    Доктор поднял поднес к изумленному лицу Шурика эмалированную кружку и показал на ней пальцем примерно четверть уровня:
            - Столько.
            - От тебя же будет нести валерьянкой, как от нашкодившего кота!
            - Нет. Я прополоскал рот анисовыми каплями. Может быть, пора идти? Уже без десяти три.
    В офицерской столовой они нагло купили шесть порций мороженого и перенесли все это на самый дальний столик. Шурик чувствовал себя все-таки как-то неловко, и бравадой пытался как-то загладить свое смущение . Доктор же был полностью расслаблен, спокоен и уверен. Шурик сел за стол к залу спиной, для того чтобы меньше смущаться. Он побаивался, что в столовую могут зарулить офицеры их части, или сам командир. Дело в том, что в буфет солдатам заходить было разрешено, но вот долго там находиться, а тем более уж присаживаться за столики, мягко говоря, не рекомендовалось. Доктор, которому в его нынешнем состоянии все было нипочем, уселся за стол напротив Шурика и нагло обозревал зал офицерской столовой, негромко комментируя происходящие там события тихим успокоенным голосом:
            - О! Наш начальник идет, сам Николай Титович. А вот и сам командир. И замполит с ним...
            - Увидели нас?!
            - Увидели? Да они просто вылупились на твою спину. Ты разве не чувствуешь? А вот и девушки! Здравствуйте девчата!
    Девушки подошли к ним неожиданно, вывернув откуда-то из подсобных помещений столовой. Замполит уже было решительно направившийся к доктору и Шурику, сбавил ход, и повернул к буфету. Перед дамами он предпочитал выглядеть не иначе как галантным и интересным кавалером. Очевидно, то дело, с которым он хотел подойти к Шурику и доктору, не могло выставить его в выгодном свете, поэтому он решил перенести разборки с оборзевшим личным составом на другое время.
    За столом тем временем завязался разговор. Дамы, узнав, что Петренко ни много не мало, как самый настоящий доктор, воспылали к его личности небывалым интересом, тем более что невозмутимый и спокойный доктор производил настолько благоприятное впечатление своей невиданной уверенностью в себе. Шурик для оживления разговора лишь изредка вставлял нужные, по его мнению, реплики, постоянно возвращая разговор к личности доктора. Через полчаса можно было вполне уверенно сказать, что внимание девиц целиком поглощено личностью достойного лекаря, умного, неженатого, красивого, спокойного и уверенного в себе мужчины. Это ощущалось настолько явно, что Шурик даже почувствовал некоторую ревность. Но, убедив себя в том, что эти девицы явно не про него, он продолжал нахваливать Петренко, постепенно раскрывая все самые лучшие его стороны. В конце концов, мороженое кончилось, а девицам пора было возвращаться к работе. Попрощавшись, они расстались. Шурик проводил молчаливого доктора в его кабинет, а сам перешел в прохладную кинобудку. Естественно, туда через минуту ввалился замполит.
            - Что это за мода с девками мороженое жрать в офицерской столовой?! А?! Ты что это - в корень обнаглел?
            - Я?! Ни в жизнь. Между прочим, я там был по делу.
            - По какому такому делу?! На сиськи посмотреть захотелось?!
            - Грубо, товарищ капитан, - добродушно упрекнул Шурик, - вам это не идет. А дело простое - Саня Петренко увидал в этих дамах потенциальных невест для себя. Именно поэтому, он и захотел продолжить с ними свое знакомство. А где же это сделать лучше всего как не в кафе? Не по кустам же шариться, верно? Я у него был в качестве прикрывающего, моя роль была сведена к минимуму. Только сидеть и периодически прихваливать нашего доблестного доктора. Кстати, вы его не цепляйте по этому поводу: он - натура ранимая, нежная. Обидится, замкнется. Так что, ради бога, поделикатней с ним. Сами его знаете. Парень он простой, честный и сентиментальный. Обидите на этой почве - он вам никогда этого не простит.
            - Очень мне надо его прощение, - спокойно сказал замполит, - Я его понимаю. Он еще жених. Но ты - то куда, женатая рожа, поперся? За каким дьяволом?
            - Повторяю, по его просьбе и поперся. Вроде как - дипломатическое прикрытие.
    Замполит презрительно фыркнул и посмотрел на Шурика с издевкой:
            - Дипломат вы у нас, товарищ ефрейтор...
    Шурик поморщился:
            - Ну зачем злорадствовать, товарищ капитан! И так мне эти погоны плечи жгут, а вы решили, очевидно, до конца меня добить...
     Замполит довольно захихикал, и нетерпеливо всунул в руки Шурика бумажку:
            - Ладно, хорош лясы точить. Это надо написать покрасочней и покрупней. И поскорее, само собой.
    Шурик взглянул на листок. На листке было написано: "Сегодня для командного состава в кинозале художественный фильм: "Одиночное плавание" начало сеанса в 22 часа".
            - Это что, кино для начальства?
    Замполит фыркнул:
            - Ну, понятно, что не про вашу честь! Не приведи господь, если хоть одну рожу из казармы увижу даже просто в коридоре! Пришибу на раз. И рука не дрогнет.
    Шурик искоса глянул на замполита:
            - Не сомневаюсь.
    Замполит посопел носом и продолжил:
            - Но тебе придется проконтролировать все это мероприятие. Киномеханик приедет из Хабаровска, со своим киноаппаратом. Установите его в кинобудке. Естественно, ты должен там находиться безвыходно. Отвечаешь за сохранность оборудования.
Шурик пожал плечами.
            - Есть.
     Доктор, которому Шурик рассказал о предстоящем сеансе, не на шутку разволновался:
            - Слушай, наверняка эти дивчины там будут, на том сеансе.
    Шурик утвердительно мотнул головой:
            - Как пить дать, будут.
    Доктор заволновался еще больше:
            - Я тоже должен там быть.
    Шурик мягко напомнил доктору о существовании замполита и о занятой им непримиримой позиции по отношению к присутствию на киносеансе личного состава части. Доктор помрачнел и надолго призадумался. Наконец он поднял бледное лицо и уставился на Шурика:
            - Я хочу пойти к командиру и просить у него разрешения быть на этом сеансе.
    Шурик скептически посмотрел на него.
            - Зачем?
    Доктор упрямо промолвил:
            - Я хочу быть с ними.
            - С кем ?
            - С дивчинами.
    Шурик закатил глаза и поднялся со стула. Доктор тупо смотрел перед собой, не обращая на него никакого внимания. Шурик шагнул к дверям, и тут доктор его окликнул:
            - Шура, а если я во время сеанса возьму ее за руку - это будет хорошо?
    Шурик со стоном выбежал из кабинета.
    Вечером, в десять часов, когда уже всем солдатам в казарме скомандовали "отбой", к солдатскому кинозалу потянулись офицеры и дамы. Дамы были нарядны и пахли духами. Этот аромат женских духов, от которого Шурик уже совсем успел отвыкнуть, вдруг неожиданно для него самого взволновал и расстроил его. Шурик грустно стоял на пороге, кинобудки, в которой возился киномеханик из Хабаровска и думал о том, что ему еще очень и очень долго не придется ходить на киносеансы в дамском обществе. Он вспомнил свою далекую любимую жену, которая сейчас занималась их дочерью, которую он так до сих пор еще и не видел по настоящему. От этих мыслей его отвлек скрип дверей в вестибюле. Шурик повернулся и увидел, как тихонько отворилась дверь в медпункте доктора. Доктор, ссутулясь больше обычного, воровски высунул голову из дверей и огляделся.
    Шурик легонько его окликнул:
            - Э, товарищ младший сержант, вы куда это направляетесь?
    Доктор подпрыгнул на месте, как от удара током, и заозирался. Увидав стоящего в дверях Шурика, он перевел дух:
            - Ну, ты меня напугал! Мне командир сказал, что мне можно на фильм, но после того как все зайдут, и потихоньку. Дивчины
пришли?
            - Не знаю.
              - А я, кажется, видел их, видел, как они прошли туда. Ну, ладно, я тоже пошел.
    Шурик кивнул:
            - Ни пуха, ни пера. Держи их за руки крепче, они это любят.
            - Да? Ты это серьезно?
    Шурик невесело усмехнулся. Доктор был неисправимо наивен, и подшучивать над ним было уже просто неинтересно.
            - Беги давай в зал. А то не за что будет держаться. Туда не только твои дивчины прошли, но еще и полковников с подполковниками набилось как собак нерезаных. Рук может не хватить.
    Доктор поспешно прошагал к кинозалу.
    Те, кто видел фильм "Одиночное плавание", могут поздравить тех, кто его не видел. Это поделка низкопробного качества сделанная по заказу ВПК в годы холодной войны. Другого отзыва этот фильм не заслуживает. Шурик считал именно так. Того же мнения придерживался и киномеханик, который смотрел этот фильм по долгу службы уже двадцать третий раз.
            - Омерзительная картина, - наконец выдавил он из себя в тот момент, когда главного положительного героя пронзила вражеская пуля.
    Шурик воздержался от комментариев. Все время сеанса он силился разглядеть в зале доктора, но это ему не удавалось. Зато после сеанса, закрыв кинобудку на ключ, он завернул к доктору на огонек.
    Доктор стоял в своем кабинете на коленях и сосредоточенно и серьезно бинтовал ступню одной из своих знакомых. Он скромно поднял свои грустные томные глаза на застрявшего в дверях Шурика, и сдержанно и интеллигентно улыбаясь, потупил взор.
    Слова у Шурика застряли в горле, и он лихорадочно соображал, что бы такое нейтральное сказать сейчас доктору и убраться отсюда восвояси.
    Девушка узнала Шурика и улыбнулась ему:
            - Вот ведь, стерла ногу.
    "Пока смотрела кино" - мысленно продолжил ее фразу Шурик. Он уже достаточно оправился от первоначального шока и даже сумел вымолвить:
            - Да, не повезло. Но, слава богу, на Сашу можно вполне положиться, он классный доктор. Я тогда уж завтра зайду, хорошо, Саш? Всего вам хорошего, до свидания.
    "А собирался подержать только за руку, - удивленно подумал Шурик про себя, поднимаясь в спальное помещение, - Что тут сказать, хват. Ну, на то и учения. Кто чему научится, то и хорошо. Итоги по всем учениям будут подводить завтра. Военные после обеда, а девочки, надо полагать, поутру . Надеюсь, доктор окажется способным учеником".
    Учения продолжались.

******

    В первый же вторник после учений командир приехал с новой потрясающей новостью:

    - Дери вашу душу, сослуживцы, но по слухам в этом году нам не миновать проверки по настоящему. На последних учениях эти штабные крысы насмотрелись на нашу часть и решили для себя, что она довольно живописна и приятна. По этой самой причине они решили приехать в наши края на осеннюю проверку. Мда. Если придется сдавать проверку кому-нибудь своим, так это наплевать, поставят всем "четверки" и все тут. Но я - то боюсь другого. А ну как пришлют кого не наших? Тогда - все! Полный позор! В части ж никто бегать не может, и не хочет. Подтягиваться на перекладине - та же самая старая песня. Тут нам надо наверстывать упущенное. Мы с замполитом вот что думаем: погода сейчас хорошая, так что давайте, установим вторник и четверг учебными днями. По вторникам, значит, упор на физподготовку. Начнем, значит, прямо с сегодняшнего дня. Давайте товарищ капитан, командуйте.
    Замполит вышел перед строем. В руках он держал трость, которую Шурик на прошлой неделе вырезал из молодого клена. Замполиту она приглянулась, и он объявил ее своею собственностью. Опираясь на трость, замполит, насупившись, зычно и громко начал:
            - Итак. Начинаем массированно заниматься физподготовкой. Для начала - всем раздеться по пояс. Одежду аккуратно сложить на плацу. После этого - бегом на спортгородок.
    На спортгородке замполит продолжил:
            - Значит, так. Формируем пять команд. Четыре команды - по взводам. А в пятую команду, которую я возглавлю лично сам, я, также лично, отберу самых хилых, самых ленивых и самых выкобенистых. Так, в пятую команду строиться передо мной...
        Замполит начал выкрикивать фамилии. Среди пятнадцати солдат вышеперечисленных категорий в пятую команду, естественно, угодили Шурик, Ионов, и Макс. Чувствовалось, что занятие предстоит веселое.
    Так оно и произошло. На перекладине, с которой пятая команда начала свои упражнения, сделать подъем переворотом положенные шесть раз не мог практически никто. Замполит, визжа и брызжа слюной, дубасил извивающихся на перекладине солдат деревянной клюкой, после чего, если и это не помогало, беднягу переворачивали через перекладину всем миром.
    Когда настала очередь Шурика, он с удивлением для себя перевернулся на перекладине аж пять раз, но вот на шестом намертво застрял, не в силах подтащить тело до нужной точки, чтобы перевернуться.
            - Ну, что ты там застрял? - недовольно спросил стоящий рядом замполит.
            - Сейчас, сейчас...
            - Ну?!
            - Товарищ капитан, - сказал Шурик, вися вниз головой и глядя замполиту в глаза, - вы меня пугаете, и я не могу сосредоточиться. Отвернитесь, пожалуйста.
    В строю захихикали.
            - Подтягивайся! - зарычал замполит, - Подтягивайся и переворачивайся!
    Он подскочил к Шурику, висящему на перекладине вниз головой, и ухватил его за нос:
            - А ну, давай! Кому говорю, переворачивайся!
    Шурик судорожно дрыгнулся и начал переворачиваться.
    И в этот момент, в соответствии со всеми законами подлости, вся его солидная связка ключей выскользнула из кармана, и, в соответствии со всеми законами физики устремилась вниз, к центру земли. Но, ко всеобщему удовольствию наблюдавших за этой сценой, на пути у связки ключей оказалась фуражка замполита. Увесистые ключи бабахнули замполита по козырьку, отчего фуражка слетела с рыжей головы и, кувыркаясь, прокатилась по песку спортгородка несколько метров.
    Шурик, отдуваясь, радовался на перекладине тому, что он все - ж таки сделал этот проклятый шестой подъем переворотом. Хохот сослуживцев он принял на свой счет, справедливо полагая, что сцена подъема переворотом при помощи замполита, ухватившего тебя за нос, заслуживает того, чтобы над нею посмеяться.
    Он улыбнулся всем в ответ, после чего перевел взгляд на замполита. То, что он увидел, сразу подсказало ему, что у его товарищей возможности веселиться и дальше еще не все исчерпаны.
    Внизу стоял зажмурившийся замполит , перед носом которого болталась знаменитая увесистая связка Шуриковых ключей. Шурик не успел ничего больше сообразить, как замполит осторожно открыл глаза, стараясь сообразить, что же это такое так вдарило его по лбу.
    Перед его носом величественно покачивались холодно поблескивающие ключи на длинном кожаном ремешке. Замполит поднял глаза и увидел, что другой конец этого длинного кожаного ремешка исчезает в кармане галифе Шурика. Замполит сразу все понял. Реакция его была проста.
    Он взревел так, что ему могла бы позавидовать небольшая пароходная сирена. Одновременно с этим замполит ухватился за ключи, раскачивающиеся перед его лицом, и резко дернул их вниз изо всех сил.
    Ремешок был кожаным, поэтому он не порвался. Галифе были сшиты из крепкой хлопчатобумажной ткани, и тоже выдержали. Не выдержал Шурик. Он сорвался с перекладины и грохнулся на замполита, едва не сбив его с ног. Замполит, не выпуская ключей из рук, отвесил поднимающемуся с земли Шурику великолепный пинок под зад. Удар у замполита был поставлен отлично. В молодости он играл в футбол. Шурик тут - же попытался удрать, но оказалось, что замполит держит его за ремешок от ключей, словно на поводке.
    Шурик мигом отстегнул от ремешка карабинчик, которым тот был пристегнут к его поясу, и ударился в бега. Замполит же, словно метатель молота раскрутил связку ключей над головой и с размаху вышвырнул их за забор, под оглушительный хохот толпы.
    Все происходящее не казалось Шурику столь уж забавным, а когда он увидел, как связка его ключей, помахивая длинным кожаным хвостиком, перелетает через забор, он отчаянно завопил:
            - Ну, дери вашу душу, тащ ктан! Товарищ капитан Там ведь ключи от всей казармы, и от вашего кабинета, кстати, тоже, тащ ктан! А ваш, запасной, промежду прочим, находится в вашем же сейфе, в том же, кстати, кабинете!
    Все это Шурик кричал издали, благоразумно выдерживая дистанцию между собой и замполитом метров в сто. Замполит, трезво оценив ситуацию, повелительно вытянул руку в направлении улетевших ключей:
              - Бегом, вперед. Искать.
    Шурик пролез под забором, злобно ворча:
            - Искать! Ни пошто и швырять, что ни попадет под руку! Вот если бы все сначала хотели бы хоть чуть-чуть подумать, над тем, что они собираются сделать! Глядишь бы, и замполитов тогда было бы поменьше...
    Пока замполит отвлекся на остальных несчастных на перекладине, Шурик подкрался сзади к строю, и теперь стоял среди остальных, стараясь не привлекать внимание замполита.
            - А теперь все к озеру, - продолжал замполит, - Кросс. Три километра. Три, так сказать, круга почета вокруг озера. Дорожка ровно километр. Линейкой мерили. Никто, ни одна сволочь, не сможет срезать ни метра. К озеру, Бегом - Марш!
    У озера замполит гордо осмотрел окрестность с таким видом, будто это он сам лично выкопал это озеро, и засадил его берега таежными деревьями. Затем он с брезгливым видом обернулся к обнаженным по пояс солдатам:
            - Бежим с единого старта. Первым трем финишировавшим - награда. На линию старта - становись ! Внимание, Марш!
    Все сумбурно стартовали, и вскоре толпа превратилась в растянувшуюся длинную очередь. Впереди бежали самые отчаянные любители бега, за ними - люди с уровнем физической подготовки несколько пониже и бегуны поленивее. Последними бежали Шурик и Ионов, еле-еле переставляя ноги. Ионов спрашивал у Шурика:
            - О какой это награде вел речь твой рыжий мордобоец?
            - О какой? Хрен его знает, о какой. По мне лучше пуля от китайца, чем награда из рук замполита.
            - Круто берешь. Кстати, твой рыжий не обидится на то, что уж так вот не очень спешим?
            - Обидится. Только пусть сам на себя обижается. В том, что мы ни метра срезать не сможем, он прав. Но и ему никак до нас не достать. Даже камнем не добросить. Так что беги себе и беги в сове удовольствие. Наслаждайся жизнью и красотой таежной природы.
    Но наслаждаться красотами тайги им долго не пришлось. Замполит сразу понял, что Шурик и Ионов движутся с непозволительно медленной скоростью и принялся грозными и грозными криками подогревать их пыл:
            - А ну - Бежать! Велесов, Ионов! Вам говорю!
            - Он говорит, - хихикнул Шурик, - Орет во все горло!
            - Так что, побежим?
            - С ума что - ли сошел? В такую-то жару? Беги, как бежал.
            - А замполит?
            - Так он же на той стороне. Пусть переживает там сам по себе.
    Замполит на другой стороне озера остро переживал собственное бессилие. Он размахивал своею деревянной клюкой, сжимал кулаки и яростно взр╦вывал, приседая и жмурясь так, словно бы у него временами остро прихватывало живот. Между приседаниями и ужимками замполит вдруг распрямлялся и, набрав в грудь воздуха, гремел на всю окрестность:
            - Бежать, с-скоты!
    Шурик и Ионов, еле шевелили ногами, что должно было изображать бег на последней стадии усталости. На каждый вопль замполита они, словно слабое эхо отзывались:
            - Бежим, бежим!
            - Я вижу, как вы бежите!
            - Да бежим мы, бежим!
            - Бегом! Бегом надо бежать!
            - Мы бежим! Бежим!
    Замполит, видя, что скорость перемещения Шурика и Ионова не возрастает, разворачивался вокруг себя и принимался лупасить клюкой, пробегавших мимо солдат.
            - Быстрее! Суки лагерные! - и снова в сторону Ионова и Шурика, - Я сказал - бежать!
            - Мы бежим! Бежим!
    Мало помалу. Шурик и Ионов оббежали озеро, и потихоньку приближались к стоящему на линии старта замполиту, который злобно помахивал своею палкой, поджидая их с таким угрюмым выражением лица, которое могло обещать что угодно, кроме хорошего.
            - Убьет, однако, - сказал вдруг Шурик, - Точно однозначно убьет.
            - Спасение бегущих кросс - дело рук и ног самих бегущих кросс, - сказал Серега, - Надо думать, однако . И, однако, надо быстро думать. А то ведь и вправду убьет.
    Шурик обернулся и увидел настигающую их группу лидеров, обогнавших их на круг.
            - О! Надо сейчас бежать вместе с ребятами в толпе, держа между собой и замполитом минимум одного бойца, тогда он до нас не дотянется.
            - Риск.
            - А что ж делать?
            - Да вроде бы ничего уж и не поделаешь.
            - О! Еще надо разделиться и оббежать его с разных сторон. Тогда один автоматически отскакивает от побоев.
              - Разумно.
    Шурик и Серега слились с группой лидеров, устало пыхтевших и гулко бухавших сапогами по дорожке.
    Замполит заметался перед бегущими, норовя занять более выгодную позицию для нанесения удара. Толпа лидеров, оспаривающих обещанные замполитом награды, видя, что замполит волей-неволей становится помехой на их пути, сбилась с ритма и начала беспорядочно перестраиваться. В этой суматохе Шурик и Ионов пулей промчались мимо замполита, в бессильной злобе размахивающего деревянной клюкой. Шурик заметил капли пота, выступившие на лбу замполита, когда тот суетливо пытался садануть пробегавшего мимо Шурика по спине. Огреть Шурика по спине замполиту не удалось, и он с досадой выписал своей клюшкой увесистую затрещину по заду кому-то из молодых солдат в группе лидеров.
            - Бего-ОООМ!
    Ионов и Шурик отбежав от замполита на безопасное расстояние, возобновили прежний ритм движения.
            - Рыжий устал орать, - заключил Ионов, - Вспотел и понял бессмысленность своих потуг.
            - Он понял? Да он, наверное, просто выдохся. Я, вообще-то не допускаю у него наличие способностей к самообучению.
            - Думаешь, безнадежен?
            - Да нет, просто обучение ненасильственным путем для таких индивидуумов, как он, просто исключается.
            - Понял.
    Замполит, тем временем, видимо отдышался и снова начал вопить:
            - Бегом! Суки лагерные! Бего-ОООМ!
            - Шур, ну крикни ему, чтоб он зря не мучался, - обратился Ионов к Шурику, - Жалко ведь.
            - Нет. Пусть визжит. Он тебя потом не пожалеет, я тебе гарантирую.
    Все уже закончили дистанцию в три километра, а Шурик и Ионов еще только добежали до другой стороны озера. Замполиту, видимо, и впрямь все это надоело, и он увел всю роту обратно к казарме, тем более что время шло к обеду.
            - Куда это он всех повел? - встревоженно спросил Шурик, - А мы?
            - Чего ты волнуешься? - спросил Ионов, - Тебе сказали: бежать три круга, вот ты и беги. Осталось, кстати, еще полтора круга. Ты не волнуйся. Ты выполняешь приказ начальника. Худо ли, хорошо ли ты его выполняешь, это вопрос десятый. А вот то, что ты его выполняешь - это факт.
            - Да ну? Я, кстати сказать, не собираюсь бежать третий круг.
            - Напрасно. Как бы потом тебя не стали терзать угрызения совести.
            - Пусть лучше терзают угрызения совести, чем замполит. Пошли давай к казарме, только не спеша.
    Когда они подошли к казарме, оказалось что замполит всех уже распустил мыться перед обедом. После того как все разобрали свои "хэбэшные" куртки на плацу, замполит сообразил, что оставшиеся лежать на асфальте две невостребованных куртки принадлежат Шурику и Сер╦ге Ионову, после чего тщательно вытер о них свои сапоги.
    Шурик, поднимая с плаца умазюканную замполитовскими сапогами куртку, покачал головой:
            - Ну, гад! Я ему устрою...
    Серега, с унылым видом пытавшийся стряхнуть пыль и грязь со своей куртки, поднял скептический взгляд на Шурика:
            - Да? Что же ты сможешь ему сделать?
            - Смогу. Намажу его авторучку клеем "Моментом". Он ее цопнет своим волосатыми пальчиками и все его рыжие волосики с пальчиков к этому клею и приклеятся. Пусть выдирает, гад, и меня вспоминает.
            - Хм. А кстати, не боишься сейчас с ним встретиться в кабинете один на один?
            - Представь себе, не боюсь. Он ведь только на людях меня гоняет и шпыняет. А как мы с ним один на один, так мы вроде бы нормально разговариваем. Так, ворчим друг на друга, когда не довольны. А так, он, знаешь, нормальный и классный мужик. Особенно тогда, когда не притворяется замполитом. Я даже знаю, что он скажет мне на эту мою сегодняшнюю выходку.
            - Да? Ну и что же?
            - Скажет: "Сколько солдата не целуй - все жопа".
******

