МАЛОСТЬ ЗАПОЗДАЛАЯ КАНТАТА НА ОТЪЕЗД ВОЗЛЮБЛЕННОГО БРАТА Борису Валерштейну В Анапе не ждут. Из Одессы прут. В войну играет Пицунда. Батуми, задом поворотясь, смакует кофе-глясе. Кто смел -- околачивает грейпфрут на траверзе Трапезунда, а кто не успел -- разе вает пасть на траверзе Туапсе. Когда ни горбушки и ни гроша -- куда деваться повстанцу, пригнать свой некогда г рузный корабль и собственный грозный скелет? И рвется измотанная душа в веселый город Констанцу, где нет Привоза, где нет ни черта, но -- опера и балет. Там правят беспечный свой карнавал весомо, грубо и зримо, средь плеска фетяски и цоканья пуль стремясь забыться скорей, сто тысяч импортных молдаван -- прямых н аследников Рима -- под старый рояль, чей облупленый руль нестарый крутит еврей. Сквозь дым фиесты ты гонишь рояль вдоль блеска ее и треска, и тешит душу штанов белизна, и тугриков до хрена. Но, время по капле украдкой кроя, ты жмешь из Бизе в Энеску, чтоб где-то в антракте на пять минут приткнуться у Щедрина. Сличая, что у кого болит, чьи боле суставы ржавы, мы заключаем, что нам везет -- не так все мрачно пока, хоть я -- ветеран, а ты -- инвалид распада гнилой держа вы (за что сподобились высшей из льгот -- воли валять дурака!). Но вот, проскакивая Мендельсон, сворачивая в Пуччини, ты видишь: то, что ты там -- рулевой, -- еще не факт, что -- жилец. И если все ж на судьбу не зол, то разв е по той причине, что есть и награды для нас с тобой - Сазанка да Ингулец. Как редкие зубы, торчат огни. Ночная память безлюдна. Затих на обочине автотурист, вздремнувший накоротке. В итоге -- болтаемся мы одни меж Керчью и Трапезундом, без жен, без комплексов, налегке. На спичечном коробке. 1993