    В этот вечер дежурным по части оставался сам грозный замполит - Георгий Михайлович Швецов, он же - Жора, он же - Рыжий, он же - Бой Джордж. Все сразу приготовились к тому, что вечер будет веселым.
    Так оно и произошло. Перед построением на ужин замполит сразу же успел засечь массу беспорядков. Он выгнал из кабинета доктора Шурика и Мишина, сидевших там и подтрунивавших над простодушным Петренко.
    Затем он обнаружил в сушилке спавшего там Мишина и наорал на него так, что сон Валеры обратился кошмаром наяву. После этого замполит наткнулся на "молодого" Миронова, который чистил сапоги. От зоркого взгляда замполита не ускользнуло то, что сапоги, которые чистит Миронов, были оба на одну ногу.
            - Чьи сапоги ты чистишь, милый? - обратился к нему замполит.
            - Свои, - не моргнув глазом соврал Миронов.
            - Не ври мне, солдат, - вкрадчиво сказал замполит. - Ты же меня знаешь. Я же убью и тебя, и ту скотину, которая подсунула тебе эти сапоги.
            - Нет, правда, это мои сапоги, - краснея врал Миронов. - Вот я и решил их почистить в свободную минутку.
            - Значит - твои? Оба левые, и оба - твои?
    Миронов уставился на сапоги, будто видел их впервые:
            - Ох! Значит, я один не свой сапог взял! Сейчас сбегаю заменю!
            - Стой, - остановил его замполит. - Я эту вашу систему знаю. Сначала ты чистишь его сапоги, а говоришь при случае, что чистишь свои. Затем ты действительно чистишь свои сапоги, говоря при этом уже правду. Но сегодня, солдат, ты лопухнулся. Сегодня ты прихватил оба левых сапога, так что нам с тобой, милый друг, не составит особого труда найти хозяина этого второго сапога и всыпать ему по первое число первого месяца будущего года.
    Дежурный для верности взял Миронова за локоть, чтобы тот не убежал.
            - Дежурный! Строй роту на центральном проходе!
    Через пару минут личный состав части уже стоял, построившись на центральном проходе спального помещения. Все терялись в догадках: какой сейчас номер выкинет неугомонный замполит?
      Замполит вышел перед строем, ведя за поясной ремень спотыкающегося Миронова. Миронов был обут в два левых сапога. Как уже было сказано, одной рукой замполит тащил Миронова за ремень. В другой руке замполит держал похожую на бейсбольную биту дубину - палку, которой повар перемешивал квашеную капусту.
            - Сержанты и старослужащие, в первую шеренгу!
    Первая и вторая шеренги поменялись местами. Далее последовала совсем уж незнакомая команда:
            - Левую ногу - вперед!
            - Что вперед? - переспросил Ионов.
            - Левую! - заорал замполит, для большей наглядности хлопая себя по левой ноге. - Ножку! Вперед! Т-тупорылые!
    Все выставили вперед левую ногу на каблук. Замполит двинулся вдоль строя. Возле Макса он остановился. На левой ноге Макса был правый сапог.
    Замполит удовлетворенно крякнул и потер кулаком усы:
            - Младший сержант Феоктистов! Выйти из строя!
            - Есть!
    Макс сделал два шага вперед и развернулся лицом к строю.
            - Сержант, ответьте, почему на вас два правых сапога.
    Макс сделал озабоченное лицо:
            - А я знаю? Сам встаю по команде, гляжу глазами, а вместо левого сапога - правый!
            - И где - же ваш левый сапог, по вашему?
            - Не знаю. Может быть, кто украл?
            - Да ну? - изумился замполит, - украл? И вместо украденного подсунул правый, верно? Ай-я-яй, какое коварство! А вы, Миронов, как объясните тот факт, что вы обуты в два левых сапога?
    Миронов молчал.
            - Нет уж, вы ответьте нам, - упорствовал замполит. - Нам всем не терпится узнать, что же здесь произошло?
    Миронов упорно продолжал молчать.
            - Говори, морда, - загремел замполит. - Говори, или я тебя в порошок сотру!
    Миронов вяло начал:
            - Я хотел почистить свои сапоги, а по ошибке взял один сапог младшего сержанта Феоктистова ...
            - А что, сапоги Феоктистова были такие же грязные, как и ваши?
            - Ну, да...
            - Ах, как интересно! - оживленно воскликнул замполит. - А посмотрите-ка, на ногах Феоктистова оба правых сапога, и оба, заметьте, ОБА! Начищены до блеска. Блестят как котовы яйца.
    В этом месте замполит взял паузу, покраснел, посопел в свои рыжие усы и взорвался:
            - Хватит врать, солдаты! Я вам покажу, как обманывать меня! Миронов, снимай чужой сапог! Феоктистов, снимай оба!
            - Зачем? - изумился Макс.
            - Снимай! - замполит замахнулся дубиной.
    Макс поспешно стащил с ног сапоги.
            - Дневальный! Поди сюда! - прокричал замполит, держа за ушки в вытянутой руке сапоги Макса.
    Подбежал дневальный, и замполит прокурорским тоном вынес приговор:
            - Поскольку эти сапоги были начищены чужими руками, и, кроме того, послужили причиной для подлога и обмана, вот мой приказ: эти сапоги вынести на улицу и макнуть в грязь. Дневальный, восстановите, пожалуйста, СТАТУС КВО.
    В ротной шеренге в разных местах раздалось одобрительное хихиканье и фырканье: там стояли люди, читавшие в свое время Ильфа и Петрова и оценившие в данной ситуации начитанность замполита.
    Замполит победоносно осмотрел шеренгу, наслаждаясь своим маленьким триумфом и ожидая пока вернется дневальный, убежавший макать в грязь сапоги Макса. Через минуту дневальный вбежал в расположение, неся сапоги на вытянутых руках. Носки сапог были аккуратно обмакнуты в грязь. Подобное нежное обращение с сапогами сержанта привело замполита в бешенство.
            - Я сказал макнуть! Макнуть! До половины голенища макнуть! И чтоб грязь с них капала! Выполнять! Бегом! Ур-роды тупорылые!
    Сказать, что дневальный убежал - значит не сказать ничего. Дневальный попросту исчез, будто его здесь вовсе не было. Замполит продолжал:
            - Щенки бульварные! Фуфелы тряпочные! Счас надаю всем по рылам вот этой самой дубиной, будете срать по углам, ходить рывками! Попомните вы у меня, с-суки лагерные!
    В расположение с шумом ввалился дневальный, неся злосчастные сапоги. Сапоги были щедро макнуты в грязь до голенища. Грязь шматками срывалась с них и шлепалась на пол.
            - Обувайся! - замполит швырнул сапоги Максу. Сам он отошел в начало строя, и подал команду:
            - Р-р-р-р-ота-а-а-а-няйсь! .
    Все выпятили грудь и повернули головы вправо. Но, вопреки привычным правилам, команды "СМИРНО" вслед за поданной командой не последовало. Вместо этого замполит поднял свою дубину и пронес ее, печатая шаг, вдоль строя на расстоянии двух-трех сантиметров от носов солдат стоящих в первой шеренге. Дойдя до конца строя, замполит развернулся и скомандовал:
              - Смир-р-ррна!
    Все развернули головы, выполняя команду.
            - Все понюхали, чем пахнет? Могилами вашими пахнет, тупорылые! Если у кого еще и есть желание припахивать "молодых", пусть помнит: сегодня в наряде Я! И я враз покажу зарвавшимся рожам, которые уже почуяли собственную старость почем у нас фунт лиха! - замполит перевел дыхание, и уже другим голосом зычно скомандовал:
            - Через пять минут - построение на ужин! Лично проверю у каждого чистоту сапог, а у тебя, Феоктистов, в особенности. Р-р-ррраз-дийсь!
    Вообще, требуется, чтобы эта команда выполнялась с особым проворством. Так что, когда подается команда "Разойдись" все выполняют нечто такое, будто подана команда "Разбегайсь". Но сегодня все попросту превзошли самих себя: после того, как затихли последние раскаты замполитовского рыка, в строю, как и вообще в спальном расположении, не было вообще никого.
    Отужинали нормально, без эксцессов, причем все вели себя тихо, как мыши. После ужина весь личный состав попросту попрятался по разным углам и щелям, подальше от глаз грозного замполита, но поблизости, чтобы успеть примчаться на любые, вполне возможные, неплановые построения.
    В девять часов замполит провел вечернюю поверку. Каждый из стоявших в строю прекрасно понимал, чем может обернуться любая попытка повалять дурака, поэтому поверка прошла без сучка и задоринки.
    Когда прозвучала последняя фамилия в последнем взводе, замполит захлопнул книгу со списком личного состава и свирепо уставился на стоявших перед ними солдат. Сержанты и старослужащие уже стояли в первой шеренге, браво выпятив грудь. Замполит пошевелил своими рыжими усами и отрывисто высказался:
            - Какие вопросы есть у личного состава?
    В казарме повисла напряженная тишина. И вдруг, неожиданно для всех, эту тишину мягко нарушил спокойный голос Ионова:
            - Разрешите посмотреть телевизор, товарищ капитан.
    Эти слова произвели на капитана такое же действие, как плевок в лицо. Он пошатнулся, как от удара, и начал раскачиваться с пяток на носки и обратно. Его белое конопатое лицо начало краснеть, наливаясь кровью. Он с шумом втягивал воздух через нос и с таким же шумом выпускал его обратно. В воздухе запахло электричеством.
    Замполит поднял налитые кровью глаза на личный состав части и выкрикнул:
            - Кто хочет смотреть телевизор - выйти из строя!
    Последовала секундная пауза, и из строя вышел Ионов. Он сделал два шага вперед и повернулся к строю лицом. Десятки пар глаз смотрели на него как на самоубийцу.
    Шурик поколебался еще секунду, и сделал два шага вперед. Разворачиваясь лицом к строю, он увидел, как на него смотрят его сослуживцы, и явно прочитал в их глазах одновременно сожаление и осуждение. Взгляды словно говорили: "Эх, ну и дурак же ты, Шурик. Лезешь на рожон, когда тебя не просят, вот и пеняй теперь сам на себя". "И черт с ним - подумал Шурик, - ну и пусть".
    В строю раздался тяжелый вздох и из взвода связистов вышел Оскар. Оскар как всегда был невозмутим и рассудителен. На этот безрассудный поступок он, как и Шурик, несомненно, решился из чувства солидарности. Ни тот, ни другой, откровенно говоря, телевизор смотреть не любили.
    Замполит кровожадно посмотрел на троицу, затем перевел хитрый взгляд на строй:
            - Кто ЕЩЕ хочет смотреть телевизор?
    Этот вопрос был задан таким тоном, словно эти трое были уже расстреляны.
    Желающих смотреть телевизор более не нашлось.
    Замполит иронично посмотрел на спокойно стоящую троицу любителей просмотра телевизора. Да, для того чтобы выйти на этот зов замполита в подобной ситуации требовалось немалое самообладание.
            - Так! Так значит, НЕТ БОЛЬШЕ желающих смотреть телевизор?
    Строй благоразумно молчал. Замполит кругами ходил вокруг Ионова, Шурика и Оскара.
            - А что сегодня по телевизору? - обратился замполит к Ионову, придвинув свое лицо к его лицу.
            - Футбольные матчи первого круга европейских кубковых турниров, - сказал Ионов, глядя мимо замполита прямо перед собой.
            - А! - крикнул замполит, распрямляясь и поворачиваясь к строю. - Так вот значит, каких людей мы видим перед собою! Это же любители футбола! Футбольные фанаты! А, каково?!
    Строй приглушенно и нечленораздельно захихикал. Шурик понимал ребят. В армии мало массовых развлечений, а здесь, судя по всему, замполит собирался устроить бесплатный цирк, в котором сам отводил себе роль рыжего клоуна, веселящего и одновременно всех чуть-чуть пугающего. Ну а Шурику и всей остальной кампании, в соответствии с законами жанра, досталась роль белых клоунов, призванных получать удары палками и вызывать у публики смех собственным жалким видом.
    Замполит вдруг вмиг ощетинился и стал суровым. Все поняли, что близится развязка.
            - Желающие смотреть телевизор - сомкнуться в середину строя!
    "Это для того, чтобы покончить с нами одним разом", - подумал Шурик.
            - Р-рота, сорок пять секунд - отбой!
    Этой команды ожидали не все, но, тем не менее, в норматив все уложились.
    Замполит развернулся лицом к трем "любителям футбола".
              - Взять табуреты, сесть на центральном проходе, включить телевизор. Громко не включать, самим не орать. Все. Остальным, проверить заправку обмундирования.
    Этого, пожалуй, весь личный состав части, не исключая самих трех ослушников, ожидали меньше всего.
    Ионов, Шурик и Оскар, перекидываясь восторженными взглядами, уселись возле телевизора. Экран телевизора засиял голубым цветом. Матч уже начался. Они слышали, как замполит подошел сзади и сопел в нужных моментах игры. Очевидно, он сам принадлежал к братству футбольных болельщиков.
    Телевизор работал на минимальной громкости, в казарме воцарилось спокойствие. И вдруг, среди этого спокойствия, послышались шаркающие звуки осторожных шагов. Кто-то, тоже будучи футбольным болельщиком, решил присоединиться к мирной кампании, которая так добропорядочно наблюдала за матчем. Ни Шурик, ни Оскар, ни Ионов не оборачивались, но вот замполит встрепенулся и заспешил навстречу новоявленному телезрителю.
            - КУДА ТЫ ПР╗ШЬСЯ?!!
            - Товарищ капитан, я... телевизор бы посмотреть... футбол ведь... я тоже люблю...
            - В КОЙКУ!! БЕГОМ!! Пока я тебе другого занятия не нашел! Телевизор он хочет посмотреть!! С-суки лагерные! Я спрашивал, кто хочет телевизор смотреть! Я два раза спрашивал! Я три раза спрашивал! Или ты не слышал этого? Р-рожа парагвайская! А НУ, БЕГОМ В КОЙКУ!!!
    По паркету один раз шаркнули солдатские тапочки и сразу же заскрипели пружины койки. По звуку могло показаться, что неудачливый телеболельщик нырнул в койку прямо с центрального прохода.
    До окончания футбольных матчей так никто более и не рискнул попробовать присоединиться к кампании футбольных болельщиков. Те, кто лежал поближе к телевизору, конечно, поглядывали на экран, но делать это приходилось лежа, имитируя сон.
    В конце концов, закончился и футбол, и теперь уже по койкам разбрелись все.
    Средь ночи Шурик вдруг проснулся, сознавая с ужасом, что не успел выспаться. Он мотнул головой прогоняя остатки сна, и явно услышал, как замполит злобно кричит:
              - Тетери! Подъем, ядри вашу душу, защитнички! Подъем! Строиться в трусах и майках на центральном проходе! В трусах и майках! С-суки лагерные! На центральном проходе!
    Рота построилась, как и было сказано, в трусах и майках на центральном проходе. Перед строем стоял озлобленный замполит, держа в руках список личного состава части. Кулаки замполита были измазаны кровавыми полосками. На его левую руку была намотана толстая суровая веревка. Другой конец веревки был завязан в петлю, и эта петля находилась на шее стоящего рядом с замполитом помощника повара - Пашки Жука. Пашка выглядел очень живописно: На его лице распухали самые свежие синяки, родство которых с кулаками замполита не вызывало сомнений. Руки самого Пашки были связаны за спиной в локтях , отчего на его позу нельзя было смотреть без содрогания. Пашка был явно пьян, и если прибавить к выпитому еще три - четыре удара кулаками замполита, то можно было предположить, что Пашка находился на грани потери сознания.
    Замполит озверело осмотрел роту и рявкнул:
            - Смирно! Сейчас, я читаю по списку фамилии военнослужащих. Каждый военнослужащий слышит свою фамилию и говорит "Я". Все всем понятно? Сержант Ионов!
            - Я!
            - Все, иди спать.
    Ионов вышел из строя, подошел к своей койке и с облегчением плюхнулся в нее.
            - Младший сержант Мишин!
            - Я!
            - Спать. Рядовой Штраух!
            - Я.
            - Спать. Рядовой Попов!
    И тут Шурик впервые пожалел о том, что вписал в список части свою фамилию последней. До сих пор это было очень удобно. Можно было опоздать на построение и подбежать в последний миг, и это оставалось незамеченным. В общем, быть последним в последнем взводе в списках части обещало немало преимуществ и Шурик частенько это ощущал. Но не сегодня, нет, не сегодня. Замполит тем временем продолжал чтение списка:
            - Штраух!
    Ответом замполиту была тишина. Замполит пошарил по строю глазами:
            - Штраух! Где Штраух? Дневальный, где Штраух? Не в санчасти? А где? Значит, должен быть в строю! - Замполит повернулся к Паше Жуку: - Так вот кто значит, с тобой был вторым, паскуда! Рота, отбой! Дневальный, гаси свет!
    Все расползлись по койкам, вполголоса поругивая Пашу и Штрауха, недоумевая, что заставило их предпринять такую рискованную выпивку, когда в наряде по части стоит сам замполит.
    Шурик лег в свою койку и приготовился усыпать, как вдруг его тихонько окликнул Мишин, лежавший рядом с Ионовым в другом конце казармы, в непосредственной близости от входных дверей:
            - Шура, иди сюда, поприкалываемся!
    Шурик в темноте пробрался к друзьям:
            - Что у вас тут интересного?
    Ионов, хихикая, показал в сумерках на дверь расположения:
            - Ты послушай, что там происходит!
    За дверьми раздавался голос замполита:
            - Что, Паша, нажрался? Нажрался, когда я стою в наряде? Да? Ты, наверное, думал, сойдет и так? Но ты ошибся, Паша, ты жестоко ошибся! Я не прощаю, Паша, когда кто-нибудь меня не ценит. Ты думал : замполит - это плевать, проскочит? Нет, Паша, не проскочило! Ты залетел, Паша, и теперь тебе придется раскаяться! Я на тебе отыграюсь, Паша, отыграюсь за всех! За панков, за металлистов, за рокеров! Я на тебе всю свою душу сегодня отолью, молодой ты мой человек! Скотина! Падла! С-сука лагерная! Собака лесная! Пес смердящий!
    Вслед за этим раздались Пашкины стоны.
    Замполит снова взревел:
            - Ну, что скажешь, фуфел тряпочный?
            - Замполит, - это пьяный голос Пашки Жука, - слушай, ты здоровый, крепкий мужик. У тебя много силы, и ты никого не боишься. Я тебя уважаю. Я тебя за это - шибко уважаю. Но, знаешь, за что я не могу тебя любить, так это за то, что ты - ДУРАК! А-А-А-А-А! О-О-О-О! А-Ф-Ф!
            - С-мердячина! Щенок бульварный! - это были самые ласковые слова из того набора матерных выражений, которые замполит с подвизгиванием и порыкиванием вывалил на Пашину голову.
    Шурик недоуменно спросил:
            - Что они там делают?
    Мишин пожал плечами:
            - Черт его знает!
    Шурик вдруг двинулся к дверям:
            - Пойду гляну.
    Он вышел из расположения и прищурился от света лампы. Дорогу ему преграждала веревка. Один ее конец был привязан к узлу стягивающем локти стоявшего на коленях Паши Жука, и пропущен через дверную ручку комнаты для хранения оружия. Другой конец веревки держал в руках замполит, лежа на койке в комнате дежурного по части. Увидав Шурика Замполит, выпучивая глаза, заорал:
            - Какого дьявола ты сюда выперся?
    Шурик поморгал будто спросонья:
            - Я в туалет, товарищ капитан.
            - Что, уссался, что ли в постели?!
            - Вот именно, что не уссался. В туалет иду.
            - Перед сном надо на очко ходить!
            - А я и хожу перед сном. Перед сном, и еще после подъема. Вы ж подняли тут всех посреди ночи - организм взял и подумал, что уже утро. Ну, и дает мне команду, а я - иду в туалет.
            - Я тебе сейчас такую команду дам!
            - Так что мне делать, товарищ капитан, в угол, что ли ссать?
            - Бегом в туалет, ссыкун проклятый!
     Шурик перешагнул веревку и пошагал в туалет, ворча на ходу:
            - Вот еще, сейчас, бегом побегу. Скачками через препятствия. Дослужились до хороших времен - на очко бегом бегай! Не в тюрьме, чай...
            - Заткнись!...
    Шурик молча нырнул в туалет.
    Когда он проделывал свой путь назад, в спальное расположение, замполит крикнул ему:
            - Еще раз ночью увижу твою рожу - убью!
    Шурик воздержался от возражений.
    В спальном расположении, когда он поведал об увиденном, Ионов загорелся:
            - Я тоже схожу посмотрю!
    Шурик предостерег его:
            - Смотри, кэп того и гляди рванет от злости!
            - А, была не была! - Ионов направился к дверям.
    Как только за Ионовым закрылась дверь, как из коридора раздался дикий вопль замполита:
            - К-куда-а?!!
            - В туалет, - голос Ионова был приглушен закрытой дверью.
            - Какого хрена вас всех на очко потащило?! Недержанием мочи страдаете, товарищ солдат?! Или организм у вас подъем почуял?! Так я устрою подъем сейчас всем организмам!
            - Так мне что, мочиться прямо на пол?! Если я хочу ссать, в самом деле, то почему ж я должен страдать из-за этого?!
            - Бегом на очко! - за дверьми загрохотали сапоги замполита и дверь в спальное расположение распахнулась, - ЕСЛИ ЕЩЕ ХОТЬ ОДНА СВОЛОЧЬ ВЫПРЕТСЯ СЮДА И ЗАЯВИТ, ЧТО ОНА ХОЧЕТ ССАТЬ, Я ОТОРВУ ЕЙ ЧЛЕН И ЗАТОЛКАЮ ЕГО ЕЙ В ПАСТЬ!
    Дверь с треском захлопнулась. Успевшие заснуть и разбуженные воплем замполита недоуменно спрашивали друг у друга, в чем дело.
    Через минуту в расположение вернулся Ионов:
            - Мрак! Шурик точно рассказал! Паша на коленях, локти связаны, а замполит его за веревку подтягивает, как на дыбе! Слушай, он прямо как Малюта Скуратов!
    Замполит тем временем продолжал изгаляться за дверьми:
            - Так что же скажешь, друг Паша? Как же ты оправдаешь свое поведение? Ты, может быть, думаешь, я оставлю это дело так просто? Нет, я напишу письмо! Я напишу письмо твоим родителям! Напишу, какое дерьмо у них родилось! И еще я вложу в письмо презервативы, Паша, чтобы они больше не рожали таких уродов как ТЫ!!
    Очевидно, в этот момент замполит уж очень сильно дернул за веревку, потому что Паша застонал пуще прежнего. Его стон подстегнул замполита еще сильнее, тот еще яростней дернул за веревку, дверь оружейной комнаты приоткрылась и... Сработала сигнализация.
    Казарму наполнил вой сирены. В спальном расположении проснулись все и ошарашено переспрашивали друг у друга что случилось. Замполит за дверьми ревел, перекрывая сирену:
            - Дневальный, выключить сигнализацию!
            - Как, товарищ капитан? Ключи ведь у старшины!
            - Что ты мне мелешь! А у кого вторые ключи? !
            - У Штрауха...
            - Что?! У Штрауха?! Бл...., я убью его, если он попадется мне сегодня! Где электрики?! Обесточить казарму!
    В конце концов, казарму обесточили и в кромешной тьме все снова улеглись по койкам. Больше замполит внеплановых подъемов не устраивал, и до утра все спали беспробудно.
    Утром Ионов сказал Шурику:
            - Ты знаешь, мне кажется, это хороший способ сэкономить себе массу нервных клеток. Нужно каждый раз, когда твой шеф заступает в наряд по части в ночь, отключать электроэнергию, воду и вообще, все что можно.
    Шурик кивнул:
            - Неплохо придумано. Я бы еще порекомендовал всему личному составу на это время уходить куда-нибудь в безопасное место. В Китай, например.

******

    В такие вот замечательные сентябрьские дни Шурик использовал буквально любую возможность для того чтобы удрать из казармы и просто погулять по необычным и живописным окрестностям части.
    Казарма стояла на ровном пологой местности, но если шагать на северо-запад, к бане и "сооружениям", то поверхность земли вдруг резко взгорбачивалась сопками. Вначале шли рукотворные сопки, в которых, собственно, и располагались "сооружения". А уже за этими фальшивыми сопками шли настоящие, крутые, чем дальше, тем выше. Многие вершины сопок были лысые, деревья там расступались. То ли геодезисты повырубили их, то ли природа так рассудила, об этом Шурик мог только догадываться во время своих прогулок.
    В этот день под предлогом того, что надо достать и принести кабель для телевизора, Шурик ушел в гости к Валерию Мишину. Валерка был электриком на дизельной станции, но провода и кабели тянутся по всей тайге, поэтому никто не усматривал ничего предосудительного в том, что Мишин с деловым видом уходит на полдня, а то и более куда-то в леса.
    Так было и на этот раз. Мишин повесил на плечо сумку со своим электроинструментом и деловито вышел с территории дизельной станции. На тропинке его уже ждал Шурик.
    Они шагали по тайге, обмениваясь вестями, пришедшими в письмах из дому, вспоминали каждый свою, теперь казавшуюся такой далекой, гражданскую жизнь. Шли они по старой окружной дороге, заброшенной и заросшей так, что та еле угадывалась за порослью молодых деревьев. К обеду они рассчитывали вернуться в часть, поэтому шли не торопясь, но и не присаживались.
    Уже на подходе к части они поняли, что времени в запасе у них осталось еще много и Валерий, который в отличие от Шурика еще не имел статуса "старослужащего", благоразумно предложил:
            - В часть идти еще рано. Припремся задолго до обеда - пойдут расспросы, допросы, чего доброго еще припашут куда-нибудь. Пойдем-ка лучше, зайдем на буровую, водички попьем.
    Оказалось, что в тайге, буквально в полукилометре от искусственного озера стоит буровая станция, на которой несут вахту четверо гражданских: трое мужчин и одна женщина. Они заехали на территорию части две недели назад и так и жили в тайге, полностью всем обеспеченные. В казарме и городке они не появлялись ни разу и Шурик вообще ничего не знал об их существовании.
    Буровики бурили четвертую скважину, которая должна была стать резервной. Вся часть снабжалась подземной водой. Вода была с большой глубины, очень хорошего качества. Две скважины снабжали водой казарму и городок, одна была на дизельной станции, в старом расположении.
    Когда Шурик и Валерка пришли к буровикам, то застали мужиков дружно сидевших на лавочке перед своим вагончиком. Валерку они уже знали, ведь это именно он проводил к ним временный провод с током и подключал к электросети их вагончики и электрощит для буровой.
    Буровики жили уютно и роскошно. Размещались они в двух вагончиках. В одном из них были столовая и склад, в другом жили они сами, так что и места и комфорта у них было достаточно. Но буровики на этом не остановились. Они привезли с собой целую машину пиломатериала и сделали для себя на улице стол, скамеечки, установили над ними навес. Кроме этого, на самой кромке поляны сверкал желтыми досками свежесколоченный туалет. Буровики сколотили эту будку специально для своей дамы, чтобы ей, по выражению одного из них, "москиты попу не кусали". Впрочем, в конструкции этого сооружения нельзя было не отметить одну маленькую деталь. Дело в том, что запор у этого туалета был только снаружи. Изнутри никаких задвижек и засовов не было. Все это заменял гвоздь, вбитый в дверь с внутренней стороны и привязанная к нему веревочка. Так что при желании уединиться в этом заведении приходилось сидеть там и держать веревочку рукой. Этот грустный факт как-то не вписывался в систему всеобщего комфорта и уюта, и, уж тем более, в рамки заботы о женской попе. Но здесь остается только догадываться, что не позволило мужикам сделать в туалете запор по нормальному.
    Шурик с Валеркой попили чистой и холодной воды. Валерка стрельнул у буровиков сигаретку и закурил вместе с ними. Буровики разговаривали и курили вяло и заторможено: все они были явно с большого перепоя. Лица у них были опухшими, глаза воспалены.
            - А ты, хлопец, откуда сам будешь? - спросил Мишина один из них. Руки у него сплошь были покрыты татуировками.
            - Я? - переспросил Валера. - Я сам буду из Иванова.
            - А Иваново город невест! - пропел татуированный. - Что там у вас и впрямь не протолкнуться: все невесты и невесты?
            - Хватает, - согласился Валерий. - Камвольный комбинат, текстильный, там все женщины работают.
            - Ну, а мужики у вас, наверное, в цене?
            - Да как сказать, сейчас и мужиков будет больше. Производство расширяется, подъедут и мужики.
            - А что, - обратился татуированный к своим коллегам, - поехали в Ионово, невест себе найдем.
    Его коллеги, мучимые тяжким похмельем, молчали, тихо выпуская табачный дым едва ли не из всех разрешенных природой отверстий.
            - А ты, ты, браток, откуда будешь? - татуированный повернулся к Шурику.
    Шурик про себя уже предположил, что сейчас, когда он скажет, что он из Вологды, этот любознательный буровик сразу же припомнит песню про город, где резной палисад. Он хорошо помнил, как его друг по гражданской жизни Владик стабильно называл его "Александр-дыр-дыр из Вологды-гды-гды". Черт бы побрал эту песню, лежит теперь как клеймо на городе.
            - Я из Вологды.
            - Из Вологды?!
    Татуированный посмотрел на Шурика с нескрываемой ненавистью. Остальные двое тоже покосились на Шурика без особого дружелюбия.
            - Ты погляди, он из Вологды! Да я как вспомню одно это название, так потом кипятком неделю ссу от злости!
    Шурик недоумевал.
            - Чем же это так город наш не хорош?
            - Да мне плевать на твой город, пропади он со всеми вологодцами и с тобой тоже! Ты что, в самом деле что ли не знаешь ничего про свой сволочной вологодский конвой?
            - Нет.
            - Ну и повезло тебе, что не знаешь. Это же самый мрак, когда тебя на этапе сопровождают вологодские. Да первый же вопрос который задают охранникам: "Ребята, вы откуда, не из Вологды?" Если нет, то слава богу, нормально по-людски поедем. А если вологодские - туши свет! Ни поссать, ни воды попить! И никто не дергается, все прекрасно понимают: дернешься, или начнешь выступать - пулю в живот схватишь на раз! Даже поговорка такая есть: "вОлОгОдский кОнвОй шутить не любит". У-у, сволочной край...
    "О, да они же все бывшие зэки, - сообразил Шурик, - а этот, татуированный, очевидно подольше других сроки помотал, и нарвался несколько раз на вологжан. Да, землячки, ну и слава у нас..."
    Валерка кашлянул и, оглядевшись вокруг, спросил:
            - А где же ваша подруга?
    Буровики покосились теперь уже на Валерку:
            - За каким дьяволом тебе это сдалась подруга-то наша? Ишь ты, хлопец, ты брось эти свои Ионовские замашки. Ты на
девушек здесь не смотри, здесь тебе не Ионово...
        Валерка поморщился.
            - Да я по другому вопросу. Мне бы по-маленькому сбегать до ветра, да я смущаюсь вашей дамы...
    Татуированный понимающе кивнул головой:
            - Само собой! Мы все тут ее малость смушшаимся... Давай, быстрее беги к отхожему месту. Дама наша куда-то в тайгу отлучившись, так ты давай, успевай, пока она не вернулась...
    Валерка не стал ничего больше переспрашивать, а быстрым шагом направился к уютной будочке, на ходу вертя головой. Он осматривался - не идет ли откуда женщина. Шурик перевел взгляд на буровиков и увидел, что все они словно оцепенели. Буровики смотрели на Валерку не мигая и не сглатывая. Казалось, что они даже затаили дыхание. Забытые сигареты в их руках дымились синими прямыми струйками.
        "Что с ними?" - подумал Шурик, и вдруг все понял.
    Он понял, почему буровики с затаенным дыханием смотрят, как Валерка приближается к будке, понял, почему они за время своего краткого пребывания здесь так и не увидели женщину. Она, судя по всему, все это время находилась именно в том месте, куда сейчас направлялся Валерка, и, надо полагать, занималась решением соответствующих проблем. Шурик раскрыл рот, чтобы предостеречь товарища от предстоящего конфуза, и звук застрял у него в горле, потому что именно в этот момент Валерка рывком распахнул дверь в туалетной будке.
    Да. Женщина была там. И пришла она туда именно за тем, за чем подавляющее большинство нормальных людей приходят в подобные заведения. Но, ко всем прочим несчастьям, эта бедная женщина очевидно именно в этот момент испытывала необходимость в том, чтобы обе ее руки были свободны для других, более насущных дел, нежели простое держание веревочки прикрепленной к двери, поэтому вот эту самую веревочку она надела себе на голову. И в тот миг, когда Валерка, озираясь по сторонам, рванул дверь будки на себя, подруга буровиков, естественно, не удержалась на постаменте туалета, и рухнула с него, как фарфоровый китайский болванчик, мерцая из туалетной темноты матовой белизной своего зада. Валерка, краем глаза уловивший какое-то движение в будке, резко развернул голову и с ужасом обнаружил, что женщина буровиков, которую он только что высматривал в тайге, находится здесь, в туалете, и, более того, вываливается из него с оголенным задом, норовя уткнутся головой Валерке в колени.
    Надо признать, что среагировал Валерка мгновенно. Он ловко, точно заправский вратарь, подхватил голову падающей дамы, и, бормоча слова извинения, галантно вернул ошарашенную буровичку в исходную позицию. Затем он осторожно прикрыл дверь, и развернулся к кампании буровиков. Буровики попросту валялись на земле от смеха. Они держались за животы, смех буквально душил их. Вы когда-нибудь видели, как умирают от смеха мужчины в часы жутчайшего похмелья? Шурик не видел и с затаенным чувством ужаса взирал на буровиков, терзаемых жестокими спазмами смеха. Вывел его из состояния оцепенения Мишин, схвативший его за рукав и потащивший за руку в тайгу.
    На ходу Мишин деловито приговаривал:
            - Давай, давай, не на что тут смотреть... Ишь, уставился... Не видал, что ли, пьяных идиотов ни разу в жизни? Успеешь еще насмотреться за свою жизнь на всякие гадости...
    Они нырнули в тайгу, оставив на буровой площадке обессиливающих от смеха буровиков и женщину, так и не рискнувшую появиться из будки.

******

    После осенней проверки Шурику присвоили звание младшего сержанта, чему он был очень рад, так как избавился от неуважаемого ефрейторства.
            - Я даже бриться перестану на радостях, - сказал Шурик замполиту.
            - Бороду что ли отпустишь? - поднял бровь замполит.
            - Да зачем же бороду. Голову брить перестану. И усы, кстати, можно отпустить.
            - А кто тебе разрешит? В военном билете ты сфотографирован без усов.
    На это замечание Шурик ничего возражать не стал, а просто вечером пририсовал к своему лицу на фотографии в военном билете усы.
    Вскоре голова его покрылась жестким ежиком, а над верхней губой зачернели отрастающие усы. Вид у Шурика стал на удивление уголовным.
    Именно таким его и увидали первые осенние новобранцы, карантин которых проходил тут же в части, но ночевавшие в стоявшей поблизости гостинице.
    Молодое пополнение очень напомнило Шурику его самого. И как-то раз, когда молодое пополнение кушало в столовой, он и Серега Ионов предались воспоминаниям. Серега в тот день был дежурным по столовой, а вездесущий Шурик околачивался на кухне, изнывая от осенней хандры. Оба они мрачно наблюдали за кушающими новобранцами, делясь друг с другом воспоминаниями о своих первых днях в армии.
    Еще Шурик узнал, что среди молодого пополнения есть архитектор, говоря проще - художник, который был призван через полгода заменить Шурика. Шурик тут же прицепился к замполиту:
            - Товарищ капитан, раз уж вы для нас человека взяли, так пусть он и работает на нас. Пусть хоть по вечерам. А то, что он там делает по вечерам после четырех? Пусть приходит ко мне, я буду потихоньку вводить его в курс дела.
    Замполит вяло отмахнулся:
            - Не зуди. Я сам знаю: кого, куда, когда и зачем. И без тебя все решим.
            - И я о том же. Решите, пожалуйста, поскорее без меня вопрос о том, чтобы архитектор по вечерам работал на нас с вами. А безопасность его я гарантирую.
    Слова Шурика были высказаны не зря. Через два дня начальник карантина - младший сержант позвонил Шурику в кинобудку:
            - Шура, сейчас я к тебе приведу бойца твоего.
    Шурик положил трубку и задумался: интересно, каким будет этот боец? Откуда он? Какой у него характер? Долго строить догадки Шурику не пришлось. В дверь кинобудки постучали, и Шурик быстро открыл дверь. На пороге стоял младший сержант и молоденький солдат. Солдат отчаянно улыбался, всем своим видом олицетворяя дружелюбие. Увидев, как он лучится улыбкой и предположив какое смятение творится сейчас у него на душе, Шурик расхохотался от всей души, думая про себя, что сейчас он бы ни за какие коврижки не поменялся бы с этим новобранцем местами.
    Младший сержант деликатно подождал когда Шурик преодолеет свой взрыв смеха, после чего кратко сказал молодому солдатику показывая на Шурика:
            - Вот, это и есть тот самый младший сержант Велесов. А это - Архитектор. Ну, я пошел. Перед ужином, Шур, я тебе позвоню. Ты подведешь его к столовой, ладно?
            - Ладно, - кивнул Шурик, и махнув рукой, предложил новенькому войти: - Входите, Архитектор.
    Архитектор оказался Вовкой из Волгограда, и уже через неделю он пообвыкся в кампании Шурика, который им нисколько не помыкал, а только лишь подгружал работой, проверяя как тот покажет себя в деле.
    Вскоре Вовка-Архитектор полностью обуркался, и близко познакомился с такими грандами дедовского корпуса, как Ионов, Макс и Оскар. Он  приободрился, понимая, что его положение намного выгоднее нежели положение его товарищей по службе.
    В конце ноября Вовка и его товарищи по призыву приняли присягу и были распределены по взводам. Шурик получил себе помощника.
    В ноябре в части произошло событие, которое серьезно пошатнуло казавшиеся было незыблемыми воинские неуставные традиции.
    Все дело было в том, что у командира части собственный сын с весны тоже служил в армии. Первые полгода он провел в сержантской учебке, где-то в амурской области. Очевидно, там-то он и хватанул всех армейских премудростей характерных именно для учебных частей. Теперь, после полугодичного срока, командир посодействовал тому, чтобы его сынка перевели в соседнюю часть, расположенную всего в двадцати километрах от самой "Кроны". На субботу и воскресенье командир забирал сыночка домой. В первый же уикенд сыночек поведал своему папе-командиру о тяготах и лишениях воинской службы, которые ему приходилось переносить находясь в учебке, и о которых он, естественно, не мог упоминать в письмах. Командир, по понятным причинам любивший единственного сына, пришел в ярость. В понедельник он приехал в часть с твердым решением искоренить дедовщину.
    Начал командир круто. На послеобеденном разводе на работы он официально объявил, что с сегодняшнего дня на "Кроне" дедовщине пришел конец. Новое пополнение смотрело на командира влюбленными глазами. Прослужившие полгода отнеслись к программному заявлению командира с изрядной долей скепсиса. Деды и фазаны пребывали в недоумении. После развода на работы Шурик прошагал в кинобудку. В то же время командир завел новое пополнение в полном составе в маленький казарменный кинозал. Там, побеседовав с ними, выслушав их жалобы и пожелания, командир горячо их заверил в том, что он всецело на их стороне в борьбе против дедовщины. Пополнение с явной охотой делилось с командиром теми невзгодами, которые им приходится переживать. Командир с отеческим вниманием выслушал все, и еще раз заверил молодежь, что в обиду не даст.
    После этой беседы Вовка-Архитектор нашел Шурика в кинобудке. Шурик весело насвистывал, размешивая краску для большой доски-вывески на воротах части. Доска должна была стать венцом творения Шурика. Она должна была быть выполнена в лучших традициях: на стекле, в две краски, то есть так, как это делают в художественных мастерских. Такого еще Шурику рисовать не приходилось, и сейчас он то и дело заглядывал в учебник для профтехучилищ, в котором описывались альфрейно-живописные работы.
    Вовка зашел в кинобудку и сел на стул, глядя как Шурик деловито помешивает краску в банке.
            - Шура, чем ты занимаешься? Могу помочь?
    Шурик хитро и весело посмотрел на Вовку.
            -Чем занимаюсь? Подслушиваю, как вы стучите командиру о своей тяжелой жизни. Но, чтобы не ставить тебя в неловкое положение, скажу, что ты вел себя достойно. Твоего голоса в хоре жалобщиков и борцов за справедливость я не слышал. Так что - тебе плюс.
        Вовка рассеянно кивнул:
            - За плюс - спасибо. Мне грех жаловаться на жизнь под твоим прикрытием. А что ты думаешь об этой кампании?
    Шурик усмехнулся:
            - Ну, будь я молодым солдатом, я бы кричал в душе "ура" этим командирским поползновениям. Но поскольку я сам в "дедах", то, как ты считаешь, что я могу думать по поводу кампании, которая направлена против меня?
            - Но ведь не конкретно против тебя, а против "дедовщины".
    Шурик помотал головой и погрозил Вовке пальцем:
            - Пардон, сэр. Там, в кинозале, вы жаловались на конкретных людей, а не на проблему как таковую. Чтоб убрать проблему, надо попросту убрать дедов. И что поимеем? Тут же из ваших хлопцев сформируются фракции, землячества. Появятся "деды" из своего же призыва. Дедовщина - это следствие армейского быта. Чем страшнее быт - тем страшнее дедовщина. Кстати, знаешь, кто в части самый крутой дед?
            - Кто?
            - Папа Камский, наш разлюбезный старшина, вот кто. Вот попомни мои слова, по нему вся эта антидедовская кампания ударит больнее всего. И всем ясно, что акция эта - следствие того, что у командира сынок - "молодой". Вот офазанеет он - и все: командир больше и не заикнется никогда ни про какую дедовщину. Вот помяни мое слово через полгода.
    К вечеру командир собрал в том же кинозале всех дедов и фазанов и пригрозил им отчислением из части и переводом в войска, если, мол, кто будет уличен в рукоприкладстве по отношению к молодым. После окончания своей речи командир грозно спросил:
              - Какие у вас вопросы ко мне?
    Шурик тотчас же встал:
            - Можно вопрос, товарищ подполковник? Вот ведь как получается, Валерий Иванович, мы все тут дружно считаем, что борьба с дедовщиной запоздала минимум на год. Почему же вот именно сейчас вы перешли к активным действиям? Ведь и раньше все это было, и, может быть, даже в худшей форме. Ведь вон что рассказывают о том страшном времени, когда ребята жили под землей. А историю о том, как самого большого интеллектуала части, Оскара Осауленко подвесили за ноги, знали все, от последнего солдата до главного инженера части. Он как то сам со смехом ее рассказывал. И всем до вчерашнего дня было все равно. А почему именно теперь? И как надолго?
    Шурика перебил Оскар:
            - Нам обидно чуть. Нас никто не защищал, почему от нас должны кого-то защищать?
    Командир попытался оправдаться:
            - Но ведь надо же когда-то начинать жить по человечески...
    В разговор встрял Ионов:
            - Точно! С сегодняшнего дня и начнем! Товарищ подполковник! Мне лично - пофиг то, как они будут у вас служить. Я уволюсь через полгода, и хоть трава тут у вас не расти. Но, есть люди, которые попросту не хотят сами по себе постигать ту науку, которую в нас вгоняли через тумаки, да через работу. Я не хвастаюсь, но я на своей дизельной знаю все - до последнего винта. И это не потому, что мне это очень интересно, или потому, что я такой сознательный. Нет. Меня заставили все это выучить, пусть я и не очень хотел. Я знал - не буду этого знать, значит узнаю много чего другого, гораздо худшего. Это было достаточно хорошим стимулом. Теперь такого стимула не будет. Вы его только что официально и неофициально запретили. И я с вами спорить не собираюсь. И знаете почему? Потому что не я буду расхлебывать ту кашу, которую вы сейчас заварите.
    Командир поднял руку:
            - Не надо меня пугать. То что вы говорите - это хорошо и понятно. Но жить будем так как я сказал, то есть - по человечески. У вас, кстати, у большинства, уже кой-какие звания есть. Это значит, что какие никакие, а вы уже начальники. Значит, имеете право командовать. А уставом можно кого угодно заставить делать все что угодно. В общем, подумайте над тем, что я сказал.
    Командир вышел из кинозала оставив старослужащих одних. Старики начали совещаться.
            - Что будем делать, братва?
            - Вот чертов сыночек, настучал папочке, а расхлебывать приходится нам...
            - Ой, не нравится мне эта борьба за свободу "щеглов"...
    Ионов произнес:
    - Вообще-то фуцман прав. Уставом можно так им жизнь закоротить, что хуже всего им самим и придется. Уже можно прямо сейчас выйти с линейкой и всех их притянуть, скажем, за неправильно пришитые погоны и петлицы... А ты, Шур, что скажешь по этому поводу? Ты у нас особа приближенная к начальству, ежедневно рискуешь жизнью, находясь в непосредственной близости от замполита... Что присоветуешь?
    Шурик хмыкнул:
            - Мне то что? У меня один свой молодой - Архитектор и все... По мне что война, что мир с дедами - все едино. Но я бы посоветовал так делать: давайте спустим вожжи. Не надо их ничего заставлять - пусть что хотят то и делают. Только не нельзя им позволять прятаться по щелям. Выгонять их надо отовсюду. Из сушилки, из туалета, отовсюду. Пусть они потолкутся в казарме, на глазах у офицеров, у того же фуцмана, у папы. Пусть наши командиры столкнутся лицом к лицу с молодыми солдатами. Пусть сами их воспитывают. Руб за сто - они к этому не готовы.
    На том и порешили. Результаты не заставили себя долго ждать. От холода молодые солдаты спасались в казарме. Но из теплой сушилки их методично выгонял дежурный по роте, а из других укромных мест - другие сержанты. И как-то перед обедом Папа Камский уже в который раз наткнувшись на молодых солдат подпиравших стены в коридоре, раздраженно спросил:
            - Что вы тут вечно околачиваетесь?
    Один из молодых нагло ответил:
            - Пришли на обед.
            - На обед надо приходить тогда, когда объявят построение. А что вы сейчас именно тут делаете?
    Тон папы был грозен. Но молодые солдаты то ли по собственному недоумию, то ли расхрабрившись после разговоров с командиром, держались на редкость независимо и вызывающе:
            - А в чем, собственно, дело? Пришли и стоим, никому не мешаем.
    Папа Камский стоял как громом пораженный. Ему так никто и никогда не отвечал. Папа Камский сглотнул и спросил спокойным голосом:
            - Любопытно мне, солдаты, как вы собираетесь служить дальше, если вы уже сейчас препираетесь со старшиной.
    Спокойный тон папы приводил в трепет даже Оскара Осауленко, который всегда был спокоен как Тихий океан. Это означало, что в течение ближайшей минуты Папа Камский взорвется. Но молодые этого не знали, может быть именно по этому ответ одного из них на папино замечание был таким:
              - Что же, если любопытно, ответим: служить будем как надо. И никто с вами не препирается. Кстати.
    Другой, очевидно, чувствуя себя хозяином положения быстренько и не к месту вставил:
            - Любопытств не порок, а небольшое свинство.
    И тут Папа Камский взорвался. Его рев заполнил коридор казармы и отозвался во всех ее уголках. Все солдаты имеющие маломальский опыт службы благоразумно убрались от казармы подальше. Папа ревел:
            - Как надо?! А ты знаешь - "КАК НАДО"?!! Откуда ты это знаешь, сынок?! Ты, может быть, уже родился с этим знанием?! А?! Так вот, знай поперед всего: я уже двадцать лет в армии! Двадцать лет! На тебя еще член дрочили, а на меня - шинель строчили! С-сопляки! Свинство, видите ли им... Я т-те покажу свинство! Ты у меня это свинство на всю жизнь запомнишь!
    Папа Камский так разозлился, что сам благоразумно ушел от этих оторопевших молодых солдат.
    После обеда доктор сказал Шурику:
            - Ты полный пророк по всей форме. Слыхал, как Папа Камский разорался на этих "щеглов"?
    Шурик кивнул:
            - Это, кстати, было очень и очень нетрудно предсказать. Уж кто-кто, а я уж поперепирался с Папой в летнее время. Помнишь, как мы с ним цапались? Но, ты знаешь, я и то так не борзел, чтобы вот так, про свинство и все прочее. Да, кстати, кто ему про свинство ляпнул?
    Доктор наморщился, напрягая память:
            - Как его? Я помню фамилию, да-да... Он тут приходил на днях температуру мерять. Хотел было прихильнуть в санчасть. Да как же его, в самом-то деле?! А! Демин! Точно - он.
    Шурик кивнул:
            - Тогда вот еще одно мое предсказание: скоро этого самого Демина поставят в свинарник свинарем.
    Доктор ахнул и посмотрел на Шурика с уважением:
            - Точно! Как я только сам не догадался!
            - Думай, - Шурик постучал себя по лбу, - И чаще думай.
    Доктор покачал головой из стороны в сторону:
            - Что теперь будет? Слушай, кстати, а ты теперь с Папой больше не ссоришься?
            - Нет, у нас с ним теперь что-то вроде соглашения о мирном сосуществовании. Стараемся друг друга не замечать.
            - Да? А что так?
            - Поумнели. Стараемся не подрывать авторитет друг друга.
    Того же дня вечером Папа Камский собрал в кинозале всех сержантов и ефрейторов.
              - Так, - сказал старшина, - Я не понимаю, в чем дело. Как это вы довели жизнь до того, что молодые старшину части ни во что не ставят? Распустили всех так, что подумать страшно. Как это произошло?
    Ответом Папе было злорадное молчание. Старики потихоньку наслаждались своим маленьким триумфом, тщательно рассматривая носки собственных сапогов.
            - Что переглядываетесь? Кто должен молодежь воспитывать, я что ли?
            - Так вы же сами запретили нам их трогать, - весело вставил Оскар Осауленко.
            - Но, но! Никто не запрещал их трогать. Запрещали только бить.
            - Едрена феня! - ругнулся Ионов, - Да кто их бил? Никто к ним и не прикасался, а вы враз давай нам мозги промывать.
            - Да тут ясно откуда ветер дует, - вмешался в разговор Шурик, - У фуцмана сын из учебки пришел, понаговорил ему разных страшных россказней о тяжелой жизни молодых солдат, и под это дело Валерий Ионович открыл кампанию по борьбе с дедовщиной в собственной части. То есть мы сейчас вынуждены расплачиваться за грехи стариков другой части. Той, где служил сын нашего командира. Мне даже кажется, что весной, когда он станет фазаном, борьба с дедовщиной автоматически сойдет на нет. Верно ведь, Вячеслав Александрович?
    Шурик принципиально обращался к офицерам и прапорщикам части по имени-отчеству, а не по званию. Это было, конечно не по уставу, но звучало вежливо, и не всегда вызывало возражения.
            - Верно, - уныло согласился старшина, - это сынок наплел фуцману про всякие ужасы дедовщины.
            - Ну а мы тогда при чем? Вы ж нам сами сказали - не моги трогать молодых. Пожалуйста. Нам то что? Ни тепло, ни холодно.
            - А вот молодые-то как раз и распустились...
            - В службу никто не врубается...
             - И, главное, не хочет врубаться...
            - Вас, вот, послали бог его знает куда...
            - Хорош, - прервал поток высказываний прапорщик, - Значит так. Я командиру уже сказал, что это не дело, когда молодежь распущенная растет. Это какие же из них старики вырастут? Он, я вам скажу, тоже с этим вполне согласился. Так что, мужики, давай, валяйте, исправляйте положение. Кстати, долбите их уставом. Уставом так можно отлично задолбать, что родных не узнаешь. Ну, а тех, кто устава не слушается, нужно по другому учить. Давайте, одним словом, карты вам в руки.
    Последовала пауза, после которой раздался голос Ионова:
            - А командир?
            - Командир в курсе. Валяйте. Исправляйте все. Посидите тут сейчас, договоритесь о том, как жить дальше, и давайте, наводите порядок.
    Старшина вышел из кинозала.
    После его выхода тишина простояла недолго.
            - Ха! Шурик, ты как карты раскинул что так будет!
            - А, и так было ясно, что все именно так повернется.
            - Так что будем теперь делать, мужики?
            - А что делать, - сказал Ионов, - сначала уставчиком помордуем. Уставом, кстати, можно и впрямь до смерти задолбать. Ну, а тех, кто уставом недоволен, тех можно и по другому взгреть.
            - Все, - злорадно сказал Оскар, - теперь они у меня завоют. Честь не отдаст кто - иди сюда. Отдал неправильно - иди сюда. Шапка набекрень - иди сюда! Руку в карман сунул - Иди сюда! Я им устрою жизнь! Они думают, что если они хотят жить по уставу - то это легко! Нет, по уставу - это не просто! Жить по уставам - тяжело суставам. Все. Это конец.
        Этот вечер стал началом кошмарной жизни для молодого пополнения. Все сержанты и ефрейторы враз стали ужасными ревнителями уставов. Шурик, и тот, завернул мимо себя четыре раза проходившего мимо Кузьмина по привычке не отдавая честь. После четвертого прохода, когда техника отдачи чести Шурика не удовлетворила, Кузьмин был поставлен напротив зеркала с заданием отдавать честь самому себе до тех пор пока не научится. А когда он посчитает, что он научился, он будет должен проверить это, отдав честь еще двадцать четыре раза. После этого он должен разыскать ефрейтора Велесова, и показать ему, как он умеет отдавать честь. И уж если и тогда он отдаст честь худо, тогда - все. "Тогда - веревки" - строго сказал Шурик.
    Сам он пошел в кабинет замполита, скоротать время до ужина за чтением газет. Чтение газет и написание писем стали для него в последнее время основным занятием. Все газеты Шурик подшивал и читал их от первого до последнего листа, благо времени у него было предостаточно. Всю оформительскую работу он перевалил на Вовку, сам лишь контролируя четкость ее выполнения, изредка отрываясь от чтения газет.
    В кабинет вошел Мишин и весело обратился к Шурику:
            - Это ты, что ли, поставил там Кузю козырять зеркалу?
            - Я.
            - Ха-ха! Я его прогнал привести в порядок форму и сапоги начистить. Сказал, перед построением на ужин - проверю. Он было заартачился, что, мол ты его уже тут используешь, но я на него наорал и все равно прогнал. А ты его на ужине вздрючь за то что он тебя ослушался.
            - Само собой.
            - Хе. Устроим им равную жизнь с равными правами. Сволочи, захотели по уставу жить! Когда мне Завгар зуб выбил, тогда никто про устав и не вспоминал. Суки лагерные.
            - Да ладно, не злись.
              - А что мне остается делать? Меня никто не защищал, когда я был молодым, никто! Да и тебя, кстати, тоже. А чем они лучше нас?
            - Да ничем.
            - Вот и я о том же. И пусть они летают как худые ракеты. Пусть врубаются в службу. Поверь, у меня и в мыслях не было никого из них притеснять или обижать. Я даже наоборот, думал: пусть они про меня думают хорошо. Но после этой антикампании направленной против нас, которую они, кстати, встретили с криками радости и восторга, я к ним хорошо относиться не могу и не буду. Даже напротив, теперь я чувствую какое то оправдание к тому, чтобы их гонять. Ведь я прав, Шура?
            - Да скорее всего прав.
    Дверь отворилась и в кабинет проскользнул озадаченный Вовка- Архитектор. Вид у него был явно ошарашенный.
            - Ты чего такой дикий, Вовка? - спросил его Шурик.
    В ответ Вовка затравленно хихикнул:
            - Знаете, я уже минут сорок как вышел с первого этажа, чтобы попасть на второй. Всем честь отдаю, и погоны пришлось перешить.
            - Перешить? Зачем?
    - Сизоненко там стоит с линейкой. Меряет что-то в погонах и всех заставляет перешивать у кого неправильно.
    Шурик захохотал, откидывая голову назад. Валерка прыснул. Вовка подозрительно посмотрел на них.
            - Это что? Это какая-то акция?
            - Нет. Это - реакция. Другими словами - ответ на акцию. Помнишь, полмесяца назад было собрание молодых солдат и командиров части, на котором, помимо обоюдных признаний в любви, молодые солдаты трепетно выразили неумолимое желание служить по уставу? Помнишь?
            - Помню.
            - Вот. Желание молодых солдат удовлетворено.
            - А-а-а, - протянул Вовка, - а я думаю, что это с вами.
            - Да, да. Ты правильно думаешь. С нами именно это. Но ты не боись. Тут, в этом кабинете, армия начинается только с появлением замполита. В нашей кампании этой фигни нет. И, поскольку, раз ты уже в кампанию втерся, не дрейфь. Ты тут свой. Садись, честь можешь не отдавать.
    Вовка с явным облегчением сел на стул.
            - А я, по правде сказать, думал, что и вы меня...
            - Хреново, что так думал. Это тебе минус. Ну ладно, все, хорош про это. Тема закрыта.
    Вообще можно было сказать, что в части с этого вечера началась жуткая уставщина. То и дело то тут то там слышались крики типа "Товарищ солдат, идите сюда!". Самой популярной стала команда "Отставить!".
    Молодые солдаты, по воле командира, оказались в центре мишени. По территории части они теперь перемещались либо бегом, либо строевым шагом. Они без устали отдавали честь солдатам и сержантам части, которые ревностно проверяли правильность прикладывания руки к головному убору, чистоту пряжек, обуви, наличие необходимых документов, правильное расположение поясного ремня и шапки на голове. Оскар проверял у них осанку и правильное положение головы. Доктор придирался к грязным рукам и нестриженым ногтям.
    Вовка через неделю откровенно признался Шурику:
            - Вроде легче было служить, пока не боролись с дедовщиной.
    Шурик удовлетворенно и назидательно поднял указательный палец:
            - Вот! Золотые слова! И запомни, Вовка: чем больше тяга к переменам - тем крепче старые порядки.

******

    В конце ноября жизнь в части вернулась в нормальное русло. Закончилась офицерская борьба с дедовщиной. И объяснение тому было самое простое. Сын командира теперь служил в соседней части, и каждую субботу командир забирал сына домой, заезжая за ним. Кроме того, справедливо было бы предположить, что сын, отцом которого является подполковник, командующий целой строевой частью не далее чем в двадцати километрах от твоей собственной, никто обижать и притеснять не рискнет. Так что, в связи с улучшением настроения командирского сына, кампания по искоренению "дедовщины" на Кроне умерла даже раньше, чем предполагал Шурик.
    Так же потихоньку завершилась крупномасштабная акция старослужащих по приведению в чувство зарвавшейся молодежи. Примерно двух недель массированного уставного давления хватило для того, чтобы выявить личности с непокорным и наглым характером, после чего к ним были приняты меры "комбинированного" воздействия, по выражению Ионова. Эти меры заключались в том, что после того как бойца ставили в положение, попросту не позволяющее ему выполнить требования устава, после этого его публично обвиняли в нежелании выполнять уставные положения и применяли к нему неуставные меры воспитания, т.е. заставляли отжиматься от пола, приседать до упаду, а когда солдат падал в изнеможении заставляли "отдыхать" сидя на "солдатском стульчике". Тех, на кого не действовали и эти меры, попросту били, предварительно пояснив жертве, что это вынужденная мера, так как устав она выполнять не желает, физическому воспитанию, в буквальном смысле этого слова, не поддается, и, потому, во имя сохранения дисциплины в части...
    К чести Шурика и кампании надо заметить, что им к третьей части программы воспитания прибегать не приходилось. Вполне хватало инструментария первых двух частей, чтобы привести в чувство любого зарвавшегося молодого солдатика.
    Всех молодых солдат загрузили работой, и они исчезли из коридоров и других публичных мест, предпочитая не попадаться на глаза без надобности.
    Беднягу Демина, кстати, как и напророчил Шурик, переместили во взвод охраны помощником свинаря.
    Старшина Папа Камский поуспокоился, ибо вид праздношатающегося солдата приводил его, ну, если не в бешенство, то в неспокойное расположение духа.
    В один из вечеров, когда в солдатский буфет завезли одеколон Шурик увидел, что его товарищей, Ионова и Мишина нет на построении на ужин. Выйдя из столовой, он увидел, как пунцовый Валера юркнул в сушилку. Шурик решительно направился следом. Там он застал не только Мишина, но и Ионова. И тот и другой находились в явном подпитии и чрезвычайно веселом настроении.
    Шурик испуганно уставился на них:
            - Вы что? В таком виде?! Одеколоном от вас несет - ФУ!!
            - Спокойно, Шур, - успокоил его Ионов, - мы потому и не пошли на ужин, чтоб не светиться. Сейчас покушаем с дежурной сменой, возьмем закусочки, и пойдем на гостиницу, продолжать. Идем с нами.
            - Я одеколон не пью.
            - А пожалуйста, там и водочка есть. Мы ж тебя не пить зовем, а посидеть, побазарить за жизнь.
            - О'кей. А кстати, где Макс?
            - Кстати, он уже там. Он уж вовсе непристойно выглядит, мы не рискнули его в казарму брать. А ты что - уже поел?
             - Вообще-то, да.
            - Ну не беда, покушаешь еще с нами, в дежурную смену, и пойдем.
    Так они и сделали. После ужина, прихватив с собой селедочки, лука и хлеба, Мишин , Ионов и Шурик по морозу пробежали в гостиницу, где их ожидал пьяный и голодный Макс.
    Макс, казалось, спал тут же, на диванчике в комнате дежурного, но при этих словах открыл глаза:
            - А-а, пришли...
            - Пришли, Макс, пришли.
    Макс вяло ворочая языком продолжил:
            - А кушать принесли?
              - Да, вот здесь.
    Макс схватил селедку и с жадностью начал ее поедать:
            - Умираю с голоду. Только кто это может понять? Кругом одно быдло...
    Мишин вполголоса сказал Шурику:
            - Это у него тема сегодняшнего вечера: всех вокруг называет быдлом.
    В течение вечера Макс несколько раз засыпал, и разговор сразу переключался на него.
            - Что это сегодня он ведет себя так, будто он член королевской фамилии?
            - Нажрался, сволочь.
            - Ну-ка, налей ему еще одеколону.
            - Да водка ж есть.
            - Вот еще, водку не него тратить. Налей, говорю, ему одеколону...
    Одеколон был налит в стакан, и Ионов пихнул спящего Макса:
            - Макс, пить будешь?
    Макс очнулся и обвел присутствующих осоловелым взглядом:
            - Пить? Буду.
    Он залпом выпил одеколон и скривился:
            - Запить! Запить дайте!
    Ионов жестоко налил в стакан еще одеколона:
            - На.
    Макс опрокинул еще полстакана в рот:
            - А! Вы что?! Воды!
            - Ах, воды? На...
    Максу протянули графин с водой. Макс недоверчиво воззрился на него:
            - Это вода?
            - Ну не одеколон же...
            - Точно?
            - Хм...
            - Я посмотрю...
              - Валяй.
    Макс недоверчиво посмотрел на присутствующих после чего приложил глаз к горлышку графина:
            - Точно. Вода. Ч-черт, никому нельзя верить, кругом одно быдло...
    После этого он неожиданно вытянул губы трубочкой, словно собирался сделать глоток, и не прикладывая графин к губам, а продолжая прижимать его горлышко ко глазу запрокинул графин над головой. Вода из графина хлынула на голову Макса, с бульканьем вырываясь из горлышка. Макс соображал примерно секунду, после чего заверещал и отшвырнул графин:
            - Гады! Опять подставили! Б - быдло...
    Ионов гадливо улыбаясь, начал:
            - Ты, Макс, надо полагать, себя держишь за аристократа...
            - Я?
            - Ты.
            - А. Быдло вокруг...
    Шурик встал. Пора было идти на вечернюю поверку. Ионов и Мишин считались в дежурной смене по дизельной, а Макс в такой же смене узла связи, и им на вечерней поверке быть было не обязательно.
    После поверки Шурик позвонил в гостиницу. Дежурный поднял трубку. Шурик поинтересовался:
            - Как там вечер воспоминаний? Продолжается?
            - Не для всех. Для Макса вечер завершился. Унесли в номер. Кинули его на раскладушку. Лежит там, орет что-то про быдло...
     Поутру Шурика нашел Макс. На нем была надета какая-то рваная подменка без погон. Волосы были мокрые. Можно было догадаться, что он только-только из душа. Макс возбужденно и расстроенно вцепился в Шурика:
            - Шур! Дай мне какую нибудь одежку с погонами.
            - А твоя-то где?
            - Где?! Ты спрашиваешь - где?! Сами напоили меня вчера треклятым одеколоном, после чего накормили омерзительной селедкой и кинули спать в холоде и в неловкой позе. Естественно мне стало дурно, и я ублевался. И всю свою одежонку устосал. Сейчас в котельную ее оттащил, замочил и сам облился, а то уж вовсе было плохо...
    Шурик кивнул:
            - У меня есть кой-какая одежка. Только уж вот не знаю, подойдет ли она тебе...
            - А что?
            - Да она - ж не новая...Подзастирана...Да и великовата чуток. Прилично ли тебе, с твоим-то положением в обществе...
    Макс уронил голову на грудь, и горько засмеялся:
            - Да я уж в курсе того, что вчера выступил не в лучшем свете. Только не надо больше про быдло и аристократа. Боже, я уже просто догадываюсь, как вы будете смаковать всю эту историю!
    Шурик удовлетворенно кивнул:
            - Будем, Макс. Ты вчера дал для этого богатейший материал.
    Вместо ответа Макс закатил глаза.
    Комплект "ХЭБЭ" имевшийся у Шурика был с чужого плеча. Шурику его подари Серега Фокин, уволившийся нынешней осенью. Сереге он был чуть-чуть великоват, а сам Серега был сантиметров на десять выше Шурика. Одним словом Шуре это подарок очень понравился. Брюки, по словам Шурика, подразумевали два варианта ношения: "летний" и "зимний". "Летний" вариант, естественно, выбирался при теплой погоде. В этом случае, пояс брюк располагался на талии. Тогда штанины брюк начинали разделяться всего сантиметрах в пяти от голенищ сапог. А при "зимнем" варианте брюки поднимались вверх таким образом, чтобы промежность брюк находилась там где ей полагалось, но тогда пояс брюк приходилось затягивать под мышками. Папа Камский видя Шурика в этом наряде только поскрипывал зубами, на что Шурик старался не обращать внимания . И вот сейчас, именно этот комплект Шурик и предложил Максу.
    Макс был с узла связи и ростом едва доставал Шурику до уха. Поэтому когда Шурик передавал ему свой подменный костюм, он предполагал, что Макс в нем будет выглядеть довольно импозантно.
    Когда все построились на завтрак, то Шурик вдруг услышал как по части начал прокатываться смех, начинавшийся от первого взвода.
    Шурик взглянул вперед и сам засмеялся: перед строем весело вышагивал Макс, облаченный в мундир Шурика. Макс сам покатывался со смеху. Погоны с плеч загибались ему на руки, а пальцы рук еле-еле выглядывали из рукавов. Крючок воротничка висел на груди, там где у всех остальных обычно бывает вторая пуговица. Брюки походили на мешок, и слегка зависали над сапогами. Карманы были где - то около колена. Макс подпрыгивая шагал перед строем, пытаясь изображать что-то вроде строевого шага. Одну руку он держа возле ушанки, якобы отдавая честь стоящим в строю. При всем этом он весело выкрикивал:
            - Эй-хей-хей-ОП! Тюрюм-Тюрюм!
    После этого Макс встал в строй. Он еще не догадывался что после вчерашнего вечера к нему намертво приклеилась новая кличка "Аристократ".

******

    Первый снег завалил тайгу белым покрывалом, и вся ее привлекательность куда-то вдруг улетучилась. Теперь тайга напоминала тот самый прозрачный лес, с резкими очертаниями, который Шурик увидел впервые, когда вступил на землю Хабаровского края. Шурик наглухо засел в теплом кабинете замполита, а когда надоедало сидеть там, уходил в такую же теплую кинобудку, в обоих местах усиленно увиливая от работы.
    Сегодня же утром он увидел Мишина, тащившего в соседний с кабинетом замполита кабинет главного инженера части пишущую машинку.
            - Ух ты, где ж это ты надыбал пишущую машинку? - завистливо спросил Шурик, сам не имевший подобного инструмента в своем канцелярском хозяйстве.
            - Из Хабаровска сейчас привезли, - бодро откликнулся Валерка. - Заявочку надо отпечатать на запасные части к дизельному и электрооборудованию.
            - Ты будешь печатать?
            - А кто ж еще? - гордо отозвался Валерка. - Не наш же главный инженер, тупорылый. Он же только пальцем показывать горазд, а специалист, я тебе скажу... Как он до майора доехал, это вообще загадка. Так что я к тебе по соседству, через стену. Скучно будет - заходи.
            - У тебя там нет ничего интересного, лучше ты ко мне заходи, чайку попьем.
            - Само собой. Главное - не напороться на твою рыжую скотину. Твоя скотина опасна.
    Мишин ушел в соседний кабинет. Минут через десять оттуда раздался неуверенный стук пишущей машинки. Чувствовалось, что Мишин печатать не умеет. После некоторого промежутка времени стучание прекратилось, раздался мат и треск разрываемой бумаги. После минутной паузы стук раздался вновь.
    Шурику захотелось сходить к Валерке и посмотреть как у него идут дела, но он не стал подниматься со стула, а просто набрал номер телефона главного инженера части.
    В трубке голос Мишина бодро доложил:
            - Младший сержант Мишин!
            - Очень хорошо, младший сержант Мишин, - весело приветствовал его Шурик. - Стучишь, значит?
            - Стучу, - Валерка еще не опомнился, а Шурик уже положил трубку.
    Через минуту, как и предполагал Шурик, у него на столе зазвонил телефон. Шурик взял трубку, и предполагая, что на другом конце провода трубку держит Мишин, произнес вложив в голос как можно больше нежности и интеллигентности:
            - С-с-с-слю-ю-ушай-у-у-у, вас-с-с-с, мон ами...
    В трубке не отвечали. Шурик представлял как Мишин сейчас ищет слова чтобы ответить достойно, как вдруг из трубки раздался голос замполита:
            - Ты что там, белены что - ли объелся, так распеваешь в трубку? А? Что молчите, собаки лесные? Ну, я доберусь до вас, с-суки лагерные... Але! Але!
            - Слушаю вас, товарищ капитан! - Шурик сел на стуле по стойке "смирно". Вовка чуть не упал со стула от смеха, когда понял что происходит.
            - Ты слушаешь! Чего с тобой, Саня! Ты что это так отвечаешь? Какой пример Вовке подаешь? Нет, я научу тебя свободу любить...
            - Я люблю, товарищ капитан.
            - А я тебя научу еще сильнее любить!
            - Сильнее нет возможности, товарищ капитан, все ресурсы задействованы. Сплю и вижу, как освобожусь отсюда.
            - Это фигня, что спишь и видишь! Ты у меня наяву будешь грезить, как освобождаешься! Ты у меня перепутаешь где сон, а где явь! Для тебя и то, и другое будет одним кошмаром!
    Шурик не отвечал. После паузы замполит спокойным голосом спросил:
            - Ну, что молчишь?
            - Вас слушаю, товарищ капитан.
            - Правильно. Ну, и какое твое мнение?
            - Яркая перспектива, но уж очень непривлекательна.
            - Это точно, - согласился на другом конце провода замполит. - Я что звоню: у вас все в порядке.
            - Так точно, товарищ капитан. Когда вас ждать?
            - Ждите меня всегда.
            - Понял, товарищ капитан. А когда вы приедете?
            - Я могу приехать в любой миг, а могу не приехать вообще. Но это не суть. Есть я, или нет - вы должны работать. Вот ты, что ты сейчас делаешь?
            - Я документацию по части просматриваю, товарищ капитан, собираюсь писать протоколы ваших партийных собраний.
            - О! Дело. А Вовка?
            - Вовка пишет списки личного состава для распределения на случай боевой тревоги.
            - Ну, молодцы. Давайте, трудитесь. Я сейчас приеду. Может быть. - в трубке запищали гудки.
     Шурик положил трубку.
            - Шеф? - кивнул на трубку Вовка.
            - Да, черт бы его побрал. Я думал - Мишин с ответным звонком, а там - шеф.
    Телефон зазвонил снова. Шурик чертыхнулся:
            - Забыл он, что - ли чего еще сказать?
    Он схватил трубку и бодро отрапортовал:
            - Младший сержант Велесов!
    В трубке помолчали чуть-чуть, после чего веселый голос Мишина игриво начал:
            - Да неужели, товарищ младший сержант Велесов? А я-то думал, не найдется ли у вас парочки-другой рыжих замполитов?
            - Не найдется, - кисло сказал Шурик. - Ну, что ты звонишь?
            - Шура, - заговорщическим тоном начал Мишин, - я звоню тебе, чтобы сообщить тебе страшную тайну. Угадай, что я сейчас делаю?
            - Стучишь.
            - Верно! Как самый заядлый стукач. Стучу, и все тут.
            - Я тебе завидую. У тебя все?
            - Все.
    Шурик трахнул трубку на рычаг. Не успел он отвести руку от телефона, как тот снова зазвонил. Шурик сорвал трубку:
            - Младший сержант Велесов!
            - Шура, не злись, но это Мишин. Я не могу найти, где здесь буква "Ц"?
            - Валера, это новый тип пишущих машинок, - не раздумывая сказал Шурик. - Тут просто нет буквы "ц". Здесь, чтоб получилась буква "ц", надо просто нажать на клавишу, где получаются заглавные буквы, и изо - всех сил трахнуть по букве "твердый знак".
            - А где "твердый знак"?
            - Справа, в самом углу.
            - А-а, точно. Ну-ка...
    Шурик услышал как за стеной по машинке грохнули со всех сил.
            - Ч-черт тебя понеси, Шура! Ну ты гад! Тут действительно "твердый знак"!
            - Да ну? Ну тогда поищи свою букву "ц" в слева вверху. Вторая по счету.
            - Ты что, сразу не мог сказать?
            - Я забыл.
            - Гад ты, Шурик, - беззлобно сказал Мишин и повесил трубку.
    Через минуту телефон снова зазвонил. Но сейчас, прежде чем снять трубку, Шурик встал, вышел из кабинета и заглянул в замочную скважину соседнего. Мишин сидел там за столом, и весело улыбался, держа трубку возле уха.
    Шурик вернулся в кабинет, поднял трубку и спросил:
            - Чего еще?
            - Ух как борзо ты отвечаешь! - изумился Мишин. - А если бы это был не я? А если бы это был хотя бы ваш рыжий мордобойца?
            - Валера, короче, чего тебе надо?
            - Давай чаю попьем, Шурик. Поставили бы вы чайничек...
            - Ладно. Вова, поставь чайник.
    Не успел Шурик положить трубку, как телефон опять зазвонил. Шурик, внутренне закипая, поднял трубку и спросил:
            - Чего тебе еще надо?
    В трубке раздался изумленный вздох и голос старшины:
            - Ты что это, Велесов, по телефону до сих пор не научился отвечать?
            - Виноват, товарищ старший прапорщик, исправимся. Весь внимание.
    Папа помолчал чуть-чуть, но помня что учить Шурика уму-разуму дело пустое, спросил:
            - Где замполит?
            - Отсутствует, товарищ старший прапорщик. Звонил, о точном времени прибытия не сообщил. Сказал, что, может быть, и не приедет.
            - А откуда звонил?
            - Не могу знать, товарищ старший прапорщик.
            - Ну-ну. Падай.
    "Падай" - значит "клади трубку". Шурик положил и вяло поглядел на Вовку.
            - Вот так, милый Вовка, каждый день. Смею предположить, что зачатки лысины на вашей макушке после такой жизни реализуются в роскошную лысую балду.
    Вовка погладил себя по редким светлым волосам на макушке и пожал плечами.
    Шурик набрал номер телефона главного инженера части. В соседнем кабинете раздался звонок. Мишин из-за стены громко крикнул:
            - Шур, это ты звонишь?
    Шурик усмехнулся:
            - Я.
    Мишин поднял трубку:
            - Алло.
            - Иди пить чай, Валера. Все готово.
            - Это самое умное, что ты сказал за последние полгода. Наливай, я иду.
    За чаем Шурик спросил у Валерия:
            - Ну, и как же ваши заявочки? Все напечатал?
    Валерий оторвался от чашки и посмотрел на Шурика как на идиота:
            - Да ты что? Такая клевая работа, а ты хочешь чтоб я ее сделал за пол - дня? Я буду печатать эти заявки дня два-три. Сначала обложусь книгами и справочниками, потом настригу закладок и понапихаю их куда надо и куда не надо, потом напечатаю черновик, потом его три или четыре раза переделаю, ну а уж потом, так и быть, напечатаю начисто. Это непростая работа, Шура, очень непростая! Главное здесь - изображать кипучую и кропотливую деятельность. Я еще посмотрю, может еще и на недельку это дело затяну.
    Шурик насмешливо посмотрел на Валерку:
            - С тоски не умрешь в процессе работы?
    Валерка успокаивающе поднял руку:
            - Не умру. Я сегодня уже нашел себе занятие. Я на этой машинке занимаюсь творчеством.
            - ?!
            - Да-да. Я пишу стихи.
            - Давно - ли?
            - Часа два уже.
            - Ну и как ? Уже есть чем порадовать публику?
    Валера хитро посмотрел на Шурика. Шурик сидел на стуле с видом явно выдававшим его намерение поразвлечься.
            - Порадовать есть чем. Но я не рекомендовал бы тебе настраиваться на слишком ироничную ноту. Стихи очень специфичные, дубовые. Как, впрочем, и наше здесь пребывание.
    Шурик кивнул с чувством глубокого удовлетворения:
            - Блестяще. Прелюдия очень вдохновляет. Хотя сразу должен тебя предупредить и одновременно упрекнуть за предвзятое ко мне отношение: Я даже и не ожидал услышать от тебя нечто подобное "Слеза упала на ладонь, в зобу дыханье сперло". Я прекрасно отдаю себе отчет в том, что передо мной не Саня Петренко а ты. Так что давай свои дубовые стихи, публика трепещет в нетерпении.
    Валера вытащил из кармана сложенный вчетверо листок:
            - Слушайте. Стих номер один. Он называется "Хочу".
    Валера кашлянул и вполголоса добавил:
            - Подражание Агние Барто.
            "Папа" спит. Ведь он устал.
            В карты я играть не стал.
            Тихо дремлет замполит.
            Командир спокойно спит.
            Спят в Ионове подружки,
            Тихо в комнате пустой.
            А по "Папиной" подушке
            Луч крадется золотой.
            Я сказал тогда лучу:
            "Я тоже многого хочу.
            Я к подружкам бы поехал,
            Ел, курил, вино бы пил,
            Я б смеялся звонким смехом,
            А про "Папу" бы забыл.
            Да мало ль я чего хочу,
            Но "Папа" спит, и я молчу.
            - Вот такой стих, - закончил Валера. - Если вы желаете наградить скромного стихотворца аплодисментами, то время пришло. Не помешал бы, между прочим, и букет каких - бы там нибудь роз...
            - Браво! - воскликнул Вовка.
            - Благодарю Вас, молодой человек, - поклонился ему Валера. - А на вас, Шура, какое положительное впечатление произвел
мой стих номер один?
            - Я с трудом сдерживаю свой восторг, - деликатно сказал Шурик. - Но, как я полагаю, если есть стих номер один, то должен быть и стих номер два?
            - Да, ты прав, - кивнул Валера. - Такой стих есть. И чтобы не испытывать более ваше терпение я его тут же прочту. Слушайте стих номер два. Он называется "КА - КА". Это - поиск новых форм.
    Он кашлянул и ,водя рукой, отрывисто начал читать:
            КлюшКА - КА,
            И шапКА - КА,
            МисКА - КА,
            И чашКА - КА.
            Политбюро,
            И то ЦЕ - КА,
            Вся жизнь КА - КА,
            КА - КА,
            КА - КА.
    Валера сияющим взглядом обвел притихших Шурика и Вовку:
            - Что, заколдобило?
            - Ты - диссидентствующий стихоплетчик, чье творчество не лишено оригинальности, - подвел резюме Шурик. - Если это все, то
надо просто тебя поздравить с первым творческим успехом, и задать вопрос, когда нам следует ожидать появления новых творений. Мне понравилось. Давай еще.
            - Увы, мой любитель поэзии, на этом вдохновение мое себя исчерпало. Надеюсь, к вечеру смогу еще порадовать вас.
     Валера ушел в кабинет главного инженера.
    Вечером, когда офицеры уже уехали, в кабинете замполита собралась вся неразлучная кампания. Мишин с большим успехом прочитал свои вирши.
    Ионов предложил:
            - Надо написать какое-то очень колоритное, очень местное стихотворение. Такое, знаете, по плужнее. Чтобы оно, так сказать, отражало сущность всех крестов и плугов нашей части.
    Мишин поднял бровь:
            - А кого же у нас в части можно выделить персонально как квинтэссенцию плугизма?
    Ионов пожал плечами:
            - Ну, кого же... Штраух -плуг? Плуг. Частухин - плуг? Да. Да много их...
    Вдруг у него ярко загорелись глаза:
            - О! Юра Кобаш! Точно! Он, сын Якутии свободный, проведший свое детство в горе. Он на виду у всех оленей, мужал и рос, и пил и ел. Вот уж точно - квинтэссенция плугизма.
    Юра Кобаш, малозаметный инфантильный якут, действительно не блистал ни умом, ни интеллигентностью. Но Шурик за него вдруг вступился:
            - Какая же это квинтэссенция? Он тихий и незаметный плуг, ни кому ничего никогда не сделал, ни хорошего ни плохого. Есть же у нас в части плуги атакующего типа, этакие примеры агрессивного плугизма.
    Ионов возразил:
            - Нет, Шура, ты не прав. Те - не колоритны. А Кобаш - это же просто класс. Ты только глянь на него - ему все по фиг. Будут у него на глазах тебя убивать, он пальцем не пошевельнет, только добродушно проводит взглядом, как потащат на помойку твой труп. Нет, Кобаш - это совершенный плуг!
    Шурик махнул рукой:
            - Ну, я не знаю...
            - Зато я знаю. Он плуг! Плуг с большой буквы! И мы должны посвятить ему стих.
            - О чем же будет этот стих?
            - О чем? О чем нибудь, что было бы ему близко и знакомо. Он якут? Значит надо написать оду про оленей.
    Ода про оленей получилась длинной и заумной, исполненная пятистопным ямбом. В начале оды трогательно и скромно перечислялись хорошие черты характера Юры, безвыездно проживавшем в чуме, в середину оды проникли олени и постепенно заняли там главенствующее положение. Финал оды был скомкан, пятистопный ямб уступил место более простому стилю, и последние строфы оды были насыщены большим гражданским пафосом и полны великой любви ко всему оленьему роду. Все присутствующие покатывались со смеху, когда Ионов зачитывал последние строки окончательного варианта оды:
            Пусть нерпы сдохнут и тюлени,
            А ты давай, паси оленей.
            Забудь про юбки и колени,
            Иди в тайгу, паси оленей.
            И поколенья в поколенье,
            Пусть вдаль бегут стада оленьи.
            Нам завещал великий Ленин:
            Лелей и холь своих оленей.
            Пусть негры встанут на колени,
            А ты не дрейфь, паси оленей.
            Не поддавайся сладкой лени,
            Вставай, не спи, паси оленей.
            Тенета, сети и плетени,
            Не сдержат бега стад оленьих.
            Под ярким солнцем, легкой тенью,
            Несутся вдаль стада оленьи.
            Ты сознавай свое значенье,
              Иди, паси стада оленьи.
            Главнейшей целью населенья,
            Была и есть пастьба оленья.
            - Все, - вытирая слезы, сказал Вовка, - теперь я понял, как я ошибался, думая что выбрав профессию архитектора я был прав. Кровь оленевода стучит в моих жилах, и сегодня, это великое искусство окончательно убедило меня в правоте этого предположения. Приведите меня к Юре Кобашу, я стоя на коленях попрошу у него чтобы он научил меня кушать ягель и бросать аркан.
            - Искусство - великая сила, подтвердил Валерий. - И надо же было так случиться, что я и не знал до сих пор, что я такой хороший поэт? И всему-то виной - вот эта маленькая пишущая машинка...
******

    Совершенно неожиданно у Шурика вдруг появилось огромное количество свободного времени, и Шурик болезненно переживал, что оно проходит впустую. Выручило его то, что у Оскара, собиравшегося после службы восстанавливаться в Рижском техническом институте имелись учебники, в том числе и по английскому языку. Шурик выпросил их у Оскара, и принялся штудировать.
    Тяга к английскому языку была у Шурика с давних пор. Еще когда он учился в школе, он явно чувствовал, что знаний, которые дают ему на уроке, ему явно не хватает. Но уровень преподавания иностранных языков в сельской школе, где учился Шурик оставлял желать лучшего. В институте, усвоив необходимый минимум, Шурик был в числе лучших студентов, на занятиях  занимаясь тем, что слушал как преподаватель бьется с остальными, которым этот минимум давался с явным трудом.
    И вот сейчас Шурик имел в своем распоряжении два прекрасных учебника и массу свободного времени. Шурик немедленно углубился в изучение своего любимого языка.
    Прежде всего, Шурик начал ругаться по английски, заменив в своем лексиконе матерные слова. Многие из молодого пополнения долгое время из-за этого считали Шурика не русским, и терялись в догадках, какой же национальности он принадлежит.
    Оскар, на которого Шурик рассчитывал как на спарринг-партнера в изучении языка, английский знал хуже, чем предполагал Шурик. Это обстоятельство определило тот факт, что английский язык Шурику приходилось изучать в одиночестве.
    Правда, Ионов, так же знавший английский достаточно хорошо, иногда устраивал Шурику что-то вроде праздника, пробегая с ним по словарю, или обсуждая тексты песен английских рок - групп, которые Шурик или Ионов знали наизусть.
    Как-то раз, в бане, Ионов и Шурик отдыхая после парилки, болтали о песне поп - группы "Куин" - "Радио - га - га". Шурик, которому эта песня нравилась, знал ее текст наизусть. Макс, присутствовавший при разговоре, вдруг оживился и предложил:
            - Алле! Давайте устроим фестиваль английской поп - музыки!
    Шурик и Ионов уставились на Макса с непониманием:
            - Крыша едет? - с издевкой спросил Ионов.
            - Едет. С явным скрипом, - подтвердил Шурик.
            - Ай, какие же вы дураки! - загорячился Макс, - ни капли фантазии и ничего не понимаете! Давайте, сделаем так: Шурик выставляет кого-нибудь из молодых из своего взвода с английской песней, Серега - кого-нибудь из своих молодых, я, естественно, - из своих кого-нибудь. И посмотрим, что из этого получится. А?
    Ионов и Шурик молча переваривали предложение Макса.
            - А что, можно, - согласился Шурик, - Все равно, делать нечего. Только давай, для интереса, возьмем экземпляры поплужнее. Таких уж явных плугов.
            - Да? А сам ты кого возьмешь, к примеру? - спросил Шурика Ионов.
            - Я? Ну хотя бы вот Миронова. Годится?
            - Это которого? Ах, это вон того плужину с совиными глазами и носом, похожим на член Макса? Годится, это классный плуг.
            - На мой член? - взвыл Макс. Не обращая на него внимания Шурик спросил Ионова:
            - А ты, Серый, кого возьмешь?
            - Да кого предложите, того и возьму.
            - Да ну?! Ну-ка, кто там у тебя поколоритней? О, давай-ка Африкановича.
            - Африканыча? Ладно, пусть будет Африканыч.
            - А я возьму Пилюгина, - вставил Макс.
            - Ты че, Макс, его ж загребли со второго курса какого-то там университета. Договаривались же, чтоб поплужнее были экземпляры.
            - Да вы представьте, в том-то самый и смак! Ваши два плуга и мой университетец! Это же будет великолепный фестиваль! И еще, сделайте скидку на то, что я знаю английский совсем не так как вы. Тут уж университетцу самому придется подбирать репертуар.
              - Макс! Какие могут быть тебе скидки?! Тебя ж самого призвали из мореходного училища имени Макарова! Ты, ты ж почти капитан! Моряк! А моряки, по моему, должны знать гораздо больше, чем просто один язык.
    Макс подавил стон:
            - Я же просил, не бередить мои раны!
    Макс был вынужден уйти в академический отпуск по причине своей неуспеваемости. Бдительные сотрудники военкомата тут же не замедлили загрести его в армию. Макс был полон надежд на то, что восстановится в училище на второй курс, справедливо полагая, что к нему, после того как он отслужит срочную, отношение у преподавательского состава будет другим. Тем не менее, любое упоминание об училище и о морской теме Макс переживал болезненно.
            - Ну ладно, Макс, - согласился Ионов , - давай, выставляй своего университетца. Как, кстати, правильно называть тех, кто учится в университете?
            - Девушек - университетки, а молодых людей - универсидядьки, - быстро вставил Шурик.
            - Остряк, - кисло улыбнулся Ионов, - Ну, ладно, значит: Миронов, Африканыч, и этот Максов универсидядька. Какой назначаем срок?
            - А давай тут же, в бане, через неделю.
            - Заметано.
    Вечером Шурик, проходя мимо курящих молодых, хлопнул Миронова по плечу:
            - Миронов, за мной.
    Миронов торопливо сунув недокуренную сигарету другому солдату, заспешил за Шуриком, теряясь в догадках, зачем же он мог ему понадобиться.
    В кабинете замполита Шурик кивнул Миронову на стул:
             - Садись.
    Миронов сел, с опаской поглядывая на пристально рассматривающего его Шурика.
            - Ты откуда, Миронов?
            - Из под Кирова. Вятский.
            - Из Кирова?
            - Нет, из деревни. Из района.
            - Ну ладно. Какой язык изучал в школе?
            - Чтой - то?
            - Какой язык иностранный знаешь, спрашиваю?
            - А! Я много знаю.
            - Много? Как же это понимать?
            - Два класса учил французский язык. Один год - английский. Остальное - немецкий.
            - Да? Это почему же так?
            - Да уж так вышло. Пришлют в деревню на отработку кого из молодых учителок, они отмотают свой срок, и сразу уезжают.
            - А почему ж тогда англичанка только год у вас продержалась? Ведь им, кажется, по три года нужно было бы оттрубить.
            - В декрет ушла. Огуляли ее.
    "Хреново, - подумал Шурик, - не вовремя огуляли."
            - А ты что-нибудь по английски помнишь?
            - Ага.
            - Что?
            - ЙЭС. И еще это - ОФ КОС.
            - Хм. А почему именно это?
    Миронов улыбнулся:
            - Да это у нас такая программа была. Она нас что-нибудь спросит по английски, а мы ей -"ЙЕС, ОФ КОС!" Она нам всем за это четверки и ставит.
            - Так значит, ты - четверошник?
            - Нет, - вздохнул Миронов, - я - троешник.
            - То есть - не знаешь - ...
            - ...ничего, - заключил Миронов. И жалобно посмотрел на Шурика.
    Шурик погрыз конец ручки и задал следующий вопрос:
            - Записная книжка есть?
            - Есть. У кого - ж ее нету?
            - Доставай. Бери свою книжку, открывай свободную страницу, пиши печатными буквами.
    Миронов беспрекословно подчинился.
    Шурик с отвращением диктовал Мирону текст песни. Произношение английских слов с вятским акцентом его угнетало и веселило одновременно. В конце концов это нелегкое дело было завершено и вспотевший Миронов с облегчением выдохнул:
            - Все!
            - Да нет, не все, - холодно поправил его Шурик.
            - А что еще? - испуганно вскинул на Шурика глаза Миронов.
            - Учить теперь все это будем, - безжалостно вымолвил Шурик, внимательно наблюдая за реакцией Миронова.
    Миронов напугался еще больше. Он сглотнул, ошарашенно шаря глазами по написанным непонятным словам, и искоса взглянул на Шурика.
            - Вот это все - учить?!
            - Учить.
            - Наизусть?!
            - Точно.
            - Зачем?! - этот вопрос вырвался у Миронова из самой глубины его вятской души.
            - А хочется так, - спокойно сказал Шурик, увлеченно вертя в руках ручку, - А не выучишь - заморю. Кроме шуток.
    Миронов кивнул. Упрямство и настырность Шурика давно уже стали на Кроне ходячим анекдотом, а его эпопея ругани с Замполитом и самим Папой сделали его попросту легендарной личностью.
              - Я тебя проверять буду, - ядовито сказал Шурик, - Перед сном. Как ляжем в постель, так и буду проверять. Ты, давай, ложись теперь на соседнюю койку. Голова к голове. Я тебе честно говорю: Я с тебя не слезу. Учи лучше сам по себе. К вечеру, чтобы первые восемь строк знал. Или если что не по моему - будешь полночи отжиматься. Все, никуда до отбоя не уходи - сиди учи.
    В тот вечер Миронов конечно же не выучил восьми строк, и добрых полчаса отжимался от пола возле постели. Но самым страшным для него оказалось другое. Получив наказание по физической части, он упал в постель, и Шурик, лежавший, как и было сказано, голова к голове, заставил его долго и упорно повторять за ним слова песни. В конце концов сон сморил обоих.
    Подобная картинка теперь стала повторяться из вечера в вечер, и к исходу уже первой недели Миронов выучил всю песню наизусть. Следующая неделя была посвящена отработке произношения и попыткам придать речитативу Миронова хоть мало - мальски музыкальное звучание. Миронов, пообуркавшись в общении с Шуриком, ни в чем тому не перечил, но и не стеснялся высказывать свое мнение вслух.
            - Ненавижу английский, - откровенно сказал он Шурику в четверг первой недели.
            - Имеешь право.
            - И тебе, Шура, тоже.
              - Ха! А я и не рассчитываю на твою любовь.
            - Толку взять не могу, Шур. Ну на хрена тебе это?
    Шурик без утайки рассказал Мирону об идее фестиваля английской музыки. Миронов покачал головой.
            - Ну-у, Шура. Делать вам нечего .. .
            -  Да, согласился Шурик, - нечего. Предлагаешь пить вино и ездить к проституткам в Дружбу? Не проходит. Я предпочитаю совершенствовать собственное знание английского языка. И считаю, что делаю благое дело, приобщая тебя, так сказать, к этому в высшей степени благому занятию. Я прав ?
    Миронов жалостно поглядел на Шурика.
            - Я тебе другое скажу, Шура. Вот ты уволишься, придет новый солдат, ляжет на твое место, и тогда - Ух, как я на нем оторвусь.
            - За что ?
            - За то, что спит на том месте, где ты спал! Я его заставлю , скотину, вятские частушки учить! Скажу - не выучишь - убью.
    Шурик хихикнул.
            - Хорошая идея. А чтобы это хорошее дело не пропало даром, устрой в бане фестиваль вятской народной частушки. В мою честь. Хорошо ?
    Миронов с нескрываемой досадой посмотрел на веселящегося Шурика :
            - Йес!

    Фестиваль в бане прошел " на Ура ". Шурик думал, что он надорвет живот, слушая как голый Миронов исполняет "RADIO GA GA". Следующим номером выступал подслеповатый Африканыч все в том же костюме Адама. Африканыч пел тоже конечно из репертуара "Queen" - "Мы чемпионы". Он противно выл, приподнимая ногу:
        - Ви-ии-и А зе чем-пьенс, ма френд!
    Шурик смеяться уже не мог, и только кудахтал вместе с Ионовым, Максом и выполнившим свою программу Мироновым. Присутствовавший тут же Максов Универсидядька грустно взирал на происходящее, понимая, что следующим номером на этой импровизированной эстраде будет вокализ в его исполнении.
    После окончания номера Африкановича все захотели отдышаться, и Макс, икая, вдруг спросил:
            - Э! Африканыч! А что это у тебя член не прямо висит, а сворачивает налево?
    Африканыч воззрился на свой член:
            - Разве?
            - Да вот те крест! Налево, ведь правда, ребята? А? Серега, что это ты выставил на фестиваль исполнителя с таким членом?
            - С каким членом?
            - С левым.
    Серега спокойно посмотрел на Макса:
            - Туповат ты, Максюша. У нас фестиваль какой музыки? Английской?
            - Да.
            - Так вот. Я тебе скажу, у Африканыча член сворачивает не налево, а в сторону Англии. Прозападная ориентация. Усек?
    Макс только прикрыл глаза рукой.
    Следующим на банный подиум вышагал Универсидядька. Он грамотно и четко спел народную шотландскую песню "My Bonnie".
            - Универсидядька - прелесть, - сказал Шурик, - Но первого места ему не видать.
            - Это почему же? - взвился Макс.
            - А потому что у нас фестиваль английской музыки, а не шотландской.
            - Я протестую.
            - Протест отклоняется, - поддержал Шурика Ионов, - Твой Универсидядька, Макс, слишком академичен. А наши - настоящие артисты. Таланты.
            - Самородки, - ввернул Шурик.
            - Точно. И потому, я предлагаю первое место отдать Африканычу.
            - Позвольте! У Майрона, мне показалось, саунд был не хуже, - вмешался Шурик, - и все словечки звучали почетче.
            - Брось, Шура, - примирительно сказал Ионов, - Я не веду речь о децибеллах, соотношении сигнал - шум, частоту строк по горизонтали... Это все техника. Безжизненная и холодная. Я прошу обратить внимание на артистизм! А?! Что скажете на это? Универсидядька вона как спел, а то ли это, что мы хотели? Нет, наши таланты и самоуродцы, по меткому выражению Шурика, не тем нам дороги! Они жизненны и реальны. А кроме того, у кого еще из них член англоориентирован? А? То-то. Так что первое место явно у Африканыча.
    Возражений тому не нашлось, и первое место присудили Африкановичу, после чего все не спеша начали одеваться.
    Макс, натягивая галифе, пихнул Африканыча локтем:
            - Слышь, ты, лауреат, я подговорю их всех, и через неделю мы устроим фестиваль японской народной музыки гейш. Так что, не будь дурак, привяжи к члену какой там нибудь сучочек кривенький с нужным изгибом. Исправь свою английскую ориентацию на восточную. А то - не видать тебе первого места.
    Все захохотали.
    Шурик, находясь в прекрасном расположении духа, пригласил всех на чай в кабинет замполита, включая сюда лауреата и остальных, как он выразился, дипломантов фестиваля.
    Вечером  в кабинете замполита был устроен прием с чаем. Приглашенные лауреат и дипломанты дипломатично принесли с собою чашки и пряники, и робко расселись на указанные места. Вовка с легкой иронией поглядывал на то, как молодые Миронов, Африканыч и Универсидядька робко взирают на веселящихся от души Шурика, Ионова и остальных "дедов" из их кампании. В обычной жизни Шурик и остальные представлялись мрачными личностями, которых рекомендовалось избегать. Хотя эти рекомендации основывались вовсе не на том, что Шурик и остальные злоупотребляли рукоприкладством, а вовсе по другому. Шурик, например, мог руганью и угрозами застращать кого угодно, и его манера изъясняться доходчиво объясняли любому из молодых, что до следующего шага, когда в ход могут быть пущены кулаки, лучше Шурика не доводить. Обычно Шурик незаметно дефилировал по казарме, терпимо взирая на окружающих, но когда его что то не удовлетворяло, он взрывался, и тогда доставалось всем. Ионов был еще более немногословен, и производил еще более тягостное и страшное впечатление. Очевидно поэтому, видя и того и другого в нормальном настроении, Миронов и остальные пребывали в состоянии некоторого замешательства.
    Весело болтая о разных вещах, все неизменно возвращались в своих разговорах к только что прошедшему фестивалю.
            - Ну, кто бы мог подумать, - сказал застенчиво Миронов, - что я могу что-то выучить наизусть. Тем более на незнакомо языке.
            - Вот видишь, - подхватил Ионов, - любой человек просто не знает собственных возможностей. Например, он думает, что не умеет рисовать, а оказывается, умеет. Вот ты, Майрон, умеешь рисовать?
            - Нет.
            - Это ты так думаешь. А на самом деле, может быть и умеешь, просто никогда не пробовал. Или пробовал?
            - Нет.
            - Вот видишь! А давай-ка попробуем! Шура, у тебя есть бумага и карандаши?
            - Разумеется.
            - Давай тогда все попробуем! Хоть разок, попробуем свои силы в рисовании. Так, значит все рисуем, например, что?
            - Например, лошадь.
            - Шура, это тривиально. Мы не в художественной школе. Будь ближе к жизни. Рисуем девушек.
            - Каких девушек?
             - Каких знаем. Я - ленинградских девушек. Ты, Шура, вологодских, Валера - Ионовских, архитектор - волгоградских, и так далее. Потом обсудим, что у кого получилось. Идет? Тогда, Шура, давай карандаши и бумагу.
     Шурик и Валера Мишин просто закудахтали от удовольствия. Пока Вовка доставал бумагу, Валера сказал:
            - Ионов просто умница! Я еще никого не встречал, кто бы мог так мастерски валять дурака!
    Вовка раздал всем бумагу и карандаши, и в кабинете воцарилось молчание. Через минуту Ионов его нарушил:
            - Миронов, ты чего не рисуешь.
    Миронов сжался:
            - Я не умею... рисовать... девушек.
            - А я тебя разве спрашиваю, умеешь ты рисовать или нет? Я тебе говорю, рисуй и все.
            - Сереж, я, правда...
            - Майрон, я тоже не умею. Но рисую. Если для тебя это не довод, то ты сейчас отожмешься от пола разиков этак сто, а потом все равно будешь рисовать. Понял?
    Вместо ответа Миронов взял карандаш и припал к бумаге. Через четверть часа Шурик заявил:
            - Все, подводим черту. Закругляйтесь, переходим к обсуждению работ.
    Девушек обсуждали наперебой. Более менее привлекательными оказались только Вологодские и Волгоградские девушки, изображения всех остальных были выполнены в карикатурно-лубочной манере, что дало серьезный повод похохотать над этим всласть. Ионов, в довершении всего, схитрил. Он схематично нарисовал ленинградскую девушку в сексуальной позе, с волосами, свисающими на лицо. кампания начала возмущаться. Ионов оправдывался:
            - Я так вижу. Я их запомнил такими, так что же мне делать?
    Последним на всеобщее обозрение предстало творение Миронова. Все замолчали, с любопытством вглядываясь в рисунок. Наконец Шурик изрек:
            - Может быть, нам автор пояснит содержание полотна?
    Все перевели взгляд на Миронова. Миронов завороженно взирал на творение своих рук. Ионов пихнул его локтем:
            - Айрон!
            - Ась?
            - Чего нарисовал, спрашивают?!
            - А! Да вот, рисовал девушку, а дорисовал до середины, смотрю, получается лошадь. Ну, я и дорисовал лошадь.
    Когда Шурик перевел дух после приступа смеха, то вымолвил:
            - Ну слава богу, а не то я уж и на самом деле начал думать, что в вятской стороне девушки такие. А скажи-ка, Миронов, ты лошадей рисовать, выходит, умеешь?
   Миронов прижал руку к сердцу:
            - Не умею, Шура, вот те крест!
            - Так нарисовал ведь.
            - Я не знаю как она вышла, эта лошадь! Шур, я на тебя гляжу и вижу, что ты хочешь предложить рисовать лошадей. Христа ради, не надо! В жизнь бы не подумал, что так можно ненавидеть английский и рисование!
    Все хохотнули. Шурик покачал головой:
            - Ну, Майрон, ты сам сунул голову в петлю! Я все бы стерпел, но вот твое последнее наглое замечание насчет английского языка все перечеркнуло. Теперь приготовься к тому, что тебе придется его пересмотреть.
    Миронов, интуитивно понимая, что перегнул в своей откровенности, попытался смягчить ситуацию:
            - Это, что же теперь будет, значит?
            - Это значит, что мне придется привить тебе любовь к английскому языку. Пусть даже насильственным путем.
    Миронов попытался исправиться:
            - Да это очень-то уж и ни к чему. Я вообще-то, где-то там , внутри у себя, люблю... английский язык...
            - Да неужель? - Шурик весело посмотрел на Миронова, - тогда я тебя обрадую. Мне из дома в последней посылке прислали сборник английских пословиц и поговорок. Так что с завтрашнего дня начнем учить их наизусть. Готовься, мой друг.

******

    Последние месяцы службы прошли настолько сумбурно и скомкано, что Шурик с удивлением заметил, что уже начался апрель. В этом месяце надо было ожидать отправки первой партии демобилизующихся из их призыва, но ни Шурик, ни Ионов не питали никаких иллюзий относительно того, что они могут оказаться в этой партии. В эту первую группу попадали, как правило, самые крутые "жопорванцы", то есть, те, кто изо всех сил выслуживался пред офицерами. Для видимой справедливости в их число добавляли какого нибудь смирного и бессловесного дембеля, тащившего свою службу беспрекословно и безо всяких возражений.
    В конце апреля, когда основным вопросом встал вопрос демобилизации, все гадали, кто же окажется в первой партии увольняющихся в запас.
    Шурик предположил, что это должны быть доктор, старшина Бирюков и тихий якут Кобаш. Кандидатуру дембеля с узла связи он предсказывать не брался, поскольку слабо разбирался в раскладе тамошних сил, определяющих погоду в узловских подземельях.
    Когда двадцать пятого апреля выяснилось, что его предположения оправдались, он не удивился, а только напомнил Ионову, что их самих, работавших теперь на ремонте пилорамы под видом дембельского аккорда, уволят четвертого мая. Именно эту дату он предсказал еще полтора года назад, заполняя для себя личный календарь службы в своем блокнотике.
    Майские праздники прошли буднично. Лил дождь, и все просидели два дня перед телевизором. Третьего мая, после обеда развод на работы проводил сам командир.
    Командир как-то развязно прошелся перед строем, и, заложив руки за спину, спросил словно бы сам у себя:
            - Что ж теперь делать-то? Черт, с этими праздниками никакой работы... Этих наших аккордников, что ли, уволить? А? Давай-ка их завтрашним днем уволим... Или послезавтрашним... В общем: уволим. Пусть едут домой. Кто там у нас? Ионов, Велесов и еще двое,. Вот этих четверых и уволим. Остальных будем увольнять после того, как все праздники закончатся. А на этих пусть наш штабист готовит документы.
    Ни Ионов, ни Шурик радоваться не спешили. Пока они были в части, они прекрасно понимали, что всецело находятся во власти командования, а на тех положиться было попросту невозможно. Настроение у командира могло измениться в любую минуту.
   Утром Шурик и Серега зашли к Частухину и сдали все свое обмундирование вплоть до носков и портянок. Частухин выдал им обоим по расписке о сданных вещах не переставая приговаривать:
            - Ну, вы даете... Даже трусы и портянки...
    Шурик и Серега вышли от Частухина и направились к столовой, где уже строились на утреннюю поверку первые солдаты. В ответ на их появление раздался целый хор голосов:
            - О!
            - Ты глянь! Ведь это же Шура и Серж!
            - Ну ты подумай!
            - Здорово, - сказал Миронов, - Я, оно конечно, понимаю, что человека форма меняет. Но чтобы вот так человека изменяла гражданская одежда - я предположить не мог. Это выше верхнего уровня моих мозговых возможностей.
            - Айрон, - весело сказал Шурик , - когда я слушаю твои речи, я млею и повизгиваю. Сдается мне, что Серега сделал из тебя редкостного эстета.
            - Эт точно. Дак ведь ежели корову долго бить, можно и ее научить на балалайке играть.
            - Брось, Айрон. Я вспоминаю тебя каким ты был год назад - и содрогаюсь. А ныне ты - один из немногих носителей и хранителей культуры, тут, на Кроне. Я полагаю, у тебя есть все основания гордиться этим.
            - А я и горжусь, - неунывающе заявил Миронов,.- Я вот что думаю, Шура. Вот ты уедешь, и на Кроне самым крутым англичанином останусь я. Ты, давай, уезжай скорей...
            - Спасибо тебе Айрон на добром слове. Сейчас вот и уеду.
    После завтрака Шурик с Серегой следуя традиции одарили всех сигаретами. Все с воодушевлением пожимали им руки и желали счастливого дембеля. Кто-то с унылой радостью, а кто-то и завистью.
    Миронов и Африканыч снова подошли к Шурику. Миронов картинно вздохнул:
            - Жаль, Шур, что ты уезжаешь...
    Шурик покосился на него:
            - Тебе жаль? Я ж тебя гонял как сидорову козу. Да и не только тебя одного.
            - Все одно жаль. Ты нас как-то весело гонял. Не обидно. Даже мне самому весело было от этих твоих гонений. И вот ведь что интересно получается, Шурик! Я вспоминаю, вспоминаю, и не могу вспомнить! Получается, Шура, что ты меня ни разу за все время моей службы ни по шее и ни по чему другому не двинул? Ни разу?!
            - Да неужель? - притворно изумился Шурик, - Как же я это так оплошал? Ай-я-яй...
            - Нет, Шур, а ведь и вправду ни разу! И ведь почти все могут то же самое сказать, кроме уж самых тупых, каким бы я и сам надавал, хоть мы с ними и одного срока... А ведь тебя Шура все боялись и уважали. Да и молодежь нынешняя тоже вроде бы уважает... Дак как же так? Никого вроде бы не бил, а заставить мог?... Я уж как себя помню, всегда страх как боялся не сделать чего, если ты сказал...
            - А почему? А, Айрон?
            - Хрен его знает почему. Наверное боялся, что ты перестанешь меня уважать...
    Шурик расхохотался, откидывая назад голову:
            - Вот, Серега, ты сам и ответил на свой вопрос! Ты не меня боялся, а того, что я тебя уважать перестану. Значит, знал что я тебя уважаю, хоть и гоняю вроде бы ни за что... Теперь, когда я уеду, на Кроне числу тех, кто тебя уважает будет одним человеком меньше.
            - Да, - грустно сказал Миронов, - Но ты, Шура, все равно уезжай. Тебе надо уезжать. Я понимаю. Уезжай. Счастливого тебе дембеля.
            - Спасибо, - Шурик крепко пожал руку Миронова и пошел к машине.
    По дороге ему пожимали руки, хлопали по плечам, по спине, выкрикивали пожелания счастливой дороги.
    К горлу Шурика подступил комок и в глазах у него по предательски защипало. Он поскорее залез в машину, где его уже ожидали еще трое дембелей, следом через борт перевалился Серега. Машина тронулась и вырулила за ворота части. Шурик оглянулся и увидел, что все ребята вышедшие их провожать, машут им вслед.
"Удивительно, - подумал про себя Шурик, - никак не мог бы представить, что сегодняшний день станет таким вот необычным подведением итогов. Припоминаю, что такой эскорт провожающих не у всех был. Даже Завгара не так провожали." Он отвернулся, понимая, что если сейчас он не получит доли здорового сарказма от Ионова, то из глаз его потекут слезы.

    Перед самыми воротами штаба округа Шурик стукнул по кабине водителя:
            - Стой!
    Машина остановилась и Шурик и Серега выпрыгнули из кузова:
            - Подождите нас, ребята. Пять минут и мы на месте!
    Чемодан Шурика и сумку Сереги они быстренько занесли в булочную напротив штаба, где Шурика уже знали более чем хорошо. Шурик уже заранее договорился с продавщицей, что она присмотрит за их вещами часок-другой. Показывать свои вещи Папе Камскому они не хотели. Вся эта конспиративная операция заняла от силы минуты три и уже через десять минут вся пятерка дембелей предстала перед очами Папы Камского, восседавшего в каптерке на табурете.
    Папа Камский был уже хорош. Его красное пропитое лицо было свекольного цвета, и весь его вид говорил о том, что Папа Камский уже употребил изрядную долю спиртного и останавливаться на достигнутом не намерен.
    Папа Камский злорадно смерил дембелей блуждающим расфокусированным взглядом и отметил, что Шурик и Серега были одеты в гражданскую одежду.
            - По гражданке, значит? - коварным тоном спросил Папа, - А форму сдали?
            - Угу, - промычал Шурик, стараясь не глядеть на Папину пропитую рожу.
            - А расписку? Привезли?
            - Привезли.
            - Сюда.
    Серега и Шурик протянули расписки. Старшина долго покачиваясь смотрел на расписки, потом шумно вдохнул через нос и причмокнул:
            - А, вещички ваши, где они?
            - Вещичек нет. Что понадобится - купим.
            - Денежные, значит?
            - Не густо, но есть. На хлеб хватит.
            - А на билет?
            - На билет получим требование .
            - И куда ж вы с ним?
    Дело было ясное: Папа Камский набивался на то, чтобы призывники обратились к нему за помощью в отправке домой самолетом. Папа Камский был в городе прапорщик известный, и друзей у него было много. Он конечно же мог оказать такую услугу, как договориться с внеочередной посадкой на рейс в Европу, а, может статься, у него уже были забронированы места. Делал это Папа Камский, конечно же, не бескорыстно. В обмен на его любезность полагалось поставить ему коньяки и водки. Но Шурик и Серега между собой уже давно договорились о том, что поедут из Хабаровска поездом. Во-первых, пояснял Шурик, никакой зависимости от этого Папы Камского, ну, а во вторых: когда еще выпадет такая возможность проехать на поезде через всю страну, от Дальнего Востока до Москвы? Такой возможностью, считал Шурик, пренебрегать нельзя.
       Папа Камский тем временем продолжал:
            - Так куда же вы потом с этим самым требованием?
            - Потом - домой.
            - Э, нет, -радостно сказал Папа Камский, - Потом я обязан вас отвезти на пересылку. Да. На дембельскую пересылку. И вы там будете ждать своего самолета, пока вас не вызовут и не увезут на нем. Ясно вам, голубчики вы мои? Может быть, там, на этой самой пересылке, вы и дождетесь всех своих дружков, которые будут увольняться примерно через полмесяца, а то и того дольше. Бывает так, что люди о-о-очень долго не могут улететь. Если я очень попрошу.
            - А нельзя самостоятельно ехать? Просто самим?
            - Можно, - сказал Папа, - Но я не хочу. Ясно?
            - Ясно, - сказал Шурик. Самые худшие его опасения грозили обернуться реальностью.
            - Понятливый, - Папа мотнул головой в сторону Шурика. От этого движения его самого повело в сторону так сильно, что он чуть не рухнул с табурета на котором сидел. Стал вовсе очевидно, что Папа Камский пьян совершенно. Папа уцепился рукой за стол и, набычившись, уставился на Шурика и остальных. Шурик постарался как можно скорее согнать с лица выражение презрения и брезгливости.
              - Что?! - выкрикнул Папа Камский, - думаете, я пьяный?! Думаете, нажрался прапорщик?! Думаете, вы можете на меня плевать? Так вот вам! Вы у меня вот где!
    С этими словами Папа Камский помахал волосатым кулаком. Его красное пропитое лицо исказилось от злости:
            - Сейчас! Идти к ответственной по документам! Получить документы, требование, деньги на проезд и возвращаться сюда! Ждать моего приезда! Понятно? Все!
    Папа ударил кулаком по столу и перевел стекленеющий взгляд на собственный кулак. Он оторвал его от поверхности стола поднес к собственным глазам и оглядел так, будто видел его впервые. Покончив с осмотром Папа Камский вновь протянул кулак по направлению к дембелям:
            - Видали? Вот вы у меня где! Проценко, иди заводи машину, поедем за пополнением на пересылку. А вам, Вам тут меня с документами дожидаться! Все!
    Папа встал с табурета, втянул в себя воздух через нос, весь подобрался, и, распахнув дверь каптерки быстро пошагал по коридору.
    Все в каптерке перевели дух . Каптерщик покачал головой:
            - Ох и залупился же он на вас! Уж как ждал вас с утра! Пьет и приговаривает: "Они у меня за все ответят! За все рассчитаются, интеллигенты сраные", говорит. Ну, что будете думать? За коньяком?
            - За документами, - мрачно сказал Ионов, - Пошли ребята.
    Документы и все прочее им выдавала женщина в штатском, новый сотрудник части, о которой ребята уже слышали, но видели впервые. Она выписала им документы и замялась:
            - А вот насчет того, чтобы отдать их вам в руки... Камский сказал, чтобы я их выписала, но чтобы отдала ему...
            - Почему? - вежливо спросил Шурик, искренне изображая недоумение на своем лице.
            - Не знаю, - пожала плечами женщина.
            - Насколько я понимаю, - вступил Ионов, - формально мы уволены еще вчера?
            - Да.
            - Тогда какие же могут быть причины для задержки?
            - Формально их быть не может. Командир сказал: уволить и все. Но вот Камский...
            - Понимаете, - мягко усилил нажим Серега, - то что сказал Камский, это прихоть Камского, но не приказ командира, которому
все мы подчинялись, пока служили в одной части. Теперь командир приказал нас уволить. И это его приказ. Вы, кстати, Камского, с утра видели?
              - Н - нет. Но разговаривала с ним по телефону./
            - И не заметили в его разговоре ничего странного?
            - Ну...
            - Вот, вот. Он уже хорош, я вас уверяю. И его прихоть заполучить в руки наши документы может быть объяснена только желанием поглумиться над нами персонально и припомнить нам все старые обиды, кои мы имеем друг на друга по истечении полутора лет службы. Это я вам говорю без обиняков, как гражданский человек, поскольку я более уже не являюсь военнослужащим проходящим службу в вашей части. И вы это знаете не хуже меня, поскольку сами делали запись в своих книгах и документах, прежде чем их подписал командир.
            - А теперь, пожалуйста, поставьте себя на наше место, - вмешался Шурик, - В час дня по местному времени, то есть через два с половиной часа, от Хабаровска до Москвы отъедет наш поезд. Мы бы очень хотели на него успеть. Вместо этого вы можете отдать нас в руки Камского, по его указанию, которое, кстати, вы выполнять не обязаны, так как ему вы не подчинены. Он не имеет права вами командовать. Он имеет право командовать лишь солдатами части, то есть даже нами он не имеет права командовать. Мы уволены еще вчера, вы это уже знаете. Вы, конечно, можете пойти у него на поводу и передать нас в его руки. Смею вас уверить он будет этому несказанно рад. И в следующий раз будет вами командовать, воспринимая это как само собой разумеющееся.
            - Да, да, - поддакнул Серега.
            - Но я Вас прошу, отпустите нас. Тем более, что поступая таким образом, вы выполняете , в конце концов, приказ командира.
    Женщина задумалась:
            - Я позвоню в кладовую.
    Кладовой она называла каптерку.
    После телефонного разговора она вернулась к ребятам и сообщила:
                - Да, действительно, Камского сейчас в кладовой нет и кладовщик не знает, когда он придет. Тогда я действительно выдам вам все документы, поскольку, вы и в самом деле уволены приказом командира еще вчера.
    Она выдала им документы и сказала им сухое "до свиданья".
    Шурик с Серегой вышли за ворота штаба и Шурик негромко, все еще не веря что все закончилось, спросил:
            - Так это что? Действительно все, что ли?
    Серега утвердительно кивнул:
            - Все. Даже буднично как-то. Отвык я от общения с нормальными людьми. . .
            - Это потому, что уже настроились в душе на прощальный концерт в исполнении Папы Камского.
    При упоминании имени Папы Камского Шурик не выдержал и с чувством глубокого отвращения злобно сплюнул.
    Через час, уже купив билеты на поезд и перекусив в столовой, Шурик предложил купить пару батончиков к чаю в дорогу. Увидав возле булочной телефонный аппарат, Ионов предложил Шурику:
            - Давай, звякнем в каптерку, чтобы он перезвонил ребятам на Крону. Пусть им скажет, что у нас все нормально, что с билетами на Москву проблем нет, и что мы уезжаем. А то там наверняка Оскар с Максом гадают как наши дела.
    Шурик заколебался:
            - А сколько у нас до поезда? Через пятнадцать минут поезд подойдет и объявят посадку...
            - Ну и что? Тут шагать от силы минут пять.
            - Да? Тогда давай звякнем. Только смотри, не рассусоливай с разговором.
            - Спокойно. Пособи.
    Опустив в аппарат двушку и держа одной рукой батон, Серега свободной рукой стал набирать номер. Шурик тем временем держал телефонную трубку прижав ее к уху. В трубке прогудели гудки, и вдруг вместо предполагаемого голоса каптерщика в ухо Шурику ударил пьяный голос Папы Камского:
            - Алло.
    Шурик растерялся, но надеясь, что Папа спьяну его не узнает, сказал:
            - Гурьева, пожалуйста.
            Папа Камский в ответ подышал шумно, после чего спросил:
            - Это ты?
            - Я.
            - Где ты?
    Шурик подбоченился и встал в независимую позу:
            - А в чем дело?
            - В чем дело? Меньше спрашивай. Давай, вместе с остальными бегом сюда, в каптерку.
            - Зачем? Что я там забыл?
            - Что ты забыл? Ты обманом получил документы. Это раз. Ты не прошел предувольнительного осмотра. Два . Этого уже хватит. Бегом сюда.
            - Так, - злорадно сказал Шурик, - документы я должен был получить еще вчера, так как я уволен еще вчерашним числом. Об этом в моих документах есть запись, подтвержденная подписью командира части. Это - раз. Во вторых - проходить какой бы то ни было осмотр я не собираюсь и не обязан, поскольку еду домой в своей родной гражданской одежде, а вашу, армейскую, я до последней шмотины сдал под роспись ответственному лицу. И, ясное дело, я не собираюсь соваться в ваш гадюшник, потому что не желаю иметь никаких дел и бесед с пьяными прапорщиками, которым я не обязан подчиняться еще со вчерашнего дня.
    Папа Камский засопел, понимая что никаких козырных фраз против Шурика у него нет. Ориентируясь на спокойный и уверенный тон Шурика, Папа Камский так же спокойно и небрежно начал выкладывать:
            - Хорошо. Тогда запомни. Твоя фамилия и фамилии других будут сообщены патрулю в аэропорту, и они вас сумеют задержать и передать нам в руки.
    Шурик прыснул:
            - Не забудьте в состав патруля направить служебных собак и взвод пулеметчиков. И, позволю себе кому-то напомнить, моя фамилия у меня ни на спине, ни на лбу, ни на каком другом месте не написана. Так что у патруля могут быть затруднения с опознанием личности. Чтоб нас узнать, придется уж Вам самим, любезный Вячеслав Александрович, возглавить погоню. Хотя я не знаю, что у патруля должно вызывать большее раздражение: демобилизованные солдаты у которых с документами полный порядок, или прапорщик, пьяный в усмерть ?
    Серега, уже давно сообразивший с кем разговаривает Шурик, потянулся к трубке.
            - Дай, дай, я тоже, пару слов...
    Он выхватил у Шурика трубку и услужливо произнес в микрофон:
            - Товарищ старший прапорщик? Это Ионов. Да. Слушаю вас.
    Папа Камский, очевидно, начал пересказывать свои требования по второму разу, теперь уже Ионову. Ионов иронично закатывал глаза, серьезно поддакивая Папе. Вдруг он спросил:
            - А как же билеты? Ведь мы билеты уже взяли... Сдать? Хорошо, понял, сдадим...
    Шурик подозрительно взглянул на Ионова. Тот, тем временем, выслушав очередную папину тираду, вдруг начал:
            - Так, теперь я поясняю ситуацию. Во-первых, мы не аэропорту, а на железнодорожном вокзале. Во-вторых, поезд по расписанию подойдет через пят минут. Стоять он будет в Хабаровске минут двадцать. Если вы очень постараетесь, то можете минут через пятнадцать быть тут. Таким образом, у вас остается еще минут десять на то чтобы отыскать нас, прочесывая вагоны. Хотя я, откровенно говоря, сильно сомневаюсь в том, чтобы такого алконавта как ты, пустили в вагон. Придется бегать вдоль состава, а мы с превеликим удовольствием понаблюдаем за этим из окна. И в третьих, самое главное, дурак ты, Вячеслав Александрович, да к тому же пьяный дурак. И, в придачу к этому, дерьмо ты порядочное, если думаешь, что я на такое способен. И я рад, что сегодня же уеду отсюда, и никогда тебя больше не увижу. И на прощанье, я не буду говорить тебе "до-свиданья", я не буду говорить тебе "прощай", я скажу тебе - иди ты на ...,дерьмо собачье.
    Серега с треском повесил трубку на рычаг.
            - Пошли, поезд прибывает.
    На перрон они подошли в ту самую минуту, когда с другой стороны перрона им навстречу подкатывал поезд, который в поездном расписании значился под номером "один" и имел собственное название "РОССИЯ".
    Шурик нетерпеливо заскочил в вагон. Отчасти от того, что хотел избежать возможных неприятностей с местами -"двойниками", отчасти от того, что побаивался возможных козней со стороны Папы Камского. Серега был, напротив, нетороплив и подчеркнуто спокоен:
            - Не суетись, Шура. Или ты впрямь думаешь, что эта пьяная краснорожая свинья организует погоню?
            - Когда дело касается краснорожей свиньи, то здесь надо быт готовым к любым неожиданностям. Но я еще тороплюсь и потому, что хочу занять выгодные места.
    Ребята удобно расположились и стали дожидаться отхода поезда. До последней минуты Шурик поглядывал на перрон, не исключая возможности появления Папы Камского.
    Этого, однако, так и не произошло.
    Когда последние дома Хабаровска проплывали за окном, Шурик вдруг сказал:
            - После этого разговора с Папой по телефону, такое ощущение, что в животе кувыркается лягушка. И руки хочется вымыть. С мылом.
              - Или с хлоркой. Ты, кстати, знаешь, что этот старый дурак мне предлагал?
            - Что?
            - Говорит мне, "уговори всех приехать. Или хотя бы одного Велесова мне привези. А я тебя за это прямым самолетом в Питер отправлю, сегодня же. Семь часов - и ты дома". Видишь, какую цену предлагал наш старший алкоголик за твою голову. Ценит.
            - Да... Он, очевидно, очень большие надежды и ожидания возлагал на тот день, когда мы всецело окажемся непосредственно в его власти...
             - А мы его так круто кинули. И нахамили еще. Не гуманно даже как-то получается...
            - Ну ладно, не будем же мы переживать от того, что мы лишили Папу возможности исполнить зажигательный танец на наших костях.
            - И впрямь. Ну, что же будем делать?
            - Прежде всего - спать.
    Они проспали почти полторы сутки, изредка просыпаясь, когда проводник предлагал чай. После чая они падали на постель и усыпали снова.
    За все время движения к ним подсел только один пассажир, весь в наколках, иссушенный как скелет. Оказалось, что он тоже возвращается домой, только из тюрьмы, после третьего срока. Ему было лет тридцать, из них одиннадцать, как оказалось, он провел за решеткой. Два дня ребята слушали его рассказы об обычаях и порядках тюремной жизни, сравнивая их с армейскими, и удивляясь неожиданным аналогиям, которые на первый взгляд нельзя было даже и предположить. В Сибири, на станции Тайшет попутчик вышел, и почти до Свердловска ребята снова ехали в одиночестве.
    Где-то на третьи сутки пути, когда поезд уже нацелился на Свердловск, в их купе появились новые попутчики. На этот раз ими оказались папа и сын, что в общем-то, не было уж таким и необычным, если не учесть, что сын был наряжен в суворовскую форму.
    Они вошли в купе со слабо сдерживаемым чувством превосходства, и по хозяйски расположились напротив Шурика и Сереги.
    Счастливый суворовец сидел рядом со своим папой и чему-то улыбался. Папа с гордостью и любовью посматривал на сына. Было прекрасно видно что оба они гордятся своим нынешним положением: один - тем, что он будущий офицер, другой - тем, что он отец такого прекрасного сына. Серега и Шурик обменялись понимающими взглядами, и отвернулись к окну.
    За окном быстро проносились Уральские горы. Поезд неумолимо бежал на Север, к Свердловску, чтобы потом повернуться на Запад.
    Шурик понимал, что уже сегодня они покинут Азию, и его внутреннее чутье, которое так редко его подводило, подсказывал ему, что в Европу он возвращается навсегда.

**********

    Старший брат перевернул последний лист рукописи и спокойно посмотрел на Шурика:
            - И это, я надеюсь, все?
            - Все.
            - Вот и хорошо. Теперь убери эту рукопись в дальний ящик стола и постарайся про нее не вспоминать.
            - Это почему же?
            - Потому что пока в нашей стране существует Советская Армия, это твое сочинение на свет появиться попросту не сможет. И никто его не прочитает. И это, кстати, лучше для тебя самого.
            - ?
            - Спрашиваешь почему? Потому что тебя еще могут привлечь ни много ни мало как к уголовной ответственности за клевету на нашу орденоносную и победоносную защитницу отечества. Попадет твой, как написали бы наши социалистические рецензенты, "Злобный пасквиль в лучших традициях желтой прессы", в руки хлопцев из компетентных органов, и вся твоя родня враз получит статус невыездной, а сам ты получишь статус зарешеченного. Поэтому, убери эту писанину в стол подальше, и никому не показывай.
    Шурик с сожалением уставился на пухлую амбарную книгу со множеством вложенных исписанных листов. Во всем сказанном брат был прав.
    Шурик взял рукопись и положил ее в ящик письменного стола. Задвигая ящик, ни он и ни его брат, да может быть и никто в стране не предполагали тогда, что не пройдет и двух лет, как перестанет существовать Советская Армия, и больше того, уйдет в небытие сама Страна Советов.

Вологда 1987-1993 г.г.